Империя #2

Глава 10 Огненный щит

Позади, в каких-то двухстах метрах, ревел наш рукотворный пожар. Даже сквозь треск веток сгребаемого мной хвороста до нас доносился его голодный рёв, будто голодный зверь пожирал лес, набирая силу с каждой секундой.

Я сидел в пассажирском кресле, расфокусировав взгляд и следя одновременно за всей шириной просеки. Широкое поле телекинеза работало как отвал снегоуборочной машины, только невидимый. Весь хворост с просеки — ветки, сучья, обломки стволов и даже осыпавшаяся хвоя — сгребался в единый вал слева по ходу движения.

Уже через сотню метров я задумался, не переоценил ли я свои силы. Хватит ли мне и энергии, и просто даже выдержки преодолеть эти километры? Потому что каждая секунда этой непрерывной работы казалась пыткой, отзываясь раскалёнными гвоздями, вбиваемыми в виски. Голова пылала от напряжения, но я не прекращал подметать просеку магией.

Катя за рулём держала заданный Михалычем рваный темп на ухабистой грунтовке. То тридцать километров в час, то сорок, то снова сбрасывала до двадцати пяти на особенно разбитых участках. Её руки крепко сжимали руль, так что даже костяшки пальцев побелели. На лбу выступили капельки пота — не от жары, а от концентрации.

— Как там сзади? — спросил я, не отрывая взгляда от просеки впереди.

Катя быстро глянула в зеркало заднего вида.

— Опережаем бензовоз метров на пятьдесят, — ответила она. — У них там вроде всё под контролем.

— Артём молодец, — пробормотал я.

Улучив несколько секунд, когда Катя притормозила, объезжая яму, я всё же решил сам глянуть назад. Зрелище завораживало. Из торчащего в сторону рукава лилась струя бензина — но не разлеталась брызгами, а висела в воздухе плотной, ровной лентой, словно текла по невидимой трубе. Она сверкала на солнце, будто выточенная из янтаря, и точно ложилась на собранный мной в отвал хворост.

Самого Артёма почти не было видно — только голова торчала над открытой нараспашку водительской дверью.

Рация зашипела у меня в руке:

— Граф, слышишь меня? — голос Михалыча звучал спокойно и деловито, в нём слышалась та особая нотка, которая бывает у людей, привыкших работать в экстремальных условиях.

— Слышу отлично, — ответил я, не прерывая работу телекинезом.

— Я тут с начальством связался. Они теперь в курсе нашего заезда. Паматькались, конечно. но к сведению приняли. И свежие данные сообщили. Ширина фронта — двенадцать километров, ветер стабильный, юго-юго-западный. Авиация наготове, движки греют, но поднимут их, только когда мы закончим. Так что работаем.

Двенадцать километров. Чёрт. Это означало, что пожар разбушевался не на шутку, и мы были единственной надеждой на его остановку. По крайней мере, до того, как он спалит всё, что у меня есть.

— Понял, — ответил я, отшвыривая телекинезом здоровенное бревно. В глазах потемнело на секунду. — Как там мелкий?

— Брат твой молодец! Не каждый в унитаз так струёй попасть могёт. Снайпер! — в голосе Михалыча прозвучало неподдельное уважение. — Слушай, граф, впереди мост, километра через три. Вам бы лучше заранее до него добраться.

— Принял, отрываемся, — я отпустил кнопку передач. — Катя, прибавь газу.

Пикап рванул вперёд. Спидометр показал сорок, потом пятьдесят. Меня вдавило в кресло головной болью. Ощущение было, будто череп попал в медвежий капкан, ещё чуть-чуть, и он просто лопнет, как переспелый арбуз.

— Как ты? — спросила Катя, заметив, видимо, моё состояние. — Может, притормозить?

— Нормально. Работаю, — процедил я сквозь зубы. — До моста недалеко, продержусь.

Но было ненормально. Казалось, этот сраный хворост тычет своими долбанными ветками прямо в мозг.Естественно, говорить об этом Кате сейчас я не собирался. Но она и сама, конечно, видела. Поле телекинеза дрожало, становилось неустойчивым. Что хуже всего — резерв в таком режиме расходовался вдвое быстрее и не успевал восстанавливаться. Так меня точно на всю полосу не хватит!

