Физрук-9: назад в СССР

Глава 20

Зачем прыгать к выключателю, когда можно погасить источник освещения, не вставая со стула. Философ берет бутылку и запускает ее в люстру. Одновременно он хватает бывшую супругу за руку и дергает ее вниз. Раздается стеклянный звон. Свет гаснет. Рой осколков осыпает стол. Вслед за Люсьеной, Философ падает на пол. И вовремя. Несколько вспышек, сопровождаемых грохотом выстрелов, разрывают на мгновение темноту. Когда они стихают, раздается истеричный голос Сумарокова:

— Идиоты проклятые! Вы что хотите, чтобы менты взяли нас за жопу!

Слышен топот убегающих, на улице взревывает автомобильный двигатель, визжат покрышки и все стихает. Хозяйка дома, плача, выбирается из-под стола. Ее незваный гость — тоже.

— Какого черта ты сюда приперся! — орет Люсьена на бывшего супруга. — Кто тебя звал! Одни несчастья от тебя!

— Я провожал дочь, — начинает оправдываться Философ. — Увидел «Мерседес» у дома, отправил ее за помощью.

Хозяйка идет на кухню, приносит свечи. Щелкая зажигалкой, подпаливает фитильки. Темную гостиную озаряет колеблющийся свет. Становятся видны следы разгрома. Кроме разбитой бутылкой люстры, пострадало и большое зеркало. В нем обнаруживаются звездообразные трещины в тех местах, куда угодили пули.

— Мое зеркало, — рыдает Люсьена. — Ты мне жизнь сломал, а теперь вот и зеркало…

— Зеркало целиком и полностью твоя заслуга, — парирует ее бывший муж. — Не пускай в дом кого попало! Ты что, не поняла, что они могли дочь твою забрать?

— Зачем им моя дочь? — тупо спрашивает она. — Им нужна только эта дурацкая игрушка!

— Ни черта ты не поняла, — отмахивается Философ. — Сейчас приедет милиция, объясняйся с ними сама.

Он уходит. И вовремя. Как раз из-за поворота вылетает милицейский «ГАЗик». Философ нарочито неторопливым шагом проходит квартал и натыкается на «Победу», которая стоит с погашенными фарами. Из нее выскакивает Илга, бросается к нему:

— Что с мамой⁈

— С нею все в порядке. Пострадали только люстра и зеркало в гостиной. Сейчас там милиция.

— Я пойду домой! — решительно заявляет девочка.

— Мне не хочется объясняться с милицией, — отвечает Философ. — Ты можешь побыть с нами до утра.

— Нет, я буду с мамой.

— Вы не беспокойтесь, товарищ Третьяковский. — Я провожу Илгу, а домой доберусь сам. Вы поезжайте.

— Спасибо, дружище! — Философ пожимает пацану руку и школьники удаляются.

— Садись, поехали, — говорит Тельма.

Философ садится в машину. Девушка заводит «Победу».

— Что там произошло? — спрашивает Тельма, лихо вписываясь в многочисленные повороты кривых городских улиц.

— Кайманы. Они искали «злой волчок». Я расколотил люстру. Кайманы пальнули пару раз и смылись.

— Пальнули — это выстрелили? А смылись — сбежали? — на всякий случай уточняет девушка, которой не слишком дается русский уличный жаргон.

— Так точно, — бурчит ее спутник. — Кстати, надо бы забрать из номера этот самый «волчок».

— Он давно уже в багажнике моей машины.

— Когда ты только успела?

— У меня есть свои маленькие тайны.

— Кстати, куда мы едем? — спрашивает Философ. — Гостиницу мы уже проехали, а к тебе домой — в другую сторону.

— Ни к тебе, ни ко мне сейчас нельзя, — отвечает Тельма. — Кайманы вряд ли успокоятся. Едем в санаторий. Там, правда, тоже сейчас кайманы, но недаром ведь мелкие птички вьют свои гнездышки возле орлиного гнезда.

— Что-то я не очень тебя понимаю.

— Там сейчас гуляет Россохин, Павел Иванович, уроженец нашего города, депутат Верховного Совета республики. Пьяница, бабник, взяточник. Он крышевает местную популяцию.

— Крышует, — машинально поправляет ее Философ.

— Да, крышует, — соглашается девушка.

— Откуда ты все это о нем знаешь?

