Империя #2

Глава 8 Пять минут тишины

Майор Орлов стоял посреди дороги, заложив руки за спину. В одной он сжимал помятую металлическую кружку с давно остывшим кофе. Всего в паре сотен метров от него отсыпанная асфальтовой крошкой грунтовка исчезала в ревущей, дрожащей стене огня, которая с каждой минутой становилась всё выше и яростнее. За его спиной тихо тарахтели двигатели — его люди, его техника, его ответственность.

Приказ о передислокации под Златоуст пришёл полчаса назад, но майор не мог уехать. Там, в этом пекле, оставалась группа капитана Воронова, два десятка гражданских, дети и этот странный, нагловатый граф, который вызвался помочь, добавив всем головной боли. Мало Воронову деревенских, так теперь ещё и графа вытаскивать.

К нему в который уже раз подошёл целитель из машины скорой помощи. Его ровесник, такой же седой. Давний знакомый, не раз уже доводилось вместе работать.

— Майор, прошло пять минут. Пять с половиной уже, — целитель заговорил тихим, бесцветным голосом. — Ты же сам говорил. У них закончилась пена. Мы должны уходить. Чудес не бывает.

Орлов не отрывал взгляда от огня. Он видел, как ветер швыряет в небо целые снопы искр, как верхушки сосен вспыхивают, словно гигантские спички.

— Воронов выйдет, — прикрыв глаза, также негромко ответил он, обращаясь то ли к целителю, то ли к самому себе. — Он упрямый.

— Он сгорит! — сплюнул целитель. — И мы вместе с ним, если не уйдем сейчас!

— Ещё минуту, — отрезал майор. — Он мог заранее сообщить, на подходах к зоне горения.

Он посмотрел на часы. Секундная стрелка ползла по циферблату с издевательской медлительностью. В эфире — мертвая, гнетущая тишина, пробиваемая лишь треском помех.

Целитель, поразмыслив, кивнул. Ему тоже не хотелось верить в гибель парней.

Внезапно рация на поясе майора хрипло взвизгнула и замолкла.

А секунду спустя из огненного коридора вырвался мощный протуберанец, лизнув дорогу.

ㅤ

ㅤ

Мир сужается до дороги, едва видимой через лобовое стекло, которое на глазах покрывается тончайшей, как иней, паутиной трещин. Рёв огня снаружи больше не звук — это вибрация, которая проникает сквозь металл и кости, давит на грудную клетку, заставляет дрожать внутренности. Всё, что происходит в салоне, тонет в этой оглушающей, вязкой вате. Я слышу, как Катя что-то кричит, но не могу разобрать слова.

Я сосредоточен на щитах. Телекинез в таких условиях — это не изящное искусство, а отчаянная попытка жонглировать дюжиной яиц. Я отшвыриваю обугленные ветки размером с мою ногу, которые сыплются на дорогу. Сбиваю языки пламени, которые, как живые, тянутся к нам от придорожных деревьев, норовя облизать машину. Я держу вокруг пикапа «пузырь» относительно спокойного пространства, но каждый такой телекинетический толчок отзывается раскаленными гвоздями, вбиваемыми в виски.

Всё вокруг — два цвета. Нестерпимо-яркий, слепящий оранжевый, от которого болят глаза, заставляя их слезиться. И абсолютная, вязкая чернота теней, в которой тонет всё, лишая способности оценить расстояние. Я заставляю себя не закрывать глаза, хотя инстинкт орёт об обратном. Выживем — целители что-нибудь придумают. Мёртвым зрение не нужно.

Всепоглощающий жар ломится в салон, стремясь сжечь непокорную консервную банку. Пластиковая «торпеда», укрытая дедовым полотенцем, коробится, плывёт как свечной воск, наполняя и без того непригодный для дыхания воздух едкой, тошнотворной вонью горелой химии. Пот ручьями стекает по лицу, смешиваясь с копотью, щиплет глаза. Кажется, что дышишь не воздухом, а раскаленными углями прямо из адской жаровни.

Ощущение, как в детстве, в дедовской бане, когда он, выходя, подкидывал последнюю порцию дров, а ты, мелкий, пытался высидеть хотя бы минуту, доказывая, что уже мужик.

Катя ведёт машину на чистом инстинкте. Её руки в пожарных крагах намертво вцепились в руль. Подозреваю, она не столько видит дорогу, сколько чувствует её магией, уплотняя пузырящуюся битумом грунтовку прямо перед колесами.

