"Фантастика 2025-197". Компиляция. Книги 1-28

Глава 1

Не без усилий я открыл мутные ото сна глаза и потянулся.

Привычный низенький потолок в моей комнате в «хрущобе», у московской станции метро «Юго-Западная» куда-то подевался. Не было и привычной люстры с висюльками, о которую я, изрядно подросший за лето парень, то и дело стукался головой. Делся куда-то и ковер на стене, по которому я в детстве перед сном частенько водил пальцами, пытаясь повторить замысловатые узоры… Не было ни привычных гантелей, лежащих у кровати, ни тапочек со смятыми задниками, ни потертого паласа с застарелым пятном от сгущенки, банку с которой я случайно на него когда-то перевернул…

Да и самой кровати, по правде говоря, не было. Только казарменная койка с тонюсенькой подушкой и колючим одеялом… А еще — тумбочка, табуретка, на которой была аккуратно сложена форма, и голые стены, на которой висела репродукция картины Сурикова «Переход Суворова через Альпы». И несколько десятков коротко стриженных пацанов в трусах и майках, которые, соскакивая с кровати под грубые окрики, второпях надевали форму и застегивались.

— Подъем, подъем! — орал прапорщик по прозвищу «Синичка», меряя проход между кроватями своими огромными шагами. — «Попрыгунья-стрекоза лето красное пропела»… Не привыкли, чай, гаврики, на каникулах так рано-то вставать? Наели бока небось на маминых пирожках, вот и подыматься тяжело! Ничего, в училище вам быстро помогут лишний жирок растрясти! Подъем, подъем! Шевелитесь!

«Шевелитесь»!

Да уж, это тебе не ласковое мамино: «Андрюшенька, вставай! Я тебе тут оладушек нажарила!». Или бабушкино, более резкое, но тоже любимое: «Андрюшка, лопать иди! Борщец стынет! Я уж и сальца подрезала, и зеленушки насыпала, а тебя все нет!».

Тут оладушек точно не подадут! И борщеца — тем более! Какой уж тут борщец? Разве что нарядов! Вот это завсегда пожалуйста! Сколько угодно! «Луженая глотка» (таким было второе прозвище прапора «Синички») на наряды никогда не скупился!

Я поморгал еще немного, зевнул, прогоняя остатки сна… и подскочил, как пружинка!

Вот это я спать! Ну точно же!

На дворе — сентябрь 1979-го. Беззаботное лето с домашними пирожками, дачными купаниями, рыбалкой, сбором ягод и пропаданиями на улице до ночи закончилось… Впереди — второй курс! И я теперь — уже не желторотый «первак», боящийся всего на свете, а самый что ни на есть «старшак» — опытный из знающий жизнь суворовец-старшекурсник! А «старшаку» негоже в койке валяться, когда уже прозвучала команда «Подъем!». Тем более — вице-сержанту!

Я моментально оделся, с быстротой молнии выбежал вместе с другими ребятами на зарядку во дворе и тут же с наслаждением зажмурился, увидев лучики уже не жаркого, но все еще теплого и ласкового сентябрьского солнца…

Все еще впереди!

Прошедшее лето я выпил до капельки. Высыпался вволю, потом завтракал мамиными пирожками или бабушкиными шанежками, запивал все это дело знаменитым чаем «со слоном»… Съездил на дачу, где вволю наловил рыбы, покатался на новом велике, подаренном заранее мамой и бабушкой «в счет будущего дня рождения», наплавался… А еще я, чтобы вволю вкусить остатки детства, решил побыть босоногим. И за все время, что жил на даче, ни разу не надел ни свои трехрублевые кеды, ни сандалии. Так и бегал босиком, ощущая кожей ног каждый камушек, каждую доску, каждую травинку…

Обгорел я знатно. Раза три кожа слезала с меня клочьями. Обновлялась и слезала снова. Ни о каком «молочке» и прочих модных средствах защиты со всякими там «фильтрами» тогда и не слыхивали. Поэтому я по старой привычке просто мазался кефиром. И к концу своего пребывания на даче покрылся ровным слоем бронзового загара… А натруженные пятки мои, казалось, стали тверже ботинок. На плацу можно без зазрения совести прямо так шаг чеканить!

А почти весь август мы провели вдвоем с Настей. Обошли с ней пешком, наверное, пол-Москвы, не меньше. Столица уже вовсю готовилась к Олимпиаде-80. Что-то строилось, реконструировалось. СССР вовсю готовился поразить размахом приезжих спортсменов и туристов.

От чего-то, наоборот, избавлялись. Кое-какие «деревянные» районы так и вовсе снесли. А вот спортивный комплекс «Олимпийский», напротив, вовсю строился. Поговаривали, что во время Олимпиады преступность в городе впервые за века упала до абсолютного нуля. Якобы за все время игр не было зарегистрировано ни одного эксцесса. И причиной тому — милиция и агенты КГБ в штатском, которые съехались в Москву со всего СССР.

Я, бывалый опер, знал, что это не совсем так… Точнее, совсем не так. Но пока, держа за руку свою прелестную спутницу, я просто наслаждался своей второй юностью.

А не далее как пару дней назад я снова вернулся в родные стены Московского Суворовского Военного Училища после летних каникул. Отдохнувший вволю, загорелый, вытянувшийся, с выгоревшими на солнце волосами и чуть-чуть подсохшей ссадиной на лбу.

Эту «красоту» я получил всего несколько дней назад. Навернулся по неосторожности с недавно подаренного мамой и бабушкой велика… За ссадину мне, кстати, уже влетело от нашего взводного — майора Курского. Вроде как не пристало вице-сержанту с такой «блямбой» на лбу ходить! Плохой пример другим суворовцам и бла-бла-бла…

Ну да не привыкать! Где наша не пропадала? Наша пропадала везде…

А еще я, конечно же, увидел всех своих давних приятелей по Суворовскому училищу, по которым сильно соскучился! Всех, с кем провел целый учебный год под одной крышей!

Мечтательного и романтичного Димку Зубова по кличке «Зубило». Храброго детдомовца Миху Першина по прозвищу «Пи-пополам», спокойного и рассудительного Илюху «Бондаря»… Коляна Антонова, которому мы всей компанией кличку за целый год так и не придумали… Леху Пряничникова, которого мы еще в первый день на КМБ прозвали «Пряником».

И, конечно же, Кирюху Лобанова по кличке «Лоб», который в прошлом учебном году перевелся к нам из Ленинградского Суворовского.

Ух и зарубились мы тогда во дворе, помогая Кирюхе! Тот дрищеватый гопник, наверное, до сих пор еще помнит удар бутылкой по башке, который деловито выписал ему Колян!

А пацаны-то сильно за лето сильно изменились! Хоть и прошло всего несколько месяцев.

И не только внешне.

Димка Зубов, например, всерьез увлекся стихотворчеством. Нет, он, конечно, и раньше стихами баловался. Даже не стихами, а так, четверостишиями. Все эпиграммы на учителей писал. А еще кое-что свое, тайное. Про любовь, кровь, «синие глаза, я хочу сказать» и тому подобное. Калякал строчки у себя в блокнотике, прикрыв рукой написанное, и тщательно прятал этот блокнот от ребят. Очень боялся, что кто-нибудь прочитает.

А сейчас Димка, кажется, всерьез подумывал стать вторым Пушкиным. Ну или хотя бы Лермонтовым… Судя по количеству написанным им за лето строчек.

Помнится, шебутной Тимошка Белкин, у которого вечно было шило в одном месте, как-то нашел Димкин тайный блокнотик, когда будущий гений русской словесности отлучился в уборную. И, взобравшись на кровать, попытался было прочитать стихи Димки всему взводу.

Однако строгий и взрослый не по годам Егор Папин, бывший тогда в нашем взводе вице-сержантом, мгновенно отобрал у близнеца вирши Зубова, стащил его с кровати и отвесил любопытной «Варваре» легкий подзатыльник. А заодно пообещал рассказать всем в училище, как Тимошка под одеялом ночью точит ириски «Золотой ключик», если тот еще раз вздумает читать чужие записульки.

На подзатыльник Белкин тогда не обиделся. Он вообще всегда был отходчивым. Но очень расстроился, что не дали почитать стихи…

Миха Першин, бывший детдомовец, чей рост в прошлом году, кажись, не дотягивал даже до ста шестидесяти сантиметров, сильно подрос и был мне теперь уже по ухо. Того и гляди, обгонит в росте вице-сержанта! А еще у него вполне себе бойко и равномерно начала расти щетина. Акселерат у нас Миха! А ведь в прошлом году он, кажется, даже не брился. Только состригал время от времени пару жалких и несуразных волос, пробивавшихся под носом и на подбородке.

А еще Миха всерьез занялся борьбой и довольно таки здорово раскачался. Того и гляди — по габаритам догонит недавно выпустившегося из училища здоровяка Сему Бугаева.

Поэтому мы на нашем суворовском междусобойчике, устроенном в первый же день после возвращения в училище, решили, что прилипшая к нему когда-то кличка «Пи-пополам», отменяется. А новую кличку мы пока не придумали. Не успели. Поэтому договорились звать пацана просто Михой. Ну а тот был, само собой, только рад.

Выросли пацаны… И не только мои однокашники…

Со «старшаком» Семой, который на пару со своим другом Саней Раменским нередко меня выручал на первом курсе, мне, к сожалению, больше не удалось повидаться. И он, и Саня уже выпустились из Суворовского училища. А вот Санька я как раз встретил, и всего пару недель назад. Довольный, как кот, объевшийся сметаны, пацан выгуливал по парку Горького какую-то кудрявую улыбчивую девчушку. А я тоже был не один — провел то чудесное воскресенье в компании своей девушки Насти.

Мы тогда перекинулись с бывшим «старшаком» парой слов, и я узнал, что Саня осуществил свою мечту, которой заболел на втором курсе — поступил в мореходку и уже вот-вот должен был окончательно переехать в Ленинград. В Москву он вернулся всего на пару дней — забрать кое-какие вещи и проститься с девушкой.

— А Сема-то где? — полюбопытствовал я.

— Ха! Сема в Рязани. Поступил в летное. Кирпичи уж, наверное, о голову вовсю ломает! — хохотнул Саня. — Ладно, Андрюх! Бывай! Мы пойдем с Лизой, у нас сеанс в кино через час.

И он, попрощавшись, двинул к метро, держа за руку свою девушку. А я посмотрел старшему товарищу вслед, ощущая некое подобие грусти… Скоро, меньше, чем через год, закончится и моя вторая юность в училище…

— Ты чего? — спросила Настя, с тревогой глядя на меня.

Мы с ней понимали друг друга с полуслова. За это, и еще за миллиард других положительных качеств, я и любил свою девушку.

— Так… — неохотно ответил я, нежно глядя на любимую фигурку в летнем платьице в цветочек и думая, стоит или нет делиться своими переживаниями. А потом решил не кривить душой и признался Насте: — Просто, понимаешь, понял, что еще меньше года — и мы с пацанами тоже разлетимся кто-куда… Кто его знает, когда еще увидимся!

— Почему разлетитесь? — с недоумением переспросила красавица.

— Сама ж видишь! — вздохнул я. — Сема в Рязань уехал, Саня в Ленинград уже лыжи смазывает. Морским «волком» будет… Грозой морей. И наши, сто пудов, так же разъедутся…

— Так это ж все будет не скоро! — рассмеялась Настя. — А через год! И не все разъедутся! Сто процентов или «пудов», как ты говоришь, многие в Москве останутся. Да и не все ребята, конечно, в военное училище пойдут. Так что будете тут встречаться своим братством или что у вас там… Ты чего так загнался, Андрюш? Жить надо здесь и сейчас!

И она, привстав на цыпочки, нежно поцеловала меня.

А я, схватив в охапку, прижав ее к себе и закрыв в блаженстве глаза, решил, что Настя права. Жить здесь и сейчас. Кто-то может, и считает, что нужно послушать женщину и сделать наоборот. А я решил, что самая лучшая на свете женщина, которая по счастливому стечению обстоятельств стала моей, дело говорит.

И сейчас я, макая щетку в жутко невкусный порошок «Мятный», старательно чистил свои молодые «бивни», на которых еще не было ни одной пломбы, и которые могли перемолоть, казалось, даже гвозди. И между делом слушал беззаботный треп однокашников. Точнее, одновзводников.

Кирюха Лобанов больше не был букой. Даже подружился со многими из нас.

За «новенького» его в училище уже никто не держал. Не без проблем, конечно, но Лобанов таки влился в наш разношерстный коллектив бывших школьников. На поверку этот колючий и вечно хмурый ленинградец оказался отличным малым. Перестал нудеть по поводу и без, больше не замыкался в себе даже милостиво соглашался подтянуть кого-то из ребят по алгебре, физике и прочим заумным предметам. Илюха «Бондарь», вступившийся когда-то за новенького, был прав: пообтесался маленько парень, да и прижился тут, как родной.

Только вот списывать Лобанов никому по-прежнему не давал, к вящему огорчению близнецов Белкиных, которых хлебом не корми, дай только забить на домашку.

— Я тебе уже который раз втолковываю! — говорил он постоянно кому-то из близнецов. — Мне не влом тебе дать списать. Пойми ты это башкой своей. Только дальше что? Ты ж ничего не поймешь и на экзамене завалишься. Я ж еще потом и виноват у тебя буду! Если надо объяснить — разжую и в рот положу!

— Ладно… — с неохотой соглашался тот Тимур, то Тимошка. — М-да, «Лоб»… Хороший ты пацан оказался. Только чересчур какой-то правильный… Погодь, ща учебник тогда притащу, вместе гранит науки погрызем. Эх, старость не радость…

А еще Лобанов наконец осуществил свою мечту: окончил первый курс училища на одни пятерки и отделался от прозвища «Без пяти», которое когда-то прилипло к нему в Ленинградском СВУ. Теперь он у нас был просто «Лоб». А еще — «Энциклопедия». Потому что самый умный на курсе.

И со временем мы с «Энциклопедией» неплохо сдружились. Особенно когда Лобанов понял, что ревновать не к кому — на его девушку Маринку, с которой мы когда-то оказались попутчиками в поезде, я никаких видов не имел. У меня давно уже была своя девушка — Настя Королькова. И я считал ее самой лучшей на свете.

— Че, как лето, пацаны? — бодро спросил Кирилл Лобанов, когда мы, взбодрившиеся на зарядке, приводили себя в порядок в умывальнике перед завтраком. — Как каникулы прошли? Вчера че-то мы так быстро уснули, что и не потрещали даже после отбоя.

— Супер! — бодро отозвался Тимошка Белкин — один из братьев-близнецов. — Ялта, море, девочки в купальничках, бронзовый загар…

Белкин с Лобановым больше не ссорились. Давние обиды забылись. Да и сам Тимошка, кажись, не только вытянулся за лето и обогнал в росте брата, но и повзрослел. Может, и забудет свои дурацкие идеи в стиле: «сказать преподу, что не тот параграф был задан». И проблем будет меньше.

— Ври больше! — второй близнец — Тимур — легонько смазал брата полотенцем по шее. — «Ялта, девочки». Какая нам с тобой Ялта, олух? Врет он, пацаны! Ни в какой Ялте мы с ним не были. Мы вообще света белого не видели. На даче у бабули туалет строили. Заколебался я уже эту яму рыть… У меня ощущение, что я и на каникулах-то не был. Утром подъем, вечером построение… Тут хоть худо-бедно, но увалы были… И наряды по расписанию. Ну, если залет не схватишь. А там — один сплошной наряд…

— Мы заколебались! — поправил брата Тимошка. — Не ты один рыл. — И по своей давней привычке поддел брата: — Да ты не расстраивайся, Тимур. Говорят, труд из обезьяны человека сделал. Так что у тебя еще есть шанс.

И, отвесив брату в ответ легкого пендаля, бодро побежал на завтрак.

— Э! — возмутился Тимур и тоже побежал в коридор. — Сюда иди, чибис! Стой, говорю! Сам обезьяна! Ща моргала выколю!

А я, слушая пацанов и закрывая коробочку с зубным порошком, тихонько улыбался.

Я был дома. В своем втором доме. В Суворовском.

И все было как всегда… Димка мечтал, Кирюха чуток хмурился, а братья Белкины то и дело подкалывали друг друга. Будто мы и не разбегались по домам на лето.

Меня мелкие стычки близнецов только забавляли, да и всех вокруг тоже. Ясно же было, что все это — просто для хохмы. Эти двое всегда будут стоять горой друг за друга. Поступят в одно военное училище. Женятся на двух похожих девчонках. Даже две свадьбы сыграют с промежутком всего лишь в две недели. И всегда и всюду будут поддерживать друг друга.

— Все, пацаны! — простонал вечером того дня Тимур Белкин. — У меня чувство такое, что я пять машин с картошкой разгрузил… Я, кажется, так на даче не уставал, когда яму для сортира рыл… А я еще ныл, что на даче плохо…

— Это с непривычки! — мудро заметил отличник — Кирилл Лобанов. — После летних каникул. Не ной. Скоро втянешься.

— Угу… — мрачно отозвался близнец и потер ногу. — Скорее, не втянусь, а рассыплюсь.

— Пацаны! — вдруг бодро воскликнул Тимошка, который, в отличие от брата, кажется, ничуть не устал. — А я вот о чем подумал: мы же теперь второй курс!

— Браво, Белкин! — съязвил Кирюха. — И как это ты заметил?

— Да не нуди ты, «Лоб»! — беззлобно отмахнулся Тимошка. — А лучше подумай! Лафа нам какая! Мы же теперь «старшаки»! Самые настоящие «старшаки»! А не «перваки»! Мы — авторитет! Вы посмотрите, кого в этом году в училище понабрали! Одни салабоны да шлецики! Метр с кепкой на коньках!

— Ха! — я не удержался, чтобы не рассмеяться. — Тим, ты себя-то вспомни на экзаменах! Глазки бегают, ножки трясутся…

Только-только второй курс начался. А близнец уже мнит себя дембелем-ветераном!

— Ничего подобного! — обиделся Белкин. — Ничего такого я не помню.

— Конечно! — поддел его Колян. — Не помнишь. Оно и понятно. Потому что у тебя амнезия. На почве страха.

— Какая еще амнезия? — начал было обиженно бухтеть Тимошка.

Но второй близнец его перебил. Приподнялся на подушке, оперся рукой на локоть и воскликнул:

— Слушайте, пацаны! Есть тут у меня одна идейка!

Глава 2

— Что за идейка, Белкин? — оживился Димка Зубов, увидев в руках у Тимура кулек из коричневой бумаги, который он достал из своей тумбочки. — Трави! А то совсем скучно! А че у тебя там?

— Пряники там… Короче, мужики! — близнец Белкин призывно потряс пакетом. — Идея такая: кто расскажет самую… ну, скажем самую впечатляющую историю с каникул, получит подгон!

— Пря-я-ники? — расстроился Леха Пряничников. — И это весь подгон? Не люблю их. Вот если бы торт медовик, который моя бабушка делает… Вот это да, пальчики оближешь!

— Ишь ты какой! — воскликнул Миха Першин и, сев на кровати, деловито потер ладони: — Барином заделался! Марципаны ему, икру и заливное подавай! А я парень не гордый, мне и пряники сойдут! Чем не подгон?

— А я знаю, почему Леха пряники не любит! — хихикнул Тимошка. — Из-за погоняла своего!

— Вот именно! Пряники с чаем — самое то! Да и вообще не в пряниках дело! — поддержал Белкина Колян Антонов и тоже поудобнее устроился на кровати. — Дело же не в том, чтобы пузо набить! А просто интересно!

— Тогда и спорить надо на интерес! — упрямо гнул свою линию Леха.

— На интерес, «Пряник», никакого интереса спорить нет! — поучительно сказал Тимошка. — Мотивация должна быть! — И поднял руку: — Я тоже участвую, мужики! Хоть и пряники, признаться, тоже не очень люблю. Я больше мамину шарлотку уважаю. Вот ее я целиком готов за раз стрескать!

— Ага, щас! Кто ж тебе разрешит! — возразил ему Тимур. — Не ты один мамину шарлотку любишь. А ты-то чего, Тим, рассказать можешь такого, чего я не знаю? Мы ж с тобой все лето бок о бок были. И в училище, и дома кровати рядом стоят. Даже на даче валетом спали, на топчане…

— И че, Тимур? Ты знаешь, а пацаны-то не знают! — пожал плечами второй близнец. — Так что я тоже участвую! И «барсика»!

Упрямый Тимошка не собирался отступать. Повозился немного на кровати, подложил себе под спину подушку и твердо заявил:

— Короче, парни! Я в доле! С меня история! Кто первый?

— Самую страшную надо историю рассказать? Или самую смешную? — нахмурившись, серьезно уточнил Кирилл Лобанов. — Пока не очень ясны условия конкурса. А еще — с каких каникул именно? Летних, зимних, весенних?

— Ой, ля, важный какой! — усмехнулся Тимур. — «Условия конкурса»… Не нуди, «Лоб», все и так знают, что ты у нас голова… Неважно, какую! Можно страшную, можно смешную, можно просто запоминающуюся. Можно с летних, можно с зимних… Короче, то, чего ни у кого не было! Ладно, начинаю я. А то пока вы с «условиями конкурса» определитесь, уже утро настанет. А потом по кругу.

Близнец откашлялся, покосился на коридор, проверяя, не идет ли кто из начальства, и приглушенным голосом начал:

— Короче, мужики! Дело давно было… Жил у нас во дворе пацаненок один, мелкий. И пошел он как-то в поход со старшими, в Подмосковье. Небольшая такая вылазка. На два дня типа. Вот. Ему говорят: «Ставь тут палатку!». А он решил, что самый умный. Разбил там, где захотел.

— И в итоге? — нахмурившись, уточнил Кирилл.

— Лагерь-то он на муравейнике, оказывается, разбил! И в итоге половина муравейника к нему ночью в штаны жить переехала! — заржал Тимур.

Пацаны захихикали. Все, кроме второго близнеца.

— Ничего смешного! — буркнул Тимошка и отвернулся. — Фигня, а не история.

Я заметил, что паренек покраснел. А остальные пацаны посмотрели на Тима и, переглядываясь, заулыбались.

Ясен пень, все сразу поняли, кем был этот горе-турист… Тимур, конечно, хорош… Вот ведь жук! Мог бы и другую историю толкнуть. Или подать ее как-то по-другому. Более завуалированно, что ли, не выдавая брата…

Ну да ладно! Братья сами между собой разберутся.

— А я, кажется, понял… — начал кто-то из пацанов и ехидно посмотрел на близнеца.

Тимкино лицо по цвету уже сравнялось со свеклой.

Но я перебил догадливого суворовца.

— Короче, мужики! Стоп! У меня тоже есть история!

Я не хотел, чтобы над Тимом стали потешаться, поэтому быстренько перевел стрелы на себя.

Однако, как выяснилось, не все были этим довольны.

— Э! — запротестовал Колян Антонов, чья койка была по соседству с койкой Тимура. — Андрюх! Теперь моя очередь! Договаривались же — по кругу!

— Потопчешься, Колян! — коротко осадил я его. — Подождешь! На правах вице-сержанта следующую историю рассказываю я! Не обсуждается.

Пацаны нахмурились, конечно, но согласно кивнули. Что такое субординация, пацаны ко второму курсу уже хорошо запомнили.

— Короче, мужики! — начал я. — У меня соседка по подъезду врачом в местном травмпункте работает. Так вот, у них там что ни Новый Год, то веселье! И, в общем, есть там один мужик, который каждый год приходит.

— И че?

— Топор через плечо! Этому чудику уже лет двадцать, не меньше. А он каждый Новый Год лампочку на спор в рот себе засовывает. А вытащить, само собой, не может. В «Скорую» позвонить, естественно, тоже. Друзья над ним угорают. А он же с лампочкой во рту, ни слова сказать и не может. Вот и прется в «травму». Врачи его там уже в лицо знают. Так этого кадра «Лампочкой» и прозвали. Каждый год спорят, во сколько «Лампочка» припрется с лампочкой во рту. Короче, не праздники, а сплошное представление! Даже в цирк ходить не надо!

История, которую я рассказал парням, была вполне правдивой. Даже выдумывать и приукрашивать ничего не пришлось. В ближайшем к моему дому травмпункте работала бабушкина подруга и по совместительству наша соседка — врач Таисия Макаровна. И каждый год она с коллегами спасала от лампочки неразумного спорщика, который, к слову говоря, жил всего через два дома от нас.

Спорщик этот отличался склонностью к экспериментам еще с детства. Я хорошо помнил его еще по двору. Звали этого парня Ромой, и был он года на три старше меня. И каждый месяц, если не чаще, Рома ходил в гипсе. То правую руку сломает, то левую. То в ноге у него где-то будет трещина… То самодельные крылья себе прилепит и прыгнет с гаража, чтобы «полетать»… То попытается усовершенствовать велосипед, приделав какой-то самопальный «ускоритель» и долбанется, перелетев через руль, то еще что-нибудь… Я, признаться, будучи мелким, даже думал, что для Ромы в «травму» отдельный «КАМАЗ» с гипсом завозят.

Время шло, юный «Кулибин» вырос, уже успел окончить техникум и поступить на работу, но склонность к экспериментам так и не утратил. А посему он все так же был завсегдатаем местного травмпункта. И каждый Новый Год Рома с упорством, достойным лучшего применения, засовывал в рот эту долбаную лампочку и пытался придумать, как же ему ее вытащить без посещения врача. И каждый раз у него это не получалось.

Кличка «Лампочка» благодаря словоохотливой Таисии Макаровне довольно скоро вышла за пределы травмпункта и распространилась по всему двору. Так и ходил дядя Рома «Лампочкой», ровно до тех пор, пока не женился и не переехал к жене и ее родителям на другой конец Москвы.

Вроде бы на этом эпоха экспериментов благополучно закончилась. Бабушка говорила, что семейная жизнь оказала на спорщика положительное влияние, и Рома отучился совать в рот что ни попадя. А еще вроде как «Лампочка» даже выучился на инженера и потом стал работать в каком-то НИИ. Словом, нашел изобретательный парень применение своим талантам.

— Годится! — одобрил Колян, выслушав мою историю, и поднял палец вверх. — Ну, теперь я, согласно очередности.

Остальные пацаны тоже одобрительно кивнули. Им понравился мой рассказ.

— Кстати, мужики! — оживился новоиспеченный рассказчик. — С лампочкой и у меня история была… Классе во втором я тогда учился. Совсем еще мелкий.

Честный Колян не стал ничего придумывать, что эта история якобы случилась с «соседским мальчиком», и прямо сказал:

— Я тогда, пацаны, ветрянку подхватил. Прямо под Новый Год. Гадство, конечно. Все пацаны в хоккей во дворе рубились, снежные крепости строили, а я, как отшельник, дома сидел… Чесаться хотелось знатно. С десяток волдырей я все-таки расковырял. Бабушка с мамой тогда поругались, поругались, да и замотали мне руки и ноги бинтами. Точно мумии! Не чесался, дескать, чтобы… Замотали, да и ушли соседей с Новым Годом поздравлять, на пару часиков. А мне тарелку оливье и мандаринов оставили. И велели сидеть смирно.

— А тебе, Колян, конечно, скучно было… — догадался я.

— А то! — подтвердил Колян. — А че делать-то? Оливье я, само собой, схомячил, мандарины — тоже. Книжки я домашние за время карантина уже все перечитал. Читать больше было неохота. Радио слушать — тоже. Железная дорога сломалась. Решил я телек зазырить. А его надо было как-то настраивать. У нас в семье завсегда так было: один смотрит, а другой антенну держит. Ну, пока мы новый не купили. А настраивать сам я еще не умел… И тут звонок в дверь!

— Ну-ка, ну-ка… — поторопил Коляна Илюха «Бондарь». — Давай дальше!

— Ко мне сосед Лешка забежал, навестить, — продолжал Колян. — Он ветрянкой давно, еще в два года переболел. И его ко мне, разумеется, отпустили. Ну вот, Лешка мне и говорит: «А ты, Колян, знаешь, что если человек лампочку в рот засунет, он уже ее обратно ни за что сам не высунет? Только резать надо! Шрам делать страшный, от уха до уха! Как у дяди Бори с третьего этажа!».

Кирилл Лобанов снисходительно хмыкнул. А Колян тем временем вещал:

— Я, мужики, подумал, подумал и говорю: «Да фигня, Лешка! Что тут сложного? Сунул да высунул. Какие нафиг шрамы?». В общем, взял от скуки стремянку, выкрутил лампочку в коридоре, подождал, пока остынет, ну, и сунул ее в рот.

— Лешке, надеюсь? — уточнил я.

— Да если бы… Себе… Умник, блин!

— А тут мама с бабушкой вернулись? — предположил догадливый Лобанов.

— А то! — снова согласно кивнул рассказчик. — Прикиньте, пацаны! Картина маслом. Темная прихожая, и оттуда в свете окна выплывает мумия с лампочкой во рту… И мычит нечто нечленораздельное. А рядом — Лешка, весь белый от страха. Представлял, наверное, как мне шрам будут делать. Кстати, пацаны! Бабушка меня до сих пор уверяет, что тогда-то она и поседела окончательно. Ну хоть без шрама от уха до уха обошлось, и то хорошо. Отвезли меня в «травму», все сделали…

— А этот… Лешка? — живо спросил Тимошка Белкин. — Что с ним?

— Да все нормуль с ним! Лешку-то потом еще час целый уговаривали из-под кровати вылезти! — хихикнул Колян. — Он в комнату убежал и спрятался. Все боялся, что мои мама с бабушкой его убьют за то, что он меня на эту блуду подбил…

— Хорош! — благодушно кивнул я, насмеявшись вдоволь. — Тоже годится. Твой ход, Колян, засчитан. Дальше кто? Димка?

— Ага! — бодро уселся на кровати новый рассказчик — Димка Зубов. — У меня, мужики, тоже новогодняя история. Я тогда тоже, как Колян, мелким был. И как-то на новогодних каникулах одну заразу подцепил. Погулял целый день на улице без шарфа и шапки — и снова здорово! То ли простуда, то ли еще чего… Фиг его знает.

— Просту-у-уда? — разочарованно воскликнул Илюха. — Всего-навсего? Да ну его нафиг! Это неинтересно. Вот если бы аппендицит у тебя хотя бы был! Или перелом какой. Или, на худой конец, вывих! А простуда — фигня! Не знаю, кто как, а я в детстве очень любил ею болеть. Один раз даже полчаса в труселях на балконе стоял, чтобы заболеть. А че? Лежишь себе под одеялом, телек зыришь, молоко с медом пьешь… Никаких тебе контрольных, никаких диктантов… И вставать спозаранку не надо. Помню, я тогда каждый день чуть ли не до двенадцати дрых… Ешь, спишь, телек смотришь…

— Да ты послушай, «Бондарь»! — обиженно перебил его Димка, недовольный тем, что начало его истории не произвело на слушателей должного впечатления. — А потом вякай! «Ешь, спишь, телек смотришь… ». Как бы не так! Ты мою бабушку плохо знаешь!

— Ладно! — признал поражение «Бондарь». — Рассказывай!

— Короче, мы как раз тогда с бабулей на дачу поехали, вдвоем. Домишко у нее на отшибе стоит, в самых дебенях. До Москвы — километров восемьдесят, не меньше. И метель — жуткая. Дальше, чем на пару метров, ничего не видно. А мама в командировке была…

Я, кажется, сообразил в чем дело… Простудившегося пионера начали лечить. И в случае с Димкой Зубовым лечение точно не закончилось бы подогретым молоком с медом и «лежи под одеялом и не вылезай».

Бабушка у него была очень… нет, не так… о-о-очень переживающая!

Хоть и прошел целый год, а я до сих пор помнил, как она штурмовала КПП, требуя у дежурного вызвать разлюбезного внучка Димочку. И неважно, на уроке он, на строевой или вовсе в наряде… А когда внучок приходил, то тревожная бабуля уже издалека начинала кудахтать, как он исхудал. А потом пыталась накормить его домашним супом и пирожками. И все время плакала…

Пришлось мне вмешаться, чтобы прекратить ежедневные свидания, потому что у Димки, возвращающегося с КПП в расположение, всякий раз были глаза на мокром месте. И пацаны уже начинали его дразнить «Нюней».

Кажется, в те новогодние каникулы терпеливому и безотказному Димке пришлось испытать на себе все суровые методы советской домашней медицины… И вместо того, чтобы просто дать несчастному школьнику пару-тройку дней спокойно поваляться под одеялом, регулярно проветривая комнату, бабушка Ольга Афанасьевна пустила в ход весь пыточный, то есть лечебный арсенал. Разумеется, из самых добрых побуждений…

— Луковый сок в нос бабуля тебе капала? — предположил я, уже заранее зная положительный ответ.

— А то! — хмуро подтвердил Димка. — И не только сок. По всем пунктам прошлась. У нее с собой талмуд какой-то был, еще с пятидесятых годов, куда она рецепты выписывала. Сначала луковый сок. Потом синяя лампа. Потом яйцо вареное на нос, в шерстяной носок завернутое. И горчица, само собой, в таз с кипятком. Ноги чтобы парить. Чуть не сварился. Горячо, говорю, бабуль. Добавь холодненькой. А она: «Я такой всю жизнь парю, с войны еще, и ничего! Терпи! Все для здоровья!». Я уж думал было бабушке предложить в таз лаврушки кинуть, да перца горошком… Чтобы, дескать, суп из школьника получился. Но побоялся.

— Стало быть, ты, Димыч, все простудные пытки пережил? — хихикнул Тимур.

— Все! От начала до конца! — хмуро подтвердил Димка. — А потом пошли горчичники на спину. И банки, само собой. И «звездочка». И барсучий жир туда же. После люголя…

— Люголь? — пискнул Тимошка. — Ужас какой! Как вспомню, так вздрогну! Вонючая фигня на спице, которую в горло суют…

— И мед с редькой… — предположил Илюха, вспомнив, видимо, свой печальный опыт. — И молоко с маслом?

— Угу… — снова уныло подтвердил Димка". — Все так, Илюх. Я уж под конец думал, что окочурюсь. Изжога была после масла — будь здоров! Представлял себя партизаном в гестапо, которого фашисты пытают.

— Фига себе… — хмуро заметил Кирилл Лобанов. — Да уж… Моя бабушка только люголем ограничивалась. Гадость, конечно, редкостная, но потерпеть можно.

— Да вы не подумайте, пацаны! — Димка торопливо вступился за родственницу. — Бабушка у меня очень добрая. Просто…

Да все понятно… Я понимающе вздохнул, слушая рассказ приятеля.

Почти все поголовно советские родители, бабушки и дедушки были такими «просто»… У меня, например, бабуля вплоть до самой своей кончины была уверена, что бальзам «звездочка» лечит абсолютно все! А если выскочил ячмень, то надо, само собой, просто плюнуть в глаз… А компрессы из мочи — так и вовсе панацея.

— А чего врача-то тебе не вызвали? — удивился простодушный Миха.

— Какой врач, Мих? — вздохнул Димка. — В деревенской больничке он один всего. Спать домой ушел. И на Новый Год у него и без меня людей полно. Кто по пьяни подерется, кто на зимней рыбалке себе чего-нибудь отморозит…

— А самому сходить?

— Угу… По такой пурге пока дойдешь, замерзнешь, что тот ямщик… Короче! В общем, все бабуля перепробовала из своего пыточного списка, а я как кашлял, так и кашляю. И температура держится.

Ясен пень, температура у Димки держалась. Детский организм так боролся с простудой. И достаточно было просто ему не мешать.

— А у вас че, в детдоме простуду не лечили? — подал голос Леха Пряничников по прозвищу «Пряник».

— Лечили, конечно! — пожал плечами Миха. — Но Димыч, кажется, у нас все комбо собрал из народных средств. Короче, пацаны! Я считаю, что Зубов пока — главный претендент на приз.

— А в итоге я на четвертый день шести утра дождался, оделся тихонько и сбежал! — продолжал Димка, воодушевленный тем, что его рассказ сочли все-таки заслуживающим внимания. — Мне повезло: метель стихла, кое-как до станции добрался. Прыгнул в электричку — и давай зайцем в Москву! Только-только успел до дома добраться, отпер дверь, и прямо в прихожей вырубился… Сознание потерял. Помню только, как мама со сковородкой с кухни в коридор выходит. Только пару часов как из командировки вернулась. А я ей прямо под ноги шмякнулся. В общем, перешла моя простуда в воспаление легких… И провалялся я в кровати еще недели три. Одно радовало — мама бабулю к моему лечению больше не подпускала.

— М-да… дела… — подытожил Леха. — А у меня вот такая история случилась. Правда, летом, на даче… Я там тогда во-от такую рыбину…

Что случилось у «Пряника» на даче, и чем закончилась рыбалка, я так и не успел услышать… Неожиданно для себя отрубился и поплыл в объятия Морфея.

Я был абсолютно счастлив. Я молод, весел и беззаботен. Ну, почти. Если не брать во внимание тяготы жизни в училище, в частности — обязанности вице-сержанта. Живы и мама, и бабушка. И вот уже в ближайшее воскресенье они ждут меня дома, в увольнении. А еще завтра после обеда на КПП ко мне должна прийти моя девушка Настя…

Словом, не жизнь, а сказка! И в гостях у этой сказки я собирался оставаться так долго, как это было возможно!

Глава 3

Настал еще один день моей второй юности.

У Димки Зубова на следующий день было просто прекрасное настроение. Как выяснилось, пока я пребывал в объятиях Морфея, «Зубило» все-таки сорвал главный приз в виде пакета с пряниками за самую впечатляющую историю с каникул.

Пацаны во взводе единодушно прониклись сочувствием к парню, который испытал на себе все советские способы лечения, и сочли, что «Зубило» однозначно заслужил вкусняшку. А посему кулек был торжественно вручен Димке уже под покровом глубокой ночи, когда каждый из суворовцев рассказал свою историю. Впрочем, без порции быстрых углеводов никто не остался. Щедрый паренек, естественно, поделился со всеми участниками конкурса.

Я ничуть не обиделся, что выбор победителя был сделан без меня. В жюри я, признаться, никогда не стремился. Бравировать лычками вице-сержанта тоже не любил без надобности. Да и Димку, признаться, было жалко. Рассказ о том, как его лечили всем, чем можно, и простуда потом перетекла в двустороннее воспаление легких, меня очень даже впечатлил. Дражайшая бабуля моя, Ефросиния Трофимовна, само собой, тоже не брезговала ни люголем, ни прочими «очень действенными» советскими методами по избавлению от хворей.

Слово «люголь» я, как и почти все советские школьники, еще лет в пять выучил. Но таких страданий, как нашему Зубову, мне не доводилось испытывать. Не удивительно, что душа поэта в конце концов не вынесла экспериментов, и пионер с первыми петухами пулей свинтил обратно в Москву из дачного гестапо… И даже высочайшая температура не помешала. Еще бы! Жить захочешь — еще не так раскорячишься!

Да и банки мне, к счастью, никогда не ставили. Я, наверное, был одним из немногих, кому так повезло. А все дело в том, что мама моя хорошо помнила, как в детстве ей этими самыми банками однажды хорошо прожгли спину, да так, что след остался на всю жизнь. Поэтому, когда нас с одноклассниками как-то потащили в бассейн на занятия после сезона простуд в Москве, у меня у одного в классе оказалась спина без характерных кружочков. Пацаны и девчонки очень удивлялись и спрашивали, как так получилось.

А вот подышать над картошкой — это обязательно! Никакие отговорки не принимались. Целебный пар, исходящий от очищенных клубней, согласно легенде, должен был вылечить все: простуду, понос, перелом и даже внематочную беременность. Причем потом картошку, над которой дышал болезный, разумеется, не выкидывали. А очень даже ели. Брезгливость — это вообще не про советских людей.

Впрочем, мне над картошкой дышать даже нравилось. Я, еще совсем мелкий, от кого-то из взрослых тогда услышал, что есть какие-то финны, которые ходят в сауны… И представлял себе всякий раз, сидя над огромной дымящейся кастрюлей под одеялом, что я — тот самый финн, сидящий в своей собственной сауне. Я тогда, естественно, еще не знал, что в сауне воздух — сухой. Просто слово нравилось — «сауна». Интересное и необычное.

— Идет солда-ат по городу, — старательно и чисто выводил Димка, склонившись над умывальником и плеская себе в лицо холодной водой. — По незнакомой улице… И от улыбок девичьих вся улица-а светла-а…

Не то что бы Димка сильно любил пряники. Да и пряник-то ему на самом деле вчера достался всего один после дележки приза на всех. Но сам факт победы над остальными доставлял Зубову большое удовольствие! Просто не так уж и часто нашему скромному поэту удавалось выделиться на фоне остальных, гораздо более бойких пацанов, вроде близнецов Тимура и Тимошки Белкиных.

А посему мой одновзводник был просто счастлив, пребывал в прекрасном настроении и с наслаждением плескался холодной водой.

Именно холодной. Горячей воды у нас в училище в семидесятых не было. Поэтому обходились «так». Но мне, признаться, ни тогда ни сейчас этот факт никаких удобств не доставлял. В баню сходить — не проблема. Да и придя домой в увольнение, можно было в душ залезть. Тогда я был молод и ни над чем не заморачивался. А сейчас… а сейчас я просто радовался своей второй юности и ничуть не переживал, что живу в казарме, а в отдельной квартире с бойлером и телеком…

К слову, несмотря на факт отсутствия горячей воды, нечистыми трубочистами у нас никто из парней не ходил. Такое просто не прокатило бы. И даже не потому, что нас жестко дрючили офицеры-воспитатели насчет чистоты. Вонючек и сами пацаны не любили. Особо ленивых и «ароматных» товарищей насилу гнали мыться перед отбоем. Все было просто, без всяких там «личных границ» и тревог за психику. Исключений не делалось ни для кого.

Я, помнится, в прошлом году сам несколько раз пинками заталкивал в умывальник Тимошку Белкина. Ничего, приучился пацан за собой следить. Даже в этом году, собираясь в училище, отцовский одеколон из дома захватил.

— Не обижайтесь, девушки, — напевал «Зубило», старательно вытирая чистую шею полотенцем. — Ведь для солдата главное… чтобы его…

— Пойдем на завтрак, солист больших и малых! — хлопнул я приятеля мокрой ладонью по спине. — А то че на голодный желудок-то петь!

Несмотря на напускную строгость (лычки вице-сержанта обязывали), я и сам готов был сегодня если не петь и танцевать, то точно прыгать от счастья до недавно побеленного в казарме потолка…

Впереди еще один замечательный день!

К вечеру, однако, мое настроение упало практически до нуля. От утреннего душевного подъема не осталось и следа. Димка Зубов пребывал все в том же прекрасном расположении духа. Примостился в уголочке с блокнотом и смирненько писал очередной сонет своей девушке Саше.

А мне вот радоваться не хотелось совсем. А уж петь — тем более. И причиной моей хандры, как и у многих подростков, была девушка.

