Город сестёр

Глава 19.

На въезде в полис наряд КПП остановил пепелац и потребовал прицеп оставить за воротами. Бабка объясняла, что это не тот прицеп. Что этот — не заминирован. Что никакой опасности городу нет. Что она же не дура — тащить по городу бомбу. Много чего объясняла…

Дежурные долго и недоверчиво осматривали и щупали неваляшку.

— А это что? — старший ткнул в ризограф.

— Стиральная машина, — объяснила Бабка.

— Откройте, мне надо посмотреть.

Распаковали ризограф.

— Странная какая–то стиральная машина.

— Шмуц, ты не суди по достижениям своей техники. Это же полный автомат.

Шмуц ещё долго тянул время и согласился пропустить поезд только тогда, когда Бабка погрозила пожаловаться Алмазу.

Она нервно заплатила за въезд, и повела машину домой.

Короткий и Шило занесли баулы с игрушками в Ольгин дом. Следом Скорый тащил велосипед. Всем было интересно — как ребёнок отреагирует на подарки.

Но — увы. Ребёнок уже спал.

Беда первым делом обняла и чмокнула в щёку Шило.

Бабка подняла брови, округлила глаза и помотала головой. Мол — Ну и ну.

А Пашка вытащил из рюкзака три фотографии в рамках, протянул Марие. Она положила эти фотки на стол и долго смотрела на них, капая слезами. После прижалась к Скорому. Прошептала:

— Спасибо, Паша.

Ванесса как–то улыбчиво и по–доброму смотрела на прибывших, прислонившись к косяку и сложив руки на груди.

Ольга засуетилась.

— Давайте за стол.

— Ой, нет, Оленька. Я, например, не хочу.

Шило прямо возмутился:

— Бабка, ты почему всё за нас решаешь?! Ну ладно в походе. А тут–то?… Пойдем Оля, я похлебаю чайку. А Фукс, кстати, где?

— Ой, вы знаете — что тут было!

И Ольга с Марией наперебой начали описывать ужасы затмения, похолодания и песни тварей.

— Я так волновалась, что вы там замёрзнете. В поле. В открытой машине, — сетовала Ольга.

А Машка, как–то спокойно сообщила.

— А я нисколько не волновалась. Наши мужики из любой неприятности выкрутятся. Ещё и прибыль ухитрятся получить.

— М–м–м! — замычал Шило, крутя пальцами. Прожевал и объявил:

— Мы холод у Скорого в бане пересидели. Как на курорте. Кстати, роскошно Скорый живёт, блин… То есть — жил. А потом целую кучу тварей выпотрошили, пока они от затмения не отошли. Потом… А! Бля! Танька!

— Тьфу, ты чёрт, — вспомнила Бабка. — Девка–то, так в машине и сидит. Пойду…

— Сиди. Я приведу, — остановил Скорый. Укорил. — Я уж думал, что и не вспомните.

Вышел к луноходу. Девушка сидела в машине тихо, как мышка. Пашка похвалил:

— Не сбежала? Молодец. Это тоже своего рода проверка. Тут у нас в рабыни можно попасть, как дважды два. Знаешь, Танечка, я тебе скажу по секрету, ты держись Бабки и её команды. У нас — всё по–человечески. Больше такого отношения ты нигде не найдёшь. Поняла? Нигде.

— Вот это всё… Это было по–человечески?! — удивилась Таня.

— Да, девочка. Да. Тебя заставили сразу понять, что тут всё очень жестоко. Чтобы иллюзий не осталось. Совсем. Ну, давай золушка ручку. Выходи из кареты. Пойдём, введу тебя в семью.

— А тебя зовут?…

— Меня зовут — «Скорый».

— А по–настоящему.

— Павлом. Пошли, Танечка.

— Подожди, Паша. Я почему–то чувствую, как люди ко мне относятся. Что–то внутри у меня изменилось… Изо всех, только ты ко мне относишься нормально, как к человеку. Остальным я безразлична.

