А. Таннер Суворовец. Том 2

Глава 1

Прием-обманка. Вскинуть руку, якобы, что волосы пригладить. А потом садануть по «тыкве» развесившего уши оппонента. Даже так, чтобы сразу в отключку его отправить. И надолго.

Нечего у гопника «приглаживать». Башка у него — лысая. Наголо бритая. Даже фонарь отражается.

Я этот подлый приемчик хорошо знал. Видел его… не так давно. Точно так же, скалясь, поступил один из трех отморозков, с которым я сцепился в одном из московских дворов. В 2014-м. В тот вечер, когда закончилась моя старая жизнь. И началась новая.

Мой приятель «Бондарь», походу, так и не понял, что влип. Не усек мальчишка, что схватка с гопниками — это тебе не морской бой с одноклассником на скучном уроке. И не возня дворовой пацанвы «до первой крови». И даже не стычка «стенка на стенку», когда толпа с одного двора идет «мочить» толпу со двора соседнего.

Было у нас такое, во дворах на «Юго-Западной». И не раз. Так, больше ради забавы. Когда совсем скучно было. Поцапается какой-нибудь Васька с улицы Погодина с Петькой c проспекта Вернадского, расскажет «своим» — и вот уже пацаны, вооружившись дрынами, идут «мочить» соперника и восстанавливать справедливость. Те, в свою очередь, тоже не лыком были шиты и своими дрынами запасались. Ждали нас, как говорится, уже во всеоружии.

Эти бои гладиаторов, как правило, ничем не заканчивались. Разве что разбитыми носами и парой ничего не значащих ссадин. Даже мамам и бабушкам не над чем было поохать. Так, поорали пацаны: «Ты козел!» — «Нет! Ты козел!», поваляли друг друга в траве или снегу, и, выпустив пар, вернулись «на базу» — жарить картофан и сосиски за гаражами. А дрыны — так, для порядка.

Бывало, что сторона соперников и вовсе на стычку не приходила. Тогда мы, победоносно гудя и называя соперников «ссыкунами», просто возвращались домой. Через пару дней, однако, все забывалось, и мы с теми самыми «ссыкунами» запросто ходили вместе в одну школку.

А потом мы взрослели. И драться уже особо-то и не хотелось. Вместе с появлением первой щетины менялись и интересы. Не до драк становилось.

Когда тебе семнадцать, уже не кулаки чесать хочется. А целоваться с Петровой из десятого «Б». Ну или хотя бы на раме своего велика с заклеенной камерой ее прокатить, уткнувшись носом в худенькое плечико и волосы, пахнущие «Яичным» шампунем. Как повезет.

То все игрища. А здесь другое совсем.

От этих упырей можно и «перо» в бок получить — что за здрасте!

Не сдюжит «Бондарь». Молодой еще. Я сразу это понял. Не успеет вовремя среагировать на нападение!

Надо помочь!

Я мигом развернулся.

И вовремя!

Не успел кулак гопника с разбитыми костяшками опуститься на белобрысую голову «Бондаря», как я сильно хлестанул пряжкой своего суворовского ремня. Прямо по костяшкам!

— А-а-а!

Коренастый взвыл и отпрыгнул в сторону, зажав второй рукой израненный кулак и громко матерясь! Таких вывертов я, кажись, даже от матерых авторитетов не слышал!

Ну все! Началось…

— Мочи вояк! — крикнул первый гопник, самый длинный из всех, и прыгнул на Миху.

Но мелкий «Пи-пополам» неожиданно ловко увернулся. Молча, как и я, сдернул с себя ремень и ловко хлестнул по морде третьего гопника. Сильно, жестко, наотмашь. А потом сделал подкат длинному. Да так мастерски, что любой чемпион по борьбе, наверное, позавидовал бы.

Длинный, поскользнувшись на гладкой протоптанной дорожке в своих уродских кедах, сложился пополам, точно книжка, и рухнул наземь. Прямо мордой в скользкий поребрик. Я даже услышал, как что-то приятно хрустнуло.