Настя сегодня почему-то не пришла ко мне на КПП. Ни в назначенное время, ни спустя полчаса, ни через час… И такое за все время нашего знакомства (а встречались мы уже давно) случилось впервые!

— Точно никого не было? — уже в третий раз спрашивал я Влада из четвертого взвода, который сегодня дежурил на КПП. — Может, проглядел? Ну, отвлекся там? Вспомни, а? Влад! Очень надо!

— Андрюх! — устало сказал мне дежурный. — Что я, Настю твою в лицо не знаю? Зрение у меня отличное! И склероза пока нет! Не приходила твоя ненаглядная! Говорю тебе, сто пудов ее тут не было!

— А может…

— Не может! — рассердился Влад.

А потом уже спокойнее, по-дружески попросил: — Ну хоть ты не выноси мозг, а? Будь человеком! Мне сегодня Ланского за глаза хватило с его придирками. По училищу он сегодня дежурит. Уже все серое вещество мне через темечко выклевал. То этому уроду не так, это не этак…

— Ладно, Влад… Спасибо. М-да… — растерянно вздохнул я, останавливаясь в нерешительности.

Я и не знал, что думать. Уже почти год мы встречались с Настей. Все у нас было сладко да гладко. Мы никогда не ссорились, разве что по мелочам. А потом очень быстро мирились. И уж тем более никогда не расходились. А еще у Насти никогда не было этих дурацких привычек, как у многих девчонок: специально чуток опаздывать, не брать трубку, немного подинамить влюбленного парня, чтобы еще больше, так сказать, «подогреть интерес»…

Это все не про мою девушку. Наши с ней отношения всегда были простыми, прозрачными и понятными. Не было в ней никакого кокетства. За это я отчасти свою Настю и любил. Она была как раз из тех боевых подруг, с которыми не страшно и в огонь, и в воду, и на край света. И если мы договаривались встретиться, она всегда приходила в назначенное время. Даже когда я разок опоздал минут на двадцать (зашивал в бытовке случайно порванную штанину), она смирно ждала меня у КПП.

Что же на сей раз случилось-то? Девушки моей будто и след простыл.

— Поцапались, что ль? — сочувственно спросил Влад, перестав сердиться. — Ну, бывает… Не вешай нос, Андрюх! Держи хвост пистолетом! Мы с моей Иришкой как-то целый месяц не разговаривали. В ссоре были. Потом ничего, помирились! И ты со своей Настей помиришься. Вот увидишь!

— Да не ссорились мы, Влад! — возразил я, поглядывая в окно — не мелькнет ли за ним знакомый стройный силуэт в легком осеннем плащике и шейном платочке. — С чего ты это взял? Все хорошо у нас с ней было. Ни намека на ссору! Просто не пришла, и все. Не знаю, что и думать…

— Может, тогда родители дома твою ненаглядную засадили? — предположил дежурный. — А что? Очень даже может быть! Мою Иришку, прикинь, как-то за четверку по русскому гулять не отпустили! Четве-ерку! Родоки ей всю плешь уже проели. «Нужна золотая медаль, нужна медаль»… Я тогда лично на поклон к Иришкиной маме ходил, ее в парк погулять отпрашивал…

— Да не! — покачал я головой. — Не может такого быть. У моей Насти родоки понимающие…

— Рогозин! — раздался неприятный, резкий голос. Будто кто-то царапнул гвоздем по стеклу. — Почему не на самоподготовке?

Я оглянулся. На КПП, широко шагая, тяжелой поступью двигался майор Ланской — дежурный по училищу.

Влад мигом встал и вытянулся, быстро мигнув мне. Двигай, мол, давай!

— Виноват, товарищ майор! — быстро сказал я и пулей побежал обратно в класс.

Ланского у нас в училище никто не любил. Мелочным он был и очень придирчивым. Очень любил устраивать «разборы» полетов и цепляться ко всякой ерунде. Один раз даже близнецам Белкиным поставил опоздание из увольнения, причем несправедливо и очень по-скотски.

Взмыленные братья, все в снегу, появились на КПП за пять минут до окончания «увала». Решили вдоволь поиграть в снежки перед тем, как снова на неделю засесть в казарме, и не успели почиститься. Ланской, не дав показать увольнительные, все оставшиеся пять минут разносил Тимура с Тимошкой за «неподобающий внешний вид», пока они с тревогой смотрели на большие настенные часы в холле.

А потом, растянув губы в омерзительной ухмылке, сказал братьям, что они опоздали.

А посему с этим упырем лучше, конечно, не пререкаться. Не трогай, как говорится, и вонять не будет…

Вечером того дня я от нечего делать сел играть в шахматы в комнате досуга. Партию мне охотно составил наш местный «Каспаров» — Кирюха Лобанов.

— Отлично! — бодро потер руки приятель. — Целых три месяца в шахматы сам с собой играл! А тут хоть с живым человеком…

— У тебя дома, что, живых людей не было все лето? — кисло поинтересовался я.

Настроение у меня было отвратительное.

— Почти! — улыбнулся Лобанов, деловито расставляя фигуры на доске. — Целых две недели один жил, когда мама на дачу уехала, а у бати учения были. А так были, конечно. Но играть не с кем. Батя все время в части пропадает. А мама не умеет. Так, ферзя сюда, ладью… ладью вот сюда. Все, готово. А ты чего такой кислый, Андрюх? Не переживай, я тебе фору дам… Кстати, я тут в журнале одну интересную задачку прочитал… Там, короче, все фигуры жертвуются, а мат…

— Давай играть, Кир! — кисло попросил я его, усаживаясь поудобнее. — Потом расскажешь.

— Лады! — пожал плечами Лобанов. — Хозяин-барин! Играть так играть… Твой ход!

Уже минут через пятнадцать я слил партию противнику. Поддался разок, сделав стратегическую ошибку, и сам дал ленинградцу фору, хотя вполне мог выиграть. Просто играть совершенно не хотелось. Не о том были мысли.

— Отлично! — обрадовался Кирилл, поставив ожидаемый мат. — Стало быть, не растерял я навыки за лето…

— Еще б ты растерял! — вяло улыбнулся я.

Кирилл вдруг оторвался от доски, на которой уже начал было расставлять фигуры для новой партии, и сочувственно поглядел на меня.

— Случилось чего, Андрюх?

— Да не! — кисло улыбнулся я.

Рассказывать по второму кругу о проблемах с девушкой мне совершенно не хотелось. Может, хоть игра в шахматы меня отвлечет от грустных мыслей?

— Ладно! — я начал помогать приятелю расставлять фигуры на доске. — Давай по второму разу! Только на этот раз уже держись! И, кстати, чего там за задачка-то?

— Давай! — благодушно кивнул Кирилл. — Так, вот, насчет задачки…

Может, хоть треп с приятелем и игра в шахматы меня отвлекут от грустных мыслей⁈ А то ни на КПП моей ненаглядной нет, ни на звонки она не отвечает. Я уже успел набрать ей пару раз, кинув «двушку» в телефонный автомат, висящий в коридоре. Ответа не было. Только длинные гудки.

Однако не успел я дослушать рассказ товарища об очень интересной шахматной задачки, в которой все фигуры жертвуются, а мат ставится одной пешкой, как в комнату досуга пулей влетел Миха Першин.

— Андрюх! — подлетел ко мне бывший «Пи-пополам». — Давай, врубай четвертую и дуй на КПП!

Ого! Неужто все-таки пришла?

Я мигом подлетел, да так сильно, что чуть стол не перевернул. Даже фигуры покатились.

— Во дает! — изумленно воскликнул Кирилл, глядя на меня. — Как мало человеку надо для счастья! Только что сидел, сопли на кулак наматывал, а теперь подорвался!

Миха вопросительно поглядел на меня.

— Я доиграю?

— Давай, давай! — благодушно согласился я и на большой скорости побежал в коридор, к лестнице, ведущей на первый этаж.

Дежурный по КПП сидел на своем месте, но был чернее тучи. Видать, Ланской все-таки выписал ему пистонов. Или за недостаточно хорошо начищенную бляху, или за плохим почерком заполненный журнал, или еще за какую-нибудь ерунду.

— Где она? — спросил я, останавливаясь, приглаживая волосы и переводя дух.

Спешка — спешкой, а появляться в непрезентабельном виде перед девушкой никак нельзя. Тем более — будущему защитнику Родины.

— Кто она?

— Да Настя же!

— Не было тут никакой Насти… — пожал плечами дежурный. — Я же тебе говорил! — И дернул подбородком. — Вон, пришли к тебе!

Не Настя? Так кто же?

Я обернулся.

Ба! Какие люди и без охраны!

С чего бы это обо мне вдруг вспомнили?

— Привет! — бодро поднял ладонь отец. Поднялся, подошел ко мне и протянул руку.

Я посмотрел в хорошо знакомое и когда-то родное мне лицо, не зная, радоваться мне или огорчаться.

Отца я не видел больше полугода. Виделись мы с ним в последний раз, когда я вместе с Илюхой «Бондарем» отбивал его, залившего под Новый Год глаза, от гопников, вознамерившихся обчистить его карманы.

А с тех пор, как отец исчез из нашего дома у метро «Юго-Западная», так и вовсе целый год минул. Случилось все по классике. Справивший несколько лет назад сорокалетие родитель, видимо, решил, что пора тряхнуть стариной, а «взрослая» жена уже не так привлекательна для того самого старины.

Батя побрился, надушился, вытащил из шкафа одежонку поприличнее, которую берег для особого случая, и поскакал клеить девок. Дворовые сплетницы-бабульки, разумеется, мигом прочухали, что «Антон из первого подъезда от Зинки загулял», и только рады были языками почесать.

Особый случай, как ни странно, наступил довольно скоро. И девка неожиданно «поклеилась»! Той зимой, на том же катке, где мы познакомились с Настей, я неожиданно встретил и своего родителя. Да не одного, а в интересной компании. Неверный муж, ничуть не смущаясь, ласково держал под ручку юное создание и учил незнакомую мне девицу кататься. До сих пор помню, как неприятно у меня царапнуло на сердце, когда я увидел, что отец обнимает не маму, а чужую женщину…

Теплой беседы отца с взрослым сыном у нас тогда не вышло. Я, ничуть не смущаясь и забыв напрочь о субординации, высказал бате все, что я думаю о нем и его поступке. И ничуть не испугался отцовского гнева. А что он мне может сделать? Сам же знает, что виноват! А робкие угрозы «выдать ремня по голой заднице» меня, на тот момент уже шестнадцатилетнего лба, просто рассмешили. Какой ремень? Я уже выше него!

Новая возлюбленная отца, наивная Леночка только наивно и боязливо хлопала глазками, наблюдая за нашей перепалкой. Она, как выяснилось позже, даже не знала, что отец женат. А как узнала, сразу дала престарелому Ромео от ворот поворот. Даже не стала слушать отмазки в духе: «Я скоро разведусь!», «Мы уже давно не живем вместе!» и «Отношения только на бумаге».

На вид глупенькая Леночка оказалась не такой уж и глупенькой, а еще с принципами. Она была непреклонна. Штамп о заключении брака есть — значит, женат. И нефиг девушку за нос водить. Леночка молча покидала возлюбленному в сумку носки с трениками и майками и выставила того за дверь.

А теперь оставшийся у разбитого корыта родитель глядел на меня, так и стоя с протянутой дланью.

— Как жизнь молодая? — стараясь говорить бодро, спросил отец. Только глазами вот со мной старался не встречаться.

— Жизнь сама по себе, молодая сама по себе! — хмуро ответил я, сделав вид, что не замечаю поданной для приветствия руки. Сунул руки в карманы и посмотрел на родителя со смесью грусти и неприязни.

Выглядел отец не то что бы очень. Всегда подтянутая фигура бывшего суворовца расплылась. Да и лицо было каким-то помятым, усталым и с мешками под глазами… И, кажется, я учуял запах…

Глава 4

— Чего смурной такой? — воскликнул отец, как ни в чем не бывало. — Будто не родной! Тысячу лет же с тобой не виделись! Пошли поговорим!

Говорить он старался бодро и весело. Даже как-то чересчур весело. И выглядело это весьма нелепо. Будто мы с ним виделись не почти год назад, а на прошлой неделе.

Однако глаза никуда не спрячешь. И вот они-то, бегающие из угла в угол, как раз и выдавали отца.

«Да я бы и еще тысячу лет тебя не видел! Не прощу тебе мамки!» — подумал я.

Но вслух решил это не говорить. Все же на КПП мы с отцом не одни были. Хоть Влад, который сегодня дежурил, и свой пацан, и никому ничего не расскажет, но выносить сор из избы негоже.

— О чем говорить? — сухо спросил я. И демонстративно поглядел на часы. — Некогда мне. Ужин скоро! Я пошел!

— Ля какая важная цаца! — снова преувеличенно бодро воскликнул отец.

И укоризненно покачал головой. Будто за «парашу» или замечание в школьном дневнике меня отчитывал. Выглядело это одновременно и комично, и жалко.

— Ужин у него скоро… — батя покачал головой и цокнул языком. — Сам суворовцем был, знаю! Полчаса еще целых до ужина! Пойдем, посидим, потолкуем… Аль не рад?

«Угу…» — подумал я. — «Очень рад! Особенно мамка тебе сейчас рада была бы…»

Я презирал отца еще и потому, что знал, какие последствия были у его измены.

Разводились в СССР не то что бы часто. Но и не то что бы совсем никогда. А вот «сходить замуж» надо было. Чтобы перед людьми «стыдно не было». Женились, как правило, на однокласснице. Или однокурснице. Или девчонке «со двора». В двадцать с небольшим. Или даже раньше. Просто потому, что время пришло. Да и семейному человеку, как ни крути, на работе доверия больше.

Ход жизни советских людей будто бы был заранее расписан постановлением ЦК.

Родился — пошел в ясли — потом в детский сад — потом в школу, где изо всех сил пытался забыть молоко с пенкой и воспитательниц, старательно переучивавших левшей — потом в армию, институт или техникум — ну а потом на работу и в ЗАГС. Комнату получил — уже хорошо. Есть «хрущоба» от государства и летний домик с шестью сотками от него же — да ты вообще король!

К атрибутам счастья, разумеется, прилагались жутко несуразный и страшный, как моя жизнь, румынский гарнитур с тарелками в витрине, ковер на стене и чайный гриб в банке. И, разумеется, алоэ на подоконнике. Куда же без него!

Впрочем, нередко женились просто по любви. Так в далеких пятидесятых сделала и моя мама, которая выходя замуж, не думала ни о румынском гарнитуре, ни о квартире… Встретив однажды на Суворовском балу красавца Антона Рогозина, который пригласил ее на танец, она без раздумий отдала ему свое сердце. Мирилась с тем, что не может встречаться с любимым каждый день. Терпеливо выжидала, когда же юношу наконец отпустят в долгожданный «увал» после всех смотров, парадов, уроков, залетов и нарядов. Носила ему на КПП самолично испеченные пирожки. И напрочь отвергала предложения одноклассников донести портфель до дома.

А потом пришлось ждать еще два года… Всего одно лето после выпуска отец с матерью провели вместе, не разлучаясь ни на день. Обошли пешком всю Москву, держась за руки и болтая о будущем. А осенью отец пошел отдавать свой воинский долг. Сменил ботинки на сапоги. Снова проводила его мама, из одной казармы в другую. И снова покорно стала ждать. В этот раз даже в «увалах» видеться не получалось: отца отправили служить аж на Дальний Восток! Туда из Москвы, даже если очень захочешь, не наездишься…

Так прошли целых два года. Без смс-ок, видео-звонков и социальных сетей. Только теплые, бумажные письма, написанные от руки. Мама исправно писала отцу каждую неделю. И он ей. И так все два года. А когда отец вернулся из армии, они сыграли скромную свадьбу. Без тамады с его пошлыми конкурсами, банкетных залов, кредитов, сборов «на мальчика» и «на девочку» и платья «за мильен». Тихо-мирно посидели дома в окружении родственников и самых близких.

А потом было еще одно жизненное испытание: у мамы с отцом долго не получалось стать родителями. О личных границах тогда, разумеется, и не слыхивали. И моим родителям целых десять лет пришлось отбиваться от назойливых вопросов соседей и знакомых в духе: «Че, когда за первым?» и дебильных напоминаний про тикающие часики и зайку-лужайку. Помогала моя бабушка Ефросиния Трофимовна, которая, не заботясь об интеллигентном поведении, резко отшивала бабок, лезущих во дворе с ненужными вопросами.

— Когда рак на горе свистнет! — резко отшивала она то одну, то другую не в меру любопытную соседку с вопросами, когда же в молодой семье будет пополнение. И всенепременно добавляла что-то колкое, например: — Топай домой, Митрофановна! А то твой Петрович со дня на день из вытрезвителя вернется, а тебя все нет…

Соседки бурчали, но отходили в сторону, поняв, что с острой на язык Ефросинией Трофимовной лучше не связываться. Хуже будет. Так моя бабушка, точно Цербер, и стояла на страже семейного спокойствия. Без выходных и проходных. Целых десять лет.

И только в шестьдесят втором году наконец родился я… Счастью и мамы, и бабушки не было предела. Да и отец, помню, после маминых родов отправился после работы не за пивом, как многие молодые отцы, а домой — «генералить» квартиру, готовить еду и собирать кроватку.

Жили мы, в общем, как и все. Ездили летом на дачу. Сажали картошку. Стояли в очереди за покупкой холодильника.

А потом случилось то, что случилось.

Мама после ухода отца будто потеряла волю к жизни и начала резко «сдавать».

Внешне все было, как обычно. Она исправно ходила на работу. Так же, как и раньше, хлопотала по хозяйству. Дома было чисто и прибрано. Но делала мама все как-то без души. Будто робот на автомате, которому задали одну программу и наказали ежедневно ее выполнять. У нее даже фирменная шарлотка перестала получаться такой же вкусной, как раньше… Будто ее сделала не радушная хозяйка-мама, а незнакомая хмурая тетка в колпаке и фартуке, которая где-нибудь на производстве печет тысячу шарлоток за день. Какая уж тут душа!

А еще мама уже не следила за собой, как раньше. Плюнула на появляющуюся седину, перестала подкрашиваться и дома ходила исключительно в застиранном халате. Нарядные платья так и остались пылиться в шкафу.

Мы с бабушкой, как могли пытались ее развеселить. Таскали на прогулки, чуть ли не насильно отправляли в кино, в парк, просто погулять и развеяться. Бабуля, помню, даже как-то запихнула маму на какие-то танцы для тех, кому за… Там унылые мужички и одинокие дамы изо всех сил пытались найти себе партнера по жизни.

— Иди, иди, Зин! — чуть ли не в спину толкала она родительницу. — Не кисни дома! А то совсем с ума сойдешь!

Мама послушались и сходила пару раз, чтобы не обижать бабулю. Видела, как та старается. Пообщалась немного с седовласыми мужичками, которые очень «хотели наследника» в свои шестьдесят, из вежливости с кем-то разок потанцевала и напрочь отмела сальные предложения пойти в холостяцкую берлогу «на чашку кофе». А вернувшись домой, попросила бабулю больше никогда ни с кем ее не сводить.

Делать было нечего. Бабушка моя повздыхала, поохала, да и согласилась, смирившись с маминым выбором. Она, признаться, и сама была однолюбкой. С тех пор, как похоронила моего деда, ни на кого смотреть не могла. Так и жила вдовой.

Ушла мама в мир иной, не дожив двух дней до своего пятидесятилетия. Надолго опередила бабушку. Так, видать, и не смогла смириться с утратой своей первой и единственной любви. А отец даже не пришел, чтобы ее проводить…

А сейчас вполне себе не старый родитель, который изо всех сил изображал, что ничего «такого» вовсе даже не случилось, вдруг подошел ко мне вплотную и попытался обнять.

Надо же! С чего это вдруг такое проявление отцовских чувств?

Я отстранился, резко сделал шаг назад и поморщился, учуяв запах перегара.

Отец в нерешительности остановился. Не ожидал, видать, такой реакции… Хотя чего ему было ожидать? На катке я тоже к нему с распростертыми объятиями не кинулся.

А я вдруг вспомнил, что во время нашей прошлой встречи отец тоже был навеселе. И изрядно навеселе. Но тогда понятно — Новый Год, все дела… А сейчас-то какой повод? Вроде даже не пятница. До конца недели еще далеко.

— Присядем, за жизнь потолкуем! — нарочито весело предложил родитель.

— Ну пойдем! — согласился я со вздохом.

Походу, блудный батя от меня просто так не отвяжется. Поболтаю я с ним, пожалуй, пару минут для вида и побегу обратно, трескать на ужине макароны по-флотски. Пусть отец считает, что свой долг «воскресного папы» он выполнил. Не хватало еще, чтобы на КПП снова заявился дежурный офицер Ланской и услышал наши с ним разборки. А заодно и запах спиртного учуял…

Мы с отцом присели в уголке. Повезло, что больше никого не было. Обычно в это время уже вырисовывались и родители, которые жили недалеко и забегали в училище после работы, и девочки, навещающие своих пацанов после всех уроков и кружков.

— Как делишки? — спросил отец, пододвинувшись ближе и чуть толкая меня плечом. — Девчонка, поди, уже есть? Ты у меня парень видный. Вымахал как за лето!

— Есть! — коротко ответил я. — Есть девчонка.

— Так я и думал! Как зовут? А родители кто? Целовались уже? — отец снова пододвинулся и попытался пихнуть меня, но я увернулся. — Давай, рассказывай!

Ясненько. Пытается изображать из себя этакого «своего пацана». Я сразу это прочухал. Все же не один год в органах проработал.

— Неважно! — нейтрально ответил я, стараясь не встречаться с отцом взглядом. — Хорошая девушка из хорошей семьи!

О своей личной жизни мне ни перед кем совершенно не хотелось отчитываться. Я даже близким друзьям — Михе и Илюхе «Бондарю» — не рассказывал о том, что мы там с Настей делаем наедине. И вообще у нас, пацанов, это было не принято. Просто все знали, кто с кем встречается, и всё. И уж тем более я не собирался рассказывать о своих поцелуях с девушкой бате, которого с прошлого января не видел.

— Ну ладно! — отец сделал вид, что ничего не заметил. — Неважно, так неважно! А учеба как?

Ясно. «Своего пацана» у горе-родителя, не появлявшегося в поле зрения больше полугода, изобразить не получилось. Теперь решил примерить другой образ — строгого бати.

— Нормально! — так же коротко ответил я.

— Да ладно? — отец все так же продолжал строить из себя заботливого родителя. — Нормально и все? Второй курс уже! Скоро выпуск! Давай, рассказывай! С чем затык?

— Не скоро, а почти через год! — поправил я отца. — Еще много времени.

— Неважно! — батя, изображая строгость, стукнул себя по коленке. — Сейчас много времени, а потом окажется, что его вовсе нет! А ну тащи сюда дневник! Посмотрю!

Во цирк начался! Умора!

— Какой дневник? — спросил я, вставая во весь рост и расправляя плечи. — Ты случаем ничего не попутал? Я через год уже совершеннолетним стану.

Я даже избегал обращения «папа». Общался нейтрально. Как с чужим мужиком, с которым случайно разговорились на остановке или в очереди.

— И что? — гнул свою линию батя. — Я до сих пор твой отец!

Е-мое! У меня, оказывается, отец есть! А я-то думал, что капитан дальнего плавания! Или космонавт… Или что там обычно детям, оставшимся без отца, рассказывают?

— Тю! — воскликнул я.

Меня эти разговоры уже даже начали забавлять.

— «Отец»… — хмыкнул я. — Ты случайно не припомнишь, отец, когда мы с тобой последний раз виделись? А? Дневник он у меня спрашивает! Ты еще штаны у меня проверь на предмет сухости!

Батя после моего прямого вопроса мигом стушевался.

— Дык это… — начал он, мигом поменявшись со мной ролями.

— Дык это на Новый Год мы с тобой виделись! — перебил его я.

Теперь все выглядело так, будто я был в нашей беседе взрослым.

— Тогда… ну, когда я заходил… — мямлил батя.

— Не заходил! — жестко сказал я, не испытывая к провинившемуся родителю ни малейшего сочувствия. — Не заходил. Мы с моим другом тебя занесли. К Форносовым. Помнишь Форносовых? После того, как вдвоем отбили тебя, поддатого, от гопников, которые хотели тебя сначала до дома «проводить», потом за углом бутылке по голове тебе дать, а потом — карманы вытрясти. А то и под ребро ножиком пырнуть. Скажешь, не так?

— Ладно, ладно… — торопливо перебил меня батя. И покосился на КПП — не слышит ли дежурный. — Я… это… вот что хотел сказать, Андрюх: ты учись хорошо! Если училище без троек закончишь — мопед купим! Будешь ездить!

— Какой еще мопед? — оторопел я.

Ни фига себе подгончик! Даже, пожалуй, получше воскресного мороженого, петушка на палочке и катания на каруселях!

— Как какой? — батя снова приосанился.

Ясно. Решил задобрить. Примерить, так сказать, на себя еще одну роль — «отца-праздника», который, в отличие от вечно хмурой и задерганной на работе мамы, всегда приходит с мороженым и конфетками.

— «Верховину-6», например! — воскликнул отец. — У меня ж однокашник в Коврове работает, на мотозаводе. Ты ж помнишь дядю Гришу?

Я хмуро кивнул. Дядя Гриша был давним другом нашей семьи. Точнее, другом отца. Однокашником по Суворовскому. Тоже из самого первого выпуска. Дядя Гриша заезжал к нам в гости пару раз, когда приезжал в отпуск. Но я давно уже его не видел. С уходом бати мама напрочь отказалась общаться со всеми его знакомыми. Просто вычеркнула из жизни любое напоминание о бывшем муже.

— Ну вот! — тараторил отец.

Будто задобрить меня пытался. И очень боялся, что я снова его перебью.

— Гришка говорит, у них еще в позапрошлом году новая модель появилась. «Верховина-6». Крылья улучшили, седло хорошее сделали, накладки на бак. А еще хромированные модели есть.

— Ух ты! Роскошь-то какая! Хромированные модели! Рублей за двести пятьдесят, небось, да? — насмешливо переспросил я.

Как он не поймет, что ни мопедом, ни мотоциклом, ни даже распоследним «Феррари» меня задобрить не получится!

— Ну… — стушевался отец… — Где-то так… Примерно. Я пока не спрашивал. Так что смотри! — погрозил он мне узловатым пальцем. Учись хорошо! А то никакого мопеда!

Как же я без мопеда жить-то буду? Ума не приложу!

Я помолчал и спокойно, но твердо сказал:

— Нет, спасибо. Мопед мне не нужен!

Отец поморгал несколько секунд, помолчал, а потом сделал еще одну отчаянную попытку:

— Это как это «не нужен»? Мальчишки все ездят! Вон, Пашка твой…

— Пашка пусть ездит! А я не буду! — отрезал я. — Здесь он мне точно не нужен. А после выпуска мне и подавно будет не до мопеда. Готовиться к поступлению надо будет. А если очень сильно захочу прокатиться — у Пашки попрошу на пару часиков! Он другу не откажет.

— Да зачем у Пашки-то просить? — батя все еще цеплялся за последний аргумент, как утопающий за соломинку. — Поступишь — поездишь… Купим!

Ясно. Люблю-куплю-поедем. Уже и условие «закончить училище без троек» куда-то делось! Только вот не купишь сыновнюю любовь за мопед.

— Я пошел! — перебил я его.

Мне было противно. Будто гадости какой попробовал.

— Погоди! — попросил меня отец. И совсем по-другому, без напускной бравады, спросил: — Андрей… А мама как?

— Сходи да спроси! — не оборачиваясь, бросил я и зашагал в расположение. — Если, конечно, она еще не забыла, как ты выглядишь.

— Саша! Сашенька! Але! Это я!

— Але, Леночка! Лена! Как у тебя дела? Я в воскресенье, скорее всего, иду в увал! Слышишь? Иду в увал, говорю! Давай тогда в двенадцать на КПП! Да? Отлично!

— Марин! Мариночка! Але! Да ек-макарек, что за связь? Трещит что-то! Да я не на тебя ругаюсь, Мариночка! Не на тебя, говорю!

Вечером после ужина парни собрались у телефона, висящего в коридоре. Всего за «двушку» можно было оттуда позвонить. И парни, разумеется, в первую очередь звонили своим девчонкам.

Димка Зубов, конечно же, наяривал своей девушке Саше. Кирилл — Маринке, нашей бывшей попутчице из поезда, к которой он когда-то изо всех сил меня ревновал. А Игорек Лапин обеспокоенно пытался дозвониться до Леночки — нашей бывшей буфетчицы, которая, не поступив в прошлом году в политехнический, целый год проработала у нас буфетчицей.

В буфете училища, собственно, и поразила стрела амура сердце суворовца Лапина. И вот уже почти год Игорек и Леночка, как сказали бы сейчас, были «в отношениях». Мы, пацаны, тогда отчаянно Игорьку завидовали, потому что он мог видеть свою девушку, не выходя на улицу, каждый день, то есть гораздо чаще, чем мы своих пассий.

А вот теперь у Игорька не было никаких преференций. Леночка благополучно поступила в свой «политех», уволилась из училища и вместо того, чтобы кормить голодных суворовцев коржиками, грызла гранит науки. Поэтому Лапин снова был наравне со всеми.

Я терпеливо ждал, пока пацаны наговорятся со своими девушками. Наконец настал и мой черед связываться с внешним миром.

— Але! — выдохнул я наконец, услышав в трубке родной и знакомый голос.

Глава 5

— Привет…

Я напрягся.

Что-то тут было не так. Куда делись ласковые щебечущие нотки в голосе моей красавицы? Раньше всякий раз, когда я ей звонил из училища, она приветствовала меня ласковым: «О! Привет, Андрюш! Как дела?». И я будто через трубку чувствовал ее хорошее настроение и нежный цветочный аромат духов. А тут — будто замогильный голос откуда-то вещает…

— Что-то случилось, Настюша? — приложив руку к уху, встревоженно спросил я и обернулся.

Почти никого. Повезло!

Кирилл Лобанов уже наболтался со своей Маринкой, Игорек Лапин тоже забил «свиданку» с Леночкой в ближайшем увале, да и Димка Зубов вдоволь нашептал нежностей своей Саше и, довольный, побежал в комнату досуга…

Только Миха Першин одиноко скучал в ожидании своей очереди. Он стоял сразу за мной. Каждый вечер приятель всенепременно звонил домой красавице Вере, с которой познакомился тут же, в училище, на занятиях бальными танцами. И с тех пор они были неразлучны.

— Мих! — прошептал я. — Будь другом! Погуляй чуток, а?

Сообразительный и отзывчивый Миха понимающе кивнул и отбежал подальше. Только напоследок рукой помахал. Побыстрее, мол, мне тоже надо, не один ты тут!

Я снова прислонил к уху еще теплую после чужих суворовских ушей трубку.

— Я… это… тут… вот… а… там… — в трубке раздавались всхлипывания.

А потом нечленораздельная речь девушки, прерываемая плачем, и вовсе превратилась в бесконечный поток рыданий. Было ощущение, что вот-вот — и на меня прямо из динамика старенького дискового телефона, висящего на стене в нашем коридоре, хлынет целый водопад!

Я молчал, спокойно выжидая момент, когда можно будет поговорить. Пускай чуток успокоится!

Видать, снова не подвела меня чуйка, которая выработалась за много-много лет службы в органах! У меня прямо в мозгу просто засело: что-то случилось! Что-то произошло! Причем из ряда вон выходящее.

Будь там какая-нибудь бытовая мелочь: опаздывала девочка, каблук сломался, в школе задержали, к репетитору понадобилось — Настя всенепременно нашла бы возможность меня предупредить. За столько времени отношений мы уже научились чувствовать друг друга. И из-за мелочи вроде сломанного каблука Настя точно рыдать не стала бы. Она у меня — девушка крепкая!

Даже когда Настя жестко вывихнула плечо на тренировке той весной (строгий тренер раз двести, наверное, заставлял мою девушку повторять какой-то суперсложный прыжок), она ни слезинки не проронила.

— Я… это… сумку у меня вырвали… — Настя наконец нашла в себе силы выдавить хоть что-то понятное и удобоваримое. — И коньки…

Ну ек-макарек! Я же говорил, что все не просто так! Точно какое-то ЧП! Чуйка моя просто так не сработала бы!

— Сумку? — я мигом собрался, точно пружинка. И пошел по давно знакомому скрипту, который у меня уже от зубов отскакивал: — Настюш, давай так! Выдохни, расслабься… И по делу! Что, где, когда и как? Где вырвали? В подъезде?

Абстрагируемся от эмоций. Только факты. Только сухие факты. Лирика — потом.

— Не… — всхлипывала девушка. — Не в подъезде…

— А где тогда, если не в подъезде? — терпеливо опрашивал я потерпевшую. — В подворотне где-нибудь? Во сколько?

— У спортшколы… во дворах… — глухим голосом человека, готового проститься с жизнью, сказала Настя. — Решила путь от метро срезать. Я и охнуть не успела, как… Андрей! Это так было страшно! Они…

И она снова зашлась в рыданиях.

Я снова замолчал. Это лучше всего. Пусть человек выплачется. А потом сам все расскажет. А Миха все поймет. Подождет, сколько нужно.

Наконец всхлипывания закончились.

— Продолжай! — попросил я девушку.

— Сегодня… Около двух, — послушно начала говорить Настя. Временами она умолкала. Видимо, чтобы сдержать рыдания. — Я на тренировку хотела пойти, сразу после школы… Потом — сразу к тебе. А после — к репетитору…

Я молча слушал и не перебивал, фиксируя в голове сведения, которые прерывающимся после недавнего плача голосом выкладывала девушка.

— Сзади подошли, во дворе… — безучастно рассказывала Настя.

Снова появившийся на горизонте Миха посмотрел на меня и выразительно постучал пальцем по наручным часам. Закругляйся, мол, Андрюх… Я, конечно, тебе друг, но знай меру…

Я указал приятелю на телефон и поднял руку. Дай, мол, договорить! Дело важное и не терпящее отлагательств!

— Напали сегодня. Около двух. Во дворах, по дороге в твою спортшколу. Так? — деловито переспросил я.

На работе я обычно сразу все фиксировал в блокнот. Даже когда у нас появились компьютеры. Так привычнее. То, что я записывал на бумаге, я никогда не забывал.

— Так! — обреченно вздохнула Настя. — Все верно?

— Говоришь «напалИ»? — живо подметил я. — Значит, этот урод был не один?

— Да, не один… Двое их было, кажется… — Настя уже чуточку успокоилась и старалась говорить спокойно.

— А ты совсем их не видела? — на всякий случай уточнил я. — Ну, может, лицо, хотя бы мельком… Или фигуру, пусть сбоку, со спины… Высокие они, низкие, худые, коренастые? Ну хоть что-то?

Я дотошно и скрупулезно пытался найти хоть какую-то зацепку.

Сколько раз я уже убеждался за время работы в органах, что жертвы нападений, как правило, хоть что-то, да помнят! И это «что-то» очень даже можно использовать как зацепку!

Приходит, к примеру, потерпевший с выпученными глазами. Орет, слюнями брызжет, руками машет: «Все пропало, гипс снимают, клиент уезжает, три магнитофона импортных, куртка замшевая…».

Начинаешь его опрашивать. А он в ответ: «Ничего не помню, ничего не знаю, никого не видел… Ограбили, квартиру вынесли…». А потом — раз! И какая-нибудь зацепка. А за ней другая. И еще одна… И еще… Оказывается, видел. Оказывается, помнит.

А еще, конечно же, бесценна помощь свидетелей. Ее совершенно зря недооценивают. Что-то соседка, к примеру, заметит. Что-то — дворник. Что-то — мальчишки, которые во дворе мяч пинали. И вот через пару часов уже понятно: убийца — дворецкий.

Но тут, кажись, сработали без свидетелей…

— Не видела, — сокрушалась девушка в трубку. — Помню только, как кто-то выкрикнул: «Давай!». И все, темнота… Очнулась уже позже, на том же месте. Замерзла вся. Думала, пальцы на руках отморозила… Только-только начала ими что-то чувствовать.

Значит, снова гоп-стоп семидесятых? И не просто сумку вырвали, а еще по голове дали!

Года не прошло, как я вмешался в ход истории и не дал как следует развернуться будущему криминальному авторитету девяностых со странной заморской кличкой «Ризотто». Теперь гопник со шрамом вряд ли уже подомнет под себя какой-нибудь район Москвы или Подмосковья… Ничего не узнают о «Ризотто» ни «ореховские», ни «солнцевские»… Не наворотит он еще больше поганых дел, нацепив свой дурацкий малиновый пиджак. И в истории «Ризотто» так и останется просто гопником-малолеткой, который пырнул ножом учительницу у метро «Бабушкинская»…

А теперь снова!

Во мне закипела ярость. Я еще не забыл ту историю с нападением на нашу Ирину Петровну Красовскую. Но пока я не давал волю эмоциям.

— Настюш! В травме-то была? — все так же деловито и коротко спрашивал я.

— Угу! — тоже коротко ответила Настя. — Была… Прохожие довели. Под ручки так, аккуратно. Папе оттуда позвонила, он потом за мной приехал. Сотрясение…

Да ёшкин кот! Сотрясение… Одна новость хуже другой.

Да уж… Теперь ясно, почему ни с того ни с сего Настя так и не объявилась на КПП! Тут уж точно не до свиданок!

— Заявление написала? — уточнил я.

— Написала! — отозвалась девушка. — С папой вдвоем съездили в участок. А потом совсем по-взрослому вздохнула: — А толку-то? Никто ничего не видел. Никто ничего не знает…

— В сумке что было? — осторожно выспрашивал я.

Все по выработанному годами скрипту.

— В сумке-то? Ну, паспорт, блокнот, учебники, тетради… — начала перечислять Настя. — Мелочевка всякая: зеркальце, помада… Ключи, само собой. И деньги на репетитора. За восемь занятий сразу. Мама мне утром выдала, чтобы за месяц вперед сразу заплатить.

— Да… дела… — нахмурился я.

— Паспорт-то я восстановлю, — продолжала сетовать девушка. — Учебники мне в школе новые дадут. Деньги жаль, конечно… Но папа сказал: «Не волнуйся. Главное, что ты жива!» А вот коньки жаль больше всего! Папа их за границей-то с трудом нашел. А уж у нас их и подавно днем с огнем не сыщешь. Даже за тысячу!

— Да уж… — вздохнул я. — Нехилый подгон местной гопоте. А самочувствие-то как твое, Настюш?

— Паршиво! — прямо без обиняков ответила моя бесхитростная девушка. — Дома засадили. Гулять не пускают. Лежат велят и не двигаться. Участковый час назад зачем-то приходил. По десятому кругу расспрашивал, что случилось. Как будто это как-то поможет!

— Голова болит?

— Да не… — кашлянула девушка. — Не болит. Кружится только иногда. А вот за кордон теперь Иванченко поедет… Тренер уже сообщил. Быстренько там решение приняли. Ехать-то уже через десять дней… А какая из меня теперь фигуристка? Постельный режим еще несколько недель…

Час от часу не легче!

Значит, помимо паспорта, денег, учебников и ключей, моя девушка лишилась еще и редкой возможности поехать на заграничные соревнования…

А я-то собирался в ближайшее воскресенье уже проститься со своей любимой на целых две недели! Хорошо, конечно, что Настя останется в Москве. А с другой стороны — ну такой себе повод для радости.

С Олесей Иванченко я был шапочно знаком. Они с Настей занимались в одной спортивной секции. Обе были очень талантливыми девчонками, которым прочили большое будущее в одиночном фигурном катании.

Отношения Насти и Олеси всегда были очень забавными. То они, точно Шерочка с Машерочкой, вместе ходили в кино под ручку и шушукались во время кратких перерывов, то цапались промеж собой… Словом, вечная борьба двух конкуренток, идущих к победе ноздря в ноздрю. Я особо не вникал в девичью «дружбу-вражду». Просто мне Олеся казалась хорошей, веселой и забавной девчонкой.

— Дуешься на нее? — понимающе спросил я.

— Да не… — кисло отозвалась Настя в трубку. — А чего дуться-то, Андрюш? Она ж ни в чем не виновата. Прикинь, звонила мне сегодня… Говорит: «Откажусь, Настя, не поеду никуда! Неудобно! Ты дома валяешься с сотрясением, а я там…».

— А ты что? — с интересом спросил я.

— А я ей говорю: «Иванченко, ты чего, белены объелась? Такой шанс выпадает!». В общем, еле уговорила… Даже тренеру позвонила и попросила, чтоб он на ее финты внимания не обращал.

Настя уже, кажется, совсем успокоилась. Понемногу начала возвращаться к прежней шутливой манере разговора. Даже несмотря на случившееся.

Я улыбнулся. А хорошая все-таки у меня девчонка! Как мне с ней повезло! Другая бы сказала: «Правильно, не надо ехать! А то ишь чего захотела! Пусть будет ни мне, ни тебе!». А она…

Снова нарисовавшийся на горизонте Миха умоляюще сложил руки в просьбе.

— Ладно! — торопливо сказал я. — Все понял! Буду действовать! Настюш! Ты не унывай! Держи хвост пистолетом! В увале я к тебе обязательно забегу!

— Андрей… — грустно рассмеялась девушка. — А как ты будешь действовать? Ты же не сыщик! Меня дома заперли в четырех стенах, а ты в своем Суворовском круглосуточно! Ну что ты можешь сделать?

— Что могу, то сделаю! — пообещал я, не раскрывая, разумеется, все карты.

О том, что я — на самом деле уже не суворовец, а бывалый опер в теле подростка, в этом мире должен знать только один человек. И это — я.

— Все, Настюш! М-м-м! — я телеграфировал своей девушке воздушный поцелуй. — А! Вот еще что! Вы замки-то поменяйте! Пока!

Пора закругляться. А то Миха, жаждущий разговора с Верой, сейчас инфаркт миокарда словит от сердечных мук.

Засыпая тем вечером на своей скрипучей койке под колючим одеялом, я все думал…

В байки, что в СССР якобы все было «хорошо, спокойно, безопасно», я и до того, как поступить на работу в органы, не особо верил. И ключики-то под ковриком без опасений оставляли… И до утра можно было гулять, не боясь, что тебя грабанут в подворотне… Угу.

Совет поменять замки я вспомнил не просто так. Сколько случаев было с этим связано — и не перечесть! Еще в восьмидесятых, когда я только-только начинал работать в органах, я с этим столкнулся. Заявлений таких к нам поступала тьма тьмущая!

Вариант — беспроигрышный. Даже для начинающих домушников. Дергаешь где-нибудь на рынке или в метро сумочку у зазевавшейся дамы. Хочешь — у студентки, хочешь — у дамы постарше. Предпочитали, как правило, дам постарше. Студентка-то может с родителями жить, а может и в общаге.

