Физрук-9: назад в СССР

Глава 19

— Да, Илга, спрашивай! — отвечает пацан.

Философ чувствует, как его спина покрывается сплошным покровом мурашек. А ну как доченька при всех своих товарищах спросит: «Папа, а почему ты меня бросил?».

— Товарищ Третьяковский, — заговорила девочка, — растолкуйте, пожалуйста, вот этот фрагмент вашего сочинения: «Когда-то Человек был окрылен надеждой. У него были силы пойти гораздо дальше, чем он уже успел продвинуться за сорок тысяч лет своей истории, но Человек уперся в тупик. Он мнил, что может стать Мерой Всех Вещей, что однажды сделается Всезнающим и Всемогущим. Вместо этого ему суждено быть уничтоженным. Человек всего лишь неоперившийся птенец, врасплох застигнутый лесным пожаром. Он слишком мал, слишком робок, слишком слаб перед пылающим пожаром галактик. Его знания о Вселенной не превышают знаний птенца о лесе, в котором он вылупился из яйца. Его восхищение перед мощью материи — это восхищение птенца перед пламенем, которое вот-вот превратит его в обугленную тушку. Он восторгается лишь тем, что способен проглотить и живет мечтой только об этом. Музыка же высших сфер остается неслышимой для него, он глух и слеп и потому обречен…»

«Наизусть шпарит, а меня даже „папой“ не назвала», — горестно думает Философ, а вслух говорит:

— Спасибо за вопрос! Что я хотел сказать этим фрагментом?.. Думаю, написан он как раз для того, чтобы вызывать у вас чувство протеста. Чтобы у вас возникло желание изменить ситуацию. Перестать быть неоперившимися птенцами. Вылететь из гнезда, воспарить на струях восходящего воздуха, что поднимается над пылающим лесом. И мне почему-то кажется, что вы уже расправляете крылья.

— Спасибо, товарищ Третьяковский! — говорит Илга и садится.

— Так! Теперь — ты! — командует мальчик-молния, тыча пальцем в ряды школяров.

Встает мальчик во втором ряду.

— А верно, товарищ Третьяковский, что нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме?

У Философа возникает ощущение, что сцена пытается выскользнуть у него из-под ног. Игра в откровенность оказалась страшно нелегкой штукой. Конечно, он тет-а-тет с ребятишками и скорее всего, ни один из них не проболтается, а других взрослых, кроме самого «товарища Третьяковского» в зале нет, но как ответить на вопрос, чтобы и не солгать и не сказать того, что он думает на самом деле? Ведь эти ребятишки, пусть и умненькие, умненькие настолько, что даже страшненькие, все же вполне советские дети!

— Смотря, что понимать под коммунизмом, — пускается отвечающий по окольным дорожкам. — К сожалению, у классиков марксизма о коммунизме не сказано почти ничего, кроме формулы, что при нем от каждого будет по способностям, а каждому — по потребностям. Остальное же знание об этой общественной формации носит скорее отрицательный характер. Мы знаем, что при коммунизме не будет денег, частной собственности, государства, не будет деления на партийных и беспартийных, классового деления тоже не будет. А что будет? Материальное изобилие? А как быть — с духовным? Как воспитать человека таким образом, чтобы он умел соразмерять свои потребности с собственными трудозатратами, не превращаясь в иждивенца? Полагаю, что искать ответы на эти вопросы предстоит именно вам, мои друзья.

Задавший вопрос благодарно кивает и садится. Указующий палец Игоря Болотникова, дирижирующего этим вечером вопросов и ответов, вновь находит то ли в самом деле желающего задать следующий вопрос, то ли просто обязанного это сделать. Тем не менее встает парень лет четырнадцати, чистенький, опрятненький, в очках. Круглые стекла отражают свет старинной хрустальной люстры, что свисает с высокого, украшенного лепниной потолка.

— А что делать, если мы не хотим искать ответы на эти вопросы? — спрашивает очкарик.

Философ не очень изумлен, но делает вид, что — да.

— Вы не хотите строить коммунизм? — спрашивает он. — А что же тогда? Вернетесь к капитализму?