И тем не менее, несмотря ни на что, мы едем. Я сам не верю в то, что это возможно, но стрелка спидометра держится за отметкой «шестьдесят». Мы мчимся сквозь ад, и, судя по неясным силуэтам фар сзади, колонна всё ещё держится за нами.

Понимаю, что всё это время с заднего сиденья доносится пронзительный, на одной ноте, крик младенца. Это плохо, очень плохо. Он надышится этой дрянью. Сквозь гул я слышу обрывок фразы Воронова, который, перекрикивая рёв, орёт женщине, чтобы дала ребёнку грудь. Крик затихает.

Капитан, сидящий сзади, за моим сиденьем, прижимается к полу, но время от времени осторожно выглядывает между сиденьями, прикрыв лицо рукавом куртки. Он выкрикивает в рацию короткие команды, которые я не могу разобрать. Я вижу лишь результат — оранжевая в свете пламени пена ложится на дорогу в считанных метрах перед пикапом. Мне приходится держать отдельный, маленький щит прямо перед лобовым стеклом, отсекая брызги. Если хоть капля этой холодной смеси попадёт на раскаленное стекло, оно разлетится вдребезги.

— Четыре с половиной минуты! — крик Воронова пробивается сквозь гул. — Пять… Пена кончается!

Катя издает сдавленный стон. Я вижу, как её руки начинают дрожать. Явно её силы на исходе. А ведь теперь всё зависит от неё. Наплевав на конспирацию, я протискиваю руку ей под воротник тяжелого ватника и начинаю делиться скудными запасами энергии. Она бросает на меня короткий, нечитаемый из-за очков взгляд, и жмёт на газ.

Согласен, уже не до безопасности. Просто валим! Остаётся надеяться, что полоса огня кончится раньше, чем мы.

ㅤ

Чуйка пищит, пронзая мозг. Я бросаю взгляд в боковое зеркало, пластиковый обтекатель которого давно сгорел, но само зеркало ещё держится.

Так и есть. Машина с лысой резиной. Она резко виляет вправо.

Мир для меня замедляется. Гул огня превращается в тихий, приглушенный фон. Я вижу, как легковушка, будто в замедленном кино, съезжает с дороги. Её передние колеса ныряют в придорожную канаву, она подпрыгивает и, пролетев несколько метров, падает днищем на торчащую из земли обугленную корягу. Взлетает сноп искр. А потом вокруг машины медленно, как распускающийся цветок, разливается жидкое пламя. Еще мгновение — и машина исчезает в ослепительной, беззвучной для меня вспышке.

Перед глазами встаёт пацан. «Дяденька граф, а вы всех спасете?»

«С чего я взял, что мне это по силам? — проносится в голове. — Что я скажу этому мальчишке?»

Не успеваю сообразить, сколь противоречива моя мысль, как с оглушительным треском поперёк дороги падает сосна, и я, отбросив все мысли, собираю остатки сил в один телекинетический удар. Дерево отлетает в сторону, ломая другие стволы. Катя даже не тормозит. Она, похоже, в прострации, и машину давно уже ведёт на автопилоте.

Никто, кроме нас. Даже если не все выживут, мы уже сделали невозможное. Осталось выбраться.

ㅤ

Огненный ад закончился так внезапно, что мозг в первые секунды отказывался в это верить.

Вот я в отчаянной попытке сбить пламя швыряю силу вперёд — и через секунду мы уже вылетаем из огненной стихии. Просто раз — и всё.

Впереди была обычная серая дорога, дым, но не было огня. Вдалеке мигали синие и красные огни.

Мы выбрались.

Катя сбросила скорость и, заглушив двигатель, остановилась. Тишина оглушила. Из-под капота валил густой пар, правое переднее колесо горело. К нам уже бежали пожарные. Они сбили пламя с колеса, с трудом открыли заклинившие двери.

Я повернулся к Кате. Мои пальцы всё ещё лежали у неё на шее, под воротником ватника. Её голова безвольно откинулась на спинку кресла. Я влил в неё последние крохи энергии, понимая, что сам пуст. Венка на шее слабо, но билась. Жива. Иначе я бы почувствовал — смерть я теперь всегда чувствую.