Первый — хороший вариант, а второй — фуфло полное. В общагу, во-первых, фиг проберешься, во-вторых, там народу дофига, а в-третьих, брать там нечего. Разве что плакат с Сиси Кейч на стене, кипятильник в тумбочке, да сковородку со слипшимися макаронами… Да и вахтерша на входе бережет покой обитателей пуще Цербера! Всех в лицо помнит!

А вот у людей постарше какое-никакое, а обжитое жилье имеется. И может, вовсе даже не общага и не комната в коммуналке, а вполне себе отдельная квартирка, пусть и на окраине. Поживиться дубленочкой и магнитофоном можно было и в таком жилье.

Предприимчивые домушники тягали у кого-нибудь сумочку, в которой вместе с ключами, хранился, разумеется, и паспорт. Бывало, эти сумочки им приносили «щипачи» — те асоциальные элементы, деятельность которых дальше воровства сумок не распространялась. Паспорт и ключи им были не нужны. Только наличка.

А дальше — дело техники.

Жили в СССР чаще всего по прописке. Снять жилье было проблематично. Хоть и можно. В «хрущобах» никаких консьержей, само собой, не было. Да и в других домах их — по пальцам пересчитать. Наловчившиеся домушники по-быстрому, пока замки еще не поменяны, заявлялись домой — чаще всего днем, и выносили, что придется.

Совету «хранить деньги в сберегательной кассе», который давал герой всем известного культового фильма, следовали не все. Кое-кто просто боялся класть деньги «на книжку». В постельном белье-то оно всяко надежнее будет! Или в книгах, например. Или за репродукцией Шишкина «Утро в сосновом лесу», висящей на стене. Можно еще под матрасом.

Другие же граждане, боясь обесценивания денег, предпочитали их и вовсе не копить, а вкладывать в дорогие вещи: драгоценности, магнитофоны, телевизоры… И, конечно же, все это добро тоже было желанной целью домушников!

Ключ под ковриком — везение! А паспорт и ключи в ворованной сумочке — это же прямо джекпот! Еще получше кошелька, набитого червонцами! Сразу видишь адрес «клиента». И под ковриками рыскать не надо, рискуя попасться на глаза бдительным соседкам. Едешь, смотришь, трешься у дома, будто невзначай, и выясняешь, когда никого нет.

Посему я сам давно уяснил и всем всегда говорил: «Не носите паспорт вместе с ключами! А если что — моментально меняйте замки!».

Понимали это не все. Даже в отделе многие мужики надо мной угорали. Угорать перестали только тогда, когда домушники обчистили хату нашего лейтенанта Дорохина. Тогда уж додумались хотя бы одно класть в сумку, а другое — в карман.

Мама Дорохина в тот злополучный день решила съездить на рынок — закупиться провизией. И пока она, болтая то с одной, то с другой продавщицей, неспешно двигалась между рядами, у нее один из «щипачей» мигом увел сумочку. С паспортом, ключами и, разумеется, деньгами…

Жила Глафира Павловна вдвоем с сыном. Мужа у нее не было. А сам Дорохин в те дни был в отпуске и грел телеса в Сочи со своей девушкой. Вот и пришлось Глафире Павловне топать домой пешком, подниматься к соседу-слесарю и в счет будущих «два пол-литра и два сырка» просить вскрыть дверь. А еще через пару недель, когда женщина, плюнувшая на замену ключей, уже и думать забыла о происшедшем, к Дорохиным наведались…

Случалось подобное, разумеется, не только в Москве. И не только в семидесятых-восьмидесятых.

Помню, еще в самом начале пятидесятых мама моя, окончившая техникум и ждущая папу из армии, получила распределение в Щербаков (ныне — Рыбинск), на завод дорожных машин Министерства строительного и дорожного машиностроения.

И в первый же вечер, когда мама с соседками — такими же, как и она, молоденькими выпускницами, пошла прогуляться по центру города, она сразу заметила что-то не то. Прохожие — и стар, и млад — единодушно старались идти всенепременно поближе к проезжей части. А вот кустов и деревьев отчаянно сторонились.

— Что такое? — удивленно спросила мама у своей соседки, бойкой Людочки. — Люд, что происходит?

Ерунда какая-то.

— Не знаешь, что ль? — тут же отозвалась Люда и, обернувшись, опасливо подтянула сумочку к себе поближе. — В кусты тянут. И грабят. Пацаны у нас с кастетами и финками ходят. А девчонки — просто сторонятся. И ты лучше давай, сюда поближе, Зин, к нам с Милкой. Целее будешь.

Но то Рыбинск… То есть Щербаков…

А тут Москва… Тут размах может быть еще больше…

Я долго ворочался в ту ночь. Морфей никак не хотел брать меня в свои объятия. Остальные пацаны уже наболтались и уснули перед завтрашней строевой. А я не мог…

И что-то мне подсказывало, что сегодняшнее нападение на мою девушку — не просто какой-то единичный случай…

Глава 6

— Как дела, Андрюшка-кукушка? — весело спросил меня бодрый и чуть насмешливый голос.

Прошла почти неделя. Я таки дождался своего первого увольнения в новом учебном году. Вместе со мной отпустили Илюху «Бондаря», Леху Пряничникова, Димку Зубова, обоих близнецов Белкиных и еще кое-каких ребят. А вот Кирюхе Лобанову с Михой не повезло… Их поставили в наряд. Оставили в училище и Игорька Лапина. Тому, правда, повезло чуть больше, чем Киру с Михой. Игорек дежурил на КПП, так что его разлюбезная Леночка могла его навестить.

Кир сегодня послушно чистил картофан всему училищу в наряде по кухне, Миха стоял на ненавистной «тумбочке», недовольный тем, что у него обломилась свиданка с его ненаглядной Верой, Игорек с Леночкой украдкой болтали на КПП…

А я, свободный вплоть до самого окончания увольнительной, сидел на нашей крохотной, но такой любимой кухне в «хрущобе» у метро «Юго-Западная» и с наслаждением уплетал бабушкин борщ. Со сметаной, да с чесночными пампушками! Просто объедение!

— Возмужал-то как, Андрюшка! — бабушка Фрося, вытерев руки фартуком, потрепала меня по коротко стриженной голове. — Бери еще пампушку! А то чем Вас там кормят… макаронами небось по-флотски…

— Да не, бабуль! Ты чего? — поспешил я защитить родное училище. — В Суворовском очень хорошо кормят!

И зажмурился… Так было приятно снова почувствовать прикосновения этой натруженной и чуть шершавой руки!

От добавочной пампушки с чесночком я отказался. Все же мне еще сегодня предстояло целоваться! Ведь свежее дыхание, как известно, облегчает понимание. А «Рондо» из всем известной рекламы в семидесятые не подвезли… Так что негоже мне дышать на девушку чесноком.

— Здоровяк-то какой вымахал! В плечах косая сажень! — продолжала бабушка, с теплотой и гордостью глядя на меня. — Тебе там генерала еще не дали? Того и гляди, скоро шире отца в плечах бу…

Тут бабуля вдруг осеклась и, пробормотав: «Ой, я ж пирог в духовку поставила!», с неожиданной для ее возраста прытью подбежала к плите.

Я сразу понял: пирог тут совершенно ни причем. Бабуля сунула его туда всего несколько минут назад. И подойти он должен был еще не скоро. Проверять сырое тесто сейчас не было ровным счетом никакой необходимости.

Просто бабуля случайно упомянула того, кого в нашей семье уже давно было не принято называть. Мама и вовсе делала вид, что отца не существует. А если к слову приходилось, говорила: «он». А бабушка, если случайно упоминала об отце по какой-то причине, называла его исключительно «этот». А потом вполголоса добавляла и вовсе непечатные выражения. Она у меня характером была побойчее, чем мама, и за репутацию не тревожилась.

— Скоро, скоро буду генералом, ба! — рассмеялся я, сделав вид, что не заметил бабушкиной оговорки. — Как приказ придет, ты первая об этом узнаешь! А там и до маршала недалеко…

И быстренько попытался перевести тему:

— Кстати, бабуль! А мама-то чего не выходит?

— Приболела мама! — коротко ответила бабушка и, нахмурившись, пожевала губами. Так она делала всякий раз, когда приходилось говорить о чем-нибудь неприятном. — Голова у нее разболелась. В лежку лежит.

— Может, врача ей тогда вызвать? — предложил я. — Что-то часто у нее голова стала болеть.

— Да какой врач? — махнула бабушка рукой. — Анальгин у нас и так имеется. А нового он ничего и не скажет… Я и сама знаю, что с ней. А помочь не могу.

Да уж… Похоже, не очень-то я и перевел тему.

Причина маминой хандры была понятна. И я знал, что анальгином ее точно не вылечить. Равно как и люголем, и банками, и соком алоэ, который, как было принято считать, помогал от всех болезней. Психолога бы сюда, да самого лучшего. Да где ж его взять в семидесятых?

Бабушка, махнув рукой, пошла ставить на плиту большой эмалированный чайник с покоцанным носиком, а я, доедая краюшку черного хлеба, подумал: а может, я смогу помочь? Чай, не чужой человек, а вполне себе взрослый сын. Да и мозгов у меня сейчас побольше, чем было в мои реальные семнадцать!

— Спасибо, бабуль! — я отодвинул от себя пустую тарелку. — Наелся от пуза! Теперь, наверное, до следующего увала есть не захочу!

— Что, уже все? — засуетилась бабушка. — А чаек? Ты погоди чуток, Андрюшка! Сейчас и чаек подойдет!

— Вот к чайку я как раз и вернусь! — коротко пояснил я. — Я сейчас, ба!

Бабушка все поняла. Посмотрела на меня и тепло улыбнулась. И от ее глаз по лицу побежали мелкие знакомые морщинки. Будто солнечные лучики.

Я встал из-за стола и пошел в родительскую комнату.

— Мам… — осторожно позвал я.

Мама не оборачивалась. Лежала лицом к стене, уткнувшись в ковер. Вся в своих мыслях. С открытыми глазами. Молча смотрела на причудливые листочки и водила по ним пальцем, повторяя рисунок.

Знакомое занятие. Я и сам признаться, любил потупить, глядя на замысловатые ковровые узоры. Как и абсолютное большинство советских детей, чья кровать располагалась у стены. Не раз и не два, а почти каждую ночь перед сном в детстве я отправлялся в увлекательное путешествие по ковру. И когда мне было пять, и когда десять. Да что уж там, и когда оставались считанные дни до вступительных экзаменов в Суворовское…

И совсем еще сопливым пацаном, и уже подростком я водил пальцем по замысловатым сплетениям линий и думал о чем-то своем… Сначала — о том, как бы разыскать конфеты, которые мама куда-то от меня спрятала, и наесться ими от пуза. Потом — как отмыть случайно сожженную сковородку и не получить по шее от бабушки. Мы тогда от нефиг делать решили на пару с дворовым приятелем Пашкой научиться делать конфеты из плавленого сахара и устроили жуткую вонь в квартире и подъезде… И когда волновался: поступлю или нет?

Под такую советскую медитацию всегда обалденно хорошо засыпалось, даже лучше, чем после стакана чая с ромашкой. И, что самое интересное — это занятие абсолютно никогда не надоедало.

— Мам… — снова позвал я.

Мама неохотно повернулась.

— Чего тебе, сынок?

— Бабушка пирог печет! — бодро сказал я. — Скоро уже дойдет. Давай с нами!

Мама покачала головой и снова уставилась на ковер.

— Не хочу, сынок… Кушайте сами с бабушкой. Мне ничего не хочется.

Ясно. Ничего. Сейчас захочется.

Я присел рядом, осторожно взял маму за плечи и развернул к себе. А потом твердо сказал, глядя прямо в родное лицо:

— Мам… Жизнь не заканчивается!

Мама отвела взгляд и ничего не ответила. А потом, будто нехотя, переспросила:

— Что?

— То! — сказал я твердо.

И, решив больше не ходить вокруг да около, добавил:

— Мам… Так бывает. Батя поступил так, как поступил. Он виноват.

— Нет, нет, сынок! — вдруг перебила меня мама. И все так же безучастно сказала: — Это все я…

— Ты? — вытаращил я глаза. — А ты-то тут причем?

Губы мамы, сжатые в ниточку, тронула горькая улыбка, больше похожая на гримасу.

— А зачем я ему, сынок? — горестно хмыкнула она. — Лет мне уже не семнадцать… Сорок семь стукнуло. Ты ж знаешь, мы с ним ровесники.

— И что? — удивился я. — Вон у Пашки Корева мама, тетя Рита, лет на восемь отца старше. Ей за полтинник уже! И ничего! Серебряную свадьбу в том году отмечали. Мы ж с тобой и бабулей ходили вместе к Коревым, помнишь?

— Значит, у них так! — коротко сказала мама. — А у нас с па… с ним по-другому. Да ты на тетю Риту посмотри! Она высокая, стройная, ноги от ушей, волосы до… до пояса… На нее даже тридцатилетние мужчины заглядываются. И поет хорошо.

— И что? — не понял я.

— А я что? — мама горько хмыкнула. — Мышь серая. С работы — на работу. Не интересно со мной. И седеть в двадцать семь начала… Крашусь хной, крашусь… А она все лезет и лезет… Да и по больницам часто валяться приходится… повырезали у меня много чего… Тебе знать не надо… Вот па… он, естественно, и…

— Ясно… — теперь уже я перебил маму. — «Была бы я хорошей, он бы не ушел…». Нет, мамуль, это не естественно. Он тебе обещание давал быть с тобой и в горе, и в радости. И с появлением седины любовь не заканчивается. Вон у Лильки Форносовой тетя вообще лысой после болезни осталась. И детей у них с мужем вовсе не получилось. А дядя Вова, муж ее, на руках ее готов носить… «Поет, ноги от ушей»… Фигня это все, мамуль! И ты еще свое счастье найдешь!

Губы мамы неожиданно тронула улыбка.

— Ладно, сынок! — тряхнула она головой. Глаза ее потеплели. — Как говорят, «будем посмотреть»! Ты вот что! Ты мне лучше про училище расскажи! Как у вас там дела? К смотру уже, наверное, готовитесь? Как ребята? Выросли небось тоже за лето?

— О! — бодро отозвался я, чрезвычайно довольный тем, что родительница больше не лежит, уткнувшись лицом в стену. Ковровая медитация, конечно, вещь полезная, но в разумных пределах. — Еще как выросли! Богатыри! Мамуль, ты Миху Першина помнишь?

— Миха… Миха… А, Миша! — мама нахмурила лоб. — Да, конечно! Вспоминаю! Маленький такой, тщедушный… Хороший парень. Только зажатый немного. Все время смущался! Вы как-то приходили с ним и… Ильей, да?

— Так точно! — бодро ответил я, довольный, что лед, кажется, тронулся. — «Бондарем» Илюхой. Беленьким таким. Он с Лилькой Форносовой гуляет.

— Ого! Интересно как! А я и не знала…

Мама, видать, весь последний год была в своих переживаниях. Все самые важные новости пропустила.

— А что? Лиля — девочка хорошая, я ее с рождения знаю. Значит, Илья у вас — «Бондарь»… Забавно! А как же вы Мишу зовете в училище, сынок? «Пи… Пи в квадрате»? Так, кажется? Я краем уха слышала…

Мама подтянула ноги и уселась поудобнее на кровати. Даже чутка улыбнулась. А я, как почтительный сын, услужливо подложил ей подушку под спину.

— Не… не в квадрате. «Пи-пополам», мам, мы раньше Миху звали! — рассмеялся я. — Только сейчас это все уже в прошлом. Менять пора клички.

— Почему? Зачем менять? Я вот тетю Галю, одноклассницу свою, до сих пор зову «Кубиком». Ты ж знаешь, у нее фамилия «Квадрат». Так еще с первого класса повелось!

— Да потому что Миха — уже никакой не «Пи-пополам»! — пояснил я. — А лось почти с меня ростом. Вымахал пацан за лето! Всего за одно лето! Так, глядишь, к выпуску и перегонит…

— А Настя? — вдруг спохватилась мама. О моих друзьях она помнила, а вот о девушке — нет. — Я и забыла совсем тебя спросить, сынок! Как Настя? Давно она к нам не заходила… Вы часом не поссорились?

— Да не, мамуль, ты чего? — поспешил успокоить я родительницу. — Все хорошо у нас с Настей. Просто… приболела она чуток! К соревнованиям готовилась последнее время. Каждый день тренировки, а то и не по одному разу!

— На катке, что ль, простыла?

К маме возвращался потихоньку ее прежний вид. И разговаривать она стала обычным, ласковым голосом. А не «шелестела» грустно, как осенние листья на клене под нашим окном.

Рассказывать о случившемся я не собирался. Зачем? Маме сейчас нужны только положительные эмоции.

— Да, да, на катке! — мигом подхватил я версию. И для пущей убедительности добавил: — Там холодрыга такая! Жуть! А когда вспотеешь, заболеть потом — легче легкого…

— Значит, ты сейчас к ней пойдешь, навестить? — погрустнев, спросила мама мигом упавшим голосом. — Уже?

И с тревогой поглядела на меня.

Я поглядел на часы. Признаться, мама была права. Я и впрямь хотел уже потихоньку двигать в сторону теперь уже почти родного дома на Кутузовском проспекте — к своей девушке. Но сейчас я четко понял, что кое-что должен переиграть.

— Не, не! Не сейчас! — я обнял маму, успокаивая. — Ты что, мамуль? аса через два, не раньше. А сейчас… А сейчас знаешь-ка что? Пойдем-ка мы на кухню и отпразднуем все вместе мой день рождения!

— Как день рождения? — захлопала глазами мама. — Погоди, сынок! У тебя же…

— Ну а что? — бодро сказал я. — Мамуль! А когда, как не сейчас? У нас вот-вот подготовка к параду начнется! Мы со строевой вылезать не будем! А еще учеба! На втором курсе нас знаешь, как драть будут! Так что, может, у меня увалов до самых осенних каникул не будет!

Я, конечно, преувеличивал.

«Драть» суворовцев по учебе особо никто не собирался. Чтобы нормально учиться, достаточно было просто на уроках ушами не хлопать. Получалось это в нашем взводе, в общем-то, у всех. За исключением разве шебутных «ТТ-шек» — братьев Тимура и Тимошки Белкиных. Но и те вроде ко второму курсу более или менее повзрослели. Не только начали бриться, но и остепенились. Тимур даже в хорошисты вышел. А Кирюха Лобанов, наш местный «Лобачевский», большой спец по алгебре и геометрии, так и вовсе на медаль шел.

А вот «тренировать коробку», то бишь готовиться к параду, нам по осени приходилось жестко, порой даже в ущерб учебе. Ноги потом гудели — будь здоров! И каждая, казалось, весила потом с три пудовых гири!

Ну да ладно! Будет день — будет пища! Позвоню сейчас из прихожей домой Насте и скажу, что задержусь немножко. Она всенепременно поймет!

— Решено! — сказал я и встал. — Празднуем сегодня мою днюху! Прямо сейчас! Отговорки не принимаются!

— Погоди, сынок! — засуетилась мама. — А стол? Ну как-то… Может, отложим? Ой, елки-палки! А я и не причесанная…

— А что стол? — пожал я плечами. Отступать от своей идеи внезапно устроить маме праздник я не собирался. — Стол, считай, уже готов! Бабушкин пирог уже подошел. Чуешь аромат какой стоит? И конфет я притащил. Вот и все! А что еще надо?

В воздухе и впрямь витали ароматы свежеиспеченного тертого пирога с вареньем — фирменного бабулиного блюда, вкуснее которого я до сих пор ничего в жизни не пробовал.

— А вот нарядиться надо, мамуль! — безапелляционно сказал я. — Через полчаса жду тебя на кухне! В самом красивом платье!

Первый «увал» в новом учебном году прошел просто прекрасно!

Мне все-таки удалось растормошить маму. Нарядная, в своем самом лучшем платье, она сидела рядом за столом рядом со мной и бабушкой… Даже подкрасилась чуток! И я наконец-то снова увидел в ней ту красивую и улыбающуюся женщину, рядом с которой вырос.

— Молодец, Андрюшка! — шепнула мне очень довольная мамиными переменами в настроении бабуля, провожая меня в коридор. — Настоящий мужик! Сказал — сделал!

Настя, которой я скромно поведал причину моей задержки, не стала на меня ругаться, хоть из-за спонтанного раннего празднования дня рождения и пришлось урезать нашу с ней свиданку на несколько часов. Напротив, даже наградила меня сладким-сладким поцелуем. Так что я сделал совершенно правильно, отказавшись от дополнительной порции чесночных пампушек!

Счастливый воскресный день пролетел, как одно мгновение. И сейчас я сидел в училище, в комнате досуга. Наблюдал, как в шутку боксируют между собой братья Белкины, как Илюха «Бондарь» сам с собой смешно играет в шахматы, и думал о недавнем происшествии с моей девушкой. А еще — украдкой вдыхал аромат ее духов, осевший у меня на ладонях.

Настя моя потихоньку шла на поправку и потихоньку начала забывать случившийся с ней ужас. А я, естественно, изо всех сил ей в этом помогал. Сотрясение — не обычная простуда, конечно, и вещь неприятная, но не смертельная. Казалось бы: случай вопиющий, но будто бы единичный… Может, и впрямь просто какой-нибудь гопник решил себе на магнитофон подзаработать?

И тут мне кое-что вспомнилось.

Когда Москва вовсю готовилась к Олимпиаде-80, я, само собой, не работал еще в милиции. Да и когда она шла, я не был еще опером. Пацаном был еще желторотым. Готовился к поступлению. Но кое-что о работе органов в эти годы я все же знал. Точнее, узнал позже.

В отделе, куда я потом пришел на работу, трудился дядька нашего Дорохина, тогда уже — подполковник. А дед у нашего лейтенанта так и вовсе был личностью известной. Еще в двадцатых годах в органах работал, в Петрограде. Исправно нес службу в отделе карманных краж, под руководством Карася Иосифа Францевича, бывшего сотрудника Санкт-Петербургской сыскной полиции.

Полковник Игнатий Афанасьевич Дорохин в годы моей молодости уже был в отставке. Ослеп на один глаз, перенес инфаркт, был глуховат и прихрамывал. Передвигался с палочкой и почти все время проводил на даче. Но бодрости духа не утратил и, как многие старики, очень любил общаться с молодежью.

А посему, когда я по выходным приезжал иногда к Витьке Дорохину на дачу, старый полковник в отставке, имеющий кучу наград, охотно делился с нами всякими интересными фактами из своей службы. От него-то я и узнал одну из версий происхождения слова «гопник». Якобы так изначально называли обитателей ГОП, то есть «Городского общежития пролетариата».

Интересно было послушать и дядьку молоденького и безусого лейтенанта Дорохина — Валерия Игнатьевича. Тот в конце двадцатых только родился и чудом выжил после тифа, поэтому времена НЭПа, разумеется, не помнил. А вот более поздние — пожалуйста.

Так, например, я узнал от дядьки Дорохина кое-что интересное…

Глава 7

На дворе стоял 1985 год… В стране уже началась перестройка. Политик с родимым пятном на голове занял пост генерального секретаря ЦК.

Перемен требовали наши сердца.

Перемены случились и в моей жизни. Я закончил учебу и приступил к службе в органах. А еще — получил от мамы с бабушкой в подарок новенький магнитофон. Был я в те годы еще очень молод и наивен. Точь-в-точь как честный и храбрый Шарапов из культового фильма «Место встречи изменить нельзя», который удивлялся, почему преступника нельзя просто так «взять и арестовать».

— На войне все было ясно, — мрачно констатировал молодой фронтовик в беседе с Варенькой. — Враг там за линией фронта. А здесь, с этой проклятой работой, я уже сам себе начинаю не верить.

— Ты молодой, — успокаивала его девушка. — Ты устал очень. А не веришь, потому что делу своему только учишься…

Вот и я был таким же — юным максималистом, который только-только учится своему делу. Это уж потом я стал жестким, холодным и даже немного циничным. Что поделаешь, такова наша се ля ви.

В детстве я зачитывался рассказами Конан-Дойля о Шерлоке Холмсе. Мечтал, что, как вырасту, стану детективом и буду расследовать сложнейшие преступления. И всенепременно с помощью метода дедукции. Буду до ночи собирать улики, размышлять, составлять список подозреваемых… А потом вдруг возьму и скажу при всех: «Убийца — во-он тот мусорщик!».

Реальность службы органах оказалась совсем иной. Я стал опером, а не дядькой в очках и шляпе, который часами курит трубку, читает газету и безошибочно угадывает по грязи на ботинках, кто же преступник. Я сидел в крохотном душном кабинете, питался бутербродами, и никакая миссис Хадсон мне кофеек не варила. Сам себе кофе делал. Давился жутко невкусной растворимой «Арктикой».

Но мне, тем не менее, нравилось. Я был молод и полон надежд!

В то лето мы небольшой и очень разновозрастной компанией жарили шашлыки даче у Дорохиных — недалеко от подмосковного Фрязино. Мы стихийно организовали своеобразный «мальчишник». Правда, из реальных мальчишек там были только мы с моим корешем и сослуживцем Витькой Дорохиным, тогда еще тоже молодым и не знающим жизни «летехой».

Кроме нас, на даче еще был дядька Витьки — Валерий Игнатьевич, отнюдь не мальчишка, а солидный мужчина, только-только получивший звание подполковника, и Витькин дед — ровесник двадцатого века и уже совсем старенький 85-летний полковник в отставке.

Подполковничьи «звездочки» в отделе мы, как и было положено, обмыли. В компании сослуживцев. Мы ж с обоими Дорохиными (и дядей, и племянником) служили вместе. А потом решили обмыть их еще раз. Только уже на даче. Узким кругом или, как бы сказал мой суворовский приятель Илюха «Бондарь», любящий то и дело вворачивать иностранные фразочки — «entre nous». Между собой, то бишь.

Тогда-то я и услышал от Валерия Викторовича историю, которую вспомнил сегодня.

Со слов дядьки Дорохина, перед столичной милицией накануне Олимпиады-80 стояла архисложная задача. Практически невыполнимая. Нужно было кровь из носу приструнить московский криминальный мир так, чтобы ни один «щипач», ни один гопник, словом — ни один асоциальный элемент не испортил впечатления иностранных гостей от визита в Москву.

Все должно было быть на высочайшем уровне! Никого не должно было быть, кто мог повредить репутации Советского Союза. Гости «оттуда» должны были вернуться к себе на родину с четким и единственно верным пониманием: «СССР — лучшая страна в мире!». Разумеется, так велели «наверху». А такие приказы, как известно, не обсуждаются. Под раздачу шли все, кто так или иначе не соответствовал облику добропорядочного советского гражданина — фарцовщики, нищие, сумасшедшие…

Ребята из органов, само собой, не верили в сказки про то, как в СССР было хорошо и безопасно жить. Их жизнь была не сказкой, а суровой былью. Сухие, холодные, официальные протоколы и отчеты. Сколько людей ограбили, сколько избили, сколько лишили жизни…

— Целую тыщу народа, почитай, посадили тогда, если не больше! — деловито махая над углями детской летающей тарелкой, одолженной у племяша, вещал дядька Дорохина. — Я тогда, почитай, даже не вспомню, сколько ночей-то не спал… Ходил, как зомби. Хоть спички в глаза вставляй! А еще эта операция «Арсенал»…

— Что за операция? — живо переспросил я.

— Дык оружие ж изымали! — хрипло откашлявшись, вступил в беседу пожилой, но бодрый полковник Дорохин. — Потому и «Арсенал».

От хозяйственных хлопот мы самого старшего участника нашего «мальчишника» освободили. Пожилой полковник, давно уже оставивший службу, нежился на участке в плетеном кресле. Набивал табачком трубку, которую сам же мастерски вырезал, и с удовольствием щурился под солнышком…

— Точно, бать! — подтвердил дядька Дорохина. — Почитай, тысяч семь единиц огнестрельного оружия изъяли. Это если считать и Москву, и Подмосковье.

— Ты еще про воров в законе не забудь! — напомнил полковник. Он уже раскурил трубку и теперь, улыбаясь, пускал колечки табачного дыма. Аж два десятка воров в законе в МВД доставили.

Старый полковник Дорохин во время Олимпиады-80 уже был на пенсии. Жил себе спокойненько на даче, ходил по грибы, удил рыбу и потихоньку копался в гараже, пытаясь починить старенькую «Победу». Но, тем не менее, он был в курсе всех событий подготовки к Олимпиаде. Там, «наверху» у полковника осталось очень много знакомых…

— Ого, деда! — удивился Витька, который суетился у прямо во дворе поставленного стола.

Младший Дорохин уже порубил салат, нарезал шматы сала к водочке и вовсю облизывался, глядя на подрумянившиеся кусочки мяса на шампурах.

Мы с Витькиным дядькой колдовали у двух мангалов.

Рановато еще. Пусть мясо дойдет. А то будет снаружи горелое, а внутри сырое.

— Вот тебе и «ого»! — гаркнул уже глухой на одно ухо и ослепший на один глаз старый полковник и на несколько секунд замолк, любуясь выпущенными колечками дыма.

— Пристрожили, значит… — констатировал я, аккуратно переворачивая шампуры с нанизанными на них аппетитно шкворчащими кусками мяса.

— Ну… можно и так сказать… — полковник снова помолчал, напустив на себя важный вид. А потом значительно добавил: — Нашлись рычаги давления. Приняли они наши требования.

— Что за требования-то, дядь Валер? — допытывался любопытный Витька. — Типа пальчиком пригрозили?

— «Типа-не типа»… Обеспечить по своей линии полное спокойствие во время проведения Олимпийских игр, — ответил за полковника дядька. — Это если вкратце. А в подробностях тебе и не надо знать. Ты тоньше режь сало, Витек, тоньше… Так вкуснее с черным хлебом-то будет! Сам солил, знаю!

С ворами в законе милиция одной ей известным способом «договорилась». А вот c мелким криминалом и разного рода неблагонадежными элементами, судя по рассказу новоиспеченного подполковника Дорохина, дядьки моего приятеля Витьки, поступили иначе. Посадили около тысячи народа. А еще почти двенадцать тысяч человек, среди которых были фарцовщики, перекупщики, спекулянты и так далее, накануне Олимпиады попали на «административку».

Это был четкий и крайне понятный посыл: «Сидите тихо и не высовывайтесь, а то хуже будет!».

— А еще ж таксисты! — вспомнил дед Витьки.

— А! Точно, таксисты! — подтвердил дядька-подполковник. — Помню, бать! Операция «Ночная Москва». Все подчистили, мужики! Все! Ни одного нелегального таксиста не оставили. Ни одного. Всех «бомбил» отдыхать домой отправили. Даже две каких-то конторы ликвидировали. Сосед мой, Гришка, помню, ругался жуть! Он же раньше почти каждую ночь «бомбил»! Ну а что мы могли сделать-то? Приказ пришел. Партия сказала: «Надо!». Комсомол ответил: «Есть!».

Ликвидировали, по словами новоиспеченного подполковника Дорохина, и агрессивных столичных душевнобольных. Нет, не в том смысле. Просто изолировали от общества. Негоже, чтобы «дурачки» портили впечатление иностранных гостей своим поведением. А нищих, цыган, алкашей и прочих неблагонадежных элементов и вовсе выселили за сто первый километр.

По-быстрому вернуться изгнанники не могли, поскольку на время Олимпийских игр было введено ограничение на въезд в Москву.

Меры безопасности вообще были — будь здоров! Въехать в столицу дозволялось только по пропускам. А нежелательных «туристов» мигом перехватывали на вокзалах и на автодорогах и под белы рученьки отправляли назад. Отменили и организованные экскурсии в Москву. Сократили число командировок. Даже кое-какие поезда дальнего следования в обход пустили.

— «Мешочники» тоже не у дел остались, — подытожил старый Дорохин, заново набивая трубку. — Ладно, мужики! Давайте уж к столу! Жрать охота… Живот к спине прилип!

Это я и сам помнил. Не про живот, а про мешочников.

«Мешочниками» называли жителей области и других регионов, которые закупали в столице дефицитные товары и продукты и везли их домой.

Вот за эту меру безопасности я был даже благодарен столичному руководству. А все потому, что в то лето наконец-то обломался ежегодный набег на Москву жутко громкой и говорливой тети Люды, и мы с мамой и бабушкой спокойно выдохнули.

Глуховатая на одно ухо и потому очень громкая родственница традиционно наведывалась к нам на «Юго-Западную» из Иваново каждое лето и гостила почти целый месяц, пока не заканчивался ее отпуск на швейной фабрике. А еще горластая тетя Люда очень любила уже в шесть утра врубить радио на нашей крошечной кухне и начать готовить жутко пережаренные и невкусные блины. Из уважения мы их, само собой, ели. Чтобы не обидеть.

Из всей семьи взбунтовался только я, через пару недель. Сказал, что на диете, и напрочь отказался от тетиных яств. А вот мама и бабушка «из уважения» питались горелыми блинами целый месяц.

Маме визиты двоюродной сестрицы большой радости не доставляли. Да и бабушке, в общем-то, тоже. Но что поделать? Родственница… А в СССР было принято родственников если не любить, то хотя бы терпеть. Поэтому «месячные» визиты какой-нибудь бабы Клавы из Казани — дело обычное.

— Ма! — всякий раз шептал я, когда улыбчивая тетка радушно наваливала мне на тарелку с пяток черных подгорелых блинов. — Слушай, я чего-то не голоден… Пойду-ка, пожалуй, во двор к пацанам… Там Пашка с Ленькой меня ждут.

— Сынок! — умоляюще шептала мама. — Ну хоть один-то съешь! Негоже гостя обижать… Тетя Люда так старалась!

За шашлычком, который был, само собой, куда вкуснее тети Людиных блинов, беседа на даче Дорохиных пошла еще оживленнее.

Так, я узнал от Витькиного дядьки, что многие из высланных за сто первый километр алкоголиков и тунеядцев с пользой провели время. Не плевали в потолок, а вполне себе достойно трудились на благо строительства коммунизма. Антиобщественные элементы объединяли в стройотряды, вручали лодырям лопаты, кирки и велели строить светлое будущее!

— Дядь Валер! — вдруг спросил Витька, доев первую порцию шашлыка и уже приняв на грудь пару стопок «беленькой». — А эти… ну… — тут парень жирными от шашлыка пальцами изобразил в воздухе женскую фигуру… С ними что сделали?

— «Ночные бабочки», что ль? — насмешливо переспросил дядя Валера и пожал плечами. — А что с ними делать? То же, что и остальными. Выловили, выперли… Всех.

Всех, да не всех. Кое-кого оставили. Тех, кто с «конторой» сотрудничал. Это я узнал позже. Витькин дядя нам тогда об этом, ясен пень, не сказал. Видимо, в его понимании неокрепшая детская двадцатидвухлетняя психика не могла этого вынести.

«Бабочки» «бабочками», но сейчас речь не о грудастых девках, которые были в контакте с КГБ. Тот вечер на даче у Дорохиных я вспомнил по совсем другому поводу.

А это значило, что мне позарез надо было наведаться в Свиблово!

Я не мог дождаться воскресенья. Смотрел на календарь и считал, считал, считал дни. Среда… Четверг… Пятница…

— По Насте скучаешь? — понимающе спросил меня Миха, когда я уже в третий раз за полчаса на самоподготовке вперил взгляд в календарь.

— Угу… — коротко ответил я.

— Такова наша суворовская се ля ви! — продемонстрировал свое знание французского полиглот Илюха и тоже вздохнул: — Задницей чую, поставят меня в воскресенье в наряд… А у Лильки как раз родоков дома не будет…

— Не боись! — подбодрил его я. — Не в этот раз пойдешь, так в следующий!

По Насте я, конечно, скучал. И еще как! Каждый день звонил ей с «двушечного» автомата.

Девчонка моя, кажись, окончательно повеселела и пошла на поправку.

— А хочешь, расскажу анекдот? — как-то сказала Настя мне в трубку.

Ого! Вот это поворот! Куда делись недавние всхлипывания: «Они… у меня… сумку… и коньки!»? Видать, скоро окончательно выздоровеет моя ненаглядная, и домашнее заточение закончится! Поедем с ней на каток!

— Давай! — согласился я. — Только недолго, Настюш! Тут «Бондарь» уже вовсю копытом бьет. Лильке своей звонить собирается.

— Ладно! — охотно сказала девушка. — Я быстро! В общем, слушай: сидит мартышка на берегу реки и макает кожуру от банана в воду… Мимо плывет крокодил…

Анекдот этот я слышал. Но из вежливости послушал еще раз. Просто чтобы лишний раз насладиться голосом любимой девушки. Тяжко ей, само собой, столько времени дома торчать. Пусть хоть повеселится!

Мартышка, конечно, не в СССР жила. Иначе бы хрена с два она так запросто бананы достала! Тогда, кажется, секс, которого, разумеется, не было, достать было проще, чем бананы…

Но дни в календаре я считал так нетерпеливо не только потому, что очень хотел снова зарыться носом в Настины локоны, которые еще в первый день нашей встречи на катке в парке Горького так мило выбивались из-под беретика…

Я должен был кровь из носу поговорить с Витькой Дорохиным. А точнее, с его дядькой.

Я точно помнил: во время наших веселых посиделок на даче, в конце которых старый полковник и новоиспеченный подполковник Дорохины (отец и сын), обнявшись, дружно пели: «Ходят кони над рекою…», Витька мне кое-что рассказывал. А ему, в свою очередь, кое-что рассказал дядька. Кое-что о банде, которую он со своим отделом успешно «накрыл» весной восьмидесятого…

Банда эта орудовала в Москве с лета семьдесят девятого… Пока я фигачил в летнем лагере для суворовцев, а потом в перерывах между свиданиями с Настей терпел визит назойливой родственницы, компания отморозков вовсю кошмарила местных жителей. Нападали утырки в основном на женщин.

И, если я не ошибаюсь, как раз недалеко от спортшколы, где занималась моя Настя!

А посему что-то мне подсказывало, что совсем недавно один из этих отморозков обеспечил моей девушке «выходной» от спорта и прогулок на несколько недель…

Казалось бы, дело пустяковое! Взять да наведаться к давнему приятелю! А дядька как раз с ним живет! Он тогда со своей супружницей уже разводился, и временно переехал жить к сестре, Витькиной маме.

Адрес Витьки Дорохина в Свиблово я помнил прекрасно. Жил он в точно таком же доме, как и я. И даже на том же этаже. Только в другом районе. Осталось только получить заветный клочок бумаги, который дает право на временное пребывание вне стен училища, прыгнуть в метро на станции «Бабушкинская», да поехать к давнему приятелю.

Но не все так гладко в Датском королевстве. То есть в СССР семидесятых.

Передо мной стояла серьезная проблема. И заключалась она в том, что для Витьки я — пока еще никакой не приятель!

Это в той, другой жизни он — давно уже солидный и грузный подполковник Дорохин, наш «слоняра», с которым мы вместе служим и иногда смотрим футбол в баре за кружечкой пенного.

А сейчас Витька Дорохин — скуластый и худой десятиклассник, дрищ семнадцати лет, который легко может спрятаться за лыжную палку. И даже если я заявлюсь к Витьке на порог, он меня попросту не узнает. Познакомились мы с Витьком только в августе восьмидесятого, когда Олимпиада-80 уже отгремела, а я стал студентом.

Ладно! Где наша не пропадала!

Как говорит наш Илюха, «à la guerre comme à la guerre». То бишь: «На войне, как на войне!». А на войне, как известно, решения надо принимать быстро! Долго думать некогда — пуля прилетит!

Задница приятеля, как оказалась, верно предчувствовала скорую разлуку с любимой. В воскресенье «Бондарь» отправился стоять на «тумбочке».

— Слушай, Андрюх! — хмуро попросил он меня, когда я уже нагладился, побрился и побрызгал одеколоном места для поцелуев. — Забеги к моей Лильке, а? Будь другом! Все равно ж домой идешь! Передай письмецо!

И он протянул мне конверт.

Заходить домой я сегодня не планировал. Мама с бабушкой намылились к какой-то бабушкиной бывшей коллеге по цеху — обмывать пяточки только-что народившегося внука. Поэтом я планировал сначала наведаться в Свиблово, а потом к Насте.

Но чего для друга не сделаешь!

— Ладно уж! — вздохнул я. — Давай свои записули! Поработаю почтовым голубем… Стой смирно, никого не пускай.

— Да иди ты… — пробурчал Илюха, расстроенный тем, что свиданка тет-а-тет на Лилькиной хате так жестко обломалась.

— Иду, иду! — весело сказал я и, одернув шинель, направился к выходу. — И ты когда-нибудь всенепременно пойдешь! Не унывай, Илюх! Держи хвост пистолетом!

Глава 8

Лилька Форносова, моя соседка по площадке, как я и ожидал, была дома. Едва я успел нажать на старенький звонок рядом с обитой дерматином дверью, как она распахнулась.

— Илья… — начала было радостно Лилька.

Но, увидев перед собой совершенно другого суворовца в форме, чутка скуксилась.

— Андрюшка! — воскликнула она, немного разочарованно.

Но для приличия красотка все же улыбнулась.

— Приветики! Какими судьбами?

Понимаю. Андрюшка — это не Илюшка Бондарев, ее возлюбленный и по совместительству один из моих лучших друзей.

Но что, как говорится, поделать… И моя Настя, и Михина Вера, и Илюшкина Лилька, и другие девчонки, которые встречались с суворовцами, выбрали себе такую судьбу — видеться со своими парнями по расписанию.

И сегодня нашему Илюхе выпал не самый удачный жребий.

— Привет! — махнула мне рукой вышедшая вслед за подружкой в прихожую рыжеволосая Олеся Иванченко, Лилькина подружка.

Иванченко, в отличие от Лильки, светилась, точно гирлянды на новогодней елке. Еще бы! Скоро за кордон поедет! Посмотрит, как там люди живут! В СССР быть «выездным» — это привилегия.

— Привет, привет, девчонки! — поздоровался я с обеими красотками сразу и протянул Лильке конверт. — Вот, держи, Лилек! Твой Ромео тут передал мне, прямо перед выходом… В казарме сегодня Илюшка, тумбочку полирует. А ты не знала, что ль? Этот чудик, что, не позвонил тебе?

— Звонил, звонил… — торопливо сказала Лилька, доставая письмо. — Я просто думала: вдруг что-то переиграли? У вас же там военное училище, всякое может быть. Вот и понадеялась…

Надежды девушек питают…

Запечатывать конверт «Бондарь» не стал. Знал же, что все равно читать не стану. Мы c Илюхой друг дружке полностью доверяли.

Лилька живенько пробежала глазами по строкам, и глаза ее чуток потеплели. А я, глядя на нее, вдруг понял, что уж и не помню, когда писал письма от руки и отправлял по почте. Последний раз — наверное, в конце нулевых. Кому-то из пожилых родственников, которые сказали: «Он нам и нафиг не нужон, Интернет ваш!».

