Здесь, под крышей одноэтажного коттеджа, это существо кажется воистину огромным и при ближайшем рассмотрении имеет лишь отдаленное сходство с человеком. Так палочник напоминает сухую ветку, а некоторые виды кузнечиков и богомолов — пучок зеленых листьев. Вот только когда насекомое крохотное, оно представляется милым и забавным, а вот когда оно нависает над головой — ни милым, ни забавным уже не кажется. Философ подавляет приступ тошноты и вспоминает, что он все-таки исследователь, пусть и теоретик, а не перепуганный обыватель.
Складываясь пополам, человек-оса усаживается на диван. Становится видно, что иллюзию брюк создают бахромчатые наросты на нижних конечностях, а то, что в полумраке выглядит как пальцы рук — на самом деле необычайно подвижные крючковатые выросты. Раздвоенное брюшко, приподнято, словно фалды фрака и отчасти прикрыто большими крыльями. Хуже всего с лицевой маской, в нем на самом деле нет ничего человеческого и только воображение превращает все эти фасетки и жвала в подобие глаз, носа и рта.
«Как же оно разговаривает? — думает Философ, с нескрываемым отвращением разглядывая существо. — Ну ладно, оно умеет трансформировать внутренние органы, но ведь для полноценной речи нужны гортань, язык и зубы!.. А где они у него?..»
И тут же получает ответ на свой мысленно заданный вопрос. «Тонкий» разгибает плотно прижатые к грудине средние конечности, опускает их к брюшку и начинает с невероятной скоростью скрести ими по сегментам.
— Вижу вам неприятен мой истинный облик, — раздается голос. — И еще — вас удивляет, каким образом я воспроизвожу звуки человеческой речи. Примерно таким же, каким воспроизводится звук с вращающейся музыкальной пластинки. Разница в том, что я могу произвольно менять частоту и тональность звуков. — Человек-оса умолкает и вдруг в комнате раздается высокий с милой хрипотцой голос Тельмы. — А вы здесь неплохо устроились, как я посмотрю!
Философ оглядывается, но никакой Тельмы не обнаруживает.
— Это вы сказали? — спрашивает он у «тонкого».
— Да, Евграф Евграфович, — отвечает тот, но уже голосом самого Философа.
— М-да, с такими способностями вы многого сумеете добиться, — бормочет тот. — Мы, кстати, не договорили там, в санатории, а у меня к вам великое множество вопросов.
— Мы поговорим с вами, но не сейчас, — отвечает человек-оса. — Мой доктор ждет меня, чтобы осмотреть повреждения, которые я получил, когда угодил в ловушку.
«Тонкий» поднимается и уходит в смотровую. Философ остается один. Он испытывает смешанные чувства. С одной стороны — облегчение. Не так-то легко находиться в замкнутом пространстве с существом, ловко притворяющимся человеком. А с другой — сочувствие. Любое создание, обладающее более менее развитой нервной системой, не может не испытывать боли, когда получает травмы, но далеко не все могут выразить свое страдание. Так молча мучаются и беззвучно умирают черепахи. И уж тем более — никому не слышны страдания насекомых.
Философу становится стыдно. Пусть его собеседник умеет летать и разговаривает, поскребывая жесткими хитиновыми крючками по сегментам брюшка, но он все же разумен и даже интеллигентен. Следовательно — нуждается в понимании и сочувствии, а не в созерцании скорченной от отвращения рожи. Люди так много говорят о контакте с иным разумом. Газеты и журналы наперебой публикуют статьи о связи с внеземными цивилизациями, об интеллекте дельфинов, а тут и ходить далеко не надо, вот он, иной разум, рядом!
И как реагируют жители этого городка? Большинство, как водится, ничего не замечает или охотно подхватывает самые невероятные слухи и распространяет их. Меньшая часть — в основном интеллигенция и дети — проявляет искренний интерес, старается отделить факты от вымысла, а то и вступить в непосредственный контакт с загадочными существами. И в отличие от взрослых, дети видят в таком контакте надежду на иное, более увлекательное будущее, чем может им предложить официальная пропаганда.
