Федор Годунов. Интервенция

Глава 19

7 августа 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Всем ведомо, что войско Речи Посполитой могущественно и несокрушимо. И мало тех, кто сможет достойно ему противостоять. Лишь высокие стены, до поры, уберегли вас от гнева его величества. Но долго ли эти стены простоят под ядрами королевских пушек? И тогда, когда в проломы ворвутся наши хоругви, круша всё на своём пути, будет поздно искать милости у его величества. Там где говорит железо, милосердию места нет.

Я иронично усмехнулся, внимая королевскому послу.

А что, хорошо говорит! С огоньком, так сказать. Меня так и тянет с трона безвольной тушкой сползти и в ноги ясновельможному пану бухнуться. Глядишь, и смилостивится, отведёт от нас грешных карающую длань грозного короля.

Вот только великий литовский канцлер Лев Иванович Сапега, очевидно, успел позабыть, чем недавняя Московская битва закончилась. Ведь мы потом не своих, а именно поляков, литвинов и разных прочих немцев задолбались телегами на кладбище вывозить. Вон, Васька Головин дачева в ноги упал, прося от должности казначея освободить. Не вынес старый боярин тех убытков, что царской казне из-за этих похорон понести пришлось. Сердце у старика прихватило. Хотя, своих покойников тоже хватало, чего самому себе врать? Эта победа нам немалой кровью досталась. Но самого факта нашей победы это не отменяет.

После того как Куракин, хоть и с превеликим трудом, отбросил прорвавшихся было в Белый город литвинов Ходкевича, а Скопин-Шуйский, внезапным ударом едва не захватив в плен самого короля, разгромил в Замоскворечье отборные польские хоругви, интервенты отошли от Москвы аж до Звенигорода. Да и там особого покоя не видели, окружённые со всех сторон многочисленными отрядами поместной конницы, всё активнее переходящих на мою сторону казаков и поднявшихся на борьбу с захватчиками крестьян. А тут ещё из Литвы в польский лагерь новости одна тревожнее другой приходить начали. Сказывают, что касимовский хан уже настолько обнаглел, что сам Быхов штурмом взять попытался. Оттуда его, конечно, погнали, но Ураз-Муххамед, вопреки ожиданиям литвинов, не обратно в сторону Московии побежал, а ещё дальше в литовские земли полез.

В общем, если бы не страх перед засевшими в лесах московитами, многие из литвинов, не спрашивая короля, уже обратно в сторону Запада двинули. Да и наёмники туда же всё энергичнее посматривают. Деньги, выделенные сеймом на содержание войска, у Сигизмунда давно закончились.

— Но наш всемилостивый государь не хочет больше проливать христианскую кровь, — продолжил между тем разглагольствовать Сапега. — И в милости своей готов заключить с именуемым частью московитов государем Фёдором Годуновым перемирие на том условии, что кто какие города и волости под собой держит, того и земля.

— Чего⁈ — поднялся с лавки Власьев, не сумев сдержать изумления. — Да нешто вы всё наше войско разгромили и государство захватили, чтобы такие условия ставить!

Собравшиеся в Грановитой палате думцы возмущённо загалдели, вторя главе посольского приказа.

Вообще-то, понятно, что Сапега существенно планку своих требований завысил, чтобы было что в последствии уступить. Просто обычно, любой посол, прибывший в Москву, сразу на приём к царю не попадает. Бывает, что этого приёма месяцами ждать приходится. И за это время дьяки посольского приказа успевают всё с иноземным дипломатом обговорить и к какому-то более-менее приемлемому для обеих сторон результату прийти. А тут литовского канцлера едва ли не от городских ворот в кремлёвские палаты потащили, благо как раз я в это время с Думой заседал. Он с Власьевым даже парой слов перекинутся не успел.

На то и расчёт. Мне сейчас сглаживать углы ни к чему. Непомерные требования обнаглевших ляхов, ещё больше все слои населения вокруг моей персоны сплотят. Уже сегодня эти требования по всей Москве пересказывать станут. Зря я что ли на эту встречу с послом Матвея Лызлова притащил?

— И что, мой брат Сигизмунд на такие уступки без всяких дополнительных условий согласиться готов? — вкрадчиво интересуюсь я.

