Физрук-9: назад в СССР

Глава 15

— После встречи с мальчиком-молнией, Философ отправляется в гостиницу. Войдя в нее, он сразу же заворачивает в ресторан на первом этаже. После того, как он попал в сети кайманов, Философ стал частенько закладывать за воротник. Вот и теперь ему хочется выпить. Да и тоскливо сидеть одному в номере. К тому же, едва войдя в обеденный зал, он сразу встречает там двух старых друзей… Ну вот представь атмосферу… Зал ресторана заставлен столиками под уютными зелеными торшерами. Правая стена остеклена, и покрыта тонкой колеблющейся пленкой дождевой воды. Посетителей немного. Большая часть торшеров погашена, но музыка играет и у эстрады топчутся пары танцующих. Вот за столиком у стеклянной стены и находится место Философу, рядом с его здешними приятелями — художником Юрием Головкиным — богатырского сложения рыжеволосым мужчиной — и высоким, худым брюнетом с красными глазами алкоголика, известным баснописцем Романом Корабельниковым.

Официант подает им коньячок и шашлычок. Философ рассказывает приятелям о том, что спугнул двух бандитов, которые хотели схватить мальчишку, но без подробностей, конечно.

— Вряд ли это бандиты! — отмахивается художник. — Обыкновенные хулиганы…

— Может, и хулиганы… — произносит Философ, поддевая на вилку кусок шашлыка. — Только кто в наше время связывался с детьми? Тем более, хватая и пытаясь забросить в кузов… Ну, надают по сопатке, карманы вывернут, отберут мелочевку… И все. А тут, прям как на загнивающем Западе, чистый киднэпинг…

Головкин, который сидит, откинувшись на спинку стула и сцепив крепкие пальцы на животе, бормочет сонным голосом:

— Ай брось, мосье Спиноза… Чего путного, а этого твоего киднэпинга и у нас хватает… У нас есть все, что имеется в любом цивилизованном обществе, включая скрытую работорговлю… В Средней Азии, например, девушек до сих за калым продают…

— Так то — в Средней Азии…

— Заткни фонтан! — резко оборвает его Головкин. — Приближается инспектор!

— Какой — инспектор? — удивляется Философ.

— Виноват — инструктор горкома, товарищ Пауль Соммер!

Со стороны входа действительно появлется рослый, крепко сложенный блондин в мокром, блестящем плаще. Заметив, что на него смотрят, он издали машет приятелям широкой, крепкой ладонью, и сворачивает к барной стойке.

— Какой же это инструктор горкома? — бормочет Философ. — Видал я таких инструкторов…

— И где же? — любопытствует художник.

— А вот представьте… Ночь. Поле аэродрома. Огромный четырехмоторный самолет. Под фюзеляжем возятся солдаты, цепляют бомбочку, кило на двести… А у короткого откидного трапа покуривают господа офицеры, в таких же, как у вашего Соммера, длиннополых плащах… Ну еще и в фуражках с высокой тульей. Они слушают летчика в кожаном шлеме и наглухо зашнурованном комбинезоне… Ржут, как кони…

— Завидное у тебя воображение, герр Шопенгауэр, — одобряет Головкин. — Только, почему же офицеры смеются?.. Они отдают команды, а летчик их повторяет…

— Да, ты прав… — соглашается Философ. — А вокруг только тьма и прожекторы… И никакой пустопорожней болтовни, одни лишь команды… Повиновение или смерть!.. Вот кто, на самом деле, твой инструктор…

Они смеются. Хотя ничего смешного в этом нет.

— Добрый вечер! — произносит, неожиданно появившейся возле столика, Соммер. — Разрешите присоединиться?

— Валяйте! — разрешает Философ. — Только стул возьмите…

— Промок до нитки, — жалуется инструктор горкома. — Хочу выпить.

— Русалке как-то бог послал кусочек рыбки, — бормочет Корабельников, и добавляет, тыча в инструктора пальцем. — Опять от него болотом воняет.

— А вам, товарищ Корабельников, не стоит сегодня напиваться, — назидательно произносит инструктор. — Вам завтра перед школьниками выступать!

— Оставьте, Пауль Генрихович! — обращается к нему художник. — Не видите, что он лыка не вяжет? А завтра у него будет похмелье…

— А можно я выступлю перед школьниками? — спрашивает Философ.