Бумажные письма — это, конечно, прошлый век. Но не здесь.

Здесь, в семидесятых, они — вполне себе рабочий способ общения двух людей, вынужденно находящихся на расстоянии друг от друга. Социальных сетей еще не придумали. Даже Дуров пока не народился. А «Вконтакте» — тем более. По «What’s App» тоже не позвонишь. Даже какую-нибудь «Моторолу» или «Сименс» с дурацким желтым экраном и камерой 0.3 мегапикселя еще не завезли. И смс-ок, само собой, нет. Выкручивайся, как хочешь.

И есть в этом что-то такое… Романтическое. Взять хотя бы сам процесс ожидания весточки. А уж получить письмо — это тот еще выброс дофамина! Держишь в руках исписанный аккуратным (или не очень) почерком листок и понимаешь, что еще недавно он был в руках у близкого тебе человека… А вместо бездушной электронной открытки — бумажная фотография. И вложенный хрустящий кленовый листочек.

Красота! Мир, который мы потеряли.

— На чаек зайдешь? — предложила повеселевшая соседка.

Я поглядел на часы. Чаек — это, конечно, хорошо. Хоть я позавтракал плотно перед выходом. Но надо бы уже шевелить батонами. Если я, конечно, не хочу на свидание со своей девушкой выделить всего полчаса.

— Нет, Лилек! Извини! — развел я руками. — Не сегодня! Бежать пора!

— Чего так, Андрюх? — удивилась Лилька. — Ты ж в увольнении сегодня?

Я заметил, что Лилькина подружка Олеся легонько пихнула ее локтем и что-то шепнула на ушко.

Опять какие-то девичьи секреты… Что за манера у девчонок вечно шептаться при посторонних? Больше двух говорят вслух!

— Не совсем в увольнении, Лиль! — уточнил я, не вдаваясь в подробности. — Я на спецзадании.

— Ну пожалуйста! — взмолилась соседка. — Всего полчаса. Окей? Я тут орешков со сгущенкой в формочке напекла! Еще горячие! А я пока Илюшке ответ накатаю… Ну давай, залетай! Подождет твое спецзадание!

— Ну лады… — великодушно согласился я, заходя в прихожую и стаскивая с себя шапку и шарф. Иногда женщинам все-таки надо уступать. — На полчасика можно. Только ты, Лилек, давай, быстрее пиши, окей? Не длиннее, чем письмо Татьяны Онегину. А то я так везде опоздаю…

— На кухню ступай, деловая колбаса! — добродушно рассмеялась Лилька, довольная, что передаст сегодня своему любимому письмецо. И метнулась в комнату, кинув через плечо: — Я сейчас.

Я не обиделся на «деловую колбасу». Мы ж, в конце концов, с Лилькой с рождения, почитай, знакомы. Ей можно, на правах соседки. В конце концов, Лильку когда-то катали в моей коляске с колесиком, которое то и дело отламывалось. А это дорогого стоит.

В компании Лилькиной подружки я прошагал на кухню.

— Присаживайся! — радушно предложила мне Олеся Иванченко.

В доме Форносовых мне не раз приходилось бывать. Наши с Лилькой родители дружили семьями. Моя мама частенько забегала к Лилькиной в гости. Да и Лилькина мама у нас, само собой, бывала. Нас с симпатичной соседкой даже как-то сосватать хотели. Еще в начале первого курса.

Но дальше совместного обеда дело не зашло. И я, и красотка-соседка мигом поняли, что попали на советский аналог передачи «Давай поженимся» и дали родичам понять, что ничего «такого» не выйдет. Я чуть позже встретил Настю, ну а Лилька не без моей помощи познакомилась с Илюхой «Бондарем», в котором души не чаяла.

Я сел на затертый не одним поколением Форносовых диванчик и огляделся.

Ничего не изменилось со времен моего последнего визита к Лильке, когда я припер к ней пьяного батю после новогоднего боя курантов. Почти такая же кухня, как у нас. И чайник такой же. И подставка. И радио на стене. Даже клеенка на столе — точь-в-точь как у нас. Белая, в красный крупный горох. Небось бабушка моя Лилькиной маме клеенки отрезала.

Так было заведено почти у всех.

— Угощайся! — Олеся налила в мне в кружку с вишенками «того самого» чаю со слоном и пододвинула тарелку со свежеиспеченными орешками со сгущенкой.

Снова ностальгия…

Такими орешками в то время вся страна баловалась. И моя мама их пекла, и Лилькина, и Настина. И если все выгорит, то я еще вечерком сегодня заточу штучек пять… или шесть… А может, и все десять! В квартире на Кутузовском…

— А ты ж Андрей, да? — уточнила вдруг Олеся.

— Угу… не Сергей точно! — невнятно ответил я. Как раз в эту секунду я разжевывал невероятно вкусный орешек. Тот самый орешек с той самой сгущенкой. Такой, как доктор прописал. Теперешние орешки и рядом не стояли с той домашней выпечкой в самой простецкой тяжелой форме.

— Слушай, Андрей… — Лилькина подружка присела рядышком. — Я тут хотела спросить… А в Суворовском училище сложно учиться?

С чего это вдруг Олеся заинтересовалась учебой в училище? Мы и виделись-то с ней всего пару раз, мельком, когда я забирал Настю с тренировки и провожал домой.

— Учиться — не сложно! — сказал я, прожевав вкуснейший орешек и делая большой глоток вкуснейшего чая. — А вот не учиться — сложно! Просто не дадут! Ну и, помимо учебы, физухи еще много и строевой. Завтра вот, например, будем «коробку» тренировать.

— Чего тренировать? — удивилась соседка.

Даже замерла с открытым ртом.

— «Коробку» тренировать! — пояснил я.

Ах да! Лилька же не из нашего профсоюза. То бишь не девушка суворовца! Поэтому она и понятия не имеет, о какой коробке речь. Вот Настя моя, Лилька, Вера, с которой Миха встречается, Саша, девушка Димки Зубова — те точно про «коробку» слышали.

— К параду мы готовимся! — пояснил я девушке, незнакомой с военной жизнью. — Тренировать «коробку» — это значит учиться ходить, как на параде. Четким строем!

— Как интересно! — с неподдельным восхищением воскликнула Олеся. А потом вдруг спросила: — А ты на параде будешь?

— Буду, конечно! — пожал я плечами. — Ясен пень! А иначе зачем бы я тренировался? Кстати, а чего ты про училище-то вдруг спросила?

— А? — Олеся вдруг покраснела и, чтобы скрыть замешательство, взяла в рот орешек. А проглотив, сказала, глядя в сторону:… — Ну… братишка младший у меня туда поступать собирается!

Ах вон оно что! Смена подрастает!

Что ж, я не против! Нам достойные сменщики нужны! Меньше, чем через год, я покину стены родного училища.

— А сколько лет братишке-то? — уточнил я на всякий случай. — Мелкий совсем аль нет?

— М-м-м… Двенадцать! — нахмурив лоб, сказала девушка. — Не очень мелкий. В пятый… Нет, в шестой класс пошел.

— А! Ну так это еще года три впереди! — успокоил я ее. — Все тип-топ. Бежать вперед паровоза не надо. Пусть готовится потихоньку твой братец, по учебе шуршит, да зарядку делать не забывает. Если что, обращайся.

— Хорошо… — согласилась Олеся. А потом вдруг внезапно закинула следующий вопрос: — А вы обычно во сколько в увольнение уходите?

А это-то ей зачем?

Не успел я открыть рот, как в кухню вошла молодая хозяйка дома.

— Вот! — протянула мне конвертик Лилька. — Передай, пожалуйста! Только сегодня! Ладно?

Я кинул взгляд на протянутое письмо. А конвертик-то Лилечка все-таки запечатала! Беспокоится девчонка за свои сердечные тайны.

Ну да ладно! Ничего страшного. Ее понять можно. Небось там еще и отпечаток губ в конце письма имеется.

Ну точно! Вон Лилька уже и губки подкрасила! Значит, точно успела поставить на письме «воздушный поцелуй» своему Илюхе. И духами сбрызнула. Через конверт чувствую.

— Ладно! — я встал из-за стола. — Спасибо за чай, девчонки.

Спрятал письмо за пазуху, снова учуяв едва уловимый аромат духов, попрощался и вышел на улицу.

И сразу же наткнулся на еще одного старого знакомого.

— Здорово! — махнул я рукой. — А ты чего такой квелый?

На скамейке у подъезда сидел, потупившись, парень из дома напротив — Колька по прозвищу «Буба».

Я хорошо помнил Кольку. Был он лет на пять помладше меня. Скуластый и тощий. С вихром на затылке, который ну никак не хотел приглаживаться. Исчез он только годам к тридцати пяти. Сам собой. Когда Колька полысел.

«Буба» был парнишкой из другой касты дворовых пацанов. Из тех, которые уже не были «малыми», то есть гуляли на улице без взрослых, но еще не доросли до «старшаков» — то бишь до таких здоровенных «мужиков», как я, Пашка и Ленька. И в свою компанию мы их, естественно, не брали. А посему в силу возраста Колька был ни малым, ни старшим. Этаким середнячком.

Почему пацаны во дворе прозвали Кольку «Бубой», я, хоть убей, не помню. Но кличка прилипла к парню сразу и намертво. Некоторые звали его «Бубой», даже не зная настоящего имени. И даже когда я, совсем взрослый, встречал в своем дворе уже тридцатилетнего Кольку, я звал его именно старой дворовой кличкой. Хоть и память на имена у меня хорошая.

— Привет, Андрей… — точно Аллегрова, неохотно ответил мне Колька.

И снова уставился на собственные поношенные ботинки.

— О чем ревем? — спросил я без обиняков, заметив, как по лицу пацана катятся злые слезы.

— Ни о чем! — буркнул Колька и отвернулся.

Ну, как говорится, не очень-то и хотелось.

— Ни о чем так ни о чем! — пожал я плечами и двинулся дальше.

Вот еще! Не хватало мне Ариной Родионовной у двенадцатилетнего оболтуса работать! Есть дела поважнее!

Однако, уже пройдя мимо скамейки, я вернулся. Постоял чуток рядом, а потом присел. Колька вроде бы никогда не рыдал по пустякам. Видать, тут дело серьезное.

— Вываливай! — коротко сказал я. — Если хочешь, чтобы я тебе помог, у тебя три секунды на размышление. Считаю до трех, «раз» пропускаю. «Два»…

— Меня на турник не пускают! — неохотно пробурчал Колька, все так же отвернулся.

— О как! — воскликнул я, довольный, что у пацана так скоро развязался язык. — И чего не пускают?

Странно… Колька в моей памяти остался как один из самых неконфликтных дворовых пацанов. Очкариком и «книжным червем» он не был. Но и в хулиганах не ходил.

Словом, обычный парень. Этакий середнячок. Только немного замкнутый. И стеснительный. Скорее всего, оттого, что рос он только с матерью, и жили они довольно небогато. Та работала техничкой в самой обычной школе. Соответственно, разносолами парня не баловали и новую пару обуви каждый месяц не покупали.

Вон и сейчас видно, что ботинки у Кольки вот-вот — и запросят каши…

Турник в нашем дворе был у пацанов самым посещаемым местом. Вот где можно было показать свое мастерство! А не в этих дебильных «тик-токах»! Наши пацаны не устраивали дурацкие танцы на камеру смартфона. Они показывали свою крутость или на катке, или на футбольном поле, или на турнике. Мальчишки и подъем с переворотом делали, и «стульчик», и «полотенце», и «флажок»… Чего там только не было!

И я в свое время у турника зависал подолгу. И даже слыл среди дворовых пацанов весьма продвинутым турник-меном. Пока не ушел в Суворовское. А там я как-то охладел к турнику. Другие заботы навалились. Выше крыши.

Что же там у Кольки произошло, что его подвергли дворовому остракизму?

— Они говорят, что я… — тут «Буба» сглотнул и зажмурился.

Я отвернулся, сделав вид, что не заметил, как по его лицу снова скатились две злых слезы.

— Что я падаю с него, как мешок с…

Я примерно понял, где тут собака порылась.

Скорее всего, из-за своего стеснительного характера, а еще из-за вечной зажатости Колька и впал в немилость у дворовой школоты. А вовсе даже не из-за того, что он на турнике подтягиваться не умеет.

Просто ушлые пацаны сразу определили, что есть у парня слабинка. И давай на нее давить!

Дворовый коллектив — компания суровая. Если не приняли, то это уж надолго. В таких компаниях надо сразу себя ставить!

Ладно. С этим я еще успею разобраться.

— Футбол? — я потер затылок. — А какой футбол? Кто играет?

— ЦСКА же! — удивленно посмотрел на меня «Буба». — Не знаешь, что ли? С ленинградцами. «Зенит» приехал…

Вот это поворот!

А ведь это совсем меняет ход дела!

Как же хорошо, что я встретил «Бубу»! И как хорошо, что он пока падает с турника, как мешок с… ну, неважно с чем! Это как раз дело поправимое!

Кажется, теперь я точно знаю, где я могу встретить Витьку! Если, конечно, мне повезет, и еще будут билеты!

А это значило, что надо срочно переигрывать планы и давать по газам!

Только сначала надо бы отблагодарить школьника за ценную информацию.

Если бы не Колька, я б, наверное, еще месяц искал способ заново «познакомиться» с Витькой и его семейством. Стадион — отличное место, где можно завязать общение. Легко и непринужденно!

— И сейчас турник занят, говоришь, «Буба»? — уточнил я.

— Не! — Колька помотал головой. — Сейчас как раз уже посвободнее, наверное! Пацаны потихоньку разбегаются. Сегодня же воскресенье. В кино многие с утра побежали. А в четыре футбол. Кто на стадион пойдет, кто по телеку зырить будет…

— А ты чего?

— Да ну… — «Буба» пожал плечами. — Не люблю я эти стадионы. Шум, гам… Я лучше дома по телеку посмотрю.

Ясно. Интроверт во всей своей красе.

— Значит, так, «Буба»! — предложил я Кольке. — Давай так! Ты где живешь? Во втором подъезде?

— Ага… — кивнул пацан. Глаза его заблестели надеждой. — Пятьдесят восьмая квартира.

— Отлично! — деловито кивнул я. — Если турник свободен, иди прямо сейчас и тренируй вис. Просто, средним хватом. Виси, сколько можешь. Отдыхай и снова виси. Вдохни чуток, сведи лопатки и тянись. Как сможешь. А я, как буду в увале, я к тебе забегу. В пятьдесят восьмую квартиру. Вдвоем с тобой на турник наведаемся. Научу тебя подтягиваться. И обычным, и обратным хватом. Идет?

Колька поднял на меня глаза и заулыбался.

— Идет! А ты… ты правда меня научишь?

— Ну если бы не правда, не обещал бы! — я пожал плечами и снова посмотрел на часы. — Я просто так языком не треплю. Давай, не ной, «Буба»! Выше нос! И по твоей улице проедет БТР с тушенкой. Я побег! Все, пока!

Глава 9

Порывшись в карманах своего суворовского мундира, я обнаружил, что бабла там — наш кот наплакал. На тортик для любимой Насти, к которой я собирался в гости, хватит. И на стаканчик газировки из автомата. Даже с сиропом. А вот на билет на футбол — уже вряд ли.

А это означало, что мне все-таки стоит наведаться домой. Хоть я изначально туда и не собирался.

Едва я снова поднялся наверх и открыл дверь, как услышал хорошо знакомый голос, доносящийся из родительской комнаты.

— Мне понятна твоя векова-ая краса… Беловежская пу-уща… Беловежска-а-а-я пу-у-уща!

Ничего себе! Тысячу лет не слышал, как мама поет! А тут — нате! Услышала, видать, по радио новинку ВИА «Песняры» и вовсю ее напевает! Настроение, значит, у нее хорошее. И это здорово! А то раньше — даже пары слов не вытянешь!

Тут дверь отворилась, и из нее выглянула сама родительница. Напевая во весь голос, она наспех вытирала вафельным полотенцем мокрые после душа волосы.

— Ой! — воскликнула мама, увидев меня в прихожей с ключами в руке. — Сынок! Ой! Радость-то какая!

И тут же кинулась ко мне. Соскучилась…

— Привет, привет, мамуль! — поздоровался я, крепко обнимая ее.

— Дай хоть посмотрю на тебя, Андрюш! — мама чуть отстранилась и с восхищением оглядела меня. — Ну прямо красавец! Жених!

Я расплылся в довольной улыбке.

— А ты чего не предупредил-то, Андрюшенька, что у тебя сегодня в увольнении? — чутка попеняла мне мама.

А потом, будто вспомнив что-то, всплеснула руками:

— Ох ты ж как нехорошо получилось… Я бы пирожков напекла к твоему приходу, если б знала!

— Не волнуйся, мамуль! — успокоил я ее. — Я совсем ненадолго. Так, взять кое-что. — И тут же спохватился: — Стоп, мамуль! А ты разве сегодня не с бабушкой? Вы же вроде куда-то там собирались вдвоем! Я поэтому и не собирался домой поначалу…

— Ой, сынок! — мама нахмурилась и махнула рукой. — Да ну их, этих гостей! Ты же знаешь, Андрюшка, у Силантьевых одни бабушкины подруги собираются. Тетя Софа, тетя Варя, тетя Клепа… Они как начнут свою шарманку, так и не остановятся… У кого рассада дохнет, у кого муж из вытрезвителя не вылезает… Скукота!

— А ты, знаешь, скучать не хочешь, мам? — констатировал я, не без удовольствия отмечая перемены в маминых настроении и поведении.

Хм… А кажется, тот наш разговор с родительницей «за жизнь» не прошел зря!

Мама вроде бы вняла моим тогдашним словам. Сумел я ее убедить, что жизнь не заканчивается. Даже когда тебе немного за тридцать. И даже когда много. Захлопнулась одна дверь — так другая откроется. Ну а то, что когда-то не в ту зашла — ну бывает…

Я с радостью заметил, что мама даже внешне изменилась. Волосы подкрасила. То ли хной, то ли еще чем. Не разбираюсь я в этих женских приблудах. И выглядеть стала как-то посвежее. Даже платьице нарядное нацепила. Я уж и не помню, когда ее в нем видел в последний раз.

И кажется, куда-то намыливалась… И отнюдь не на дачу… На дачу такое платье точняк не надевают. Только в Большой театр. Или в консерваторию… На худой конец — на танцы. Но точно не грядки копать в резиновых сапогах.

— На танцы решила сходить, мамуль? — спросил я прямиком, не желая ходить вокруг да около.

Мама внезапно смутилась.

Ну и зря. Я совершенно был бы не против, если бы мама устроила свою личную жизнь. Период подростковой непримиримости я уже давно перерос. Хоть и внешне я ничем не отличаюсь от себя семнадцатилетнего. Главное, чтобы она была счастлива! Да и штамп о разводе у мамы в паспорте давно уже имеется. Она — свободная женщина. Как хочет, так и живет.

— Ну… — потупив глаза в пол, зачастила мама. Точь-в-точь восьмиклассница, которую мама внезапно застала в подъезде за поцелуями с мальчиком. — Да так, сынок… Лилина мама забежала… Билетик отдала… В ДК местном что-то будет… Танцы вроде… Я думаю: чего выходному пропадать? Я все по дому переделала… Хотела телевизор посмотреть, а там везде профилактика…

— И правильно, мамуль! — поддержал я родительницу, прервав дальнейшие оправдания. — Конечно, сходи!

Хоть концерт, хоть танцы, хоть кружок макраме… Какая разница? Главное, что мама больше не сидит сиднем в четырех стенах, уткнувшись в стену и водя пальцем по узорам на ковре…

Мама снова повеселела, точно школьница, которой родители сообщили, что уезжают на дачу. И спросила:

— Сынок! А ты чего заходил-то?

— Да так, — уклончиво ответил я, направляясь в свою комнату. — Взять кое-чего…

— Денег, что ль, не хватает? — догадалась мама и тут же метнулась к секретеру. — Давай я тебе дам!

— Отставить! — нахмурился я. — Не надо, мамуль! Я сам!

Зря я, что ли, целый месяц на даче летом соседу дяде Боре помогал крышу перекрывать? Он у нас хоть и советский гражданин до мозга костей, а чужой труд уважает. Отбашлял мне от щедрот кое-чего. Не мильоны, конечно, но на пару-тройку месяцев походов с девушкой в кино хватит. Так что кое-какая заначка у меня водилась.

Вот из них и возьму.

— Ладно, ладно! — засмеялась мама. И, приподнявшись на цыпочках, чмокнула меня в щеку. — Понимаю: ты у нас уже совсем взрослый! Работничек! Сынок! Ты хоть чаю-то попей, а? С шарлоткой. Я вчера еще сделала. Ну негоже голодным-то из родного дома уходить!

— Окей! — согласился я, глядя на часы. — Только недолго мамуль, ладно? Меня Настя ждет. Ты не торопись, доделывай там свои дела, а я сам все сделаю, по-бырому. Чай, не безрукий.

О своем предстоящем походе на стадион с целью второго «знакомства» с еще совсем юным будущим сослуживцем я, само собой, распространяться не стал. Мама, согласно кивнув, скрылась в комнате — дальше наводить марафет. Ну а я прошел на хорошо знакомую кухню, где пело радио.

— Звенит январская вьюга… и ливни хлещут упруго… — доносилось из приемника.

Я улыбнулся, вспомнив кадры из хорошо знакомого фильма, где юная красоточка в красном платьице танцует перед вальяжно развалившимся на кресле режиссером Якиным. А потом, конечно же, сделал погромче, подпевая:

— В любви еще одна… задача сложная…

Тэк-с. Надо бы «Чайковского» сварганить… И шарлотки себе отрезать.

Едва я чиркнул спичкой и хотел поджечь горелку, чтобы поставить на плиту большой эмалированный чайник — точь-в-точь такой, как у Форносовых из квартиры напротив, как в дверь позвонили.

— Сынок! — крикнула мама. — Будь другом, открой, а? А то я волосы сушу…

— Сей минут, мамуль! — охотно откликнулся я. — Иду…

В дверь снова позвонили. Настойчиво. Еще раз. И еще.

Да кому там так неймется-то? Пацанам со двора, что ли?

Вечно прибегают к нам воды для своих брызгалок набрать. И Колька по прозвищу «Буба», и его приятели… Знают, сорванцы, что ни мама, ни бабушка им не откажут. Еще и пирожка дадут.

Да и пусть. Жалко, что ли?

— Кто там? — спросил я.

За дверью кашлянули. Хрипло так. Натужно.

И молчок.

— Кто там? — повторил я.

Я, конечно, в «самой безопасной» стране мира. Кто ж спорит? Но осторожность никогда не помешает. Мне, бывшему оперу, это известно, как никому другому. Глазок-то мы в двери так и не сделали…

— Андрей… — раздался за дверь чуть надтреснутый голос. — Это я…

Не… Такого прокуренного голоса у «Бубы» в его двенадцать быть не может. И ни у кого из его щеглов-приятелей тоже, хоть я и заставал их за гаражами пару раз с «бычками» в зубах.

Узнав пришедшего по голосу, я недовольно вздохнул и отпер дверь.

— Привет. Чего тебе? — коротко спросил я, без всякой радости в голосе.

Отец, стоя на пороге когда-то нашей общей квартиры, переминался с ноги на ногу.

Выглядел он лучше, чем в прошлый раз, когда на КПП училища пытался изображать из себя то строгого батю, то «своего» дружбана.

Я заметил, что отец причесался. И побрился даже. И рубашку надел свежую. Из-под поношенного плаща выбивался белый воротничок. А в руках «воскресный папа» держал букет самых обычных гвоздик.

Только вот никто из обитателей квартиры был не рад его видеть. Даже несмотря на парадный вид и «веник» в руках.

— Чего тебе? — спросил я, все так же коротко и сухо.

Спросил, правда, больше для проформы. Сразу понял опытным взглядом, где собака порылась.

— Здоров! — отец деланно бодро улыбнулся и поднял ладонь в приветствии.

Я молчал, глядя на него со смесью жалости и отвращения. Жалости к самому родителю и отвращения к его поступку. А потом принюхался.

Алкоголем от отца, как ни странно, не пахло.

Даже странно. Потому что в той, другой реальности батя мой после развода от горя начал квасить — будь здоров! Это, само собой, скоро стало известно и на работе. С доски почета его фотографию, само собой, сняли. Долго терпели прогулы и клятвенные заверения, что ему завязать — как плюнуть. А потом в конце концов все-таки уволили.

Я смотрел на отца, который мне чем-то вдруг напомнил хоккеиста-неудачника Гурина из культового фильма. И молчал. Я знал, зачем он пришел. Приполз отец прощения у мамы просить.

Спившийся Серега Гурин, который заявился на порог к бывшей жене Людмиле, просил «хотя бы трешку». А этот, скорее всего, будет клянчить «хотя бы еще один шанс».

Да только поздно пить «Боржоми». Поезд ушел. Не будет второго шанса.

— Мама дома? — спросил батя, растянув губы в неестественной фальшивой улыбке.

— Куда? — настойчиво допытывался гость.

— Не знаю! — рубанул я.

Отец, само собой, уже понял, что ему тут не рады. Но уходить не собирался.

— А… — недоверчиво вытянул он шею, пытаясь разглядеть, что в прихожей.

Мама, судя по тому, что гудение фена закончилось, уже заканчивала наводить марафет и вот-вот должна была выйти из комнаты…

Я знал, что будет в этом случае. И был твердо уверен, что не ошибаюсь. Мама, увидев отца на пороге, конечно, наорет на него и тут же выгонит. А может, и гвоздичками принесенными отхлестает по самое «не балуйся». Только вот потом начнется «снова-здорово». Мама опять превратится в ходячую мумию. Начнет заниматься самокопанием, винить себя и прочая, и прочая…

Нафиг-нафиг такой график, как всегда говорит наш Тимошка Белкин, когда его ставят в наряд в воскресенье.

Доли секунды мне хватило, чтобы принять решение. А потом я жестко сказал, холодно глядя в давно ставшие чужими глаза:

— Нет ее, я тебе говорю!

— А там кто? — отец предпринял последнюю, отчаянную попытку и потянул дверь на себя.

— Девчонка моя! Свидание у нас! А ты мешаешь! — рубанул я и, тоже дернув дверь на себя, резко ее захлопнул.

— Кто там, сынок? — выглянула в прихожую мама, вся при полном параде. Уложила красиво волосы короной на голове, подкрасилась и даже надушилась.

Какая же она у меня красивая! И совершенно зря переживала, что седеет! Вот уже ничего и не заметно!

— Соседка, что ль, заходила? — продолжала мама обеспокоенные расспросы. — Тетя Глаша с первого? Точно! Я ж ей банки обещала занести… Ой, сынок! Ты посиди тут. А я сейчас сбегаю, отдам! А то неудобно. Варенье давно съели, а банки держим.

Не-не-не… Пусть матушка чуток дома побудет. Танцы у нее еще не скоро. Незачем маме прямо сейчас квартиру покидать. А то еще вдруг наткнется ненароком на батю, решившего у двери на всякий случай покараулить…

— Погодь, погодь, мам! — остановил я ее. — Не надо никуда бегать. Не тетя Глаша это. Вообще не к нам. Дверью просто ошиблись. — А потом предложил: — А пойдем-ка, мамуль, на кухню! Вместе чайку с твоей шарлоткой попьем!

Я взял несколько купюр, которые надежно хранил в своем стареньком секретере, и в нужное время был у стадиона ЦСКА. Мне повезло: чудом я успел схватить свободный билетик. Не на самое лучшее место, само собой, но тоже ничего.

Перед походом на стадион я по-быстрому успел наведаться к Насте, в ее квартиру на Кутузовском. Звать ее с собой на футбол я не стал. Во-первых, у меня было тут одно серьезное дельце, и насладиться свиданием не получилось бы. А во-вторых, негоже человеку, который еще недавно валялся с сотрясением мозга, сейчас идти на стадион, где орет и прыгает куча народу. Пусть окончательно поправится.

Я гулял туда-сюда у входа, пытаясь разглядеть знакомое лицо…

Ек-макарек! А я ведь почти не помнил, как выглядел семнадцатилетний Витька Дорохин! Виделись мы с ним впервые… когда поступали в институт. Тыщу лет назад. А в последний раз — в тот день, когда я, майор Рогозин, так и не ставший подполковником, шел на «разговор» в кабинет к Тополю. Я, признаться, даже не помню, какие волосы тогда были у Витька в первый раз, когда я его встретил. Рыжие, кажется… Нет, не рыжие… Каштановые. Точно! Каштановые.

Теперь-то уже фиг разберешь. Подполковник Дорохин лысеть начал, еще будучи капитаном. А к сорока годам уже заполучил серьезный такой «блин» на голове и, как многие мужики, страдающие такой проблемой, просто начал бриться налысо.

А че? Выглядит брутально, мужественно. И на шампуне сэкономишь.

Вот то, что Витька был дрищом — я точно помню. На соревнованиях дистрофиков молодой Дорохин точно сорвал бы главный приз. А еще у Витьки был длиинный такой нос! Просто длиннющий! На фоне Витькиного тогда еще худого лица он казался просто огромным!

Витек очень стеснялся этой своей особенности. Даже к девчонкам боялся подходить. Я его чуть ли не силой заставлял знакомиться… Ну что ж, надеюсь, эта особенность сегодня мне и поможет.

Я отчаянно вертел головой туда-сюда, сканируя толпу. В том, что Витек сегодня на стадионе, я был практически стопроцентно уверен. И он, и дядька, и даже старый полковник Дорохин вовсю болели за ЦСКА. У старших, само собой, не всегда получалось ходить на матчи. У одного — служба в милиции. У другого — язва, подагра и артрит…

А вот Витька точняк сегодня тут. Чем еще заняться в выходной пионеру, ярому любителю «армейцев»?

Нельзя. Никак нельзя мне упустить Витьку. Позарез надо найти его. Прямо сейчас.

Вот пробежала, весело щебеча, какая-то стайка пионеров. Ну, среди этих Витьки точно не будет. Он уже давно дорос до возраста «старшаков», таких, как я, Ленька и Пашка.

Вот прошагали, переговариваясь, двое усталых пузатых «взрослых» мужиков. Эти — из тех, кто друг друга зовет не по имени или имени и отчеству, а исключительно по отчеству. Из тех, которые уже от всего устали и познали дзен.

Ну, это тоже не Витькина компания.

— Слышь, Петрович! — обратился к приятелю один из них, приглаживая пятерней растрепавшиеся редкие волосы. — Как твоя мегера-то тебя отпустила?

— Ха! — отозвался второй, почесывая пузо. — Отпустит меня Ларка, как же! Я ей, Григорьич, наплел еще вчера, что на завод меня дернули. Ввиду производственной необходимости, так сказать. Вроде как попросили в выходной выйти, а я и рад, что денег смогу подзаработать, на кресло-кровать.

— Ну ты и жук, Петрович! — восхитился Григорьич. — А деньги-то потом на кресло-кровать где брать будешь?

— Поживем-увидим! — философски заметил Петрович. — До следующего лета еще, как до Китая ползком. Разберемся.

Я не успел дослушать историю мужика, сбежавшего от жены на футбольный матч.

Напрягся, снова ощутив предчувствие. Каждой клеточкой своего тела.

То самое предчувствие, после которого я, оставив у бордюра недопитую бутылку, ломанулся домой к Илюхе «Бондарю», собравшемуся под «мухой» сесть за руль. То, которое помогло мне когда-то спасти решившего свести счеты с жизнью бедолагу Тополя, который попал тогда, как кур в ощип…

Я обернулся. И тут же взгляд мой упал на вихрастого парня с каштановыми всклокоченными волосами, который беззаботно болтал с двумя какими-то ребятами. Они, судя по всему, хорошо знали друг друга и на футбол собрались всей компанией.

Одноклассники, наверное. Или дворовые приятели.

А вот и он! Витька Дорохин. Собственной персоной. Стоит чуть в сторонке, слушая ожесточенный спор других ребят и время от времени вставляя какие-то свои замечания. И носяра вон какой здоровый! Такого точно больше ни у кого нет!

И все так же стоит, уперев руки в боки, по своей давней привычке. А полы куртки с карманами топорщатся.

— Ух и зададут сегодня наши «Зениту» жару! — восклицал один, низенький и белобрысый.

— Ясен пень, зададут «армейцы»! — откликнулся второй, чуть повыше остальных и выглядящий чуточку старше. — Затем мы сюда и пришли!

— Слушайте, пацаны! — белобрысый от нетерпения аж подпрыгивал на месте. — А кто сегодня на воротах будет?

— Кто-кто? — высокий важно поправил на носу очки. — Новиков, само собой.

— Тю! — удивился белобрысый! — Новиков… Игорек! А с чего бы это Новиков? Почему не Астаповский? Он же у них основной вратарь!

— По-моему, Новиков более перспективен, — тоном спортивного аналитика степенно сказал очкарик. — А Астаповский пропускал слишком много. Вот увидите, в следующем сезоне Новиков вытеснит его из ворот.

— Ага… — недовольно пробурчал белобрысый. — Ты, Игорек, всегда за этого усача болеешь.

— Я, Серый, болею за команду ЦСКА в целом! — терпеливо поправил приятеля Игорек. — И объективно оцениваю уровень игры каждого игрока…

— Ну ты и зануда, Игорек… — констатировал Серый.

— Да хорош уже спорить, пацаны! — вмешался Витька. — Айда на стадион!

Тут я заметил, что какой-то незнакомый прыщавый юноша, шагающий мимо горячо спорившей о вратарях ЦСКА компании, будто бы невзначай мазнул рукой у оттопыренной полы Витькиного пиджака…

Глава 10

Витек ничего не заметил. Стоял, балда, себе преспокойно и дальше болтал с ребятами. Ни Игорек, ни Серый не обратили внимания на «случайно» прошедшего мимо парня

Я нутром почуял, что тощая ручонка незнакомого чувачка неспроста оказалась вблизи Витькиного кармана.

Сколько раз я говорил и курсанту Дорохину, и лейтенанту Дорохину, и майору, и даже подполковнику: «Ну не стой ты, голова твоя садовая, оттопырив карманы!». Но этому растяпе все было нипочем. Хоть и оттрубил Витька в органах не один десяток лет весьма достойно, и дослужился до подпола. Давняя привычка с ним осталась на долгие годы.

И сейчас стоит, руки в брюки, брюки в руки…

Из-за этой своей дурацкой привычки Витька лишился, наверное, уже с кошельков. «Дергали» у него их и в метро в восьмидесятых, и в девяностых на «Горбушке», куда мы с ним время от времени ходили. «Подрезали» у Витьки, само собой, и пару-тройку мобильников в двухтысячных. Новенькую и тогда очень популярную «Nokia 3310», и «Siemens A 35» с антенной. А сначала тиснули какую-то тяжелую трубу, размером с кирпич, модель которой я сейчас уже не припомню.

Словом, такие ротозеи, как Витька, исправно снабжали ворованными телефонами и «Горбушку» в Москве, и «Юнону» в Питере… Любимые клиенты «щипачей»… Легендарную неубиваемую «Nokia 3310» Витек вообще, по-моему, не больше недели проносил. Я с таким же девайсом проходил лет пять. И он, кстати, до сих пор работает. А Витька только-только успел порадоваться покупке, надеть новенький чехольчик и разобраться в настройках, как у него эту самую мобилу живенько подрезали.

Дорохин и охнуть не успел, как в кармане вместо сотового осталась только полупустая пачка сигарет… А как не подрезать, когда мобила призывно прямо из кармана топорщилась, а Витек тем временем, раззявив рот, стоял у кинотеатра со своей дамой сердца?

А совсем недавно, в 2014-м, подполковник Дорохин «подарил» кому-то свой новенький смартфон, который мы ему всем отделом на днюху подарили…

Вот и сейчас, кажись, юный Витька избавится от бренного имущества!

А вот фиг!

Я молниеносно метнулся вслед за незнакомым парнишкой и схватил его за руку в последний момент, когда он уже хотел слиться с толпой фанатов, торопящихся на игру.

Тот развернулся. На миг мы встретились глазами.

А паренек-то молодой еще совсем! На вид — наш с Витькой ровесник! Глупый и неопытный. Круглое веснушчатое лицо. Почти детское. Смотрел на меня и растерянно хлопал ресницами.

А потом дернулся. Но я держал «щипача» крепко.

— Сюда давай, что взял! — скомандовал я.

И на всякий случай тряханул воришку как следует. А потом указал подбородком в сторону и добавил:

— В участок хочешь? Секунда тебе на подумать!

В глазах воришки появилась растерянность. А потом — страх. Зенки забегали туда-сюда, опасливо поглядывая то на меня, то на компанию Витьки, то на двоих милиционеров, прогуливающихся неподалеку.

М-да, видать, недавно «щипач» дебютировал. И сразу попался.

Парнишка опустил голову, чуток подумал и покорно разжал ладонь. Я мигом подставил свободную руку. И тут же в моей ладони оказались… часы «Победа».

Я ослабил хватку. Воришка на мгновение замер, будто не веря своему счастью. А потом ужом выскользнул из моих рук. И мигом растворился в толпе.

Я не стал его задерживать. Нафига этот утырок мне нужен? Просто стоял, рассматривая лежащий на моей ладони интересный девайс…

Помню я эти часы. Увидел я их у Дорохина на руке, когда мы только-только оказались вместе на службе. Потом, правда, Витька их унес домой, чтобы не разбить, и надевал только изредка.

Как хорошо, что я вовремя поймал ценную вещицу! Жалко было бы, если бы разбилась…

Юные фанаты ЦСКА тем временем наконец сообразили, что что-то происходит, и обернулись.

— Ого! — воскликнул Серый, Витькин приятель. И мигом подскочил ко мне: — Ни хрена себе! Это че такое щас было?

— На! — выдохнул я и протянул Витьке часы. — Держи!

И не удержался, чтобы не попенять новому (или старому?) знакомому:

— Чего ты рот-то раззявил? Того и гляди — обчистят, а ты и не заметишь. Внимательнее надо быть.

Витька, бледный, как мел, поначалу даже не нашелся, что сказать. Молча открывал и закрывал рот, точно рыба, выброшенная на сушу. Взял у меня из рук часы и бережно, точно драгоценную реликвию, осмотрел их. А потом наконец, убедившись, что все в порядке, порозовел чуток и выдавил:

— Спасибо! Уф! Нет, правда, спасибо! Вот я голова два уха…

— Всегда пожалуйста! — хмыкнул я, довольный, что нашелся достойный повод завязать разговор, а за ним — и знакомство. — Обращайтесь…

На самом деле я был даже благодарен вовремя подвернувшемуся «щипачу». Если б не он, кто его знает, какой бы повод пришлось придумать, чтобы подойти к Витьке? Походу, с девчонкой даже проще познакомиться, чем с сослуживцем, которого я по факту знал давным-давно…

А воришка этот свое все равно получит. Не я, так другой кто-нибудь на стадионе его за руку поймает и выпишет пару лещей. Болельщики — народ весьма и весьма суровый. А если еще и любимая команда проиграет — тогда юный «щипач» и вовсе превратится в боксерскую грушу.

Витькины приятели тоже молча глядели на меня улыбаясь. А потом белобрысый парень хлопнул меня по плечу:

— А ты молодчик! Сразу видно — суворовец! Ну, скажи хоть как зовут тебя? А то Витек еще от шока не отошел… Жаль, убег этот утырок… Будто сквозь землю провалился! А то мы бы ему наваляли… Да, Витек?

Витек молчал, по-прежнему бережно держа в руках девайс, которого только что чуть не лишился. Будто не верил, что ему повезло. Даже дрожал немного. И на лбу испарина выступила.

Я понимал его. Дорохин очень дорожил дедовскими часами.

Белобрысый протянул мне худую поцарапанную руку.

— Я — Серега!

— Андрюха! — с готовностью ответил я, пожимая ее.

— Молодец, Андрюха! — Серый все тряс и тряс мою руку. А потом, отпустив, снова жаром сказал: — Вот ты молодчик! Просто красава! А Витьку нашему ворона в рот залетит, он и не заметит. И мы тоже хороши…

По давней привычке я подмечал все детали. И сразу понял, что у Серого дома живет кот. И кот этот, скорее всего, очень любит играть в «злую руку». Вон как знатно ему пальцы располосовал! А еще котяра, кажись, уже успешно пометил «олимпийку» Серого с потертыми локтями…

— А я Витек! — тут же протянул мне руку следующий.

Тот, ради, кого я, собственно, сюда и пришел.

Я с радостью пожал руку будущему подполковнику Дорохину.

— Спасибо! — снова с чувством поблагодарил меня Витька. — Часы-то дедовские!

И добавил то, что я и сам хорошо знал:

— Он у меня полковник в отставке… Подарил мне на шестнадцать лет… «Победа»… Сорок пятого года выпуска. Реликвия! Их тогда, говорят, только семьсот штук выпустили! Дед бы мне не простил, если бы я их потерял…

Странное чувство — будто бы знаешь человека тысячу лет… А знакомиться с ним надо, как будто и вовсе его не знаешь. Будто не служили мы с Дорохиным вместе… Не «разрабатывали» на пару с ним целую кучу ушлепков, посмевших нарушить покой доблестных советских граждан… Не сидели до ночи в душном кабинете, ломая голову над сложными задачами… Не ездили вместе на вызовы. А спустя много лет — не обмывали вместе с уже совсем взрослым и грузным Витькой звездочки подполковника, которые Дорохин, в отличие от меня, все-таки получил.

Дорохину повезло. Был он крайне спокойным и неконфликтным мужиком. Даже чересчур мягким и покладистым, на мой взгляд. Видимо, из-за этого Тополь и не «дышал» к нему неровно. Как ко мне. И не цеплял Витьку по поводу и без.

Ну да это дело десятое. Все в прошлом… То есть в далеком будущем!

Главное, что повод для знакомства наконец нашелся!

— Я Игорь! — парнишка повыше, который симпатизировал вратарю ЦСКА Владимиру Астаповскому, в отличие от других, представился полным именем. А потом, поправив очки, деловито спросил: — Ты тоже на игру?

— Нет! — рассмеялся я. — Не подскажешь, как пройти в библиотеку? На игру, конечно! Куда же еще?

— А за кого болеешь? — допытывался Игорек. И, нахмурившись, спросил, точно строгая училка: — Надеюсь, за ЦСКА?

Его умные глаза за стеклами заклеенных изолентой очков сверлили меня взглядом.

— Ясен пень… за ЦСКА! — горячо подтвердил я. И для пущей убедительности добавил: — А за кого же еще?

На самом деле, что касается спорта, я был довольно нейтрален. Мог и за «Зенит» поболеть. И за «Анжи». И за «Спартак». Мог и футбол посмотреть, и фигурное катание, и бокс… Мне, в общем-то, неважно. Лишь бы игра была хорошая и интересная. Но сейчас, само собой, я просто обязан был быть ярым фанатом «армейцев».