— Никакой из «измов», — парирует юнец. — Зачем ограничивать себя рамками какой-либо общественной формации, которая все равно, рано или поздно, потерпит крах? Пользуясь вами же приведенной аналогией, какой смысл птенцу устраивать собственное гнездо в лесу, который в любом случае сгорит? Уж лучше заранее над ним воспарить, пока он еще свеж и зелен.

— И что, все присутствующие согласны с этой точкой зрения? — с иронией уточняет Философ.

В ответ — полное молчание. Выходит — согласны все. Гость понимает, что его загоняют в логический тупик. Начни он сейчас спорить, говорить прописные истины, дескать нельзя жить в обществе и быть свободным от общества, что мамы и папы их вскормили, а для того, чтобы они могли сделать это, им приходится работать в предлагаемых условиях и считаться с социальными устоями, мгновенно потеряет аудиторию, а то и — собственную дочь. А еще следует помнить об истуканах, которые сидят в кабинете физики. Очень не хочется стать одним из них.

Философ раньше и представить не мог, что будет сочувствовать фашисту, но теперь он начинает понимать арестованного органами госбезопасности Пауля Соммера. Если воспитанные на лжеидеалах «Процесса» детишки станут насаждать свое видение будущего остальным, причем — не в таких вот дискуссиях, а на практике, начнется настоящий кошмар. Ведь когда им понадобилось поговорить с автором бредовой теории с глазу на глаз, они неведомым образом нейтрализовали своих учителей и родных, которые, видимо, пришли на встречу со знаменитостью. А что будет, если у них возникнут другие надобности?

«Где же Тельма? — тоскливо думает Философ. — Обещала скоро вернуться…»

И вдруг ему открывается простая, как две копейки, истина. Дочь покойного полковника «СМЕРШ» вот уже вторые сутки руководит всеми его поступками. Сначала она его руками убирает Соммера, в общем-то не предъявляя никаких доказательств его вины. Причем — как убирает? Называет номер в гостинице, пароль, при этом требует показать тому, кто откроет дверь, татуировку каймана. Дальше, приходят двое, предъявляют Соммеру некую бумагу и уводят его. А ведь перед своим арестом тот пытается рассказать о странных изготовителях игрушек.

Дальше Тельма везет его, Философа, к Мастеру, который одаривает гостя изделием рук своих. И весь этот ритуал очень похож на заранее задуманный и разыгранный как по нотам спектакль. С этим самым изделием, гражданка Ильвес тащит своего наивного любовника к своему бывшему, который ненавязчиво дает понять, что истинной наука не владеет, может лишь туманно рассуждать о некоторых свойствах необыкновенных игрушек. И наконец акт четвертый Тельма привозит его сюда, в бывшую гимназию. Где гостя встречает мальчик-молния и просит ни в коем случае не заглядывать в кабинет физики. Вопрос — какова цель?

— Ну хорошо? — устало произносит Философ. — Не стройте и летите. Скатертью дорога.

Он понимает, что выбросил белый флаг, но сейчас ему больше всего хочется убраться отсюда куда подальше. А лучше всего — в ночной бар, потому что ресторан уже закрыт. И Философ спускается со сцены. Однако дети срываются со своих мест и окружают его плотным кольцом. Сам не зная для чего, он вытаскивает из кармана шар и поднимает его над головой. Лучи электрических лампочек в люстре попадают в прорези и взрываются роем разноцветных пятен. И тут же начинает зудеть неприятная для слуха музыка. Школяры мгновенно расступаются перед единственным взрослым, допущенным сегодня в эту аудиторию.

Философ, все также держа шар над головой, шагает к выходу и не замечает, что дети, разбившись по парам, как завороженные следуют за ним. У двери он нос к носу сталкивается с Тельмой. Ни слова не говоря, та вышибает у него шар из руки. Тяжело подпрыгивая на ступенях, тот скатывается обратно к сцене. Стройные шеренги школьников распадаются. Они начинают разбредаться по аудитории, слепо натыкаясь на сиденья и друг на друга. Девушка почти с ненавистью смотрит на любовника, но дети вдруг приходят в себя и возвращаются на свои места.

