Грибница

Глава 15 Сан Саныч

Тот же день,

База.

Когда ребята уехали, Фёдоровна поняла, что ей больше не уснуть и решила почитать. Жила она в бывшей караульной, что примыкала к кухонному блоку. Здесь только и помещалось, что топчан, маленький шкафчик для её скудных пожиток и столик, на котором раньше стояли мониторы слежения. Фёдоровна вышла в кухню зажгла свет (всё же Саныч молодец, что генератор запустил!) и, нацепив на нос старенькие очки, принялась листать объемистый каталог товаров для дома, который нашла вчера вечером в кухонном шкафчике. Но вскоре это занятие ей надоело, да и глаза устали рассматривать мелкие картинки. Она отложила журнал и подумала чем бы ещё заняться. Готовить обед не имело смысла: Серёжа сказал, что вернутся они не раньше вечера. Может пойти в дом прибрать? Но Женька опять разорётся: ей, видите ли, не нравится, когда она - Фёдоровна - заходит в дом без её ведома. Можно подумать, что Фёдоровна воровка какая-нибудь, какую и в дом-то пустить нельзя. Старая женщина возмущённо фыркнула. Станет она слушаться этой соплячки! Вот сейчас же и пойдёт в дом. Та коза, небось, и постель свою не заправила - вечно у неё всё валяется! В комнате у хлопцев и то порядку больше. Фёдоровна решительно встала и пошла выполнять задуманное.

Однако, поднявшись в комнату Сергеича и Евгении, старуха обнаружила, что наговаривала на девку она напрасно - постель была аккуратно заправлена, и вообще в спальне царил полный порядок. Дверь в кабинет как всегда оказалась заперта, чему Фёдоровна всегда удивлялась. Из парней только непутёвый Витька имел привычку разбрасывать вещи по всей комнате, поэтому Фёдоровна навела порядок в его спальне и взялась протирать везде полы. Покончив с этим, она решила отдохнуть.

Солнце давно уже взошло и стало припекать. Женщине захотелось пить. Она вернулась на свою кухню, попила и поставила разогреваться завтрак. Тут ей пришло в голову, что и Саныч возможно тоже захочет поесть и попить. Плохой он там или хороший, а всё одно - человек. Нельзя же морить его голодом! Скоренько она налила во вместительную кружку чаю, наполнила тарелку кашей, обильно приправила её соком от тушонки и водрузила всё это на поднос. Поднос поставила на табурет, и с этой ношей отправилась кормить Саныча.

Он неподвижно сидел прямо на бетонном полу, привалившись спиной к водопроводной трубе, к которой были пристёгнуты наручниками обе его руки. Труба тянулась от пола до потолка, и освободиться ему не было никакой возможности. Голова Сан Саныча бессильно свесилась на грудь и Фёдоровна подумала, что в таком положении немолодому уже человеку должно быть страшно неудобно и, к тому же, наверняка очень холодно. Доброй женщине стало жаль мужика. Она уже не могла представить его хоть сколько-нибудь опасным или коварным. Поэтому, несмотря на запрет командира, Фёдоровна не выдержала и заговорила с пленником.

- Эй, Саныч, - тихонько позвала она, но фигура на полу не пошевелилась. - Ты спишь, что ли? - молчание - Саныч! - Фёдоровна испугалась, что со стариком приключился сердечный приступ, и заторопилась к нему по лестнице. - Саныч, ты чего? Тебе плохо?

Приблизившись к нему вплотную, Фёдоровна поставила на пол табуретку с подносом и легонько потрясла Саныча за плечо. Мужчина судорожно дёрнулся и с хрипом втянул в себя воздух. Фёдоровна, и так жутко перепуганная столь неожиданной реакцией на её прикосновение, чуть не закричала, когда Саныч поднял к ней лицо с бессмысленными, словно у мертвеца, глазами.

- Бог ты мой! Саныч, миленький, что с тобой? Тебе плохо? Сердце? - запричитала она, разом забыв все предупреждения командира о коварстве пленника. Слишком много смертей ей пришлось увидеть за это лето, чтобы не бояться за каждого живого человека, пусть даже и плохого. - Сейчас, сейчас. У меня тут есть валидол, всегда ношу его с собой.

