Физрук-9: назад в СССР

Глава 21

Тельма стиснула своему спутнику руку.

— Обосрался — наука! — ржет первый. — Некому там быть. Вся шобла в левом крыле бухает и там же баб пользует.

— Да-а, а вдруг там этот — «тонкий» засел?

— Как же, станет он подслушивать! Он тебе сразу мозги изжарит.

— Брось ты его запугивать! — вмешивается второй. — Он и так уже в штаны наложил.

— Его не запугивать, его пи…ть надо! — бурчит первый. — Когда уже твои охламоны патлатые сделают нам индикаторы, а еще лучше — излучатели? Мы с этими игрушками мигом порядок в городе наведем.

— Видите ли, — начинает третий, — для первого у нас нет достаточно чувствительных датчиков, а для второго — мощных аккумуляторов или хотя бы конденсаторов большой емкости.

— По-моему, ты зря только икорку жрешь из горкомовского распределителя, — хмыкает первый. — Надо посадить тебя на зарплату рядового инженера, чтобы жратву покупал только в «Гастрономе» и не со служебного входа.

— Да, что-то вы там долго копаетесь, товарищи ученые, — поддерживает первого второй. — Шевелите мозгами, а то ведь и впрямь придется принимать меры.

— А ты тоже хорош! — набрасывается на второго первый. — Сколько можно сопли жевать? Давно говорю, что надо собрать всех этих детишек, на «Процессе» повернутых, в одном тихом уютном месте и выманить на них «тонких».

— Как ты это представляешь? — спрашивает второй. — Как немцы в сорок первом? Под дулами автоматов!

— Зачем же? Горздрав подключим. Пусть обследует этих сопляков и выявит нарушения в мозгах, а мы по-быстренькому пионерлагерь переоборудуем. Речка, лес, свежий воздух, трехметровый забор, колючка, военизированная охрана. Доступ внутрь только для «тонких».

— Идея неплохая, — бормочет второй, — но нужно все тщательно обдумать. Только забота о здоровье детей и больше ничего. Опять же, следует провести разъяснительную работу с родителями и учителями.

— Вот! Наконец-то! — радуется первый. — Только давай, не тяни с этим делом. Мои парни и так уже на грани терпения. А Генрих, после того как его папашу взяли на цугундер, и вовсе глотки готов рвать, не разбирая кто перед ним. И я его понимаю.

— Пусть сидит и не вякает, — говорит второй. — Ему сейчас лишний раз лучше не высовываться, но злость пусть копит.

— Сам ему это скажи, — отвечает первый. — Пойдемте уже бухнем, не могу я долго на сухую совещаться. Как на партсобрании, ей богу.

Голоса в отдушине стихают. Отблеск света гаснет. В коридоре слышатся шаги, которые удаляются в сторону лестницы. Философ и Тельма поднимаются, но подойдя к двери, слышат торопливые шаги возвращающегося человека. Философ подталкивает девушку к дивану, знаком показывая, чтобы сидела тихо, а сам прячется в ванной. Он слышит, как отворяется дверь и в номер крадучись входит неизвестный. Сопит и топчется на месте, видимо, не решаясь шагнуть в комнату. Вдруг слышится вскрик.

Философ выскакивает из ванной и видит уморительную картинку. Свет включенного ночника озаряет прекрасное тело полуголой Тельмы, развалившейся на диване. А у ног ее бесчувственным мешком валяется лысый мужичонка в сером дешевом костюмчике. Философ поднимает его за шиворот и усаживает на диван. Девушке приходится подобрать ноги. Чтобы взбодрить мужчика, она берет графин, наливает на ладонь немного воды и брызжет ему в лицо. Тот, вздохнув, открывает глазенки, бессмысленно шарит ими вокруг, а узрев голые ноги Тельмы снова норовит потерять сознание.

— Да пожалей ты его! — смеется Философ. — Оденься!

Девушка хохочет, вскакивает с дивана, начинает собирать нарочито разбросанные шмотки.

— Знаешь, кто это такой? — спрашивает она. — Ректор нашего университета Матиас Мартинович Томуск.

— А-а, так это он в соседнем номере совещался с двумя другими! — говорит Философ. — Ну что ж, раз он сам к нам прибежал, пусть все и расскажет.