Насчёт «брата» я Сапегу хорошо поддел. Вон как литвина перекосило. А то ишь ты: «с именуемым частью московитов государем» И отчество опять же, собака сутулая, опустил. Так к правящим особам не обращаются. Просто, по версии поляков, законным государём Московии является Ивашка Шуйский, который до сих пор вместе с матерью в заложниках в их лагере находится. А я узурпатор, а значит, и братом польского короля зваться не имею права. Рожей, в общем, не вышел. Только мне на их мнение глубоко наплевать. И не один договор без должного титулования с их стороны, подписывать не буду.

— Как я уже сказал, — гордо выпучился канцлер. — Его величество миролюбив и не хочет излишне карать своих неразумных соседей. Он даже готов заключить вечный мир и признать за тобой, Фёдор Борисович, право на московский престол, — Сапега сделал эффектную паузу, давая мне в полной мере проникнутся грандиозностью уступки со стороны короля: — При условии, что ты признаешь принца Ивана своим наследником и соправителем.

Ага. А опекуна к соправителю вы поставите. А потом вокруг нового царя и все мои недруги объединятся. Знаем, плавали.

— Что же касается условий, то его величество, в дополнение к заявленному настаивает лишь на освобождении всех пленников, — продолжил между тем Сапега, — и передаче Великому Литовскому княжеству Смоленска, незаконно отнятого ещё великим князем Василием. Мы же в качестве компенсации, — посол не обратил внимания на вновь поднявшийся шум, — готовы отдать обратно Калугу.

Ну, да. В Калуге до сих пор оставленный Ходкевичем гарнизон стоит. Но менять его на Смоленск, если допустить гипотетически моё согласие на остальные условия поляков, тоже неадекватный размен получится. Даже тут меня обмануть хотят.

— Дозволь молвить, государь.

— Говори, Иван Семёнович.

— Не получится нам Калугу на Смоленск обменять, государь, — усмехнулся в бороду Куракин. — Прости, не успел доложить. Гонец перед самым приёмом посла прискакал. Тульский воевода Давыд Жеребцов с воинскими людишками к Калуге подошёл, а жители города тут же на литовский гарнизон набросились да ворота ему открыли. Наша, теперича, Калуга, государь.

— Вон оно как! — озадаченно протянул я. — Не выходит у нас однако с Калугой. Так может на что другое Смоленск сменяем, ясновельможный пан? — встретился я глазами с растерявшимся литвином. — Я, к примеру, от Кракова не откажусь.

— Ваше величество изволит шутить? — Сапега был настолько шокирован, что наградил меня неподобающим по его мнению титулом.

— Да нет, пан канцлер, шутить изволит мой брат, Сигизмунд. Мало десятки городов и окрестных земель захватить, нужно ещё суметь их удержать. Так что передай его величеству теперь мои условия, — в моём голосе зазвенел металл: — Вы немедленно убираетесь с моей земли, довоенные границы между нашими государствами, Сигизмунд признаёт меня царём со всеми прежними титулами и выдаёт старца Филарета и княгиню Марию Шуйскую с её сыном князем Ивашкой. Что же касается пленных, то я готов обменять часть в обмен на своих. Остальным придётся заплатить за себя выкуп.

— Это неслыханно! Мы никогда не согласимся на столь позорный мир!

— Тем не менее, ты меня услышал, — скаламбурил я. — Что касается пленных, — я огорчённо качаю головой. — По-моему, мой «брат» так меня и не услышал.

— О чём вы?

Киваю Лызлову, тот дублирует кивок в сторону стоящих у дверей стремянных. В зал тут же вводят два десятка пленных шляхтичей: оборванных, вонючих, закованных в кандалы. Всё же хорошо своё дело мои тюремщики знают. Ещё и пары недель с момента пленения не прошло и уже невозможно в этих оборванцах цвет польского рыцарства узнать. У нас тут распоследние колодники лучше выглядят!

— Матерь Божья! — Сапега, вмиг растеряв всю свою спесь, опрометью бросился к одному из обросших грязью, ещё не старому шляхтичу с обмотанной окровавленной тряпкой головой, хотел было обнять, остановился, изо всех сил пытаясь скрыть брезгливость. — Неужели это ты, пан Александр⁈ Как такое возможно!

— Нас всех здесь держат хуже свиней, пан Лев, — демонстративно загремел кандалами Гонсевский. — Сидим в какой-то вонючей яме, где даже света Божьего не увидишь.

— Это бесчестно! — поддержал его Бартоломей Новодворский, гордо вскинув голову. — Взяв в плен шляхтича, не нужно заковывать его в кандалы. Достаточно взять слово, что он не сбежит! Именно так в Европе, согласно рыцарским обычаям, принято. Хотя… — польский полковник замешкался, подыскивая слово.