Надеюсь, очкарик не станет устраивать мне экзамен и просить перечислить состав команды. А то я из всех армейцев только Акинфеева и знаю. Ну и братьев Березуцких еще…

— Айда с нами тогда? — предложил радушно Игорек.

— Да у меня… — я выудил из кармана билет.

— Пойдем, пойдем! — вдруг затараторил снова обретший дар речи Витек. Часы он предусмотрительно надел на руку. Не стал класть обратно в карман. Знал, видимо, что во время матча может отвлечься и снова по давней привычки карманы оттопырить. — Пойдем! У нас как раз лишний билет есть. И места отличные! Всяко лучше, чем у тебя! «Пуля» не пришел…

— Какая «Пуля»? — переспросил я, довольный, что беседа завязалась сама собой, легко и непринужденно.

— Не какая, а «какой»… — поправил меня Витька. — Кореш наш, Саня Пуль, со двора. Фамилия у него такая странная. А мы его, само собой, «Пулей» кличем… Его сегодня дома оставили, за косяк один… Не пустили на футбол. Ну я тебе потом расскажу…

«Потом расскажу» это значило, что все на мази…

Куда бы свой-то билет деть?

— Эй, пацан! — свистнул я какому-то парнишке в штанах с пузырями на коленях и драном свитере, который разочарованно топтался возле кассы. — Поди сюда!

Пацаненок подошел и остановился чуть поодаль.

— Че? — осторожно спросил он.

Побаивается «старшаков». Ну и зря.

— На футбол хочешь? — я протянул ему билет.

Мальчишка, однако, не спешил брать.

— Дык это… я… — он шмыгнул носом и утерся рукавом. А потом, вздохнув, сказал: — Денег мало…

— А я не за деньги! — радушно сказал я. — А так… Ну, берешь, нет? А то я другому отдам.

Паренек подошел и осторожно взял билет.

— Дык это… — снова повторил он и опять шмыгнул носом. — Спасибо.

— Дык это… пожалуйста… — благодушно кивнул я и посмотрел на часы. — Беги давай! Уже игра скоро начнется!

Мальчишка послушно кивнул и врубил четвертую передачу. Через полсекунды его уже не было видно в толпе спешащих на стадион.

— О! Пацаны! — Игорек, спохватившись, снова поправил очки и воскликнул: — И нам пора! Давайте, давайте!

— Шевелим батонами! — подхватил Серый.

— Двигаем! — согласился Витька, довольный, что дедовская реликвия осталась при нем. — Цигель, цигель…!

И хлопнул меня по плечу, будто и впрямь знал меня много-много лет.

— Пойдем, Андрюх!

Счет открыл игрок «ЦСКА» Алексей Беленков на 24-й минуте. И Витька, и Серый, и Игорек, в отличие от меня, были ярыми и преданными фанатами «армейцев», а посему приветствовали гол диким одобрительным ором, вскочив со своих мест. Ну а я, как мог, тоже симулировал радость.

А во втором тайме ребята расстроились. Потому что нападающий «зенитовцев» Владимир Казаченок сравнял счет. И в итоге игра закончилась вничью, со счетом 1:1.

Несмотря на то, что я не сильно любил стадионы, в этот раз я был искренне рад, что попал сюда. Пусть изначально и не планировал. Это же тот самый, настоящий советский футбол! Когда играешь не за деньги, а просто потому что любишь спорт. Без всяких многомиллионных трансферов, навороченных тренажеров и суперкаров…

Больше мне ничего изображать и не надо было. Витек был искренне благодарен мне за то, что я вовремя задержал «щипача» и оставил его при часах.

— Пойдем по пиву бахнем? — радушно предложил он после матча.

— Э, нет, Витек! — отклонил я предложение юного Дорохина. — По пиву сегодня не получится. Я, во-первых, при параде. Ты ж видишь! А во-вторых, увал не резиновый. Пора в училище двигать! Да и запах если учуют, кирдык мне…

— М-да… — вздохнул Витек. Он явно расстроился. — Тяжко там вам. Живете по расписанию…

— Ну можно в другой раз как-нибудь! — будто невзначай, предложил я. — Я тогда домой заскочу, «гражданку» надену. чтобы в форме не светиться… И елкой зажую потом.

— Лады! — повеселел старый новый знакомый. — Тогда вот, Андрюх!

И он, вырвав листок из блокнота, послюнявил простой карандаш и накарябал там несколько цифр.

— Звони, как соберешься! Я тебе пиво проставлю! За мной должок! Да! Чуть не забыл! Если на футбол нужны будут билеты — только скажи. Я через деда достану!

— Идет! — бодро сказал я.

Футбол — дело, конечно, хорошее… Но надо бы как-то с дорохинским дядькой знакомство завязать. Если я правильно помню (а я был уверен, что помню правильно), сейчас в Москве как раз начинает орудовать банда отморозков, которые нападали на женщин… А он как раз эту банду и «разрабатывает»…

Ладно! Лиха беда начало! Глядишь, на футболе и увидимся!

— Все! — я по очереди пожал парням руки. — Я побег!

В училище я вернулся почти впритык. Едва-едва успел к окончанию увольнения. Пришлось, выйдя из метро «Бабушкинская», втопить по полной. Хвала советским метростроевцам — построили станцию рядышком. А то бы точно опоздал!

Кирилл Лобанов, дежуривший сегодня на КПП, естественно, поставил мне без «пяти», хотя было уже «без одной». Закатил, правда, глаза к потолку и выразительно постучал шариковой ручкой по часам.

Пофиг! Главное, что успел! Вот если б я опоздал, то влип бы по самые помидоры. Дежурным по училищу был всеми ненавистный и мелочный майор Ланской, которого всеми фибрами души ненавидел каждый суворовец нашего училища. Он бы точно нарисовал мне наряд вне очереди.

А мне сейчас залеты ни к чему. Увалы позарез нужны! В городе дел — непочатый край!

Вслед за мной влетел и Димка Зубов. На щеке у него красовался след от помады.

После ужина я сгонял к «двушке» (так мы называли телефонный аппарат, висящий в коридоре на этаже) и позвонил Насте. Так уж у нас с ней было заведено — созваниваться каждый вечер. И неважно, виделись мы днем или нет.

— Андрей! — вдруг воскликнула девушка вместо приветствия, как только услышала в трубке мой голос. — Андрей, тут такое дело!

И неожиданно всхлипнула.

Да что опять такое?

— В чем дело, Настюш? — быстро спросил я.

В душе зашевелились нехорошие подозрения.

— Андрей! — взволнованно зачастила красавица. — Слушай… Какое счастье! Как хорошо, что ты позвонил!

— Так. Все в порядке? — деловито уточнил я.

— Да, да, да! — тараторила Настя. — Да, да! Мы сегодня с Денькой вечером одни остались. Папа с мамой на концерт в филармонию ушли. А мы с ним сели кино смотреть. Я ж тебе забыла сказать, папа видеомагнитофон притащил!

— И? — продолжал я расспросы.

— Только-только мы, в общем, разобрались, как включить, как настроить, куда кассету вставлять, — продолжала сбивчиво рассказывать девушка. — Как вдруг слышим: в замке кто-то ковыряется… А потом…

Настя всхлипнула.

Я помолчал, дав ей возможность выплеснуть эмоции, а потом продолжил:

— А дальше?

Нарисовавшийся откуда-то Димка Зубов уже стер помаду со щеки и выжидательно смотрел на меня. А потом покрутил пальцем: «Закругляйся, мол!»

У них с девушкой Сашей, судя по всему, тоже была договоренность созваниваться каждый вечер. И неважно, что на протяжении всего увала она ему ставила печати из помады на всех местах.

— Погодь, «Зуб»! — сказал я, прижав руку к трубке. — Погуляй где-нибудь, ладно?

Димка нахмурился, но послушно исчез.

— Что было дальше? — поторопил я Настю.

Глава 11

— Я думала, мама с папой вернулись, — продолжила девушка глухим дрожащим голосом.

Я нутром чуял, что вот-вот — и в трубку польется фонтан рыданий. Настя сдерживалась изо всех сил. Она у меня, конечно, была боевой девчонкой. С такой — и в огонь, и в воду… Но все же она была девчонкой…

— А потом вспомнила, что концерт только в шесть начинается… — глухо говорила Настя. — А на часах полседьмого. Ну не могли они так рано вернуться!

— И? — поторопил ее я.

— Я к двери подошла, прислушалась… — голос Насти на секунду прервался. — А там почти не слышно ничего. Я стою, стою… Ухо изнутри прижала. Слушаю. Молчок. Слышно только, как в замке елозят ключом. А потом кто-то ругнулся… Ну, по-черному так… И говорит: «Сменили, гады…»…

Тэк-с… Все вышло, как я и предполагал.

Наведались все-таки. И грамотно как! Не сразу, а выждали чуток.

— Ушли? — деловито уточнил я.

— Да! — прошептала Настя. — Но так было страшно… Дома только я и Денька… Ты ушел…

— Настек! — мягко остановил я ее. — Не волнуйся! Все ж в порядке! Все хорошо, что хорошо кончается.

— Андрей! — Настя, не сдержавшись, разрыдалась.

А потом нашла в себе силы и сказала то, о чем я и сам догадывался:

— Как здорово, что ты посоветовал нам поменять тогда замки! Мама с папой все отмахивались, отмахивались… Чуть ли не тысячу раз пришлось уговаривать вызвать слесаря… Говорили, что я «просто нагнетаю».

Угу… Побольше бы таких «нагнетающих».

Где-то родителей моей девушки можно понять. Это мы с Настей вот-вот — и войдем в перестройку. А они — до мозга костей советские люди. Я и свою-то бабулю еле-еле отучил хранить ключ под ковриком.

— Поменяли замки же? — бодро сказал я, изо всех сил стараясь, чтобы мое хорошее настроение передалось и расстроенной девушке. — Вот и хорошо! Молодцы! Чего рыдать? — И, вспомнив про несчастного влюбленного, торопливо добавил: — Настюш! Тут еще Димка позвонить хочет! Завтра я в наряд заступаю. А вот послезавтра можно на КПП пересечься! В наше время! Все! Целую тебя! Я побег! Пока!

— Пока… — прошелестел в трубке любимый голос. И оттуда полетели короткие гудки.

— Эй, Димон! — подозвал я истомившегося в ожидании приятеля. — На, держи трубку! Телефон свободен! Давай, наяривай своей ненаглядной!

Обрадованный Зубов со скоростью метеора подлетел ко мне, выхватил из рук еще теплую трубку и начал яростно крутить диск телефона. Какой-то наш поэт сегодня чересчур бойкий…

Ну а я, одернув форму, зашагал обратно в расположение.

Близился отбой — время, после которого у нас, как правило, и начиналась «самая жизнь». Нет, конечно же, мы и днем трепались постоянно между собой. Но день — все-таки день. Алгебра, физика, химия, литература… И наряды, само собой, никто не отменял. А еще — строевую, тактику… Поэтому днем мы обычно трепались о том, о сем. То бишь обсуждали преподов, подкалывали друг друга и все в таком духе.

А вот ночью мы терли с пацанами на самые серьезные темы. За жизнь то бишь. О том, какие парни нравятся девушкам. О том, как сложно в наше время найти верную девчонку. О том, куда поступать после окончания училища… И все в таком духе…

Сейчас уже началась подготовка к ноябрьскому параду. А посему на неделе нас гоняли «тренировать коробку» от забора до обеда. И мы, завалившись в койки, засыпали почти моментально. Пятки болели нещадно. А в ушах еще какое-то время звенели хриплые команды прапора «Синички».

Но сегодня никакой строевой не было. Довольные и румяные пацаны, вдоволь нацеловавшиеся с девушками и отведавшие мамкиного борща и ситро из автомата, вернулись из увольнения. А кое-кто, кажись, и ситро не ограничился. Я живо смекнул, что Зубов сегодня, кажись, мужчиной стал. То бишь винца попробовал… Больно уж взбудораженный он был. Будто на ежа сел. А когда Димка подлетел ко мне и выхватил трубку из рук, я учуял несильный, но стойкий запах.

Идиотус обыкновениус… Учи, учи, а в итоге одни двойки! Понимаю, конечно, что с «Рондо», который освежает дыхание и облегчает понимание, суворовцы семидесятых не знакомы. Но хоть елкой-то мог зажевать!

Повезло еще, что Ланской нас с Димкой на КПП не застукал, когда мы вернулись почти одновременно и едва не опоздали. Если б учуял запах — точняк устроил бы разнос обоим. Ему — за «синюю дыню», а мне — за то, что вице-сержант, а посему за все в ответе…

— Че такой кислый, Тим? — пристал Димка к одному из близнецов, скидывая шлепки и устраиваясь на кровати. — Анекдот на ночь будет?

Все никак не угомонится.

«ТТ-шки», то есть близнецы Белкины, например, имели привычку перед сном всенепременно рассказывать нам какие-нибудь анекдоты. Поначалу они пробовали было развлекать нас лагерными страшилками про черную машину, красное пятно на стене и гробик на колесиках. Но эта шняга никому не зашла. Мы все же уже не дети были. Страшилки были никому не интересны.

А вот поржать мы всегда были «за».

У совершенно одинаковых братьев в загашнике суворовского мозга всегда был припасен десяток новеньких анекдотов. Причем они каждый раз рассказывали новый. Где Белкины пополняли свою энциклопедию, я ума не приложу. Интернета-то в нашем мире еще нет… Да и в библиотеке фиг найдешь справочник с историями про Вовочку, русского, поляка и немца и армянское радио…

Даже замученные полировкой плаца, близнецы не засыпали, не рассказав какую-нибудь хохму. А сегодня — и вовсе без анекдота засыпать не полагается. Строевой не было, никто не устал. Напротив, все счастливые и довольные после долгожданного увала…

Обычно и Тимур, и Тимка охотно откликались на просьбу потравить парочку анекдотов. Но сегодня, как ни странно, Тим в ответ на восклицание Димки только хмуро вздернул тощими плечами, забрался под одеяло и накрылся с головой. Все, мол, кина не будет. Электричество кончилось.

— Не понял… — протянул Зубов, никак не ожидавший такой реакции. — С чего-то баня вдруг упала? А где ежевечернее выступление Тарапуньки и Штепселя? Или хотя бы просто Тарапуньки… Тимур? Тимур! Ну если Тиму вожжа под хвост попала, хоть ты-то расскажи! Хотя бы про маленького мальчика… Если уж анекдоты не прут!

Реакция другого близнеца была почти такой же. Тимур Белкин тоже ничего не ответил. Нахмурился, соскочил с кровати и сделал вид, что ему позарез надо что-то найти у себя в тумбочке.

— У вас че, траур? — не унимался не в меру веселый Зубов. — А, пацаны? Че в молчанку-то играете?

Вот чудик! Никаких намеков не понимает!

Кажись, сейчас огребет по полной!

Так и вышло.

Тимур вдруг с силой захлопнул дверцу тумбочки и выпрямился во весь свой небольшой рост. Подскочил к Димке и, сжав побелевшие кулаки, злобно прошипел:

— Заткнись, Зубов… Заткнись! Иначе я…

Пацаны, бывшие свидетелями этой сцены, замерли… Воцарилось недоуменное молчание. А я тем временем живенько подскочил к Зубову и оттащил его в сторону, брякнув первое, что пришло в голову:

— Зуб! Эй, Зуб! Слушай, я спросить тебя хотел… Ты ж стихи писать умеешь? У мамы моей тут юбилей намечается… Может, ты мне сварганишь стихотворение? Чтобы я подарил… За мной не убудет!

— Че? — Зубов недоумевающе повернулся ко мне, дыхнул, и я снова почувствовал хорошие такие промилле.

— Пойдем, пойдем! — потащил я в коридор ничего не понимающего Димку.

А потом, уже без свидетелей, хмуро сказал юному сомелье:

— Слушай, «Зуб»! Ты не понял, что ли, что у них что-то случилось?

— Я? — глупо улыбнулся Димка. — А что случилось-то?

— Я откуда знаю? Но тебе не ясно, что ли, что никому из «ТТ-шек» сейчас не до разговоров?

Димка помолчал. Задумался. Потупил взгляд, уставившись на свои кривоватые пальцы ног в шлепках. А потом, вскинув на меня глаза, сказал:

— Слушай, Андрюх… А я как-то не подумал… Просто, понимаешь, настроение такое хорошее!

Угу… Знаем мы причину такого хорошего настроения.

— Сколько выдул-то? — поинтересовался я. Сразу, без обиняков.

Димка, поняв, что его раскусили, отпираться не стал. Снова замолчал и опять с интересом начал разглядывать свой большой палец на ноге.

— «Зуб»! — поторопил я его. — Я не батя, просить дыхнуть не буду… Колись, говорю! Ну?

— Стаканчик… — нехотя выдавил Димка.

— Повод есть? — поинтересовался я. И добавил: — День взятия Бастилии вроде бы прошел…

— Да так… — так же нехотя сказал юный поэт. — Ну… друзей школьных встретил.

Ясно. За встречу, за дружбу, за девятый «Б»… За светлое будущее…

— Значит, так, «Зуб»! — веско сказал я. — Я не ханжа и не моралист. Сам таким был… в смысле, сам такой же. Но давай договоримся: если ты принял, то ни одна живая душа не должна об этом догадаться. Понял? Хочешь — в душ холодный лезь перед возвращением из увала, хочешь — елку сожри… Но ни тебе, ни мне проблем не надо. Понял? А то я уже на КПП догадывался, что ты сегодня «тепленький». У тебя будто шило в одном месте. А сейчас иди в люлю и сопи в две ноздри. Пока тебе Тимур фингал не нарисовал. И к Тимохе тоже не вздумай цепляться! Давай, двигай!

Димка помолчал, а потом, вздохнув, кивнул и, развернувшись, пошлепал обратно. А потом и я вслед за ним.

Анекдотов в тот вечер не было. Я будто бы невзначай подкинул пацанам другую тему для сказок на ночь. И мы всем гуртом дружно вспоминали, как нас после первого курса вывозили в летний лагерь. Аж на целый месяц! На полигон в Алабино.

А я, единственный из всех суворовцев, поехал туда по второму разу. Только, само собой, об этом ни одна живая душа не догадывалась. Как и было задумано…

Было что вспомнить! Хоть это и не турецкий олл-инклюзив! Ни тебе отдельных номеров с душем, ни трехразового шведского стола, ни аниматоров у бассейна…

Спали мы в больших палатках. Ставить их, кстати, не пришлось. Кто-то уже поставил их специально для нас поставил. Набивались примерно по дюжине человек в палатку. Переодели нас, гавриков, в полевую форму и заставили заниматься тем, что условно можно назвать начальной военной подготовкой. Этакая «Зарница», только самая что ни на есть хардкорная. Учились мы и окопы рыть, и оружие собирать и разбирать, и по азимуту ходили. И даже из АКМ немножко постреляли…

— А мне экскурсия понравилась, в соседнюю часть! — вспомнил вдруг Кир. Он, как и я, сразу понял, что братья «ТТ-шки» сегодня не в духе, и сразу подхватил предложенную мной тему для разговора. — Помните, мужики? Там и БМП-1, и БТР-60. И танки…

— Т-62! — уточнил вдруг из-под одеяла Тимошка, не высовываясь.

Пацаны переглянулись.

— Т-64! — тоже из-под одеяла возразил Тимур, вытаскивая на свет коротко стриженную голову.

— Т-62, придурок! — Тимошка тоже высунул из-под одеяла злобную морду и зло уставился на брата.

— Т-64! — упрямо гнул свою линию Тимур. — И ты сам придурок!

— Да пошел ты! — вдруг заорал Тим и, отбросив одеяло, хотел было кинуться на брата.

Ну ни фига ж себе! Второй спарринг за вечер! И из-за какой-то ерунды!

Миха, чья койка стояла ближе, мигом вскочил быстренько обхватил Тимура за пояс. Ну а я, подскочив на секунду позже, мигом нейтрализовал второго близнеца.

Драка закончилась, не успев начаться. Пацаны снова расползлись по койкам. «Взрослый» и рассудительный Кир закатил к потолку глаза и покрутил пальцем у виска, красноречиво указав мне глазами на близнецов. Дети, мол. Что с них взять…

— Хорош! Хорош! — крикнул я, приподняв Тимошку над полом и хорошенько его встряхнув. — Все, мужики! Успокоились! Все, говорю!

Тимошка немного подрыгался у меня в руках и затих.

— Все! — хмуро сказал он. — Все, пусти, говорю!

И, плюхнувшись на койку, снова накрылся одеялом с головой. Секунду спустя его примеру последовал и брат.

Какая кошка между ними пробежала, я не понял. Но ясно было одно. Ночные посиделки пора сворачивать.

— По койкам, мужики! — скомандовал я. — Спать!

— Так мы же… — начал было кто-то из пацанов. Кто-то не очень сообразительный.

— По койкам, по койкам! — поддержал меня мудрый Кир Лобанов, который тоже все понял. — Андрюха у нас вице-сержант. А приказы вице-сержанта, как и прочего начальства, не обсуждаются. Сопим в две дырочки!

И уже через пять минут в казарме воцарилась тишина, лишь изредка нарушаемая мерным похрапыванием то одного, то другого суворовца.

Однако уже наутро ситуация повторилась.

Засыпая накануне на своей привычной койке у выхода, я ни надеялся, что к утру все забудется. Между нами, юными и горячими, постоянно возникали какие-то мелкие стычки. Так, например, однажды даже Миха с Илюхой чуть не подрались из-за какой-то ерунды. Но уже спустя полчаса снова мирно беседовали. Дело житейское, пустяки, как говаривал один персонаж в самом расцвете сил.

Но ничего не поменялось. Близнецы по-прежнему ненавидели друг друга.

Сначала Белкины пихали друг друга на зарядке. Якобы Тим Тимура задел рукой, делая упражнение. Потом едва не сцепились в умывальнике. Кто-то из них якобы взял чей-то зубной порошок. Или полотенце. Или еще какую-то фигню.

— Козел! — злобно прошипел один.

— Сам козел! — не остался в долгу второй.

— Слышьте, пацаны! — пресек я экскурсию на зооферму. — Вы достали уже! «Бу-бу-бу»… «Ты козел, нет, ты козел!» Вчера сцепились перед отбоем, сегодня вторую серию устроили… На зарядке чуть не подрались. Идите на улицу рогами меряться!

Близнецы, не смея ослушаться, замолкли и начали ожесточенно чистить зубы. Только время от времени кидали друг на друга испепеляющие и совершенно одинаковые взгляды.

Третья часть противостояния началась на завтраке. Один из Белкиных якобы занял слишком много места за столом.

— Че ты локти расставил? — хмуро пихнул брата локтем Тимур. — Подвинься! Че, самый широкий?

— А ты это место купил, что ли? — так же хмуро бросил ему в ответ второй близнец. — У нас в стране все общее! Вот когда ордер на свою квартиру получишь, тогда и будешь командовать!

— Заткнись!

— Сам заткнись!

— Урод!

— Сам урод!

Пришлось вмешаться.

— Оба заткнитесь! — предложил я Белкиным беспроигрышный вариант, пихнув ногой под столом, и довольно ощутимо, то одного, то второго.

Близнецы злобно зыркнули. Сначала на меня, потом друг на друга. Но спорить не посмели.

Тим с Тимуром и раньше постоянно цапались. Дня не проходило, чтобы один из них не назвал другого «бакланом» или «удодом». Но все это было для хохмы и совершенно никого не беспокоило. Напротив, даже забавляло и поднимало настроение.

Белкины всегда стояли друг за друга горой и прикрывали друг дружку, как могли. А когда Тим в прошлом году заболел ветрянкой, Тимур потом целый месяц усердно подтягивал отставшего по разным предметам брата. Даже от увала пару раз отказался, чтобы вместе с Тимошкой повторить в училище тангенсы-котангенсы и помочь написать сочинение для Красовской.

Но в этот раз все было совсем по-другому.

Братья поссорились по-настоящему.

Остальные пацаны это вроде бы поняли и не вмешивались. Сочли, что оба — уже достаточно взрослые люди и разберутся сами. Даже Димка Зубов уже напрочь забыл про свои подколы. Впрочем, ему было не до этого. Выглядел приятель не то чтобы очень. Даже очень не очень.

— Башка трещит… — простонал он уже в который раз. — Елки-палки… Да что б я еще раз…

— Сон алкоголика краток и тревожен… — я не удержался, чтобы не поддеть приятеля. И шепнул: — Чем закусывали-то, Димон?

— Сушками… — простонал Димка. — А они такие невкусные… и засохшие… Я чуть зуб не сломал.

Близнецы, само собой, услышали наш разговор. Если не весь, то обрывки. Даже несмотря на то, что я говорил шепотом. Но никак не отреагировали. Молча ковыряли кашу в тарелках и время от времени жгли друг друга испепеляющими взглядами.

И это было даже немного грустно. Еще вчера, услышав про приключения товарища, Тимошка тут же вскинулся бы и начал закидывать Димку вопросами: «А когда?», «А где?», «А с кем?»… И тут же на ходу выдумал бы историю, как он с друзьями летом на каникулах выдул аж пять литров домашнего самогона и был, как огурчик… И даже голова у него якобы не болела, не то что у слабака Димки.

Но сегодня все было по-другому. Тим даже ухом не повел. Ему происходящее вокруг было совершенно не интересно. И Тимуру, в общем-то, тоже.

Эффект от моего пинка за завтраком был недолгим. Бои на локтях продолжились и на уроках.

Во-первых, каждый близнец словил по замечанию от географички.

А во-вторых, Тимошка, не выучивший параграф по физике, получил жирного такого «лебедя» в журнал и от огорчения чуть не проломил кулаком парту, выбив себе палец. Палец я ему тут же вправил, и даже в медпункт идти не пришлось. Но пыл юноши это не охладило.

А на строевой, которой нас мучали от обеда и до забора, так и вовсе то один, то другой близнец сбивал шаг. Будто нарочно. Тимур так и вовсе чуть не получил заслуженную затрещину от Кира, которого раза три ненароком пнул ногой, когда мы «тренировали коробку».

— Задрал ты! — обернувшись, буркнул Кир. — Еще раз — и в глаз!

Ситуация накалялась. Надо было действовать. А то, чего доброго, наши двое из ларца снова совочек не поделят в песочнице… И тогда быть беде!

Вечером я вызвал близнецов на разговор.

— В чем дело? — спросил я, когда мы с Белкиными оказались втроем в умывальнике.

Глава 12

Близнецы молчали, засунув руки в карманы. Я был готов поспорить, что каждый из них показывал второму невидимую дулю.

— Считаю до трех! — начал я, сурово глядя на обоих. — Два, как обычно, пропускаю. Из-за чего у вас сыр-бор вышел, «ТТ-шки»? Раз…

— Он урод! — выпалил вдруг Тимошка.

И злобно покосился на брата.

Что ж, ничего новенького.

— Урода в зеркале увидишь! — вновь не остался в долгу второй близнец.

И это мы уже слышали.

Ясно. «Дебил — сам дебил!» Никакого конструктива. Никакой конкретики. Только поверхностные характеристики оппонента, никак не отражающие сути конфликта. Объективности — никакой.

М-да… Видать, про «взрослых людей» говорить еще рано.

— Значит, так, пацаны… — медленно начал я, глядя по очереди то на одного близнеца, то на другого. — Мне абсолютно фиолетово, какая кошка между вами пробежала. Не хотите говорить — не надо. Дело ваше. У меня и без ваших закидонов голова кругом. Но хочу предупредить, причем вас обоих сразу: решайте свои конфликты между собой. И так, чтобы не страдали ни ваши морды, ни ваша успеваемость, ни мебель в училище… Андерстенд?

Белкины молчали.

— Ну? — я начал терять терпение. — Языки проглотили?

— Угу! — пробурчал Тим, глядя на свой еще недавно выбитый палец. — Понял.

— Первый есть! — довольно кивнул я. — Дальше!

— Понял! — отозвался второй близнец, все так же держа руки в карманах.

Но все же не удержался от того, чтобы в который уже раз злобно зыркнуть на некогда лучшего друга.

— Второй есть! — подытожил я свою пламенную речь. — А теперь: бегом на «сампо»! И чтобы никакой дележки парты! Кру-у-гом!

Белкины испарились. А я, оставшись в умывальнике один, достал из кармана расческу, намочил ее и, быстренько соорудив на голове что-то приличное, придирчиво осмотрел себя в зеркало. После побрызгался одеколоном и, красивый и нарядный, зашагал на КПП.

Там меня уже ждали.

— Что, уже совсем поправилась?

Я с удовольствием глядел в ясные и бездонные глаза своей подружки. Как и тогда, когда впервые увидел Настю на катке в парке Горького.

— Угу! — Настя весело тряхнула головой и засмеялась. — Здорова, как корова! Так доктор сказал! Ну, ты помнишь его! Мы его еще в «Склифе» видели. Когда Маринку туда возили с ее подружкой…

— А! — дошло до меня. — Как же, как же! Помню! Они еще с твоим папой друзья…

— Угу! — подтвердила Настя. — Представляешь, он меня прямо из заточения вызволил! Меня же мама с папой даже гулять не пускали! А он пришел и говорит: «С чего это тут у вас в темнице царевна тужит? Пусть каждый день хотя бы по часу гуляет! Так быстрее поправится!». А еще через пару дней и вовсе сказал, что все, поправилась. Пахать на мне можно! Так что я теперь снова свободный белый человек и могу передвигаться без конвоя!

Отличные новости! Просто замечательные!

— И на тренировки ходишь? — спросил я.

Ну все, одна проблема позади. Выздоровела моя красавица.

Но Настя вдруг нахмурилась.

— Пока еще нет… — наморщив прелестный лобик, сказала моя спортсменка-чемпионка. — Пару недель еще у меня освобождение. И от физкультуры в школе, и от тренировок…

Я не стал говорить Насте обыденные вещи, вроде: «Ой, да ладно! Нагонишь! Наверстаешь! Нашла о чем переживать!». За время знакомства с ней я уже примерно понял, что такое профессиональный спорт, и хорошо понимал, что это — жесткий, равнодушный и беспощадный мир. Такой была обратная сторона медали. Так жили все пацаны и девчонки, решившие связать свою жизнь с фигурным катанием. Жесткие изнуряющие тренировки, нередкие травмы, всяческие ограничения, режим…

А еще — вечное соперничество. Уже завтра лучшая подружка может стать конкуренткой, отнявшей надежду на первое место. Отстала хоть немножко — тебя заменят другой. Руководству неважно, что у тебя — сотрясение, перелом или кома. Нужна та, кто достойно откатает программу. Не успела — извини.

И моя девушка это хорошо понимала.

— Они сейчас Леську тянут наверх… — вздохнула Настя. А потом, помолчав, улыбнулась и, стрельнув глазками, сказала: — Она способная, талантливая! Ну и пусть! Жизнь на этом не заканчивается! Я все равно своего не упущу! Вот увидишь, поеду за границу!

— А то! — с готовностью подтвердил я. — Конечно, поедешь! Как же иначе!

Мы с моей девушкой, держась за руки, стояли на КПП. Сегодня нам была лафа — дежурным по училищу ходил не ненавистный всем майор Ланской, а вполне себе адекватный майор Шаталов. Минут пятнадцать до начала «сампо» у нас точно было. И я наслаждался каждой секундой…

Последний, в отличие от Ланского, не исходил на коричневую субстанцию, когда видел, что мальчики и девочки нежничают друг с другом. Относился с пониманием к тому, что девчонки толпами стояли у КПП в ожидании, пока их красавцев отправят в увал. Дело молодое и вполне естественное.

В конце концов, как офицеру нести службу в далеком-далеком гарнизоне, когда его дома не ждет верная жена? А жену сначала найти надо… А это дело, само собой, не одного дня.

Но и мне, и Насте, разумеется, приходилось держать себя в руках… Мы все же в училище, а не дома…

А так не хочется…

Затискать бы Настю как следует! Взять ее в охапку, склониться и слиться в долгом-долгом поцелуе… Да и она, кажется, не против!

Но нельзя! Вон уже мамашка какая-то с термосом в руках на нас осуждающе зыркает. Принесла небось своему «перваку» горяченького супчика. А то оголодает, бедный, совсем. Чай, у нас тут не кормят вовсе. В черном теле держат…

Да и Захар Матвеев из другого взвода, который на КПП сегодня дежурит, тоже нет-нет, да и кинет на нас с Настей взгляд… Правда, в отличие от незнакомой мне мамаши, Матвеев смотрел на наши нежничанья с завистью… Не обзавелся, видать, еще дамой сердца.

— Сашенька! — воскликнула вдруг женщина, увидев в холле тщедушную фигурку в форме. — Сашенька!

И, кинувшись к суворовцу, облапила его и без всякого стеснения начала тискать.

Мы с Настей недоуменно переглянулись.

— Ма-ам! Мам! — откуда-то из глубины родительских объятий восклицал первокурсник. — Мам! Да отпусти же!

Наконец юркому «перваку» удалось вырваться из цепких маминых рук. Он был весь красный от смущения. Уши просто пылали! Да и лицо по цвету уже почти сравнялось с малиновым вареньем, двадцать банок которого успешно закатала моя бабуля. Может, оно и к лучшему: на фоне малиновых щек суворовца не так были заметны следы маминой ярко-красной помады.

— Да что такого? Что такого то? — не терпящим возражений тоном сказала мама и снова облапила первокурсника. Тот не успел увернуться и снова исчез под необъятными телесами маменьки. — Что, мать родного сына обнять не может? Пойдем, сыночек, пойдем! Я тебе тут супчика наварила. Покушаешь. Одна кожа да кости остались! А еще у меня тут огурчики, помидорчики… А еще бабуля тебе шарлотку сделала! Твою любимую!

Охая и ахая, родительница отпустила наконец сыночка и начала доставать из хозяйственной сумки провизию. Супчик, салатик, целая шарлотка… Ничего себе! Да тут целый человек пять минимум можно накормить! В одну секунду на подоконнике была уже целая скатерть-самобранка.

— Мам! — попытался было робко протестовать юный дистрофик. — Мам! Где ты кости видишь? Нас очень хорошо кормят! Да и не съем я столько! Ну куда я все потащу? У нас сейчас самоподготовка! Мне бежать надо!

Но мама не принимала никаких возражений.

— Ешь! — категорически сказала она. — Ешь, говорю! Бежать ему надо! А есть, значит, не надо?

Я уж было подумал, что она сейчас добавит: «Пока все не съешь, из-за стола не выйдешь!»

Суворовец кинул на меня смущенный взгляд и покраснел еще больше.

— Пойдем! — потянул я Настю за руку. — Отойдем в сторонку. Не будем смущать. Пусть мать с сыном пообщаются.

— Пойдем! — покладисто согласилась девушка.

— Здравствуйте! — раздался вдруг мелодичный голос.

Мы обернулись.

А вот и еще один посетитель. Точнее, посетительница.

На КПП нарисовалось некое воздушное создание. Рослая, эффектная девица лет шестнадцати. В симпатичном голубом плаще, беретике и сапожках. Девица направилась прямиком к дежурному.

Скучающий Матвеев мигом подскочил, пригладил волосы и услужливо спросил:

— Вам кого?

Создание взмахнуло полуметровыми ресницами.

— Белкина… Второй курс.

— Кого? — поспешил уточнить дежурный, сканируя взглядом прехорошенькую фигурку девочки.

— Белкина же… — надув губки, протянула девица.

— Я понял, что Белкина! — терпеливо продолжал Матвеев, не отрываясь от аппетитной фигурки в плаще. — Кого именно? Их у нас двое!

— А! — звонко рассмеялась девица. — Точно! Мне Тимура!

— Брат Ваш? Или как? — бдительно уточнил дежурный.

Девица снова недовольно надула губки.

— Какая разница? Или как! Я позвать попросила!

Матвеев скуксился.

— Хорошо… — кисло отозвался он. — Погодите минутку. Сейчас…

Я сразу допер, что девица в плащике дежурному приглянулась. Но Захар был парнем сообразительным. Мигом понял, что ему сюда дорожка заказана.

И я, кажется, понял. Только другое.

Наконец-то до меня дошло, почему между некогда неразлучными братьями пробежала кошка. Эта хорошенькая кошечка в беретике, плаще и сапожках сейчас стояла на КПП. И на нее, кажется, уже положил глаз наш дежурный.

В этот раз даже не потребовалась моя ментовская чуйка, выработавшаяся за долгие годы работы в органах. И как это я раньше не догадался?

«Cherchez la femme», как сказал бы наш местный полиглот Илюха «Бондарь».

— Андрюх! — окликнул меня Матвеев, потерявший интерес к девице. — Эй, Андрюх! Позови вашего Белкина, будь другом! Тимур который только, не перепутай!

— Ладно! — со вздохом согласился я. — Сделаю.

Ясен пень, не перепутаю. Чай, не первый год в училище. Это поначалу я путал этих совершенно одинаковых двоих из ларца. Впрочем, как и все.

И братья, само собой, не упускали возможности пошутить.

— Тим! — обращался к Тимошке Миха. — Можешь свой одеколон одолжить на увал? Мне чуть-чуть. А то мой кончился.

— Я не Тим! — нарочито возмущенно отвечал Тимошка. — Я Тимур!

— Ну Тимур… — велся простодушный Миха. — Дай, а? Не жадничай…

— Я пошутил! — довольно лыбился Тимошка. — Я Тим… Возьми у Тимура в тумбочке…

Я поглядел на часы. Вот-вот — и начнется «сампо»! А еще надо этого чудика на свиданку успеть вызвать!

— Настеночка! — я напоследок еще раз нежно сжал руки девушки. — Я побег! У меня «сампо»! И еще… слушай, тут такое дело…

А вот тут мне моя ментовская чуйка, кажется, очень даже пригодится.

Я осторожно вытащил свою руку из Настиных ладошек и, покопавшись в карманах, выудил оттуда мятый клочок бумаги. На нем простым карандашом были накарябан адрес.

Адрес, где жила моя девушка. Тот же дом. Только квартира другая.

Эту бумажку я подобрал у стадиона. Сразу после того, как «щипач»-неумеха, хотевший тиснуть дедовские часы у ротозея Витьки Дорохина, скрылся в толпе. Бумажка эта выпала у «щипачка» из кармана.

И я, имеющий привычку подбирать все, даже незначительные, на первый взгляд, улики, подобрал ее. Скорее, машинально, на автомате. Просто потому что так привык. Часто так бывало. Увидишь на осмотре места происшествия какую-то мелочь, вроде стержня от шариковой ручки или листка из блокнота. А она потом — раз! И пригождается!

И что-то мне подсказывало, что я не зря спрятал у себя этот листочек.

— Настюш! — я показал листок девушке. — Скажи: ты знаешь эту квартиру?

Красавица взяла у меня из рук обрывок бумажки и, недоуменно вскинув брови, уставилась на нее.

— Ого! А откуда это у тебя?

— Значит, знаешь? — я, не ответив на ее вопрос, уже задал следующий.

Теперь я уже точно был уверен, что все сделал правильно.

— Да, да…! — рассеянно вертя в руках бумажку, сказала Настя. — Это ж соседки нашей квартира! Ну, я тебе про нее рассказывала! Она еще моржеванием занимается! Помнишь, родоки к ней уходили? Когда мы с тобой вдвоем остались!

Я улыбнулся.

Конечно, помню! Еще на самой заре наших отношений родители Насти, люди крайне деликатные, дали нам с девушкой возможность побыть чуток наедине и всей компанией отправились к соседке.

Отличные у нее оказались родоки! Понимающие…

— Настек! — попросил я девушку. — Слушай, ты знаешь что? Спроси-ка у соседки своей: не теряла ли она свою сумку где? И вот еще что: пусть замки поменяет!

Вернувшись в расположение, я понял, что мое внушение в умывальнике не прошло даром. Тим с Тимуром, на удивление, даже разговаривали. И довольно вежливо.

Даже преувеличенно вежливо.

— Тимофей! — обратился к брату Тимур. — Приберись, пожалуйста, на своей полке в тумбочке.

— Хорошо, Тимур! — с готовностью отозвался брат. — У меня к тебе встречная просьба: пожалуйста, не запихивай свои шлепанцы мне под кровать!

— Принято к сведению! — с достоинством, точно английский лорд, только коротко стриженный, кивнул Тимур и, взяв тетради, собрался было идти на «сампо».

— Белкин! — тихонько позвал я его. — Пойди-ка сюда!

Я подождал, пока близнец подойдет, и шепнул так, чтобы Тимошка не слышал:

— На КПП дуй! Только недолго! У тебя пара минут!

Тимур мигом все понял и, просияв, как начищенный самовар, исчез. Я успел заметить только, как Тимошка проводил его взглядом. И читалась в этом взгляде отнюдь не доброжелательность.

Прошло еще несколько дней.

Ситуация с близнецами так и не разрешилась. Они все так же общались друг с другом подчеркнуто вежливо. Без явных стычек. И от этого было еще хуже. И не только братьям. Всем. Напряжение, тяжелое, липкое, будто висело в воздухе уже несколько дней.

— Тимофей! — как-то окликнул второй Белкин брата. — Ты у меня брал конспект по тактике. Будь любезен положить на место.

— Хорошо, Тимур! — глухо откликнулся брат. — Только бриться закончу.

Наконец самый впечатлительный из нас — Димка Зубов — не выдержал.

— Да вы бы уж подрались хоть! — заорал он. — И то было бы лучше!

— Вот именно! — подал голос Миха, который уже закончил с мыльно-рыльными процедурами и придирчиво рассматривал в зеркале свой прыщ на подбородке. — А то устроили тут светский раут! «Тимофей, пожалуйста!», «Тимур, спасибо!». Тьфу! Слушать тошно!

— Зачем нам драться? — пожал тощими плечами Тимошка.

Он по привычке сказал: «нам», а не «мне»…

Кир, молча наблюдающий за этой сценой, закатил глаза, перекинул полотенце через плечо и зашагал к выходу. Он считал ниже своего достоинства опускаться до разборок «мелких», как он втихаря называл Белкиных. Наш «Лобачевский» был всего на несколько месяцев старше близнецов, но почему-то считал их шебутными и неразумными детьми. Кем-то вроде младших братьев.

И не без оснований, надо сказать.

В увал я попал только через две недели.

Мне, одному из немногих, повезло. Сегодня из «вольных» были только я, Колян Антонов и братья Белкины, которые все еще были в ссоре. Остальных не пустили. Кто «залетел», а кому просто выпало нести службу в родных стенах: стоять на «тумбочке», чистить картофан на кухне, ну и тому подобное.

Прошла уже добрая половина осени, и на улице было довольно ветрено и зябко, хоть и солнечно. А еще моросил небольшой дождь.

— Бр-р, пацаны! — стоя на крыльце, поежился Тимур. — Холодрыга какая! Я б не отказался, если бы нас прямо завтра на зимнюю форму перевели! А то на зарядке можно дуба дать! Даром что бегаешь!

