И королевство в придачу 2

Глава 10

Глава десятая

Одинокий путник посреди бескрайних просторов…

Громыхая и поскрипывая почтовый-скорый дилижанс унесся вдаль по дороге, оставив меня стонать и кряхтеть на обочине. Очень громко стонать и еще громче кряхтеть. А кого стесняться?

О-ох! Господи, какое это счастье, иметь возможность выпрямиться, потянуться и при этом не треснуться лбом или макушкой о стенку повозки, если в тот самый момент колесо налетит на камень или рытвину, и заменяющая сидение доска подбросит тебя, как трамплин. Хоть шлем не снимай. А еще лучше в полный доспех облачится, а сверху обмотаться периной. Вот только другие путешественники не поймут.

Странно, но кажется, из двенадцати пассажиров разных возрастов и сословий от тряски и жесткости сидения страдал только я один. Задницы у них более тренированные, что ли? Ну так и я не на нее родимую нарекаю, хотя синяков наставил изрядно. Главное, все нутро вынимает. Впечатление — вот-вот наизнанку вывернешься, выблевав не только завтрак, но и все, что в организме осталось с прошлых дней.

Мама дорогая! Как хорошо…

Нет. Если телепортом нельзя, а магией не рекомендуется — пешком от края мира до края дойду, но в этот гроб на колесах больше не сяду. Инквизиторы столько изощрялись, придумывая разные пытки, а надо было всего лишь загрузить подозреваемого в дилижанс да и пустить коней галопом. Даже если б еретик не сознался в грехах, то черт сам бы сбежал.

— Вы шуміце, шуміце надамною, бярозы,

Асыпайце, мiлуйце ціхай ласкай зямлю,

А я лягу прылягу край гасцінца старога,

Я здарожыўся трохi, я хвiлiнку пасплю…

Обалдеть! Красотища! Над головой, правда, не береза — граб, кажется, судя по витому стволу, но, разве ж в этом дело? Трава мягкая, ветерок повевает, в тенечке не жарко. И главное, ничто под спиной не подпрыгивает. Не верится, даже... Мож, и в самом деле вздремнуть часок? А чего, я птица вольная и процессуально независимая. Торопиться особо тоже некуда. Из пункта «А», как говорится, убыл, а в пункте «Б» мое высочество никто не ждет и даже пока еще не догадывается, какое счастье им вот-вот привалит.

Отдохнуть в конце концов. Наедине побыть. А то крайние пару суток за мной даже в уборную кто-нибудь норовил протиснуться.

Трудное это дело пуск-наладка. Тем более, если ты ГИП этого проекта и все на тебе завязано. Самый мелкий вопрос и тот требует согласования, утверждения и разрешения.

Например, охрана объекта. Где взять воинов? Переманивать длинным рублем, то бишь империалом, городскую стражу? Некрасиво. С первых же шагов показать себя нарушителем устоев, ни в грош не ставящих здешние традиции и порядки. И без этого наворочено. Посылать в замок? Так Лавр Тулий сам едва-едва наскреб ветеранов, чтобы потенциальному врагу глаза замылить. А до внятного гарнизона капитану еще не одна сотня бойцов нужна. При том что амазонок пока рекрутировать не получилось.

А охрану фактории прям сегодня вынь да полож. Пока за сохранность товаров никто не отвечает , ни один купец ничего не привезет.

И еще десятки и сотни вопросов, сыплющихся, как горох из дырявого мешка. Даже не представляю, как я бы со всем этим справился, если б судьба не улыбнулась в очередной раз и не послала мне в замок-факторию весьма специфического дворецкого.

— Давид Наумович, — как он представился, постоянно извиняясь, шмыгая носом, кланяясь и шаркая ногой. Чем вызвал у меня невольную усмешку. Но имени своему соответствовал на все сто.

Худой, нескладный, с длинным крючковатым носом, на который так и просилось старорежимное пенсне или хотя бы очки. Стандартная ливрея висела на нем, как на вешалке, а взъерошенные, курчавые волосы торчали во все стороны, словно наэлектризованные. В том числе и из ушей.