Она принялась рыться по многочисленным кармашкам своего передника, который, чудесным образом вмещал практически все необходимые хорошей хозяйке мелочи. На пол уже полетели маленькие ножницы, огрызок карандаша, крохотный блокнотик, большая пуговица и катушка чёрных ниток с торчащим из неё игольным ушком.

- Ага, вот они! - торжествующе воскликнула женщина, выуживая из очередного кармашка потёртую упаковку таблеток. - Под язык, под язык положи и сразу, сразу полегчает! - возбужденно затарахтела она и протянула таблетку мнимому больному. Саныч удивленно смотрел на неё.

- Что, уже прошло? - растерянно спросила она и тут же вспомнила предупреждение Сергеича о хитрости этого типа. Он её обманул! Прикинулся больным, чтоб поиздеваться над старой дурой. Фёдоровна мигом вскипела. - Ты, что шутки со мной шутить вздумал? Я чуть разрыв сердца не получила! Правильно Серёжа меня предупреждал. Поделом мне, старой дуре. Пожалела, раскудахталась! Бандюга! - трясущейся рукой Фёдоровна сунула валидол себе в рот.

Саныч, которого её прикосновение выдернуло из состояния глубокого транса, не понимал, что происходит. Слова Фёдоровны были для него просто бессмысленным набором звуков. Единственное, что имело сейчас значение - это осознание того, что он смог. Он смог это сделать! Он нашёл её! Он предупредил Иру! Он не говорил с ней словами, так как не смог их вспомнить в нужный момент, но был уверен, что она поняла смысл картинок, которые он передал ей.

Карта с метками от маркера. Ухмыляющееся лицо Кирилла. Оружие. Много оружия в багажнике чёрного джипа. Машины, выезжающие в темноту за ворота. Сама Ира, убегающая в какие-то заросли. Бегущая! Бегущая! Бегущая!

Каждая картинка указывала на угрозу, была пропитана ощущением близкой опасности, но постепенно они блекли, теряли резкость и начинали таять. Так же чувствовал себя и Саныч: блекнущим и теряющим свою сущность. Он заблудился в своём сне, стал как бы одним из его персонажей и уже почти не осознавал себя.

Фёдоровна, сама того не подозревая, вернула ему связь с собственным телом, ощущение его физической составляющей. Фактически она указала ему путь домой. И теперь, оглушённый низвержением из эфирного мира в свою старую телесную оболочку, он задыхался и страдал. Постепенно он отдышался, и большое тёмное пятно перед ним приняло форму женщины. Фёдоровны. Она что-то говорила в своей кудахтающей манере и рылась в многочисленных карманах необъятного серого передника. Как она оказалась тут? Только что, перед тем как закрыть глаза, он видел её уходящей из подвала. Он уснул? Или... Тут Саныч заметил, что крохотные окошки под потолком подвала уже не чёрные, как ночью, а золотые как днём. Сколько же он проспал? Саныч ужаснулся: вполне возможно бандиты уже нашли убежище Иришки и сейчас там кипит сражение. Только бы её не схватили! Саныч судорожно вздохнул.

О чём там квохчет эта старая наседка? Валидол? Зачем ему валидол? А вот ей бы он не помешал: ишь какая бледная. А! Значит он бандюга?! Сейчас она узнает, кто тут действительно бандюга. И Саныч, забыв об угрозах командира, вывалил на опешившую женщину всю правду о её ненаглядном 'Серёженьке' и об остальных её 'мальчиках'. Где-то во второй трети его рассказа Фёдоровна упала в обморок, а распалённый своей ненавистью Саныч, даже не заметил этого и продолжал истерично орать, выкрикивая слово за словом, словно коммунист на митинге, словно питбуль в яме. А когда закончил, то почувствовал, что теперь ему действительно нужен валидол. Тяжело дыша, он замолчал и непонимающе уставился на распростёртое на бетонном полу тучное тело в цветастом платье и сером переднике со множеством карманов. Только сейчас до него дошло, что он сотворил. Свою злобу, свою боль и унижение он вытолкнул на эту ни в чём не повинную душу. Проткнул отравленной иглой доброе отзывчивое сердце. Он убил Фёдоровну! Она мертва по его вине. Саныч снова закричал, но это уже был не вопли ярости, а вой грешника, которого дьявол окунал в котел с кипящей смолой.

