Гром над городом

5 (2)

* * *

Полынная улица – захолустье, окраина, застроенная бедными домишками. И Храм Того, Кто Покрывает Землю Травой, тоже самый скромный из храмов. Вернее было бы сказать «самый бедный», но разве можно так говорить о храме?

А можно ли назвать бедняком жреца? Наверное, нельзя. Лучше сказать, что Стаураш Верхний Костер живет скромно, не гоняясь за мирскими благами... да что за ними гоняться, все равно не догонишь!

В других храмах аршмирцы каждый день приносят жертву за жертвой: платят деньги – кто больше, кто меньше – и получают право брызнуть вином на жертвенник, бросить в огонь несколько зерен пшеницы. К тому же в храмах свершаются обряды – от бракосочетания до составления завещания, от основания торговых товариществ до выдачи в долг крупных сумм. Все это заносится жрецами в книги, а копии некоторых важных документов запечатываются в маленькие кувшинчики и оставляются на хранение в храме. И за все это жрецы получают деньги!

А бедняга Стаураш живет впроголодь. Женятся тут нечасто, в долг дают понемногу и без записи, просто при свидетелях-соседях. Раз в несколько дней забежит горожанка, попросит благословить посевы лука и редиски в ящиках на плоской крыше, даст за это медяк... Спасибо добрым соседкам – не дают старому жрецу умереть с голоду. Кто угостит сладкой кашей, кто принесет кусок пирога...

Но вчера – о, вчера был особый день! Впервые на край жертвенника легло серебро, горсть серебра! Впервые в углу храма, в специальной нише, встал на хранение кувшинчик, запечатанный храмовой печатью. И в книге появилась новая запись – одна из немногих.

Правда, требуется сохранение тайны... Ну что ж! Каждый человек имеет право на тайну, если это не идет вразрез с законом!

Но Стаураша до сих пор тревожит воспоминание о ледяном взгляде, который метнул на него один из вчерашних посетителей. Взгляд этот словно говорил: «Будешь болтать – убью!»

Ничего. Старый жрец не станет судачить о чужих делах.

Зато теперь он может купить себе новую одежду. Теплую, чтоб и зимой не мерзнуть в своей комнатушке при храме...

* * *

Плотники закончили чинить сцену утром, и Раушарни, бдительно следивший за их работой, тут же погнал Мирвика сзывать актеров на репетицию.

Сошлись быстро, но толковой репетиции не получилось. Обсуждали ночное происшествие.

Раушарни начал было отчитывать Бики, пустившего посторонних среди ночи в театр. Но Милеста и Джалена с двух сторон насели на грозного «хозяина театра»: мол, это была затея знатных барышень – а разве с ними поспоришь?

А Пузо веско заявил трагику:

– Ты бы лучше поблагодарил Бики. Если бы не он, пришел бы ты утром, открыл дверь своим ключом – а там труп. И доказывал бы потом в Доме Стражи, что не ты убил Лебедя. Кто бы стал слушать твои рассказы про кладовку, запертую со всех сторон?

Раушарни побледнел: воображение у него было богатое, представил...

– А я-то какой дурак! – сожалел Афтан. – Не захотел тащиться в театр, раскланялся со всеми на пристани! Такое небывалое дело пропустил! Сейчас бы в кабаках мне наливали задарма, лишь бы я рассказал про такое приключение.

– А и скажи, что был с нами, – посоветовал ему Заренги. – В кабаке – не в Доме Стражи, там можно врать безнаказанно.

– И верно, – протянул Афтан. – Скажу, что был с вами. А ты меня не выдавай!

Актеры захихикали над хитрым «воином». И никто не заметил, как на одной из скамей вздохнула Авита.

Да, «лиса»-художница тоже была здесь. Десятник отпустил ее в театр разобраться с костюмами актеров... вернее, не отпустил, а сам послал, приказав, чтоб держала глаза и уши начеку. Мало ли кто о чем проболтается! Приход Авиты никого в театре не удивил, она здесь была уже своя. Сразу оценила, что на Нуросе наряд неподходящий. Во времена, о которых идет речь в пьесе, женщины так не носили покрывала. Но это не беда, можно покрывало спустить сзади до талии, концы закрепить нитками на плечах – и все будет как надо!