— Ничего! — хохотнул Колян и хлопнул близнеца по плечу. — Сейчас согреешься!

Антонов подбородком указал куда-то вдаль.

Тимур посмотрел в заданном Коляном направлении и просиял.

Из-за угла, негромко цокая каблучками, спешно вырулила знакомая мне уже по КПП фигурка. Только уже не в плащике, а в добротном осеннем пальто. С зонтиком. И в том же беретике и сапожках.

— Маша! Привет! — ринулся к ней Тимур, чуть не запнувшись на крыльце.

— Привет! — радостно поздоровалась девчушка. Привстала на цыпочки и чмокнула пацана в щеку.

Я заметил, как Тимошка, видевший это, сжал губы в ниточку и отвернулся. Лицо его выражало крайнее отвращение. Точно парня сейчас стошнит. Прямо на крыльцо.

— О! — увидев второго близнеца, по-свойски воскликнула Маша. И поприветствовала его, как старого знакомого: — Тимонтий, привет! А я тебя и не заметила сначала! Подумала, что тебя не пустили!

И она взяла разомлевшего от счастья Тимура за руку.

— Считай, что не пустили! — просканировав сцепленные ладони влюбленных испепеляющим взглядом, прошипел вдруг Тимошка. — Для тебя меня не пустили! И для этого утырка тоже! И никакой я тебе не «Тимонтий»! Поняла? Тим я! Пошли вы оба!

Глава 13

Пацаны, уже собравшиеся было расходиться, замерли.

Колян аж присвистнул от удивления. Забыл о том, что еще секунду назад хотел лететь на свиданку, и встал, как вкопанный. Да и я, признаться, был в шоке.

Девчушка недоуменно захлопала глазами. Молча переводила взгляд с одного близнеца на другого и все так же крепко держала Тимура за руку. Взгляд Тимошки по-прежнему не отрывался от их сцепленных ладоней.

Тимур, услышав, что его девушку оскорбили, побледнел.

— Слышь! — процедил он. — После поговорим! Дома!

— Ага, щас! — растянул губы в неестественной улыбке Тимошка. — Держи карман шире! Я домой сегодня и не собирался. Не буду мешать влюбленным. Кровать в вашем полном распоряжении! Совет да любовь!

Маша покраснела и отвернулась. Даже руку Тимура выпустила.

— Хорош! — оборвал я Тимошку. — За базаром следи!

А Колян, глядя на зарвавшегося близнеца, выразительно постучал себя пальцем по лбу. «Думай, мол, что говоришь».

Мы, пацаны, ханжами, естественно, не были. До современных подростков в плане знаний про «это» нам, конечно, было далеко. Ну, всем, кроме меня, который уже успел побывать в будущем. Но кое-что мы, конечно знали в этом возрасте. Про пестики там, тычинки и прочее…

Однако даже промеж собой пацаны почти никогда не допускали скабрезностей. И я строго за этим следил, переняв традицию от нашего бывшего вице-сержанта Егора Папина. Пошлость у нас не поощрялась.

Так, обтекаемо, образно, без называния имен, юные ловеласы любили иногда прихвастнуть: «Вот, у меня в лагере, с пионервожатой было…». Но все понимали, что «с вожатой» было у каждого, Правда, с маленькой оговорочкой: во сне. Ну не поверю, чтобы какая-нибудь двадцатидвухлетняя Мила или Люба засыпали, мечтая: «Ух, какой! Прыщавый, сутулый, картавит!».

И уж тем более мы никогда не трепались о подробностях свиданий со своими девушками. А уж чтобы девчонке такое сказать… Да еще при пацанах…

Занесло куда-то не туда нашего Тимошку. Впервые на моей памяти он нахамил девчонке.

Этот шебутной и ни на секунду не умолкающий пацаненок с шилом в одном месте обожал подкалывать всех и вся. И Димку Зубова за то, что тот периодически возвращался с КПП с помадой на шее, и Кирюху Лобанова за то, что он — «знайка», и, само собой, брата. Когда они еще нормально общались, без этого вымученного и натянуто-вежливого: «Спасибо, Тимур!» — «Пожалуйста, Тимофей!».

Однако это касалось исключительно нас, «мужиков». Стоило перед Белкиным оказаться какому-нибудь фигуристому кудрявому созданию, как Тимошка мигом из говорливого непоседы превращался в камень-светофор. При реальной встрече с какой-нибудь девочкой близнец всенепременно краснел, потом зеленел, бледнел и не мог из себя выдавить ни слова.

В рассказы Тимошки о том, как он в Ялте летом закадрил самую симпатичную девчонку на пляже, само собой, никто не верил. Все знали, что ни в какой Ялте братья не были, а послушно рыли туалет у бабушки на даче.

Ступор с Белкиным случился и в буфете училища, больше года назад, когда мы, оголодавшие после уроков и строевой, возжелали закинуть в топку юного растущего организма по паре коржиков. А лучше по три.

В буфете нас ожидал сюрприз. Хороший такой сюрприз. Большеглазый и миловидный. Вместо полной и хмурой тети Клавы за стойкой обнаружилась вполне себе худенькая и симпатичная Леночка.

— Слушаю! — вежливо, с достоинством сказала новоиспеченная сотрудница училища. — Что будешь?

А дальше была картина маслом. Тимошка, точно рыба, выброшенная на берег, открывал и закрывал рот, не в силах вымолвить ни слова.

И если б не я, Белкина, наверное, пришлось везти в тот день в больницу с коржиковой недостаточностью и инфарктом миокарда.

— Здравствуйте! Коржик ему дайте, пожалуйста! А лучше два! — приведя суворовца в чувство легким тычком в спину, сказал я. — А то он так устал на строевой, того и гляди, от голода на пол рухнет. И мне тоже два.

Тимошка, стоящий с открытым ртом, сглотнул, поменял цвет лица с малинового на зеленый и кивнул. Молча рассчитался, взял свои компот и два коржика и на ватных ногах пошел к столику. А вот Игорек Лапин, который в тот день тоже увидел Леночку впервые, оказался порасторопнее и мигом, без объявления любви, перешел к наступлению… И одержал победу на любовно-коржиковом фронте!

Что же сегодня-то произошло? С чего Тимошка вдруг не только на Тимура, но и на Машу накинулся? Ревность ревностью, но это уже за гранью!

Я поглядел на Тимура. Еще секунда — и оскорбленный рыцарь бросится защищать поруганную честь дамы сердца.

Я шагнул вперед, загораживая собой дурня Тимошку. Мы с ним после поговорим. А сейчас надо сделать так, чтобы он не лишился пары зубов, даже толком не побывав в увольнении.

Однако растаскивать дерущихся мне в этот раз не пришлось. Едва я приготовился нейтрализовать нападение Тимура, как дверь училища открылась, и на крыльцо вышел наш взводный — майор Курский.

— А вы чего тут столпились? — удивленно попенял он нам. — Обычно вас в это время уже и след простыл!

Цепкий взгляд майора тут же выхватил из кучки сгрудившихся суворовцев Тимошку, который все так же сверлил взглядом неразлучную парочку — Тимура с Машей.

— Белкин! — обратился Курский к Тимошке. — Что происходит? Вы себя хорошо чувствуете?

Тимошка будто его не слышал.

— Белкин! — чуть громче сказал майор. — Я к Вам обращаюсь!

Пришлось снова ощутимо пихнуть близнеца в спину. Как и тогда, в буфете.

Близнец встрепенулся.

— Да! — неожиданно сиплым голосом воскликнул он и с явным усилием наконец оторвал свой взгляд от влюбленной парочки. — Да, товарищ майор! Все хорошо!

— Тогда нечего тут стены подпирать! — посоветовал нам всем майор. — Шагайте. Уже пробку на выходе создали. — И добавил прописную истину: — Увал не резиновый. Это я вам, как бывший суворовец, говорю…

И ведь не возразишь!

Курский, еще раз окинув нас взглядом, зашагал к метро.

И нам пора бы уже шевелить булками. Мне — особенно. Сегодня у меня еще куча дел! Экскурсия в прошлое… Или в настоящее? Фиг его разберет. Очень важное, в общем, дельце…

— Расходимся! — скомандовал я.

Пробка, которую мы с пацанами невольно создали при входе в училище, рассосалась. Тимур, снова взяв за руку Машу, поспешил покинуть место несостоявшейся дуэли. На прощание он смерил брата и по совместительству бывшего лучшего друга испепеляющим взглядом. Весь его взгляд говорил: «Я тебя, как вернусь, обязательно закопаю!».

Остальные тоже разошлись.

Тимошка постоял секунду, глядя вслед удаляющейся парочке. А потом заметил знакомого.

— Сеня! — окликнул он парня из четвертого взвода. — Эй! Королев! Стой, говорю! Айда вместе в кино!

Сеня остановился, обернулся и развел руками.

— Тимыч, извини! Я сегодня уже со своей договорился! Бегу, опаздываю! В другой раз как-нибудь!

И живо почесал дальше.

Королев, сам того не подозревая, нанес Тимошке удар ниже пояса. И у него, значит, дама сердца есть…

Близнец постоял еще немного, а потом махнул рукой и хотел было раствориться в толпе «вольных» суворовцев, спешащих к станции метро «Бабушкинская». Но я ухватил его за рукав формы.

— Погодь, киноман! Притормози. Разговор есть!

Тимошка неохотно остановился.

— Так значит, вы с этой Машей сызмальства знакомы? — уточнил я.

Мы с Тимошкой притулились в пирожковой недалеко от метро и уплетали за обе щеки «тошнотики» — пирожки с ливером. А запивали все это дело, само собой, не лавандовым рафом, который сейчас популярен у зумеров, а тем самым обжигающим чаем «со слоном» из граненых стаканов.

— Угу! — хмуро подтвердил Тимошка, болтая ложкой в стакане с чаем. — Считай, с роддома. Мамы наши в одном техникуме учились. В общаге вместе жили. С Машкой мы в ясли еще ходили, потом в сад… И в школу. Воробья хоронили за гаражами в первом классе… Предательница!

Близнец снова побелел от злости. И отнюдь не потому, что расстраивался из-за безвременной кончины воробья. Так яростно ложкой болтанул, что чуть полстакана не вылил. Пришлось чуток отодвинуться.

— Хорош истерить! — осадил его я и придирчиво осмотрел мундир. — А то меня заляпаешь!

— Я случайно! — Тимошка вытер стол треугольничком салфетки.

Теперь мне все стало понятно. История была стара, как мир.

Маша, которую я недавно видел на КПП, была знакома с близнецами Белкиными с самого рождения. Жили они в одном подъезде, только на разных этажах. Белкины на четвертом, Маша — на пятом. Юная красавица была всего на две недели моложе братьев. Даже мамы их вышли замуж практически одновременно — за парней с фабрики, на которой вместе работали.

И близнецов, и Машу и постигла участь большинства советских детей шестидесятых, чьи мамы еще и не слыхивали о трехлетнем декрете — ясли. И садик. И школа. И всюду Маша и Белкины были вместе. Никто вокруг не понимал, зачем серьезной и не по годам взрослой отличнице Маше эти двое шебутных шалопаев с шилом в одном месте, чьих родителей вызывают в школу чуть ли не ежедневно.

А Маше нравилось проводить время с Белкиными. С ними всегда было весело и интересно. Девчонка послушно давала пацанам списывать домашку, а те, в свою очередь, защищали ее от дворовых и школьных хулиганов. Все вокруг знали: Воропаеву лучше не трогать. А то эти «одинаковые» могут так вдвоем навалять, что мало не покажется.

Знал это даже оторва и двоечник Осин по прозвищу «Пасечник». Точнее, хорошо знала его задница. Как-то раз Осин, обиделся на то, что отличница Маша не дала списать ему алгебру. Фантазией он не блистал, а посему, как обладатель всего одной извилины, просто решил подложить девчонке на стул кнопку.

Маша в тот день вошла в класс, уткнувшись по своему обыкновению в какую-то толстенную книжку. Плюхнулась на стул, не глядя, а уже через секунду взвизгнула и вскочила с места под дебильный ржач «Пасечника» и двух его подпевал.

А всего через час хулиган уже умывался слезами в школьном сортире. Близнецы мигом раздобыли где-то целый коробок кнопок и, рассыпав их на стуле, дружно усадили туда Осина со всего размаху. С тех пор и «Пасечник», и остальные предпочитали обходить Машу стороной. Боялись за свои полушария.

Родители Маши не были против дружбы дочери с Белкиными. Даже несмотря на шебутной нрав последних. Знали, что эти двое никогда не дадут их дочь в обиду. Начиная с шестидесятых, не было ни одного Нового Года, которые семьи Белкиных и Воропаевых провели бы порознь. Они вместе ездили отдыхать на турбазу, отдыхали дикарями и забегали друг к дружке в гости просто так.

А потом… а потом мальчики-девочки, как водится, выросли. И недавно, вернувшись летом с дачи, близнецы вдруг поняли: перед ними не веселая и беззаботная подружка детства, а красавица, чье сердце надо завоевывать. И дело даже не в том, что Маша за лето как-то сильно внешне изменилась. Она осталась такой же, какой и была. Просто в один момент братья посмотрели на нее другими глазами.

Это стало ясно довольно скоро.

Одним летним вечером Тимур куда-то намылился. Встал у треснутого зеркала в их комнате и, намешав сахар в стакане с водой, начал укладывать волосы расческой.

— Куда прешься? — поинтересовался Тимошка, который валялся на своей кровати, лениво листая журнал «Юный техник».

— Да так… — обтекаемо ответил Тимур. — Дела кое-какие есть…

— Что за дела? — бдительно поинтересовался Тимошка.

— Да так… — Тимур не спешил вносить конкретику. — Ладно, я пошел.

Поначалу Тимошка особо не обратил внимания на скрытность брата. Ушел и ушел. В конце концов, они хоть и братья, но не сиамские же близнецы, чтобы всюду вместе ходить… Тимошка, оставшись один, полистал вяло журнальчик, покрутил калейдоскоп… А потом, набив ручку жеваной бумагой, стал играть в самодельные дартсы — плеваться в вырезанную из бумаги и приклеенную изолентой мишень на стене.

Красота! Можно наслаждаться последними деньками на «воле».

Ни тебе нарядов, ни заученных рапортов, ни строевой… А до возвращения в училище еще целых две недели! И от грядковой повинности освободили! Бабушка, сорвав спину во время работы в парнике, поняла наконец, что здоровье важнее, чем сотня закатанных банок, и разрешила братьям вернуться в город пораньше.

«Что за дела», стало ясно тем же вечером, когда в комнату заглянула мама, на ходу вытирающая руки фартуком.

— Не всю стену заплевал еще, Тимошка? — хмуро поинтересовалась она. И протянула сыну авоську. — На, в магазин хоть сходи. Я драники делать собралась на ужин, а картошки кот наплакал. Три штуки всего осталось.

Тимошка неохотно слез с кровати и нашарил шлепанцы. А всего через пару минут, выбежав во двор с авоськой в одной руке и мятой трешкой, выданной мамой, в другой, он нос к носу столкнулся с Тимуром и Машей, которые мило ворковали у подъезда.

— Во дела! — потер он затылок. — Машка, привет! А вы чего, с Тимуром гулять намылились? А меня чего не позвали?

— Привет, Тимонтий! — весело поздоровалась со вторым близнецом Маша и махнула сумочкой. Она по старой детсадовской привычке звала его «Тимонтием». Так Тимошку когда-то прозвала нянечка в садике, а остальные подхватили. Так и прилипло. — Так я же вас обоих звала прошвырнуться! А Тимур сказал, что у тебя живот болит…

Тем же вечером у братьев состоялся прямой и малоприятный разговор. Скрывать друг от друга внезапно возникшую влюбленность к подруге детства было бессмысленно. Настало время решать вопросы.

— Значит, она тебе нравится… — хмуро констатировал Тимошка, сидя на кровати по-турецки. — А чего раньше-то молчал? Тоже мне, брат называется. «Живот болит»… Опозорил меня при девчонке!

— Не знаю, — тоже хмуро сказал Тимур, застигнутый врасплох. — А чего говорить? «Прости, брат, но я теперь хочу с Машкой не просто дружить…» Бредятина же?

— Бредятина… — согласился Тимошка, ковыряя болячку на коленке. — Зато честная. Лучше, чем брехня про ягоды. М-да… дела! Во Машка дает! Никогда бы не подумал! А мы ведь с ней пожениться собирались…

— И что? Вспомнила бабушка, как девочкой была… — перебил воспоминания близнец. — Вам тогда по сколько было, Тим? Лет по пять?

— Ну и что? — пожал плечами Тимошка. — Какая разница? Хоть три! Зато я, в отличие от тебя, с ней целовался… Пусть и в пять лет!

— Мои поздравления… — неохотно отозвался Тимур. Разговор явно не доставлял ему удовольствия. — Я в душ!

— Погоди, Тимур! — остановил брата Тимошка. — Ну… Ну давай, чтобы не ссориться, скинемся на «камень, ножницы, бумага»? А? Кто победит, того Машка и будет!

А что? Вариант.

Однако Тимур не спешил принимать участие в игре.

— Сдурел, что ль? — отмел он мигом предложение брата: — «Камень, ножницы, бумага»… До сих пор детство в одном месте играет. Не буду я скидываться. — И ответил уже из коридора: — Человек — не вещь. Она сама выберет, кого любит.

С того дня и образовался любовный треугольник.

Поначалу братья не ссорились. Тимошка вроде бы и сам не понимал, нравится ему Маша или нет. Он вообще мало что понимал в этой жизни. Ясно ему было только одно: он не хотел терять дружбу ни с подругой детства, ни с братом.

Да и Машка вроде бы пока еще не воспринимала Тимура как своего парня. Общалась с ним, как с давним приятелем. Могла и сама «прошвырнуться» пригласить. И его, и Тима. Теперь, правда, гораздо реже — началась казарменная жизнь со всеми ее прелестями.

Но несколько недель назад все поменялось.

Братья собрались в заслуженный увал.

— Давай в кино сходим! — предложил Тимошка, когда они, вернувшись домой, вдоволь налопались маминых тефтелек и сидели, развалившись на узком кухонном диванчике. Больше дома никого не было. — Уф-ф! Я обожрался. Тимур, ты идешь?

— Я? — рассеянно отозвался брат. — Слушай, Тим… Я, наверное, пас… Поваляюсь-ка сегодня дома. Если хочешь, иди один… В училище встретимся!

— С чего-то баня вдруг упала? — изумился Тимошка. — Тебя же обычно хлебом не корми — дай только киношку зазырить!

— Да говорю же! — кисло ответил братец, отвернувшись. — На строевой ногу подвернул. Еще в четверг, помнишь? До сих пор ноет. Хочу побатониться.

— Ладно, дед! — хмыкнул Тимошка. — Кряхти дома со своей ногой, если так хочешь. А я побег! Не забудь, увольнение у нас до вечера, а не до завтра!

А всего через час пришлось вернуться. Тимошка-растяпа вспомнил, что забыл увольнительную. Выложил случайно на тумбочку в прихожей, когда рылся в карманах. И забыл… А без этого очень важного клочка бумаги возвращаться в училище никак нельзя.

Ругая себя за забывчивость, близнец повернул в замочной скважине ключ.

«Ладно»… — решил он. — «Забыл, так забыл. Тогда на сегодня кино отменяется. Сам виноват. Чайку попьем с Тимуром — и на базу, в училище!».

Однако тут взгляд Тимошки упал на вешалку.

Знакомый плащик. И сапожки. И сумочка.

— Мама, наверное, вернулась! — донесся из комнаты негромкий, взволнованный голос Тимура. — Вот блин!

Раздалась непонятная возня.

— Ой-ой-ой! — ответил ему другой, тоже хорошо знакомый. — Тимур, дай мне кофточку скорее!

Глава 14

— Ясно! — прервал я сбивчивый Тимошкин рассказ.

В целом, и так все было понятно.

Неважно, чем закончилось приватное свидание Тимура и Маши в квартире Белкиных: просто поцелуями или же чем-то большим. Я, в конце концов, не ханжа, а нормальный мужик. Все мы — взрослые люди. Ну, или почти взрослые.

Важно то, что теперь Тимошка считал своего родного брата предателем. И всерьез.

Надо бы ему подкрутить в его коротко стриженной башке пару винтиков. А так Тимошка — парень очень даже неплохой. Подрихтовать чуток только его надо…

— Хорошо, что я в училище живу! — хмуро констатировал Тимошка, смахивая с грязного стола крошки прямо на пол. — А то пришлось бы ночевать в той же комнате, где этот предатель… с ней…

Тут Белкин снова брезгливо поморщился. Совсем как тогда, на крыльце училища. Когда увидел, как соединились руки Тимура и Маши.

— И в чем же тут предательство заключается, Тим? — поинтересовался я, отодвигая пустой стакан.

— Как в чем, Андрюх? — возмутился юный влюбленный. — Он же… с ней… теперь…

— И что? — невозмутимо спросил я. — Ну, встречается теперь Тимур с этой Машей или как там ее… Она тебе жена, что ль? Или девушка? Чем-то тебе обязана? А он с тобой обязан выбор девушки согласовывать?

Поискать бы зубочистки… Эх, да где их тут взять… Ненавязчивый советский сервис. Чай, пирожки и салфетки, нарезанные треугольничками. Дешево и сердито! Но так вкусно!

— Ну… — стушевался Тимошка. — Не жена, конечно… И не девушка… Ну все-таки… Мы же с яслей еще…

— Что вы с яслей? — пожал я плечами. — Я вот, может, в роддоме с кем-то рядом лежал. И что дальше?

— Ну всегда же вместе гуляли! — упорно гнул свою линию близнец, так и не простившийся окончательно с детством. — А он… А он мой брат вообще-то!

— Тим! — терпеливо продолжал я втолковывать в юную голову близнеца прописные истины. — Ну пойми ты, голова твоя садовая! Выросли вы! И ты, и Маша, и Тимур! Вам уже не по семь лет! Вы — давно не дети, которые воробья хоронили, по деревьям лазали… Или чем вы там еще занимались. Маше нравится Тимур. Тимуру — Маша. А когда люди нравятся друг другу, они как раз именно этим и занимаются. Встречаются, гуляют, обнимаются, целуются… И так далее по списку. Ну? Дошло?

Тимошка опустил голову и снова начал мешать в стакане и без того размешанный сахар. А потом спросил, просто и очень-очень тоскливо:

— Андрюх… что мне делать?

И от его простоты мне как-то стало не по себе.

Бывает так в жизни, что какие-то вещи заканчиваются. Быстро и всегда неожиданно. И всегда насовсем.

Есть у тебя, например, условная подружка со двора. Назовем ее… ну, скажем… Светкой.

Светка — «свой пацан». Волевая, дерзкая, крепкий орешек, одним словом. Могучему Брюсу еще фору даст. Забегаешь к Светке после уроков. И она к тебе. Вместе шагаете домой с какого-нибудь кружка. Вместе марки в альбом клеите. А потом — раз! — и все меняется! И вместо привычной Светки — уже недоступная Светлана, которую фиг позовешь «прошвырнуться». У Светланы маникюр, педикюр, и вообще она еще голову не высушила… А когда высушит, пойдет не с тобой «прошвырнуться», а с каким-нибудь рокером патлатым на мотоцикле кататься.

Вот и все. Гуляй, Вася, ешь опилки. Пролетел Вася, как фанера над Парижем. Закончилась детская дружба. Настала другая пора.

— Не знаю! — сказал я, понимая всю серьезность ситуации. — Но если ты собрался всю жизнь втроем дружить так, как в детстве, то сразу говорю: не получится. Машка замуж выйдет. Пеленки, распашонки, ясельки… Ты работать пойдешь. Тоже женишься. И видеться вы будете разве что по праздникам.

— По праздникам? — хлопал глазами Тимошка, отчаянно не желающий мириться с минусами взрослой жизни.

— Да, по праздникам! — подтвердил я. — По очень редким праздникам. Если на Новый Год у кого-нибудь по старой дружбе соберетесь. А что? Или ты думаешь, Тим, что вы всю жизнь по кино втроем шататься будете? Воропаева плюс Белкины? Разлетитесь, кто куда, и поминай, как звали… Взрослая жизнь — она такая, брат…

— Ты-то откуда знаешь, какая взрослая жизнь? — угрюмо возразил мне Тимошка.

— Кое-что знаю! — коротко ответил я, не вдаваясь в подробности. — Я вон своих школьных приятелей сейчас пару раз в год вижу. И то если на улице случайно столкнусь.

Тут я даже немножко приукрасил. Со школьными друзьями я теперь раз в десять лет вижусь. Если вижусь вообще. Собрать их на встречу — целый квест. У кого развод, у кого язву оперируют, у кого две ипотеки, смена «два через два» и так далее.

Да и с дворовыми тоже не помню, когда виделся. Разлетелись да разъехались. Близких друзей — Пашки с Ленькой — давно уж нет. А другие как-то забылись…

Но это в той, прошлой жизни. А в этой… А в этой у меня все хорошо! И зуб даю, в следующем увале обязательно навещу и Пашку, и Леньку. А в этом мне еще надо обтяпать одно важное дельце.

Пора заканчивать с перевоспитанием Белкина.

— Значит, так, Тим! — сказал я, подытоживая наш сегодняшний разговор. — Намотай себе на ус: девочек обижать нельзя! Нехорошо! Ай-яй-яй! И перед Машей ты извинишься. Сегодня же вечером позвонишь и извинишься. Уверен, телефон ты помнишь. Она перед тобой ни в чем не виновата. И относится к тебе, как к давнему хорошему другу.

— Машке позвоню! — хмуро согласился Тимошка. — Поговорю с ней. Она поймет. А этого… А этого я никогда в жизни не прощу. И никакой он мне больше не брат!

— Дело твое! — согласился я, надевая фуражку. — Но как по мне, Тимур перед тобой тоже ни в чем не виноват. А словами такими лучше не бросаться. Пожалеть можешь.

— Пожалеть? — взвился обманутый Тимошка. — Да я рад был бы, если бы эта рожа не была на меня похожа! А то, что он Машку притащил, когда меня дома не было?

— Захотел и притащил! — пожал я плечами. — Дело молодое. Еще раз говорю: взрослей, Тим! И ты притащишь. Все в свое время будет!

Я оставил Тимошку в пирожковой и вышел на холодную улицу. Поежился малость и почесал к метро бодрым шагом, вдыхая октябрьский воздух.

Пусть паренек подумает над своим поведением. А заодно и зажует свое горе от неразделенной любви еще парой-тройкой «тошнотиков».

А мне пора в Свиблово!

— Здоров, Андрюх! — радушно сказал Витек Дорохин, встречая меня в дверях. — Ну зашел наконец! Как добрался? Тысячу лет тебя не видел! Я тебя звал в гости, звал… Мухтар, сидеть! Это свои!

«А в чем-то ты даже прав!» — подумал я, заходя в знакомую квартиру и скидывая ботинки. — «Я такого Витька тоже тысячу лет не видел».

Потрепал за ухо Витькиного пса Мухтара и вслух сказал:

— Да увалы все не давали… То понос у нашего начальства, то золотуха…

— Что, наряд словил? — понимающе сказал Дорохин. — Бывает… У меня брат сейчас в армии служит. Когда в отпуск приезжал, много чего про армейскую жизнь рассказывал. Там наряд словить — что за здрасте! Кстати, я тебя сейчас с дядькой познакомлю! И дедом!

— А тетя Та… то есть мама? — спросил я.

— Мама в санатории, — ответил Витька, не заметив моей оговорки. — Язву лечит. Вернется из своих Ессентуков через недельку. Так что сегодня мы мужской компанией посидим. Да ты не тушуйся, Андрюх! У меня и дед, и дядька — отличные мужики!

Я и не собирался тушеваться. Уж в чем, в чем, а в том, что Дорохины — отличные мужики, я не сомневался. Не один год прослужил и с Витькой, и с его дядькой. Да и с дедом имел возможность пообщаться. Где-то эти двое суровых, но очень правильных и справедливых мужиков заменили мне ушедшего из семьи отца.

Подполковник Виктор Дорохин, который остался в 2014 году, давно уж переехал в другую квартиру. А вот школьник Витька Дорохин все еще обитал в той самой «хрущобе», с которой я отлично был знаком. Мне даже как-то приходилось перекантоваться у Витьки в Свиблово недельку, когда соседи-гады затопили мою хибару. Мариновался и он у меня целый месяц. Однажды. Когда со своей супружницей крепко поссорился.

Но все это будет еще не скоро. А пока передо мной стоял, по давней привычке сунув руки в карманы, лопоухий школьник Витек.

Тут внезапно скрипнула дверь в комнату, и на пороге появился…

— О! Здоров, молодежь! — бодро воскликнул еще живой полковник Дорохин. Уже совсем старенький, на пенсии, прихрамывающий, ослепший на один глаз, но живой…

Протянул мне руку, натужно кашлянул и по-простецки воскликнул:

— Что, паря? В увалы не пускали? Да ты не робей, знаю я, что это такое, хоть сам и кадетом не был. Но вот реальное училище окончил… Игнатий Афанасьевич я.

— Здорово! — держа в руках свежий выпуск газеты, нарисовался в коридоре дядька моего нового (или старого?) приятеля. — А я Валерий Игнатьевич. Ну или дядя Валера. Короче, как тебе удобно.

— Андрей! — представился я всем сразу.

И деловито поинтересовался: — Помочь чем?

— О! — бодро потер руки дядька Дорохина. — Вот это мне нравится! Вот это деловой подход! С места в карьер! — И, нахмурившись, порылся в карманах: — Значит, так! Я в магазин! А вы с Витькой, на кухню! Минут через пять картофан выключите, как доварится…

Совсем скоро мы на пару с новыми старыми знакомыми соорудили скромный стол. Так, ничего особенного. Огурчики-помидорчики в банке, закатанные еще летом, вареная картошка в мундире, сыр, колбаска…

— У нас сегодня по-простецки! — сказал Витька, когда с ним на пару ловко чистили вареную картошку. — Но ты не думай, так не всегда! Вот мама из санатория вернется — она нам та-а-кой пирог забубенит! Попробуешь — за уши не оттащишь. Вот увидишь!

Я мигом выхватил нужную мне зацепку.

«Вот увидишь!» — это значило, что я у своего нового старого приятеля в гостях еще появлюсь.

И это было здорово!

— Кстати! — воскликнул я, вспомнив кое-что. Так, для поддержания разговора. — Как там ваш «Пуля»-то? Которого на футбол не пустили?

— Да с «Пулей»-то все зашибись! — охотно отозвался Витька. — Исправил он свои косяки.

И тут же выругался, отбросил нож:

— Тьфу ты, блин! Порезался… Короче, с «Пулей» все нормуль. Только вот мамка его…

— А что мамка? — насторожился я. — Что с ней?

Чуйка подсказывала мне, что я на верном пути. И если мне повезет, то банда, о которой я раньше знал только понаслышке, закончит свое существование гораздо раньше.

— Грабанули Зинку нашу! — снова крякнув и развалившись на стуле у окна, ответил вместо внука старый полковник. — Точнее, кошелек тиснули. Да так филигранно… Наши питерские «щипачи» из двадцатых позавидовали бы.

— А вы в Питере жили, Игнатий Афанасьевич? — живо спросил я.

Жил, конечно. Еще б не жил! И не только жил. Не одна сотня карманников эпохи НЭПа угодила в свое время в кутузку благодаря старшему Дорохину. Работал он в отделе карманных краж. А начинал еще в «Петроградском сыске», до учреждения уголовного розыска. Совсем молодым!

— Конечно, в Питере… Тяжко нам тогда приходилось! — охотно пустился в воспоминания полковник. — Некому работать стало. Кто из филёров уехал, кто погиб…

— Филёров? — переспросил Витька. Он, как и я, очень любил слушать рассказы старого Дорохина.

— Филёров, филёров… — терпеливо пояснил внуку полковник. — Знать историю надо, Витя. А то сыщиком хочешь стать, а историю сыска не знаешь… Филёры — сыщики то бишь. В уголовно-сыскной полиции службу несли. Не осталось их почти. Вот и пришлось все заново создавать… Ворье тогда цвело буйным цветом. А помимо щипачей, еще и «банковские» воры были.

— А это как? — включился я в расспросы.

— Одевались цивильно, — раскуривая трубку, продолжал старый Дорохин, довольный тем, что его слушают. Курил он только трубку. Ни сигареты, ни папиросы не признавал. — Костюмчик, ботиночки, все дела… Приходили в банки, терлись и «срисовывали» тех, кто кредит получает. С виду такой «гражданин, товарищ, барин» и не похож на ворье. Ни за что на него плохого не подумаешь! Это вам, ребята, не шпана с Лиговки. А потом такой «костюмчик» кому-нибудь донышко портфеля бритвой «чик»! — и все!

— А еще, я слышал, «понты» какие-то были! — я вдруг вспомнил про еще один вид ворья. О нем нам с Витькой старый полковник поведал во время посиделок на даче, когда мы уже служили вместе в органах.

— О! — Витькин дед многозначительно поднял палец. — Молодец, Андрюх! Точно! «Понты»!

— А что это? — живо полюбопытствовал Витька.

— Работа на публику это, Витек! — полковник помолчал, затянулся, выпустил несколько красивых колец дыма и продолжил: — «Понт» — это липовая драка. Народ же наш охоч до представлений! Собирались по двое — и давай мутузить друг друга! А где двое, там и пятеро… И пока народ глазеет, у всех кошельки-то и подрежут…

Еще бы! Тогда ж ни смартфонов, ни ноутбуков не было. Ни даже «видаков», где можно посмотреть боевички с гнусавым переводом… Хочешь поразвлечься — смотри живой «экшн»! Вот ротозеи и собирались поглазеть, как мужики друг друга мутузят. А в это время специально обученные люди заботливо облегчали им карманы.

— А я еще кое-что вспомнил, дед! — радостно воскликнул Витька, довольный, что на этот раз в точку попадет он, а не я. — Еще «Вася, давно не виделись!».

Да, точно! И такой вид кражи был. И в двадцатых, и позже… И сейчас есть.

Когда я только-только начинал службу в органах, мы его называли «Володька, зачем усы сбрил?». Старо как мир: подходишь на улице к незнакомцу, желательно — к какому-нибудь совершенно на вид олуху, и начинаешь орать: «Володька, давно не виделись! Сколько лет, сколько зим! Как жена? Как дети? Ох ты ж, какой ты вымахал!». И пока «Володька» вяло отмахивается: «Гражданин, да я не Володя, я Дима…», карманчики-то у него можно обнести…

Тем временем вернулся дядька Дорохина. И когда мы уже чуток перекусили, а старшие Дорохины — приняли для проформы на грудь и разомлели, я будто невзначай завел разговор:

— Валерий Игнатьевич… А вы не слышали случаем? Какая-то банда в Москве, говорят, орудует…

— Говорят, кур доят… — не очень охотно ответил Витькин дядька. — Ты меньше слушай.

Конечно же, ему на работе велели помалкивать. Чтобы, так сказать, панику не наводить. Но я-то знаю, как людей разговорить. И всего через полчаса у меня на руках была вся необходимая информация.

Я уже знал, что за короткое время случилось около двадцати ограблений. И все, как на подбор — одним почерком. К пострадавшим подходили сзади и лупили по голове чем-то тяжелым. В основном — только девчонок и женщин. И еще парочка пацанов затесалась. Будто случайно.

Хотя, кажется, вовсе не случайно. В карманах у обоих ограбленных пацанов в тот день была отнюдь не дырка от бублика. Один, совсем школьник, как и Настя, нес деньги репетитору… Другой, постарше, собрался в магазин за новым фотоаппаратом. Тоже с котлетой наличных.

Истории ограбленных женщин тоже походили одна на другую. Будто под заказ. Зина, бухгалтерша, мама Витькиного приятеля по кличке «Пуля», несла в сумке зарплату сотрудников целого предприятия. Другая собиралась в магазин за мебелью… Да и остальные тоже не с трешкой в магаз выбежали, хоть и суммы у них были поскромнее.

Я считал, что это все неспроста. И старый Дорохин думал так же.

— Ты, Валерка, зря отца не слушаешь, — расстроенно сказал полковник в отставке. — А я тебе дело говорю: есть у них осведомители… Вот у нас в Петрограде…

— Да опять ты со своими историями про сыск, бать! — крайне непочтительно отмахнулся сын. — Другое время сейчас! Ну какие банды! Ну какие «осведомители»? Совпало просто.

— Совпало, Валерка, это когда у тебя коврик под дверью пропал, а у соседки появился! — натужно откашлявшись, хмыкнул полковник Дорохин. — Вечно вы, молодежь, все лучше всех знаете…

— Кстати! — вспомнил вдруг я. — Вить, а помнишь, у тебя щипач хотел часы тиснуть у стадиона?

И, выудив из кармана обрывок мятой бумажки с криво написанным на ней адресом, положил ее на стол.

Глава 15

— Ха! Еще бы я не помнил! — отозвался Витька. — Я теперь часы дома храню. Решил на всякий случай перестраховаться.

И он покосился на старенький секретер, где, видимо, и хранилась теперь семейная реликвия.

— Так вот! — продолжал я. — Я часики-то «суслика» вернуть заставил. А когда он слился, то бумажку эту обронил.

— И что? — непонимающе уставился на меня дядька Дорохина, Валерий Игнатьевич.

Старый полковник молча крякнул и, взяв клочок бумаги в руки, повертел его. Чтобы прочитать написанное, ему пришлось чуть ли не на метр отодвинуть записку от глаз.

— Батя… — укоризненно сказал ему Витькин дядька. — Сколько раз я тебе говорил: носи очки! Даже дома! Глаза плохо видят!

— Цыц! — рявкнул полковник в отставке. — Будет тут яйцо курицу учить. Не дорос еще! Ты вон Витьку с Андрюшкой жизни учи, а меня не надо. — И пошутил: — Глаза-то, сынок, видят у меня отлично! Это руки, понимаешь, короткие… А чего за адресок-то?

— Да дело в том, что это — адрес моей девушки, — пояснил я, с удовольствием наблюдая за ироничным и веселым полковником. За столько лет я, признаться, уже отвык от его подчас грубоватых, но всегда колких острот. — Точнее, дома, где она живет. Квартира только другая.

И я вкратце рассказал своим новым старым знакомым все: и как обчистили Настю недалеко от спортшколы, где она занималась, и дали ей по голове… И о том, как она несколько недель сидела дома с сотрясением мозга… И о том, как к ней наведались домой, когда они с младшим братом Денькой остались одни…

— А еще, — вспомнил я кое-что важное, — к соседке-то ее тоже наведывались потом! Дней через пять…

— Так-так-так! — заинтересовался Витькин дядька. Мигом оставил в сторону полную рюмку, которую уже готовился поднести ко рту, и выудил из кармана блокнот с карандашом. — Погоди, Андрей, не части так… Так ты говоришь, наведались?

— Угу, — подтвердил я, дожевывая бутерброд с «той самой», лучшей на свете колбасой. Во мне уже включился мент. — Наведались. Причем не сразу. Выждали немножко. Моя Настя еле-еле уговорила ее замки поменять. Она все отмахивалась, отмахивалась: «Ой, да чего ты, Настенька, тень на плетень наводишь! Отродясь у нас тут краж не бывало! Внизу консьержка сидит, она бдит пуще Цербера! Мимо нее мышь не проскочит, не то что домушник». А он раз — и проскочил!

— Правильно мыслишь, паря! — похвалил меня старый полковник. — Ты сам-то случаем не хочешь в милиции потом работать? Чуйка у тебя имеется. Издалека видно. И с логикой все в порядке. А еще — голова холодная! То, что надо!

— А что? — весело сказал я, не став, естественно, говорить, что еще недавно чуть было не стал подполковником полиции. — Все может быть! Подумаю на досуге!

— Подумай, подумай… — дядька Дорохина взял у отца бумажку с адресом и тоже уставился на нее. — Слушай, Андрей… Говоришь, недалеко от спортшколы девчонку твою грабанули? А адрес школы знаешь?

— Примерно… — нахмурившись, сказал я. — Улицу только помню.

— О-пачки! — воскликнул Валерий Игнатьевич, когда я назвал улицу, где моя Настя и ее брат Дениска занимались фигурным катанием. — Еще одна!

— В смысле? — подал голос Витька.

Приятель ничуть не завидовал расположению, которое оказали мне его родственники. Напротив, Витек только рад был, что сегодня его дядька и дед не завели старую песню о главном. То бишь, не начали его мучить рассказами о том, каким ему надлежит быть, если он собирается служить в органах. Налил себе втихаря пивка в кружку из-под компота и неспешно его посасывал.

— Да в коромысле! — воскликнул Валерий Игнатьевич. — Бухгалтершу, матушку Витькиного приятеля, тоже там грабанули, недалеко. И пацана, который в магазин за фотоаппаратом собрался… Я ж рассказывал.

— А остальных? — живо уточнил я. — На остальных там же напали?

В голове всплыла привычная картинка. Когда я работал в отделе, мы с мужиками помечали на карте «особо интересные места». Те, в которых совершались преступления. Втыкали обычные кнопки и смотрели, гадали — будет ли какая закономерность.

Вот и сейчас у меня в голове складывалась карта. Дядька Дорохина называл районы, в которых совершались нападения, а я то благодаря то ли своему большому опыту, то ли чуйке сразу понял: — все взаимосвязано…

— А остальных поодаль, — вертя в руках папиросу, мрачно цыкнул зубом Витькин дядька. — Но в том же районе. И ты представляешь, к одной тоже наведались… Где-то через недельку. Я этой дурочке говорил, как и ты своим: «Поменяй замки, поменяй замки!». Так нет же. Вынесли телек средь бела дня, пока она на работе была. Хорошо хоть дома никого не оказалось: бабка внучка в секцию повела. А так бы… — Дорохин махнул рукой, изображая удар чем-то тяжелым — и все.

— И что, дядь Валер? Никого так и не нашли?

Надувшийся пива Витька благодушно развалился на потертом диванчике.

— В том-то и дело, что никого! — дядька Дорохина расстроенно хлопнул рукой по столу, да так сильно, что чуть не опрокинул бутылку открытой «Столичной». — Вот зараза! И как же не к месту все это! Олимпиада на носу. Таксистов — и тех пристрожили.

— Угу… — заметил Витька. — Батя Игорька расстроился жутко. Он-то раньше постоянно левачил. По ночам на своей старенькой «бомбил». Какой-никакой приработок. А теперь все, прикрыли лавочку.