Полуденный луч проник через оконце подвала и упал на лицо Фёдоровны, высветив каждую синюю прожилку на её изжелта-бледной, пористой коже. Сквозь сомкнутые веки свет попал на сетчатку и зрачок глаза рефлекторно сузился. Это привело женщину в чувство. Она плотно зажмурила глаза и прикрыла их рукой. Голова просто раскалывается, а тут ещё этот свет! Не отрывая затылка от пола, Фёдоровна начала шарить по карманам в поисках валидола. С чего бы утром у неё так болело сердце? Где же эти чёртовы таблетки? Пальцы нащупывали в карманах всякий хлам, а упаковка с валидолом как будто провалилась сквозь землю.

И вовсе она не провалилась. Она просто упала на пол. Выпала из её пальцев и упала вниз. Вот и всё. Её нет в карманах, потому, что она лежит сейчас на сером и холодном бетонном полу в подвале, где-то здесь, рядом с ней самой, тоже лежащей на этом же твёрдом и просто ледяном бетонном полу.

Теперь женщина принялась шарить руками вокруг себя. Натруженные шершавые ладони мягко шелестели, касаясь ещё более шершавой поверхности пола. Действительно, бетонный пол. И чего, спрашивается, она разлеглась тут? У неё же больные почки и радикулит.

А! Она же упала, как и её таблетки, взяла и упала на этот гадкий грязный пол, да ещё и ударилась бедром об табуретку. Поэтому, у неё болят не только голова и сердце, а ещё и нога.

И всё из-за этого старого кретина. Ну, надо же было так напугать её! Прикинулся умирающим, а она, дура, поверила, таблетку ему искала. Да где же этот чёртов валидол?

Фёдоровна рискнула повернуть голову и приоткрыла один глаз. Прямо перед своим лицом она увидела упаковку таблеток, но чтобы их поднять ей пришлось перевернуться на бок и дотянуться до них правой рукой. Лежать на левом боку было тяжело, и она снова откинулась на спину. Надоедливый лучик уже успел переместиться куда-то вверх, и больше не слепил глаза. Фёдоровна отправила в рот сразу две таблетки со вкусом ментола и принялась старательно их рассасывать. На её счастье, в ближайшие двадцать минут она не вспомнила событий, приведших к её обмороку, и истрёпанное сердце получило так необходимую ему передышку.

Почувствовав некоторое облегчение, Фёдоровна решила, что её бедным больным почкам и пояснице вполне достаточно лежать на холодном полу, и попробовала встать. Охая и постанывая, она снова перевернулась на бок, потом на живот и встала на четвереньки. Немного постояла так, отдыхая. После этого она смогла подняться на колени и, оперевшись рукой об одно из них, тяжело поднялась на ноги. Так встают с пола старые люди. Старые и больные люди, которым некому помочь, кроме них самих.

Фёдоровне сразу же захотелось сесть, но, оказывается, проклятый табурет тоже решил поиграть в эту игру и валялся, опрокинутый, на полу. Наклониться, чтобы поднять его, у женщины не было сил, и она осталась стоять, слегка покачиваясь от слабости и головокружения. Спустя десять минут она всё же нашла в себе силы поставить табурет на ножки. Как только она уселась на него, ей сразу же полегчало.

Теперь Фёдоровна вспомнила и о Саныче, из-за которого с ней приключилась эта оказия. Она подняла глаза и буквально наткнулась на его полубезумный взгляд. У мужика был такой вид, будто бы он только что проснулся с перепоя и страдал жутким похмельем. Глаза его были красные, дикие, и смотрел Саныч на неё так, словно она превратилась в какого-то жуткого монстра или в приведение. Если б Фёдоровна не знала, что Саныч сидит прикованный к железной трубе, то подумала бы, что дед раздобыл где-то водочки и накушался ею аж до белой горячки. С ним явно было что-то не так.

- Чего уставился-то, а? - сердито спросила она. - Опять за свои штучки взялся, поганец старый? Чуть в могилу меня не отправил, идиотина несчастная! - Фёдоровна захрустела упаковкой валидола и демонстративно отправила в рот ещё одну таблетку. Саныч внезапно заулыбался, совершенно беззлобно и как-то по-глупому, словно действительно был изрядно пьяненький. Потом он облизал пересохшие губы и заговорил какими-то загадками.

