Физрук-9: назад в СССР

Глава 22

Они поднимаются в вестибюль, но прежде, чем выйти на крыльцо, переобуваются и надевают верхнюю одежду. За стойкой обнаруживаются резиновые сапоги и плащи-дождевики. И правильно. Потому что снаружи моросит редкий дождик. Машин у крыльца уже нет. Похоже — вся пьяная гоп-компания укатила. Тельма решительно сворачивает в аллейку между мокрыми кустами и включает фонарик. Двигается она столь стремительно, что Философ едва поспевает следом.

«Видать, в рукопашную придется, ежели без патронов, — вяло размышляет он. — Мало мне шишек… Во всяком случае, сегодня бы не хотелось… Эх, надо было глотнуть перед уходом…»

Шлепая по лужам, они добираются до ограды, а оттуда, через пролом, проникают за территорию санатория. И оказываются в дремучем лесу, который простирается до самого побережья. Слышно, как шумит дождь в невидимых во мгле кронах. Листья не в силах удержать воду и капли срываются, разбиваясь о плечи бредущих во тьме людей. Тропинка, прихотливо петляющая между стволами, ощутимо забирает в гору. Неожиданно Тельма останавливается, как вкопанная — Философ едва не налетает на нее сзади.

— Скоты… — стонет она. — Так я и знала… Изверги… Фашисты…

Она задирает голову скользнув лучом фонарика по силуэту человека, распятого между двумя осинами. Философ всматривается и к его горлу подкатывает тошнотный ком. То, что висит среди стволов, человека напоминает лишь отдаленно. Луч отражается от блестящего округлого, как у осы, сегментированного брюшка, тонкие лапки судорожно скрючены у груди, приплюснутая голова безжизненно болтается, когда осины покачивает ветром, а со спины свисает прозрачный, словно склеенный из слюдяных чешуек плащ.

— Скорее, Граф… — торопит спутника Тельма. — Его надо снять!

— Как я его сниму! — ошеломленно бурчит он. — Тут топор нужен, а не пистолет.

— Это хитрый капкан! Вот здесь зажим, видишь?.. Сунь между зубьями ствол и цепь разомкнется!

Присмотревшись, Философ действительно видит хитроумное устройство, состоящее из металлической цепи, капкана и прочных капроновых шнуров. Видать, «тонкий» брел по тропинке, задел капкан, тот сомкнулся, шнуры захлестнули и вздернули человека-осу между двумя древесными стволами. Видимо, не обошлось без изобретательных «охламонов патлатых» товарища Томуска. Индикатор с излучателем они сделать не умеют, а вот ловушку на чужака — пожалуйста.

— Так просто ствол не вставить, — бормочет Философ. — Я попробую руками раздвинуть, а ты сунешь ТТ.

— Давай!

Тельма вытаскивает у него из пиджака пистолет, Философ хватается пальцами за сомкнутые дуги капкана и до хруста плечах, разжимает их, а девушка сует в образовавшуюся щель рукоять пистолета. Пальцы Философа свободны. Он успевает выпрямиться и принять на себя тело «тонкого», потому что шнуры уже не удерживают того между осин. Человек-оса оказывается невероятно легким, но Философ с трудом удерживает освобожденного, потому что пальцы его все еще сведены судорогой от напряжения.

— Подержи фонарик, — говорит ему Тельма.

— Погоди… — сипит Философ. — Сейчас пальцы отойдут…

— Посвети! — требует девушка и все-таки сует ему фонарик. — Я посмотрю, что с ним.

— Ты что — энтомолог, — пытается пошутить Философ, зажимая фонарик между ладонями.

— Это не смешно! — бурчит она.

— Несите меня в санаторий, — раздается тихий, почти бесплотный голос. — И вызывайте машину.

— Так и сделаем! — одобряет Тельма. — Граф, поднимай его!

Вернув ей фонарик, Философ протягивает руки к лежащему, и к своему ужасу видит, что перед ним вовсе не гигантская оса. Крылья, которые он поначалу принял за прозрачный плащ, прямо у него на глазах и впрямь становятся плащом, брюшко раскалывается, освобождая место для длинных тонких ног, нижних из шести, до этого момента судорожно поджатых лапок. Средняя пара сливается с грудной частью тулова, а верхняя уже вполне походит на человеческие руки. Трансформируется и лицо. Фасеточные глаза, за исключением двух ячеек, образуют скулы и щеки, а ротовой аппарат насекомого дифференцируется на нос и рот. Насекомое исчезает, перед Философом снова оказывается желтолицый.