— Из самых первых рук. Я его секретарь.

— Так вот значит в какой конторе ты служишь?

— Представь себе!

Тельма по своему обыкновению на полном ходу сворачивает с шоссе на второстепенную дорогу. Лучи фар на мгновение выхватывают указатель: «САНАТОРИЙ 5 КМ». Еще несколько минут сумасшедшей гонки и они подъезжают к воротам. Лихачка сигналит и створки начинают расходиться в стороны. Впереди виднеется помпезное двухэтажное здание, которое ярко освещено. Со всех сторон его окружает раскисший от сырости сад.

В глубине его белеют статуи античных богов и нимф. На широкой площадке перед парадным крыльцом стоит несколько легковых автомобилей. Из открытых окон второго этажа выплывают клубы дыма, но это не пожар. Даже в сыром воздухе ночи чувствуется запах табака. Философ и Тельма поднимаются к входной двери, откуда на них вываливается толстяк в белой, расстегнутой рубашке и сползающих с брюха штанах. Философ едва успевает его подхватить.

— Пьян до положения риз, — бормочет он, прислоняя толстяка к колонне.

— Скорее уж — до потери вдохновения. Это — Аксель Саар — известный эстонский прозаик.

— Что здесь у вас сегодня, съезд ценителей изящной словесности?

— Я же говорю — Россохин гуляет, — отзывается его спутница мрачно. — А он полагает себя покровителем творческой интеллигенции.

— И красивых девушек? — спрашивает Философ.

— Да уж… — отмахивается Тельма.

Философ настораживается.

— Слушай, а он… не того? — осторожно спросил он. — Не пристает?

Тельма злорадно усмехается.

— Куда ему… Я перед ним в конторе хожу в блузке с вырезом, в мини и вот на таких каблуках.

Девушка пальцами показывает — на каких?

— И?

— И — ничего. На полшестого.

Пьяный снова валится на Философа, но тот подхватывает того за подмышки и усаживает на скамейку сбоку от двери, и только тогда они с Тельмой входят в вестибюль. Дорогу им преграждает громила, чья нижняя, непрерывно жующая челюсть, кажется, могла бы перемолоть булыжник. Сразу понятно, что это охранник. Тельму он явно узнал, а вот на Философа смотрит угрожающе.

— Это со мной! — напряженно произносит девушка.

Громила не обращает на нее ни малейшего внимания, продолжая ощупывать равнодушным оловянным взором лицо Философа. Тогда тот поднимает левую руку, опускает манжет рукава и демонстрирует охраннику татуировку на внутренней стороне запястья. Те самые неправильной формы треугольники, напоминающие клыки хищника, средний — со стертым острием. Охранник кивает в знак узнавания и задвигается обратно в тень.

— Теперь я понимаю, почему тебя так тянет в этот пансионат, — говорю я, прерывая рассказ напарника. — Теплые воспоминания…

— Не спеши с выводами, — бормочет Граф.

— Да нет, — хмыкаю я, — просто со мною было тоже самое — пьяный на крылечке, охранник, девушка… Правда, наколки козырной у меня нет, пришлось сунуть громиле пятерку…

— Думаю и дальше будут совпадения, — проговорил рассказчик, — ибо гулянки советской элиты — не важно номенклатура это, передовики или — писатели с композиторами, похожи одна на другую… Слушай дальше… Философ с Тельмой спускаются в полуподвал, по дороге расшвыривая пустые бутылки. Сверху низвергается жизнерадостная музыка, и слышны возбужденные мужские и женские голоса.

Тельма протягивает своему спутнику ключ и говорит:

— Тринадцатый номер. Можешь без меня выпить, кайман.

— С удовольствием! — отвечает Философ, беря ключ. — А ты куда?

— Пойду покажусь боссу.

— Это надолго?

— Не настолько, чтобы ты успел без меня напиться. Мне не нужен сегодня мужик, у которого стрелки жизни сошлись в самом низу циферблата.

— Нет, похоже, все-таки сегодня съезд ценителей изящной словесности, — бормочет Философ и отправляется на поиски двери с номером тринадцать.