Однако есть и третья группа — люди, которые в странных чужаках видят опасность для своей власти, положения в обществе и материального достатка. Они не просто боятся неведомого, они активно ему противятся. Вплоть — до установки ловушек и стрельбы по проезжающей машине. Эти люди не гнушаются даже сотрудничеством с преступной группировкой. В отличие от второй группы, которая внутри себя разрозненна, эти сплочены и прекрасно организованы. И потому весьма опасны.
Погруженный в свои размышления, Философ сам не замечает как его затягивает воронка сна. Будит его хозяин дома.
— Ну ты и здоров спать, — бурчит он. — Тебе уже пора в дискуссионный клуб собираться.
— Ах да, — вздыхает Философ. — Надо бы заскочить в гостиницу, переодеться.
— Бери моего «козлика».
— Спасибо, а как же ты?
— У меня еще дела.
— Что-нибудь с… гостем?
— С ним все в порядке. Он спит.
— Разве насекомые спят?
— Называть инсектоморфа насекомым — то же самое, что человека именовать приматом.
— А разве это не так?
— Так, но лишь отчасти. Если тебе нужна полная классификация, пожалуйста: царство — животное, тип — членистоногие, класс — насекомые, отряд — перепончатокрылые, подотряд — стебельчатобрюхие, надсемейство — инсектоморфы, секция — инсекто сапиенсы.
— Ты это всерьез?
— Шучу. Поезжай. Опоздаешь.
— А ключи?
— В замке зажигания.
Кивнув хозяину дома, Философ выходит во двор. Отворяет ворота, садится в «ГАЗик». Что-то оттягивает ему карман. Похлопав по нему, он вынимает ТТ и сует в бардачок. И заводит движок. Через пять минут он уже в гостинице. Снимает с себя все, залезает под душ. Вымывшись и побрившись, надевает джинсы и ковбойку, нейлоновую куртку и импортные мокасины. В таком вот моложавом облике выходит из номера. Спускается в вестибюль и видит своего нового знакомца. Это Игорь Болотников. Он о чем-то говорит с швейцаром. Причем разговор этот явно нелегок. Для самого швейцара. Увидев Философа, мальчик оставляет старика в покое и спешит навстречу постояльцу.
— Здравствуйте, товарищ Третьяковский! — говорит он. — Я — за вами!
— Что-нибудь случилось? — спрашивает Философ. — Я должен через десять минут выступать в дискуссионном клубе университета.
— Я знаю, — отвечает паренек. — Вы успеете туда, я обещаю. Речь идет об Илге.
— Что с ней? — пугается беспутный отец.
— Ничего страшного. Ее похитили.
— И это по-твоему — не страшно?
— С ней будет все в порядке. Они не посмеют ей ничего сделать.
Они садятся в машину. Философ заводит двигатель.
— Кто они?
— Кайманы.
— Так. Понятно. Куда ехать?
— На Болотный остров.
— Ясно. Тогда держись.
Понимая, что его в любой момент его могут остановить гаишники, Философ гонит во всю мощь движка. Болотным островом местные называют городской парк. Он действительно находится на острове, потому что окружен со всех сторон двумя речными рукавами, а Болотный он потому, что весенняя распутица превращает его в целый архипелаг островов. Философ жалеет, что оставил резиновые сапоги в номере, но возвращаться — значит терять драгоценное время. Хорошо хоть, что парк этот находится в черте города.
— Откуда тебе известно, что ее похитили?
— Они позвонили мне домой. Сказали — твоя подружка у нас. Приведешь «тонкого», получишь ее в целости и сохранности. Будем ждать сутки. Название места совпадает с твоей фамилией. В милицию не обращайся. Ни ей, ни тебе — это не поможет.
— Сутки? А сколько уже прошло времени?
— Чуть больше часа. Я сразу к вам в гостиницу поехал, а меня швейцар не пускает.
— Ах, жаль, что пистолет не заряжен, — бормочет Философ. — А просто пукалки они не испугаются.
— Вам не нужен пистолет, — говорит пацан. — Я дам вам «утиный манок».
— Они же не утки, а крокодилы, — с горечью отвечает его взрослый спутник.
— Не важно. Это только название. Он выманивает любое примитивное животное. Они засели в Павильоне Нимф и вокруг, наверняка, охрану понаставили. Ваша задача выманивать их по одному и обезвреживать. Только смотрите — сами не попадитесь.
