Фельдшер-как выжить в древней Руси

Глава 12

ГЛАВА 12

Баня встретила их жаром, паром и подозрительной тишиной. Тишина эта была из той породы, которая обычно возникает перед тем, как грянет что-то грандиозное — вроде схватки двух ведьм или падения потолка. Милана сама остановилась на пороге, наслаждаясь моментом, когда вся деревня, казалось, задержала дыхание.

Прасковья стояла в центре — дрожащая, бледная, держась за надутый живот, как кошка, набравшая под подол чужие котята. Добрыня замер у двери, плечами загородив половину света. Вид у него был такой, будто он хотел бы сейчас быть везде, только не здесь: в лесу, на поле битвы, в яме с волками — но не в бане, на процедуре по разоблачению лжебеременности.

— Ну что, Прасковья, — сказала Милана ровно, — начнём.

— Баарыня… — заскулила девица. — Может… может, как-то… и так поверите?

— Нет, — Милана была категорически нежна. — Наука требует фактов. Снимай сарафан.

Резкий вдох пронёсся по бане, как ветер. Добрыня вскинул руку:

— Подождите! Это… не обязательно видеть же…

— А обязательно. — Милана ткнула его ложкой, как учебной указкой. — Воевода, вы тут главный свидетель чистоты процесса. Не переживайте, вы не умрёте.

— Это ещё вопрос… — пробормотал он.

Пелагея стояла сбоку, глаза блестели от возбуждения. Акулина перешёптывалась с Улитой, уже делая ставки.

— Я говорила, что она врет, — шепнула Улита. — Такая животина за неделю не растёт.

— А может, глиной подпёрла? — задумчиво ответила Акулина.

Милана хлопнула ладонью по воздуху.

— Тишина! Мы сейчас совершаем медицинский осмотр, а не ярмарку.

Прасковья всхлипнула, поёрзала, и… с живота тихо слетел мешочек. Самый обычный, холщовый. Простой, непритязательный — и катился по полу так красноречиво, что даже домовой бы заплакал от стыда.

Добрыня застыл. Моргнул. Потом ещё раз.

— Это что… — хрипло выдохнул он.

— Это, — Милана наклонилась, подняла мешочек, — ваш внебрачный наследник. Уж извините, но он, кажется, из проса.

Она вытряхнула мешочек — по полу с шелестом покатились зёрна.

Знахарки ахнули. Добрыня уткнулся лбом в ладонь. Пелагея прыснула смехом.

Прасковья рыдала драматически.

— Но я… я так надеялась! Думала… может… он женится…

— Девица, — сказала Милана мягко, — если хочешь, чтобы мужчина на тебе женился, выбирай методы чуть умнее. Просо — не лучший аргумент.

— А что делать? — приревела Прасковья. — Я его люблю!

Добрыня подпрыгнул от неожиданности.

— Меня⁈ Люб… что⁈ Да я… мы… я ж тебя даже не знаю!

— А я знаю! — выдала Прасковья. — Вы как прошли мимо меня позавчера — я чуть в обморок не упала! Это знак!

— Это не знак, — терпеливо пояснила Милана. — Это давление низкое.

Прасковья всхлипнула, зажала лицо руками. Добрыня дёрнулся, будто хотел подойти, но передумал. В итоге он только кашлянул:

— Ну… э-э… не падай. И… просо забери.

Прасковья с рыданиями собрала зёрна, прижимая мешочек так, будто там лежала её судьба. Её вывели знахарки под причитания: «Ох, дурында… сколько себя помню — всегда дурында…»

Когда дверь за девицей закрылась, в бане наступила тишина.

Милана выдохнула.

— Так. С этим разобрались.

Добрыня смотрел на неё так, будто она сейчас сотворила чудо — маленькое, земное, но чудо. Он открыл рот:

— Спасибо.

— За что? — удивилась Милана.

— За то, что… ну… не дала меня женить.

Милана хмыкнула.