- Прости меня, Фёдоровна, - хрипло прокаркал он и снова облизал губы. - Я старый брехун, типуна мне на язык. Ты не поверила? Ну и правильно - то всё брехня. То я со злобы словами накидал. Старый дурак!

- О чём это ты? - удивлённо спросила женщина. Разве он вообще говорил что-то? Наоборот, он сидел и молчал, не реагируя на её оклики. Именно поэтому она занервничала и, заторопившись к нему, споткнулась об этот проклятый табурет и упала так, что потеряла на несколько минут сознание. Но тут она вспомнила солнечный лучик, разбудивший её, и поняла, что должно быть, прошло не несколько минут, а гораздо больше времени. Да и не спотыкалась она об табурет. Нет, она просто упала на него. Теперь она вспомнила как, уже падая, подумала, что непременно расшибётся об него. А падала она, потому, что ей стало плохо... ей стало плохо от того, что рассказал ей Саныч о Серёже, о Кирилле и об остальных хлопцах. Он говорил, что... Ох! Нет! Не может этого быть!

Фёдоровна почувствовала, как сердце её сначала замерло в груди, а потом снова забилось, но с таким надрывом, что каждый его удар казался последним. Под лопатку вонзилась раскалённая добела игла, и женщина почувствовала, что вот-вот снова потеряет сознание. Она заставила себя выпрямиться на табурете и, не обращая внимания на то, что каждый вдох отдавался острой болью в груди, задышала глубоко и ровно. Вскоре сердце успокоилось, дышать стало легче. Фёдоровна осознала, что слышит испуганный голос Саныча, который звал её по имени, спрашивал, что с ней.

- Фёдоровна, шо с тобой? Погано? Фёдоровна! слышишь, Фёдоровна?

- Помолчи, - слабым голосом ответила она. Голова раскалывалась от боли, и даже думать было больно, но она спросила. - Это всё правда?

- Типуна тебе на язык! - закричал Саныч. - Нет, я всё придумал!

- Значит правда, - из глаз женщины ручьём полились слёзы. - Господи, какой ужас. Бедная девочка. Бедная малышка! Как же они могли? - и она разрыдалась.

- Забудь про всё, Фёдоровна, - устало сказал Саныч. - Забудь, потому что ничего тут уже не сделаешь. Лучше молись Богу, шоб они Ирочку не схватили, а с ней и других женщин.

- Так вот куда они поехали? - воскликнула Фёдоровна. До этого момента она как-то не увязывала воедино раннюю поездку всех парней да ещё вместе с девкой и рассказ Саныча. Теперь всё стало на свои места, и её охватил ужас. - Господь не допустит этого! - не очень уверенно сказала она и тут же подумала, что раз Господь допустил такое раньше, то почему бы ему опять не закрыть на это глаза. Да и как вообще можно надеяться на Господа, после этого ужасного красного мора? Может быть, Бога тоже сразили красные споры? А на его месте теперь сидит тот, другой, кому красное к лицу?

- Да, и я так думаю, - отозвался Саныч со своего места, и в его голосе чувствовалось такое убеждение, что Фёдоровна невольно вскинула на него заплаканные глаза.

Сейчас он показался ей вовсе не пьяным, а просто неимоверно усталым и больным стариком. Не только она уже в летах, не только у неё старое и изношенное сердце. Кряхтя, женщина встала, и, волоча табурет за собой, медленно перебралась поближе к Санычу. У неё оставались ещё две таблетки валидола, и она заставила его взять их под язык.

Некоторое время они молчали. Возможно молились. А может быть просто отдыхали. Потом Фёдоровна стала расспрашивать его о прошлом, откуда родом и как жил до Пыления. Сначала неохотно и односложно, а потом, словно забывшись, Саныч поведал ей про свою жизнь.

Сейчас ему было шестьдесят шесть. Родился и вырос он в Глееватке, что за сорок километров от города. Его детство было счастливым, пока отец не подхватил туберкулёз костей и не умер от него через два года. Тогда всё пошло прахом. Два старших брата не хотели гнуть спины за копейки, обрабатывая землю, и подались в город. Там сельским парням без образования был только один путь - в шахту. Вскоре среднего - Митьку - насмерть зашибла крепёжная балка при обвале, а старший - Иван - попал в плохую компанию и закончил свои дни на 'дурке' от белой горячки. Саша с мамой остались одни, но семейные беды на этом не кончились. Когда он учился в восьмом классе, мама заболела рассеянным склерозом и получила нерабочую группу по инвалидности. Ей пришлось уволиться с должности доярки и жить на крошечную пенсию, которой на них двоих катастрофически не хватало. На следующий год у неё отказали ноги и на Сашу легли все заботы о матери и по ведению хозяйства.