— Простите, а вы кто такой? — интересуется Соммер.

— Ну как же, Пауль Генрихович! — восклицает Головкин. — Это же товарищ Третьяковский, Евграф Евграфович, столичный публицист, можно сказать — философ… Очень хорошо разбирается в НТР и прочем прогрессе…

— Ну что ж, можно, — пожимает плечами инструктор. — Если завтра утром предоставите текст выступления, мы его быстро, без бюрократической волокиты согласуем, и милости просим…

— Русалке как-то бог послал кусочек рыбки, — снова провозглашает баснописец. — В болотный ил по яйца утопясь, поужинать совсем уж собралась, да призадумалась, а хвост во рту держала. На ту беду близ щука проплывала…

— Откуда у русалки яйца? — хмыкает Философ. — И потом, нет в русском языке слова «утопясь», баснописец хренов… Простите, товарищ инструктор горкома!

— Ничего, — благосклонно кивает тот. — Только если позволите, я бы хотел с вами предварительно обсудить тему вашего выступления.

«Ну вот! — уныло думает Философ. — Напросился на свою голову… Коготок увяз, всей птичке пропасть…»

— Не, ты дальше послушай! — пьяно хихикая, толкает его под руку Корабельников. — Вдруг рыбий дух щуку остановил, щука зрит рыбу, рыбец щуку пленил. На цырлах щученька к русалочке подходит, вертит хвостом, с русалки глаз не сводит и говорит, чуть жабрами дыша — голубушка, как хороша, ну что за хвостик, что за сиськи, такие б мять сиськимасиськи…

— Ну все, понесло графомана! — бормочет художник. — Я его уведу, а вы общайтесь, товарищи!

Он поднимается, берет баснописца за шиворот и уводит. Соммер опрокидывает в рот содержимое своей рюмки, наклоняется к Философу и доверительно сообщает:

— Счастливый случай послал вас ко мне, товарищ Третьяковский. Давно пора обрисовать перед нашей молодежью перспективы будущего, в свете решений недавнего съезда нашей партии…

— Да я как-то, товарищ инструктор, не сведущ, — пытается отмазаться Философ.

— Это ничего. Вы напишите основной текст, а нужные цитаты мы вставим.

— Товарищ Соммер! — решительно произносит его собеседник. — Если уж говорить с современной школьной молодежью, то о том, что ее волнует. Я имею в виду — вне школы. Цитаты из партийных документов они и без меня услышат на комсомольских собраниях и пионерских сборах. Зачем мне подменять в своем выступлении более компетентных товарищей?

— Верно! — неожиданно соглашается инструктор. — Вы из столицы, вам лучше знать, о чем говорить с нынешними учащимися, но позвольте мне подсказать вам одну темку? По вашей прямой специальности…

— Готов выслушать.

— Говорю вам сугубо конфиденциально, рассчитывая на вашу скромность… Зараза завелась у нас в городе. Небось с Запада надуло… Сначала со стилягами мучились, потом «Битлы» эти пошли патлатые, опять же — националистическая эмиграция разную дрянь подкидывает, а теперь и того хуже… «Процессом» эта зараза называется… Откуда-то только берется… Учительница отняла у пятиклассника тетрадь, в которой тот рисовал что-то… Открывает, а там — спирали перечеркнутые, молнии какие-то… Хорошо, хоть не свастика… Да ладно бы только рисунки… Слова разные… Все это буржуазным идеализмом попахивает, что отвлекает неокрепшие умы от насущных задач социалистического строительства. Вот об этом не плохо бы вам с ними поговорить, развенчать весь враждебный смысл этого антикоммунистического учения.

— Ну для того, чтобы развенчать, не мешало бы для начала ознакомиться с этим вражеским учением, — отвечает Философ. — Если есть такой материал, ознакомьте меня с ним.

— Ну что ж, — вздыхает Соммер. — Как будто знал, что с вами встречусь. Недавно передали из комитета государственной безопасности в идеологический отдел городского комитета партии для ознакомления. Комитетчики изъяли при обыске у одного распространителя нелегальной литературы. И ведь не на машинке напечатано, а — в типографии. Чистой воды идеологическая диверсия. — Инструктор вынимает из кармана брошюрку. — Даю вам на одну ночь, под честное слово, что вернете утром.

