Хроники новуса

Глава 23

В тот день солнце слепило ярко-ярко, отражаясь в каждой луже. Я поправил на плече суму с заранее заготовленными дарами, вдохнул и пошел к Сфирровой площади. Улицы были запружены людьми, всяк спешил попасть туда же. В глазах рябило от лент, бус и просто выкрашенных полосок ткани, их часто покупали бедняки и пришивали на свою повседневную одежду в праздники. Пять цветов за медяк — любой сможет наскрести.

Кто-то пришивал полоски небрежно, вкривь-вкось, грубыми стежками, а кто-то ухитрялся вышить узорную картину. Как, например, вон та девушка! Выменяла свои полоски на нужные цвета, и теперь на ее скучном буром платье вытянуло ветви белоснежное дерево. То-то ее обступили подружки и громко завидовали. Наверное, она сегодня тоже поднесет свои дары Сфирре, потому так и старается. А осенью она наденет зеленое платье, хранитель корней приложит к ее лбу лист древа Сфирры и свяжет ее жизнь с жизнью какого-нибудь урода, вроде Колтая.

— Крендельки! Горячие крендельки! Есть с солью, есть с медом!

— Пироги с щукой! С яйцами! С грибами! С горохом! Ароматные, свежие! Раскупай!

— Вафли! Кому вафли!

— Похлебка на баранине! Налью в твою миску! Нет миски? Не беда! Налью хоть в пригоршню, хоть в шапку, хоть в каравай!

— Колбасы крученые! С перцем толченые! Аж язык жгут!

Чем ближе к площади, тем труднее было протискиваться сквозь толпу. Лоточники ухитрялись скользить меж людей даже с громоздкими коробами. Я придерживал суму рукой, чтобы малолетние воришки не сперли чего-нибудь. В обычный день меня бы обошли стороной, но сейчас, в эдаком многолюдье, они даже головы не подымут, чтоб посмотреть, у кого воруют.

И откуда столько народу? У нас в деревне все вставали кругом, вперед пропихивали тех, чей черед подносить дары, и всякому было видно хранителя, никто не теснился, не толкался. Тут же смешался и стар, и млад, и всем плевать, надо ли мне поднести дары или я просто зевака.

Хотя нет! Продравшись дальше, я увидел, что и в городе есть особые гости в день Пробуждения. Они стояли наособь, возле самого древа Сфирры, близ хранителей корней, коих собралось тут с дюжину. Богатые и благородные! Девушки в белых чистых платьях с зеленым кружевом поверх волос, юноши в белых плащах и шляпах с фазаньим пером. Рядом со мной зашептались девицы, обсуждая ткань и тонкость кружева, они смертельно завидовали дорогим нарядам. А я смотрел на дочек из богатых семей и не понимал, чем они лучше Элианны. Ну, кожа чуть посветлее, одежда ярче, но если бы Элианна надела такое платье, она бы затмила всех своей красотой.

Ровно в полдень хранители корней выступили вперед и затянули длинную хвалебную песнь.

— О, Древо Сфирры, наш светлый источник,

Ты укрыло нас в холодную зиму.

Во имя жизни, тепла и любви

С тобой мы вновь пробуждаем весну!

Славим времена, что были к нам щедры,

Смело смотрим вперед, в новый год.

Наполни нас силой, о священное Древо,

Дарами щедрыми, плодами и урожаем!

Они пели красиво, разными голосами, что перекликались меж собой, как птичьи трели. Многие женщины расчувствовались, принялись промокать глаза платочками и краями передника. Я только хмыкнул. Когда меня били плетьми на Веселой площади, они смеялись и подстегивали палача, а потом собирали мою кровь этими же платками.

Первыми пошли те самые разряженные богатеи. Вместо того, чтобы смиренно переложить дары к корням древа Сфирры, хранители поднимали их повыше и громко называли имена и суть даров. Десять локтей зеленой атласной ткани, кольцо с изумрудами, жемчужная нить… И для чего это древу Сфирры? Я подумал о том, что лежит в моей суме: зеленые ростки гороха, кошель с двадцатью медяками, небольшой отрез выкрашенного в зеленый сукна, вареные куриные яйца и несколько яблок, чудом сохранившихся с летнего урожая. В дарах всегда должно быть что-то зеленое, что-то съестное, что-то с поля или сада, а остальное — на свой выбор. Деньги обычно подносили, чтобы жизнь была богатой, еду — чтобы жить сытно, ткани — чтобы не мерзнуть. Девушки нередко отрезали у себя тоненькую прядь волос, заплетали в косу и клали в дары, чтобы древо Сфирры послало им хорошего мужа.