Несмотря на прогнозы врачей, она прожила полностью парализованная ещё долгие шестнадцать лет, отобрав у сына надежду на дальнейшее образование и лучшую судьбу. Похоронив мать, он побоялся повесить новое ярмо на свою шею и промыкался холостым до самой старости.

Оставшись после Пыления единственным выжившим в родном селе, поневоле он стал задумываться, почему столько достойных людей умерло, а он по-прежнему жив. Может быть то, ради чего Господь держит его на земле, ещё не свершилось? А может быть он так и умрёт бесполезным жалким червём, способным только пресмыкаться по земле и оставлять после себя кучки перегноя? Теперь Саныч задал этот вопрос Фёдоровне, но она лишь пожала плечами. Саныч помолчал, а потом продолжил свой рассказ.

Будучи одиноким, он не испытал того потрясения от одновременной утраты всех своих близких, которое довелось пережить большинству других выживших. Когда пыльца осела, он стал бродить от хаты к хате, от села к селу, и везде находил только покрытые Грибницей трупы людей и животных. Лето началось с засухи, и оставшиеся без полива сады и огороды очень быстро погибли. Санычу приходилось довольствоваться однообразным меню из каш и консервированных овощей, которые он находил на кухонных полках и в погребах своих односельчан. На четвертые сутки после окончания пыления Саныч решил идти в город, где он надеялся найти не только еду, но компанию.

Выйдя ещё затемно, часам к трём дня он отмахал сорок километров и вошёл в черту города. У него не было чёткого плана действий и, принявшись бесцельно бродить по улицам, он вскоре совершенно заблудился и стал поддаваться панике. И было от чего!

В его селе мертвецы не валялись, где попало, словно заснувшие на солнышке бомжи. Многих своих друзей и соседей он лично похоронил на сельском кладбище. Здесь же, в железобетонных коробках многоэтажек, лежали тысячи неубранных трупов. В каждом дворе, под каждым деревом были могилы, некоторые из которых остались не закопанными, как будто люди рыли их для себя сами, а потом валились в них замертво. Весь город превратился в кладбище, а дома в склепы. Стояла жуткая мёртвая тишина, которая вместе с одуряющей жарой, так давили на психику, что вскоре Саныч окончательно потерял над собой контроль и принялся метаться в поисках выхода из железобетонного лабиринта спальных районов. И вот, когда в просвете между домами уже виднелась широкая магистраль проезжей части и пестрели яркие вывески магазинов по красной линии, где-то позади него, во дворах, раздался звук. Звук подействовал на него, как свет автомобильных фар действует на зайца ночью на дороге - он оцепенел.

Звук повторялся снова и снова с настойчивостью капающей воды. И внезапно Саныч понял, что появление звука в этот безветренный день может означать только одно: здесь есть кто-то живой. И тогда он развернулся и побежал обратно, в глубину мёртвого лабиринта, из которого только что так стремился вырваться.

Бетонные стены отражали звук во всех направлениях, и эхо от него металось от одного дома к другому, кружась вокруг Саныча, словно неуловимая завируха. Теперь мужчину мучила другая мысль: если звук прекратится, то он никогда не найдёт его источник в этом проклятом лабиринте. Саныч бегал между домами, обливаясь потом и чувствуя, что его сейчас хватит удар. И в тот момент, когда он уже готов был сдаться, перед ним открылась просторная детская площадка, на которой словно маятник от часов, раскачивались ужасно ржавые и ужасно скрипучие железные качели. На их деревянном сидении во весь рост стояла щуплая детская фигурка и заставляла качели взлетать всё выше и выше, выше и выше, чтобы те сделали 'полное солнце', если говорить языком маленького народца.

Единственная мысль, пришедшая Санычу в голову на тот момент, была о том, что ребёнок ещё слишком мал для таких упражнений и может сорваться. И стоило ему только подумать об этом, как именно это и случилось.