— Да бери же его, — с досадой торопит любовника девушка.

— Не могу, руки почти не слушаются.

— На закорки.

— Сейчас… — бурчит Философ и опускается возле «тонкого» на корточки. — Хватайте меня за плечи, что ли…

Взвалив пострадавшего на спину, Философ медленно трогается назад по тропинке. Тельма изо всех сил старается облегчить ему путь в кромешной тьме, подсвечивая тропинку лучом фонаря. Обретя человеческий облик, «тонкий» приобретает и вес, соответствующий взрослому, пусть и неимоверно худому мужчине. И хотя Философ не может пожаловаться на нехватку физической силы, с каждым шагом его ноша становится все тяжелее. Хорошо хоть девушка помогает ему протащить пострадавшего через пролом в ограде.

— Куда его? — тяжело дыша, спрашивает Философ, добираясь до крыльца.

— Пока в вестибюль, — не слишком уверенно отзывается Тельма.

— Не надо, — четко произносит человек-оса. — Оставьте меня здесь.

— Какого черта! — возмущается Философ, которого уже пошатывает от усталости. — Я пер тебя на своем горбу целый километр, для того, чтобы кинуть в первую попавшуюся лужу!

— Не будьте таким упертым, — еле шепчет желтолицый. — Незачем меня таскать туда сюда, сейчас Тельма вызовет машину.

— Делай как он говорит, — поддакивает та и бегом бросается в вестибюль санатория.

Из чистого упрямства Философ все-таки поднимается на крыльцо, кладет свою ношу на скамейку и начинает шарить по карманам в поисках курева. И дождь, как назло, до этого лишь слегка моросивший, вдруг обрушивается ливнем. Человек-оса мгновенно приходит в себя. Застонав от наслаждения, он подставляет лицо под дождевые струи, начиная буквально впитывать его в себя.

— На заживающую рану, — бормочет Философ, внезапно пришедшие на ум стихи, — нежней бальзама не прольешь, вдыхая огненную прану, когда другой вдыхает дождь…

— Чьи стихи? — спрашивает вдруг пострадавший. — Ваши?

— Может быть. Не помню.

— Не мучайтесь, идите в вестибюль, — говорит человек-оса. — Здесь сыро, а вам хочется покурить.

— А вам — не хочется? — спрашивает Философ.

— Никогда.

— Ну да, у вас же трахейное дыхание…

— Почему? — откликается его странный собеседник. — Все зависит от ситуации. Сейчас дождь и я дышу жабрами, прекратится — перейду на легкие, а потребуется лететь — на трахеи.

— У вас что — весь набор?

— Нет. Всего лишь высокая степень адаптабельности.

— А как вас, кстати, зовут?

— Какого-то определенного имени у меня нет. Вернее — есть, но оно не произносимо. Мы не нуждаемся в столь примитивной самоидентификации. Существует гораздо более эффективный способ распознать друг друга. Например — по индивидуальной частоте колебаний мозговых волн. Это имя, которое не нужно запоминать.

— Вы откуда прилетели? — спрашивает Философ. — Я имею в виду — с какой звезды?

— Я такое же земное существо, как и вы, Евграф Евграфович, в противном случае мы попросту бы не поняли друг друга.

— А на Земле вы где родились? В СССР или за границей?

— Простите, может это вас шокирует, но когда я родился — не было ни СССР, ни одного из ныне существующих государств.

— Не шокирует, — ухмыляется Философ. — Когда я родился, СССР тоже не было, да и многих других нынешних государств — тоже.

Чтобы чем-то занять руки, Философ все-таки вытаскивает из кармана сигареты, но тут же понимает, что те безнадежно отсырели. Отыскав взглядом урну, он выбрасывает всю пачку. Сквозь остекленную дверь видит, как Тельма в вестибюле говорит с кем-то по телефону. Затем она вешает трубку и убегает вверх по лестнице. Лишенный привычного допинга курильщик снова наклоняется к лежащему навзничь человеку-осе. В голове Философа роится множество вопросов.

— Выпить вы, конечно, тоже не захотите? — для разгона осведомляется он.

— Если только у вас найдется концентрированный нектар, — отвечает лежащий.

— Ни табака, ни алкоголя — вот секрет долголетия, — бормочет Философ.