— Я что, по-твоему, — примитивное животное?
— Нет, но вы же… э-э… мужчина.
— Хотелось бы надеяться.
— Вот и не попадитесь.
И мальчик-молния протягивает своему спутнику плоский свисток, действительно похожий на охотничий утиный манок. Философ прячет его в карман. Они уже подъехали к пешеходному мосту, который связывает городскую набережную с парком на острове. Из-за дождей вход посетителям туда воспрещен, но взрослый и мальчишка игнорирует запрет, попросту перелезая через запирающую вход на мостик калитку. Пистолет, пусть и разряженный, Философ на всякий случай берет с собой.
Смеркается. Дождя нет, но с реки поднимается туман, что только на руку двум нарушителями постановления городского отдела по озеленению, который ведает здешними парками. Павильон Нимф расположен с сердцевине Болотного острова и чтобы подобраться к нему, требуется преодолеть изрядное расстояние, рискуя провалиться в дренажную канаву, которые сейчас, наверняка, переполнены холодной дождевой водой. Правда, Игорь ведет своего взрослого спутника довольно уверенно, даже в белом молоке тумана отыскивая относительно сухой путь.
Вдруг паренек резко останавливается и тычет пальцем в клубящуюся молочную мглу перед собою. Философ присматривается и видит неподвижный человеческий силуэт — то ли и впрямь человек, то ли — парковая скульптура. Игорь подносит два пальца к губам, словно собирается свистеть и его спутник понимает, что мальчишка призывает его воспользоваться «манком». Вытаскивает свистульку и тихонько в нее дует. Вместо кряканья из «манка» доносится тихая, печальная мелодия. Туман вокруг начинает расслаиваться и из него вылепливается нечто, напоминающее своими очертаниями мебель и другие предметы квартирной обстановки.
Силуэт человека, что маячит впереди начинает вертеть головой, из чего становится ясно, что это не статуя. Потом он срывается с места с невнятным, но радостным воплем и бросается туда, где уже отчетливо видны диван, включенный торшер, часть стола, а главное — женская фигура, которая по мере приближения к ней того, кто только что торчал столбом, становится все более плотной, со всеми анатомическими подробностями, присущими обнаженным особям женского пола.
— Ну же! — шепотом командует мальчик-молния. — Хватайте его!
Философ бросается вперед, но не успевает сделать и нескольких шагов, как ноги его, почему-то — босые, увязают вдруг в теплом и влажном песке. Туман исчезает. Пропадает и Болотный остров. Вокруг становится темно, но чувствуется дыхание близкого моря. Машинально сделав еще несколько шагов, Философ чувствует, как почти горячая фосфоресцирующая волна, подкатив к его ногам, захлестывает их по щиколотки. Он машинально отступает, а Лидия, напротив, бросается морю навстречу и, уже стоя в нем по пояс, оборачивается. Философ не видит ее лица, оно, как и смуглые, голые до плеч, руки, сливается с темнотой южной ночи. Только платье белеет, и потому кажется сшитым из светящейся черноморской пены.
— Меньше, чем через год мне будет уже тридцать, — говорит она, словно сама себе, но Философ ее слышит и считает нужным бодро отозваться:
— А мне тридцать девять, ведь я родился еще в девятнадцатом веке, как Пушкин.
— Пушкин родился в восемнадцатом, — машинально поправляет его Лидия, так как любит точность в таких вопросах, — но выглядишь ты гораздо моложе…
— Пушкина? — дурашливо спрашивает Философ, прекрасно понимая, куда она клонит.
— Меня…
В голосе Лидии слышатся тонкие, заметные только тренированному уху, нотки далекой еще истерики, и нужно, во что бы то ни стало, предотвратить ее приближение.
