Гамельнский Крысолов

Глава 18. Прощение.

Вернувшись домой, Виктор, даже не поужинав, закрылся в своей комнате, сделав после вылазку, только чтобы принять горячий душ, в тщетной попытке согреться. Усталость навалилась на него неожиданно, и с каждой минутой Гадателю все сложнее было ей сопротивляться. Он уснул, едва его голова коснулась подушки, и крепко проспал почти сутки, лишь изредка просыпаясь из-за накатывающих приступов кашля. Тогда он с трудом выпутывался из тяжелого одеяла и пышных перин и сдавался кашлю, задыхаясь, отчаянно пытаясь избавиться от разрастающегося внутри комка льда и стекла. Успокоившись, Гадатель пытался заставить себя встать, одеться и спуститься вниз, но все напрасно - глаза снова закрывались, а усталость, будто обиженная любовница, давила на плечи, заставляя вновь упасть в объятия тяжелого одеяла, пуховых перин и подушек.

Ему удалось выбраться из плена сна лишь под вечер, да и то, наверное, только благодаря Иерониму, который, видимо обеспокоенный состоянием Виктора, поднялся к Гадателю в комнату и устроился за столом с книгой, ожидая, пока Виктор придет в себя. Услышав, что Виктор просыпается, Чистильщик тут же отложил книгу и скользнул за дверь. Гадатель этого не заметил, потому что, скорчившись, пытался прокашляться и хотя бы раз вздохнуть спокойно. Постепенно боль в легких распространялась на все остальные органы, будто он превращался в стекло, которое тут же трескалось и ломалось. Виктор упирался лбом в колени и, сам того не замечая, сжимал одеяло в кулаках.

Кто-то схватил его за шиворот, заставляя выпрямиться. Виктор сделал несколько глубоких вдохов и начал успокаиваться. Он несколько раз моргнул и встретился взглядом с Иеронимом.

-Полегчало? Держи, - альбинос сунул Виктору в руки чашку, и Гадатель машинально обхватил ее ладонями, даже не сразу осознав, насколько она горячая. - Выпей, - скомандовал Иероним. Виктор бы возмутился такому тону, но он прекрасно понимал, как необходимо сейчас ему было именно горячее питье.

Анна приготовила ему чай из каких-то трав и намешала в чашке несколько ложек меда, так что Виктор поморщился от ужасной сладости. Но горлу стало легче - больше не было ощущения, что он проглотил наждачку, и почти исчезло неприятное чувство в легких.

-Я первый раз вижу, чтобы тебе было так плохо.

-Да ты вообще со мной не очень много общался, - Виктор фыркнул. Его по-своему возмущало то, что Иероним говорил с ним, как со старым знакомым, - ведь альбинос действительно почти не знал его. - Но мне, в самом деле, впервые в жизни так плохо.

-Ты слишком замерз вчера.

-Нет, мне кажется это что-то с Ботаническим садом. Может, магия какая. Ну, знаешь, тебе кажется, что тебе хорошо, а на самом деле тебе становится все хуже и хуже, - Виктор сел и спустил ноги с кровати. Холод пробирал до костей, и Гадатель стиснул зубы, стараясь унять дрожь. - Тебя Анна впустила? Я удивлен.

-Ей нужно было уйти по делам, и она попросила меня остаться с тобой, - Иероним пожал плечами, - Объяснила, что и как приготовить, когда ты проснешься.

-О, так это ты влил туда столько меда, что мне теперь век не захочется сладкого? - Виктор улыбнулся и поплелся к шкафу. С каждым шагом он чувствовал себя немного увереннее, хотя ощущение легкого недомогания не переставало его тревожить. - Меня раздражает, что она обращается со мной, как с немощным стариком. Я могу вытерпеть эту болезнь. Я терпел ее два года, - Виктор выбрал с полки брюки и свитер в ромбах и принялся переодеваться.

-Но ты же сам сказал, что тебе еще никогда не было так плохо, - протянул Иероним. Он тихо кашлянул, и Виктор обернулся. - Куда ты собрался?

-Мы, Белоснежка, то есть ты и я, идем куда-нибудь выпить, - Виктор одернул свитер и достал из шкафа твидовый пиджак, - Или я просто сойду с ума от усталости. Мне нужно расслабиться.

-Ты только проснулся, - Иероним пытался сделать разочарованное выражение лица, но вместо этого выглядел растерянно. Виктор с облегчением подумал, что, по крайней мере, теперь в одной комнате с Иеронимом не так жутко и холодно находиться, как два года назад.