Может, потому богачи остаются богачами, что дают щедрые дары, а древо Сфирры взамен платит им тем же? Может, и мне стоит добавить серебряную монету? Вдруг тогда мой дальнейший путь будет усыпан серебрушками? А если положить ядро кровавого зверя, что будет? Значит ли это, что у меня будет много ядер? Или кровавые звери повалят из всех щелей?

Наконец, богатенькие дети закончили со своим подношением, хранители подарили каждому плод древа Сфирры, и они ушли. Дальше потянулись обычные горожане, они молча складывали дары на помост, выстроенный вокруг белокорого ствола Сфирры, получали плод и уходили. С ними хранители церемоний не разводили, быстро записывали имена в свои книги и отпускали восвояси. Когда пришел мой черед, я назвал имя хранителю, выложил дары поверх прочих и взял свой плод.

— Проходи-проходи! — поторопил служитель Сфирры.

Я вышагнул из круга, и какая-то девчушка сунула мне в руки еловую веточку. Ее полагалось прикрепить к одежде, показывая всем, что в этот день я стал взрослым. Сбоку задребезжали цимбалы, запищали дудки, девушки посмелее застучали башмаками, вздымая юбки.

День пробуждения! Самый радостный день в году. Мы пережили еще одну зиму и сохранили достаточно зерна, чтобы протянуть до нового урожая. Дети не умерли в младенчестве, не подхватили хворь, не замерзли и шагнули во взрослую жизнь.

С крыши дома сорвалась пичуга, пролетела прямо перед моим носом и вновь взмыла в небо. Я невольно улыбнулся. Наконец! Я сумел! Я дожил до этого дня! Пусть остались шрамы, пусть я лишился дома, пусть меня оклеветали, но я жив! И только это важно.

Три медяка полному улыбающемуся пивовару. Я махом опрокинул кружку крепкого ядреного пива, шагнул к плясунам и захлопал в ладоши, притоптывая в лад со всеми. Сверкнула белозубая улыбка девушки, мелькнули темные нижние юбки, обнажая лодыжку, я подхватил соседку за локоть и закружил с ней в танце. Как же жарко она дышит! Как раскраснелись ее щеки и ушки! Я не знал, красива ли она, но прямо сейчас, на Сфирровой площади, в моих руках она была прелестнее всех.

Когда она задохнулась от быстрых притопов, мы отошли в сторону, я угостил ее пивом, выпил сам, а потом мы вернулись в круг. Все больше народу втягивалось в пляс. Как обычно бывает, разыгрались подвыпившие парни. Они выискивали пары, втискивались меж ними и уводили девушек за собой в другую часть круга. Вскоре один такой озорник решил разорвать нашу пару, подобрался поближе и попытался оторвать мою руку от девичьего локтя, но не тут-то было.

— Эй! Пусти! — сказал он. — Я тоже хочу поплясать с ней.

И снова попытался вклиниться меж нами.

Я оттолкнул его, но то ли из-за непривычного крепкого пива, то ли из-за плясового ража перестарался, и парень влетел прямиком в других людей, сшибая их с ног. Я тут же остановился. Хватит! Если он полезет в драку, я же его переломаю — силенок-то у него немного. Так что я прощально махнул девице рукой и ушел, хотя ее взгляд явно выдавал разочарование. Все равно она не чета Элианне.

Почему-то вспомнились все те люди, которых мы навещали с Колтаем. Перепуганные лавочники, что еле-еле сводили концы с концами, их отчаянно глупые по малолетству сыновья, чьи носы так легко ломались под моим кулаком, дочери, что звали на помощь отца. Как удивлялись нанятые охранники, когда обнаруживали, что не могут выстоять против мелкого сопляка. Как хрустели кости заезжих воров, которым не хватило ума вовремя отступить. И кровь из-под ножа Колтая. Хоть он не был новусом, ему хватало одного лишь мастерства в метании ножей. Я и сам его остерегался.

Постепенно стихала оставшаяся позади музыка, пустели улицы. Вскоре закончилась мощеная дорога. Все воришки и попрошайки сейчас собрались на Сфирровой площади, возможно, и Угревы прихлебатели тоже там. Колтай, скорее всего, с женой дома, куда ей, брюхатой, по площадям скакать? Ломач… Ломача я не боялся — слишком часто мы с ним сходились на кулаках. Если не подставляться под удар, он не опасен.

Угря на привычном месте не оказалось. Я почесал репу, прикинул на пальцах и пошел к ближайшей таверне. Мы там не раз отмечали удачные деньки. И угадал! За большим столом, заставленным початыми блюдами, сидел Угорь в окружении своих приятелей. Горшок, Ломач, Вдова, Смазл…

— О, Хворый пожаловал! — поприветствовал меня Горшок. — Ну как, расплатился с кротами?

