Хроники новуса

Глава 7

Я стоял перед пепелищем и молчал.

Ведь как я думал? Что староста напирал на сговор и обручение, угрожая тем, что не пришлет подмогу на поля. Зерно я всё убрал, значит, больше меня уже ничем не запугать. Ну, разве что отправить на день стадо пасти! А тут вон оно как обернулось…

Сейчас спалили сенник, а что потом сожгут? Хлев? Кладовую? Дом? Или того хуже, скирды с зерном? В них ведь и годовая подать, и еда на всю зиму, и семена на посев, и корм… В них моя жизнь!

— Тяжко одному, тяжко! Некому присмотреть за хозяйством, — проскрипел за спиной староста. — Жара вон какая стоит! Одна искра — сразу займётся. Хорошо, успели остальное подворье отстоять, иначе б вообще без всего остался.

Я боялся головы поворотить. Не знал, то ли брошусь старосте харю чистить, то ли постыдно разревусь. И сказать ничего не мог. Так и стоял, пока старик не ушел.

Как быть? Что делать? Я видел лишь два пути. Первый — сдаться: согласиться на сговор, протянуть как-нибудь до дня Пробуждения, а потом уйти. Второй — назло старосте самому сжечь всё подчистую: скирды, дом, коров. Если не мне, то и никому пусть не достанется!

Замычали коровы, требуя подоя. Они не хотели заходить в хлев — оттуда сильно тянуло гарью. Я встряхнулся. Не сегодня же будут жечь! Сначала надо дела закончить, а уж потом… Так что я отбросил думы и принялся хлопотать по хозяйству.

Вечером, ложась спать, я понял, что нет мне места в деревне. Как ни крути, надо отсюда уходить. Я ведь так и собирался, просто боялся, всё придумывал отговорки: страда, зима, скотина, но не для того я глотал ядро, не для того чуть не помер в собственном доме! Нечего новусу делать в деревне! У меня ведь и деньги есть, аж два кошеля! Только я никак не мог до конца уразуметь, что маленькие медные и серебряные кругляши чего-то стоят. Для крестьянина богатство не в монетах, а в земле, в скотине, в переполненной кладовой. Коли всё это есть, значит, не помрешь зимой, выдюжишь еще один год, а коли нет, так и монеты не помогут.

Я ведь всю жизнь здесь прожил. Как будет в ином месте? Какие люди? Где ночевать, где столоваться? Как на хлеб зарабатывать, если не растить его самому? Боязно!

На другой день я пошел к соседям и рассказал, чего хочет от меня староста и почему сгорел сенник. Тетка Филора ахала, дядька Харт молчал, хмурился, а в конце спросил, зачем я всё это им говорю.

— Не хочу я добро, отчимом и матерью нажитое, просто так отдавать старосте и Вериду. Давайте, я с вашей Мирой сговорюсь на свадьбу! Чтобы не Верид и не старик Сарен забрали мое хозяйство, а ты, дядь Харт.

— Нам твоего не надобно, — тут же отказалась тетка Филора. — Да и рано Мире о замужестве думать!

— Погодь, — оборвал ее муж. — А сам что думаешь делать?

— Уйду, иначе они меня в покое не оставят. Пожгут что-нибудь еще. К дню Пробуждения вернусь, а там видно будет.

— Хочешь, чтобы мы за твоим добром присмотрели? Не боишься, что заберу и потом возвращать не стану?

— Как надумаешь, так и делай! — улыбнулся я. — Хоть как приданое за Мирой отдавай.

— Ты, Лиор, его не слушай, — вмешалась тетка Филора. — Мы за всем присмотрим, а как надумаешь вернуться, так обратно всё и получишь.

— Я хотел до ярмарки протянуть, но видать, не судьба. Так что, дядь Харт, можешь хоть всё распродать, только не старосте и не Вериду.

— Рыжую корову оставим, — снова влезла Филора. — Я давно на нее засматриваюсь. Такая хорошая корова! Молока много дает, покладистая…

— Уймись уже. Тут мужской разговор! — прикрикнул на нее дядька Харт. — А как потом тебе монеты передать? Поди, у тебя одного ячменя на две серебрушки. Немалые деньги!

— Прибереги до дня Пробуждения. А если не приду, делай с ними, что хочешь.

К вечеру полдеревни знало, что я сговорился с Мирой, дочкой Харта, мол, увидел во время страды, какая она добрая и работящая, а обручимся мы, когда невеста войдет в пору. Многие пожалели Миру, ведь ей после замужества придется трудиться поболее, чем другим, ведь у мужа ейного нет ни родителей, ни братьев-сестер, всё самой надобно делать. Но были и такие, которые наоборот Мире позавидовали: сама в доме хозяйка, никто не будет ворчать, осуждать и указывать, а когда дети в возраст войдут, так она будет распоряжаться сыновьями и снохами.