— Я, конечно же, дико извиняюсь, ваше высочество, — негромко гнусавил Давид Наумович. — Но вы видели эти цейхгаузы? Кто так строит? Сыро, как в погребе у кикиморы! Никакой вентиляции! И что в них теперь хранить? Соленые огурцы и квашенную капусту? Так я таки вам скажу, что и эти продукты в них плесенью покроются. Ваше высочество, покажите мне того шлемазла, которому вы поручили сделать вам стройку, и я немножко объясню ему, что для такой работы надо иметь голову, а не, прошу прощения, тухес!

— Вообще-то, факторию возводил мастер Михаэль. И мне говорили, что он лучший в своем деле. Что реально все так плохо?

— Ой, я вас умоляю! — тут же отыграл попятную дворецкий. — Таки себе сразу лучший! Или у тех краях, откуда он родом, никто не слышал за сырость? Ей неоткуда взяться среди таких песков и кактусов? Но здесь не у них, а у нас не там! И даже не сравнивайте! — советник взмахнул руками и сложил их на груди, как для молитвы. — В этой жизни, ваше высочество, все можно исправить, кроме смерти. Да и с ней в особо важных случаях можно договориться! А амбары? Ну что амбары? Я Вам скажу, то сущий пустяк, который не стоит за ваше беспокойство! Таки Давид Наумович все сделает в лучшем виде! Старый Исаак, а он мой троюродный дядя, чтобы Вы понимали, самую малость разбирается именно по этому профилю! И это даже не будет стоить Вам денег!

— Филантроп?

— Тьфу, тьфу, тьфу… — Давид Наумович трижды сплюнул через левое плечо. — Не говорите при мне таких слов, от них же тошнит! Где Вы видели сделанное даром, и чтобы оно было хорошо?! И покажите, где живёт таких шлемазлов? Это же просто прекрасно и очень хороший гешефт! Даже Творец всего сущего и тот требует молитвы и подношения в оплату своих фокусов! Поверьте старому человеку, если вам предлагают что-то бесплатно, значит хочут ободрать как липку! Таки бегите оттуда со всех ног или машите этой Вашей острой железкой, и сразу по голове! А что до дяди Исаака, то он все сделает по высшему разряду, какие счеты между родственниками? Ну, а если потом какой обоз у нас заночует, или товар немного полежит в уголочке, кому от этого плохо, скажите пожалуйста? Ну, разве же я не прав, ваше высочество?

— Поживем - увидим…

— Золотые слова! — воскликнул дворецкий так радостно, словно я ему горсть бриллиантов подарил. — Какое счастье служить мудрому и просвещенному правителю!.. Ваши новые подданные, я имею в виду жителей этого славного городка, сами еще не знают, как им невероятно повезло! Кстати, ваше высочество, прошу прощения, что надоедаю, не хотел понапрасну беспокоить, но тут вот какая маленькая проблемка образовалась…

Я громко вздохнул, понимая, что мои недочеты на сырых амбарах не закончились. И не ошибся.

— Мне тут шепнули…

Интересно, кто и когда, если фактория всего пару часов, как построена, а дворецкий в замке и того позже появился? Но в том что Давид Наумович и в самом деле успел навести справки обо всем, что происходит в округе, а то и на территории всей бывшей Империи, можно было не сомневаться.

— Тутой бывает немного гармидер, и не всегда ночью и даже вполне себе магичат! И я бы поставил сто золотых против дырявого сапога, что не за просто так, а по наущению... Ой! — дворецкий несколько раз сложился пополам, прежде чем я понял, что это он не смеется, держась за живот, а кланяется. — Дико извинюсь, ваше высочество! Простите старого дурака, что не понимает, кому за что рассказывать! Конечно же, вы обо всем знаете…

— Давид… эээ… — хотел прибавить отчество, но решил, что это излишнее. — Не отвлекайтесь. Цените мое время. Имеете что сказать — я готов послушать. А если вам очень хочется поизвиняться, то можете повесить у себя над кроватью мой портрет и каждый вечер перед сном исповедоваться на него, как на икону.

Дворецкий икнул, захлопал глазами, подергал себя за пейсы и кивнул.

— Вы таки правы, ваше высочество… И я положил ваши слова прямо возле сердца. А сказать имею за охрану. Что, с позволения спросить, за лабаз, что его сторожит одно только ваше славное имя? Я конечно ничего не имею против имени великого воина и правителя, оно таки грозное и многих пугает. Но не у всех есть уши, чтобы слышать? И вы ведь несильно удивитесь, ваше высочество, что найдутся даже такие, которые совсем не понимают слов. И что тогда делать старому Давиду? Гевалт кричать?