Качели сделали полный оборот, и когда сидение на миг зависло в самой высокой точке над несущей осью, мальчик сорвался и плашмя грохнулся на землю. По инерции качели совершили ещё один полный оборот, и тяжёлое деревянное сидение пронеслось совсем близко над распростёртым в пыли телом.

Саныч понял, что если ребёнок остался жив и вздумает приподняться, то седушка, заключённая в металлическую раму, размозжит ему голову. Эта мысль заставила его броситься вперёд и на лету остановить снова несущееся вверх качели. Он растянул какие-то мышцы в спине и ушиб правое запястье, но в тот момент это не имело значения. С колотящимся сердцем он склонился над ребёнком и принялся осторожно ощупывать его руками в поисках переломов. Их не было. По крайней мере, Санычу так показалось.

Он рискнул поднять бесчувственного мальчика на руки и перенести его в тень дерева, где стоял железный стол для игры в пинг-понг. Он положил мальчика на этот стол и смочил ему лицо водой из своей фляги. И тогда убедился, что Бог всё-таки есть потому, что ребёнок быстро пришёл в себя, и у него не оказалось никаких опасных травм. Это было просто чудо, поскольку малыш рухнул с пятиметровой высоты на твёрдокаменную землю, и Саныч мог поклясться, что слышал, как хрустнули его кости. И он не имел ни малейшего понятия, что бы он делал, если бы они действительно сломались. А теперь мальчик неподвижно лежал и смотрел на него своими странными, слишком тёмными и слишком большими глазами. Саныч не знал, как истолковать этот взгляд, но он был так рад, что мальчонка остался жив и, что он, Саныч, теперь не одинок, что порывисто обнял его за худенькие плечики и прижал к своей груди. Спустя несколько секунд пацанёнок уткнулся ему в плечо и разревелся. Так Саныч обрел сына.

Его звали Данил, и он уже с неделю был круглым сиротой. После смерти родителей его приютили соседи. Но и их семью не пощадила ужасная хворь, и вскоре мальчик повторно остался в одиночестве. Когда умерла тётя Галя - соседка с верхнего этажа, наверное, только ради него и продержавшаяся дольше всех остальных жильцов в доме, он поселился на улице в игрушечном домике, стоящем на детской площадке. В нём было голо и грязно, зато не было призраков, которые пугали его в родительской квартире. Туда он возвращался только затем, чтобы взять очередную бутылку минеральной воды и столько упаковок Мивины, сколько умещалось в карманах его шорт и в руках. После этого летел с шестого этажа по лестнице, словно за ним гнались черти, и бросался к этим качелям. Их ржавый скрип разрывал оглушающе-ватную тишину вокруг и прогонял призраков обратно в тёмные пещеры подъездов. Стремительное качание давало Данилу ощущение того, что он птица и может улететь из этого ужасного места в заоблачный мир, где его ждут родители.

С каждым днём у него получалось взлетать все выше и выше, а вчера он сделал 'полное солнце', и если бы Антон из соседнего подъезда мог это увидеть, то наверняка перестал бы дразнить его 'Пёсой' за странные глаза. Сегодня Данил хотел побить свой рекорд и сделать 'двойное полное солнце', но потные ладони соскользнули с железных прутов, на которых висело сидение и он упал. Если бы не Саныч, то он разбился бы насмерть при следующей попытке взлететь.

Иру они заметили первыми. Это случилось спустя два дня после их знакомства в десятке кварталов от Даниного двора. Девочка выглядела насмерть перепуганной и постоянно озиралась по сторонам, как будто всюду ей мерещились чудовища. Сан Саныч подумал, что внезапное появление лохматого мужика может окончательно перепугать малышку, и она скроется от них в лабиринте старых хрущевских дворов.

Проблему разрешил Данил. Он просто подошёл к девочке и спросил, как её зовут. Она машинально ответила и так же машинально задала встречный вопрос. Данил представился и попросил открыть ему бутылку с лимонадом, у которой была слишком туго завинчена крышечка.