Пашка насторожился. Девочка ментат?

— Тань, что я сейчас думаю?

— Не знаю, — удивилась Танечка.

— А что я чувствую?

— Ты устал. И голодный.

— Пошли, Тань. А то там всё съедят и выпьют.

— А тебя что — не удивляет, что я чувствую других?

Пашка отмахнулся:

— Ай, Тань, уж поверь мне — тут удивляться нечему. Тут и похлеще бывает.

Завёл найдёныша.

— Вот! «Она звалась Татьяной»!

Танечка стеснительно поздоровалась.

— Давай к столу, — пригласила Ольга.

Снова расселись.

— Саша, — рассказывала Ольга, — народ спасал от холода. Патруль носился по улицам и всех загоняли в помещения. Четыре человека замёрзли.

— А как это они ухитрились? — удивился Шило.

— Под спеком. Кольнулись и ничего не чувствовали. Когда их патруль нашёл — уже было поздно. Саша на дежурстве пальцы на ногах обморозил. К знахарю ходил. Пальцы отрезали. Я его дома оставляла. Поругались даже. Он тряпок в берцы напихал, обрубки свои туда засунул и опять на службу! Ну, вот что ты с ним будешь делать?!… Пилот,… Помнишь, Бабка, Пилота?… Так у того, на одной руке пальцы тоже отрезали. Когда этих нариков в машину грузили, он за железяку какую–то схватился, пальцы сразу заледенели. Когда всё это началось, ох, мы все и перепугались. Я давай печи топить…

Просидели за столом битый час. Рассказывали свои приключения.

Собрались идти спать. Хоть было ещё довольно светло. Весь режим сбился. Как теперь ребёнок будет? Непонятно.

Мария спросила по дороге:

— Бабка, а у нас запасные кровати есть?

— Да. В кладовке. И кровати, и матрасы, и бельё.

— Ну, тогда одну койку занесите ко мне в комнату. Таню нельзя одну оставлять. Будет у меня жить.

Так и сделали. В купе, вытянутом в длину, вторая койка легко поместилась.

Бабка отвела Беду в сторонку и спросила:

— Про режим секретности помнишь? Танька, она не в нашей бригаде. Так что…

Потом, по половой принадлежности, блин, сходили группами в душ, и разбрелись по комнатам. Только Шило ушёл в Машкину комнату с гитарой. Он долго там девчонкам что–то наигрывал и напевал.

Бабка заглянула к Пашке.

— Вечерние процедуры! Клизма, горчичники, болезненные уколы, кровь из пальца.

— Нет, спасибо, — отказался Дугин.

— А я настаиваю… — хохотнула Бабка. — На вот — держи.

И протянула ему красную жемчужину. Пашка положил в рот, запил раствором гороха. Начальник пошла дальше по комнатам со своей шуткой.

Минут на десять задержалась в комнате Беды, тоже послушала Шиловские песни.

Пашка потянулся своим даром к Марии, прощупал организм. Всё в порядке. Здоровая девочка. Мозги полыхают удовольствием и ещё чем–то таким… Специфическим, непонятным.

Пригляделся повнимательней. Так это же ей Шило нравится! Она получает удовольствие от его песен… И от того, что он рядом.

Потом Дугин прощупал новенькую. Немного плеснул силы в её ослабленный организм. Подстегнул регенерацию. Подумал — сейчас есть захочет.

И точно. В коридоре тихонько зашуршали, затопали, заскрипели половицами.

Он встал, осторожно выглянул в коридор. Вся бессонная команда, не включая свет, вытащила из холодильника утренние бутерброды и полуночничала. Особенно на еду налегала Татьяна. Тихонько переговаривались в темноте.

Новенькая спрашивала что–то. Мария отвечала.

Пашка прислушался.

— Беда, а тебе тоже приходилось убивать этих… Тварей?

Машка помолчала. Видимо припоминала. Потом ответила:

— Нет, Тань. Тварей, не приходилось.

— А кого? Людей, что ли?!