Альбинос все больше раскрывался как человек, он больше не был просто машиной для убийств. Это очень подкупало Гадателя и заставляло относиться к Карателю немного мягче и проще, чем раньше, хотя и забыть о Пенелопе ему не удавалось.

-И тем лучше. Больше выпью, - наконец ответил он и потрепал Иеронима по плечу, - Пошли уже, праведник.

Виктору не столько хотелось просто выпить, сколько развеяться. Он надеялся затеряться в толпе и забыть о своем состоянии и странном ощущении заключения, хотя бы на время, просто скрывшись в круговороте людей. Гадатель надеялся, что постепенно люди снова начнут забывать о недавней трагедии, хотя отлично понимал, что обманывает себя.

Центр встретил их полупустыми улицами. Улыбающиеся и смеющиеся люди смотрелись странно и немного гротескно - город будто вымер и опустел, но те, кто остался, искренне старались веселиться. Виктор постарался открыться для них для всех, жадно впитывая чужие эмоции, чужую радость и жажду жизни. Он позволил интуиции вести его, шел туда, куда вели его ноги, а Иероним, молча, следовал за ним, будто бледный призрак.

Выбор Гадателя пал на потрепанный бар "Бурбон-стрит". Вывеска была почти не видна под наледью и небольшими сугробами, а дверь намекала, что бар переживал и худшие времена: поцарапанная, потрепанная и местами даже разломанная. Виктор толкнул эту хлипкую дверцу, и они с Иеронимом шагнули в полутемное помещение - вместилище громких звуков, стуков кружек о столы, странных запахов и сигаретного дыма. Виктор закашлялся и прикрыл нос шарфом. Даже это не могло заставить его уйти.

Они заняли почти незаметный круглый стол в углу. Виктор медленно потягивал свой ирландский кофе, наслаждаясь каждым глотком, оставлявшим после себя ощущение тепла и легкий привкус кофейной горечи и хорошего виски. Иероним, молча, сидел напротив, рисуя странные узоры на запотевшем стекле кружки с пивом, но почти не пил, изредка посматривая на Виктора исподлобья и нервно куря.

Виктору становилось лучше. Постепенно ему даже перестало казаться, что этот город давит на него, а небо хочет упасть на него и раздавить, и он стоит на границе между жизнью и смертью.

В их молчании тоже было что-то правильное. Иероним, должно быть, видел или догадывался, что сейчас Виктору хочется просто помолчать, послушать чужие голоса и почувствовать чужие жизни. Гадатель настолько потерялся в своей болезни, что совсем забыл о том, что может наслаждаться жизнью, а ведь с его прибытия в этот город прошло чуть больше двух недель. Виктор чувствовал себя лучше, отрываясь от мыслей о Джеке, отце и от странной опеки Анны.

-Мне снится Пенелопа, - вдруг заговорил Иероним. Его голос звучал так глухо, будто между ними была перегородка, - Каждый день с тех пор, как я приехал в город. Я подумал, что ты должен знать об этом.

-Она оберегает тебя. Даже от дудочки Джека спасла, так что... ничего удивительного, - Виктору с трудом удалось улыбнуться. Осознавать, что Пенелопа приходит из Безмирья не к нему, а к Иерониму, было обидно и страшно. - Что гораздо важнее... она говорила что-нибудь?

-Она сказала: "Слушай его сердце, Иероним. Однажды это спасет тебе жизнь". Ты знаешь, что это может значить? - Иероним посмотрел на Виктора исподлобья. Гадатель вздохнул.

-Скорее всего, она просила тебя внимательнее отнестись к моим просьбам не убивать направо и налево, - он пожал плечам. - Но она опоздала на два года, - Гадатель сделал паузу. - А может быть, и нет.

-Мы узнаем это когда-нибудь? - Иероним сделал несколько больших глотков из кружки и отвернулся от Гадателя. Виктор понимал, что и альбиносу тяжело говорить с ним о Пенелопе.

-Может, и узнаем, - Виктор устало потер переносицу и, неожиданно для самого себя, тихо спросил, - Ты любил ее? Хотя бы одну минуту, или... хотя бы пару мгновений?

Он с трудом заставил себя посмотреть Иерониму в глаза. Как будто ответ Иеронима мог что-то изменить или повернуть время вспять. Ведь Пенелопа погибла, потому что увидела в Иерониме что-то хорошее и хотела, чтобы он развивал это.

