Хроники новуса

Глава 3

Весь день и всю ночь меня тревожили тяжкие думы. Я таскал воду и думал, поправлял плетень и думал, резал ветки и думал. Хорошо, хоть осталось кое-что с поминального стола — не пришлось стряпать, а то я б настряпал такого, что потом свиньи бы отказались жрать.

Может, отчим, когда бродил по миру, встретил на поляне растерзанного кровавыми зверями новуса? Как заповедует древо Сфирры, он похоронил усопшего и забрал его добро с собой. Только зачем брать меч? Прибыли с него никакой, а бед он может принести немало. Нет бы прихватить сапоги. На сапогах имени не написано, сапоги нужны всякому. Даже если не по ноге, так их и продать недолго. Или вот, к примеру, котелок. Должен же быть у странствующего новуса котелок? Железо само по себе дорого, будь то меч или кочерга, только котелок не так опасен.

Или всё было иначе. Отчим увидел новуса, который из последних сил отбивался от кровавых зверей. Чтобы спасти несчастного, отчим взял полено и добил оставшегося волка. Изорванный новус только и успел взять с Тарга клятву, что тот отнесет меч и кошель семье, а сказать, где они живут, уже не сказал. Вот и бродил отчим по миру, чтобы отыскать жену и сыновей того новуса, отчаялся и женился на моей матери. Меч хранил и к серебру не притрагивался согласно данной клятве. Но я-то клятвы не давал, а потому мог делать всё, что вздумается.

Хотя на самом деле я уже уразумел, что Тарг сам был новусом. И меч тот его, и серебро его, и книжица. Потому сразу после материнской свадьбы во дворе появились и коровы, и свиньи, и куры, и утварь всякая. Даже пары лет не понадобилось.

Вот только я никак не мог взять в толк, для чего новусу натягивать шкуру пахаря. Как ни пытался, ничего в голову не приходило. И вместе с раздумьями во мне росла злость. Если Тарг и впрямь был новусом, почему он не сделал новусом меня? Почему не научил драться? Почему не наделил небывалой силой? Почему не спас мать? Новусы ведь всё могут!

Я даже ходил на его могилу и долго смотрел на хилый ясеневый росток. Стоит лишь чуть дернуть рукой, и тонкий стволик переломится, и тогда древо Сфирры не примет душу отчима. Придется ей скитаться без утешения и успокоения до конца времен, пока древо Сфирры не погибнет. Но я не тронул росток. Пусть живет. В конце концов, я не был Таргу родным сыном.

А как воротился с кладбища, увидел то, что заставило забыть обо всем.

По главной улице деревни в клубах пыли, пугая мирно клюющих травку кур, неспешно ехали четыре всадника. Огромные кони величаво подымали и опускали тяжелые копыта, не удосуживаясь бросить и косого взгляда на убогие домишки и хлипкие изгороди. Мужчины, покачиваясь в седлах, улыбались и говорили меж собой, не понижая голоса. Они не боялись, что их кто-то услышит.

— Больно тихо для мест, где объявился кровавый зверь! — сказал рыжий, сплевывая сквозь щель в зубах.

— Откуда тут ему взяться? До города рукой подать. Опять со страху драную псину приняли за кровавого волка! — отозвался второй, со шрамом на подбородке.

Я во все глаза рассматривал и дорогие попоны на лошадях, во всей деревне такую дорогую ткань можно было найти лишь у хранителя корней, и рукояти мечей, торчащие из поясных ножен, и блестящие кольчуги, проглядывающие из-под сюрко. Вот так выглядят новусы! Вот так они живут! Ездят на дорогих конях, носят дорогую одежду, ничего не боятся и делают, что им вздумается!

— Тогда придется их наказать, — рассмеялся третий с длинными усами. — Что мы, зря ехали, ноги коням били?

— Нет, — покачал головой самый старший. Его легко можно было отличить от остальных по шлему, похожему на яйцо. Забрало шлема было поднято, но я углядел лишь торчащий крючковатый нос. — Слишком близко к городу. Нашумим.

Кто-то донес старосте весточку о гостях, и тот выскочил навстречу, как ошпаренная лягушка. Старик кланялся и кланялся, попутно бормоча извинения, что не встретил на околице, что не подготовил пир, что не…

— Будет. Говорят, у вас тут кровавые звери завелись, — спокойно сказал старший всадник.

— Один! Всего один. Но его уже убили, — и старик снова упал на землю.

Рыжий снова сплюнул:

— Кажись, Дорек был прав. Спутали обычного волка с кровавым.