Шило объяснил:

— Она бандитов стреляла.

Татьяна ахнула:

— Из ружья?

Мария спокойно и авторитетно поправила.

— Не из ружья, а из автомата.

Шило похвалил:

— Беда у нас стреляет как бог… То есть, как богиня… С двухсот метров водителю в движущейся машине — точно в переносицу. Любо–дорого посмотреть.

— А у тебя и автомат есть?

— Конечно, Тань. И автомат, и пистолет, и большой нож, и маленький. Тут все вооружены…

Пашка тихонько хмыкнул и полез под одеяло. И почти сразу же уснул.

Проснулся затемно. Поматерился. Немного.

— Устроили, сволочи, смену часовых поясов! …! …!

Потелепался в сортир. Проходя мимо Машкиной комнаты, по привычке заглянул. Татьяна разбросавшись спала на койке у окна. Кровать Беды пустовала.

— Опять на крыше сидят, что ли?

Прислушался. Нет, всё тихо. Осторожно подошёл к купе Шила, заглянул, удовлетворённо хмыкнул. Мария спала, положив голову на Ромкино плечо. Дело вроде наладилось. Уж влюблённый человек о суициде думать не станет. И пошел по своим делам.

Полежав ещё немного, он понял, что уже не уснёт. И взялся чистить оружие.

Минут через двадцать заглянул Шило, в одних трусах.

— Можно?

— Заходи.

— Я это. Чайник поставил.

— Нормально.

— Слушай, Скорый, я спросить хотел…

— Спрашивай.

— Ты же намного дольше меня прожил.

— Я, Шило, не виноват.

— Ты зря прикалываешься. У меня дело серьёзное.

— Так ты не ходи вокруг да около. Выкладывай.

Шило пару раз вздохнул, как перед нырком, и «выложил»:

— Она — девушка.

— Кто, Машка?… Хм… Я и не предполагал… Ну? И что?

— Что, что! Я не знаю — что делать.

— То есть — как это? Как это «не знаешь»?

Шило сел на край кровати, облокотился на спинку, подпер голову рукой.

— Чёрт… Я уже и сон потерял и аппетит.

Пашка посмотрел с удивлением на товарища. Это он то — «потерял аппетит»? Не заметно.

— Шило, а у тебя разве раньше ни с кем не было?

Шило горько махнул рукой.

— У меня раньше были одни какие–то… Какие–то ресторанные шалавы. Которые шампанское вёдрами хлещут и водкой запивают. Всё у меня было… Но вот так вот — никогда. Прикидываешь?

— А что ты хочешь от меня узнать. Мне кажется, ты и сам знаешь — что делать.

— Скорый, я боюсь, бля, напортачить. Я страшно боюсь. Я хочу, чтобы у нас всё было ладно… Чтобы чисто всё было и радостно. Красиво, чтобы!… А ты же как–то… Вроде — умней… Вот ты мне с гитарой подсказал. И смотри ты — ведь и правда, получилось.

— Ну, ладно. Давай разработаем стратегию. Значит так… Тебе сначала надо приучить её к мысли, что ты не опасен. Девушки всегда боятся «первого раза». Нужно сделать так, чтобы она не боялась. Покажи ей, что для тебя важнее она сама, а не секс с ней. Понял?

— Хм… Понять–то понял. А как это сделать?

— Пусть привыкнет, что ты ласкаешь её тело, не посягая на её невинность. Пусть поймёт, что тебе это доставляет удовольствие. Обцеловывай её с ног до головы. Женщины от этого млеют. Только не раздевай. Понял? Бельё для женщины, это последняя… последний рубеж защиты.

— А если она обидится?

— Ну, так ты же ей руки–то заламывать не собираешься. Не понравится, значит не надо. Начинай вести умные разговоры. Но она тебе доверяет. Не может ей такое не понравиться.

— То есть, сверху вниз и обратно.

— Да, Шило, да. Каждый пальчик. И на руках, и на ногах. Каждый сантиметр тела. Три ночи подряд. Только границу не переступай.

