Год Мамонта

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ. КТО ГЛАВНЫЙ — ИСТОРИЧЕСКОЕ ИНТЕРМЕЦЦО И ЛЕГЕНДА О МАЛЬЧИКЕ ПО ИМЕНИ АХОТ

Растущая армия Кшиштофа хорошо содержалась, и это наконец сказалось на состоянии страны. Во многих деревнях начался нешуточный голод. Когда дети стали пухнуть и умирать от недостатка еды, в нескольких местах одновременно вспыхнули крестьянские восстания. Тощие, изможденные люди с граблями и топорами нападали на административные центры, убивали наместников и сбивали замки с житниц. Потенциальный император Кшиштоф действовал, как всегда, оперативно, и в короткий срок жестоко и кроваво подавил все бунты. Воины его имели приказ пленных не брать и, по возможности, уничтожать бунтовщиков вместе с семьями. Многие воины сами были из крестьян и фермеров и усомнились бы в состоятельности методов правителя, если бы не второй приказ, вменяющий полководцам нерадивых и жалостливых казнить на месте.

И все успокоилось. Действовала нехитрая арифметика Кшиштофа. Если в селении живет сто человек, и хлеба хватает только на семьдесят, в живых надо оставить пятьдесят, а излишек пойдет войску. Продовольственная проблема была таким образом временно решена, хотя Забава выразила, под влиянием мужа своего Ярислифа, всенародный протест.

Кшиштоф иногда завидовал артанцам. Лишние рты в Артании либо ликвидировались на местах без вмешательства правителя, либо гибли в междоусобицах и стычках со Славией и Ниверией.

Экспедиционный корпус из Славланда торчал в Кникиче четвертую неделю, и переговоры посланцев Кшиштофа с посланцами Князя Улегвича (и самим Улегвичем, инкогнито) велись под аккомпанимент славских походных песен. Лазутчики Кшиштофа докладывали, что многочисленные войска артанцев поттягиваются к межгорному проходу и готовы, пройдя через Кникич, напасть, но Кшиштоф только усмехался.

Зато Фалкон забеспокоился. Хок находился в Кникиче и действовал, но Хок был плохой дипломат. И если Кшиштоф тайно надеялся, что вместо того, чтобы ударить по Ниверии, артанские войска все-таки повернут в Славию, что даст ему, Кшиштофу, возможность их разбить, а потом гнать перед собой до самой Арсы, и уж там диктовать условия, украсив город славскими флагами, то Фалкон опасался прежде всего за свои границы. Недавняя реформа войск временно ослабила Ниверию и нужно было выждать время, пока новые воеводы наберутся опыта. Настроение в стране было неблагоприятное, заговорщики наглели и уже открыто выступали на Форуме, весьма небрежно маскируя обвинения и намерения, урожай на полях выдался плохой и цены подскочили, а двумя неделями ранее он поспешил арестовать Комода, и совершенно зря! Комод, конечно, разнежился, мягчая на глазах, но другого такого опытного дипломата в стране не было.

И за Комодом пришли в Сейскую Темницу Фокс и компания, и с почестями и извинениями привезли его в особняк Фалкона, где его ждал совершенно потрясающий обед, который после трехдневной вынужденной диеты показался Комоду даже вкуснее, чем он на самом деле был. Фалкон сидел рядом с извиняющимся лицом и униженно просил прощения.

— Это просто была вспышка гнева, дружище, — говорил он. — Заговорщики несколько раз упомянули ваше имя, сказали, что вы их снабжаете деньгами и советами, а тут столько всего разного на нас навалилось. Простите меня, друг мой, простите.

Комод разжалобился и обнял Фалкона. Вся его, Комода, сознательная жизнь была посвящена Фалкону. Интересы Фалкона были его интересами. Он простил.

— Нужно ехать в Кникич, не так ли? — спросил он, нарезая глендис и утирая слезы умиления.

— Да, друг мой.

— На переговоры?

— Да, но начинать все сначала поздно.

— То есть, — сказал Комод, — нужно просто подкупать посланцев.

— Да.

— Двести тысяч, — прикинул Комод.

— Не мало ли?

— Артанцы — не славы, они скромнее, — заметил Комод.