— Гадство… — мрачно констатировал Валерий Игнатьевич. — Одно слово: гадство. Если не сцапаем этих ублюдков в ближайшее время, напихают нам по самое «не хочу»…

— Говорю тебе, Валерка! — снова набивая трубку табачком, заметил старый полковник. — Есть у них осведомители. Шестерки то бишь. Тягают сумки у те, кто ворон считают. И относят, куда надо. Сами-то по квартирам шерстить боятся. А еще, Валерка, я тебе зуб свой даю, один из немногих оставшихся — грабанули Андрюшкину девчонку и других не просто так, а по наводке. Ну не бывает так, чтоб десять раз совпало. И в одном и том же месте. А писульку эту, — он взял со стола клочок бумажки с адресом, — лучше бы забрать… Ты, паря, не против?

— Нет, конечно! — с готовностью отозвался я. — Берите, если нужно. — И спохватился, посмотрев на часы: — Бежать мне пора!

Уходя тем вечером от Дорохиных, я, с одной стороны, пребывал в отличном настроении. Еще бы! Встретился с давним другом и сослуживцем. Да и родню его навестил. С другой — в городе продолжала орудовать банда, несмотря на всю бдительность милиции, перед которой стояла серьезная задача искоренить преступность перед Олимпиадой-80.

Кажется, разгадка где-то рядом.

Только я пока не понимал, где.

Перед тем, как наведаться в училище, я заглянул домой. Так, по мелочи — взять еще пару купюр из честно заработанного трудового дохода и поесть бабушкиного борща. Холостяцкий харч, которым меня потчевали Дорохины, конечно дело хорошее, но с едой, приготовленной заботливыми женскими руками, не сравнится.

А еще я дал одно обещание. И должен был его выполнить.

— Привет! — окликнули меня, когда я подходил к парадной.

Я обернулся.

Снова-здорово. На скамеечке сидел отец. Вид у него был такой же, как и в прошлый раз — при параде и с букетом гвоздик.

— И тебе не хворать! — хмуро кивнул я и хотел было пройти дальше, но отец жестом руки попросил меня остановиться.

Вид у него был такой жалкий, что я не посмел пройти мимо.

— Слушай… — батя, точно нашкодивший первоклассник, не смел поднять на меня глаза. — Андрей… Я тут домой зайти хотел, а там…

— Ой! А что там? — деланно удивился я.

— Так это… — отец мялся. — Ключи не подходят.

— Верно! — кивнул я. — Мы замки поменяли.

— Как это? — захлопал глазами отец.

На мгновение мне его даже стало жалко. Но только на мгновение.

Потому что батя, нахмурившись, вдруг поднялся со скамейки и шагнул ко мне:

— Это по какому такому праву? Квартира наша!

— Наша с Уралмаша! — с ходу отбрил я все попытки предъявить права. — В квартире прописаны я, мама и бабушка. А ты до сих пор в коммуналке на Кирова числишься. Вот туда и иди! Там у тебя комната!

У отца и впрямь имелась небольшая комната в коммуналке на улице Кирова (теперь — Мясницкой). В большой-большой коммуналке на пятнадцать семей. Расселят ее только в далеких двухтысячных.

— Так это! — батя, встретив отпор, мигом растерял свой пыл. — Я ж ее студенту сдал…

— Пусть твой студент в общагу переезжает! — я пожал плечами. — Делов-то! Бывай!

И, пригнувшись, чтобы не задеть косяк, скрылся в подъезде.

Встреча с батей, конечно, омрачила мне настроение, но ненадолго. Пара тарелок борща с пампушками и зеленью мигом вернули мне радость к жизни. Когда я снова вышел во двор, на скамейке уже никого не было.

Зря отец пасется у нашего подъезда со своими гвоздичками. Я был твердо уверен, что ему ничего не обломится. Мама у меня, конечно, женщина добрая и очень-очень любящая. Но если что уж решила — все, кремень!

А вот кое-кому, кажись, должно сегодня обломится. Если он, конечно, окажется дома и не забыл о нашем уговоре.

— При-и-вет! — удивленно сказал он, открыв после второго звонка обшарпанную дверь пятьдесят восьмой квартиры.

Мой младший дворовый знакомый по кличке «Буба» был дома.

— И тебе не хворать! — кивнул я. — Что, уже готов идти?

— Куда идти? — захлопал глазенками мелкий.

Интересно девки пляшут! Неужели он сам не помнит о моем обещании научить его подтягиваться на перекладине? Небось забыл! А я помню!

— Что, турник-мен? — поддел его я. — Уже больше не хочешь «солнышко» крутить?

В глазах Кольки промелькнул проблеск сознания.

— А… «солнышко»… — протянул он, без особого, впрочем, энтузиазма.

— Пойдем, пойдем! — поторопил я его. — Хорош булки мять! У меня увал не резиновый.

Настя сегодня опять укатила в Рязань со своими родственниками. Поэтому я был «холостой». Но тратить всю вторую половину увала на воспитание подрастающего поколения, конечно, не хотелось.

«Буба» еще раз грустно посмотрел на меня, а потом покорно вздохнул и принялся шнуровать свои трехрублевые кеды.

— Андрей… — промямлил он. — Я… это… не могу… Уходить уже надо.

Тут что-то звякнуло.

Не успел я увидеть, что это, как еще секунду назад вялый Колька метнулся, подобрал упавший предмет и спрятал его в карман.

— А ну дай! — скомандовал я.

— Чего? — «Буба», выпрямившись, прикинулся валенком.

— Чего-чего? Топор через плечо! — я уже потихоньку начал терять терпение. — Ну давай, показывай.

«Буба» вздохнул, сунул руку в карман и протянул мне… обычный перочинный нож.

Ничего особенного. Такой нож был в кармане у почти каждого мальчишки. Нож всегда нужен. Подрезать что-нибудь. Рогатку смастерить. В «ножички» с пацанами порубиться. Карандаш опять же поточить. В общем, вещь незаменимая.

Но что-то мне подсказывало, что «Буба» не просто в «ножички» сегодня собрался пластаться.

— А в другом кармане что? — поинтересовался я, больше для проформы. — Доставай, доставай! Да не бойся, если куришь, мамке не скажу!

Колька снова вздохнул и покорно вытащил на свет… пачку красных десятирублевок!

Ого! Откуда у такого мелкого целый полтинник? Вряд ли мама на мороженое «Лакомка» и поход в кино дала!

— А ну рассказывай! — потребовал я.

— Чего? — юный сосед снова попытался включить «дурочку».

Пришлось применить старый способ.

— Так! — строго сказал я. — Увал не резиновый, еще раз тебе говорю. Считаю до трех, два пропускаю. Раз…

«Два» говорить не пришлось. Колька помолчал, помолчал, да и раскололся.

— Значит, проигрался! — подытожил я.

Мы сидели у Кольки на кухне. И ножик, и деньги лежали на столе.

Разговор был долгий. Я уже смирился с тем, что вторую половину увала проведу тут, а не в кино.

Дело было серьезное. В пятьдесят восьмую квартиру я наведался вовремя.

— Угу! — с горечью кивнул «Буба».

История, которую поведал мне сосед, была вроде бы проста. Подвергнутый дворовому остракизму Колька от нечего делать стал просто слоняться по городу. Слонялся, слонялся, и как-то само собой вышло, что ушел довольно далеко от дома. Поняв, что бродить ему уже надоело, он решил пару минут посидеть на ближайшей лавочке, а потом двинуть в кино. В кармане у него лежали пять рублей, выданные мамой по какому-то праздничному поводу.

Однако все вышло совершенно по-другому.

— Эй, пацан! — окликнули его. — Чего киснешь?

Колька обернулся.

Недалеко от него на лавочке сидела пара разбитных ребят.

— Чего грустный такой? — весело спросил один из них. — Не грусти, морщины будут. Девки любить не станут!

Колька опасливо встал и потрусил к метро. Со «старшаками» он предпочитал не связываться, а с гопотой — тем более. Из всего двора я был единственным «старшаком», с которым пацаны помладше не боялись общаться.

— Да погоди, паря! Погоди! — окликнули его снова, довольно доброжелательно. — Ну не боись! Пошутили мы! Да не тронем. Подь сюды!

Настроение у Кольки было гаже некуда. И все от того, что он теперь везде шарахался один. Братьев и сестер у «Бубы» не было. Девчонкой он в силу возраста пока не обзавелся. «Свои» во дворе объявили ему молчаливый бойкот. «Старшаки» такого, как Колька, в свою компанию, разумеется, не звали. А с «малыми», которые еще вчера в «классики» прыгали и сопли о коротенькие штанишки вытирали, ему было неинтересно.

И «Буба» пошел, сам не зная, зачем.

— Ну вот и лады! — улыбнувшись щербатым ртом, кивнул один из гопников. — Вот и молодца! Мы не страшные! Хочешь, пивка хлебни!

И он щедро протянул парню трехлитровую банку.

— У нас и закусь имеется! — второй пацан пододвинул Кольке бутер. — Да не дрожи так! Хочешь, можем, в картишки зарубиться? Ну? Авось фартанет, и повеселеешь! Держи хвост пистолетом!

А всего через пару часов плохого настроения у Кольки как не бывало.

Пацаны оказались вовсе не страшными. Матерились чуток, конечно, не без этого. Зато угостили дворового изгнанника пивком, покормили бутерами и даже сыграли в ним в карты. Как со взрослым!

— И ты, конечно же, выиграл? — догадался я.

— Угу… — мрачно кивнул Колька. — Еще два рубля! А через день — еще пять! Я так радовался!…

Все по классике. Фору дали новичку. Чтобы бдительность, так сказать, ослабить. Поймали на крючок юного глупого карасика.

Теперь у «Бубы» появились новые друзья. Точнее, он так думал. Почти каждый день после школы пацаненок бежал к своим «приятелям». Там было хорошо и очень весело. Новые «друзья» не крутили никакое солнышко. Они пели песни под гитару, играли в карты и терли серьезные темы «за жизнь». Как настоящие мужики.

А еще… А еще давали юному «другу» выпить. Но строго следили, чтобы не больше полстакана винца.

— Маловат ты еще! — с «отеческой» заботой говорил старший из компании. — Вот подрасти сначала. А потом будешь, как мы. Ну что, в «буру»?

— В «буру»! — охотно соглашался Колька, которому и полстакана хватало за глаза. — А потом споем?

«Пруха», как я и ожидал, закончилась уже через несколько дней. Гопота, видимо, решила, что юный «друг» достаточно прикормлен. Сначала они, само собой, дали ему фору. А потом решили, что пора начинать «доить».

Конфетно-букетный период завершился. Колька начал проигрывать.

Тоже поначалу немного… Рублик. Потом два. Потом пять.

Колька и сам не заметил, как залез в копилку и выгреб всю мелочь, которую копил.

— Можно отыграться? — спрашивал он, робко переминаясь с ноги на ногу.

— А то! — радушно соглашался старший и хлопал юного «друга» по плечу. — Садись, малой! Давай в «буру», как ты любишь!

А вскоре юный игрок в буру оказался должен… целых пятьдесят рублей!

— Я… это… — Колька неожиданно разрыдался. — Оно… само… я думал, отыграюсь!

Я вздохнул. Даже не стал втирать юному приятелю извечное: «Мужики не плачут!». Плачут. И еще как! Просто не показывают. И он пусть плачет, коли так хочется. Я никому не скажу.

Типичная ошибка лудомана — надежда на справедливость. Мол, если проиграл, то обязательно отыграюсь. Не может же быть по-другому!

Может. И подтверждение этому — стоящий передо мной Колька, который только что шумно высморкался в мятый носовой платок.

Глава 16

— У мамки деньги свистнул? — без обиняков спросил я. — Ну?

Ясен пень, у мамы. Можно было и не спрашивать. Вряд ли Колька Сберкассу обчистил. Или на сданных бутылках столько заработал. Даже если бы он свой альбом с марками, которые с первого класса собирал, продал, столько бы не собрал.

Да уж… Видать, хорошо пацана прижало, если он в семейную кассу залез.

Колька помолчал мгновение, разглядывая носки своих домашних тапочек, а потом, видимо, побоявшись, что я снова начну отсчет, наспех проглотил орешек со сгущенкой и кивнул.

— Положи на место! — скомандовал я, отодвигая от себя пустую кружку из-под чая. Сладкое я решил не есть. Пусть малому больше достанется. — Все равно ж все вскроется! Вдруг ее инфаркт хватит? Сдурел совсем?

«Буба» поднял на меня глаза.

— А как же? — неуверенно начал юный сосед.

— Положи, положи! — настоятельно сказал я. — Пока мамка не вернулась! Задница целее будет! И у мамы не будет инфаркта. Сдурел совсем! Вы ж не олигархи!

— Не кто? — переспросил Колька.

Ах, да… В его же мире девяностые еще не наступили…

— Не жируете вы, говорю! — перешел я на понятный советскому школьнику язык. — Мамка эти деньги наверняка на что-то нужное копит. С каждой зарплаты по червонцу откладывает. На телевизор, может. Или на румынский гарнитур. Так что не вздумай!

Колька покраснел, а потом вяло залепетал:

— Да я ж отыграюсь, Андрей! Вот увидишь! Я отыграюсь и все верну! Еще и с лихвой!

Надежды юношей питают… Угу. Отыграется он.

— Забудь! — коротко сказал я. — Считай, что не играл вовсе. Тебе все приснилось! И чтобы ты в те дворы больше носа не казал! Понял?

Мы потрындели еще немного, пока я окончательно не убедился, что мои увещевания дошли до Кольки. Поднялся я только тогда, когда убедился в том, что «Буба» больше не сунется к тем гопникам.

— Слушай! — уже собираясь идти во двор на турник, спросил я его так, на всякий случай. — А что тебе предлагали? Ну, кроме как «отыграться»?

Колька опять ушел в глухую несознанку. Точил орешек за орешком и делал вид, что меня не слышит.

— Але, гараж! — я повысил голос. — Я что, на китайском говорю?

«Буба» еще чуток помял булки и, как обычно, раскололся.

— Хотели, чтоб я кошелек тиснул… Ну… у кого-нибудь. И им отдал. В счет долга, так сказать. Кошелек или сумку.

Ого! Интересно девки пляшут!

— Так, так… — заинтересованно сказал я. — А ты? Стало быть, не тиснул?

Уши Кольки заалели и по цвету практически сравнялись с сахарницей, стоящей на столе.

— Нет… — признался он. — Поначалу-то пошел… Деваться мне некуда было. По городу походил, поглазел… Вижу: паренек какой-то трется у «Союзпечати», носатый такой, руки в карманы. Куртка топорщится, кошелек наружу… Стоит, лотки разглядывает. Бери кошелек — не хочу… Зуб даю, он бы и не заметил.

— Значит, не смог? — констатировал я.

— Нет! — Колька смущенно дернул худенькими плечами. — Постоял, постоял и понял, что не смогу.

Ха! Стало быть, недавно наш Витька чуть было не лишился не только дедовских часов, но кошелька, когда в ларек поперся. Уже второй раз на волосок… Я практически был уверен, что паренек, о котором рассказывал Колька, и был моим приятелем Дорохиным.

— Ладно! — поднялся я.

Хватит на сегодня допросов. Развеяться надо. Колька уже выжат, как лимон. Да и мне, признаться, уже порядком надоело играть в следователя.

— Пошли на турник! — поторопил я мальчишку. — Давай, двигай! Хорош орешки трескать!

Случись такой казус у Кольки с нашими дворовыми пацанами, я бы, возможно, не стал делать вид, что проблемы не существует. Попробовал бы помочь Кольке как-то по-другому решить вопрос. Например, научил бы его играть в карты так, что он точняк бы отыгрался, а уж потом завязал с игрой. Со «своими» отношения лучше не портить.

Но сейчас не тот случай. У этих упырей юный и доверчивый «Буба» не выиграет никогда. Это вам не Пашка с Ленькой. Гопники, о которых рассказывал Колька, стали бы держать его на крючке о-очень долго. Иногда давали бы фору, чтобы пацаненок порадовался рублевому выигрышу. А потом снова обирали его подчистую и сажали на «счетчик»… И так по кругу, пока всего не вымотают. А потом пригрозили бы навалять, да по-серьезному.

И сделал бы Колька все, что они просят… А если бы попался на краже кошелька — сам себе злобный Буратино. В детской комнате милиции, само собой, не поверят ни в какие россказни про банду.

Так что пусть неразумное дитя, к которому фортуна повернулась задом, сидит спокойно дома и решает домашку. Договоров он никаких не подписывал, стало быть, не прикопаешься. А еще Колька — несовершеннолетний. Так что с него взятки гладки. Фига с маслом и дырку от бублика этим упырям, а не мамин полтинник. Так-то.

Нам повезло — турник, который соорудили наши дворовые мужики, был свободен. Желающих покрутить «солнышко» поблизости не оказалось. Оно и понятно. Уже похолодало, и пацаны разбежались по домам — смотреть телевизор. Дома всяко поприятнее, чем на промозглом осеннему ветру. Ну а нам ветер нипочем! Так что я, как и обещал, провел «Бубе» качественную персональную тренировку.

На свежем воздухе Колька, которого я под конвоем сопроводил на турник, чуток повеселел. Даже начал улыбаться. Не жаловался на погоду и усиленно тренировался. Крутить «солнышко» за одно занятие пацан, само собой, не научился. Но хотя бы смог уже провисеть довольно приличное время и даже раз пять вполне нормально подтянулся. Ну, не пять. Скорее, четыре с половиной. Но и то хорошо. Для первого-то раза.

— Подбородок фиксируй, Коль! Фиксируй, говорю! — командовал я.

Колька пыхтел, но послушно «фиксировал».

— Все! — скомандовал я через час. — Слезай! Хватит с тебя. Молодчина!

— Я еще могу! — начал было сопротивляться вошедший в раж спортсмен.

— Слезай, говорю! — я, ухватив за пояс, бесцеремонно стащил атлета с турника. — Хватит с тебя. Не нужно сразу олимпийские рекорды ставить. Надорвешься.

На улице уже темнело.

— Дуй домой! — велел я неудачливому игроку. — А у меня тут еще кое-какие делишки есть…

Повеселевший Колька послушно потрусил к подъезду. Но перед этим, снова уперев взгляд в кеды, пробормотал:

— Андрей… спасибо!

— Угу! — кивнул я, жуя травинку. — Всегда пожалуйста! Обращайтесь!

И, насвистывая, зашагал еще по одному адресу.

— Привет! — так же, как и Колька, удивился мне Гришка — пацан лет тринадцати.

Гришка в нашем дворе почитался кем-то вроде авторитета. Правда, среди более мелкой пацанвы. Само собой, ни мне, ни Пашке, ни Леньке он указывать не имел никакого права. А вот пацаны его возраста и младше Гришку еще слушались. Поэтому я и решил с ним поговорить насчет Кольки, турника и связанной с этим белиберды. Из-за этой белиберды, собственно, «Буба» и стал Чебурашкой, который отправился на поиски новых друзей.

— И тебе не хворать! — кивнул я и для приличия пихнул в руки Гришке пару пустых трехлитровых банок. — На вот, возьми. Отдай бабуле.

Моя и Гришкина бабушки дружили и, соответственно, время от времени делились друг с другом домашними заготовками. Бабушка моя мастерски солила огурцы. А Гришкина бабуля Елена Федоровна делала самую вкусную в СССР «хреновину» — чрезвычайно острую закуску, от которой прошибало до самых пяток. В очередь за «хреновиной» к бабе Маше стоял весь двор. Мужики очень любили закусить ею водочку, женщины добавляли в салат. Ну а я, простой пацан, любил просто мазануть «хреновину» на горбушку черного хлеба и всласть заточить.

Поэтому мой визит с банками в квартиру к Гришке был вполне уместным. Можно было бы, конечно, и просто так заявиться на порог (Советский Союз все-таки). Но я решил подойти к решению вопроса более плавно.

— Ага! Спасибо, Андрей!

Гришка взял у меня банки и хотел было захлопнуть дверь.

Но не тут-то было. Я вовремя сориентировался и сунул ногу между косяком и дверью.

Пацан недоуменно вытаращился.

— Чего тебе?

— Ничего! — лениво сказал я. — Ты, Григорий, баночки-то поставь. И выйди. Потолкуем.

Толковать пришлось быстро — увал заканчивался. Поэтому я в двух словах и очень доходчиво объяснил Гришке, что их дурацкий бойкот пора заканчивать.

— А я че? — начал было оправдываться Гришка, не ожидавший такого разговора. — Я ниче! Это пацаны так решили!

Угу. Я не я, и хата не моя. Моя хата с краю, ничего не знаю.

Видали мы таких.

— Решили что? — уточнил я. — Загнобить парня? А он-то что вам сделал? Где в кашу нагадил?

— Ха! — Гришка усмехнулся. — Никто его не гнобил… Он же просто…

— Что просто? — перебил я его, глядя сверху вниз.

Этот пацан, в отличие от Кольки, был с гонором. Поэтому его, скорее всего, дворовая пацанва до тринадцати лет включительно и избрала своим негласным лидером. Гришка не стал исследовать носки своих тапок. Поднял на меня нахальные глаза и встал, сунув руки в карманы. Этакая небрежная поза.

— «Буба» — размазня! — широко улыбаясь, констатировал Гришка. — Он с турника валится, как куль с…

Далее последовало непечатное слово.

Я, впрочем, и ожидал его услышать.

— Ха! — теперь уже пришел мой черед смеяться. — А кто на рыбалке ужа испугался и за борт плюхнулся? А потом до вечера в платьице сестренки ходил, потому что сухих труселей не было?

Я попал в точку.

Бабуля моя несколько лет назад пригласила на дачу Гришкину бабушку Елену Федоровну. А та взяла с собой внуков-двойняшек — Гришку и Леночку, лет восьми.

Приглашение на дачу, само собой, подразумевало не только посиделки, но так называемый «активный отдых на свежем воздухе». Подвязав кусты и закатав банки, пожилые дамы уселись за столом и открыли бутылочку вишневой наливки.

Я решил не мешать обсуждению важных вопросов вроде лечения соком алоэ и намылился свалить из дома к пацанам на речку. Но бабуля успела ухватить меня уже на выходе за подол майки и велела взять с собой Гришку.

Милая, тихая и улыбчивая Леночка с ее совершенно кукольной внешностью дамам совершенно не мешала. Сидела себе преспокойненько и нянчила свою куклу, потерявшую незнамо где один глаз. А вот терпеть рядом с собой ее говорливого, надоедливого и во все встревающего братца бабушки не хотели. Гришка имел пакостную привычку всех перебивать и постоянно лезть в разговоры взрослых. Поэтому бабушки и сплавили его куда подальше. Под моим присмотром.

Мы с пацанами — Лехой и Деней — тогда собирались покататься на лодке и наконец попробовать пивка вдалеке от взрослых. Только вот покатушки на лодке обернулись самым настоящим кошмаром. Гришка все время ныл, что ему жарко, мухи кусают и т.д.

Пару раз я Гришку пристрожил. И довольно жестко. Сиди, мол, и помалкивай. А то сейчас на весла сядешь. И плыть мы будем аж до самой Москвы!

Но Гришка все не унимался. И в конце концов потребовал себе пива.

— Налейте мне! — канючил он, указывая на банку с янтарно-желтой жидкостью. — А то я бабушке скажу… А-а-а-а!

Договорить ябеда не успел. Увидел случайно заползшего в лодку ужа и мигом прыгнул за борт, не умея плавать. А мне ничего не оставалось делать, как нырнуть следом.

Испуганного и нахлебавшегося воды Гришку мы, само собой, вытащили. И тут же отправили домой, выдав подзатыльник и велев строго-настрого молчать. Про пиво юный пловец никому ничего не рассказал. Боялся, видимо, второго подзатыльника. А вот гулять ему по участку еще полдня пришлось в платьице своей сестренки, потому что другой сухой одежды не было — бабушка Елена Федоровна затеяла большую стирку.

И вот теперь мне пришлось припомнить этот эпизод.

Не беда, что с того случая прошло уже несколько лет. Пацаны, само собой, со смеху покатятся, если узнают, что «крутой» и хулиганистый Гришка полдня проходил в женском платье. Кирдык тогда его карьере дворового лидера. Даже малые с ним здороваться перестанут.

И Гришка это хорошо понимал. Правда, для приличия все же решил поспорить.

— Давно было! — упрямо сказал он, покраснев. — Пацаны не поверят.

— Мне поверят! — с достоинством кивнул я. — Ну так что? Уговор! Вы отстанете от «Бубы», а я молчу про то, как девочка по имени Гриша разгуливала по двору в платьице сестренки?

Гришка потупился, помолчал немного, а потом будто нехотя дернул плечом и кивнул.

В училище я вернулся с чувством выполненного долга.

Сейчас у Кольки все должно быть чики-пуки. К гопоте он вряд ли еще разок сунется. Да и период изгнания его, кажись, закончился. Будет спокойно ходить заниматься на турнике и болтать с пацанами.

Тимошка Белкин, кажется, тоже внял моим увещеваниям. Даже попытался поговорить с братом.

Только вот не все было так просто.

Тимур, помня обиду, никак не шел на контакт. Накрепко обиделся на то, что Тимошка посмел сказать обидные слова в адрес дамы его сердца. Молча делал вид, что брата и по совместительству лучшего друга больше не существует.

— Отцепись! — коротко и ясно посоветовал он Тимошке, когда тот, набравшись смелости, подошел и попытался завести разговор. — Не видишь? Я с Коляном в шахматы играю. А то так тебе вмажу! Все зубы пересчитаю!

Ясно. Период вежливого «Тимофей, пожалуйста!», «Тимур, спасибо!» закончился. Снова началась открытая конфронтация. А это означало, что целостность морд обеих близнецов была перед угрозой.

И это мне очень не нравилось.

— Послушай! — не отставал от него Тимошка. — Да извинюсь я перед твоей Машкой! Вот прямо сейчас пойду и позвоню!

Тимур внезапно повернулся к брату, которому до этого демонстрировал только согнутую спину, выражающую негодование.

— А вот это не смей! — прошипел он с побелевшим от злости лицом, вскакивая с места. — Не смей! Слышишь! Она сегодня весь фильм прорыдала! Из-за тебя! Я два носовых платка извел! Так что засунь свои извинения себе в… автомат и не подходи к ней! Понял?

— Ну и пожалуйста! — заорал Тимошка, тоже поднимаясь со стула в комнате досуга. — Больно надо было! Лижитесь хоть всю жизнь! И кофточки ей снимай! Что, уже по-взрослому дружи…

Безумный влюбленный не договорил. На него, рассыпав шахматные фигуры, кинулся Тимур. Но свое обещание пересчитать зубы выполнить не успел — вовремя оказавшийся рядом Миха его нейтрализовал. Обхватил за пояс и держал крепко-крепко.

Я же, прыгнув сзади на Тимошку, зажал ему рот рукой и шепнул:

— Тормозни!

Тимошка дернулся, но я был сильнее.

Тимур хмуро пробормотал:

— Пусти! Пусти, Мих, говорю!

Миха осторожно разжал руки. Тимур подобрал пару фигур, которые посыпались на пол, швырнул их на доску и вышел в коридор. Только тогда я отпустил второго Белкина.

— Ну? — укоризненно сказал я. — Кому было сказано: рот на замок?

Тимошка открыл рот, чтобы поспорить, но, передумав, замолчал и молча пошел к журнальной полке. Взял оттуда первый попавшийся выпуск «Ровесника» и открыл наугад.

Оставаться в комнате досуга мне больше не хотелось.

Я спустился на КПП, где дежурил Димка Зубов. Забыл совсем, что обещал ему в увале шоколадку купить. Скрасить, так сказать, бремя наряда. То-то Димка так выразительно смотрел на меня, когда я пришел из увольнения. А у меня после сегодняшних событий напрочь все из башки вылетело.

— На, брат! — сунул я плитку приятелю. — И еще вот, сдача.

— Да ты че, Андрюх! Оставь себе! — запротестовал было Димка. — Ты ходил, время тратил!

— Не надо! — отверг я предложение. — Я не девчонка, чтобы меня баловать. Я ж по-дружески выручил.

— Тогда вот! — Димка взял сдачу и щедро отломил мне половину плитки. — Угощайся!

— А вот это спасибо! — радушно принял я угощение. — Это мы с удовольствием! Слушай, а кто это там у тебя трется?

Димка с видом взрослого и опытного суворовца кинул взгляд в угол и хмыкнул.

— Да Маслов это. С первого курса. Сашенька.

— Сашенька? — переспросил я.

— Угу! — снова хмыкнул Димка и с презрением посмотрел на мальчишку.

Тот грустно притулился в углу. И глаза, кажись, были на мокром месте.

— Его маман как-то при пацанах так назвала. Вот и прилипло. «Са-а-ашенька».

Я еще раз посмотрел на пацана.

Ба! Да это же тот самый Сашенька, которого мама, ничуть не смущаясь, пыталась супом накормить. А еще публично тискала его, вгоняя и без того смущенного пацана в краску.

— Салабон! — точно «дембель», повидавший жизнь, вздохнул Димка. — Понабрали в этом году мелкоты. В увал его не пустили, дескать. Забился с маменькой на КПП встретиться. А она не пришла. Вот сидит теперь, там сопли на кулак наматывает. Представляешь…

Я снова пригляделся к первокурснику, на этот раз — внимательно.

Выглядел он довольно жалко. Сидел, скукожившись, точно брошенный нахохлившийся птенец.

— Мелочь пузатая! — насмешливо продолжал стебаться Димка. — Мамка не пришла разок, а он заныл…

— Хорош, Димон! — осадил я его.

— Чего?

— Того! — рубанул я. — Память у тебя короткая. Забыл, как твоя бабуля год назад тут чуть ли не палатку разбила? Еле-еле ее отвадили…

Димка, конечно, помнил, как его бабушка Ольга Афанасьевна чуть ли не каждый день караулила его на КПП с термосом супа и свертком пирожков. А посему его дембельский запал быстренько угас. Нахмурился, огляделся — нет ли неподалеку офицера-воспитателя — и начал, шурша фольгой, трескать шоколадку.

А я тем временем направился к первокурснику.

Что-то мне подсказывало, что не все тут так просто.

Глава 17

— Здоров, Санек! — пытаясь говорить как можно более доброжелательно, окликнул я первокурсника.

Мальчишка нервно дернулся, посмотрел на меня и снова отвернулся, наспех вытерев рукавом лицо.

— Как дела? — попытался я завести непринужденную беседу. — Хочешь, потолкуем? Потрещим чуток? У меня как раз пара минут есть.

Захочет — расскажет. Не захочет — навязываться не буду.

Я сразу понял: Саня не хочет, чтобы я видел его заплаканным. Еще бы: суворовец нюни распустил! Да еще на глазах у «старшака». Стыдобища какая!

У нас в училище такое не поощрялось. Правда, кое-у-кого тут память короткая. Димка Зубов, как «дембелем» стал, так сразу позабыл, как еще год назад шкерился по углам училища и сопли на кулак наматывал.

Но, как говорится, мы все не истуканы, а живые люди. Мальчики тоже, бывают, плачут. Да чего уж там, и мужчины, бывают, ревут навзрыд. Глядя на фигурку, скукожившуюся у окна, я вдруг вспомнил себя.

Я тогда еще не окончил институт и не получил погоны лейтенанта. В то июльское утро я, парень лет девятнадцати, довольный тем, что хотя бы на месяц-два могу почувствовать себя гражданским человеком, проснулся в своей небольшой комнате.

— Вставай, лежебока! — проснувшаяся задолго до меня бабушка по давней привычке начала молотить поварешкой о кастрюлю. И, как обычно, попеняла мне, не стесняясь в выражениях: — Солнце в задницу упирается, а курсантик наш все дрыхнет! Я уже яишенку нажарила. Сейчас оладьи доделаю. А опосля на рынок сбегай. Список я уже написала.

Я потянулся, потом нехотя спустил ноги с кровати, встал и сделал несколько упражнений, разминаясь.

И тут раздался звонок, разделивший мою жизнь на «до» и «после».

— Андрюшка! — скомандовала бабуля. — Будь другом, возьми трубку, а? Это Кузьминична, наверное. Старая тетеря. Опять ей с утра пораньше поговорить не с кем. То радио врубит на весь дом, то теперь названивает. А то у меня сейчас тут все оладьи сгорят к едрени фени! Ох ты ж, ешки-матрешки, надо газ убавить!

— Иду, ба! Сейчас! — откликнулся я и, надев шлепанцы на босу ногу и позевывая, поплелся в коридор к тумбочке. Взял трубку проводного телефона и сонно прохрипел:

— Але!

Из кухни доносились вкуснейшие ароматы. Я аж почувствовал, как у меня заурчало в желудке.

Сейчас как наверну бабушкиной яишенки: с колбаской, зеленушкой… Заточу вдобавок пару бутербродов с маслом и сыром. И полирну все это дело парой кружек чая «со слоном». А потом… А потом, так уж и быть, схожу на рынок. Бабуля давно просила сходить закупиться. Старшим надо помогать.

Но это была не бабушкина закадычная подруга и по совместительству наша соседка Глафира Кузьминична.

— Рогозина Зинаида Михайловна Вам кем приходится? — точно метроном, отчеканил сухой официальный голос. Он совсем не походил на мягкий, добродушный голос тети Глаши, которая, несмотря на мои девятнадцать, упорно величала меня Андрюшенькой и не мытьем, так катаньем пыталась мне сосватать свою семнадцатилетнюю внучку.

— Это моя мать, — ответил я.

Сон как рукой сняло.

Не далее как три дня назад мы отправили маму в больницу — на обследование. Она в последнее время ложилась туда довольно часто, и это уже никого не удивляло.

— Сегодня в шесть часов пятнадцать минут ее не стало, — также метрономом ответил сухой женский голос. — Алло! Алло! Вы слышите?

Я, разумеется, слышал.

Записал все, что требовалось. Передал бабушке. И только потом дал волю чувствам.

Из ванной я вышел только через час. Включил воду, чтобы меня не слышно было, и рыдал. Рыдал, как десять лет назад, когда случайно потерял где-то собственноручно сделанную рогатку, над которой трудился не один день. А потом, выйдя, обнял бабушку и уткнулся лицом в ее знакомый с детства цветастый халат.

А сейчас-то что случилось у парня, которого с легкой маминой руки суворовцы насмешливо стали величать «Сашенькой»?

И со мной такое было. Поэтому стебаться над рыдающим пацаненком я совершенно не собирался.

— Я Андрей, — сказал я просто, садясь рядом на скамейку. — А ты же Санек, верно?

Мальчишка, не поворачиваясь, дернул головой. Судя по всему, это означало «да».

Я заметил, что пацаненок вытирает заплаканную моську прямо рукавом новенькой формы. Непорядок. Похоже, вечером ему всерьез в бытовке придется чиститься, приводя в порядок замызганный рукав. У нас ведь в Суворовском не только за слезы по головке не гладят. За неопрятный внешний вид получить нагоняй от взводного — что за здрасте.

— Сань, — снова обратился я к плакальщику. — На! Возьми вот! Нечего форму портить! Новую не дадут!

И, достав из кармана чистый носовой платок, протянул ему. Саня, сидя все так же вполоборота, чуток помедлил, потом протянул руку за платком и глухо пробормотал:

— Спасибо!

— Пожалуйста! — хмыкнул я. — Было бы за что.

Дождался, пока мальчишка чуток успокоится, и предложил:

— Может, поделишься? Ну, знаешь, как говорят… Высказанная беда — уже полбеды…

Паренек снова недоверчиво на меня покосился и опять уставился в подоконник.

— Знаешь, — продолжил я как бы невзначай, — ты бы развернулся, что ль. Не то что бы я сильно недоволен. Просто я с твоей спиной ну совсем не горю желанием диалог вести. Как бы так.

Саня неохотно развернулся, вытер заплаканное лицо и снова глухо пробормотал:

— Я… это… не знаю, с чего начать.

— Начни с главного, Сань! — просто посоветовал я. И добавил: — Умные люди говорят, что так проще.

Санек помялся, помялся, а потом сказал то, что я и сам недавно узнал от Димки Зубова, возомнившего себя «дембелем»:

— Ко мне мама сегодня не пришла.

Хм…

— И ты из-за этого решил тут бассейн устроить? — недоверчиво подняв брови, уточнил я. — Что мама не пришла? Ну, мало ли, почему не пришла. У взрослого человека всякое может быть. Может, на работе задержали. Или форс-мажор какой. Кран потек, например. Сидит, мужиков из службы быта ждет. Или приболела. Сейчас знаешь какой серьезный грипп по Москве ходит? Вон у нас в четвертом взводе уже пятеро по домам лежат.

«Перваки», конечно, порыдать любят. Из-за того, что в увал не пускают. Что на физухе гоняют — будь здоров. Что порой присесть не когда — не то что давануть храпака на кровати. Да и друзья—пацаны — это тебе не ласковая бабуля.

Но чуйка безошибочно подсказывала мне: Саня Маслов не просто так дал слабину.

— Не в этом дело, — нахохлившись, точно воробей, буркнул «первак». — И третий день уже трубку не берет…

Вот это поворот!

Я вспомнил, как места себе не находил, когда Настя не пришла ко мне на КПП. И надо сказать, не зря не находил…

Саня вдруг прерывисто вздохнул. Губы его снова задрожали.

— Погодь, погодь, Сань! — мигом остановил я следующий намечающийся поток рыданий. — Так ты говоришь, трубку не берет? Уже три дня? А дома есть еще кто? Папа там, бабушка… Дед, может?

Саня снова вздохнул, глотнул и, сделав над собой усилие, ответил:

— Не… отца нет. Мы с мамой живем. И с бабулей.

Ну вот. Хоть что-то определенное уже наклевывается.

— А бабуля? — деловито продолжал я допрос. Совсем как тогда, когда разговаривал по телефону с рыдающей Настей. Выцарапывать информацию из плачущих людей — та еще задачка. И неважно, пятнадцать лет им или целых пятьдесят.

— Бабуля в санатории, — пояснил Саня. — В Жуковке. Она только неделю назад уехала. Я вот думаю: может, что-то случилось? А меня в увал не пуска…

И парнишка, поняв, что сейчас разрыдается, снова отвернулся к подоконнику.

Ясно-понятно. Только понятно, что ничего не ясно.

— Ну… — я наскоро начал накидывать варианты, сделав вид, что ничего не заметил. — Не впадай в панику, Сань. Не имей такой дурной привычки. Смотри: может быть авария на телефонной станции?

— Ну… — уже чуток успокоившийся Санек с сомнением поднял на меня глаза. — Наверное… Я не знаю… Никогда вроде такого не было.

— Сегодня не было — завтра будет! — резонно заметил я. — Все когда-то бывает в первый раз. Второе: уже такое случалось?

— Не, — покачал головой первокурсник. — Такое впервые…

— Так, — я лихорадочно соображал, что делать. — Ты кого-нибудь еще из своего дома знаешь? Ну, одноклассников там, друзей со двора… Соседок, маминых подруг… Ну? Давай, вспоминай.

Лопоухий Саня растерянно поморгал, а потом ответил:

— Да не… Мы туда только год назад переехали. Я только с двумя пацанами и успел подружиться… Телефонов не знаю, мы друг к дружке просто так всегда бегали.

Ну еще бы… Ничего удивительного! Это ж СССР! «Где без спроса ходят в гости, где нет зависти и злости»… Тут не то что без соцсетей и мобильного — порой и без городского телефона можно обойтись.

— Туда — это куда? — уточнил я.

— В Свиблово, — шмыгнув носом, пояснил парнишка.

Свиблово?

Уже в который раз убеждаюсь, что мир тесен.

— У мамы есть, конечно, подруга, — продолжал Саня. — Тетя Света. Но телефон у нее в книжке записан. А книжка дома…

Будь я в действительности семнадцатилетним «старшаком», а не матерым опером, я б, наверное, посоветовал Сане Маслову себя «не накручивать». Но чуйка опера, которая выработалась за много-много лет, подсказывала мне, что накручивать стоит. Даже не накручивать. А разруливать.

И тут меня что-то торкнуло.

— Слушай… — будто невзначай, сказал я. — Сань… а мама твоя случаем ничего на днях покупать не собиралась?

Паренек удивленно вскинул на меня глаза.

— Не знаю даже… А что?

— Ну если спрашиваю, значит, надо! — не сдал я вдаваться в подробности. — Ты на вопрос ответь. Собиралась или нет.

— Ну… — Саня помялся и глянул на меня. Точно пытался понять, стоит мне доверять или нет. — Мы телек покупать собирались. Точнее, купили уже, наверное… У бабушки скоро юбилей. Вот мы и хотели, чтобы она из санатория вернулась, а тут — хоп! — и телек новый!

Я нахмурился, пытаясь собрать воедино пока еще разрозненные кусочки информации.

Грабанули бухгалтера, которая шла с зарплатой. Паренька, который собирался покупать фотоаппарат. Еще кое-кого, у кого при себе были деньги отнюдь не на ситро из автомата и пирожки-тошнотики…

Сыровата, конечно, пока моя версия… И я бы очень хотел ошибиться! Но что-то мне подсказывало, что я прав. А еще — что прав был старый полковник Дорохин, когда втолковывал своему сыну про осведомителей. Зря, ох, зря тогда отмахнулся от него сын, тоже мент.

Я посмотрел на часы.

Так, дальше рассусоливать некогда. Надо действовать.

— Адрес давай! — вытащив из кармана блокнот и карандаш, коротко потребовал я.

— Чего? — захлопал глазами первокурсник.

— Ну не Кремля же, — поторопил я его. — Где живешь, надеюсь, помнишь? Адрес давай и телефон. Давай, давай, время не ждет. И мамы твоей ФИО.

— Чего? — отчаянно тормозил парнишка. — Какое ФИО? Это что?

— Фамилию, имя, отчество, тормоз… — устало разъяснил я недотепе-«перваку». — Год рождения ее ты вряд ли помнишь. Ну лет хотя бы сколько? Примерно? Тридцать пять? Тридцать семь? Сорок?

Саня поднял на меня глаза, в которых засветилась слабенькая надежда.

— А… ты сможешь пойти, да? Проверить?

— Я, не я… Тебе что за дело? — медлительность юного страдальца начала меня уже раздражать. — Не я, так другой сходит, проверит… Ну? Дашь адрес или я побег? У меня и без тебя проблем — греби, не разгребешь.

— Не, не! — торопливо зачастил Маслов. — Записывай: Первый Ботанический проезд…

— Короче, Андрюх! — тараторил в трубку юный Витька Дорохин. Я, признаться, все еще не привык к нему такому. После стольких-то лет! — Разыскал дядька Маслову. Юлия Витальевна, тридцать пять лет. Все верно, проживает на Первом Ботаническом.

— И че? — поторопил я приятеля.

К телефону, как и всегда вечером, собралась очередь. Каждый хотел брякнуть маме, бабушке… И с девчонкой, само собой, пощебетать. Передать приветики-пистолетики и воздушные поцелуйчики…

— По башке ей дали, вот че! — тараторила трубка. — По голове то есть! В «Склифе» она сейчас лежит. Только-только недавно в себя пришла. Сотрясение мозга у нее. И шок… И еще перелом чего-то там, я забыл уже.