Во дает «Пи-пополам»! Вот тебе и школота! Правду говорят: не суди по внешности!

Тут и «Бондарь» подтянулся. Тоже живенько ремень сдернул и на руку намотал. Встал сзади меня. Спина к спине.

— Не подходи, падла! — крикнул он срывающимся юношеским голосом, махая ремнем. — Урою!

Гопники, не ожидавшие отпора, малость опешили. Коренастый, злобно зыркая, потирал кулак, на котором уже проступил хороший такой след от пряжки моего ремня. А третий, низкорослый, с несуразно большой и круглой головой, походящей на тыкву, и вовсе растерялся. Только стоял да зюзями хлопал.

Видать, в «духах» у этих двоих ходит. Без «главного» ничего не может сделать.

Кстати, о «главном».

Длинный гопник, который, судя по всему, был у этого сброда «старшим», помотал головой и встал на карачки, выплевывая зубы. Снег окрасился красным. Я с отвращением увидел залитую кровью морду с маленькими, презрительными глазками…

Что-то в них было знакомое…

— Слышь, пацаны! — заговорил кто-то сзади… — Ну хорош, хорош… погорячились…

Я, стоявший спиной к «Бондарю», не видел говорившего. Но по голосу понял, что это — второй, коренастый. Я почувствовал, как Илюха еще крепче прижался ко мне спиной.

Голос приближался. Становился все громче.

Чуйка…

Снова сработала чуйка! Ощущение предстоящей опасности. Что-то сейчас будет!

И только я успел толкнуть «Бондаря» в сторону, как увидел справа от себя взмах руки с ножом.

Так я и думал. Успел коренастый «перо» достать, пока не опытному в настоящих драках Илюхе зубы заговаривал.

Все случилось за пару секунд. Но эти секунды показались мне вечностью. Будто все происходило в какой-то замедленной съемке.

Я крутанул руку гопника, перехватил покрепче, жестко выкрутил за спину и повалил его на землю. А сам насел сверху.

— А-а-а! — заорал поганец. — Больно, падла! Пусти. А-а-а! Пусти, урод!

— Бросай нож, гнида! — рявкнул я. — Бросай, скот!

Я перехватил руку гопника ниже и стиснул мертвой хваткой прямо возле запястья. А коленом уперся ему в поясницу, твердо прижав к земле. Пусть попробует дернуться!

Вереща от боли и суча ногами, утырок выпустил нож. Я мигом схватил его и отбросил как можно дальше. Чтоб с собаками не нашли. И не удержался, конечно, чтобы не ткнуть гопника носом в землю. Так, для порядка.

Внезапно раздался свисток.

— Атас! — раздалось откуда то сбоку. — Мильтоны!

Это подал голос третий, самый низкорослый из всех, с несуразно крупной башкой, похожей на тыкву.

Длинный поднялся наконец, оставив на снегу память о встрече с детдомовцем Михой— кровавое пятно. Едва заметном махнул рукой остальным. И троица в кедах и широченных штанах ломанулась сквозь кусты куда-то во дворы.

Илюха «Бондарь», перед глазами которого после несостоявшегося нападения, кажется, пронеслась вся жизнь, так и стоял, разинув рот. Белый, как снег на тротуаре, на котором так и осталась кровь длинного.

— Бежим! — заорал я. — Пацаны, бегом! «Бондарь», очнись! Двигай булками, если в участок не хочешь! Миха! Живо!

«Бондарь» встрепенулся. Миха тоже. Гурьбой, не останавливаясь, мы понеслись в сторону училища.

* * *

— Так значит, говорите, вице-сержант Рогозин, на вас напали?

— Так точно, товарищ майор!

Мы с Михой и Илюхой стояли навытяжку в кабинете взводного — майора Курского. Сегодня он был дежурным по училищу.

Выглядел я — так себе. На щеке кровоточила ссадина. Губа была разбита. Саданул мне таки локтем второй руки тот урод коренастый, когда я его наземь повалил. У Илюхи нос распух — споткнулся, пока мы в училище бежали, и носом землю пропахал. У Михи была рассечена бровь.