Несколько человек явились к казначею с письмом от Фалкона о двухстах тысячах. Казначей открыл все потайные двери, отпер все сундуки, чтобы они удостоверились — государственная казна пуста. Фалкон, когда ему доложили об этом, пришел в неописуемую ярость и тут же написал приказ об аресте и казни целой трети ответственных за сбор налогов.

Сверились с хранившимися в ведомстве Хока письменными доносами. Фокс в сопровождении помощника явился в резиденцию купца по имени Куз, основного конкурента Боша. Личная охрана купца, не знавшая Фокса в лицо, осведомилась, назначена ли аудиенция. Фокс и его помощник нейтрализовали и связали четверых охранников и проследовали в кабинет купца.

Купец Куз, привыкший к подобострастному отношению со стороны потенциальных должников, выразил веселое сожаление, объяснив, что таких денег у него нет, и вообще нет наличных — весь капитал в обороте. Тогда помощник встал у двери в кабинет, а Фокс выволок купца из кресла через стол и некоторое время его бил, без особой страсти. Купец очень быстро признался, что в подвале дома имеется сундук с тремя или четырьмя сотнями тысяч золотых. Помощник связал купцу руки за спиной и, выведя из дому, посадил в карету, которая отправилась к Сейской Темнице, где, предполагалось, купец расскажет об остальных своих сбережениях, а также о заговоре против Рядилища, а Фокс и помощник, с помощью двух слуг купца, вынесли сундук из подвала и погрузили на козлы другой кареты, которая с охраной из двадцати конников и Комодом внутри тут же отправилась в Кникич.

В Кникиче Комод, страдая изжогой от местной еды, нанял себе маленький незаметный дом, в который Хок с помощниками стали приводить по ночам артанских воевод, отвечавших за действия войск Улегвича, выкрадывая их по одному и возвращая до наступления утра на место, напуганных и щедро одаренных. С воевод не требовали расписок, но воеводы прекрасно понимали, что если Комоду будет нужно, он просто передаст Улегвичу их имена, а уж Улегвич без всяких расписок установит факт предательства.

На следующем совещании с воеводами Улегвич уяснил, что, поскольку в данный момент Славланд сильнее Ниверии, удар следует наносить именно по Славланду. После взятия Висуа, Ниверия постарается сдаться сама, так будет напугана. В крайнем случае можно будет послать человек сто в Астафию, чтобы арестовали Фалкона.

И Улегвич решился. Под разными предлогами посланцев Кшиштофа выслали из Кникича обратно в Славию и через некоторое время огромное артанское войско выступило по северо-восточной дороге в направлении Висуа. В это время неожиданно началась поздняя славская осень. Она начиналась неожиданно каждый год, и даже сами славы не могли к ней привыкнуть. Единственная мощеная, цементом укрепленная большая дорога построена была недавно по инициативе мужа Забавы Ярислифа и шла от Висуа на юг к ниверийской границе. Остальные дороги размыло и развезло, и артанцы передвигались через топкое месиво медленно. Улегвич понял свою ошибку очень быстро. Он привык, что сезон дождей начинается незадолго до короткой артанской зимы, и решил, что в других странах дела обстоят примерно таким же образом. Теперь отступать обратно в Кникич было поздно и опасно — в лучшем случае это грозило частичной потерей доверия артанских воинов к их военачальнику, а в худшем — неправильной интерпретацией дождей как знамения Великого Рода.

Неожиданно Улегвичу повезло. На седьмой день перехода дожди прекратились и засияло солнце, и все последующие две недели на небе не было ни облачка. Дороги подсохли, и Улегвич с войском стал быстро продвигаться вглубь Славии.

Прагматичный Кшиштоф к этому моменту уже не верил в осеннее наступление Улегвича и пребывал с небольшим экспедиционным корпусом на незаселенном севере Артании, у самых гор, где под руководством ученого по прозвищу Лейка велись раскопки и освобождаемые от пыли веков артифакты вызывали горячие споры между правителем Славии и главой археологов. Обломки мраморных статуй и остатки публичной бани поддерживали исследовательское возбуждение в обоих мужах. Чувства юмора у Лейки не было, зато его подчиненные открыто зубоскалили по поводу официальной цели экспедиции — «Народ должен знать свою историю», справедливо отмечая, что остатки древней языческой цивилизации в Артании вряд ли имеют прямое отношение к славской истории, а народу вообще все равно. Слыша шутки археологов, Кшиштоф не приходил в ярость но, напротив, краснел и оправдывался, что еще больше забавляло шутников. Курьер, прибывший из-за гор, положил конец участию Кшиштофа в исследованиях. Артанское войско быстро продвигалось к Висуа.