— Это все спорт, — беззаботно твердит Философ. — Закаляйся, если хочешь быть здоров…
— Спорт здесь ни причем, — обрывает Лидия фальшивое, оттого, что вдруг перехватывает горло, пение мужа, — просто ты, почему-то не старишься… Знаешь, раньше я радовалась, что ты у меня такой молодой, красивый и сильный… Подруги мне завидовали… А теперь мне страшно. По утрам, когда я смотрюсь в зеркало, я вижу даму бальзаковского возраста, совратившую юнца, и представляю, как лет через пять— десять, стану сражаться с подступающей старостью, и тем отчаянье, чем разительнее будет контраст…
А ведь он никогда не называет ее уменьшительными именами, даже в минуты нежности. Имя Лида, а тем более — Лидушка или Лидуся, совершенно не подходит к ее внешности восточной царицы. Всякий раз, произнося ее имя, он где-то на краешке своей чудовищной, небывалой памяти, видит отблеск солнца в тусклом золоте высокой короны, матовый просверк бронзовых мечей, надменные головы развьюченных верблюдов, ужас в глазах боевых лошадей, разоренные сорокадневной осадой Сарды и жалкого оборванца, сходящего с царского костра…
— Лидия, — беспомощно шепчет он, — что ты такое говоришь… Иди лучше ко мне.
— Так я и знал, — почему-то в мужском роде произносит она, да еще ломким подростковым баском. — Вам взрослым нельзя доверять «манок».
Философ чувствует, что из рта у него что-то выдергивают. Море, темная южная ночь, Лида — все исчезает. Снова туман, поглотивший местность, неподвижные деревья и разъяренная рожа мужика, который не успел обнять свою девку и завалить ее на диван, потому что иллюзия, вызванная колдовской игрушкой, явно изготовленной инсектоморфом, распадается. И вместо вожделенных женских прелестей кайман видит другого мужика. Да еще мальчишку в придачу.
Впрочем, Философ не дает ему опомниться, а сразу с разворота бьет ногой в челюсть. Раздается влажный неприятный хруст и охранник валится в аккуратно постриженные кусты, проламывая в них просеку, которая явно не понравится городской службе озеленения. Игорь Болотников, отобравший «утиный манок» у своего бестолкового взрослого напарника, хватает его за руку и тащит вперед. Они пробегают примерно метров двести, когда почти натыкаются на второго каймана-охранника. Здесь уже не до приманки. Философ грубо и примитивно обезвреживает и этого.
Мальчик-молния снова бросается бежать. Напарник за ним. Он уже понимает, что они бегут по Кольцевой аллее, которая как раз и огибает Павильон Нимф. Ну да, Сумароков — если это его идея похитить Илгу — наверняка расставил охрану по всему периметру. И сколько бы он ни понатыкал вокруг своих крокодилов, их нужно обезвредить всех. А потом — выманить тех, кто охраняет девочку непосредственно. Третий кайман оказывается более стойким, чем его подельники. А Философ уже начинает ощущать усталость. Давненько он не упражнялся в контактном ушу.
Третий в итоге тоже не смог устоять. Самое интересное, что ни один их бандитов даже не пытается позвать на подмогу. Видимо, им приказано не поднимать шуму. Четвертый. Пятый. Философу начинает казаться, что с шестым он может уже не управиться. Вдруг Игорь дергает его за рукав, заставляя остановиться. Переводя дух, его взрослый напарник понимает, что круг замкнут. Они оказываются возле пролома в кустах, в котором ворочается и жалобно мяукает первый охранник.
— Что дальше? — шепотом спрашивает у пацана Философ.
— Закройте глаза и заткните уши! — командует тот.
Взрослый подчиняется, понимая, что мальчик-молния собирается применить «манок», но уже самостоятельно. Он изо всей силы зажмуривается и пальцами затыкает уши, но перед плотно закрытыми глазами все равно начинают мелькать цветные пятна, а до ушей доносятся приглушенные звуки, в которых Философ с удивлением узнает трамвайные звонки и гудки автомобилей. Несмотря на принятые меры, он начинает понимать, что страшненькая игрушка вновь перенесла его в прошлое, но уже не в лето сорокового, а на год позже. Сейчас Лидия включит радио и они узнают, что началась война.
— Все, можете открывать уши, — говорит не радио, а Игорь. — Он уже здесь!
От автора
Шоу продолжается! Уже 10-й том цикла про 90-е от Саши Фишера. Роман о попаданце в девяностые, который стал музыкантом! Время молодости, веселого хаоса и рок-музыки. Первый том тут — https://author.today/work/306515