Фигня. До свадьбы заживет. Синяки да ссадины — дело плевое. До Суворовского и недели не проходило, чтоб я где-нибудь себя не покоцал. Привык уже.

Тут, кажись, назрела проблемка посерьезнее — как объяснить начальству происшедшее. В пылу драки я как-то и забыл совсем, что здесь я — не майор полиции Рогозин. А первокурсник, которому получить наряд вне очереди — как нефиг делать! И хорошо, если только наряд.

Скрыть драку с гопниками от начальства училища нам с приятелями не удалось. Курский, как назло, «пас» возвращающихся из увала суворовцев прямо у КПП — рядом с дежурившим там суворовцем. Следил, чтобы дежурный никому «по дружбе» не помог скрыть опоздание и не поставил «без пяти». А посему кое-кто из суворовцев, привыкших возвращаться из увала в «нуль одну», уже схватил себе залет.

Мы с пацанами, мокрые, взмыленные, все в снегу, нарисовались у КПП на целых пятнадцать минут позже положенного времени. Дежурный — Сеня Королев из четвертого взвода — завидев нас, выпучил глаза, еле заметно развел руками и дернул головой в сторону Курского. Весь его вид говорил: «Ну вы, блин, даете, пацаны… Еще б к ротному в таком виде явились!»

И сейчас мы, само собой, готовились получать на орехи.

Майор Курский пристально смотрел на нас, постукивая карандашом по столу.

— И кто же напал на вас, вице-сержант Рогозин? — спросил он, сканируя взглядом всех поочередно.

— Рогозин тут ни при чем! — не дав мне рот раскрыть, торопливо вмешался маленький, но бесстрашный Миха.

Приятель даже вперед дернулся. Будто загородить меня пытался своей тощей грудью.

— Он…

— Он сам ответит! Вы ему не мамка! Вам слова не давали, суворовец Першин! — перебил его Курский и жестко хлопнул по столу ладонью.

Миха будто вжался в пол.

А Курский строго продолжил:

— А если уж Вы, суворовец Першин, позволили себе выступить без разрешения, то будьте любезны усвоить: вице-сержант всегда «причем»! Он отвечает за порядок во взводе! За любую мелочь, любую провинность спросят, прежде всего, с вице-сержанта.

Во-во! Так оно и есть! Что-что, а это я хорошо понимал. Поэтому и не прыгал особо-то от радости, получив лычки, чем очень удивил своих однокашников-суворовцев. Особенно — Тимоху Белкина.

Ешки-матрешки, а как хорошо начинался увал!

Каких-то триста метров мы с приятелями не дошли до училища.

Миха дернул рассеченной бровью и умолк, понуро уставившись в пол.

Вот ведь каков пацан! Ничего не боится! Этакий рыцарь без страха и упрека!

— Изложите суть происшедшего, вице-сержант Рогозин! — вновь обратился ко мне Курский, нервно стуча карандашом по столу.

— Мы с суворовцами Першиным и Бондаревым возвращались из увольнения, товарищ майор! — коротко отрапортовал я. — К нам прицепились гоп… хулиганы. Пришлось защищаться.

Курский недоверчиво посмотрел на меня.

— Хулиганы? Гопники, то бишь? Что хотели?

— Так… закурить, копейки, семечки… — коротко пояснил я. — Ну, обчистить хотели.

— А вы им что сказали? — допытывался майор.

— Мы сказали, что не курим! — подал вдруг голос Илюха «Бондарь».

Он все еще был белым, как мел — не пришел в себя окончательно после того, как впервые в жизни побывал в настоящей уличной драке.

— Я не Вас спрашиваю, Бондарев! — Курский бросил карандаш и снова хлопнул ладонью по столу, да так, что графин с водой, стоящий на столе, подскочил, а крышка, слетев, покатилась по полу.

— Сказали, что не курим! — повторил я за Илюхой. И на всякий случай пихнул локтями обеих приятелей, которые стояли от меня справа и слева. Нечего лезть поперек батьки в пекло. Сам разберусь.