Философ воробей стрелянный, его на мякине не проведешь. Он понимает, что такой человек, как инструктор горкома, просто так по ресторанам не шляется и первому встречному в служебных тайнах не исповедуется. Все подстроено. Даже его, Философа, приглашение в город, якобы для того, чтобы выступить в дискуссионном клубе. Ведомо ему, что это за дискуссии. Их участники произносят заученные и утвержденные начальством тексты — вот и вся дискуссия! Всё они знают, гниды гэбэшные, и уж тем более — кто истинный автор этой брошюрки. И завтрашнее выступление перед школярами — ловушка. А отказ от нее — капкан. Так что выбора у него нет.

И Философ берет из рук Соммера брошюрку с изображением пресловутой рассеченной спирали и заголовком «ПРОЦЕСС». К счастью, имени автора на обложке нет, зато имеется подзаголовок «АНОНИМНЫЙ СОВЕТСКИЙ ФИЛОСОФ БРОСАЕТ ВЫЗОВ МАРКСИЗМУ».

— Экая мерзость! — вполне искренне говорит истинный автор этого текста.

— Это что! Вы еще внутрь загляните!

— Загляну, но если позволите, не за столом.

— Конечно-конечно! — восклицает инструктор. — Завтра утром я заеду к вам в гостиницу! Обсудим ваше выступление. До завтра!

Соммер поднимается. Пожимает Философу руку. Рукопожатие у инструктора твердое и с огнестрелом он знаком явно не понаслышке. Похоже, что бывший офицер. Сколько ему? На вид лет сорок пять. Вполне мог еще войну застать. Проводив взглядом Соммера, Философ спрятал брошюру в карман и подумал: «Хрен я пойду сейчас в гостиницу. Мне сейчас разрядка нужна. А какая в гостинице разрядка? Даже бабу не приведешь…»

Едва инструктор городского комитета партии удаляется, как в ресторан вваливается компания молодых людей в плащах-болонья, из тех, что топтались у входа в гостиницу. Танцующие парочки мгновенно расходятся по своим столикам. Молодые люди подсаживаются к стойке бара и громкими голосами заказывают выпивку, попутно задирая завсегдатаев. Философ с брезгливым недоумением смотрит на них. У него чешутся кулаки — так ему хочется призвать юных наглецов к порядку, а заодно сбросить накопившееся напряжение — но тут перед ним появляется молодая, стройная незнакомка, и ему становится не до молодчиков. Женщина явно вошла с улицы, потому, что плащ ее блестит дождевыми каплями, а роскошные, цвета платины, волосы — сухи и красиво уложены.

— Здравствуйте! — приветствует она Философа.

— Добрый вечер! — с удивлением отвечает тот и тут же предлагает: — Выпьете?

— Чуть позже, — отвечает незнакомка, рассеянно озираясь. — Мне сказали, что за вашим столиком сидел Головкин.

— Было дело, — отвечает Философ.

— Вы случайно не знаете, куда он ушел?

— Я вам обязательно отвечу, если вы назовете свое имя.

— Меня зовут Тельма. Теперь вы ответите на мой вопрос?

— Я не знаю, куда он ушел, но точно знаю с кем.

— С кем же?

— С Корабельниковым, тот напился вдрызг, начал хамить Соммеру.

— Здесь был Соммер?

— Был. И я имел с ним беседу. Кстати, позвольте представиться…

И он называет свое полное имя. Тельма кивает, принимая к сведению.

— Это ваше дело, — произносит она. — Я пойду.

И прекрасная незнакомка удаляется. Вместо нее, рядом со столиком возникает один из молодчиков: плотный, румяный, губастый, наглый.

— А ну, сволочь, пшёл вон отсюда! — тихо говорит он, склоняясь над столиком.

— Вы это кому, молодой человек? — вкрадчиво осведомляется Философ.

— Тебе, оккупант! — отзывается тот. — Тебе, русский!

— Одну минуточку… — бормочет Философ, поднимаясь.

Молодчик ухмыляется, смотрит на него сверху вниз.

— Не советую, коммуняка, — говорит он. — Это наша земля. Скоро мы вас отсюда вышвырнем, как паршивых собак.

— А это что у вас такое? — спрашивает Философ, протягивая руку к узлу его галстука, в который воткнута булавка с головкой в виде черепа.