— Согласен. Но у меня сейчас нет ни одного воина. Но я думаю над этим. В крайнем случае, пару дней придется как то…

— Азохен вей! Зачем «как-то»? — взмахнул рукавами дворецкий. — Разве здесь мало народа, что только и может, как махать железками, да пускать кровь кому попало, даже совсем не спрашивая их согласия. Мы таки можем поручить им в кои-то веки сделать хоть что-то полезное?

— Признаться, я не вполне понимаю.

— Ваше высочество изволит смеяться над своим верным слугой! Сами давно послали за ланистой, а делаете вид, будто не понимаете, что Давид говорит о гладиаторах.

«Дьявол! Ну, конечно же! Как я мог забыть о рудиариях?! Они, как говорится, давно искупили любую вину кровью, и точно не захотят снова оказаться в числе преступников. А никакую иную работу им не найти. Во-первых, — действительно не умеют ничего, как сражаться. А во-вторых, — законы гильдии не позволят принять в цех бывшего зека даже помощником подмастерья. Вот поэтому, а не из любви к искусству, большинство рудиариев остается жить при цирке»

* * *

Мир полон несправедливости и мелкой пакости…

Ну почему, как только ты начинаешь засыпать или расслабишься, готовясь вздремнуть, соседу приходит неодолимое желание просверлить в стене дырку или затеять перестановку мебели.

Это я образно. Никакой стенки, соседа и перфоратора конечно же здесь не имелось. Зато нашлись «добрые» люди, которым приспичило кричать, вопить, визжать и издавать прочие громкие звуки, никак не способствующие отдыху.

Чертыхнулся и сел. Оглянулся. Звуки доносились с той стороны, куда я направлялся, но тех, кто их издавал, из-за округлости глобуса, пока видно не было.

Встал. Слышимость улучшилась. Видимость — нет. Единственное, голоса явно были и мужские, и женские. А еще, судя по интонациям, на семейную ссору это тоже не походило.

М-да, прав был Давид Наумович: гармидер. Неспокойно стало, шалят людишки. Вот только вопрос: «Оно мне надо?». А если б я не вылез из дилижанса? Или отправился в путь завтра, как и собирался, между прочим? Кто бы тогда откликнулся на призывы о помощи? Ну, не царское это дело во все свары и разборки встревать.

С другой стороны, что-то же заставило меня покинуть повозку именно здесь, а не верстой дальше? И если до сих пор судьба ко мне милостива, то не испорчу ли я карму, проигнорировав возможность сделать доброе дело? А вдруг это с меня так невзначай плату требуют, за прошлое везение и удачу?

«Короче, Склифосовский… Герой ты, или где? Гадание устроил. Встал и пошел сеять разумное вечно, принуждать к добру и вообще... Ибо негоже…»

Меч ткнулся в ноги ножнами, как собака ластящаяся к хозяину, чтобы тот не забыл ее выгулять и покормить. Ну и по холке потрепал, само собой.

— Думаешь, будет драка? Может обойдется? — сказал неуверенно. Хотя, судя по тому, как мужские крики становились все разъяреннее и злее, а женские — жалостнее, уже понимал: «увы, не обойдется».

Дилижанс высадил меня под пригорком, так что пока наверх не вылез, пришлось довольствоваться аудио-версией происходящего. И воображением. А оно особым разнообразием не баловало. Скорее всего я стал свидетелем очередного разбоя в исполнении группы романтиков с большой дороги.

А вот и нет. Ошибся. Ничего похожего. Никаких грабителей и разбойников. Наоборот, в наличии имелось аж шестеро воинов. Неплохо вооруженных, в темно-синих налатниках, украшенных белым рисунком то ли птицы, то ли цветка. Что значит: не сами по себе хлопцы гуляют, а числятся в чьей-то дружине. Жаль, я в местной геральдике совершенно не разбираюсь, даже своих цветов и гербов не знаю. Так что определить по фирменным накидкам, «чьих будут», не могу.