— Никогда больше так не делай! — шипит Тельма.

— А ты видела, что они сотворили со взрослыми, которые пришли на мое выступление? — едва ли не орет Философ. — Нет, так пойди и посмотри!

Девушка ничего не успевает ответить. Входные двери распахиваются и в актовый зал начинают входить люди, которые только что неподвижными истуканами сидели в кабинете физики.

Граф умолк, чтобы перевести дух и выпить чашечку кофе, потом он сказал:

— Дальше пошла обыкновенная встреча учащихся с «интересным человеком», которой уже дирижировал на мальчик-молния, а заведующая учебной частью. Откуда ни возьмись, появились журналы с моими публицистическими материалами и дети и взрослые принялись брать у автора автографы. Однако история на этом не закончилась. Наберись терпения и ты узнаешь много для себя интересного, а может быть и полезного.

— Я уже многое узнал, — откликнулся я, но, разумеется, выслушаю тебя до конца.

— Напрасно Философ переживает. Когда встреча с читателями заканчивается, Илга и Игорь присоединяются к ним с Тельмой. Они садятся в «Победу», чтобы развезти детей по домам. За квартал до дома, где живет девочка, Философ просит остановить машину. Они выходят с Илгой и идут пешком. Философ пытается подобрать слова, чтобы как-то объяснить, почему он оставил семью, но дочь его опережает.

— Не мучайся, папа, — говорит она. — Я слишком хорошо знаю маму, поэтому понимаю тебя. Она мне постоянно закатывает истерики, называет ведьмой и твердит, что я вся в отца. Не понимает, что я только горжусь этим. Сейчас она вот замуж снова собралась. Дядя Артур неплохой человек, но разве он сравнится с тобой. Я не против, пусть они поженятся, может мама спокойнее станет. Я даже готова взять его фамилию и отчество, потому что знаю — мама не успокоится, пока не добьется своего. Ведь ты не обидишься?

— Нет, — отвечает Философ. — Илга Артуровна звучит лучше, чем Илга Евграфовна. Сам всю жизнь мучаюсь со своим именем-отчеством. А фамилию девушки все равно меняют, когда входят замуж.

— Я замуж не выйду! — решительно произносит девочка. — Семейная жизнь не для меня. Не хочу себя ограничивать. Пеленки, распашонки… Вместо свободно парящей птицы становиться хлопотливой курицей-наседкой? Бр-р…

— Это у тебя от возраста, — говорит Философ. — Детский и юношеский максимализм проходят.

— А у меня не пройдет! И ни у кого из нас не пройдет!

— Посмотрим-посмотрим…

Они подходят к дому. Рядом с ним стоит черный автомобиль. Это — «Мерседес». Философа, как человека опытного, он настораживает. Иномарка даже в Прибалтике явление редкое. Однако дело не в этом. Он знает, кто в этом городе ездит на «Мерседесе». Правда, номер ему незнаком, но это само по себе ничего не значит. Философ наклоняется к дочери и говорит шепотом:

— Илга, возвращайся к Тельме и Игорю. Здесь что-то не так. Я войду в дом один. Наблюдайте за окнами. Если опасность, свет в гостиной погаснет. Уезжайте и вызывайте милицию. Если свет мигнет два раза — все в порядке. Можно подъезжать к дому.

Девочка кивает и бросается обратно, к «Победе». Философ идет к дому. В автомобиле он видит смутный силуэт, сидящего за рулем мужчины. Водитель. Выходит, хозяин в доме. И, наверняка, не один. Войти и сразу погасить свет. Вряд ли незваные гости немедля начнут палить из всех стволов. Если с Люсьеной что-то случилось, девочку придется взять с собою в Москву. Правда, для этого нужно самому пережить эту встречу. Философ вступает на крыльцо, отворяет дверь, шагает в прихожую.

Удивительно, но там его никто не подкарауливает. Из гостиной доносится приглушенная музыка и неразборчивое бормотание. На засаду это мало похоже. Тем не менее, расслабляться Философ не намерен. Не снимая плаща и шляпы, а тем более — не разуваясь, он входит прямиком в гостиницу. И застает очень милую картинку. На круглом столе посреди комнаты стоят бутылки с шампанским и тарелки с закусками. Играет радиола. На свободном от стола и стульев пространстве медленно движется танцующая пара.