ㅤ

Как бы то ни было, но мы оторвались от бензовоза почти на километр. Я сам не заметил, как это случилось, поглощённый непередаваемыми ощущениями. Просто раз — и хворост закончился, а впереди показался мост. Если это вообще можно было назвать мостом.

— Вот дерьмо, — выругался я, разглядывая конструкцию.

Старые железобетонные плиты, покрытые трещинами, местами дырявые, поверх которых были небрежно набросаны доски. Кое-где бетона вовсе не было, торчала ржавая арматура. Под мостом, пересекая просеку под прямым углом, журчал ручей, метра три в ширину и по колено глубиной, над которым смыкались кроны деревьев, создавая зелёный туннель. На обоих берегах ручья, сбоку от моста, громоздились две внушительные кучи хвороста — видимо, оставленные здесь во время расчистки просеки.

И вроде ручей-то тьфу, можно было бы и вброд форсировать. Да только берега крутые и глинистые. Спуститься ещё можно. А вот подняться точно не получится.

Катя остановилась перед мостом.

— Давай я выйду, а ты поведёшь, — предложила она. — Мне надо мост почувствовать.

Я кивнул, и княжна выскочила из машины и первой перешла мост пешком, ощупывая плиты ногами.

— Готова? — крикнул я, пересаживаясь за руль.

Сзади уже слышалось рычание бензовоза и рёв рукотворного огненного змея.

Катя кивнула, присела на корточки у дальнего края моста и упёрлась ладонями в бетон.

— Поехали, — выдохнула она.

Я медленно подъехал к мосту. Передние колёса въехали на первую плиту — и она треснула, просела. Но не рассыпалась, лишь завибрировала. Я почувствовал, как под колёсами что-то изменилось. Вибрация, которая была секунду назад, внезапно исчезла. Плиты словно срослись, превратились в единый монолит. Катя держала.

Я проехал мост на первой передаче, осторожно, внимательно прислушиваясь к каждому звуку. Железобетонные плиты трещали и крошились, но не расходились. Добравшись до противоположного берега, я остановился метрах в пятнадцати от моста и вышел из машины.

Быстро сгрёб хворост и здесь, формируя отвал, чтобы потом быстро двигаться дальше. Вернулся к Кате.

Тут как раз подъехал бензовоз, который тоже здорово оторвался от фронта огня. Михалыч остановился у первой кучи и тщательно пролил хворост. Затем выключил подачу горючего.

Я видел, как он что-то сказал Артёму, и тот, выскользнув из страховочной петли, перебежал мост к нам.

Выглядел он не очень. Лицо бледное, глаза мутные.

— Как дела, боец? — спросил я, протягивая ему флягу с настойкой.

Артём жадно глотнул, поморщился, но цвет лица стал лучше.

— Нормально, — выдохнул он. — Просто… не ожидал, что это будет так тяжело.

Я забрал флягу — она ещё мне самому, чувствовалось, пригодится. Если Артём промахнётся мимо хвороста — бензин всё равно загорится. А вот если промахнусь я — загоримся мы.

Михалыч медленно, аккуратно повёл бензовоз по мосту. Многотонная махина заставила конструкцию застонать. Я слышал сдавленное дыхание Кати, видел, как дрожат её плечи, чувствовал вибрацию земли под ногами.

— Держись, — я наклонился к ней и положил руки на плечи, чтобы если что, подлить толику энергии — Ещё чуть-чуть.

— Держусь, — просипела она, не открывая глаз. — Он как будто мне по пальцам едет…

Наконец задние колёса съехали с моста.

— Всё, отпускай! — крикнул я Кате.

Она резко убрала руки от земли и откинулась назад, тяжело дыша.

И в ту же секунду мост начал разваливаться.

Железобетонные плиты, сдерживаемые магией, с грохотом обрушились в ручей. Пять секунд — и от моста остались только опоры, искорёженный арматурный каркас да груда обломков в русле ручья.

