Хроники новуса

Глава 16

— По решению суда города Сентимор некий Лиор из простого люда признан виновным в совершении множества дурных деяний. А именно: Лиор со сладострастными намерениями и злым умыслом посягнул на почтенную вдову по имени Бриэль, преследуя ее целомудрие. Невзирая на доброту вышеупомянутой вдовы, что приютила его, он также возжаждал ее богатств и намеревался обокрасть ее дом. Да ужаснутся все, кто слышит, что сей преступник самовольно выдал себя за золотаря без должного разрешения и принадлежности к таковому цеху. Лиор презирает священные правила ремесленников, потому оскверняет труд честных мастеровых! А еще Лиор, коварный в своей сущности, учинил злонамеренное колдовство, приманив крыс к складу с шерстью, чем учинил немалый ущерб. Исходя из всего вышесказанного, суд города Сентимор нашел Лиора виновным во всех трех преступлениях, за что приговорил его к пятидесяти плетям. Приговор будет приведен к исполнению немедленно!

— Нет! Это неправда! — закричал я. — Они лгут!

Но стражники уже схватили меня и поволокли к столбу, там ловко обвязали запястья веревкой, которая удерживала меня на месте и не давала упасть.

— Это ложь! Я не виновен! Нет! Я не хочу!

Я попытался вывернуться, чтоб посмотреть на палача, но путы были слишком коротки. Глянул вокруг и увидел лишь довольные лица горожан. Им было весело! Для них я всего лишь развлечение вроде ряженого карлика. Лишь несколько испуганных юных девиц, но и те не сводили с меня любопытных взглядов.

Я дергался, пытаясь вырваться. Мои члены сводило от ужаса в ожидании первого удара. Как это будет? Насколько больно? Нет! Не хочу! Я же не виноват! Почему они не начинают? Почему так тянут? Может, сейчас кто-то придет и скажет, что это ошибка? Есть же бургомистр! Он же, наверное, умный! Бывают же помилования!

Вдруг я увидел знакомца неподалеку от помоста. Он смотрел на меня с жалостью, потом кивнул, отвернулся и ушел. Воробей.

Тут на меня обрушился первый удар. На миг показалось, что это совсем и не больно, но едва плеть оторвалась от меня, как спину ожгло нестерпимым жаром. Чудилось, что там, позади, не узенький кровавый след, а огромная рана от затылка до поясницы. Словно с меня содрали всю кожу! Второй удар был еще больнее, как будто по открытому мясу. Я завопил во весь голос, и люди вокруг отозвались восторженными криками.

— Три! — донесся до меня чей-то холодный голос.

Новый удар. Он проломил мои кости и добрался до самого нутра. Я обмяк, повиснув на веревке.

— Четыре!

Сердце колотилось так быстро, словно хотело выскочить из терзаемого тела. Я всё еще вопил, но воздуха не хватало. Дышать больно! Я с трудом протолкнул глоток воздуха внутрь себя, но следующий удар выбил его из моей груди.

— Море ка…

Удар! Я выгнулся от боли и забыл напрочь всё слова на свете.

Миг меж падениями плети. Он настолько краток и потому бесценен. Я снова ухватился за заветные слова, пока мой разум не помутился.

— Море камней и…

Удар. Нет ничего, кроме боли. Есть только она!

— Семь!

Я стискиваю зубы до скрежета и хруста. Надо вспомнить слова, иначе…

Удар.

Вот бы провалиться в беспамятство! Я с размаху бьюсь лбом о столб, но увы…

— Восемь!

Плеть хлещет уже не по коже или мясу, она полосует меня на куски, раздирает внутренности и рвет саму душу.

— Море камней и…

Палач почему-то медлит с новым ударом, и я судорожно вспоминаю все отчимовы слова, держусь за них так крепко, как только могу.

— Девять!

Но я уже выскользнул из собственного тела. Теперь я видел, как палач медленно заносит плеть и как резко опускает, как ее кончик обвивает меня и впивается в бок, раздирая его в клочья, как разлетаются брызги моей крови, а люди внизу промакивают в ней обрывки ткани, как судорожно дергается мое тело при ударе, как натягивается впившаяся в запястья веревка, сдирая кожу. Удары следуют один за другим, размеренно, неотвратимо и страшно. Я же не выживу! Никто не выдержит столько! Значит, меня приговорили не к плетям, а к смерти.

Вокруг толпились люди: мужчины, женщины, дети, и все смотрели на то, как я умирал. Им было весело! Всякий раз, когда плеть вырывала кусок моей плоти, они радостно кричали. Каков умелец этот палач! Как ловко он управляется с хлыстом! Захочет — едва погладит кожу, а захочет — располосует надвое. И кому какое дело до страданий жертвы? Он же преступник! Все слышали приговор.