— О, у нас гость! — почти радостно провозглашает Люсьена, нехотя отстраняясь от партнера.

Тот поворачивается к Философу лицом, улыбается и кивает как старому приятелю.

— Очень любезно с вашей стороны, Евграф Евграфович, что вы нанесли нам визит, — говорит человек, который сам является гостем в этом доме.

— Вам? — с удивлением переспрашивает Философ. — Насколько мне известно, Люсьена Викторовна собралась замуж за другого человека.

— Ну а кто собирается препятствовать этому намерению, — произносит кайман, усаживаясь за стол. — Просто мы с вашей бывшей супругой старые друзья. Можно сказать — с незапамятных времен… Садитесь, выпьем, закусим, потолкуем.

— Выходит, все эти годы вы мне морочили голову? — спрашивает Философ, принимая приглашение.

— Немного мистифицировал — это верно, — соглашается «старый друг». — Однако ведь и результат оказался превыше всяких ожиданий. Признаться, не верил я, что затея эта принесет сколь-нибудь полезный эффект.

— Не верили, а настаивали.

— Надо же было как-то вас к делу приспособить. Я, знаете, на хуторе рос, привык, что в хозяйстве любая горбылина может пригодиться.

— И большой доход принесла моя «горбылина»?

— Если говорить о чисто финансовой стороне вопроса, то расчет не оправдался, но где бы я был сейчас, не умей смотреть на перспективу? А перспективы открываются такие, что дух захватывает.

— Что вам здесь-то понадобилось, кроме того, чтобы потанцевать со старой приятельницей?

— «Злой волчок».

— Что это?

— Не притворяйтесь, гражданин философ! — отмахивается кайман. — Этот фашист, Соммер, на допросе раскололся. Понятно, что кроме вас, в вашем номере, вряд ли кто-нибудь стал устанавливать эту игрушку. А где вы ее взяли? Вот я и решил навестить Люсю по старой дружбе, а она поведала, что вчера ночью заезжала какая-то девушка, выдавшая себя за учительницу и ваша дочь передала ей коробку. Скорее всего — со «злым волчком».

— Дура! — говорит Философ, обращаясь к бывшей супруге.

— А ты — не лайся! — огрызается та. — Научил девчонку всякой мерзости, так она, мало того, что матери хамит, еще и разный хлам в дом таскает. Я бы с радостью отдала эту черную дрянь Илье, да не нашла. Вот и рассказала про эту липовую училку, которая оказалась попросту твоей очередной шлюхой…

— Илья? — переспросил я, опять перебив Третьяковского. — А это — не Илья Ильич Сумароков часом?

— Он самый. Ему тогда чуть больше тридцати стукнуло, но молодой да ранний. Держал тамошнюю популяцию в ежовых рукавицах.

— Что же он мне впаривал, что сел чуть ли не случайно…

— Не сел, а — спрятался. По своим делишкам он вполне мог не присесть, а прилечь. Вышка по нему плакала… Ну в те дни, о которых я рассказываю, он был еще далек от идеи отдохнуть на нарах. Не чувствовал пока, что на воре шапка горит… Так вот, Люсьена разоряется, а Сумароков на Философа поглядывает с снисходительной такой улыбочкой, а потом и говорит:

— Отдайте, Евграф Евграфович «злой волчок» и разойдемся по-доброму.

— Это не моя вещь. Я ее взял лишь на время.

— Тогда мы попросим владелицу. Сейчас, кликну своих крокодильчиков, чтобы сбегали. Вы ведь ее неподалеку оставили, а они у меня резвые… Эй! — кричит он, обернувшись в сторону прихожей. — Тащите сюда свои хвосты!

«Ага, все-таки, засада, — думает Философ. — Нужно подать условленный сигнал, но как?.. Вряд ли мне дадут встать сейчас из-за стола… Еще эта дура торчит на виду! Поднимется суматоха, пристрелят невзначай, идиотку…»