Кто-то помог мне, отстегнул ремень. Как он-то не расплавился? Я вывалился из салона, ноги подогнулись. Мне помогли размотать полотенца. Кожа на лице и руках горела, как после целого дня на солнце, только в десять раз сильнее. Я хрипло кашлял, пытаясь вдохнуть воздух, который казался ледяным после пережитого пекла. Катю осторожно вытащили из-за руля. Воронов, выбравшись сам, уже помогал вытаскивать из салона женщину с младенцем. Тот пищал. Живой.

Начался хаос. Из уцелевших машин доставали людей. Ожоги, отравление дымом, тепловые удары. Половина — без сознания. Медики и целители метались от одного к другому, понимая, что всем прямо сейчас не помочь. В приоритете были дети. Их всех вынесли из кузова моего пикапа, где паровой щит Артёма спас их от худшего. Самого Артёма вынесли без сознания.

— Магическое опустошение, — с нескрываемым удивлением поставил диагноз седой целитель.

И тут я увидел того самого мальчика. Он единственный из детей стоял на ногах, высматривая среди обгоревших и покорёженных машин колымагу отца. Он не плакал. Просто стоял посреди дороги, и в его глазах была какая-то пустота. Мне кажется, он всё понял.

Воронов, заметив мой взгляд, подошел, прихрамывая.

— Его мать в нашем автобусе, — тихо сказал он. — Одеял на ту машину не хватило. Лысый один поехал.

Я кивнул и подошел к парню. Тот поднял на меня глаза, и я просто опустился перед ним на колени и обнял. Я смотрел через его плечо, как из автобуса выводят людей, и увидел его мать.

Её шатало, кто-то дал ей пить, отчего женщину тут же вырвало. Выпрямившись, она поискала глазами машину мужа и встретилась взглядом со мной. Я медленно, отрицательно покачал головой. Затем осторожно развернул пацана.

— Смотри, — шепнул я ему.

— Мама!!!

С диким воплем пацан бросился к матери.

Не все выжили. Я чувствовал, как угасает жизненная энергия нескольких стариков из автобуса. Сердце не выдержало. Но вобрать её, несмотря на собственное истощение, казалось мне сейчас верхом кощунства. Я просто наблюдал, как эти искорки, будто нехотя, покидают бренные тела.

Ко мне подбежал тот самый седой начальник из штабного автобуса.

— Майор Орлов, — представился он, протягивая фляжку. — Ваше Сиятельство, держите. Пейте. Капитан Воронов рассказал про ваш прорыв. От всего личного состава — спасибо, что вывели пацанов. Честно, я уже не надеялся.

Я сделал глоток. Горькая, обжигающая жидкость. Магическая энергия взорвалась внутри, возвращая крупицу сил, но физическая боль и опустошение никуда не делись.

— Можно мне эту фляжку? — спросил я. — Со мной ещё двое, и они в ноль опустошены.

— Забирайте, Ваше Сиятельство, это НЗ как раз на случай усиления магами. У целителей свои есть, — он замялся. — Знаете, если честно, я удивлён.

— Чему? — я сделал ещё пару глотков, чувствуя, как ко мне начинают возвращаться силы.

— Зачастую, примчавшись погеройствовать, аристократы очень быстро… — он сделал неопределённый жест рукой, — испаряются. В лучшем случае, присылают потом своих людей.

— Ну, мне не хотелось в грязь лицом перед девушкой ударить, — хрипло усмехнулся я, кивнув в сторону лежащей не земле княжны.

Подойдя к ней, я присел на корточки. Приподнял голову и дал Кате глотнуть из фляжки. Закашлявшись, она пришла в себя.

— Мы справились? — спросила она, не открывая глаз.

— Не совсем… но мы сделали практически невозможное. Просто не все выжили.

— Артём? Дети?

— О, эти все живы! Пошли отпаивать нашего великого мага воды и пара!

ㅤ

Я посмотрел на свой пикап. Это был оплавленный, дымящийся кусок железа. Краска местами пузырилась, местами свисала чёрными лохмотьями, фары превратились в пустые глазницы.

— Сюда бы сейчас Шурку… — пробормотал я.

— Ваше Сиятельство, — ко мне, опираясь на девушку в халате медсестры, подошёл давешний упрямец, старик, вроде как главный в деревне.

Память услужливо подсказала: Степан Петрович.

— Чего надо? — неожиданно резко ответил я.