Взяв с собой дюжину конников, Кшиштоф устремился в Славию. Пролетев вдоль побережья Северного Моря и повернув на юго-восток, он убедился в правдивости донесения — дороги стояли сухие.

На пути артанского войска встречались иногда патрули, которые в панике бежали. Первый бой случился, когда большая часть пути была уже пройдена и до Висуа оставалось двести верст. Небольшое славское войско встретило неприятеля на поле у селения. Артанцы, поверившие в гений Улегвича и собственную непобедимость, разбили войско меньше чем за час.

Во все концы Славии спешили курьеры. Войска стягивались к столице — и явно не успевали. Двадцать тысяч воинов, охранявших столицу, не были готовы к бою. Многие дезертировали. В Висуа доходили вести из разграбленных и сожженных селений, встретившихся артанцам на пути. В столице началась паника.

Кшиштоф прибыл в столицу ночью и наорал на дрожащую от ужаса Забаву, которая знала о соотношении численности войск артанского и славского на подходах к столице.

— Что ты трясешься, дура! — кричал он. — Как людей казнить да пороть, это ты с удовольствием, а как столицу защитить — в кусты? Приезжай скорей, милый братик?

— А где ты шлялся все это время! — захлебываясь ужасом, кричала Забава. — Защищать страну — твоя обязанность! Мое дело — поддерживать культурный уровень! Ой, бедная моя головушка! Что сделают со мной эти дикари!

Кшиштоф пропустил «культурный уровень», явно слова Ярислифа, мимо ушей. Так спокойнее.

С личной охраной он выехал к войскам, стоящим в предместьях.

— Воины! — крикнул он. Его присутствие взбодрило воинов. — За нашими спинами — сердце Славии. Висуа! Там наши жены и дети! Мы положим наши жизни, но не дадим наших жен и детей на растерзание артанской швали!

«Жены и дети» в устах известного мужеложца не показались никому смешными. Войска выразили свое согласие, подняв копья верх.

Артанская лавина приблизилась к Висуа и была встречена в лоб. В добавление к «женам и детям», задние ряды славов получили приказ стрелять по бегущим и отступающим. Яростное сопротивление славов остановило артанскую лавину. Артанцы разбили шатры и приготовились ко сну, чтобы на утро со свежими силами добивать славов. О том, что малочисленное войско нападет на их армию, они не беспокоились. Но деятельный, одержимый Кшиштоф с двумястами всадниками предпринял ночную вылазку. По обыкновению, он атаковал с фланга, молча. Славы ножом прошли сквозь артанский контингент, кидая факелы, стреляя зажженными стрелами, и сметая все на своем пути. Артанцы в страхе выбежали из горящих шатров. Отряд Кшиштофа скрылся также неожиданно, как появился, и вернулся к своим, потеряв пятнадцать человек. Оставшихся пересчитали и учли поименно, обнаружив с запозданием, что Кшиштофа среди них нет.

Наутро артанец с белым флагом прибыл в лагерь славов и сообщил, что Кшиштоф взят в плен. Ему тут же предложили любой выкуп и любое количество пленных в обмен на конунга, но посол только улыбнулся зловещей артанской улыбкой. Кшиштоф под конвоем, связанный, направлялся теперь в Кникич, а оттуда в Артанию. Артанцам не нужны переговоры. Артанцы не желают даже добровольной капитуляции Висуа. Они захватят город и будут диктовать условия. Правительство Славии более не существует. Славия находится под властью Улегвича.

Выслушав эту блистательную речь, славские полководцы послали курьеров в столицу, а затем, оставив младших воевод сдерживать натиск артанцев, устремились в Висуа сами — делить власть, а может просто прятаться, смотря по обстоятельствам.