Артём залез обратно в кабину, подлез в верёвочную петлю. Михалыч включил подачу бензина, и они принялись проливать вторую кучу хвороста.

В это время я, поддерживая Катю, помог ей подняться, дал выпить из фляжки. Она осторожно отпила глоток.

— Огонь догоняет! Быстрее! — закричал Михалыч, видя приближающееся пламя.

Я быстро потянулся телекинезом к обеим кучам хвороста и сбросил их в русло ручья. Пропитанный бензином сушняк свалился в воду, соединяя вал в одну непрерывную линию.

— Бежим! — крикнул я Кате, которая ещё не пришла в себя, ошеломлённая проездом двадцатитонной махины.

Подхватив её под руку и за талию, я чуть не на себе потащил её к пикапу.

— Вести сможешь? — спросил я.

Как будто у нас есть выбор.

— Смогу… наверное, — выдохнула она.

Я оглянулся назад, привлечённый яркой вспышкой. Внезапный порыв ветра подхватил пламя всего в каких-то паре сотен метрах от нас, закрутил его в спираль. Огненный смерч понёсся по просеке.

В этот момент я с кристальной ясностью понял, что расстояние до нас он может промчаться за несколько секунд, мы даже пикнуть не успеем.

— Огненный торнадо! — Катя в ужасе прижалась ко мне.

— Ничего страшного, — соврал я. — Поехали. Михалыч знает, что делает.

Я подсадил вымотанную девушку, едва не силой запихнув на водительское сиденье. Захлопнул за ней дверь. И толчком перекинул себя через машину.

Катя рванула с места, выбрасывая мелкие камни из-под колёс, едва я оказался в машине. Она выглядела в дугу пьяной, голова моталась из стороны в сторону, но в изгиб грунтовки вписалась почти чётко. Сзади что есть дури газанул Михалыч, разгоняя тяжёлую машину.

Через пару секунд сзади долбануло взрывом — смерч добрался до русла ручья. К счастью, этот же взрыв его и развеял.

— Это было… близко! — прокомментировал по рации Михалыч. — Теперь давайте спокойно, без подвигов, просто едем, просто поливаем. Больше никаких отрывов. Нам ещё семь километров пилить.

— Понял, принял, — отозвался я и откинулся в кресле.

Бешено колотилось сердце, но адреналин хотя бы прочистил немного мозги. Я отхлебнул из фляжки и, поболтав, отдал её Кате. Настойки оставалось уже совсем чуть.

ㅤ

Ещё семь километров. Семь бесконечных километров монотонной, изматывающей работы.

Я продолжал расчищать просеку полем телекинеза, но то, что десять минут назад давалось легко, теперь требовало огромных усилий. Голова раскалывалась, словно её сжимали тисками.

— Держишься? — спросила Катя, заметив, как я сжимаю кулаки.

О, сегодня у нас это самый популярный вопрос.

Сама она начала постепенно приходить в себя. Щёки понемногу розовели, дыхание выравнивалось. Её часть работы была позади, теперь вся нагрузка легла на нас с Артёмом.

— Держусь, — процедил я сквозь зубы, продолжая сгребать хворост в отвал.

Катя молча положила свою руку на мою, лежавшую у меня на колене, и несильно пожала. Перевернув руку ладонью вверх, я сплёл свои пальцы с её. Так мы и ехали какое-то время, до следующей ямы, где она снова взялась за руль обеими руками.

А я сжал зубы.

Надо продержаться совсем чуть-чуть. Минуту. Всего минуту. Потом ещё одну.

И ещё минуту.

Во рту пересохло, язык прилип к нёбу.

Ещё километр.

В глазах стоял песок, сила тяжести, по ощущениям, увеличилась вдвое.

Ещё минутка…

Пот градом стекал у меня по лицу, щипал глаза. Ещё глоток из фляжки… Уже не помогает. Такое ощущение, что я надсадился, выжигая энергоканалы и сам источник. Я уже не понимал, на чём я держусь. На упрямстве? На силе воли?

Я впал в какое-то подобие транса. Всё, что я видел — это хворост и кромка леса.