Вместе с Хартом мы убрали изгородь меж нашими дворами, сделали пристрой к его хлеву, чтоб все коровы вместе были, перетащили скотину. За медяк я купил у кузнеца простое колечко и подарил его Мире. Девчушка обрадовалась и похвасталась подружкам, так что о нашем сговоре узнали вообще все.

Я прожил в деревне еще неделю, помог с обмолотом, а как все зерно сложили в мешки да отвезли в амбар, попрощался с соседями. Выкопал отчимов схрон, переложил всё в мешок, сверху уложил старые портки с рубахой, закинул на спину котомку со снедью и ушел еще затемно, чтоб лишний раз не мелькать перед односельчанами.

Ни меч, ни кошель с серебром я в город нести не собирался. Не дурак же! Потому отволок их к лесу, отыскал место, где умер отчим, и там закопал. Сам я никогда не забуду, где это, а другие тут рыскать побоятся. Медяки же оставил: часть положил за пазуху, часть спрятал в котомке. Как без денег в городе прожить? Там ведь я не смогу сбегать в кладовую, чтоб зачерпнуть зерна и сварить кашу, или в курятник за яйцами. И знакомых там не будет, так что тетка Филора уже не постучит в дверь и не предложит угоститься пирогом.

Страшно!

В последний раз я глянул с пригорка на родную деревню, отвернулся и побрел к городу.

— Кто таков? Куда прёшь? Босякам тут не рады!

Я устало поднял голову и увидел двух стражей возле открытых городских ворот. Тот, что постарше, сидел на бочке в теньке, отставив копье в сторону, он на меня толком и не глядел. А вот тот, что помладше, перегородил дорогу.

— Оглох, что ль? Неча те делать тут, только воров плодить!

— Дяденька, я не вор! Клянусь древом Сфирры!

— Значит, потом станешь! — страж даже поднял копье, чтоб тупым концом оттолкнуть меня. — Тут медяки не раздают и хлебом задаром не кормят!

Я сообразил, что всему виной мой крестьянский наряд да почерневшие от дорожной пыли пятки. Сам страж был в красной прошитой наискось стеганке да в башмаках. Конечно, он подумал, что я очередной босяк без единой монеты.

— Да нет же, дяденька страж! Я иду к своей тетке! Родители померли, она одна у меня и осталась из родни. Поди, не выгонит единственного племянника! И медяки у меня есть!

Порывшись за пазухой, я вытащил три монеты и протянул их стражу.

— Тетка, говоришь, — он убрал копье, забрал медяки и приглашающе махнул рукой. — Так бы сразу и сказал. Иди, ищи свою тетку! Знаешь, где живет?

— Словами не скажу, но глазами вспомню, — закивал я и поторопился войти в ворота, пока страж не спросил имя тетки.

За городскими стенами всё сильно отличалось от того, что я помнил. Впрочем, тогда ведь были ярмарки, а нынче для них рановато. Вот через месяц-другой, как поспеет урожай с огородов да начнут скотину резать…

Я шел по широкой улице, что вела от ворот к главной площади, и глазел по сторонам. Дома в два яруса, причем второй был шире первого и нависал над дорогой, сточные канавы, камни после мягкой дорожной пыли неприятно давили на босые ступни. Один раз я запнулся и ударился мизинцем о выступающий булыжник, взвыл, схватился за ногу и чуть не упал. Надо мной посмеялись две кумушки, стоявшие чуть поодаль.

Чтобы больше их не веселить, я свернул с той улицы на боковую, совсем узенькую, потом еще раз повернул, еще и почти сразу заплутал. Столько домов! И все рядышком стоят, в притирку. Я петлял-петлял и вышел-таки на площадь. Там стоял такой громадный домина, весь из камня. А рядом раскинулось древо Сфирры, не то самое, конечно, а один из его отпрысков. У нас в деревне такого не было! Белая толстая кора покрывала складками необъятный ствол, ветки начинались очень высоко, даже выше того каменного дома, и где-то там наверху колыхались красноватые резные листья. Ни на площади, ни под деревом не виднелось даже одного такого листика, иначе б я прихватил себе на память.

— Смотри, куда прёшь!

Кто-то грубо толкнул меня, но не ожидал, что я устою на ногах, и упал сам.