Снова появляется Тельма, на этот раз в сопровождении другой — растрепанной и заспанной — девушки. Увидев пострадавшего, та сердобольно вскрикивает и бросается к нему, опускаясь на корточки. Однако Тельма отстраняет ее. Тогда незнакомка спохватывается и открывает медицинский чемоданчик, который принесла с собой. Вдвоем с секретаршей депутата, они принимаются проделывать с «тонким» какие-то манипуляции. Философу не видно — какие. Он деликатно отходит в сторонку.

В шелестящей и булькающей мгле ночного сада слышится урчание автомобильного мотора. К крыльцу подкатывает «ГАЗик», из которого выходит еще один старый знакомец Философа, врач здешней больницы Эрнест Голубев. Старый знакомец вовсе не стар. Ему лет двадцать пять, но весит он килограммов сто. С удивительной для своей комплекции прытью, врач взбегает на крыльцо и тоже бросается к человеку-осе. На Философа он поначалу не обращает ни малейшего внимания.

— Постой! — вновь перебиваю я Третьяковского. — Как ты сказал зовут врача?

— Эрнест Иванович Голубев, — уточняет Граф. — А что? Знакомое имя?

— Да, пересекались однажды…

— Мир тесен, — пробормотал мой собеседник и снова погрузился в пучину воспоминаний. — Осмотрев пострадавшего, Голубев велит перенести его в свою машину. Философ вновь поднимает «тонкого» на руки, остальные пытаются ему помогать, но скорее мешают. И все-таки вчетвером они довольно быстро доставляют пострадавшего к машине и укладывают его на заднее сиденье.

— Вы позвонили только мне? — спрашивает врач, обращаясь к Тельме.

— Да, только вам, — отвечает она.

— Правильно… — после некоторого раздумья отзывается врач. — Начнут разбираться — пойдет резня. А им… — Он показывает глазами на свой вездеход с брезентовым верхом. — Это очень не нравится… О, извини, Граф! — спохватывается Голубев. — Я тебя и не сразу узнал… Столько лет не виделись… Впрочем, ты не изменился.

— Зато ты потолстел, — бурчит Философ.

— Видел твою афишу, — говорит врач.

— Какую еще афишу?

— Так ведь лекция у тебя в дискуссионном клубе!

— Ах да!

— Кстати, раз уж ты здесь, не поможешь мне с пациентом?

— В смысле — поехать с тобой? — уточняет Философ.

— Ну да, если Тельма Расмусовна не возражает!

Врач оглядывается на девушку.

— Пусть едет, — разрешает та и добавляет совсем тихо: — Свое я уже получила.

— Завтра увидимся? — спрашивает ее Философ.

— Я целый день занята на работе, но на дискуссию приду.

— Тогда — до завтра!

Он целует Тельму, машет рукой незнакомке, которая уныло мокнет под дождем, и садится в машину рядом с Голубевым. Они покидают территорию санатория, выезжают на шоссе. Врач мчит так, словно за ними гонятся. Неужто пациент так плох? Философ вскоре получает ответ на не заданный вслух вопрос. Несколько вспышек со стороны леса. Следом — треск выстрелов. Голубев бешено крутит руль. Машина идет юзом, но ни одна пуля не попадает в цель. Только вдруг задняя дверца распахивается на мгновение и тут же захлопывается снова.

— Мрази! — цедит врач, с трудом удерживая «ГАЗик» на полотне шоссе. — Крокодилы поганые.

— Что это они, рехнулись? — спрашивает Философ, поглядывая на прореху в брезентовой крыше — похоже все-таки одна пуля чиркнула по касательной.

— Ты увел у них добычу из-под самого носа, — бурчит врач, выжимая из машины все, на что она способна.

— Да, вытащил из силка, — самодовольно ухмыляется пассажир. — Сорвал, можно сказать, операцию… Да вот только не думал, что кайманы с этими фашистами свяжутся.

— С какими? — интересуется Голубев.

— А ты не в курсе? — удивляется Философ.

— Мое дело — медицинская помощь, — пожимает плечами врач.

— Так может тебе и знать не нужно? — спрашивает его спутник.

— Может и не нужно, — бурчит Голубев, — и голову под пули подставлять — тоже.

— Прости! — откликается Философ. — Я знаю только троих — Томуск — ректор университета, Лаар — из спорткомитета при горисполкоме, ну и депутат ваш — Россохин.