— Пятьдесят, — сказал один из стражников.

Последний удар опустился на изорванные в мясо плечи. Палач устало опустил плеть, покрутил измученной рукой, вытер пот и брызги крови с лица. Его тяжелый труд окончен, и теперь он может пойти домой, чтобы поесть и отдохнуть.

К помосту начали стекаться люди. Они все хотели заполучить кровь казненного, я тоже слыхал, будто она помогает от кожных хворей. Ведь все же хотят, чтобы их лица были гладкими и чистыми. Когда с досок всю кровь стерли, кто-то закричал, чтоб меня отвязали и дали собрать кровь прямо с тела. Стражник поднял копье и сказал, что так делать нельзя. Преступник должен провисеть до заката, и лишь потом его отвяжут. Если бы у меня тут были родичи, они могли бы сунуть мзду стражникам и забрать тело сразу после порки. Так часто делалось. Но я был один.

Понемногу толпа расходилась. Чего глазеть на неподвижное истерзанное тело? Только мальчишки кружили рядом, подбегали к помосту вплотную и пытались угадать, мертв я или жив.

— Да сдох он! Вон, даже не дергается! И глаза закрыты! — утверждал один.

— И что, глаза закрыты? — не соглашался второй. — Ты когда спишь, тоже с закрытыми глазами!

— Угу! Когда меня отец порет, я потом всю ночь уснуть не могу. А он взял и уснул.

— Так дышит же! Вон, видно, что дышит.

— Помер! Помер! А ты дурак!

— Сам слеподырый межеумок!

Запекшиеся потеки крови выглядели так, словно мне на спину накинули темно-красный короткий плащ. И выглядело это совсем не страшно. Попросту не верилось, что это плоть живого человека.

Я не хотел возвращаться туда. Я сбежал еще на десятом ударе, и каково там сейчас, после пятидесяти, знать не хотелось. Но вернуться надо. Почему-то я чувствовал, что связь души с телом истончается с каждым мигом и вскоре исчезнет вовсе. Тогда я и умру.

Вдох. И мучительная боль пронизала меня с головы до ног. Я выгнулся дугой в беззвучном крике! Горло охрипло от криков и могло лишь едва слышно сипеть.

— Я ж говорил! Живой он!

Хотелось убить себя, чтобы больше не чувствовать этой боли. Или снова сбежать из тела. Пусть оно уже подохнет. Зачем растягивать страдания? Я начал было говорить заветные слова, но остановился.

А почему умирать должен я? Это ведь не моя вина! Да, я зря взялся за работу золотарей. Но госпожа Бриэль и торговец шерстью… Почему они должны остаться в живых после того, как оклеветали меня? Почему я должен умереть, а они жить? Это ведь нечестно! Не по заветам древа Сфирры!

Я сжал пересохшие губы и попытался наскрести хоть немного слюны. Горела спина, горели плечи, горело нутро и горел мой рот, будто я не пил целый месяц. Боль… она не ушла, но ее можно было вытерпеть, ведь плеть больше не секла мое тело.

— Воды, — просипел я.

Только никто меня не услышал. Мальчишки все еще бранились меж собой, стражники стояли поодаль и обсуждали смазливую бабенку, прошедшую мимо них.

— Воды!

Солнце сегодня катилось по небу невыносимо медленно. Время от времени я разнимал слипшиеся ресницы и смотрел, долго ли до заката. И всякий раз казалось, что долго. Иногда я впадал в беспамятство. Видимо, потому я не заметил, как к столбу подошли стражники и обрезали веревку, лишь резко вспыхнувшая боль от падения заставила меня очнуться.

— Глянь, еще живой. И куда его? — спросил один стражник.

— Куда? Пусть лежит. Коли за ночь помрет, так с утра могильщики подберут.

Они ушли. А я остался лежать, пытаясь пошевелить пальцами. Рук я вовсе не чувствовал, будто их отрезали. Глазами вижу, что целые, а сам их не слышу и двинуть не могу.

Вечером на Веселой площади делать было нечего, и людей тут почти не осталось. Я лежал и думал лишь о том, как бы напиться воды и оживут ли руки. Но жажда мучила сильнее, чем страх остаться калекой.

— Воды, — снова выдохнул я из последних сил. — Воды…

И вдруг мне на лицо полилась холодная свежая вода. Я повернул голову и принялся глотать ее, захлебываясь и задыхаясь от невиданного прежде удовольствия. Какое, оказывается, счастье — просто пить! Вскоре поток иссяк. Хотя я выпил немало, хотелось еще и еще!

Может, из-за ледяной воды или еще почему, но мне стало холодно. Невыносимо холодно, а ведь совсем недавно я изнывал от жары. Меня зверски заколотило, и эта дрожь снова пробудила едва затихшую боль. А еще закололо в руках, значит, они понемногу оживали.