— Границу?

— Ну конечно. Бельё! Бельё — это граница.

— Ну, хорошо. А дальше?

— Дальше раздеваешь. Сначала пытаешься снять «верх». На следующий день — «низ». Если тебе не позволяют этого делать — отступаешь и делаешь то, что позволяли раньше. Это значит, что девушка ещё не готова.

Скорый подумал ещё немного, потом сформулировал:

— Тут принцип такой — пытаешься перешагнуть какую–то черту, если не позволяют, значит, предыдущий этап не закончен. Делаешь шаг назад. Потом снова пытаешься. И вот так… как маятник, двигаешься вперёд.

— Вот оно как…

Шило долго сидел молча. Пашка собрал АПС и достал второй.

— Это прямо как работа, — сделал вывод Шило.

— Любовь, Рома, это и есть работа…

— Ладно. Хорошо. Вот я её раздел… И…

— Ласкаешь то, что раздел. Губами, пальцами, языком.

— Что, везде? Губами и языком?

— А что, у тебя какие–то предубеждения насчёт этого?

— Нет… Просто я никогда так не делал. Я и не думал, что так можно. А она не обидится?

— Уж если она тебе это позволит, то точно — не обидится.

Шило снова умолк переваривая информацию.

— А… Вот… Как это делается? Ну… Конкретно.

И Пашка, надраивая ершом ствол Стечи, начал объяснять Шиле устройство женщины.

В конце лекции, добавил.

— Тут, друг мой, есть ещё одна опасность. Девчонки, они же дуры. Они же часто отдаются только для того, чтобы тебе доставить удовольствие. Жертвуют собой, понимаешь? Постарайся не попасться на этот соблазн. Как определить, что женщина «готова», я тебе рассказал.

Шило посетовал:

— Это же какая–то… Это какой–то другой мир. Я об этом даже не задумывался. Это же, — как сложно!

— Зато как интересно и приятно. Знаешь, какой кайф, когда ты любимой женщине доставил удовольствие! Пусть даже сам и не получил…

Тут в купе просунула голову Беда.

— Вы чего бубните?

— Машенька, — заквохтал вокруг неё Шило, — мы тебя разбудили? Прости, солнышко. Пошли досыпать.

— Да я уже выспалась. Мне интересно — чего это вы тут без меня решаете. Может, я чего подскажу.

— Мы собрались чай пить, — разрядил обстановку Скорый. А Шило подскочил и умчался на кухню.

— Чего он тут рассказывал? — спросила подозрительно Беда.

— Фактически, он просил твоей руки.

Беда удивлённо вскинула глаза на Пашку.

— Серьёзно?

— Да уж, куда серьёзней.

— А ты что?

— Машенька, я же не могу распоряжаться твоей жизнью. Давай ты сама решишь, с кем тебе связывать свою судьбу. Ну? Рыженькая ты моя красавица.

Мария села на освободившееся место.

— Знаешь, Паш, я только тут поняла, как плохо, как неправильно я жила.

— Ну–ну?

— Я всегда думала, что я страшная, конопатая, рыжая. А тут все говорят наоборот. Все говорят, что я красивая. Там, на земле, я бы это списала на простую вежливость. Но я же ментат! Я же вижу, что они искренне!

Мария загрустила. Потом встрепенулась.

— А если я с Шилом… Ну, типа поженимся. Ты же меня не бросишь? И не обидишься?

Он обнял девушку.

— Маша, я всегда на твоей стороне. Я постараюсь всегда быть рядом. А Шило… Он хороший мужик. Жизнь его помяла, покалечила, но он ухитрился остаться добрым человеком.

— Паша, он так поёт… Он так читает стихи… Я, рядом с ним…

Тут пришёл объект обсуждения.

— Готово. Пошли, позавтракаем.

Они сели за стол, мужики в трусах, Мария в крошечном топике и трикотажных шортиках, и принялись жевать нарезанные Шилом бутерброды.

За окнами забрезжило.