Войдя, зажигает свет. Апартаменты оказываются вполне шикарными. Альков с двухспальной кроватью. В остальной части помещения обтянутый черной кожей диван, два кресла, торшер, телевизор, телефон. И самое ценное — холодильник. Открыв его Философ видит бутылки с импортным спиртным, баночки с черной и красной икрой, белый хлеб в полиэтиленовом пакете, сыр, ветчину и сырокопченую колбасу. Сразу видно — деликатесы и выпивка из номенклатурного распределителя.

Вынув первую попавшуюся бутылку, Философ откупоривает ее и наполняет стакан. Понюхав выпивку, он понимает, что без закуси это не осилит. Вскрывает банку с черной икрой и достает из пакета хлеб. Намазав икорку на ломоть хлеба, одним махом опрокидывает содержимое стакана в глотку и впивается зубами в бутерброд. Ему становится хорошо и резко поднимается настроение. Повертев бутылку в руках, Философ раздумывает — стоит ли повторить? Решает, что — не стоит. Доедает бутерброд и начинает размышлять, чем бы заняться?

И понимает, что не может сидеть здесь в одиночестве, его тянет на люди, туда где пьют, пляшут, орут песни и занимаются прелюбодеянием. В конце концов, если Тельма где-то там, среди пьяни и рвани, то почему он должен бухать в одно рыло? Выйдя из комнаты Тельмы, Философ поднимается по устланной ковровой дорожкой лестнице на второй этаж. Здесь музыка звучит уж чересчур громко. Все двери, ведущие в апартаменты Россохина, распахнуты настежь. Табачный дым клубами выплывает в коридор…

— Дай угадаю! — опять вклиниваюсь я. — Ты вышел и навстречу тебе попался желтолицый, словно китаец, хлыщ, который вдруг стал кривляться перед зеркалом?

— Верно. Тогда, в «Загородном», я невольно повторил эту сценку, — кивнул Граф, — а ты стал ее свидетелем… В общем опускаем этот эпизод… В поисках Тельмы, Философ начинает заглядывать в одну дверь за другой. В первой он видит такую же, как в тринадцатом номере двухспальную кровать в алькове, на которой некий совершенно невменяемый гражданин пытается раздеть кокетливо повизгивающую и вяло сопротивляющуюся гражданку. Здесь же присутствуют и другие граждане.

Один в милицейском кителе нараспашку, другой — в цивильном, но зато — в милицейской фуражке и среди них, знакомая Философу Юркая Личность в джинсовом костюме. Все трое сидят за столом и прямо среди тарелок с объедками и опрокинутых рюмок, режутся в карты. Увидев Философа, Юркая Личность призывно машет ему рукой, дескать, присоединяйся. Помотав головой, Философ возвращается в коридор и заглядывает в другую дверь.

Большая комната битком набита народом. Отсюда и разносится по всему санаторию веселенькая музыка. Здесь и танцуют. Вернее — пляшут. Среди пляшущих Философ и находит Тельму. Ее партнер тот самый желтолицый хлыщ, который только что кривлялся в коридоре перед зеркалом. Как бывший актер, Философ не может не признать, что танцует эта пара не для собственного удовольствия, а — на показ. И это не какая-нибудь летка-енька или кадриль, а самый настоящий, порицаемый советской прессой, рок-н-ролл.

Философ понимает простую вещь — Тельма любит этого стилягу. А он ее — нет… Вернее, когда-то любил. Давно, в другой жизни. Когда еще можно было любить. И — танцевать до самозабвения. Выделывая коленца. А сейчас желтолицый видит не эту комнату, забитую пьяным, веселящимся сбродом, а узкое пространство между занавесом и краем сцены. Перед ним черный зев оркестровой ямы. А дальше столь же черный провал зрительного зала.

Луч прожектора, скользит по краю, и желтолицый старается удержаться в этом луче. Скованные движения выдают его с головой. желтолицему очень трудно, он почти не умеет танцевать. Он посторонний сцене человек, вынужденный изображать танцора, который изображает совсем уж постороннего человека. И эта пантомима настораживает Философа. Обострившимся за последние дни, проведенные в этом городе, чутьем он ощущает какую-то тайну, которая кроется в этом высоком худом человеке.

Увидев Философа, Тельма мгновенно бросает своего партнера и, растолкав гуляк, кидается к нему.

— Где же ты был, Граф! — кричит она, перекрывая и музыку и гвалт. — Ты же видишь, как они мне все осточертели! Пошли отсюда!