А просека тянулась и тянулась, словно не имея конца. Хворост стал реже — видимо, заканчивались участки, где велась активная вырубка. Но то, что оставалось, приходилось сгребать в отвал особенно тщательно. Пропущенный участок мог оставить брешь в огненной линии.

За спиной, в паре сотен метров, полыхал наш отжиг, постоянно напоминая о себе рёвом пламени. Иногда порывы ветра доносили запах горелого дерева, копоть, едкую гарь.

Ещё сто метров. Ещё вод до того пенька…

Я работал на автопилоте. Глаза видели просеку, мозг посылал команду, телекинез срабатывал. Но сознание словно отключилось, ушло куда-то внутрь. Осталось только: сгреби, сгреби, сгреби.

Катя молчала, как будто чувствуя моё состояние. Хорошая девочка. Понимает, когда надо просто помолчать и не мешать.

— Всё, — прохрипел из рации усталый голос Михалыча.

Я встряхнул головой, выходя из транса:

— Что всё?

— Мы свою работу сделали. Двенадцать километров отожгли, фронт перекрыли. Да и бензин закончился.

Двенадцать километров. Только теперь до меня дошёл масштаб того, что мы проделали. Двенадцать километров огненной полосы. Против природной стихии.

— Хворост больше можно не сгребать? — спросил я, с трудом шевеля языком.

— Раздвинь только чуток, чтобы проехать. И давайте где-нибудь остановимся отдохнуть, желательно повыше. Хочу посмотреть, что из нашей затеи выйдет. Да и не каждый день такое увидишь!

Внезапная, оглушающая тишина. Я перестал напрягать телекинез, и сразу почувствовал, как меня накрыла волна усталости. Руки отяжелели, веки слипались. В висках больше не пульсировала боль — там была просто пустота.

— Мы сделали это, — потрясённо прошептала Катя.

— И не говори, самому не верится, — в тон ей выдохнул я.

Впереди просека начинала подниматься по склону горы.

— Давай остановимся на самом высоком месте, — показал я вперёд.

Там просека, казалось, уходила в небо. И только провода ЛЭП подсказывали, что дальше начинается спуск. Мы достигли перевала.

ㅤ

На самом высоком месте просеки, где дорога проходила по склону горы, оказалась ухоженная полянка со следами пикников. Похоже, кто-то сюда регулярно наведывался, полюбоваться на восходы или может закаты. Так-то да, романтичное местечко. Даже сосновый лес с юга ненадолго отступил, открывая шикарный вид на всю долину — бескрайнее море зелёных крон. Рядом журчал ручей, стекающий с горы тонкой ленточкой. Даже воздух здесь был чище, ароматнее, вкуснее. Он был напоен свежестью и запахами леса и разнотравья, а не древесной и пластиковой гари.

Только две вещи портили ландшафт. Наша полоса отжига, вгрызающаяся в лес с севера, со стороны просеки, и наступающий с юга широкий, изогнутый фронт грандиозного лесного пожара, от которого чуть в сторону от нас по-над лесом тянулся шлейф грязного чёрно-серо-белого дыма.

Бензовоз с натужным рёвом двигателя заполз на поляну и остановился рядом с пикапом. Михалыч выключил мотор, и внезапно стало тихо. Так тихо, что слышался только плеск ручья да далёкий гул пожара.

— Располагаемся, — сказал седой пожарный, вылезая из кабины. — Зрелище будет скоро, его пропускать нельзя.

Артём спрыгнул с подножки, пошатнулся, присел на траву. Лицо у него было бледное, руки дрожали.

— Жив, боец? — спросил я.

— Нормально, — выдохнул он. — Просто…

— Да я понимаю, — я опустился на траву рядом. — Сам не понимаю, как ещё не сдох.

— Ага, — Артём даже прикрыл глаза.

Катя устроилась рядом, привалившись плечом ко мне.

— Сколько ждать? — спросил я.

— Да уже начинается, — Михалыч щурился, всматриваясь в даль. — Смотри, видишь наш отжиг?

— Как не видеть, — усмехнулся я. — Красивое.

— Страшно красивое, — хмыкнул Михалыч. — А вон, основной фронт какой мощный. Сейчас посмотрим, кто кого.