— Товарищи-товарищи-товарищи, — жалобно бормочет пришедший в себя ректор. — Отпустите меня. Я не хотел… Я заглянул, чтобы убедится… Он насмеялся надо мною…

— Кто он? — спрашивает Философ.

— Каспар Людвигович Лаар…

— Кто таков?

— Я знаю! — откликается Тельма. — Он в райкоме комсомола спортом заведует.

— А третий, выходит, депутат Верховного Совета Эстонской ССР Павел Иванович Россохин, — подытоживает Философ. — Нечего сказать — теплая компания. Ну а теперь, Матиас Мартинович, поведайте нам, что вы с дружками своими сделать удумали?

— Как вы смеете! — пищит Томуск. — Кто вы такие⁈ Я буду жаловаться!

— Матиас Мартинович, — говорит девушка. — Меня вы знаете. Я Тельма Ильвес. Бывшая жена заведующего физико-химической лаборатории, и дочь полковника Ильвеса, у которого в тысяча девятьсот сорок шестом году вы проходили по делу о пособничестве националистическому подполью. А этот товарищ… Он приехал из Москвы, чтобы разобраться с тем, что здесь происходит.

— Меня отпустили за отсутствием состава преступления! — с глупой гордостью сообщает ученый.

— Скорее — за недостаточностью улик, — уточняет Тельма. — А теперь, как мы знаем, вы участвуете в антигосударственном заговоре, направленном против жизни и здоровья советских учащихся. Как вы думаете, чем вам это грозит? Особенно, если вскроются ваши прошлые делишки…

— Я все расскажу! — горячо обещает ректор. — Это Лаар меня втянул… Он говорит — искореним заразу. Они сбивают ребятишек с толку игрушками своими, антисоветской пропагандой, отвлекают от задач строительства коммунизма, развращают подрастающее поколение своим лженаучным мировоззрением…

— Гражданин Томуск, — строго и устало произносит Философ. — Хватит ваньку валять! Быстро, четко и по существу — кого именно вы называете заразой? В чем именно заключаются исходящая от них опасность? Как они связаны с детьми?

— Только сугубо между нами, товарищи… В народе их именуют «тонкими людьми», — начинает выкладывать подноготную Томуск. — Есть версия, что эти создания возникли результате эксперимента, проведенного в какой-то сверхсекретной лаборатории, но я не согласен с этим, потому что «тонкие» появились в европейской части континента еще до Первой Мировой, когда никакая лаборатория не могла проводить такого рода эксперименты. Да и сейчас — вряд ли кто во всем мире способен на это.

— Вы называете их созданиями, — уточняет Философ. — Следует ли из этого, что людьми их назвать нельзя?

— Для того, чтобы определить их видовую принадлежность, у меня не достаточно данных, ибо ни один экземпляр не попадал еще в научные лаборатории. По крайней мере — в нашей стране. Однако есть основания полагать, что «тонкие» по своей природе скорее ближе — к насекомым, нежели — к млекопитающим. Ну а то, что при визуальном и даже тактильном контакте они выглядят как хомо сапиенсы… Что ж, нужно вспомнить поразительную способность артроподов к мимикрии…

— Итак — насекомые! — перебивает ученую болтовню Томуска Философ. — Дальше! Они разумны?

— Смотря, что считать разумом, — пожимает тот плечами. — Возможно, что в случае «тонких» это тоже мимикрия, только непостижимо высокого класса.

— В чем же заключается их опасность?

— Насекомые совершенно безжалостны, с человеческой точки зрения, разумеется. Некоторые виды ос, например, откладывают свои личинки в живых пауков и личинки эти пожирают своих носителей изнутри. А одна разновидность даже заставляет паука ткать паутину для кокона, в котором будут развиваться ее личинки. Разумеется, «тонкие люди» действуют не так примитивно, они откладывают не личинки, а — идеи. Особенно — в юные головы. Ведь дети, как никто, способны гибко реагировать на нетривиальные концепции. Измененные таким образом детишки должны некоторым образом подготовить почву или — образовать кокон для нового поколения «тонких». Таким «коконом» может стать — дом, город, страна, весь мир.

— Все это пока очень туманно, — бормочет Философ. — Каким образом можно превратить город в такой «кокон», а тем более — страну и мир?

