Гиперборея Юры Гагарина. Поехали!

Глава 26. Убить звезду

24 ноября 1342 г.

Нью-Васюки, зв.с. Сибирь

Умирать было не больно.

Но очень-очень громко.

Кто бы мог подумать, что вместо жара звездной плазмы она услышит вопль гибнущего разума?

Кто бы мог подумать, что звезды — живые?

И ведь никому не сказать. Такое потрясающее научное открытие, и никому-никому, никогда…

Звезда кричала. Жалобно, гневно, испуганно, горестно — все сразу. Страшный белый шум на весь… Астрал? Или на все гиперпространство? А есть ли отличие?..

Она не знала. И не знала, почему все еще не умерла сама.

Выжить в центре звезды невозможно. Тем более в центре сверхновой. Тем более, когда ты выходишь в центре звезды с тропы и тут же идешь на новую тропу, но не просто тропу — когда твой путь заканчивается в «нигде», и пространство вокруг тебя рвется, сворачивается, сжимается и взрывается сверхновой — и одновременно рушится в черную дыру…

Нет. На дыру непохоже. Слишком громко. Слишком непонятно.

Хотя…

В белом шуме можно различить отдельные голоса. Или не голоса, а траектории? Вероятности? Или — образы уже случившегося вперемешку с тем, что не случится никогда?

Она не знала.

Зато была уверена: этот ее путь — верный. Не потому верный, что так рассчитал Бонапарт… То есть Фанни, глупость какая, называть верного друга официальной кличкой, когда есть имя!

Фанни, Стратегический КрИИ.

Фанни, душа звездолета.

Ну да, так не принято, давать планетарному КрИИ мобильное тело, всегда делали наоборот: сначала ты звездолет, а затем уже — планета. И что? Создатель ясно сказал: творите, потому что нет людей без творчества.

Она творила. Сотворила. Свою Зореньку — кристаллическую плоть от кристаллической плоти, любящую душу от любящей души, звездную мощь от звездной мощи.

Заря. ЗР. Звездный Разрушитель с нежным именем Фанни.

Даже Стань, любимый Стани, не понимал, почему она назвала свой великий проект «Разрушителем». И когда она говорила, что если звезды зажигаются — это кому-то нужно, он не догадывался. Думал, поэзия.

О да.

Звезды — поэзия.

Но сверхновая — это боль. Отчаяние. Смерть.

Не только для нее. То есть для них троих: звезды, корабля и топ-пилота. Нет. Это смерть для всей системы — если тут остался кто живой.

Вряд ли. Не могут же бородавчатые твари настолько не верить людям?

А поверили бы люди, если б какая-то говорящая жаба пообещала взорвать их солнце? Солнце ее родного Стамбула, прекрасный розовый Антарес?

Наверное, нет. Но сделали бы всё, чтобы этого не произошло.

Она, топ-пилот Марина Осман, сделала всё — и её дети будут жить в мире. Просто будут жить.

Она улыбнулась, слыша в крике умирающей звезды удивленное кваканье и бульканье Султанджабба. Вот теперь он точно поверит. Даже если по глупости своей посчитает людей слабаками — за то, что прилетели к его родной планете, но не осмелились убить красную угасающую звезду его мира. И его, Султанджабба, вместе с прочей пылью вокруг звезды.

Да плевать, кем посчитает. Все равно испугается. Ведь люди непредсказуемы. Люди опасны. Люди могут в любой момент передумать и выбрать целью его драгоценную жизнь.

А ведь она сказала чистую правду: люди не нападают первыми, потому что люди сильные. Люди не боятся. И потому же не убивают попусту. Вот его, Султанджабба, убить было бы очень просто. Вот этим единственным маленьким корабликом, который осмелился заявиться в самую защищенную систему галактики, выпрыгнул из гипера прямо посреди величайшего флота….

Что ей тот флот? Тысячи огромных бронированных туш — слепые, глухие, неповоротливые. Их тут так много, что стрелять по Зореньке — значит стрелять по своим же. Только Зорюшка увернется, а джаббья станция — нет. Большая потому что, страшная, ужасная! Ужасно и страшно медленная.