— Да пожалуйста. Лично я не хочу видеть вас в роли мужа Прасковьи. Слишком драматичный союз получился бы. Она бы кричала, вы бы молчали, и оба бы мучились.

Пелагея прыснула.

Добрыня покраснел.

— Я… — он мотнул головой, пытаясь вернуть себе суровость, — я хотел тебя… то есть… вам… сказать… что вы… э-э…

— Что я? — Милана скрестила руки.

Он моргнул. Один раз. Два. Словно мысли у него упали, рассыпались и убежали под лавку.

— Что вы… — он судорожно сглотнул. — Умная.

— Спасибо. Очень развёрнутая похвала.

— И… — он попытался собрать остатки храбрости, — красивая.

Милана аж подпрыгнула.

Пелагея сделала круглые глаза.

Знахарки переглянулись и перекрестились — на всякий случай.

— Добрыня, — сказала Милана тихо, — вы опять граблями ударились?

— Нет! — выдохнул он слишком быстро. — То есть… возможно. Но я… правда… это… вижу.

Милана прикусила губу, чтобы не улыбнуться шире, чем положено приличной вдове.

— Благодарю, воевода, — сказала она мягко. — Но поймите: я вдова. И мне… ещё много чего в голове надо разобрать.

— Я не тороплю, — поспешно ответил он, потрясённый собственным героизмом. — Я вообще не тороплю. Я… э… стою.

— Да, — кивнула она, — именно это вы и делаете. Стоите.

Он ещё постоял. Потом неловко поклонился, ушибившись спиной о притолоку.

Ушла бы и Милана — но не успела. Пелагея вцепилась в её руку:

— Мама! Он же… он же на тебя смотрел, будто ты волшебница!

— Я и есть, — фыркнула Милана. — Санитарная фея. Иди, Пелагеюшка, расскажи Улите, что у воеводы сегодня день великих подвигов.

К вечеру деревня жужжала как улей. Просят, шушукаются, обмениваются свежими пересудами:

«Воеводу чуть не женили!»

«Просо у неё в животе, представляешь?»

«А барыня Милана — не женщина, а чудо!»

«Слышала, как она на него смотрела?»

«Слышала, как он на неё?»

Домна бегала кругами, проводя ревизию слухов.

— Баарыня! — влетела она в горницу. — Народ говорит, что вас с Добрыней Бог сам свёл для… э-э… совместного дела!

— Конечно свёл, — вздохнула Милана, зашнуровывая мешочки с травами. — Лечение Ильи — это очень совместное дело. Вот Бог и решил: пусть эти двое попрыгают.

— Говорят… — Домна придвинулась ближе, — что он на вас смотрел, будто на медовик на ярмарке.

Милана чуть не подавилась воздухом.

— Домна. Иди. Проверь козу. Кажется, ей тоже интересно.

Домна убежала, оставив после себя вихрь смешков.

Пелагея перед сном спряталась под одеяло и шепнула:

— Маменька… а ты бы… могла его полюбить?

Милана замерла.

Потом легла рядом, обняла дочь, уткнулась носом в её волосики, пахнущие дымом и сушёной мятой.

— Пелагея… — тихо сказала она, — любовь — штука сложная. Иногда она приходит тихо. Иногда громко. А иногда — как Добрыня: падая на ведро и забывая, что хотел сказать.

Пелагея звукно хрюкнула смехом.

— Но… — добавила Милана, — мне сейчас главное — ты. И деревня. И люди, которых надо лечить. А Добрыня… пусть пока просто… ходит мимо и путается в ногах.

Девочка довольно прижалась ближе.

— А я буду смотреть, — сказала она серьёзно. — Чтобы если что — вовремя под ноги ему подставить грабли.

Милана рассмеялась так тихо, чтобы не разбудить дом.

— Ты — мой ребёнок, — сказала она. — Лучший.

И ночь накрыла их мягко, как тёплая вода, а где-то в глубине усадьбы грохнуло: Добрыня во тьме снова налетел на то самое ведро.