Но, несмотря на отсутствие разбойников, акт насилия все же имел место. Правда, насколько я мог предположить, речь шла не о банальном гоп-стопе. Но вот о чем именно, на расстоянии не понять. Слишком сложная мизансцена.

На обочине стояла запряженная парой сивых волов, телега с высокими полудрабками. Дружинники столпились вокруг нее, причем, двое из них уже забрались внутрь и зло переругивались с толстушкой, одетой в некое подобие монашеского платья. Говорю «подобие» потому что ее одеяние такое пестрое, что казалось сшитым из сотен разноцветных лоскутков. А мне еще не приходилось встречать монахинь, разодетых словно ярмарочный скоморох.

Тетка, несмотря на внушительные габариты, весьма бойко наскакивала на мужчин, требовательно дергала за полы, рукава и непрерывно что-то возмущенно вопила, иногда срываясь на хриплый фальцет, то и дело грозя кулаками и периодически указывая руками куда-то в противоположную от меня сторону.

Седой возница, судя по одежде, крестьянин, стоял в сторонке с таким же безучастным видом, как и его волы. Только жвачку не пережевывал. Эдакий достаточно поживший и привычный ко всему мудрец. В отличии от некоторых, сумевший понять одну истину: не лезь куда не просят, не в свои сани не садись и моя хата с краю… целее будешь.

Разумный, наверняка, подход. Вот только я еще не настолько состарился, чтобы успеть поумнеть и смочь равнодушно пройти мимо. Тем более когда суть происходящего начала проясняться.

— Вы не должны! Побойтесь гнева Господнего! — кричала толстушка.

— Да угомонись, ты, — у воинов похоже иссякло терпение, и один из них бесцеремонно оттолкнул женщину. Да так сильно, что та чуть не упала. А потом рявкнул на тех двоих, что стояли в телеге. — А вы чего застыли?! Вытаскивайте! Или вдвоем не справитесь?

Те не ответили, нагнулись, подхватили что-то с дна телеги и над полудрабками показался длинный сверток светлой материи. В котором угадывались очертания тела. Сверток извивался, как большая рыбина, и всячески старался вырваться.

— Вы не понимаете, что творите! — пуще прежнего заголосила «монахиня».

— Ага, — насмешливо ответил один из стоявших возле телеги и протягивающих руки, чтобы принять от товарищей сверток. — Она у нас первая…

Остальные поддержали шутку дружным ржанием.

— Глупцы! Остановитесь! Как вы не понимаете! Это же ведьма! — и повторила со смесью отвращения и ужаса. — Ведьма!

— Суду лучше знать, — покладисто согласился тот, кто командовал остальными. — Хотя, как по мне, все бабы ведьмы. Особенно те, которые тещами стали.

Дружинники опять заржали.

— И потом, сестра Тересия, мы же не отменяем приговор. Только развлечемся маленько. Девка-то больно ладная. Жаль такую сразу на кол сажать. Ей уже все равно, а нам хоть какая-то награда.

Пестрая заметалась вокруг еще резвее.

— Это нельзя! Нельзя покровы снимать! Только они защищают вас от ее чар!

— Да мы и не собирались, — пожал плечами старшой. — Вполне достаточно парочки прорех. Или ведьмы иначе, чем все бабы устроены? Так ты не ругайся, а лучше покажи, где ткань разрезать?

Откровенно говоря, я слегка обалдел. Охота на ведьм и прочие происки инквизиции вполне нормально смотрелись бы в моем средневековье, но здесь? В мире, где магия и волшебство такие же обыденные явления, как гроза или буря. Нестыковка, однако. Да и не слышал я раньше ни о каких гонениях во имя веры Христовой. А ведь и у нас поп был. Хотя бы тот, который по королю усопшему панихиду служил. И как-то ж уживался вместе с придворным магом и вечным дворецким.

— Не хотите слушать моих увещеваний, так я его сиятельству на вас пожалуюсь, — видя, что ничего не помогает, крикнула сестра Тересия, пуская в ход самый сильный аргумент. — Милорд…

Угроза на дружинников подействовала. Но не так, как рассчитывала пестрая.

Старший одним прыжком оказался рядом и больно ухватил толстушку за локоть. Дернул к себе и зло зарычал в лицо:

— Ты мне будешь угрожать?! Корова! Да ты еще из скита своего носа не показывала, когда я с Белоглазом…

— Больно… — дернулась монахиня.