— Сам смотри, — огрызнулся я, увидев, что это всего лишь мальчишка едва ли старше меня.

— Чё сказал? Из какой дыры ты вылез такой наглый?

Пацан быстро вскочил, придерживая руку за спиной. Я тут же хлопнул себя по груди: кошеля за пазухой не оказалось.

— Кошель мой спёр! — закричал я.

— Откуда у босяка кошель? Сам хотел меня ограбить, а теперь крик подымаешь?

На нас начали оглядываться люди, с краю площади в нашу сторону выдвинулись два стражника.

— Верни кошель!

Я кинулся было на мальчишку, но кто-то подставил мне подножку, и я шлепнулся брюхом на грязные камни.

— А ты догони и возьми! — ухмыльнулся напоследок тот пацан и дал деру.

Я подскочил и за ним. Позади что-то кричали стражники, но я их уже не слышал. Мы вмиг выскочили с площади и помчались по узким неприятным улочкам. Вор петлял, как заяц, заворачивая за углы и перескакивая через кучи, бочки и телеги, я, хоть и новус, едва за ним поспевал, то и дело врезаясь в стены домов. А потом напоролся на какую-то щепку, поранил ногу и начал отставать.

За очередным углом я не увидел даже края рубахи того мальчишки, пробежал еще немного, глянул в одну сторону, в другую — никого, сплюнул и уселся наземь, чтоб рассмотреть рану. Кровь уже не текла, так как там всё забилось грязью. Лишь бы заноза не осталась, иначе я долго буду хромать! Кое-как выскреб из раны черноту, подумал немного, оторвал кусок снизу портков и обмотал ступню. Хоть не так больно будет.

Когда огляделся, то понял, что воришка завел меня куда-то не туда. Домики не сияли белеными стенами, улочки не били ноги клятым камнем, и где теперь площадь с древом Сфирры — вообще непонятно. Чем-то сильно смердело. И пока я стоял в растерянности, из одного двора, намертво обшитого высоким крепким забором, вышел мужик в огромных толстых рукавицах, зыркнул на меня недовольно и сказал:

— Чего здесь крутишься? Пшёл вон, босяк!

Я невольно глянул на ноги того мужика. Ого! У него сапожищи были ничуть не меньше рукавиц — высокие, из прочной кожи.

— Ограбили меня, я за вором погна…

— Вон! Иначе пса спущу! У нас таким не рады! Работы нет, нищим не подаём!

— А куда… Понял! Ухожу! Простите, дяденька!

Калитка с грохотом захлопнулась, и я побрел назад, в душе не чая, как выйти обратно.

Я поворачивал туда-сюда, выбирая улочки пошире и почище, пару раз натыкался на проходящих стражников, но они не больно походили на новусов, больше на обычных горожан, что взяли копья и решили прогуляться по городу. Все смотрели на меня с подозрением, будто на лбу какое-то клеймо выжжено.

Повезло лишь раз, когда я наткнулся на булочника, который бегал вокруг телеги, груженной мешками с мукой, и ругался с возницей. Булочник хотел, чтоб возница помог перетащить мешки в пекарню, а тот отказывался, мол, ему говорено было лишь довезти, а остальное — не его забота.

— Дяденька, я могу помочь! — подскочил я к булочнику.

— Вот хорошо, а то у меня сын в отъезде, внуки еще малы, а без пригляду никак нельзя!

Возница хохотнул:

— Да он под вторым мешком поляжет! За десять медяков и я помогу.

Булочник взвалил мне мешок на плечи — тяжелый, но не слишком, объяснил, куда мешки класть, и я принялся разгружать телегу шаг за шагом, мешок за мешком, пока всё не перетаскал. Даже возница перестал насмешничать и уважительно покачал головой.

В оплату же я получил два душистых каравая.

— Дяденька, а вам помощник не нужен? Я сильный! И…

— Не нужно, не нужно, — замахал булочник руками. — У меня и сын есть, и внуки, много помощников. Иди, парень, иди! Котомку свою не забудь!

Я вновь закинул котомку за спину, хмыкнул и пошел дальше. Вон как интересно! Помощников много, а мешки таскать не хотят. Откусил от дареного каравая и ахнул: такого мягкого хлеба ни в жизни не пробовал! Сколько же раз зерно пропустили через жернова, чтоб получить столь тонкий помол? Маслом пахло и медом, и еще чем-то вкусным, что я не мог угадать.

Покружившись по городу еще немного, я увидал дом, над входом в который висел засохший пучок веток. Это значит, тут можно поесть, отдохнуть и переночевать. Я перекинул котомку на другое плечо и толкнул дверь таверны.