Иероним долго не отвечал. Он не смотрел на Виктора, задумавшись или заблудившись в собственных воспоминаниях, и когда он заговорил, каждое слово ему давалось с трудом.

-Если это называется любовью, то да. Я любил ее.

Виктор запустил руку себе в волосы и вздохнул.

-Нас учили, что ведьмы жестоки, а она... - Иероним пожал плечами, - Она была первым человеком, кроме моего наставника, кто отнесся ко мне с пониманием. Она раньше тебя и меня поняла, что я такая же жертва воспитания, как и вы.

-Пенелопа была сообразительнее многих. И особенно сообразительнее меня, - Виктор ухмыльнулся, - Ты поэтому полюбил ее? Потому что она проявила участие?

Иероним покачал головой и улыбнулся.

-Когда ты лежал в отключке, она как-то раз постучалась ко мне в номер. Я открыл дверь, и она тихо сказала: "Виктор не может этого сделать, а мне так нужно именно это..." - и обняла меня. Я понимал, что должен оттолкнуть ее, что она ведьма и еретичка, но не мог. Я сообразил, что делаю, только когда обнял ее в ответ, - он пожал плечами, - Она была беззащитной и сильной одновременной, и это... просто потрясающе. Так что на следующее утро я проснулся с навязчивой мыслью, что мне хочется просто быть с ней рядом и... просто быть.

-Да. Такое тоже бывает, Белоснежка, - Виктор замолк на время, обдумывая услышанное. Тогда, два года назад, Иероним сохранял хладнокровие практически постоянно. Порой он нервничал и хватался за четки, но в основном он казался непробиваемым и безэмоциональным. И все это время Гадатель ошибался.

Похоже, что в решении альбиноса сделать переворот у Чистильщиков сыграла роль и Пенелопа. Даже превращаясь в сварливую старуху в теле девчонки, Медиум казалась Иерониму слишком добродетельной, чтобы представлять собой посланца тьмы.

Виктор припомнил, что кодекс Чистильщиков гласил: внешность обманчива, и даже Дьявол может принять обличье монахини, - так что Гадатель не совсем понимал, почему Иероним отверг мысль, что Пенелопа - демон.

Наверное, Каратель настолько не привык к тому, что кто-то может быть снисходителен, добр к нему, что влюбился сразу же, стоило кому-то проявить заботу.

"С другой стороны, - тут же подумал Виктор, - любовь затмевает разум. Уж мне ли этого не знать..."

Он посмотрел на Иеронима, пытаясь услышать его чувства, почувствовать его горечь, его опустошение от того, что произошло. Раны и Иеронима, и Виктора уже зажили за два года, и все же каждый раз, когда упоминалось имя Пенелопы, им обоим было больно. Но не так невыносимо больно. Это была полузабытая фантомная боль конечности, давным-давно ампутированной.

Виктор знал, как избавить от нее других, и заодно себя. Он знал, что должен уметь прощать чужие ошибки, иначе его собственные будут преследовать его всю жизнь, отравляя его жизнь и мешая двигаться дальше.

Как Джек.

-Я прощаю тебя, - тихо сказал он. Иероним несколько раз моргнул, не веря своим ушам. Виктор понимал его замешательство и надеялся, что альбинос не станет искать подвох.

-Ты издеваешься?

-Нет. Я делаю то, чего хотела бы Пенелопа. Жаль, что я не сообразил раньше, и того, что я сделал уже не вернуть, - Виктор пожал плечами, - Ты мне доверяешь? - по взгляду Иеронима он понял, что альбинос запомнил те слова, что Гадатель сказал в Ботаническом саду, обдумал их и согласился.

-Все в порядке, - Иероним кивнул, - Спасибо.

-Всегда пожалуйста, - Виктор улыбнулся и спрыгнул со стула. - Я не знаю, как ты, а я хочу еще ирландского кофе...

Сложно было делать вид, что все в порядке. Еще сложнее было отпустить и забыть сказанную на эмоциях фразу.

Но Виктор пообещал себе попытаться справиться с этим. И буквально через пару секунд ему стало легче дышать, комок стекла, пусть и ненадолго, стал меньше, и Виктор впервые за несколько дней почувствовал себя здоровым.

Они просидели в баре почти до утра, и, вернувшись, Виктор поднялся к себе и уснул, не раздеваясь. Усталость ушла, уступив место опьянению и туманному забытью.