Во дворце конунга собралось срочное совещание. Дрожащую, плачущую Забаву привели под руки слуги. Толстая Услада тоже присутствовала. Был и Ярислиф, и два его незаконных шестнадцатилетних сына, один из которых был сыном Услады. Ярислиф был бледен.

Один из сыновей, с очень обиженным лицом и охотничьим арбалетом в руке, занял позицию в углу зала, в отдалении, сделав вид, что ему все это неинтересно, и вообще лучше бы он сейчас бегал бы по лесу, белок стрелял.

— Что же делать, что же делать, — причитала Забава, плача.

Пятеро воевод переглядывались.

— Надо сейчас же назначить нового главнокомандующего, — сказал один из них.

— Но как же… как же… — заныла Забава.

— Тише, — сказал вдруг Ярислиф. — Есть только один выход.

Все повернулись к нему. Он продолжал сидеть, бледный, мрачноватый, но спокойный.

— Новый главнокомандующий ничего не решит. Нам нужно удержать столицу, пока не подтянутся войска из провинций. Войско не сражается за главнокомандующего. Войску нужен конунг. Следует назначить нового конунга.

Последовало неловкое молчание.

Один из воевод сказал, — Да, это хорошая мысль. Новый конунг, которого уважают войска, мог бы спасти положение. И если присутствующие согласны, я принесу эту жертву ради страны и народа и стану им.

Все почему-то застеснялись, возможно из-за косноязычия воеводы.

— Я вовсе не вас имел в виду, — сказал Ярислиф.

— Кого вы имели в виду, значения не имеет, — парировал воевода. — Важно понять, кто сейчас главный. И сделать его конунгом. И вот я вас всех спрашиваю — кто лучше всех знает обстановку и за кем пойдут войска и народ?

— При чем тут народ? — Ярислиф улыбнулся. — А обстановку знают все. Обстановка такая — или мы сдерживаем Улегвича, пока поттягиваются войска, либо Улегвич превращает Висуа в груду костей, пепла, и раскаленных камней.

— Ах! — сказала Забава.

— Вот я и говорю — кто главный? — настаивал воевода.

Он повернулся к остальным воеводам. Они смотрели на него скептически. Свиньи!

— А Забава говорит — ах! — заметил Ярислиф.

— Но новый конунг все-таки нужен?

— Да. Это я, — сказал Ярислиф.

Теперь все смотрели на него.

— Ой, перестань… — начала было Забава.

Толстая Услада, сидевшая рядом с ней, прошептала ей на ухо, — Заткнись, старая блядь.

Забава вытаращила глаза и замолчала.

— Что вы плетете! — возмутился воевода.

— Я сказал — новый конунг это я, — повторил Ярислиф.

В голове воеводы молниеносно возник смелый план. На него смотрят скептически, над ним чуть ли не насмехаются. Нужно их ошарашить — смелым обвинением и кровью! И тогда они сами попросят его стать конунгом.

— Я все понял, — сказал он. — Ярислиф — предатель. Он продал Кшиштофа артанцам, чтобы захватить власть! — он вскочил на ноги и выхватил меч. — Я не допущу этого! Смерть предателю! — Воевода запрыгнул на стол и направил острие меча на Ярислифа. — Ниверийская гадина! — крикнул он. — Умри же!

В дальнем углу тренькнула арбалетная тетива. Стрела пронзила воеводе горло и он упал, не вскрикнув. Шок и кровь, да, случились, но помогли совсем не тому, кто на них рассчитывал. Ярислиф поднялся.

— Другого выхода действительно нет, — сказал он. — В том числе и у меня. Власть не есть забава, но есть ответственность. — Ему понравился собственный каламбур, но он не стал концентрировать на нем внимание аудитории. — Любой из находящихся в этой зале, будучи избраным на власть, потеряет ее через три дня.

— Это почему? — спросил один из оставшихся в живых воителей и с опаской посмотрел в дальний угол, где по его направлению медленно поднимался арбалет.

— Потому что тщеславие есть способ, но не цель, — ответил Ярислиф. — Кшиштоф сделал вас воеводами. Он мог бы сделать кого-то из вас преемником, но не сделал.