— Да я это, значит… ну… — замялся тот, — поблагодарить вас хотел… спасли вы нас…

— Дать бы тебе в морду, — вздохнул я. — Ты хоть понимаешь, что если бы не твоё упрямство, и спасать никого бы не пришлось? Что цена этого прорыва — четыре жизни, и не факт, что все доедут до госпиталя? Мы все там могли сгореть, это ты понимаешь?

— Илья… — Катя чуть потянула меня за локоть, будто боялась, что я и правда ударю старика.

— Бросили нас, Ваше Сиятельство… и идти нам теперь некуда, — тот опустил глаза. — Так что выжили, не выжили, а разница-то не велика.

Намек, конечно, понятен. Деревенским негде жить, и они решили перейти на землю того, кто им сможет помочь. Вопрос в том, а нужны ли мне эти люди? Их, конечно, жалко, но вот что мне с ними делать-то? По-хорошему, надо с Тихоном обсудить — сам я пока не настолько в курсе дел.

— Ладно, — кивнул я, — когда всё устаканится, найдите меня. Граф Каменский, деревня «Радость». Приходите, поговорим. Если меня не будет — спросите Тихона, я его предупрежу. Но мы пока что и сами только-только на ноги встаём. И да, я не говорю, что вас возьму.

— Спасибо, Ваше Сиятельство, — кряхтя, попытался поклонился Петрович.

И тут до меня донесся обрывок разговора майора с капитаном.

— … ветер сменился! Фронт развернулся на север, нас передислоцируют на трассу перед Златоустом…

Внутри всё похолодело. Усадьба. Деревня. Молча отдав фляжку Кате и кивнув на Артёма, я подошёл к майору.

— Как Златоуст? — спросил я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. — А земли к югу от него? У меня там семья, деревня, люди!

— Ваше Сиятельство, при всем уважении, у меня приказ, — развёл руками Орлов.

— А та ЛЭП?

Майор наморщил лоб.

— Да, лэпка… Наверное, кого-то и туда отправили. Но если честно, сомневаюсь. Все силы на город брошены. А до вашей лэпки огонь максимум через час дойдёт… Граф, вы поймите, не я командую всей операцией. Мой участок был здесь. Вашу помощь переоценить невозможно, и фамилию вашу я запомнил. Но это всё после. Огонь остановим — сядем рапорты писать. А пока… Звоните своим, там тоже наверняка идёт эвакуация. Вы же видели — мы людей не бросаем.

— Понял, майор. Спасибо.

Я попытался дозвониться — связи не было. Совсем. Остановившись у обгоревшего пикапа, я задумался, что мне делать. Ко мне подошел Воронов.

— Брось её, граф, это же металлолом, — покачал головой капитан.

Я молча открыл капот. Антифриза в бачке было на донышке, но он ещё был. Аккуратно приоткрыл крышку радиатора — уже не кипит, хорошо. Проверил уровень масла — как ни странно, в норме.

Краем глаза я заметил, что Воронов с нескрываемым удивлением наблюдает, как «целый граф» привычно проверяет состояние машины.

Я обошел пикап, дотянулся до замка зажигания и повернул ключ. Тишина. Ещё раз. Стартер взвизгнул. Третья попытка. С надсадным, мучительным хрипом двигатель ожил и затарахтел, выйдя на обороты холостого хода.

Похоже, хана движку. Перегрев. Вернувшись к Воронову, я закрыл покорёженный капот.

— Там моя семья, капитан. Мать, сестра. Мои люди. Пятьсот живых душ. Там, в конце концов, моя земля, — я посмотрел ему в глаза. — Майор прав. Мы людей не бросаем. Будете в наших краях — заезжайте в гости. А мне пора.

Артём, бледный и пошатывающийся, залез на заднее сиденье. Катя протянула ему фляжку.

— Ну и пойло! — поморщился он, сделав глоток. — На вкус, как ослиная моча.

— Неча пробовать всякую гадость, — я забрал у него фляжку и глотнул сам. — Но я с тобой соглашусь.

— Какие вы эксперты! — усмехнулась княжна, когда очередь дошла до неё. — Фу, ну и мерзость!

Мы тронулись с места.

— Катя, может, у тебя получится дозвониться? — спросил я.

Она достала свой телефон.

— Нет связи. Совсем, — покачала она головой.

— Видимо, вышка сгорела… Едем! Где-нибудь связь да будет!

Я дал газу, и обгорелый, но ещё пока живой пикап, оставляя за собой шлейф пара, покатил по дороге.