— Прошу прощения, господа новусы, но мы никак не могли спутать. Мы отрубили ему голову, могу показать.

А новусы, не глядя на старосту, продолжали насмешничать:

— Из-за этого меня сорвали с красотки Бриэль.

— Только зря спешили. Говорил же, надо выждать, пока выжившие крестьяне сами не добегут до города. Так трясутся над своими коровами, что любую шавку кличут кровавой.

Спешили? Это они-то спешили? Я едва не захлебнулся собственной слюной со злости. С похорон отчима прошло уже два дня! А убили кровавого волка днем ранее! От нашей деревни до города полдня пешком, если выйти с рассветом, а верхом и того менее. Да если б Тарг не убил того зверя, мы бы уже остались без стада!

Староста кликнул сына, и тот вынес насаженную на палку голову кровавого волка. Даже сейчас, без тела, без длинных лап и острых когтей, без глаз, выклеванных птицами, она внушала страх. От одного лишь взгляда на оскаленную пасть с клыками у меня затряслись ноги. Вскрикнули от ужаса бабы, кое-кто разревелся, а несколько мальчишек подались вперед, чтоб рассмотреть морду поближе. Ну да, они-то не видели волка целиком! И их отцы не бились с ним намертво.

— Ты глянь! И впрямь кровавый волк! — удивился рыжий. — Да матерый какой!

Старший новус спрыгнул с коня, подошел к голове и кивнул:

— Вы не напрасно нас позвали. Наказывать не стану.

Староста с облегчением выдохнул и поблагодарил господ новусов за милость.

— Шкуру тоже не отберу. Скажи только, кто его убил? Много ли народу полегло?

— Пастух убил. Он не совсем пастух, вернее сказать, не всегда, просто в тот день был пастухом, — залепетал староста. — Тарг его звали. Он один и убил.

— Один? — старший обернулся к своим подчиненным. — Кто из вас вышел бы один на один с таким зверем?

Те промолчали.

— Позови своего пастуха! Глянем, что это за герой такой!

— Так нет его! Помер он. Третьего дня и помер. Сильно кровавый зверь его порвал.

— Ну раз помер, значит, помер.

Старший выхватил нож, вогнал прямо в волчье темя, чуть покачал лезвием. С хрустом череп раскололся. Из раны новус осторожно выковырял какую-то штуковину, похожую на кусок гнилого мяса.

— Воды! — велел он.

Когда он ополоснул эту мерзость и покатал меж пальцев, я с удивлением увидел на его ладони ярко-красный камешек, как две капли похожий на тот, что я нашел в отчимовом схроне.

— Если бы твой пастух остался жив, я бы отдал это ему. Но раз он помер, заберу себе.

— Конечно, господин новус. Как пожелает господин новус!

Значит, это тоже ценная вещица, если новус не побрезговал испачкать свой нож. И за нее тоже можно получить немало денег. Вот только бы знать, сколько она стоит и разрешено ли крестьянину такую иметь? А то вдруг за нее тоже рубят головы.

Старший запрыгнул на коня, отмахнулся от старосты, который настойчиво, но без искреннего желания, приглашал его остаться на скромное застолье, а потом новусы уехали обратно в город.

Толпа возле дома старосты потихоньку начала расходиться. Мальчишки попытались стащить голову волка, но их обнаружили и прогнали пинками, тогда они убежали играть в новусов и кровавого зверя. Бабы разошлись по своим делам, а я прислонился к изгороди, чтоб послушать разговоры взрослых. Вдруг они скажут что-то про этот камушек? И мои надежды оправдались.

— Сарен, а что это он вытащил из головы волка? — спросил мой сосед Харт.

Старик вздохнул:

— Это ядро.

— Ядро? Какое ядро? Неужто то самое?

— Оно.

— Это что же, если б я первым его вытащил и съел, сразу стал бы новусом? — удивился сын старосты, тот самый, который притащил насаженную голову волка.

— Дурень ты, Ларс. Если б ты его сожрал, попросту бы помер. Изнутри бы тебя выжгло! И мне жить бы стало полегче! Уж тридцать лет мужику, а ума не нажил, — рассердился староста.

— Но я сам слыхал, что так делается! — возмутился Ларс.

— Так да не так! Если б всё было столь просто, каждый дурень бы смог стать новусом. Даже такой, как ты! Слова еще нужны особые, заговоренные, а их знают лишь в культах. В культы кого попало не берут, да и стоит их учение дорого. Хоть всю деревню продай, а всё равно не хватит. Ладно, иди работай. И вы все идите!