Минуты тянулись медленно. Мы сидели, приходя в себя и напряжённо всматриваясь в сближающиеся фронты огня.

— Началось, — вдруг сказал Михалыч.

И правда, между фронтами что-то изменилось.

В месте наибольшего сближения дым двух пожаров начал закручиваться в спирали. Два извивающихся столба дыма, как два гигантских змея, потянулись друг к другу, будто обнимаясь. Пламя нашего отжига тоже вытянулось в сторону основного пожара, и как будто сильнее разгорелось.

— Они воздух всасывают, — объяснил Михалыч. — Между фронтами разрежение образуется. Взаимный подсос. Вот их туда и тянет, как два магнита.

Между тем пламя начало меняться.

Яркое жёлто-оранжевое пламя отжига вдруг словно задохнулось, цвет его сменился на багровый. Вслед за ним и основной фронт как будто запнулся. Высокие языки, которые ещё минуту назад били к небу, опустились, словно задыхаясь. Дым из белого и серого превратился в густо-чёрный.

— Кислорода не хватает, — прокомментировал Михалыч. — Два пожара не могут на одной территории ужиться.

По всей линии отжига возникали вихри — огненные смерчи, которые бешено крутились несколько секунд, а потом исчезали.

Фронты сблизились на сотню метров. На пятьдесят.

— Сейчас, — выдохнул Михалыч. — Сейчас будет…

И тут произошло то, что я запомню на всю жизнь.

Ослепительная, беззвучная белая вспышка в месте встречи.

Не жёлтая, не оранжевая — белая, как магний. Стена огня взметнулась к небу на высоту в сто с лишним метров, выше любых деревьев, выше ЛЭП. Я даже прикрыл глаза, но свет пробивался даже сквозь веки.

Потом всё почернело.

Дым — чёрный, густой, непроглядный — заволок место встречи двух пожаров. И там, в этой черноте, продолжали вспыхивать новые участки постепенно соприкасающихся фронтов.

Несколько секунд стояла тишина. А потом до нас донёсся грохот.

Нет.

ГРОХОТ.

Как если бы разом взорвался склад боеприпасов. Как если бы небо треснуло пополам. Земля под ногами вздрогнула, подпрыгнув. Катя инстинктивно прижалась ко мне, я обнял её за плечи.

Грохот длился и длился, переходя в протяжный рокот, похожий на звук реактивного двигателя.

— Взрыв пиролизных газов! — авторитетно пояснил Михалыч. — Они без кислорода накапливаются, а потом детонируют, как вакуумная бомба!

— Ого, — выдохнул Артём, когда рокот немного стих. — И вот это сделали мы?

— Мы, — кивнул Михалыч, и в его голосе слышалась слабо скрываемая гордость.

Но главное — огонь остановился.

Основной фронт, который ещё полчаса назад пожирал всё на своём пути, теперь упёрся в чёрную полосу. Понятно, что наш отжиг не успел выжечь лес полностью, и дай пожару волю — он снова разгорится. Но всё, что могло быстро гореть — уже сгорело, и атака стихии захлебнулась.

— Получилось, — тихо сказала Катя.

— Получилось, — согласился я.

Мы спасли усадьбу. Спасли деревню. Спасли жизни людей. По крайней мере, выиграли им время, чтобы отойти.

ㅤ

— Сейчас бы в душ, — вздохнула Катя, оглядывая себя.

Мы действительно выглядели не лучшим образом. В пыли, копоти. Кожа на лице горела и чесалась от ожогов — последствия нашего прорыва через огонь в Ольховке. Только Артём был в лучшем состоянии — как он сам выразился, «попарился в бане», но зато лицо не обжёг.

— Ну, душ не душ, а умыться можно, — сказал я, поднимаясь с травы.

Мы спустились к ручью. Вода бежала меж камней прозрачная, студёная. Я присел на корточки, зачерпнул пригоршню и плеснул в лицо. Обожжённая кожа мгновенно отозвалась приятной прохладой.

Я осторожно умылся и напился прямо из ручья. Вода была такая холодная, что зубы заломило.