Ек-макарек! Опять, значит, чуйка не подвела. Эх, как бы я хотел хоть раз ошибиться! Но нет, каждый раз она срабатывает точнехонько. Как часы, которые еще недавно юный щипач-неумеха чуть было не увел из кармана раззявы Витьки Дорохина.

— Домой, значит, наведались! — констатировал я.

Долго болтать было некогда. Колян Антонов вон уже исстрадался весь, желая брякнуть своей ненаглядной. Да и Миха Вере собирался позвонить. Но мне еще кое-что надо было выяснить.

— Наведались, наведались! — скороговоркой вещал Дорохин.

Приятель всегда говорил быстрее, чем пулеметная очередь. Мне частенько приходилось, точно высококлассной стенографистке, держать ухо востро, чтобы уловить каждое слово по отдельности.

— Телек забрали? — уточнил я.

— Телек? — удивился Витька. — А ты откуда знаешь про телек?

— От верблюда! — коротко ответил я. — Неважно! Позже скажу. Тут очередь собралась. Так взяли или нет?

— Не-а… — рассмеялся Витька. — Телек-то задержали. Аж на пару недель. Проблемы там какие-то на складе… Эта Маслова, как в себя пришла, рассказала, что да, действительно собирались «ящик» покупать. А так только пару ложек взяли… серебряных… И все. Деньги она на книжке держит.

— За пару ложек башку проломили… уроды… — мрачно констатировал я, прикрыв рот ладонью, чтобы пацаны не слышали. — Ладно, Витек, я понял… Спасибо, что все разузнал!

— Было бы за что! — охотно откликнулся Дорохин. — Заходи…

— Насчет «зайти» в ближайшее время не обещаю! — честно сказал я. — Парад на носу. Нас по строевой гоняют — будь-здоров! Ноги уже — как тумбы чугунные…

— Да, кстати! — вспомнил вдруг приятель! — Ты записочку-то помнишь? Ну, которую щипач тогда у стадиона выронил?

— Ну?

— Баранки гну! — торжественно сказал Витька. — В хате-то у Масловых такую же нашли. С тем же почерком. Только адрес другой…

— Да не помню я, — растерянно говорил Саня Маслов.

— Не помнишь, значит, вспоминай, — уже в который раз говорил ему я. — Напряги тыковку.

Мы сидели втроем в холле училища: я, он и наведавшийся ко мне Витек Дорохин. Точнее, не только ко мне. Витек и с Саней хотел побеседовать.

В деле наконец-то появилась хоть какая-то зацепка. Записка, которую нашли в квартире Масловых, была написана тем же почерком, что и адрес пожилой Настиной соседки…

Экспертизу, конечно, за такой короткий срок не успели провести. Но почерк, по словам дядьки Дорохина, был один-в-один.

— Вспоминай, вспоминай… — поддержал меня приятель. — А если сейчас не вспомнишь — ночевать тут будешь, Саня. Ночь длинная. К подъему точно вспомнишь. Ну, на крайняк, к зарядке. Или к завтраку. Так что вспоминай.

Насчет «разбить палатку на КПП и там ночевать» Витек шутил, конечно. Но настрой у нас обоих был очень серьезный.

Я был практически уверен, что утечка информации, в том числе, есть и в училище. И твердо был намерен расследовать это дело. Пока еще какая-нибудь тетя Юля вроде Масловой не оказалась в «Склифе» с проломанной головой.

Подробности случившегося мы Саньку рассказывать не стали. О том, что недавно произошло в квартире Масловых, в училище пока знали только я, майор Курский, и два моих лучших друга — Миха Першин и Илюха Бондарев. Подумав, я и их посвятил в это дело. А они уж, в свою очередь, по доброй воле вызвались мне помочь. Друзья, как никак.

— Вспомнил! — осенило вдруг Санька.

— Ну вот! — удовлетворенно сказал я. — Я же говорил: точно вспомнишь. Особенно когда ужин на носу. Валяй, вываливай, чего ты там навспоминал. Кому говорил про то, что телек покупать собираетесь?

— Ну… не кому-то лично, — боязливо пискнул Маслов. Будто боялся, что наш ответ его не устроит, и он лишится щедрой порции макарон по-флотски на ужин. — Так, скорее, всем вместе… И никому в особенности…

— Да ёк-макарек! — зло стукнул кулаком по подоконнику Витька. — Мы на тебя тут целый час угробили! Меня у кино девчонка ждет! А ты тут Ваньку валяешь. «Не кому-то лично»…

— Погодь, Витек! — осадил я недовольного приятеля. И снова обратился к бедолаге Сане: — Так ты говоришь, не кому-то лично?

Глава 18

Прошло еще несколько дней.

В том, что у нас в Суворовском училище завелась «крыса», я был попросту уверен. Моя ментовская чуйка не могла меня подвести. И, кажется, я уже даже вычислил парочку подходящих кандидатов.

Произошло это случайно. Само собой. Как-то, шагая по коридору училища, я увидел уже знакомого мне первокурсника Саню Маслова в компании двух других первокурсников. К трепу «молодых» я обычно не прислушивался. Не до того. Своих забот — греби, не разгребешь. Но тут внезапно решил навострить локаторы. Тем более что со стороны эта могучая кучка не выглядела как сборище трех друзей.

— Ну что, Маслов? Когда «лавэ» будет? — грозно вопрошал Саню один из парней — рослый, почти с меня, и лопоухий. Он был выше Сани почти на голову и стоял к нему вплотную.

— Скоро, — боязливо пискнул Саня и зыркнул вокруг. — Скоро будет, Антон! Только в увал надо сходить… У меня при себе нет…

Я отошел поодаль и присел, сделав вид, что завязываю ботинки.

— Ты не верти башкой, Маслов! — грубо одернул его второй — пониже ростом и кучерявый. Прижал обе руки к стене так, что Сане, зажатому с обеих сторон, было некуда деваться. — Ты сказками про увалы уже второй месяц нас кормишь. У тебя уже увала три за это время было. Ты в карты зачем сел играть, если не умеешь?

— Так это… — боязливо подал голос Саня. — На интерес… Вы же сами говорили поначалу…

— На интерес, Маслов, играть нет никакого интереса, — презрительно гоготнул первый и внезапно сделал вид, что замахивается.

Испуганный Саня метнулся было в сторону, но наступил на развязанный шнурок и грохнулся оземь.

— Смотри, Маслов! — глядя на то, как Саня поднимает на ноги и отряхивает пыльные брюки, угрожающе заметил кучерявый. — Несдобровать тебе… Если отдавать не собираешься — лучше сразу пулю в лоб себе пусти. Если что, мы и адрес твой знаем… В Свиблово.

— Точняк! — вмешался длинный. — Ты же, Маслов, офицером стать собираешься? А для офицера карточный долг — дело чести. Бывай! Хоп! Саечка за испуг!

Отвесив растерянному и красному от смущения парню «саечку», пацаны загоготали. А потом, увидев меня, предпочли сделать вид, что ничего не случилось, и ретироваться. Миссия их была выполнена — напуганный Саня чуть завод кирпичный со страху не построил. Не ровен час, доведенный до отчаяния паренек в увале в мамкин кошелек полезет, пока та в больнице… В таком состоянии он, кажется, на все готов. Лишь бы поскорее и навсегда отделаться от этих бугаев.

Я не стал догонять «перваков». Ни длинного, ни кучерявого. Пока. Временно.

А вместо этого подошел к дрожащему от страха пацаненку. Сейчас мое присутствие тут важнее.

— Здоров, Сань! — приветствовал я бедолагу. — Вот и свиделись. Года не прошло.

Не понос, так золотуха. Только-только мы разобрались, куда пропала его маменька, так теперь откуда-то двое из ларца нарисовались. С замашками гопников.

— Привет! — выдавил из себя первокурсник. И снова огляделся — будто боялся, что эти двое вернутся.

Но любители азартных карточных игр уже скрылись за поворотом. Будто и не было их тут минуту назад.

— Че они хотели-то от тебя? — по-свойски, напрямую спросил я у страдальца.

Саня молчал.

— Ничего, — буркнул он. — Так, просто поговорили.

Понимаю. Пацанские правила. Стучать нехорошо и все такое.

Но тут другая ситуация. Я сам все видел и слышал. Точнее, почти все.

— Все равно узнаю! — пообещал я. — Обычно, когда люди «просто» по-дружески беседуют, то один из них потом не ходит чернее тучи. Так что лучше колись. Что за дела у тебя с этими кредиторами недоделанными?

— В карты сел поиграть с ними… — нехотя сказал он. — Сказали, что так, без денег. А потом — что должен…

— Ясно, — хмыкнул я.

Знакомые приемчики. Сначала — ничего. А потом и сам не заметишь, как барахло из дома выносить начнешь. Лишь бы нос не сломали. Маслову, ясен пень, не попереть одному против этих двух шкафов.

М-да… Невесело началась у парня суворовская жизнь.

Надо бы ему стержень в себе начать уже делать. Да потверже. А то так и будут его гнобить. До самого выпуска.

— Они еще те шулеры, — горестно констатировал Маслов. — У них даже из «старшаков» никто выиграть не сможет.

— Сможет-не сможет… Бабка надвое сказала. Посмотрим. Фамилии их как? — уточнил я у Сани.

Тот снова сделал вид, что очень заинтересован своими ботинками, и ушел в несознанку.

— Ладно! — решил я. — Не хочешь, не говори. Сам узнаю. Эка невидаль. Чай, не секретные материалы. А ты живи спокойно. Начнут прессовать: говори, что ничего не видел, ничего не знаешь. И вообще никогда ни с кем не играл. А если совсем прижмут: меня зови. Понял? И главное: ни копейки им не давай. Это самое важное, что ты должен запомнить. Ты изначально на деньги играть не договаривался, значит, с тебя взятки гладки. Дашь один раз — в канале будет тяга. От тебя тогда не отвяжутся. Усек?

Саня молчал.

— Ну? — я уже начал терять терпение.

— Усек, — пробормотал суворовец.

— Отлично! — кивнул я и, насвистывая, двинулся по своим делам.

Надо было еще успеть очередь занять к телефону. А то Настенька, небось, уже заждалась. У нее мне, кстати говоря, тоже надо было кое-что выяснить… Были у меня тут кое-какие подозрения…

Следующего увала я едва дождался. Сидел на уроках, как на иголках. Постоянно поглядывал на часы и зачеркивал цифры в карманном календарике. А еще, разумеется, изо всех сил старался не косячить. Койку заправлял идеально, нигде не опаздывал и в нарядах не спал. Вызубрил «от» и «до» все, что задавали. Даже каким-то чудом схлопотал «пятак» за контрольную по химии — единственный во взводе. Не зря после отбоя несколько дней с фонариков читал учебник под одеялом.

А все потому что мне предстояло сыграть очень важную роль…

— Отлично, Рогозин, отлично! — с удовольствием констатировал препод по кличке «Маркуша» — Арсений Маркович. — Ежели так и дальше пойдет, можете рассчитывать на «пятерку» в аттестате. Только не расслабляйтесь. Последнее относится и к остальным, — тут он обвел класс суровым взглядом. — На носу осенние каникулы, товарищи суворовцы. А судя по тому, как некоторые из вас расслабились, у вас еще и летние не закончились…

В то холодное воскресное утро настроение у меня было просто отличным. Несмотря на то, что вставать в воскресенье нам официально было можно на целый час позже, я проснулся, как обычно. Наведался в умывальник, пока туда не налетела толпа разбуженных пацанов, и не торопясь, привел себя в порядок.

Все «склалось», как в шутку любил говорить мой друг Миха Першин, довольно таки хорошо. В списки на воскресный увал попали все трое: и я, и Миха, и Илюха «Бондарь».

— У солдата выходной… пуговицы в ряд! — напевал в бытовке довольный Илюха, начищая свой мундир. — Ах ты ж ешкин кот! Пуговицу подшить надо! На соплях болтается! Только заметил!

— Ишь распелся, «Бондарь»! — поддел его я. — По Лилечке своей соскучился? Смотрю, и побрился, и намарафетился… Молодца! Только ты об уговоре-то не забыл? Сначала дело. А что это одеколон такой у тебя? Нормас…

— Не забыл… Ясен пень. Первым делом — самолеты. И Миха не забыл. Сделаем все чин-чинарем. Текст я запомнил. А насчет одеколона — это Лилька мне подарила! — с гордостью сказал Илюха. — В синей такой коробке… Нет, в фиолетовой… Хочешь, тоже можешь брызнуться… в тумбочке стоит. Только вертай потом взад!

— Нет, спасибо! — рассмеялся я. — У меня свой имеется. Настя к нему привыкла. Да и мне нравится.

Я оставил Илюху пришивать пуговицу, а сам, насвистывая, вышел в коридор — еще раз обдумать предстоящую операцию, в которой я негласно был назначен супер-пупер мега-ответственным лицом.

А в холле, уже перед самым выходом, мы с моими лучшими друзьями разыграли первую часть Марлезонского балета.

— Что, Андрюх? — как и договаривались, нарочито громко сказал Миха, поравнявшись с двумя небезызвестными картежниками — длинным, лопоухим и коренастым, чернявым. Фамилии их были, как я выяснил, Голубков и Птицын. Два сапога пара. — Сегодня важный день? Идешь за фотиком?

— Ага! — бодро откликнулся я. — Прямо сейчас и пойду. Два года о таком мечтал. Не шутка юмора…

Я старался говорить весело, шутливо. Даже расслабленно. Будто с ленцой. Но внутри все равно потряхивало. Хоть и был я уже давно не семнадцатилетнем суворовцем, а опером, побывавшим в самого разного рода передрягах.

Миха и Илюха очень уж просились со мной. И даже чуток обиделись, когда я им отказал. Но я был непреклонен.

Одно дело — если б я один пошел. Но тут завязано еще и несколько других людей. Дядька Дорохина обещал, конечно, что все будет чики-пуки, но все же…

— И охота тебе на это увал тратить? — будто случайно вклинился в разговор Илюха «Бондарь». Он тоже говорил нарочито громко. Будто дед, контуженный на войне. — Сходил бы на каникулах. Я вот сегодня к Лилечке своей иду. Заждалась она меня.

— Гуляйте, ваше дело молодое, — хмыкнул я. — Лильке привет передавай. А я сегодня — мужчина холостой. Настюша моя к родокам в Рязань опять укатила. С предками… Так что самое то сгонять за фотиком. А то потом времени не будет.

— Прямо сейчас и двинешь? — деланно равнодушно спросил Миха. — Если да, могу тебе компанию составить. Мне как раз сегодня делать нечего. Верочку мою сегодня родоки дома засадили — с репетитором заниматься. Растят из нее, понимаешь ли, медалистку…

— Не, Мих! — нарочито громко отверг я предложение друга. — Я лучше один сгоняю. Быстрее обернусь. К тому же у меня сначала кое-какие еще делишки есть. Личного характера. А часикам к трем и за фотиком соберусь. Так что, пацаны, сегодня каждый по своей программе. Не обессудьте.

Отлично. Время назвал. А место все и так знают. Там все покупают и фотики, и разные приблуды к ним. Чтобы потом «колдовать» в темной ванной.

— Хозяин-барин, — пожал плечами Миха. — По своей так по своей… Ну а я тогда в киношку сгоняю. Деловой ты наш…

Вся эта беседа специально велась очень громко. Каждая ее реплика была заранее отрепетирована.

Пробегающие мимо нас суворовцы, торопящиеся в увал, и не подозревали, что являются зрителями недавно написанной театральной постановки.

Небрежно болтая всякую чушь, я как бы невзначай кинул взгляд в сторону уже знакомых мне «перваков» с птичьими фамилиями. А потом еще раз посмотрел, уже пристальнее. Но так, чтобы не выдать себя.

Вон они, красавцы… Стоят, гогочут. Травят друг дружке всем известные анекдоты про русского, поляка и немца. Но на выход почему-то, в отличие от другие суворовцев, не спешат.

А локаторы-то настроены!

Длинный, по фамилии Голубков, дернул длинной шеей и тоже будто невзначай придвинулся ближе к нашей компании. Я заметил, как он едва заметно повел бровью и указал глазами в нашу сторону. Коренастый Птицын мигнул и растянул в гадливой улыбке щербатый рот. А потом тоже едва заметно дернул уголком рта.

Я мигом все понял.

У Голубкова с Птицыным явно был свой язык, понятный только им обоим. Таким способом картежники-шулеры пользовались с незапамятных времен. Наверное, еще когда дед Витьки Дорохина был не старым хромым полковником, а совсем еще юным парнем. Поэтому и в карты этим упырям всегда везло. Тут почешутся, там моргнут, тут нос потрут… У каждого жеста был свой, тайный знак. Что-то вроде морзянки для картежников. И только потом одураченные ими простачки вроде Маслова понимали, во что вляпались…

Вот и сейчас они друг с дружкой «по-бырому обсудили» предстоящее дельце…

Точно! Так и есть! Неспроста Птицын, махнув приятелю, стремглав понесся к телефону… А потом, довольный, окликнув приятеля, зашагал на выход вместе с ним.

«Отлично!» — констатировал я, выходя следом за ними на крыльцо училища. — «Наживка проглочена!»

— Ну все тогда, Андрюх! До вечера! — попрощался со мной Илюха, уже обычным тоном. — Меня Лилечка ждетт.

— Пока! — поглядывая на часы, торопливо кивнул мне Миха. Он торопился на свиданку со своей Верой.

— Пока, пацаны! — я махнул Михе с Илюхой и отправился туда, куда заранее было договорено.

Я шагал не спеша, щурясь от солнышка и разглядывая уже снова привычную мне Москву конца семидесятых, снова готовящуюся к Олимпиаде.

В три часа пополудни мне позарез нужно нарисоваться у широко известного магазина фототехники. А пока… А пока есть время. И я, поддернув воротник, зашагал к уже хорошо знакомому мне «Дому Брежнева».

— Так значит, ты думаешь, что это… она? — нахмурив прелестный лобик, сказала Настя.

Мы сидели на кухне ее квартиры и пили чай. На самом деле ни в какую Рязань ее не потащили. Туда свинтили Настины родители, вместе с Денькой. Приехала какая-то троюродная бабуля четвероюродного деда и очень захотела посмотреть, «какой он у нас вырос». А мы с моей любимой, оставшись одни в квартире, наслаждались обществом друг друга.

Сегодня, правда, наша встреча не очень походила на обычную свиданку.

Шел важный разговор.

— Говорю тебе, сдала она тебя! По ее наводке на тебя напали! Ну сама подумай… — я пододвинул к девушке щедро исписанные листки блокнота. На них я схематично изложил свои соображения. — Кто, как не она? Я тут даже нарисовал все для наглядности. Зуб даю, она тебя слила. Частично — чтобы за бугор вместо тебя поехать.

— Не верю я в это, Андрюш! — уперлась рогом Настя. — Мы же с Олеськой с самого детства знакомы. Как она могла так со мной поступить?

— И чего? — резонно возразил я. — Да хоть с роддома! Я… то есть один сосед наш, когда в органах работал, как-то сцапал паренька, который на гоп-стоп со своей бандой каждый день ходил… А жена его — ни слухом ни духом. Так что не аргумент!

— Ну а что тогда аргумент, по-твоему?

— А вот что! — я указал на первый листок. — Смотри. Ты говорила тогда Олесе, что пойдешь вечером к репетитору с деньгами? Так?

— Ну, так! — нехотя согласилась девушка. — Не то что бы специально сказала. Так, к слову пришлось. Мол, надо Амалии Генриховне вперед заплатить…

— Ну а то, что при тебе коньки дорогие будут, она и так знала, — подытожил я. — Говорю тебе: это она все сливала. На сколько ваших парней и девчонок уже напали? На пятерых? У тебя при себе были коньки недешевые и котлета наличности. У другой девчонки — сумочка заграничная, тоже не три копейки стоит. У третьей — колечко новенькое, которым она хвасталась… И что? Будем ждать роста нападений в геометрической прогрессии?

— Погоди! — Настя, все еще верившая в невиновность своей подруги, цеплялась за разные неправдоподобные версии, как утопающий за соломинку. — Ну а вдруг это совпадение?

— Ну хочешь, Настюш, проверим? — предложил я.

— Ладно! — со вздохом согласилась девушка. — А как?

— Есть у меня одна мыслишка! — я потер руки, довольный тем, что мне удалось наконец уболтать недоверчивую девушку.

Я хорошо ее понимал: никогда не хочется верить в виновность близкого человека. Но что поделать? Так бывает! Сколько я таких «не может быть!» повидал на своем веку — не перечесть. Только-только сцапаешь какого-нибудь карманника, домушника и иже с ними — как тут же начинают осаждать порог мамы, тети, бабушки… И каждая вопит: «Да не может быть! Да такой хороший мальчик! Мусор выносил, уроки делал… А еще он мне такого забавного ежика из пластилина и спичек в третьем классе соорудил! До сих пор храню!».

Да и девчонки тоже всякие бывают.

Мы с Дорохиным, помню, как-то вычислили одну ушлую девицу абсолютно кукольной внешности. Мадам лет девятнадцати успешно обчищала квартиры. Наведывалась в качестве ученицы к репетиторам. Да не абы к каким, а к тем, у кого дома то картинка имеется стоимостью в десяток-другой телевизоров, то драгоценности… Словом, к некогда хорошо известным деятелям культуры, которые уже вышли на пенсию и стали промышлять сеянием разумного, доброго, вечного.

Кукольное создание, хлопая невинными бездонными голубыми глазами, втирало старикам легенду о том, как хочет поступить в консерваторию. Упорно играло на фортепиано экзерсисы и участливо интересовалось здоровьем пожилых педагогов. Радушно соглашалось попить чаю после урока и даже предлагало принесенные с собой конфетки.

Строгие преподаватели и подумать не могли, что скрывается под этим образом Настеньки из фильма «Морозко». Все, как один, бабушки и дедушки, отведав конфеток, быстро засыпали, прямо за столом. И просыпались потом в обчищенной квартире… И все, как один, потом не верили в виновность «небесного» создания. Даже когда были представлены железобетонные доказательства…

— А что за мыслишка? — с интересом спросила девушка. — Может, расскажешь? А я пока чайку еще поставлю!

— Позже расскажу, Настюш! — вставая, деловито отозвался я. — Позже, обязательно. А сейчас мне пора бежать!

И на прощание нежно притянул ее к себе.

Глава 19

До магазина фототехники я добрался довольно быстро. Прибыл аж на полчаса раньше назначенного срока. Погулял чуток, постоял, постукивая одним ботинком о другой и дуя на замерзшие пальцы.

Придут — не придут?

Придут. Точно придут. Не зря же я почти во всю глотку объявил, что в три часа буду у магазина фототехники. Еще немного — и явятся.

Слишком много совпадений за последнее время. Обнесли, точнее, попытались обнести, хату Масловых, как только излишне доверчивый и пока не нюхавший пороху первокурсник Саня растрепал, что его маман собирается покупать телек. Масловым повезло: воры поживились только парой серебряных ложек.

А еще, как я недавно выяснил, попытались грабануть квартиру другого «первака» — ротозея и болтуна Димы Качалова по кличке «Альбинос». «Альбиносом» Качалова ребята прозвали того, что и волосы на голове, и ресницы, и брови у Димки были практически белыми. Выглядел он так, будто его случайно обсыпали мукой, а она намертво приклеилась.

Димка случайно протрепался в училище, что родоки его собрались на днях покупать румынский гарнитур…

— Кому сболтнул? — «пытал» я пацаненка.

— Так, — Качалов шмыгнул носом и опасливо огляделся вокруг. — Не кому-то конкретно… Не то что бы…

Но мне уже до смерти надоело играть в угадайку. Нужно было собрать улики.

— Качалов! Давай рассказывай! Сказал «А», говори и «Б»!— чуток повысил я голос. И применил безошибочный способ: — Считаю до трех, «два» пропускаю. Раз…

— Птицыну… — торопливо раскололся «первак». — Мы с ним в наряде по столовой были.

— А с чего вдруг решил сказать-то? — наседал я на Димку.

— Ну… — Качалов нахмурил почти белые брови. — Даже не знаю. К слову пришлось. Посетовал, что батя на весь увал запряжет меня этот гарнитур вместе с ним собирать, и в киношку пойти не получится…

— А он? — я пытался собрать воедино крупицы информации.

— А он вдруг оживился. Все спрашивал, где мамка с отцом работают, и когда именно пойдем гарнитур покупать… С деньгами пойдем или заранее внесем… Ну, и все такое. Я еще подумал тогда: зачем ему это?… Ладно бы соседка какая любопытная выспрашивала, вроде нашей тети Ларисы. Но пацану-то это зачем?

А всего пару дней спустя стало ясно, зачем.

К семье Качаловых наведались. Как и в случае с Настей и ее соседкой. Дома оказалась только бабуля с младшей Димкиной сестренкой. Суворовец, ясное дело, был в училище. Димкины родители — на работе. Перепуганная бабушка, конечно, натерпелась страху… Чуть второй раз не поседела. Молча стояла с той стороны двери и смотрела, как неизвестные просто шкрябают ключами.

— Что в итоге? — поторопил я Димку, которого, кажется, и самого потрясывало, когда он мне об этом рассказывал.

— Ничего, — пожал тощими плечами «Альбинос». — Повозились в замке, выругались вроде бы, и вниз потопали. Сестренка мелкая совсем, ничего не поняла. А бабушка валокордина себе накапала, полежала чуток и оклемалась.

— Больше не наведывались? — на всякий случай уточнил я.

— Да вроде не… — покачал головой парень.

— Консьержка не видела?

— Какая консьержка, Андрей? — криво улыбнулся Димка. — Мы ж не баре… В «хрущевке» живем… Заходи, кто хочешь…

Спасла хату Качаловых от грабежа чистая случайность. Димка в прошлом увале в тысяча первый раз потерял ключи от квартиры. Его батя, уже замучившийся делать дубликаты, шваркнул ладонью по столу, собственноручно поменял замок во входной двери и торжественно сказал сыну, что теперь ключи от квартиры он получит только в качестве подарка на окончание училища. А до сего времени Димка будет, точно гость, приходить и звонить в дверь. Может быть, пустят. Если очень попросит.

Что-то мне подсказывало, что не просто так Димка по кличке «Альбинос» недавно «потерял» ключи… И очень хорошо, что батя пока не выдал ему новые… Но железобетонных доказательств пока не было.

Я снова поглядел на часы. Десять минут четвертого. И на улице — никого. Только один за другим вспыхивают желтые квадратики окон в доме, на первом этаже которого располагался магазин фототехники. Зима же скоро. Темнеет рано.

Наконец вдали кто-то нарисовался. Я прищурился, вглядываясь.

Ни фига себе! А они-то тут откуда?

— О-ба-на! Не понял на… — вырвалось у меня. — А вы-то тут чего делаете, двое из ларца?

Одинаковые, точно сделанные под копирку, близнецы Белкины хмуро уставились на меня.

Кажется, за минуту до встречи у них шел очень неприятный разговор. Даже не разговор, так, перебрасывание колкостями в стиле: «Козел» — «Сам козел!». Примерно так они и общались в последнее время.

Памятуя мой наказ, братья, пребывавшие в ссоре, не пытались выяснять отношения на кулаках. Но запретить обкладывать друг друга нелестными характеристиками я не мог. А посему, кажется, Белкины уже весь животный мир перебрали. И удодом, и бакланом, и макакой каждый из них был не по одному разу.

— Мама нас отправила, к тетке двоюродной в гости. — Тимошка показал мне на скромненький букетик в руках. — С днем рождения поздравить. Приболела чуток. Вот нас и отправила. Тут она живет.

И он подбородком указал на желтые квадратики окон на верхних этажах.

— Поздравить с днем рождения и с тем, что брат у меня — урод, — не упустил возможности добавить Тимур, зло глядя на свою копию.

— Представляешь, такая же фигня с братом! — не замедлил кинуть «ответку» Тимошка.

Я хорошо видел, что сейчас им не то что на день рождения идти — находиться рядом претило. Да и тратить увал на поход к троюродной тетке — такое себе занятие. Но возразить маме братья, судя по всему, не посмели.

— Хорош, хорош, пацаны! — осадил я их. — Достали уже. И в училище цапаетесь, и тут. Слушать тошно. Погодьте-ка…

Кажется, настала вторая часть Марлезонского балета.

За разговором я и не заметил, как к нам бесшумно подошли.

Перед нами стояла компания из троих незнакомых пацанов. Выглядели они почти как гопник и будущий криминальный авторитет «Ризотто», чью биографию я в прошлом году маленько подправил, не дав совершить множество пакостных деяний.

— Э, пацаны! — присвистнув, обратился к нам один из них, стоящий в центре. — Закурить не найдется?

Классическое начало разговора. «Закурить, копейки, семечки»…

Парень явно пытался казаться старше. Развернул плечи и расставил локти. А еще голос чуток ниже сделал. Но я безошибочно определил, что самому старшему из них едва ли девятнадцать стукнуло. Хоть и косят под тридцатилетних.

— Не курим! — спокойно ответил я.

Белкины, хлопая глазами, молча стояли поодаль. А потом, будто невзначай, придвинулись, встав слева от меня.

Я едва заметно порыскал глазами. Где-то рядышком должно было быть подкрепление. Так, по меньшей мере, обещал мне дядька Дорохина.

Но никакого подкрепления не было видно. Только где-то вдалеке какая-то бабуля выгуливала крохотную собачку. Но ни она, ни собачка на роль замаскированного опера явно не годились.

— Да не жмись ты, суворовец! — с деланным добродушием начал первый и будто невзначай подошел ближе. — Ну дай по сигаретке! Или тебе для пацанов жалко?

— Жалко у пчелки! — вдруг подал голос Тимошка. — Слышал?

Вот балабол! И кто его просил?

В том, что эти трое оказались тут не случайно, а по наводке, я не сомневался, равно как и в том, что «просто так» разойтись не получится. Они сто пудов знали, что я появлюсь у магазина фототехники в три часа. С котлетой наличности. Только опоздали чуток.

А еще гопники предполагали, что я буду один. Неспроста я «отказал» громким голосом и Михе, и Илюхе, когда они намыливались со мной в увал.

Да, сейчас, конечно, лучшие друзья мне бы не помешали. У них, в отличие от Белкиных, кое-какой опыт уличных драк уже имеется. Да не шуточных, а настоящих. И уж точно не стали бы лезть на рожон…

А после такой Тимошкиной реплики вечер сразу перестал быть томным. Как невовремя он встрял со своей репликой про пчелку!

— Слышь, ты! Мелкий! Чего борзый такой? — подал хриплый голос второй и с презрением поглядел на близнеца. — Давно по щам не получал?

— А ты, че, если длинный, самый умный? — продолжал упражняться в остроумии Тимошка. — Велика Федора, но дура!

Пацан явно не понимал, что роет себе яму своим языком. «Терки» с гопниками — это не подколы пацанов в училище. Тут и башку проломить могут.

Ну все, приплыли. Суши весла. Ща начнется!

Гопники переглянулись. С их лиц мигом исчезли блуждающие ухмылки.

Краешком глаза я заметил, как старший подмигнул второму и еле заметно указал на меня.

— «ТТ-шки»! — прошептал я. — Быстро помиритесь! Это приказ!

Долю секунды мальчишки еще думали.

А потом резко стиснули руки друг другу и, не сговариваясь, встали по обе стороны от меня.

Уф-ф! Ну хоть тут не стали кочевряжиться!

— Ха! — сказал самый старший из гопников, глядя на нас. — Смотрите-ка! «Три богатыря»! Картина Сурикова!

— Васнецова! — невозмутимо поправил его я.

— Шта? — глупо улыбнулся старший.

— Васнецов написал картину «Богатыри»! — пояснил я.

А сам смотрел то налево, то направо… Ну и где же обещанное дядькой Дорохина подкрепление?

Тимошка, уже понявший, что сболтнул лишнее, молчал. Только едва заметно улыбнулся брату. Впервые за много-много дней.

— А ты умный, оказывается! — осклабился старший из гопников. А потом продолжил: — Слушай, умный… Может, мы с тобой потрещим? Художников повспоминаем! А эти одинаковые, — он мотнул коротко стриженной головой, — пойдут, откуда взялись.

— Никуда мы не пойдем! — запротестовал было Тимур.

Но я живо пихнул его локтем в бок.

Братья Белкины явно пока еще не обучены мастерству ведения таких переговоров. Вот пусть и помалкивают в тряпочку. Старший из гопников неспроста хотел их «отпустить». Просто не счел нужным тратить на них время. И свидетелей лишних не хотел. В любое другое время гопота только рада была почесать кулаки о говорливые головы суворовцев. Но не сегодня.

Им нужен был я. Точнее то, что по легенде лежало у меня в кармане.

— Видите ли, парни! — пояснил я. — Нам сейчас разлучаться никак нельзя. Мне этих двоих в училище отконвоировать надо. Застукал в самоволке… Вот, так сказать, веду к товарищу майору на воспитательную беседу.

— Да что ты мелешь? — не сдержавшись, завелся было второй, самый длинный из компании. — Давай доста…

Но старший одним косым взглядом заставил его умолкнуть.

— Слышь, вояки! — сказал он, тоже теряя терпение. — Нам с вами тут лясы точить некогда. Давайте так: облегчаете все втроем карманы, получаете пендаля и чешете подобру-поздорову отседова! Устраивает такой расклад?

— Не! — спокойно покачал я головой. И коротко добавил: — Не устраивает.

Гопники подошли еще ближе. Я с быстротой молнии стянул с себя ремень и натянул на руку. Также поступили и братья Белкины.

— Слушай, Дрын! — сказал вдруг второй. — Может, ну их?

Старший пожевал губами, поморщился, а потом великодушно сказал:

— Ладно!

И, обратившись к нам, добавил:

— Считайте, что повезло вам, суслики! Айда, пацаны, пойдем по пивку бахнем!

И вся компания повернулась к нам спиной.

— Фу-ух! — выдохнул Тимошка, который до сей поры молчал, как рыба об лед. — А я уж думал!

— Правильно думал! — почти не разжимая губ, шепнул ему я. — Стой!

Обманка. Ее я тоже хорошо изучил.

Делаешь вид, что «отпускаешь» жертву, если она уж очень сильно начинает кочевряжиться. А потом, когда она уже булки расслабила, решила, что ей повезло и отвернулась — нападаешь со спины.

Так и случилось. Пройдя метра два-три, гопники обернулись и кинулись на нас.

Я мигом перехватил руку старшего и, крутанув, шмякнул его о землю хорошо отработанным приемом. А потом припечатал сверху своим же весом.

Тимошка тем временем тоже не растерялся. Хлестнул ремнем по морде второму, длинному. Тот поморгал, а потом взвыл, схватившись за глаз. А тут и Тимур подоспел — мигом сделал подкат.

Ну а третий…

А третий ничего не успел сделать.

На его запястьях защелкнулись наручники.

А потом «браслеты» получили и остальные двое.

Подоспело таки долгожданное «подкрепление». Хоть и поздновато.

— Молодца, Андрюх! — похвалил меня Витек Дорохин. — Молодца, что не струсил! И время потянул…

— Мы все молодцы! — поспешил я и посмотрел на Белкиных, которые с удовольствием сдували пенку с пива. — Тим с Тимуром тоже отлично отработали!

Начались долгожданные осенние каникулы. Мы с Витькой и братьями Белкиными выбрались таки в пивнушку. Я снова стал гражданским человеком, пусть и ненадолго, и сменил свою форму на обычные штаны и куртку. Поначалу мы собирались попить пивка только с Витькой, но потом я решил, что не позвать близнецов будет совсем некрасиво. В конце концов, они тоже оказались полноправными участниками всей этой операции.

Вернувшись домой из училища после окончания первой четверти, я вдруг услышал, как из маминой комнаты доносятся голоса.

Из комнаты доносились голоса. Один — женский, хорошо знакомый. А вот второй — мужской, который доселе был мне незнаком. А на кухне я обнаружил наспех засунутый в вазу букет свежих цветов…

Я чуток постоял, с улыбкой глядя на букетик, а потом тихонько-тихонько выскользнул из квартиры… Не буду мешать свиданию.

А сейчас я отхлебывал «то самое» пиво и беззаботно болтал с пацанами.

— Ваши-то где прохлаждались? — уточнил я. — Дядька тебе че говорил? Договаривались же: в три часа!

— Магазин перепутали! — хохотнул Витек. — Вообще в другую сторону сначала поперли. Только потом сообразили, что не туда.

— Ничего! — бодро сказал Тимошка и с наслаждением сдул пенку с пива. — М-м-м! Вкуснотища какая! Уж мы бы им наваляли!

— Угу! — поддел его брат. — Особенно ты! Сам, небось, кирпичный завод со страху построил!

— Э! — запротестовал Тимошка. — Что за предъявы? Леща захотел?

Я посмотрел на них и улыбнулся.

На обещания «леща» можно было не обращать внимания. Это так, для хохмы.

Братья Белкины наконец помирились. По-настоящему и всерьез. Все обиды были забыты в миг, когда перед дракой с гопниками они стиснули ладони в рукопожатии. Вернувшись в училище после того происшествия с гопниками, Тим с Тимуром еще полночи шушукались, сидя на кровати. Соскучились, видать, по общению за долгое время ссоры. Колян Антонов хотел было их шугануть (спать, мол, мешают!) но я не разрешил. Пусть общаются.

Распался и любовный треугольник. Тимошка подумал, подумал, да и решил, что никакой трагедии не случилось. Просто их детская дружба с Машей так и осталась дружбой. А у Тимура она переросла во что-то большее. Вот, собственно, и все. У него осталась подруга, а у Тимура появилась девушка.

А еще веревочка, которая вилась уже довольно давно, наконец развязалась. Банда, кошмарившая Москву, была поймана. А заодно по шапке получили и осведомители. Дед Дорохина, когда узнал, что был прав в своей версии, довольно крякнул и еще раз прочитал своему сыну лекцию о том, как полезно слушать старших.

Этой бандой оказались те самые «пацаны», которые кошмарили когда-то Кольку «Бубу». А Дрын с приятелями, которые пытались «стопануть» нас с Белкиными у магазина фототехники, были у этой банды кем-то вроде шестерок. А у них, в свою очередь, тоже были шестерки… И не где-нибудь, а в Суворовском. В шестерках у банды ходил и щипач, который чуть было не свистнул часы у Витьки. Его взяли «на живца». Молоденький лопоухий парнишка, нарочито светящий кошельком у стадиона, был «подсадным».

— Да, кстати! — вспомнил вдруг я. — А что с этими-то гавриками? Птицыным и… Голубковым, кажется? Они ж одним днем рапорты написали об отчислении по собственному желанию. И больше мы их не видели…

— Показания дают, — Витька пожал плечами и с наслаждением отхлебнул пивка из новой кружки. — Дядька говорит, они в отделении целый бассейн слез напустили. Мол, в карты этой банде проиграли. И тем им сказали: «Либо сливаете нам инфу, либо голова с плеч…» А эти шутить не любят. Там у троих из пятерых уже отсидка за плечами по малолетке имеется.

— Ха! — воскликнул Тимошка. — В карты проиграли! А еще Маслова на «счетчик» хотели поставить! Салабоны…

— Салабоны-то салабоны, — серьезно сказал Витька. — А ключи от хаты у Качалова сперли. И передали «кому надо». Не побоялись товарища уркам сдать, хоть и знали, что визитеры церемониться не будут, если в хате хозяев обнаружат. Ну ничего. Они это теперь надолго запомнят.

— Думаешь, врут про карты? — усомнился Тимур.

— Вряд ли, — покачал головой Витька. — Кажись, правду говорят. На крючок их взяли. Походу, у банды этой схема хорошо была отработана: зазывали какого-нибудь бедолагу, давали выиграть, а потом разували, как липку. Либо плати, либо сумки тырь на рынках и приноси, либо инфу сливай… Если «перо» приставить, человек все, что хочешь, сделает… Так что твой «Буба», Андрюх, вовремя соскочил.

Мои догадки насчет Настиной подружки Олеси Иванченко подтвердились. Глупая девчонка ввязалась в подлую авантюру. Именно она слила когда-то банде информацию о том, что моя девушка пойдет к репетитору. А помимо денег, еще и коньки новые прихватит…

Ее держали на другом крючке. Ни в какие карты Иванченко никому не проигрывала. Она вообще ни разу в жизни за карточный стол не садилась. Просто девчонка по уши влюбилась в главаря…

Опера из отдела специально слили в присутствии одной Иванченко «дезу». Подослали в секцию фигурного катания «новенькую» девчонку, якобы недавно переехавшую в Москву из Ленинграда. Юное создание, выписывающее пируэты на льду и вовсю щебетавшее о том, как пойдет в среду вечером покупать себе сережки, оказалось сотрудницей органов…

Были у банды и другие «осведомители». Но сейчас это все осталось в прошлом.

Жизнь моих дворовых друзей нежданно-негаданно круто поменялась. Пашка, однажды по приколу зашедший со мной в магазин фототехники, заболел фотоделом. Даже мопед свой продал, чтобы, помимо фотика, набрать еще кучу разных приблуд. И теперь постоянно торчал в красной ванной.

Я был только рад. Мопеда у Пашки теперь не было. А еще он был при деле. А значит, Пашка не поедет бухим кататься, как это однажды с ним случилось. И жизнь его не оборвется так рано и по-дурацки. Парень наконец обрел хобби, которое увлекло его целиком и полностью, и которое не прибавит его родителям седых волос.

Произошли метаморфозы и с Ленькой. И это, в отличие от истории с Олесей Иванченко, был тот случай, когда любовь не зла.

У «хиппи» в классе появилась новенькая. Симпатичная, большеглазая отличница Саша. Худая и прозрачная.

Девчачий консилиум, оценив дистрофию новенькой, тут же определил ее в «некрасивые подруги». А вот Ленька так не считал. Влюбился по уши. И хиппи, который еще вчера вплетал себе ленточки в косички и бренчал что-то на гитаре, начал меняться на глазах. Постригся, к вящей радости учителей и родителей, начал лучше учиться… И даже о посиделках с парнями под винцо забыл. Словом, усердно добивался руки и сердца дамы, похожей на тростинку.

— Пропал человек! — констатировал Пашка, доставая из конверта собственноручно отпечатанные снимки. — Был нормальный парень, развязный хиппи, а стал безумный влюбленный. — И он протянул мне несколько фотографий: — Ты посмотри, каков Ленька стал? Рубашка, галстук… Хоть на стенд с пионерами-героями вешай… Скукота!

Я взял напечатанные Пашкой снимки и улыбнулся.

Ну и пусть! Зато, если у нашего бывшего хиппи что-то сложится с Сашей, я буду только рад! Уж она-то точно будет держать его в ежовых рукавицах. Глядишь, и в институт с собой утащит… А значит, у Леньки есть все шансы не остаться на всю жизнь девятнадцатилетним…

Каждый может переписать свою судьбу. Если, конечно, захочет.