— Прости, сестра, — тут же отпустил ее дружинник. — Точно, проделки ведьмы. Ничего, сейчас мы ее… Кстати, знаешь, почему милорда Белоглазом кличут? Нет? А вот разозли его до полного неистовства, тогда и узнаешь. И все, не путайся под ногами. А еще лучше, возвращайся в замок. Мы сами все сделаем.

— Нельзя, — опять посуровела сестра Тересия. — Я здесь не для того, чтобы на казнь любоваться, а дабы принять последнее покаяние. Тем помочь душе от скверны очиститься и в мир иной благостно отойти.

— Ну, как знаешь, — пожал плечами старшой. — Дело твое… По мне, так хоть голову ее на коленях держи, пока мы…

Он не закончил, меня увидел. Странно, что только сейчас. Шагов двадцать до телеги пройти оставалось.

— О, а ты кто такой? Откуда взялся?

— Человек божий, обшитый кожей, — брякнул я первое, что на ум взбрело. — Сами то чьи будете? Чем промышляете?

— Слепой, что ли? — рявкнул старшой, явно радуясь возможности сорвать на ком-то зло. — Не видишь цветка лотоса? Или не знаешь, что на земле барона Белого находишься?

— Вообще-то, — в этих нюансах я разбирался. — Я иду по дороге. А она общая. Вот если б мы на мосту встретились или возле брода…

— Умный, значит… Ну-ну… — старшой сделал знак, и два дружинника, свободные от удерживания свертка с ведьмой, шагнули к нам, многозначительно положив ладони на рукояти мечей. — Тогда такой разговор тебе должен быть более понятен? Угадаешь с трех раз, кто имеет больше прав задавать вопросы?

— Нет, если так, то оно конечно… — развел я руками. — Вот только не я дорогу перегородил. Надо было отъехать чуть в сторону, раз вы на своей земле, вот и разошлись бы. Не замечая друг друга.

— Может, и так, — не стал спорить баронский дружинник. — Но, случилось как есть. Поэтому, спрошу еще раз. Кем будешь и куда идешь?

— Сложный вопрос… — откровенно говоря, меня все это весьма забавляло. Почему не почесать языком? Мечом помахать всегда успеется. — Куда иду? Да прямо по дороге… Вот откуда, это сказать могу точно. Из Семипалатинска. И кем буду, тоже не знаю пока. Это не от меня зависит. Как судьба распорядится. Вчера, к примеру, я был гладиатором. Сегодня — вольный человек. А кем буду завтра…

— Завтра будешь трупом, — прорычал старшой, уловив в моем голове насмешку. — Если не прекратишь ерничать. Потому как у меня плохое настроение. И казнить одну ведьму или вместе с пособником, пришедшим на выручку, без разницы. Смекаешь? Или понятнее объяснить?

* * *

Не люблю, когда мне хамят. Тем более, когда угрожают. Человек разумный никогда не начнет с запугивания незнакомца. Мало ли с кем встретиться довелось… Ну, а глупцу замучишься объяснять что он не в праве спрашивать. Проще показать.

Но в этот раз обнажать меч не пришлось.

— Постой… — произнес с удивлением старший дружинник. — Ты сказал «гладиатор»? Или мне послышалось?

— Нет, — хмыкнул я. — Со слухом у тебя все в порядке. Именно так я и сказал.

— Угу… — поскреб подбородок воин и задумчиво повторил. — Гладиатор… И идешь куда глаза глядят… Победил, значит?

— И это не расходится с истиной.

— Стало быть, боец хороший…

Я скромно промолчал. Если миром разойдемся, то какая разница? А придется драться — сами увидят.

— Боец?! Да какой он боец?! — неожиданно набросилась на меня толстушка, привычно переходя на хриплые вопли. — Разве вы не знаете, что намедни на арене цирка в Семипалатинске казнили брата Себастьяна? Палач он, а не воин! Божьего человека убил! Хватайте его! Ты прав, десятник! Он не сам по себе сюда пришел! Ведьма призвала! Убейте его!

Интересный поворот. Ну с фанатиками всегда так. В их головах ничего кроме догматов не помещается. Отсюда все, кто не единоверцы, как минимум еретики. Как максимум — приспешники темных сил и враги их светоча истины.