Явная слабость мальчика и его небольшой рост успокоили девочку-подростка, и она почувствовала себя гораздо увереннее. Они выпили лимонад и вместе прикончили коробку шоколадных вафель, только тогда Данил предложил Ире познакомиться с Сан Санычем. Сначала она встревожилась, но потом подумала, что раз этот мужчина с Данилом, то боятся нечего. И вскоре они вместе ужинали распаренным в кипятке порошковым картофельным пюре с консервированными сардинами и маринованными огурчиками из фирменной банки. Потом закусили мятными пряниками, запивая их горячим какао, и впервые после Пыления почувствовали себя если не счастливыми, то хотя бы близкими к этому.

Втроём они больше не боялись оставаться в мёртвом городе и стали собирать припасы для поездки в родное село Сан Саныча. Они не спешили и часто отвлекались на игры и отдых. Ох, как же он ненавидел себя потом за эту беспечность! Он оттягивал время отъезда в надежде, что повстречает ещё каких-нибудь людей. И он, таки, повстречал их! Только словом 'люди' их нельзя было называть, ибо это были монстры в человечьем обличии.

Если бы Санычу не взбрело в голову разбить свой лагерь на таком видном месте, они бы просто проехали мимо на своих пыльных машинах и всё бы обошлось. Однако всё случилось так, как случилось, и когда Саныч доверчиво раскрыл объятья и шагнул навстречу улыбающимся парням, они нацелили свои автоматы ему в грудь. Он оцепенел и время остановилось.

Словно мартышка перед питоном Каа в руинах разрушенного города, он опустился на колени и застыл в этой позе перед дулом чёрного АКМ. И не шевельнулся на протяжении всего того времени, пока бандиты по очереди насиловали Иру.

Старик заплакал, склонившись к полу настолько низко, насколько позволяли прикованные к трубе руки. Фёдоровна стала гладить его по напряжённым и вздрагивающим в такт всхлипам плечам.

- Ну, полно тебе, Саныч. Былого не воротишь, - украдкой, она утёрла глаза. - Но теперь нас с тобой двое и мы не позволим им причинить девочке вред.

- Фёдоровна, милая, да что ж мы можем сделать? - сквозь рыдания проговорил Саныч. - Я старый трусливый дед, а ты всего лишь слабая старуха.

- Чтобы подсыпать в тарелки яду, много силы не надо, - неожиданно жёстко сказала Фёдоровна. И от её тона по спине Саныча побежали мурашки.

- И ты сможешь? - спросил он и посмотрел на возвышающуюся над ним на табурете, старую женщину и понял, что не хочет слышать ответа.

- Ради девочки, смогу! - решительно ответила она и больше они не разговаривали.

К счастью, Фёдоровне не пришлось испытывать себя и подсыпать яд в борщ бандитам. Они вернулись поздно ночью без пленников, злые и усталые. Проведя на ногах почти полные сутки, командир утратил свою обычную проницательность и не заглянул в подвал к арестанту. Выпустить Саныча и успокоить Фёдоровну он поручил Кириллу, а тот, в свою очередь, перепоручил дело Витьку.

Засыпая на ходу, Витёк ввалился в подвал и махнул старухе, чтоб выходила, а о Саныче он вообще забыл. То, что Фёдоровна находилась подле арестанта, его не насторожило. Её бледность и ожесточённый взгляд, которым она смерила его, приблизившись вплотную, тоже были им успешно не замечены, и у старухи появилось время до конца ночи, чтобы обдумать всё и подготовить себя к утренней встрече с негодяями.

Они вернулись, несолоно хлебавши, значит, радикальных мер пока не требуется. Она старая и насквозь больная и даже, если они с Санычем убегут от бандитов, пережить грядущую зиму будет нешуточным испытанием для их старости. Другое дело здесь. Пока они нужны бандитам, им будет и тепло, и сытно, и безопасно. А когда появятся новые пленники (а она была уверенна, что они появятся и очень скоро), они с Санычем помогут им, чем смогут. Возможно, Гришка перейдет на их сторону. А может быть, со временем, и Кирилл образумится - ведь неплохой вроде парень.

Фёдоровна почти пятьдесят лет проработала няней в детском саду и ей тяжело было смириться с тем, что некоторые дети вырастают в таких вот законченных подонков. Как это случается и по чьей вине чистые детские души начинают темнеть и утяжеляться от грязи, она не знала, но продолжала верить, что то светлое и прекрасное, что остается в человеке от ребёнка, всегда можно возродить. Если только он сам того очень захочет... .