— А они? — продолжил майор допрос.

— Велели вытрясти карманы и деньги отдать! — придумал я на ходу.

В этот момент у меня в мозгу что-то шевельнулось. Снова сработала та самая чуйка, которая не раз и не два спасала мне жизнь во время службы в органах.

Этим уродам в кедах были от нас нужны вовсе не деньги. Хотя и от денег они, конечно, не отказались бы.

Я это почему-то ощущал очень явно. И зуб даю, они нам встретились не случайно. Точнее, не так… Это Миха с «Бондарем» им случайно попались.

А вот меня они явно поджидали… Я был готов поспорить на три воскресных увала, что это было так. Гопари во главе с длинным, которых часть своих зубишек сегодня оставил на ледяном асфальте, не просто так шастали вдоль дороги к училищу ради «копеек-семечек».

Они ждали меня.

— А вы не вытрясли, стало быть, карманы? — Курский снова взял в руки карандаш и откинулся на стуле.

— Нет, товарищ майор! — рубанул я. И быстро добавил, чтобы ускорить «допрос»: — Тогда один из них нож достал… Пришлось отбиваться.

Я заметил, как «Бондарь» при упоминании о ноже побелел еще больше.

Майор нахмурился. Встал из-за стола и подошел к нам вплотную.

— И куда же они делись, гопники эти? — недоверчиво спросил Курский, бросая карандаш на стол. — Матерые хулиганы, вооруженные ножом, стало быть, получили от трех суворовцев-первокурсников по мордам, после чего откланялись и тихо-мирно ушли?

— Никак нет, товарищ майор! — отчеканил я и соврал, решив ничего не говорить про «мильтонов»: — Там какие-то парни сильные мимо шли… Тоже в форме. Курсанты, кажется. Эти… как их увидели, сразу и разбежались.

— Першин! Бондарев! — отрывисто произнес Курский. — Все было так? Подтверждаете?

— Так точно! — хором отрапортовали друзья. Миха — твердым, уверенным, звонким голосом. Илюха — хрипло и испуганно.

— Кругом! — скомандовал Курский. — Каждому — по два наряда вне очереди!

Уф-ф! Кажется, пронесло!

— За драку, товарищ майор? — снова открыл рот Миха. Вот ведь неймется мелкому! — Так ведь…

— За неподобающий внешний вид! — отчеканил дежурный по училищу. — И за опоздание из увольнения. Третий — за пререкания со взводным — дать?

— Никак нет! — торопливо ответили мы, все втроем.

* * *

Аккуратно притворив дверь кабинета взводного, я выдохнул.

Два наряда — это, конечно, не два коржика с компотом от милой буфетчицы Леночки.

Но и не конец света.

Могло быть и хуже.

Помню, в мою бытность в училище, так внезапно вернувшуюся, парочку пацанов на вольные хлеба мигом отправили. Даже не стали разбираться, кто виноват и «первый» начал. А пацаны вовсе даже не с гопниками на улице сцепились. А друг другу носы разбили в расположении — из-за какой-то там девчонки, которая обеим сразу понравилась!

Негромко насвистывая, я двинулся по коридору, махнув приятелям. Миха, у которого, по всей видимости, тоже отлегло от сердца, зашагал следом. К нему вернулось обычное настроение.

— Жрать хочется, парни! Прям живот к спине прилип! — пожаловался он. — Я бы сейчас слона съел!

— Да какого слона! — я шутливо смазал приятеля по макушке. — В тебя разве что канарейка поместится. И та наполовину. Да, «Бондарь»?

Илюха, шедший следом, дернул плечом и промолчал. Вид у него был такой, будто он любимого кота похоронил.

— Ну чего ты, «Бондарь»? — я, успокаивая, тронул его за плечо. — Все ж хорошо кончилось!

— Угу… хорошо… Я, наверное, сегодня спать не смогу… — прошептал Илюха. — Я как вспомню эти морды…

И приятеля натурально передернуло.