Ну а чего? Весьма разумный подход. Проверенный временем.

Ведь если кто, к примеру, нападет на мирного путника и ограбит его, или ворвется с толпой друзей в дом к соседу, то его объявят разбойником, грабителем или погромщиком. А если проделать все то же самое, но предварительно объявить жертву еретиком, ну или хотя бы иудеем, то ты уже не убийца и насильник, а пламенный борец за веру с проклятыми богохульниками. Которые чего-то там непотребное с девственницами делают и кровь распятых младенцев пьют.

Ну и что с того, что никто не видел? Проповедник зря говорить не станет. Да и разве не видно? Неужто без помощи нечистой силы можно дом такой опрятный иметь? И ворота не падают, и плетень не перекосился, и корова молоко дает — чистые сливки, и жена красавица. Точно — с сатаной знается. Ату его! Бей! Жги!

И все же толстушке хватило ума не лезть на вооруженного незнакомца, а только попытаться натравить других. Воины же, в свою очередь, явно были не настолько ослеплены верой, чтобы очертя голову ринутся в бой. Что подтверждала услышанная мною ссора. Иначе откуда бы возникло разногласие, относительно того, как следует поступать с ведьмой? В общем, хвататься за мечи и бросаться на супостата дружинники не торопились.

Оно и понятно. Одно дело глумиться над беззащитной жертвой и совсем другое — связываться с гладиатором. То есть тем кто буквально только что уже защищал свою жизнь с оружием в руках. Ощутил вкус победы и теперь точно не отдаст ее без боя, кому бы то ни было.

— Сестра Тересия правду говорит? — хмурясь, уточнил десятник.

— Понятия не имею. Я с ней не знаком. И с братьями ее тоже.

Пестрая толстушка возмущенно пискнула, но на нее цыкнули стоящие рядом воины, и она утихла. Хоть и продолжала делать какие-то непонятные жесты. То ли крестилась сама, то ли из меня дьявола изгоняла.

— Смешно… да… — еще больше нахмурился десятник. — Потом вместе посмеемся. Если дороги разойдутся. А сейчас лучше ответь.

— Так ты, пока и не спросил ни о чем, — не стал я накручивать ситуацию. — А что там эта ваша ведьма орет, мне невдомек.

Дружинники забавно шарахнулись в стороны, тревожно оглядываясь назад. Потом до них дошло, кого именно я имел в виду, называя ведьмой. Одни криво заухмылялись, бросая взгляды на сестру Тересию, другие — суеверно поплевали через плечо.

— Прямого вопроса, значит, ждешь? — дернул уголком рта десятник. — Ладно. Спрошу прямо. С кем сражался на Арене?

— Свирепый Бык и Скала.

— Чего? — самый молодой из дружинников хлопнул себя по ляжкам и ехидно расхохотался. — Вы это слышали? Ну ты и мастак врать! Обалдеть! Свирепого Быка он победил! Да и не одного, а в паре со Скалой! Двух чемпионов зараз уложил… герой.

— Заткнись, Щип! — цыкнул на излишне бойкого бойца десятник. — Перед нами опоясанный воин стоит, а не купец. Пусть и без герба. И чтобы во лжи обвинять, надо веское основание иметь.

— Да я…

— Придержи язык, сказал! — рыкнул на юнца десятник. — Укоротят, не ровен час. А мне истерики твоей матушки выслушивать.

Потом повернулся ко мне.

— Забудь. Не обращай внимания. Щенки везде одинаковы. Много лая, а укусить нечем. Зубки то молочные еще. Продолжай… Я слушаю.

— И что с того? — излишняя уступчивость — демонстрация слабости. А с такими нельзя быть слишком покладистым. Им палец в рот не клади, мигом по локоть отхватят. — Интересуешься боями, надо было билет в цирк купить и смотреть.

— Ладно, ладно, — десятник признавал мое право быть неразговорчивым, но и от своего: расспрашивать, не отказывался. — Не ершись. Я не просто так интересуюсь. Свирепого Быка в деле не видел, а на что Скала способен знаю. Парни мои, тоже. Поэтому и нет веры твоим словам. Опиши бой. А уж мы поймем, так все было или выдумал.