Заря могла бы нырнуть тут и вынырнуть там. Где там? А где угодно. Хоть прямо над дворцом Султанджабба. Великолепным дворцом посреди великолепного болота, и болото то — родная родина джаббов. Материнская планета. Здесь зародилась их цивилизация, сюда самые сильные-богатые-удачливые джаббы прилетают, чтобы выметать икру и вырастить потомство.

Священная древняя планета Жабье Царство.

Вот только целовать царевну-лягушку, переросшую в Султанджабба, сегодня никто не будет. Не та сказка.

Сегодня? Или вчера? Или сто лет назад? Или завтра? Время свернулось, перепуталось и замерло в бесконечном крике умирающей звезды, и Марина застыла в нем, как в хрустальном гробу — и не мертвая, и не живая…

Но это тоже другая сказка. Совсем другая.

А в той, слишком реальной не-сказке жабу-переростка больше всего интересовало, откуда жалкая гоминида узнала секретные координаты. Ведь это страшная тайна! Её сто тысяч лет берегут сто тысяч мильёнов жаб! Уж не мерзкие ли гадкие склиссы нарушили древний договор?

Нет. Не нарушили. Очаровательные крылатые коровки только намекнули, что Султанджабб — такое же холоднокровное обоеполое земноводное, как и все джаббы, разве что особенно страшное и наглое. И старое. Тыщу лет сидит на своей кочке, не слезая, потому что как слезет — тут же свои и порвут. За право сидеть на кочке. И что понимают джаббы только язык силы. Пока не наступишь на хвост, даже слушать не станут.

А координат жалким гоминидам не нужно. Зачем? Джаббы собрались толпой, громко надувают щеки и еще громче боятся. Разве ж можно не услышать? Вот и главная кочка там, где дрожит сильнее всего. Хвост джаббий дрожит. Султанский такой важный хвост.

Разумеется, Султанджабб не поверил, что она нашла его сама, а раз она тут побывала — то теперь все люди знают тропу.

Не поверил, когда сказала, что людям жабье царство и даром не сдалось, и с приплатой тоже не надо.

И что людям нужен только мир и хотя бы попытка взаимопонимания, тоже не поверил.

И в полторы тысячи систем, заселенных людьми за какие-то жалкие триста лет — не поверил.

Не смог отмахнуться разве что от Зорюшки в прямой видимости. Хотя очень ему хотелось объявить людской корабль глюком, дезинформацией, провокацией и изменой.

Вскрывать станции не хотелось. Там же разумные. Пусть хвостатые и бородавчатые, пусть квакают, какая разница? Разумные же! И люди разумные, люди не едят говорящих жаб, а вскрытая турболазером станция — три станции, три, подряд! — слишком похожа на вскрытую консерву. Отвратительно.

Она же говорила. Просила: не заставляй меня показывать, я не люблю убивать.

Бесполезно. Советникам, квакавшим «мы непобедимы», земноводное верило больше, чем презренной гоминиде.

Пришлось резать. Чтобы своими глазами увидели — не глюк, не измена, а «Звездный Разрушитель». Воплощенная в полукилометре дюрастила поэзия.

О, как Султанджабб орал, когда три станции красиво горели в атмосфере! Ты не смеешь, орал. Я раздавлю ваши жалкие планеты в слизь, орал. Вы будете служить нам, орал. И что-то про высшую расу, священную третью метаморфозу и прочую ерунду.

А она не орала. Она просто сказала: посмотри на ту прекрасную голубую звезду. Через сорок лет она засияет ярче твоего солнца, потому что сегодня я убью её. У той звезды есть ваш джаббий тоннель, там есть ваша база. А у тебя, Султанджабб, есть дальсвязь. Ужасно секретная, страшно дорогая, невероятно дохлая и какая-то недоразвитая. Но в целом почти как у людей. Так что смотри внимательно, Султанджабб, что будет с тобой завтра, если сегодня не отзовешь свой флот.