— Слушай, «Бондарь»… — вдруг с интересом спросил его Миха. — Неужто ты и впрямь никогда не дрался?

Илюха молчал. А потом нехотя признался:

— Ну… было дело… классе в шестом. Портфелями…

Ха! Теперь ясно, почему «Бондарь» по цвету лица с нашим свежевыбеленным потолком в казарме сравнялся. Не бывал он никогда в настоящих переделках. Так, мутузили школьнички друг дружку на переменах. Слегонца. И все.

Поэтому он и вступил сегодня в перепалку с гопниками, не понимая, что такое «отвечать за базар». Это детдомовца Миху, прошедшего в свои неполные шестнадцать лет огонь, воду и медные трубы, ничем не испугать. Он, наверное, и при встрече с медведем не растеряется.

— Слушай, Илюх! — сказал я серьезно. — Ты запомни на будущее! Не надо с этими упырями первым «бычку» включать не надо. Ты знаешь, как разговаривать с гопниками?

— Ну? — кисло поинтересовался приятель.

— Баранки гну! Максимально нейтрально. А лучше вообще никак. Все, что ты скажешь, будет использовано против тебя.

— Это как? — возмутился приятель.

— Да так! Спросят: «Сколько времени?» Ты такой: «Не знаю, часов нет!». А тебе: «А че так борзо?». И пошло-поехало! Так что зря ты первым на рожон полез… Ну да ладно, проехали…

— Понял… — буркнул «Бондарь». И как бы невзначай спросил меня: — Слушай… Андрюх… А у нее кто-нибудь есть?

— У кого?

— Ну… — Илюха порозовел и едва слышно шепнул: — У Лили!

Ах вон оно что!

Война войной, как говорится, а любовь — по расписанию!

— Будешь тормозить — точно появится! — засмеялся я.

И поторопил обоих приятелей:

— Пошли, мужики! Скоро на ужин строиться!

Глава 2

— Во даете, пацаны!

— Еще бы!

— А Миха-то вообще красавчик, мужики! Никогда бы не подумал, что он против мазурика выстоит!

— Какой мазурик, Тим? С дуба рухнул, что ли? Эти отморозки — те еще быки! Уж я-то знаю! Поверь мне!

— Чего? Да откуда тебе знать, Тимур? Ты всего на минуту меня старше! Хорош взрослого из себя корчить!

— Оттуда и знаю! Не хочешь — не верь!

Тем вечером в расположении никто из нашего взвода долго не мог уснуть. Каждый из суворовцев хотел узнать, что произошло со мной и моими приятелями сегодня вечером, по пути из увала в училище. Да не просто узнать, а в самых мельчайших подробностях.

Я поначалу вообще не хотел ничего никому рассказывать. Планировал ограничиться той же коротенькой легендой, которую скормил в кабинете взводному — майору Курскому. Подошла шпана — попросила закурить — полезла в драку — пришлось защищаться — ну, а дальше прохожие помогли.

Но против толпы, как говорится, не попрешь. Знает один — знает один. Знают два — знают двадцать два. Так моя бабушка, Ефросиния Трофимовна, любит говаривать. Уселись пацаны на кроватях, ноги скрестили, локаторы настроили… Ждут подробностей!

Пришлось рассказывать. По просьбам трудящихся.

И я, с молчаливого одобрения своих приятелей, участвовавших в драке, выложил все. Рассказал, как Миха, не побоявшись, ловко уложил мордой в асфальт и пересчитал зубы самому главному «мазурику». Как Илюха мигом сдернул и намотал на руку ремень, когда понял, что драки не избежать. Сказал, как мы, не сговариваясь, встали спиной к спине, чтобы отбиваться… В общем, выложил все, как было.