— Да уж… — хмыкает врач. — Ученый, спортсмен и народный избранник… Кто бы мог подумать… И знаешь, дело здесь не в фашизме… В том смысле, что это не идеология. Явление гораздо более глубокое. Так, наверное, неандертальцы встречали первых кроманьонцев. По сути — своих могильщиков.

— Этот Томуск болтал что-то про Жнецов. Дескать, они зачистят планету от нас, грешных.

— У страха глаза велики, — бормочет Голубев, не отводя взгляда от дороги. — Зачем им устраивать бойню?

— А хотя бы — для самозащиты. Кроманьонцы тоже ведь, небось, защищались от нападения неандертальцев.

— Ерунда!

— Так, может, у пациента твоего спросить? — Философ оборачивается, чтобы посмотреть на заднее сиденье. — Э, а где он⁈

Врач давит на тормоза. Вездеход заносит, он разворачивается поперек шоссе, благо — пустого, и останавливается. Голубев выскакивает из машины, отворяет заднюю дверцу и несколько мгновений рассматривает пустое сиденье. Потом — бросается назад по дороге. Философ — за ним. Они бегут, оглядывая обочины по обеим сторонам шоссе. Пусто. Если вывалился «тонкий», когда «ГАЗик» по мокрому полотну крутило, то куда делся? Вдруг что-то мелькает в небе. Философ останавливается, задирает голову, кричит:

— Да вон он, Эрнестушка! В небо гляди!

Врач тоже запрокидывает голову. Ночь кончается. Небо светлеет. Тучи расходятся. Огоньки звезд становятся все бледнее. И на этом фоне отчетливо видна исполинская оса, которая висит над дорогой. Ее крылья, сливаясь в одно слюдяное сверкание, издают гул вертолетных винтов. Зрелище это буквально парализует двух мужчин. Словно дети, наблюдающие за полетом настоящей осы, торчат они посреди дороги, забыв обо всем на свете. Маленьким маленькая оса кажется чудом, а большим — большая.

— Что же он так, на виду-то? — бормочет Философ. — Шмальнут из дробовика по крыльям.

— Эй! — орет Голубев, размахивая руками. — Сюда! Спускайся! Опасно!

Человек-оса словно услышав, ныряет вниз, зависает над дорогой, так что ветер от его трепещущих крыльев ерошит волосы на голове Философа и холодит раннюю лысину молодого врача. Метаморфозы начинаются еще в воздухе. Покрытое насечками брюшко раскалывается на две половинки, нижняя пара конечностей вытягивается и касается асфальта. Обретя опору, «тонкий» останавливает крылья, они тускнеют, вытягиваются вдоль тулова, словно плащ-дождевик. Через несколько мгновений, к двум мужчинам подходит третий, во всяком случае — так мог бы решить сторонний наблюдатель.

— Извините, — говорит человек-оса. — Сработал инстинкт-самосохранения.

— Вас вполне могли подстрелить в воздухе, — бурчит Философ. — Достаточно одного заряда картечи.

— У людей слишком много оружия, чтобы они могли жить в мире, — говорит «тонкий».

— Предлагаю продолжить беседу в более подходящем месте, — встревает врач. — Давайте в машину.

Они возвращаются к стоящему поперек проезжей части автомобилю. Садятся. Голубев разворачивает машину и уже не торопясь ведет ее в город. Дом, в котором он живет, на окраине. Это небольшой коттедж в три жилых комнаты и еще с одной, где хозяин проводит небольшие биологические опыты, по врачебной привычке именуя это помещение «смотровой». В ней-то он и собирается осмотреть летающего пациента, если тот, конечно, не станет возражать.

Врач загоняет «ГАЗик» во двор, провожает гостей в дом. Ставит на огонь чайник. Философ снимает резиновые сапоги, запоздало вспоминая, что туфли остались в вестибюле гостиницы. Дождевик вешает на вешалку. Второй гость остается, в чем был. Свой «плащ» он снять не может. Философ впервые видит человека-осу при ярком электрическом свете. И снова тошнота подкатывает к его горлу. Не настолько уж совершенной оказывается мимикрия «тонких людей».

От автора:

Новинка от Дамирова и Гурова в жанре Назад в СССР! Цикл ЗАВОД! Много лет я отпахал на заводе, пока несчастный случай не забрал мою жизнь. Мое сознание перенеслось в прошлое, теперь я молодой пацан — ученик на советском оборонном заводе: https://author.today/work/386806