Наглый сопляк машинально наклоняет голову и…

— И Философ хватает его за нос, — перебил я Третьяковского. — Дальше начинается драка. К молодчику присоединяются дружки. Посетители разбегаются. Швейцар свистит, зовет милицию. Один из официантов разнимает дерущихся. Ему отрывают ногу, которая оказывается протезом. Официант падает, дует в свисток и протез к нему сам скачет. А того губошлепа свалила ударом по голове бутылкой девушка.

— И это тебе тоже приснилось? — спросил Граф.

— И это, — ответил я. — Странные какие-то сны я вижу в последнее время.

— Ну об этом мы после поговорим… Если ты знаешь про драку, то о том, что было после, вряд ли… Прибывает милиция и все участники драки спешат убраться по добру по здорову. Тельма хватает Философа за руку, выводит из ресторана и усаживает в старенькую «Победу». Через минуту они уже мчатся по кривым улочкам старого города. Причем девушка не соблюдает правила движения, игнорирует светофоры, но улицы пусты. Минуя окраины, они выезжают на загородное шоссе. Асфальт мокрый, но Тельма гонит на предельной скорости, словно за ними гонятся. Потом на полном ходу сворачивает на второстепенную дорогу, чтобы через полчаса и несколько километров, въехать в ворота большого дома, мрачное, обветшавшее двухэтажное строение которого высится в глубине запущенного сада.

Тельма выскакивает из машины, а когда следом из салона выбирается Философ, вновь хватает его за руку и буквально втаскивает на крыльцо. Отворив дверь ключом, девушка тащит гостя в глубь дома. Света она не зажигает, поэтому Философ лишь ощущает запах плесени, старого дерева и слышит скрип досок пола. Вслед за странно возбужденной незнакомкой, он поднимается на второй этаж. Распахивается дверь. Тельма поворачивается к невольному гостю лицом и начинает расстегивать на нем одежду… — Граф умолк, видимо, погрузившись в приятные воспоминания, потом трясет головой и продолжает: — Они лежат в темноте, прислушиваются к шуму дождя за окном. Философу кажется, что его неожиданная любовница спит, лежа ничком и положив голую руку ему на грудь, но едва он пытается встать, как она спрашивает совершенно не сонным голосом:

— Ты куда?

— Где тут у тебя удобства?

— На первом этаже, как спустишься, направо.

Через десять минут Философ возвращается. В спальне уже горит свет, постель разорена, а хозяйка дома ходит нагишом, подбирая разбросанную одежду. Никакой мужчины не смог бы оставаться равнодушным к такому зрелищу. Философ и не остается. Проходит еще немного времени и они встают, чтобы одеться и спуститься вниз. Проходят на кухню. Тельма варит кофе. Потом исчезает на десяток минут, чтобы вернуться уже вымытой, в банном халате. Философ наливает кофе и ей. И они пьют, ни о чем не говоря. Гость начинает опасаться, что так ничего не узнает об этой девушке, кроме имени. Теперь он видит, что лет ей около тридцати. Судя по акценту — эстонка, кожа белая, почти прозрачная, серые глаза, длинные белые волосы.

— Ты хоть понимаешь, с кем связался? — спрашивает Тельма.

— Ты о ком?

— Да вот об этом, губастом! Это же Генрих Соммер!

— Сынок инструктора горкома?

— Да.

— У Пауля Генриховича сын эстонский националист?

— А папаша, думаешь, лучше?

— Что ты имеешь в виду?

— Он же по молодости лесным братом был.

— Вот это новость… И что, все об этом знают?

— Не все. Я знаю. И отец мой знал, только доказать не смог.

— Умер?

— Его убили, а милиция убийц не нашла.

— Почему ты мне об этом рассказываешь? Я ведь завтра должен встретиться с Соммером-старшим.

— Ты не испугался его сынка.

— По незнанию.

— А если бы знал — испугался бы?

— Не знаю. Не всегда, когда меня били, я имел возможность бить в ответ, но когда случается такая оказия, своего не упускаю.

— Этим ты мне и понравился, Евграф.

— И поэтому ты привезла меня в свой дом?

— Считаешь, что я — шлюха?

— Да Господь с тобой!

— Тебе ли поминать Бога, философ!