— Но ведь и вас не сделал! — возразил другой воевода, тоже поглядывая на дальний угол. — Вы ведь даже не слав! Вы не нашей крови! Несмотря на взятое вами имя, все знают, что вы нивериец!

— И тем не менее, — сказал Ярислиф, — я вот уже лет пятнадцать правлю Славией. И если вы даже этого не видите, то как же можно рассчитывать на то, что вы разгадаете замыслы врага?

Воеводы отвели глаза.

— Дайте мне меч, — сказал Ярислиф, покосившись на мертвого воеводу на столе. — Вот вы! Меч! — он протянул руку к одному из воевод. Тот вынул меч, взял его за клинок, и протянул Ярислифу.

— Глашатаев сюда, — сказал Ярислиф.

Второй незаконный сын быстро вышел. Воцарилось напряженное молчание. Через минуту несколько глашатаев вбежали в зал.

— Во все концы столицы, — сказал им Ярислиф. — Зовите народ, но в первую очередь воинов. На площадь перед дворцом. Ровно через час я обращусь к народу с балкона, как делал великий Кшиштоф.

Через час огромная толпа с надеждой взирала с площади на балкон. Ярислиф вышел с Забавой под руку. За ними вышли воеводы.

— Славы! — сказала Забава. — Слушайте меня, славы.

— Громче, — тихо сказал Ярислиф, — если не хочешь, чтобы они через два часа тебя убили. Громче и больше энтузиазма. Изображай решимость.

— Слушайте меня! — решительно проскандировала Забава. — Все вы уже знаете, что брат мой, защитник Славии, взят в плен и, возможно, убит. Сейчас не время скорбеть, славы. Враг идет к столице — страшный враг, беспощадный. Нам нужен новый правитель, славы — и вам, и мне. Самый решительный, самый верный, самый прозорливый. Братья и сестры — вот ваш новый конунг. Я, правительница Забава, первая ему присягаю. Будь милостив к нам, Ярислиф, и убереги нас от коварных врагов!

Она повернулась к Ярислифу и встала перед ним на колени. Воеводы вытащили мечи, отсалютовали, и последовали ее примеру. Ярислиф поднял меч.

— Славы! — крикнул он. — Все вы знаете, я не брат вам по крови. Но моя верная служба вашей стране, и давно уже моей стране, лучшее доказательство, что сердце мое принадлежит вам. Обещаю вам, что вы не пожалеете о своем выборе. Я люблю вас, славы, люблю всей душой. Враг стоит у порога, но я, Конунг Ярислиф, даю вам слово, что этот порог он не переступит. Расходитесь по домам, открывайте таверны, веселитесь! Столица в безопасности. А те из вас, кто готов к бою, да последуют они за мной! Сейчас! Я выезжаю, чтобы дать артанской нечисти бой. Не видать им нашей столицы! Славы! Может на этой площади есть кто-то, кто сейчас думает — с артанцами он будет сражаться, а с братьями его ниверийцами будет ли? Не отдаст ли он нас Ниверии? Братья и сестры, обещаю вам, что любой нивериец, пришедший в Славию с мечом, будет уничтожен. Да здравствует Славия!

Надежда засияла ярким светом. Площадь разразилась восторженными криками.

После того как Ярислиф в сопровождении воевод и трех тысяч воинов уехал давать артанцам бой, между царственными сестрами произошла царственная перебранка.

— Как ты смеешь что-то говорить, толстая дура! — кричала Забава. — Что ты вообще делала в зале, корова!

— Ты можешь сколько угодно притворяться его женой, — кричала Услада, — но все в этой стране знают, кто мать его детей!

— В этой стране каждая десятая — мать его детей! — кричала Забава. — И они сами их растят, а твоих выблядков растят няньки и гувернеры, пока ты обжираешься хрюмпелями!

— Закрой сачок, высохшая вобла! — кричала Услада. — Я его утешала в суровые дни, пока ты на ярмарках пьянствовала!

— Ты? Утешала? — кричала Забава. — Ты себя утешала! Посмотри на себя, кто с тобой ляжет, это сверхчеловеком нужно быть!

— Я его люблю, а ты просто подстилка для ниверийцев, и никакого удовольствия они от твоих сухих костей не получают! — кричала Услада.