И теперь, укладывая материю на плече Нуросы красивыми складками, Авита сокрушалась: вот почему она вчера пошла в эту жуткую кладовую? Звали ведь дуру! Обязательно заметила бы важную деталь для разгадки тайны! Она же «лиса»! У нее же глаз художницы! Или хотя бы запомнила всё в подробностях. Не то что эти дурехи, которые пищали и путались в показаниях. Всё бы выложила Ларшу. Как бы он был доволен!

Кстати, с чего бы ее мысли все время возвращаются к Ларшу?

Да ни с чего! Командир хороший, вот и всё. Умный, смелый, краси... тьфу! Это тут еще при чем?

Кстати, Милеста шепнула, что Ларш заглядывается на Нуросу. Вот на эту певичку, которой она, Авита, сейчас закрепляет складки покрывала на платье. Чтоб певичка выглядела еще красивее!

Ну и пусть! Ей, Авите, что за печаль? Она «лиса» из особого десятка, она служит под командой Ларша, и нет ей никакого дела до его флирта со смазливой девицей.

Но почему тогда хочется всадить Нуросе иглу в круглое плечо?

А Нуроса, не чувствуя опасности, промурлыкала:

– Как не вовремя все это случилось! Я хотела рассказать Шеркату, что его браслет нашелся. А теперь ему не до браслета... и, увы, не до меня.

– Так браслет-вьюнок принадлежит Шеркату? – удивилась Авита.

– Ну да...

Тем временем добрая Милеста сказала:

– До чего же Шерката жалко! Они с Арризаром были не как двоюродные, а как родные братья!

– Он хорошо держится, спокойно, – отозвалась Авита, радуясь, что ее отвлекли от непонятных и неприятных мыслей. – Я утром встретила десятника, он ходил известить Шерката, что нашли тело его кузена. Говорит, Шеркат в трауре, но не хнычет.

– Мужчине стыдно хныкать, – раздался от входа ровный голос, которого никто не ожидал здесь услышать.

Все ахнули и разом обернулись.

Да, Шеркат был уже в трауре: плащ расшит серебряными еловыми веточками. Пожалуй, спал с лица, побледнел. Но в остальном – прежний «кузен-Лебедь».

Он прошел меж рядов скамей, взмахом ладони остановил тех, кто попытался с ним заговорить:

– Никаких соболезнований, никаких утешений. Раушарни, хоть одна цитата из трагической роли – и я за себя не ручаюсь. Я сейчас иду распоряжаться похоронами. И не стал бы, конечно, сюда заходить. Однако по дороге со мной случилось мелкое, но странное событие.

Все послушно молчали, скрывая любопытство.

– Меня остановил незнакомец в темном плаще с капюшоном. Он поклонился так низко, что я не видел его лица, и спросил, не угодно ли мне купить обезьяну. Всем, мол, известно, что я по просьбе Хранителя создаю зверинец, а он привез из Наррабана обезьяну и рад бы ее продать. Я не стал бы его слушать, мне сейчас не до покупок. Но вспомнил вашу просьбу и, не торгуясь, дал ему ту цену, какую он назвал.

Он повернулся к входу и повысил голос:

– Эй, заноси!

Двое грузчиков, распахнув дверь, занесли в зал большую клетку, получили от Шерката немного мелочи, поклонились и ушли.

Актеры во все глаза разглядывали сидящую в клетке крупную печальную обезьяну.

– Хороша! – воскликнула Барилла.

– Из зала будет хорошо смотреться, – кивнул Раушарни.

– Ой, ей тесно в этой клетке, – пожалела зверя Милеста.

– Не ей, а ему, – поправил Шеркат. – Это самец. И в зверинце его ждет более просторная клетка. Я же его вам не дарю, только одалживаю для спектакля... Нет-нет, не благодарите! И руки целовать не нужно!.. Раушарни, я же сказал: никаких речей! Лучше покормите его. Лепешек дайте, яблок. И вообще поберегите его, животное не из дешевых. А я пойду, меня ждут в Погребальной балке.