— Азиаты, — охотно подсказал ему я. — Ты прав, полковник. Азиаты мы и есть. Что с нас взять? По своим варварским обычаям с пленными и поступаем. Тут как раз всё понятно. Мне не понятно другое, ясновельможный пан, — поудобней устроился я на троне. — Вы то в отличие от нас, диких московитов, люди просвещённые и рыцарским обычаям не чуждые. А тут до меня слухи дошли, что Сигизмунд в Звенигороде опять моих воинских людишек в железо заковал да в поруб сунул.

— Так-то другое.

Новодворский, смутившись, оглянулся назад на остальных шляхтичей. Те возмущённо загудели, соглашаясь с полковником. Конечно, другое. Разве можно сравнивать благородных панов с какими-то московитами? Даже думать о том невместно!

Я лишь мысленно усмехнулся, пряча злорадство за маской равнодушия. Придётся задуматься. Потому как, если не хотите по-хорошему, будем по-плохому объяснять. И ваше отношение к своему восточному соседу, к вам же бумерангом возвратится.

— Может и другое, — не стал спорить я. — А только я, вашего короля уже давно предупредил, что как вы с нашими пленными обращаться будете, так и мы с вашими поступать станем. О том, пан канцлер, ты Сигизмунду и передай.

Ну, вот. Ещё одну проблемку своему царственному брату подкинул. Промолчать об увиденном Сапега не сможет. Ему этого здешние сидельцы потом нипочём не простят. Они ведь сейчас именно в нём надежду на перемену в своей участи видят. А известие, что из-за дурости короля, к ними в плену хуже, чем к собакам относятся, шляхте совсем не понравится. И сплочению польско-литовского войска это точно не поспособствует.

— Я доложу королю и содержание пленных будет улучшено, — твёрдо заявил литовский канцлер. — Прошу немедленно расковать этих панов и… дать им наконец умыться!

— Э нет, — не согласился с ним я. — Не мы это начали, не нам первым и заканчивать. Вот как дойдёт до меня весть, что вы моих людишек расковали, так и с ваших немедленно оковы снимем. Иначе никак!

— Раскуйте хотя бы пана референдария, — сделал ещё одну попытку литвин, кивнув в сторону Гонсевского. — Разве не видите; он ранен.

— Так и у вас раненых в железа одевают. Вон, Михайла Татищев через то железо и умер.

— Но мы не заковывали вашего большого воеводу! Как там его звали, — задумался Сапега.

— Правильно, не заковывали, — признал я этот довод. — Потому как князь Пожарский над всем войском начальным человеком был. Вот и мы, когда гетмана Жолкевского изловим, тоже к нему со всем уважением отнесёмся. Ладно, — вздохнул я, заканчивая препирательства. — Отведите пленных обратно в темницу. А тебе ясновельможный пан в обратную дорогу пора. Или, если хочешь, оставайся погостить. Завтра поутру на казни моих бояр-изменников поприсутствуешь. Эх! Жалко Филарета среди них не оказалось.

Остаться погостить, Сапега, почему-то, отказался.

Седоусый литвин захрипел, вытаращив глаза, начал сползать с седла, обливаясь кровью, но Колтовский уже скакал дальше, выискивая себе очередную жертву. Сердце псковского воеводы пело, вскипая от отчаянной радости, добрый конь, чувствуя настроение хозяина, рвался вперёд, догоняя удирающих врагов.

— Бежите⁈ Бегите, вражьи дети! — засмеялся Иван, рубанув окровавленным клинком по сгорбленной спине сжавшегося латника. — Некуда вам бежать! Все здесь поляжете.

Колтовский врагам не врал. Куда тут бежать, когда с Юга со стороны леска и с Запада новгородские ратники наступают, а с Севера он с псковичами всей силой ударил? На Восток? Так там топь, болото непролазное. Туда даже местные не шибко суются.

А в бой литвинам идти? Так мало их! Колтовский довольно усмехнулся, вспомнив, как осаждающие целых два месяца, стараясь обмануть, изо всех сил старались сохранить иллюзию, что под городом всё литовское войско стоит. Целое поле своими шатрами заставили, множество костров по ночам жгли, конные отряды вокруг города туда-сюда курсировали. И невдомёк им было, что он уже на следующий день об уходе полка Зборовского узнал. А самого гетмана здесь и вовсе не было. Не захотел Ходкевич, подобно Баторию, у псковских стен месяцами сидеть.