— Что ж, если со мной по-хорошему, — пожал я плечами, потом сделал движение понятное всем мужчинам. — И если горло промочить…

— Нельзя! — опять завопила монахиня. — У пособников тьмы елейные уста. Сами не заметите, как вас околдует! Хватайте! Рубите! Пока не поздно!

— Да уймись, ты, — десятник продемонстрировал толстушке увесистый кулак. Потом разжал пальцы и протянул открытую ладонь назад, по направлению к своим бойцам. Жест старшого не остался без внимания, и в руку его легла пузатая баклага.

— Держи. И не тяни кота за усы.

— Можно…

В самом деле, государственная тайна, что ли? Не от меня, так от любого из сотен зрителей узнают.

Короче, глотнул я из фляги (думал, там вино будет, оказалась обычная, чуть подкисленная уксусом вода), и стал рассказывать. Со всеми подробностями. Но не с момента, как сам на манеж полез, Прудика спасая, а со своего боя. Они же не о том, как я гладиатором стал, спрашивали.

Слушали внимательно. Каждое слово. И было понятно, что в рубке на мечах парни разбираются. В самых сложных местах, когда я описывал финты, было заметно, как их руки подрагивали, словно начинали движение. Так профессиональные водители шевелят ступнями, когда другой шофер рассказывает о сложной, аварийно опасной ситуации на дороге. Они представляют себя на его месте и подсознательно реагируют, тормозят, газуют, выжимают сцепление… Вот и мышцы дружинников, особенно, которые постарше, тоже непроизвольно принимали участие в сражении на арене.

И хорошо, что я не стал ничего выдумывать, как хотел изначально. Не прокатила бы ложь. Не нашла бы отклика. Вот только, сказав «А», уже нельзя было перестроиться на ходу и приходилось излагать события правдиво до самого конца. То есть, до вмешательства Синильги.

Но стоило лишь упомянуть о синем орлане, как атмосфера мгновенно изменилась. Еще секунду тому одобрительно и доброжелательно слушающие меня дружинники враз насторожились, а взгляды сделались цепкие, злые.

— Я говорила! Говорила! — пестрая толстушка чуть не приплясывала от радости и обвинительно тыкала в меня пальцем. — Это он! Он!

И на этот раз десятник бойцов не останавливал. Более того, сам рывком сдернул перевязь, обнажил меч, а ножны отбросил в сторону. Как делают опытные воины перед боем. Чтобы под ногами не мешались.

— На колени! — рыкнул, давая знак остальным, обойти с боков. — Хочешь еще пожить — к оружию не прикасайся!

Угу, счаз… Только разбег возьму.

— Может, не стоит?.. — попытался урезонить баронских дружинников. Но мое предложение мира и невмешательства в чужие дела, потонули в оглушительных воплях сестры Тересии. Причем, на это раз, не я был объектом внимания. Толстушка тыкала пальцем в небо и, похоже, готова была свалиться в падучей. Пена, во всяком случае, на губах у монахини выступила. А потом монахиня подхватила подол и так резво припустила прочь, что и на лошадях не угнаться.

Оглушенные визгом явно впадающей в сумасшествие бабы, ратники тоже посмотрели вверх. Я не повелся… Слишком их много и слишком близко стоят, чтобы отвлекаться. Не Господь Бог же с облака свесился, сжимая в руке разящие молнии. А остальное не волнует.

Ошибся я. Потому что, поглядев в небеса, дружинники замерли с открытыми ртами, а когда оттуда донесся клекот орлана, выронили все свои железки и дружно кинулись наутек.

Десятник, как и полагается командиру, в случае отступления, бежал замыкающим. Хотя, скорее всего, он просто был самым пожилым в отряде.

И минуты не прошло, как на дороге осталась лишь воловья упряжка, старый погонщик — все так же безучастно сидящий на обочине, странный сверток, брошенный дружинниками и я. Ну, и самом собой — Синильга. Синяя птица приземлилась на полудрабок, и возмущенно топорщила перья, как потревоженная наседка.

— Как же ты выросла, девочка, — оценил я поскрипывание телеги под весом орлана, уже достигшего размеров не просто страуса. А очень большого страуса. — Не обижаешься больше на меня? Ну, иди сюда. Давай мириться…