И она вытаскивает его из толпы. Философ на ходу оглядывается, но нигде не может найти желтолицего. Вместо него, он видит Соммера-младшего, который тоже замечает Философа и даже пытается к нему пробиться, но увязает в толпе, продолжающей выплясывать, но уже не под американскую музыку, а — под эстонскую песенку, поставленную кем-то из гуляк на диск проигрывателя. Тельма тащит любовника дальше, но не в полуподвал, как он думает, а в другое крыло санатория.

— Куда это мы? — спрашивает он у девушки.

Та прикладывает палец к губам, призывая к молчанию. Они оказываются в длинном коридоре, точно таком же, какой только что покинули, только здесь темно и тихо. Хотя — не совсем. И здесь слышны голоса, но тихие и неразборчивые. Тельма осторожно отворяет незапертую дверь одного из номеров и не зажигая света, подталкивает своего спутника к дивану. Однако вовсе не для того, чтобы заняться на нем любовью. Она молча показывает на вентиляционную отдушину, откуда в номер проникает рассеянный свет и доносятся голоса.

— Давно пора передавить всех этих гнид, пока они нас не передавили, — говорит первый.

— Как ты себе это представляешь? — спрашивает второй.

— А вот так — переловить всех поодиночке и утопить в болоте! — предлагает первый. — Кто их хватится? Ни прописки, ни места работы, ни родственников. Я не понимаю, почему менты и гэбэшники не чешутся?

— Они никаких законов не нарушают, — вставляет третий.

— Как это — не нарушают⁈ — изумляется первый. — Разве в СССР разрешено бродяжничество?

— Вот то-то, что — в СССР! — сокрушается третий. — В независимой европейской Эстонии мы бы мигом решили эту проблему.

— Тише вы — про независимую Эстонию! — цыкает на них второй. — Забыли, кто я?

— А кто ты⁈ — с насмешкой переспрашивает первый. — Тоже мне депутат Верховного Совета… Забыл, что твой папаша владел табачной лавкой в Старом городе?.. И как он громил лавку своего конкурента Шапиро, когда пришли немцы… Даром что — русский.

— Заткнись, сволочь! — злится второй. — Ты лучше вспомни, как пацаном таскал жратву своему папаше в лес! А потом, напялив красный галстук, барабанил на пионерских сборах. Думал своим дурацким барабаном заглушить выстрелы из обрезов на хуторах?.. Сколько лет твоему папаше дали, когда он попался?..

— Тише-тише, товарищи! — испуганно бормочет третий. — Не забывайте о печальной участи Пауля Генриховича!

— Знать бы еще, кто его сдал, — шипит первый. — Незаменимый человек был в нашем деле?

— Как вы думаете, он нас с собой не потянет? — спрашивает второй.

— Не потянет! — уверяет первый. — Ему в камеру «трещотку» подбросят. Я уже договорился.

— Что еще за «трещотка» такая? — едва ли не визжит третий.

— Попадешься к легавым — узнаешь! — отвечает первый.

— Так, товарищи, в самом деле, давайте уже ближе к делу, — требует второй. — Отчитайтесь по проведенным мероприятиям.

— «Отчитайтесь…» — бюрократ, — бурчит первый.

— В любом деле должен быть порядок, иначе мы не добьемся своего.

— Ладно… — говорит первый. — Моя группа установила местопребывание троих «тонких». Один засел на заброшенной электростанции. Второй — в сторожке в Карловом лесу. А третий — где-то здесь ошивается, гнида.

— А разновидность этих троих удалось установить? — интересуется третий.

— Разновидность ему… — огрызается первый. — Да мои парни и так с ног сбились, чтобы установить местоположение!

— Мероприятия по захвату проводили? — спрашивает второй.

— А как же — пустили лозоходцев по следу! — отвечает первый. — «Грибники» обшарили не только сторожку, но и весь Карлов лес. «Туристы» побывали на электростанции. А «пьянчужки» действуют прямо здесь и сейчас.

— И результаты, как водится, нулевые, — утвердительно произносит второй.

— А ты сам попробуй! — опять выходит из равновесия первый. — Это тебе не штаны в президиумах протирать! Это полевой поиск!

— Тихо! — словно прохудившаяся велосипедная шина сипит третий. — Мне кажется, что в соседнем номере кто-то есть!