Будь на то его воля, давно бы уже оставшихся под городом вражин перебил, даже помощи новгородцев не дожидаясь. Не так уж и много их. Вот только государь тихо до поры велел сидеть. Пусть, мол, ляхи подальше на Восток уйдут да под Москвой увязнут. Вот тогда они вместе с новгородским воеводой князем Андреем Куракиным в сторону Смоленска и должны ударить, отсекая вражьему войску обратную дорогу.

Пришло время! Наконец-то новгородские полки под Псковом появились. Он уже, грешным делом, сомневаться начал; придут ли? А если и придут, то не шибко ли запоздают? Сигизмунд, сказывают, уже под Москвой стоит, а он всё без дела мается.

— Заворачивай! К холму заворачивай! — проревел воевода, направляя отряд к заставленному шатрами пригорку. Там в этот момент литовский военачальник пытался организовать хоть какое-то сопротивление, сбивая в единый отряд мечущихся во все стороны всадников. — Порубим супостатов!

Литвин трусом не был. Выстроил клином свой немногочисленный отряд, бросил коня вскачь, заняв место на острие атаки.

Ишь ты! По всему видать, литвин решил, воспользовавшись тем, что псковичи, увлечённые погоней, рассыпались по всему полю, прорваться сквозь строй и попробовать уйти.

— Держи строй! — проревел Колтовский, оскалившись по-волчьи. — Плотнее держитесь, сукины дети!

На крик воеводы откликнулось с полсотни всадников, сомкнули ряды, ощетинившись десятком копий.

Ничего. У литвина воинов не больше будет и копий совсем нет. Главное уйти не дать, чтобы в бою увязли. А там со всех сторон псковичи навалятся, быстро сомнём.

Копий у литвинов не было. Зато были пистоли. Недружный залп отозвался стонами, выбив несколько всадников с коней. Колтовский зарычал, почувствовав боль в боку, сшиб с коня усатого шляхтича, не успевшего вытянуть из-за пояса второй пистоль, полоснул клинком, не дав подняться. Завязался яростный бой. Литвины теснили, яростно напирая, но в бой ввязывались всё новые и новые всадники, вставая на пути беглецов, втаптывая их в траву.

— Не уйти вам! — рявкнул Иван, окружённому со всех сторон вражескому воеводе. — Сдавайся, вражина.

— А ты кто таков, чтобы самого Ляцкого в полон брать⁈ — выплюнул тот ответ.

— Ляцкой? — зло прищурился Колтовский. — Уж не сын ли ты иуды, Ивашки Ляцкого, что вместе с отцом к ляхам переметнулся? Дед, выходит, эти земли когда-то от литвинов боронил, а ты сам сюда с ними войной пришёл.

— Не тебе, пёс московский, о моём батюшке брехать!

— Ну, тогда гляди, — Колтовский оглянулся, убедившись, что намеченный литвинами прорыв захлебнулся и все они либо убиты, либо сдались в плен. — Дайте место, православные. Сам с ним биться буду.

— Так ты же ранен, воевода, — сунулся к немцу было один из псковичей.

— Этого выродка с коня свалить, сил хватит.

Иван тронул коня и тут же с трудом парировал рубящий, нанесённый на подскоке удар. Литвин тут же ловко развернул коня, полоснул уже сбоку, метя в плохо защищённое бедро, скрежетнул лезвием по встреченной стали. Колтовский ударил в ответ, неожиданно сунув острием сабли в лицо, дёрнул коня, сближаясь с отшатнувшимся литвином. Тот принял бой, умело отыскивая клинком брешь во вражеской защите, рубанул от души, ударив по раненому боку и тут же соскальзывает с седла, захлёбываясь собственной кровью.

— Ловко ты его, Иван Семёнович, одолел, — прогудел кто-то из окруживших место схватки воинов. — И саблями толком помахать не успели, как всё закончилось.

— Ловко? — переспросил, тяжело дыша, воевода. — Как бы не бронька отцовская, мне бы сейчас под копытами лежать. Ладно. Нечего тут без дела толпится, — Иван, развернул коня, машинально потянулся рукой к многострадальному боку. — Ворогов мы порубили. Кто ушёл, значит, срок его ещё не настал. Вон дворянская конница из-за лесочка показалась. Наверняка, и князь Куракин где-то там. Поскакали. Нам ещё думать, как Смоленск ловчей из осады выручать.