— Прежде всего — очистив от конкурентной расы, — снисходительно сообщает ректор. — Существует гипотеза, что подобно муравьям, «тонкие» делятся на три типа. Первый — это так называемые «Мастера». Они практически немы, но обладают невероятной способностью к изготовлению так называемых игрушек — изделий самого разнообразного назначения, часто для нас непостижимого. Второй тип — «Пастыри». Способность этих особей к мимикрии настолько высока, что их совершенно нельзя отличить от человека, если не прибегать к анализу ДНК, который мы пока толком делать не умеем. В отличие от «Мастеров», «Пастыри» не избегают контакта с людьми, особенно — младших возрастов, они могут казаться интересными собеседниками и вообще — приятными людьми, способными вызвать глубочайшую эмоциональную привязанность. И, наконец, третий тип — самый опасный. Мы называем «тонких» этого типа «Жнецами». В отличие от двух первых, особей третьего типа ни один из ученых в глаза не видел, этот тип вычислен чисто теоретически.

— Чем же опасен этот третий тип?

— А чем занимаются жнецы? — спрашивает ученый. — Они собирают урожай, то есть — жнут колосья. Да вот только в данном случае речь идет о людях. Есть даже подозрение, что «Жнецы» не слишком изнуряют себя мимикрией под человека, разве что — в минимально необходимых пропорциях.

— Вы сказали, что дети, зараженные идеями «тонких», должны подготовить почву для их экспансии. Каким же образом это может произойти?

— Насчет этого нет сколько-нибудь достоверных данных.

— Ладно. Допустим. А что за облаву устроили ваши подельники?

— Я протестую против слов «подельники» и «облава»! — еще пытается вякать Томуск. — С каких это пор отлов насекомых считается преступлением?

— А изоляция детей под ложным предлогом тоже не считается преступлением? — жестко спрашивает Тельма.

— Не путайте меня в это! — кричит тот. — Все вопросы — к Россохину или к Лаару.

— С них еще спросят, — обещает Философ. — А вы, гражданин Томуск, должны ответить вот на какой вопрос… Над какими такими «индикаторами» и «излучателями» работают под вашим руководством «патлатые охламоны»?

— Индикатор — это портативный прибор, который поможет выявить мимикрирующего под человека «тонкого».

— А — излучатель поможет его, «тонкого», уничтожить?

Ректор местного университета начинает угрюмо сопеть. Видно, что ему попросту нечего сказать в свое оправдание.

— Можете идти, — разрешает ему Философ. — Полагаю, не ваших интересах сообщать кому-либо о нашем разговоре. Ответ вам все равно придется держать, но ваши подельники могут вас убрать, как лишнего свидетеля. Подбросить в камеру «трещотку», верно?.. Так что помалкивайте.

Гражданин Томуск срывается с места, как шавка с поводка. Зрелище уморительное, но Философу и Тельме не до смеха. Слишком тревожными оказываются сведения, которые были ими получены. Впрочем, девушка выглядит спокойной. И спутник ее начинает подозревать, что далеко не все услышанное, является для нее новостью. А вот ему требуется уложить в черепушке услышанное и понять, насколько все это соотносится с действительностью. Только лучше не в пустом номере, где даже выпить нечего.

Они покидают место засады и почти бегом возвращаются к себе. Ими движет жажда в прямом и в переносном смысле этого слова. Причем даже — в нескольких переносных смыслах. Утолив одну из них, полуодетые они сидят в тринадцатом пьют забугорное пойло, закусывая его всем, что есть в холодильнике. Наверху тихо. Похоже — все перепились и теперь дрыхнут. Цедя понемногу «Мартель», Философ перебирает в памяти все, что ему пришлось увидеть и услышать в этом городе.

— Слушай, — говорит он любовнице, — а ведь этот Лаар говорил, что один из «тонких» находится где-то здесь.

— Говорил, — равнодушно отзывается Тельма. — Что с того?

— Как — что? — удивляется Философ. — И эти их лозоходцы, которых он «пьянчужками» назвал — тоже здесь. Значит — они как раз сейчас рыщут в округе, его выискивая.

— Пусть рыщут, — усмехается девушка. — Там грязь, сырость… А он — здесь. В тепле.

— Вот черт! — бьет себя по лбу ее любовник. — Как же я сразу не догадался! Желтолицый! Но… ты же с ним танцевала!.. Я же видел. Отплясывала будь здоров!.. С насекомым…

— По-твоему — насекомое — это обязательно таракан или клоп? — спрашивает Тельма. — А если — кузнечик или бабочка?