Мужики разошлись, а я так и сел под изгородью.

Ни разу я не вспомнил о предсмертных словах Тарга, ни разу! А ведь неспроста он заставлял их повторять. Отчим дал мне всё, чтобы стать новусом: ядро кровавого зверя, заговоренные слова, кошель серебра и меч. Хорошо, что я не сломал тот ясеневый росток! Надо бы воды принести и полить его, чтобы крепко прижился!

Вот только помню ли я те слова? Как же там было? Камни, вода, лед, огонь… и что-то про жизнь. Меня аж пот прошиб со страху, что я всё забыл. Никогда себя не прощу, ежели по собственной глупости упущу удачу.

Я вернулся в дом, сел возле отчимовой лавки и начал вспоминать. Вот тут он лежал, весь израненный, а вот тут сидел я. Он позвал меня и велел повторять.

Заветные слова всплыли будто со дна мутного бочага, и я прошептал:

— Море камней и льда,

Пылает в огне вода.

Ветер из пепла и стали

Стирает жизнь навсегда.

Оглянулся, прислушался — ничего. Встал, попрыгал, попытался поднять стол — едва пупок не надорвал. Знать бы, как оно должно действовать. Вдруг их нужно говорить лишь при свете луны? Или сидя по пояс в воде? Конечно, там еще и ядро нужно съесть, но мне было боязно. А ну как помру? Сгорю изнутри, как сказал староста? И посоветоваться не с кем.

Может, у старосты спросить? Он вон сколько всего знает: и про ядро, и про слова. Но если я спрошу, он может подумать, с чего бы мне таким интересоваться. Вдруг он ведал, что Тарг был новусом? Чужаков у нас особо не жалуют, а вот Тарг остался и прижился. Явно же староста что-то знал. А вдруг догадается про схрон? Тогда не видать мне ни ядра, ни монет, ни меча. А если захочет выпытать слова?

В городе я бывал всего два раза. Первый — давно, еще с отцом, и оттуда я помнил только большой имбирный пряник, который обсасывал весь день. А второй — уже с отчимом и матерью. Мы приехали на ярмарку прикупить новые ткани матери на платье. Там было шумно, людно, весело. Пугали ряженые в смешных и страшных личинах, плясали, размахивая цветастыми рукавами, бродячие скоморохи, толкались лотошники, предлагая пироги, пряники да горячие сосиски. Служители Сфирры во всем зеленом вышагивали меж людей со строгими лицами. А потом кто-то крикнул: «Душегуба казнить будут!», и толпа хлынула к Веселой площади. Мать тогда ходила тяжелой, и отчим, оберегая ее, не заметил, как меня утащило вслед за остальными.

Поначалу я испугался, отхватил немало ударов чужими локтями и коленями, споткнулся, вцепился в незнакомого мужчину, чтоб не упасть, а тот не рассердился. Вытянул меня повыше и подсадил на каменный столб.

— Гляди-гляди! Вон как душегубов наказывают! Оно всякому полезно!

И я глядел во все глаза. Худого заросшего волосьём по самые брови мужика выволокли на помост, содрали рубаху и привязали к столбу. Волосья у него росли не только по лицу, но и по всему телу, даже спина выглядела мохнатой. Какой-то важный господин долго и скучно зачитывал многочисленные преступления виновного, но до меня не долетало ни словечка, как и до людей вокруг. Все расшумелись, затолкались, чтобы пробраться вперед, а когда не вышло, то начали кричать, чтоб начинали казнь.

На помост вышел палач с тяжелым бичом и после кивка господина ударил душегуба по спине. Даже с самого края площади я увидел красную полосу, проступившую через шерсть. Крик преступника долетел до меня во всей красе. Бич поднимался и опускался, превращая человеческое тело в кровавое месиво, а народ вокруг громко считал удары. На пятидесятом палач остановился. Его грудь тяжело вздымалась, по лицу стекал пот, и его роба промокла насквозь. Не так уж легок хлеб палача! А голос преступника к тому времени стих, и непонятно было, помер он или в беспамятстве.

После этого меня сильно дернули за ногу, и я слетел со столба. Внизу меня ждал взбешенный отчим, и его выцветшие от ярости глаза тогда показались страшнее, чем бич уставшего палача.

Так чего я о том вспомнил? Если староста задумывает выбить из меня заветные слова, я молчать не стану, сразу всё выскажу. В конце концов я же не клялся хранить их в тайне! Но я не настолько глуп, чтоб дать старосте меня заподозрить.

Пусть ядро полежит в схроне еще немного.