Что будет со всем Джаббанатом.

Ведь вы сами отказались признать людей разумной расой.

И сами написали закон, по которому только разумная раса имеет право на безопасность и неприкосновенность со стороны других разумных рас.

И если мы — раса неразумная, то по галактическим законам имеем полное право делать с вами, джаббами, что захотим. Никто не вмешается. Зато все ГалСо радостно над вами посмеется. Не так ли, царевна-лягушка?

Разумеется, джабб опять не поверил.

А я так надеялась!

Мне так не хотелось умирать…

Пришлось. Джаббы понимают только язык смерти.

Вот так я убила звезду.

Тебя, голубая красавица.

Прости, а? Прости! Я тоже живая, и мне тоже больно. У тебя дети есть? Ты понимаешь, что это значит — дети? Ты бы тоже ради своих детей и убила, и Султанджабба нашла, и заставила б его убрать флот от твоих детей. От их солнца. От их планеты. С их синего неба.

Мирного.

Просто мирного неба любого цвета.

С хвостами твои дети или без.

Квакают они, лают, скрипят или поют, неважно.

Если твои дети в опасности — ты сделаешь всё.

Вот и я.

Всё.

Сделала.

Прости меня, а? Прости, Стань! Я так хотела прожить с тобой всю жизнь, чтобы долго-долго, чтобы интересно, чтобы внуки и правнуки, и мы с тобой — ещё сто лет, а потом в один день и час, вместе…

Но я вернусь. Слышишь? Я сделала всё, что нужно, и вернусь к тебе.

Ведь я есть.

А раз я есть — значит, слышу тебя. Слышу, как ты зовешь. Ты… ты не плачь, Стани. Ведь всё хорошо. Я всё сделала и теперь иду к тебе. Я же топ-пилот, Стань. Я всегда тебя найду.

Где бы ты ни был.

Куда бы меня не занесло.

Тут просто громко очень. Но я все равно тебя слышу…

Всё хорошо…

— Хорошо…

Слово выскреблось из сознания, протиснулось, шершавое и твердое, прорвало собой свернутое пространство — и безумный крик звезды наконец-то затих, отдалился, и сгоревшие глаза начали различать… Не свет, нет. Пока — просто что-то различать. Собственное существование, наверное.

И вот это оказалось больно. Горячо, кисло, остро и больно.

А еще мокро и солоно.

Вот так, мокро и солоно, слову откликнулось другое слово.

Даже не одно.

Мокрый, соленый шепот — как волна на берег, как шелест песка, как… песня? Как… зов?

Кто-то зовет ее по имени? Или не её?

Она же знает свое имя.

Тысячу раз слышала его. Тысячу раз собирала себя из кварков, выходя с тропы — и рилспейс пел ей: здравствуй… кто? Имя! Она должна вспомнить свое имя!

— …ты меня слышишь? — то набегал, то отступал шепот. — хорошая моя, любимая… вернись ко мне, пожалуйста. Просто вернись. Я знаю, ты можешь. Ты сильная. Ты… самая лучшая, моя… Рикки… ты же знаешь… да всё ты знаешь… Вот зачем, а? Зачем? Ты же обещала — со мной. Всегда. Вместе. Рикки…

Она — Рикки?

Она — Рикки.

Голос был совсем близко. К ней близко. А то, что она не знала, где это близко, совсем не важно. Она же топ-пилот. Она проложит тропу куда угодно.

Лишь бы там был он.

Её лучший друг.

Её второй пилот.

Её муж.

Её…

— Стани? — второе слово продралось через комок расплавленного металлолома, резкое и рваное, с острыми неправильными краями.

Голос замер.

Она тоже замерла — где-то, когда-то.

Дрожал чей-то хвост.

Кто-то смеялся.

Где-то коллапсировала звезда.

Зачем-то взрывался флаер.

Почему-то она не могла понять — верит она или нет? Здесь она или сейчас? И почему тот, кто звал ее, не зовет больше?