Уже у выхода Шеркат обернулся:

– Да, забыл... Продавец уверял, что животное обучено повторять за людьми разные движения и позы. Я не проверял, правда это или вранье. Сами разберетесь.

Едва за щедрым Лебедем закрылась дверь, как вся труппа кинулась к клетке с ласковыми словами и восторженными причитаниями.

– А ну разойдись! – прикрикнул на актеров Раушарни и встал перед клеткой. – Так ты чему-то научен, о неразумное созданье, игра и прихоть тех богов безликих, что сотворили тварей и людей? А если я – вот так?

И торжественно сложил руки крест-накрест на груди. Обезьяна подняла на актера умные, темные, несчастные глаза. И под благоговейное шушуканье труппы сложила темные лапы крест-накрест на волосатой груди.

* * *

Вьямра глянула острыми, как шильца, желтыми глазами на стоящих перед нею охранников.

Ее лучшие люди. Мертвяга. Айбиш. Сестры-близнецы Перчатки.

– Знаете уже, что Хлыст с Припортового района объявил мне войну? Не нравится гаду, что я с разбойниками дело имею.

Все четверо кивнули: знаем, мол.

Вьямра ждала. Значит, кивком не отделаешься.

Айбиш солидно отозвался за всех:

– Хлыст, конечно, суровая морда. Однако и нам не привыкать держать осаду. Надо собрать всех твоих людей.

– Дом нужен другой, – добавила Левая Перчатка. – В этом какая осада?

– В этом – не осада, – согласилась Вьямра. – Но на этот раз я решила не драться, а зарыться в нору и переждать беду.

– В Аршмире Хлыст любую нору раскопает, – с сомнением протянула Правая Перчатка. – Мы от него не спрячемся.

– Мы? – хохотнула Вьямра. – Нет уж. Вы уйдете на время из города.

– И куда, хозяйка?

– В лес. Я вам расскажу, как выйти на шайку атамана по кличке Бронзовый. Я с ним и впрямь вела дела. Время от времени по одному или по двое будете наведываться в город. Я вам попозже расскажу, как получать мои указания. А потом будете возвращаться в лес.

– Может, и ты с нами, госпожа? – спросил Айбиш.

– Мне нельзя. Пока Бронзовый знает, что я в городе и могу других своих людей на него поднять, вы у него будете дорогими гостями. Но если я сама, как распоследняя дура, суну голову волку в пасть...

Никому Вьямра не объясняла свои поступки. Только этим четверым – иногда.

И только этим четверым позволено было, уже получив приказ, задавать вопросы.

– Да разве есть в Аршмире закуток, куда не сунул бы нос Хлыст? – спросила Правая Перчатка.

– Дворец Хранителя? – предположила ее сестра.

Вьямра милостиво улыбнулась... ну, это ей показалось, что милостиво. Жутковатая получилась гримаса.

– Хорошо мыслишь, девочка. Но не угадала. И незачем тебе угадывать. Ближе к делу сама всё вам выложу. Вы присмотрите, чтобы со мной поступили честно. А сейчас скажу одно: связалась я на старости лет с тем, от чего всю жизнь старалась держаться подальше. И если сейчас всё удачно повернется, перед смертью я себе скажу: за долгую жизнь, Вьямра, ты такого попробовала, чем и герои старых сказок похвастаться не могли!

* * *

Обезьяна оказалась не такой уж послушной. Пару раз повторила движения Раушарни – и повернулась к актерам спиной, уткнулась взглядом в возвышающиеся возле клетки свежие доски сцены.

Кто-то сообразил, что животное голодно. Мирвик смотался на улицу и остановил разносчика-лепешечника.

Запах лепешек немного ободрил обезьяну, она слопала всё, что ей дали.

Раушарни прикрикнул на актеров:

– Оставьте зверюгу в покое и работайте. Афтан, Заренги, Пузо – на сцену! Пройдете сцену заговора. Мирвик, прикинь, как бы изменить пьесу, чтобы выигрышнее подать обезьяну. Остальным учить роли!