— Я не им дары относил, — буркнул я, усаживаясь на край скамьи.

— Думаешь, коряге есть дело до тряпок и чернушек? Лишь бы дожди шли вовремя да на дрова не попилили. Всё кроты себе подгребают! Видал, из каких тканей они себе платья шьют? Вот то-то же. Хорошо бы их пощипать, чтоб не зажирели!

— О, так теперь Хворый возмужал! — улыбнулась Вдова, показав бурые пеньки вместо зубов. — Глядишь, скоро к девочкам моим начнет захаживать!

— Куда ему! — расхохотался Горшок. — Он на Колтаеву женку запал.

Я отшатнулся назад и едва не грохнулся со скамьи. Откуда он знает? Я ж никому не говорил!

— Брось, — бросил Угорь, — коли что, я его останавливать не стану. Порежет он тебя!

— Пей, раз уж ты боле не отрок, а муж! — Горшок протянул кружку с пивом. — Вдова! Угости парня красоткой в честь такого дня. Негоже в эдакие года неласканным ходить.

— Я не для того пришел, — хмуро ответил я. — Угорь, насчет того дела…

Безухий вскользь глянул на меня:

— Сейчас? Или до завтра обождешь?

— А чего тянуть?

Прежде я упросил Угря отложить ядро кровавого зверя до дня Пробуждения, мол, хочу стать новусом уже взрослым.

— Скоро вернусь, — сказал Угорь, подымаясь из-за стола.

Впрочем, далеко он идти не собирался, махнул рукой хозяину таверны и направился в одну из трех комнат.

— Если съешь сейчас, очнешься лишь завтра. Может, лучше сперва выпьешь да повеселишься? — предупредил он меня.

Ну, хотя бы тут не соврал.

— Угорь, я давно хотел спросить. В начале зимы Воробей вместо крыта передал тебе бронзовую чеканку с узором. То была моя вещица. Хочу ее выкупить.

Иногда я удивлялся, почему Угря еще никто не прирезал, почему никто не забрал себе его место? Даже я, не самый важный его прихвостень, получал в неделю по двадцать медяков, а то и более. Сам же Угорь, поди, серебрушку-другую прибирал к рукам. Ради таких денег многие бы рискнули жизнью! Да, у него есть Ломач, Колтай и другие парни, но ведь они сами могли бы его убить, чтобы встать во главе всех воров Сентимора. А он всё ещё жив, даже несмотря на отсутствие двух ушей.

Но Угорь глянул на меня так жутко, что по спине озноб прокатился, будто у него не глаза, а острые ножи. Наверное, потому его и боялись.

— Твоя, говоришь? И откуда у тебя чеканка с гербом культа? Как она попала к Воробью? Он-то сказал, что украл ее у какого-то кренделя.

— Ку-культа? — заикаясь, повторил я. — Не… не знаю. Мне крысолов ее дал, сказал, что это подарок. В ученики брать не стал, потому отдарился этим.

— А, может, ты мне брешешь, как сивый мерин? Уж не из культа ли ты сам? Потому и силен так. Потому и не страшишься ядра, — с каждым словом Угорь подходил ко мне всё ближе. — Даже дурак увидит, что Ломач скоро помрет, а ты вроде бы не совсем дурак. Так почему согласился съесть ядро? Уж не знаешь ли ты особые слова?

Я хотел было ответить да поперхнулся. Ком застрял в горле, не давая дышать.

— Слова? — кое-как пропищал я. — Какие слова?

— Дураком не прикидывайся. Сам же спрашивал про заветные слова. Значит, знаешь, что это такое.

Когда Угорь оказался всего в одном шаге, я не выдержал и ударил его так, как привык бить за это время — поддых. Перепугался еще сильнее и заколошматил уже куда придется: по лицу, по ненавистным обрубкам вместо ушей, по животу, спине, груди. Остановился, лишь когда Угорь распростерся на полу, еле-еле хрипя.

Он сам начал! Это его вина! Если бы я его не ударил, он бы меня порезал на куски, выпытывая заветные слова! А если бы он их вызнал, то сумел бы сделать себе кучу новусов…

Трясущимися руками я обыскал его с ног до головы, вытащил кошель, затем другой. Во втором и лежала моя чеканка, видать, Угорь знал ее ценность, потому таскал с собой всё это время. Ну, или догадывался.

Затем я вытер окровавленные костяшки о его штаны, приоткрыл дверь — вроде никого. Выскользнул наружу и сбежал из таверны через двор.