— Матушка, — сказал входя, подросток — незаконный сын Ярислифа. — Матушка и вы, тетя, перестаньте кричать, вас весь дворец слышит, кто чья подстилка и корова.

Полностью доверяя военному гению Кшиштофа, Ярислиф продолжил то, что делал предыдущий конунг — оставил все на своих местах, включая заднюю линию, стрелявшую по отступающим. Тем не менее, отступать пришлось, всем войском, отступать и надеяться, что подкрепления прибудут до того, как отступающее войско начнет падать спинами в реку Висуа. И подкрепления успели. Натиск артанцев снова остановился. Но Улегвич был упрям, а артанцы многочисленны. Славы сдерживали наступление ударами в лоб, славские снайперы терзали артанцев с флангов, прячась за деревьями, и все равно артанцы, превосходя славов численностью в несколько раз, не поворачивали обратно. Славию можно было взять просто измором. Ярислиф яростно жевал походные сушеные хрюмпели в своем шатре, не зная, что и думать, и пытаясь угадать, как действовал бы на его месте Кшиштоф. Но как-то утром, проснувшись от холода и государственной печали, он вышел из шатра и начал понимать.

На Славию крупными хлопьями падал снег. К полудню снег перестал, зато ударил мороз. Славы были к этому готовы очень плохо. Каждый год снег и мороз заставали их врасплох. Но артанцы к морозу не были готовы совсем.

Рассчитывавший быть в Висуа ранней осенью, Улегвич не позаботился о теплой одежде для своего воинства. Теплую одежду по замыслу должны были предоставить поверженные славы. Отказавшись повергаться, подлые славы нарушили планы артанского властителя.

Улегвич также был удивлен и даже возмущен приходом к власти какого-то Ярислифа, продолжавшего следовать тактике Кшиштофа.

Вообще, последнее время у Улегвича было отвратительное настроение. Продрогшие его воины стали было охотиться на крупных хищников, чтобы, убив их, облачиться в их шкуры. Все в Артании знали, что Славия кишит, например, медведями. Но, очевидно, медведи боялись артанцев еще больше, чем славы, и все сбежали куда-то и попрятались. Еще здесь должны были водиться волки и барсы, но они тоже сбежали. Во всяком случае, ни одного барса артанцы так и не увидели.

На третью ночь мороз был лютый, и часть войска Улегвича к утру не проснулась. Когда Улегвичу об этом доложили, он наконец осознал полный провал кампании. На всякий случай он снарядил пятьсот всадников и послал их в Висуа в обход славского заслона, чтобы хоть немного город потрепали и пожгли, население попугали, трофеями и бабами бы разжились. Но непонятный коварный Ярислиф как будто ждал этого маневра. Ни один из всадников не достиг столицы, а назад вернулось только несколько человек. После этого Улегвич дал приказ уходить, но еще тысяча всадников отстала от войска и устремилась на юг. Там было теплее, там была Ниверия, там был уже сожженный один раз Кронин. Подлый Фалкон, подозревал Улегвич, обрадовался и расслабился — два его врага основательно ослабили друг друга. Оставим же след в подлой Ниверии. Именно туда нужно было идти с самого начала, но он послушался своих дураков-воевод, а ведь обещал себе никого никогда не слушать. Пусть еще раз запылает Кронин.

Но Ярислиф предвидел и это. Он не послал гонцов к Фалкону. Он послал гонцов в Кронин.

Используя самые короткие пути, охотничьи тропы сквозь лес, обогнав артанских всадников, гонцы явились к мэру Кронина и напугали его сообщением, что артанский отряд вот-вот войдет в город — уведомлять Фалкона поздно. Мэр собрал под свои знамена местное воинство и получил весьма сносное войско, во главе которого встала местная аристократия, не питавшая симпатий к столице и желавшая дать артанцам бой своими силами.

Не ждавшие сопротивления, артанские всадники были остановлены и обращены в бегство. Ниверийцы гнали их на северо-запад, к Кникичу. На пограничье со Славией уцелевшую часть отряда приветствовал арбалетными стрелами славский пограничный гарнизон. Попав между молотом и наковальней, артанцы рассыпались и пробирались в Кникич по одиночке.