— Я не брезглив, — отмахивается Философ. — Хотя верить во все, что городил этот перепуганный ректор, пожалуй, не стоит… Какие коконы, какие жнецы в наше время…

— В его рассуждениях не хватает стройной системы, но все, что он говорил — правда.

— И ты это так спокойно произносишь?

— Привыкла уже. Ты в этой каше всего третий день варишься, а я уже шестой год.

— Да, за шесть лет можно привыкнуть к чему угодно. Даже — к лагерю.

— Вот, все-то ты понимаешь… Давай спать!

Философ просыпается от телефонного звонка. Трубку берет Тельма.

— Алло!.. Да, это я… Ничего страшного… Слушаю вас. Все прошло замечательно, никто ничего не заметил… Что⁈. Нет, не слышала… Хорошо, я сейчас посмотрю… Да, передам…

— Что-о случи-илось? — зевая, осведомляется Философ.

— Ничего, — бурчит любовница. — Спи, я сейчас вернусь.

Тельма выскользывает из-под одеяла и начинает подбирать с пола разбросанное нижнее белье. Выглядит она при этом чрезвычайно соблазнительно. Философ хочет было шлепнуть ее по попке, но почувствовав его поползновения, Тельма стремительно оборачивается. Даже в темноте видно, насколько она серьезна сейчас. Из головы Философа мигом вылетают всякие фривольности. Он понимает, что с такой Тельмей лучше не связываться.

— Что, Россохину худо стало?.. — бурчит он. — Допился, старый крокодил…

Тельма молчит. Вжикает молнией мини-юбки, заправляет подол блузки, вдевает узкие ступни в туфли. На мгновение из освещенного коридора выпадает прямоугольник электрического света, и в комнате опять становится темно. Философ нашаривает на тумбочке сигареты и зажигалку, закуривает, прислушиваясь к немолчному бормотанию дождя за окном. Возвращается Тельма. Ни слова не говоря, идет к телефону, набирает номер.

— Его нет, — докладывает она тому, кто берет трубку на другом конце провода. — Видимо, ушел… Я тоже… Ничего, ничего, что вы… Спокойной ночи.

Тельма кладет трубку, садится рядом с Философом на постель, берет у него сигарету, спрашивает:

— Ты когда заснул?

— Не знаю, трудно сказать.

— Но уже после меня?

— Да.

— Ты ничего не слышал?.. Какого-нибудь скандала, стрельбы… Нет?

— Не-е-ат… — подавляя зевоту, отвечает Философ. — По-моему, все было тихо, мирно…

Тельма, раздавив в пепельнице окурок, встает, зажигает свет, командует:

— Одевайся!

— Э-э… — жмурясь от ослепившего его света, тянет Философ. — Мы что, поедем куда-нибудь, или пойдем?

— Пока пойдем, а там видно будет.

— Кто-нибудь пропал?

— Кажется…

— Россохин?

Тельма не отвечает. Смотрит на любовника с плохо скрываемым сомнением.

«Размышляет, брать ли меня с собой… — думает он. — Боится? Скорее, не хочет впутывать в дела популяции постороннего… Господи, неужели и Тельма работает на них? Времена, видно, настали такие: все работают на кайманов… Даже Россохин крышует их… Хотя ведь этого депутата вполне могут использовать втемную, и он сам того не замечая, позволяет им гнать за городом наркоту… Ну до него-то мне нет никакого дела, а вот что касается Тельмы… А ведь я уже решил было, что она женщина с тайной, но не ожидал, что тайна окажется столь банальной…»

— Ну, пошли, — говорит он, застегивая брюки. — Я готов!

— Отлично! — откликается Тельма и протягивает ему «ТТ». — Вот, возьми эту штуку.

Философ хмыкает.

— Э-э, подруга, я ж в завязке! — возмущается он. — Не хватало еще пальчики на стволе оставить… Ко всем прочим неприятностям… Может я обойдусь подручными средствами?

— Бери!

— Ладно… — вздыхает Философ. — Патроны есть?

— Нет, патроны не понадобятся…

— Ну да, конечно, можно ведь и рукояткой… — бормочет Философ, засовывая пистолет во внутренний карман пиджака.