Катя стояла на берегу, сомневаясь.

— Да ладно тебе, — подбодрил я её. — Попробуй.

Сам я стянул с себя футболку и с наслаждением ополоснулся по пояс.

Катя осторожно присела рядом, зачерпнула воду ладонями, сделала глоток.

— И правда! — воскликнула она. — Кажется, в жизни ничего вкуснее не пила!

Она жадно напилась, умыла лицо, смыла пыль с рук.

— Будьте добры, отвернитесь, — попросила она, покраснев.

Мы повернулись спинами. Послышался шорох одежды, плеск воды, затем — сдавленное оханье от ледяной воды и тихое повизгивание.

— Холодно? — усмехнулся я.

— Холодно, но так хорошо! — отозвалась она.

Через пару минут она вернулась, заметно посвежевшая. Лицо порозовело, глаза заблестели, даже осанка стала прямее.

— Теперь почти как человек, — довольно сказала она.

Михалыч залез в кабину и вскоре вылез оттуда с термосумкой.

— Тут еда есть, — сообщил он. — Четыре бутерброда.

Он выложил на траву четыре аккуратных свёртка в фольге. Развернул первый — хлеб, ветчина, сыр, зелень. Простая еда.

Мы молча поделили бутерброды. Я откусил кусок и зажмурился от удовольствия. Обычный хлеб, обычная ветчина, но после многочасовой работы на износ это была самая вкусная еда в моей жизни. Даже зелень хрустела на зубах как что-то невероятно изысканное.

Катя ела медленно, с видимым наслаждением. Артём уничтожил свой бутерброд за минуту и тоскливо смотрел на наши. Михалыч жевал не спеша, время от времени поглядывая на небо.

— Слышите? — вдруг сказал он.

Я прислушался. Вдалеке, со стороны Челябинска, нарастал гул моторов.

Вскоре в небе появились точки. Сначала одна, потом ещё, ещё.

— Кавалерия подоспела, — удовлетворённо кивнул Михалыч, наблюдая за приближающимися пожарными самолётами и вертолётами.

Два самолёты-амфибии прошли низко, едва не над кронами деревьев — так, по крайней мере, казалось с нашего возвышения. Они сбросили воду и ушли на новый заход. А вот вертолёты кружили над выжженной полосой, высматривая что-то.

— Вон, смотри, — Михалыч ткнул пальцем в сторону нашей усадьбы. — Видишь дым пошёл в твоём лесу? Это ветку какую-нибудь горящую закинуло.

Я присмотрелся. Действительно, тонкая струйка дыма поднималась по другую сторону от ЛЭП.

— Да, мы такое в Ольховке видели, — кивнул я. — За два километра улетела.

— То-то и оно, — согласился Михалыч. — Вертолёты такие очаги точечно тушат. А самолёты сейчас пеной прольют всю кромку нашего отжига. Они так до вечера летать будут. Сейчас ещё наземные подтянутся, в снаряжении, с баллонами, они будут на земле следить.

— И надолго это? — спросила Катя.

— Как пойдёт. От ветра многое зависит. Он вот вроде потише стал. Может, за день-два управимся. А если раздует… — Михалыч покачал головой. — Отжиг не панацея. Угроза сохраняется. Это ещё здесь торфа нет. Торфяники бывает годами тушат.

— А с чего этот пожар начался? — поинтересовался Артём.

Михалыч мрачно сплюнул:

— Говорят, пидорасы какие-то решили шашлыки в лесу пожарить. Ага, в самую сушь. Первыми же и сгорели.

Один из вертолётов заметил нас и подлетел поближе. Завис прямо напротив площадки, чуть ниже по склону. Через стекло кабины мы видели лицо пилота в шлеме. Он внимательно смотрел на нас, на бензовоз, на выжженную полосу внизу.

Потом медленно, торжественно отдал честь.

Михалыч вытянулся в струнку и ответил тем же жестом. Артём замахал обеими руками. Катя снова прижалась ко мне, и я крепче обнял её за талию.

Вертолёт качнул винтами на прощание и улетел делать свою работу.

А нам пора было возвращаться и делать дальше свою.