Сегодня никто не может с совершенной точностью сказать, почему кронинская пятая колонна, она же артанская прослойка, выбрала именно этот момент, чтобы активизироваться. Возможно, одному из лидеров прослойки пришло в голову, что о них просто забыли. Возможно также, что здесь действовали провокаторы Фалкона. Так или иначе, кронинские артанцы решили, что час настал.

Так родилась легенда об артанском мальчике Ахоте, отдавшем жизнь за Великую Артанию, коя легенда культивировалась артанским Сопротивлением в последующие века. Как во всех государственных легендах, в этой легенде много домыслов, а ключевые события искажены и порой представляют собою прямо противоположное тому, что было на самом деле.

По легенде, в Кронине существовал заговор ниверийцев против артанской прослойки, о котором восьмилетний Ахот узнал, уснув и проснувшись под столом в гостиной в доме, где у богатых хозяев работала его мать. Выбраться из дома было невозможно — все выходы охранялись. Тогда мальчик Ахот пробрался в кабинет хозяина, записал все, что слышал, на нескольких листах бумаги, сделал из этих листов птичек, и запустил птичек из окна. Несколько человек подобрали ахотовы письмена. Среди них были и артанцы, и ниверийцы. Артанцы сообщили о готовящейся резне своим, а ниверийцы передали птичек хозяину дома, который запорол мальчика Ахота до смерти. Перед тем, как покинуть город, несколько храбрых артанцев пробрались в дом и убили хозяина, а тело мальчика выкрали и похоронили с почестями.

Ни один из сюжетных поворотов легенды не выдерживает никакой критики. Почему в доме, где составлялся антиартанский заговор, служила артанка? Почему мальчик уснул под столом? На каком языке писал он свои письмена, и если на артанском, то почему они заинтересовали ниверийцев? Зачем было запарывать мальчика, если его можно было преспокойно использовать, как заложника или как приманку? Почему хозяин, зная о том, что заговор раскрыт, не принял мер предосторожности, обезопасив себя от мести артанцев? В некоторые периоды в Артании за высказанные вслух сомнения по поводу легенды вырывали язык.

На самом деле мальчику Ахоту было целых двадцать два года, и он преспокойно учился в Кронинском Университете. В Кронине он проживал с восьми лет и, хоть жил в той части города, где концентрировались артанцы, по-артански говорил с трудом и мыслил в соответствии с ниверийскими устоями. Его мечтой было посвятить себя астрономии и естествознанию. Некоторые его сверстники-артанцы вели себя также, и единственное в местном быту, к чему они не обнаруживали склонности, был ниверийский монотеизм. Избавившись от идолопоклонства (к неудовольствию старших артанцев), в единого Создателя и Его Ипостаси они не верили, находя отказ от веры приемлемым, но смену вероисповедания кощунственной.

Трения между Артанией и Ниверией обострили враждебное отношение артанцев и ниверийцев в Кронине. В отличие от тех своих артанских сверстников, которые не посещали занятий в Университете, Ахот понимал и видел больше, чем они. Обе этнические группы руководствовались страхом и недоверием друг к другу. И когда прослойка активизировалась и большое число молодых и среднего возраста артанцев решили выступить в Славию, чтобы помочь Улегвичу захватить ее, Ахот уже знал, чем все это кончится. У кронинских артанцев не было ни военного опыта, ни представлений о том, что такое война, ни понятия о географии. Они ничего не знали о планах Улегвича. Ими двигал один лишь артанский энтузиазм. Три тысячи их, с горящими глазами и полными ненависти ко всему не-артанскому сердцами нестройной толпой вышли и выехали на Северную Дорогу. А Ахот остался в Кронине.