– Нуроса, мы же еще не закончили, – позвала Авита. – Иди, на спине покрывало складками закреплю. А то болтается, как хвост.

Все вернулись к своим делам. На сцене заговорщики доказывали друг другу, что король безумен. Рядом с Авитой Джалена, стараясь не подглядывать в список роли, старательно бубнила:

– Сей брак ужасный – гибель для принцессы! Как мог король-отец жестокосердый избрать такого... такого... э-э... избрать...

Нуроса, заскучав, начала негромко напевать:

То ли беден, то ли жаден мой дружок –

Всё не купит он мне вышитый платок.

Поразмыслю, поразмыслю – прочь пойду

Да другого себе милого найду.

Слово «поразмыслю» она выпевала тягуче, с удовольствием, словно леденец сосала. Шло ей это слово, шла ей эта уличная песенка.

«Бессердечная она, – горько думала Авита. – Такая никому на шею от чистого сердца не бросится. Сначала поразмыслит...»

Джалена оторвалась от списка роли и сказала негромко, с неожиданной злобой:

– Надеюсь, на пиру у короля ты будешь петь не эти... потягушки портовой шлюшки?

Нуроса отозвалась с презрительной ленцой:

– Что бы я ни пела, ты будешь помалкивать и слушать.

– Да без твоего скулежа спектакль будет только краше!

– Давай, давай, еще порычи из ревности!

– Что?!

– Думаешь, не заметно? Вчера на корабле ты за ним такими глазищами следила...

– Нуроса, не вертись, а то уколю! – сухо перебила ее Авита.

Могла бы вспыхнуть шумная ссора. Но тут раздался вскрик Бариллы:

– Ай! Кровь!

Актриса стояла у клетки и дрожащей рукой указывала на обезьяну.

Раушарни прикрикнул на «заговорщиков», которые прекратили диалог, и поспешно подошел к клетке:

– И верно. Кровь на лапе...

– А то!.. И во второй лапе гвоздь, – подсказал Мирвик, подойдя следом. – Этот дурной зверь из досок гвоздь вытащил. Из сцены. И поранился.

Он протянул руку, чтобы взять гвоздь. Обезьяна оскалилась.

– Ой, укусит! – пискнула сзади Милеста.

– Я тебя лепешками кормил, а ты меня кусать будешь? – укоризненно сказал Мирвик. – Дай сюда... хороший мальчик... вот так!

И смело забрал гвоздь у обезьяны.

– Плохо дело, – вздохнул Раушарни. – Зверь не наш. И дорогой. А мы не уследили...

– Может, сказать господину Шеркату? – опасливо вякнул Заренги.

– Дурень, – откликнулась Джалена. – Как раз сейчас ему до обезьяны, да?

– Лекаря позвать? – неуверенно предложил Пузо.

– Какой лекарь пойдет к обезьяне? – фыркнула Барилла.

– Да мы, может, зря паникуем, – рассудил Афтан. – Кто в заморских лесах к обезьянам при каждой ранке зовет лекарей? Может, он себе ранку залижет – и само заживет...

– Может... – уныло согласился Раушарни.

– А если не заживет, – сообразил Мирвик, – я завтра попрошу Фагрима из особого десятка, я с ним знаком. А то!.. Пусть подскажет, чем лапу намазать.

* * *

– Какое чудо! – восхищалась супруга Хранителя. – Какой оригинальный замысел и какое изящное исполнение! Эту вещь не подаришь случайному человеку. Только Дракону! Какой ты умница, Ларш, что разыскал ее!

Ларш учтиво улыбнулся.

Знала бы тетушка, как надоело ему это «чудо»!

Заполучив вазу после пропажи, он даже толком не наорал на дурака Вишура, не до того было – хотелось скорее сбросить с плеч хоть малую часть навалившегося бремени. Отдать вазу и забыть о ней!