— Тсс, тихо! Не стони! — сказал кто-то.

Мои зубы стучали друг об друга, тело тряслось от холода. Неужто уже пришла зима? Ведь только что была осень. Лютый мороз пробирал меня до костей. А что же я делал после порки столько времени? Вроде бы я тонул, вернулся в родную деревню, а там снова страда… И свадьба с какой-то девкой. Я думал, что это Мира, а когда она повернулась, я увидел костлявую старуху, которая тянула ко мне свои руки. Тогда я закричал, что свадьбе не бывать, а она всё смеялась и смеялась…

— Да тихо ты!

С трудом я открыл глаза и увидел своего благодетеля. Не ожидал, что это будет он.

— Лиор, ты ведь так и так помрешь, — прошептал Воробей, склонившись надо мной, — а на пороге смерти люди не врут. Скажи, ты ведь не все монеты таскал с собой? Кое-что припрятал? Должен был припрятать! Я ведь тебя уже поучил уму-разуму. Всякий бы догадался. Ну как? Есть у тебя еще деньги?

Разум мой мутился. Я плохо понимал, о чем он ведет речь. Какие монеты? Он же их украл… Я за ним погнался, споткнулся и ударился об столб. Вот почему болит все тело! Он хочет украсть и остальные? Но ведь они лежат под бочкой с квашеной капустой, что в сеннике. А сенник сгорел вместе с отчимом и мамой… Как же я их оплакивал?

— Ты чего ревешь? Больно? Скоро пройдет. И твоя душа взлетит на ветви Сфирры.

Древо Сфирры… Огромное! Молчаливое! Белоствольное, без единого пятнышка. Оно нависло надо мной, протянув длинные ветви над всем миром.

— Лиор!

Кто-то с силой потряс меня. Я снова застонал. Больно!

— Эй, я ведь тебя предупреждал! Ты сам не ушел. Не надо держать на меня зла! Скажи, есть ли у тебя монеты? Где ты их спрятал?

Эта боль ненадолго отрезвила меня. Воробей! Он хочет заполучить мой схрон! Сначала я смог припомнить лишь тот, что я сделал близ деревни, но вскоре всплыл и недавний, в городской стене.

— Есть! — прошептал я, чувствуя резь в горле. — С-спрятал.

— Отлично! Скажи, где. Тебе после смерти они не понадобятся, а я за это заплачу хранителю корней и посажу дерево на твоей могиле! Иначе твоя душа останется без приюта! Ну же!

— Мало…

— Что мало? Мало денег? Даже на хранителя не хватит? — всполошился Воробей. — Ничего. Пускай. Хочешь, я еще воды принесу?

— Исцели…

— Что? Исцелить? Э нет. Вряд ли там наберется на целителя! Они ого-го сколько берут.

— Обещай…

— Обещать что? Дерево на могилу обещаю! Хочешь, смертью матери поклянусь?

— Спрячь, — каждое слово давалось мне с трудом, но я спешил сказать всё разом, пока снова не начал бредить. — Спрячь меня. Исцели. Буду с вами.

— Я ж говорил, тебя никто нынче не возьмет. Да и вряд ли ты проживешь эту ночь!

— Два… Два кошеля. Один сейчас. Второй после. Там серебро. Исцели…

Уже впадая в беспамятство, я услыхал, как Воробей забормотал себе под нос:

— Врет? Да нет… Он же почти помер! Все знают, что перед смертью люди не врут. Но откуда у него серебро? Он же босяком пришел. А вдруг и впрямь есть?

Он тряханул меня.

— Говори, где первый! Тогда попробую помочь. Но если вдруг помрешь, так не обессудь.

Медленно, с передышками и нередкими провалами, я сумел рассказать Воробью о тайнике в городской стене. Он явно сомневался в моих словах. Недолго поразмыслив, он сказал, чтоб я лежал смирно, а он пока проверит.

Не вернется! Как получит медяки, так сразу и сбежит. Он же вор! Но если поверит в серебро…

И меня снова повело. Перед глазами мелькали мечи, серебряные монеты, палач, что заносил топор над моей головой, и кто-то говорил, что я виновен в краже чужого оружия, которое ношу не по чину. Откуда ни возьмись, появился отчим и бросился на палача с голыми руками. А потом я увидел его труп, изорванный волчьими клыками.

— Лиор? Жив еще?

Меня снова затрясли.

— Насилу отыскал. И впрямь монеты! А ты не врешь про серебро? Если помогу, дашь мне его?

— Не вру. Спаси!

— Эх, вот почему мама всегда говорила, что у меня слишком доброе сердце. Никогда не могу пройти мимо чужой беды. Потому и страдаю всю жизнь!

Я почувствовал, как меня подхватили подмышки. Острая боль пронизала мое тело, и я отрубился.