Он нужен! Нужен этот голос! Маяк для ее тропы! Отсюда, из веерной неопределенности не-здесь и не-сейчас, можно выйти только к очень-очень нужному и любимому маяку.

— Ста… — попробовала позвать она.

Потянулась.

Всем корпусом — крыльями, соплами, антеннами и парусами… пушками?..

Нет, не так. Она же не звездолет. Она — топ-пилот.

Она тянется к другому топ-пилоту.

К людю.

К живому, теплому людю.

К другу.

К любимому.

— Мы?.. — спросила она, и мир взорвался: запахи, звуки, краски, ощущения!

Эмоции!

Голос!

Руки — родные, теплые, нежные руки!

— Рикки, ты вернула… вернулся! Рикки!

Мокрое и соленое — это слезы. На ее лице. Его слезы.

Неправильно.

Она убила звезду, чтобы ему не пришлось плакать.

Она вернулась, чтобы он мог улыбаться.

И она улыбнулась ему. Чтобы он понял: все хорошо.

Все непременно будет хорошо!

Улыбнулась, открыла глаза…

Встретилась взглядом с ним. С родным, любимым, самым лучшим и дорогим людем во всей галактике. С половиной своей души.

Правда, он почему-то выглядел намного младше. И вместо короткой стрижки носил хвост. Глаза будто бы потемнели, до цвета спелой вишни, и ушки — милые, пушистые на кончиках ушки! — еще удлинились. Но разве это важно, когда он — тут, смотрит на нее, и в его взгляде, в его касаниях — нежность?

— Стани, — сказала она уже совсем ясно, почти без скрипа. — Вот видишь, всё хорошо. Мы вместе.

Потянулась смахнуть слезу с его щеки, едва не уронила тяжелую, словно чужую, руку, но дотянулась — и коснулась.

Горячо.

А он улыбнулся светло и счастливо.

— Рикки, — сказал он, а слезы катились и катились по её пальцам; и по его пальцам, поверх её. — Мой Рикки.

Она тоже улыбнулась, хотя что-то было не так. Что-то с именем.

Разве Стань называл ее «Рикки»? Странное производное от Марины. Но… Пусть Рикки. Как угодно. Где угодно. Лишь бы вместе.

— Мой Стани.

Он едва заметно вздрогнул, в глазах появился вопрос. Как будто и это имя — не то.

— Что?.. — начала было она, но Стани ее опередил:

— Ты вернулся домой, Рикки. Мой Рикки. Братишка.

И обнял ее. Крепко-крепко, как всегда!

— Конечно же вернулась. Мой дом там, где ты, — прошептала она, наконец-то прижавшись к нему…

…И не понимая: то ли ей смеяться от счастья, потому что никто, никогда не возвращался из звезды — только она. Только Марина Осман. Только к своему Константину Наварра. И совершенно неважно, как зовут их обоих, и почему он называет её — братишкой.

Или ей плакать.

Потому что на стене, в золотых солнечных бликах, темнели цифры и буквы. Обычные цифры и буквы, обозначающие время и место.

Самое обычное место: планета Нью-Васюки, сектор Сибирь, госпиталь ВКС СДИ.

Правда, Марина не помнила такой планеты. Как и Академии. Да и Людская Федерация была Людской Федерацией, а никакой не СДИ.

Время тоже было самым обычным: одиннадцать часов утра двадцать четвертого ноября тысяча триста сорок второго года.

Вот только она помнила совершено точно: голубую джаббскую звезду она убила в мае. Тридцать второго мая. А год был пятьсот двадцать вторым.

Это что же получается, она возвращалась домой восемь сотен лет?!

*** *** *** *** *** *** ***

Дорогие читатели!

Ваши лайки и комментарии вдохновляют нас на новые свершения, а подписка на нас позволит вам увидеть наши новые книги. Что особенно актуально, учитывая, что первый том подходит к концу, а публиковать второй мы планируем практически сразу после завершения первого.

С уважением, Игорь и Татьяна.

*** *** *** *** *** *** ***