Он тут же приказал Гижеру, Алки и Даххи, чтоб несли хрустально-серебряное чудовище во дворец. Двое чтоб несли, а третий чтоб разгонял перед ними прохожих, чтоб не толкнули, не разбили! И сам с ними отправился...

– И эти прожилки в хрустале! – ахала Аштвинна. – Действительно, словно дракончик в яйце! Ничего подобного рыжая кукла королю не поднесет... Ульфанш, я не намерена выпускать вазу из рук. Она останется во дворце. Этот Вилират наверняка заломит хорошую цену, но ты все равно заплати. Кстати, странно, что такую дорогую вещь продает мелкий лавочник.

– Я заплачу, – кивнул Хранитель. – Но ты права, это действительно странно.

Восхищение сменилось на лице тетушки легкой тревогой:

– Ларш, а ты не можешь узнать побольше о лавочнике Вилирате с Креветочной улицы? Очень нехорошо, если окажется, что наш подарок королю украден у какого-нибудь богача.

– Дорогая, Ларш очень занят.

– Это ужасное убийство Лебедя, да?

– И многое другое, дорогая. – Хранитель бросил над плечом жены вопросительный взгляд, а Ларш в ответ развел руками: нет, про бернидийца по кличке Шепот не знаю ничего, да и об остальном тоже...

Аштвинна вздохнула и вернулась к созерцанию вазы. Весь ее вид говорил: ах, мужчины, я же не спорю, я покоряюсь... Умная женщина знала: главное – не оставить за собой последнее слово, а добиться своего. Наверняка ее просьба будет выполнена.

И действительно: едва выйдя за дворцовый порог, Ларш приказал Алки узнать побольше о лавочнике Вилирате с Креветочной улицы. Главное – говорил ли он соседям о недавно полученном наследстве, а также о краже. А если повезет, то узнать, приносили ли в его дом ящик размером с эту хрустальную дуру, которую никто в Доме Стражи не хотел бы увидеть еще раз.

* * *

Ближе к вечеру плотники, завершив починку перил и ступенек, занялись скамьями в зрительном зале. Раушарни велел актерам расходиться по домам, предварительно унеся клетку с обезьяной в коридор и оставив животному воды и яблок.

Остались только Мирвик и Бики. Мирвик – чтобы подмести сцену, на которой натоптали репетирующие «заговорщики». Бики – чтобы запереть театр, когда все уйдут.

– Скамьи в порядке, – сообщил наконец Бики старший из плотников. Всё, в театре наши руки больше не нужны.

– А вот вашим актерам бы руки обломать, – проворчал его подручный, стоя у высокой, ему по грудь, сцены. – Мы только-только доски поставили, выстругали как надо, а они по этим доскам – царапать.

– Где поцарапали? – заинтересовался Мирвик и, бросив метлу, спрыгнул со сцены в зал.

На доске было коряво выцарапано: «ПОМОГ»... И палочка от незаконченной буквы.

* * *

– Открой окно... Шире!

В распахнутое окно ударил ночной ветер, принес запах мокрой тополиной листвы. В эту ночь, как и в прошлую, шел дождь.

– Прошу тебя, не делай этого!

– Ты? Просишь? Ты уже просила, и очень многого. Твоя просьба была немыслимо дерзкой, но я исполнил ее. Больше ни о чем ты просить не можешь. Просто будешь делать то, что я скажу.

– Да, алмаз мой. Сделаю. Но я боюсь.

– Боишься? Меня? Или – за меня?

– За тебя, алмаз мой. То, что ты задумал, так опасно...

– Опасно, сам знаю. Но это меня не остановит. Я мечтал об этом всегда... с детства! Сколько себя помню, меня изнутри жгла жажда. И я люто, на разрыв сердца завидовал тем, кто в любой миг мог утолить эту жажду. И сейчас я могу... могу... Только посмей меня подвести!

– Не подведу, даже не думай. Просто я хотела тебе сказать...

– Потом. Все потом. Я не могу больше ждать... Вурр!

Порыв ветра загасил свечу.

Женщина вскрикнула.

Комнату наполнило низкое, тяжелое рычание.