Энтузиазм трех тысяч поостыл — не сразу, но вскоре. Во-первых, по мере приближения к границам Славии становилось все холоднее. Во-вторых, мечи и топоры в руках с каждым днем пути казались все тяжелее. В третьих, на одном из ночных привалов несколько человек были задраны медведями, которым вроде бы полагалось готовиться к зимней спячке, а они не готовились. В четвертых, когда идешь на священную войну с неверными, враг должен атаковать сразу, чтобы его можно было сразу убить и насладиться видом его крови, а врагов все не было — у рьяных фанатиков появилось чувство, что их просто игнорируют. И, наконец, в пятых, на пограничье им встретился славский патруль, раз в десять уступавший артанцам в численности, зато хорошо обученный, дисциплинированный, и непреклонный. Артанцы, рассчитывавшие, что от одного их вида враг побежит, были озадачены. Славы сначала дали несколько арбалетных залпов, а затем разделились на две группы и галопом въехали в артанскую толпу, рубя, разрезая, протыкая и вытаптывая все, что двигалось. Энтузиасты, чьи глаза широко раскрылись от ужаса, как раньше раскрывались от рвения, бросились бежать. Их догоняли и приканчивали. Примерно две трети спаслось и несколькими окольными путями порознь они начали пробираться обратно в Кронин. Там их уже ждали.

Вернувшееся кронинское войско, уничтожившее тысячеконный артанский десант, было озлоблено потерями, опьянено победой и ждало почестей. Вместо этого воины увидели враждебных артанцев и трусящих ниверийцев. Они послали несколько человек в разведку, и по их возвращении стали ждать, пока энтузиасты вернутся в город, после чего они методично и злобно стали резать всех артанцев подряд, в чем им очень помогал почуявший легкую наживу преступный элемент — артанских девушек можно было безнаказанно насиловать, мужчин грабить, и убивать всех. Ранее боявшиеся артанской спайки, преступники распоясались.

Ахот скрывался в доме своей ниверийской любовницы. Девушка его любила и выдавать не собиралась. Родители ее ничего не знали, зато знал младший брат, восьми лет от роду, совмещенный в легенде с самим Ахотом. Он-то и написал на нескольких листах, что в доме срывается артанский преступник и, не трудясь делать птичек, просто выкинул листы из окна своей комнаты. Листы подобрали и прочли.

В дом пришли воины и произвели обыск. Ни Ахота, ни девушки в доме уже не было — выйдя на улицу, девушка подобрала одну из листовок и влюбленные срочно бежали из города. После этого ночью на дом напали патриотически настроенные бандиты и, убив всех домочадцев и вынеся все драгоценности, сожгли его. Воины не одобрили, но и не осудили, поступок.

По некоторым сведениям, Ахоту и девушке удалось добраться до Кникича и едва избежать смерти от славских мечей. Они перебрались в Артанию и через несколько месяцев обнаружились в одном из крупных поселений. Там на Ахота смотрели косо, как на человека, долго жившего на вражеской территории и набравшегося вредных вражеских идей от неверных. В конце концов его просто убили, а девушку взял себе в наложницы местный князь. Она родила ему нескольких детей и дожила в Артании до глубокой старости.

Летопись, повествующая об этих событиях, повсеместно была объявлена фальшивкой, ибо не льстила ни одной из сторон.

О кронинских событиях донесли Фалкону, и он был взбешен. Кронинский контингент совершил военную акцию, не санкционированную им лично. Это было неслыханно! Он, Фалкон, нейтрализовавший влияние храмов и двадцать лет насаждавший в стране понятие централизованного патриотизма, общности всех ниверийцев, родной земли, в которой Теплая Лагуна была каждому кронинцу так же дорога, как сам Кронин — вдруг обнаруживает региональную самодеятельность! Взбешенный, он заперся у себя в кабинете и четыре дня к ряду не появлялся на людях. Это было ошибкой.

Кто-то из приближенных Фалкона, желая ему угодить, послал гневное письмо в Кронин, объявляющее всех кронинских воевод изменниками и грозя им страшными карами. Заодно воины, вставшие под их знамена, были объявлены дезертирами.

Вернувшись к делам, Фалкон узнал о письме и схватился за голову. Он казнил автора письма, но было поздно. Незадачливый автор одним своим эпистолярным творением длиной в три листа создал в Кронине военную оппозицию.

Кронинские воеводы перепугались и разозлились. Они хорошо знали Фалкона, который никому не прощал ошибок, в том числе и своих.

Именно в этот момент в Кронин прибыло посольство из Славии в количестве десяти конников, один из которых был легко узнаваем — монеты с профилем Великого Князя Зигварда были еще в ходу.