Умолчал только о своей догадке. О том, что я теперь был твердо, железобетонно уверен: гопари меня ждали. И не ради копеек-семечек и «закурить не найдется?». Меня хотели разукрасить. Да не просто разукрасить, а серьезно так насовать… А может, и знатно покалечить…

За этими точно не заржавеет. Ни за длинным, ни за шкафом коренастым, ни даже за тыквоголовым коротышкой… Я, матерый опер, сразу определил: эта троица — не просто малолетки, которые от нефиг делать решили щемить школоту… Им что курицу разделать, что человека покромсать — как два пальца…

Но ради чего? На хрена я сдался этим малолетним уркам?

Я бы еще понял, если бы «предъявы» были к майору Рогозину, засадившему в кутузку не один десяток таких «мазуриков».

А кому мог понадобиться суворовец-первокурсник?

— Всего трое мазуриков? Эх, жаль меня там не было! — Тимошка Белкин, который больше всех активничал в обсуждении повестки дня, выслушав рассказ, важно приосанился и напряг тощий бицепс. — Я бы там их только так раскидал…

— Не мазуриков, а урок. Чего бы ты там раскидал, Тим? — насмешливо сказал я, аккуратно ставя шлепки и забираясь на свою привычную койку, под колючее одеяло. — Не смеши мои подштанники! В штаны бы накидал ты с испуга!

— Ха! Как бы не так, Рогозин! Я бы… — Тимошка сел на кровати и, насупившись для солидности, сделал несколько ударов в воздух по воображаемому противнику. — Хоп! Хоп! Хоп! Так его, отморозка!

— Ага… — хмуро отозвался Миха и оглядел в небольшое карманное зеркальце свою чуть попорченную физиономию. — Держи карман шире, Белкин! «Так его…» Ехал бы ты уже в больничку на скорой… с мигалками. А возможно, и деревянный макинтош мы бы тебе уже заказывали… Под очень грустную музыку.

— Ни фига подобного! С чего бы это вдруг макинтош? — не унимался говорливый и взбалмошный близнец. — Я, между прочим, приемы знаю! У нас во дворе один парень был. Так он каратэ занимался! И в ВДВ служил! Вот! И учил нас кое-каким штукам.

— Да ладно! — насмешливо прокомментировал «спич» приятеля «Бондарь».

Он уже потихоньку начал приходить в себя. Может, сам по себе оклемался, а может, оттого, что на ужине навернул целых две порции плова.

— Прохладно, «Бондарь»! — возмутился Тимошка. — Не хочешь — не верь! Я правду говорю! Он такой пацан мощный! Кирпич о голову разбить запросто может! И деревянную доску ногами разбить! Ровнехонько пополам!

Тут близнец внезапно соскочил с кровати и с очень серьезной мордой начал махать ногами воображаемую доску.

— Так! Так! Так! Ой! Ой-ой! Зараза! Больно-то как!

Однокашники зашлись в хохоте. А Тимошка, который, показывая нам свои навыки владения каратэ, саданул случайно мизинцем о тумбочку, вдруг мигом растерял свой боевой запал и уныло плюхнулся обратно на кровать.

— Что ржете, кони? — проговорил близнец, обиженно надувшись.

— Да мы-то ничего! — за всех ответил я, когда пацаны чуть успокоились. — Тим, ты когда в следующий раз надумаешь каратэ заниматься, ты заранее в медпункт сходи. Предупреди, чтобы тебе КАМАЗ гипса привезли. Так, на всякий случай. И койку заранее забей.

И попытался втолковать безбашенному приятелю то, что еще недавно объяснял в коридоре училища «Бондарю», когда мы возвращались в расположение после получения «пистонов» от майора Курского.

— Да не дуйся ты, а послушай! — втолковывал я Белкину, точно неразумному сыну. — Понимаешь, Тим: уличная драка — это тебе не портфелями на переменке махаться. Ты пока ногами машешь — тебе уже раз десять ножом насуют. Или кастетом башку проломят. Поговорку знаешь? «Ножом не бьют, ножом суют!». За мгновение человека насквозь проткнуть можно. Он и «а» сказать не успеет, как его уже прошили.

— Слушай! — озадаченно вклинился в разговор второй близнец. И, нахмурившись, деловито спросил: — А как же тогда драться-то?

— Никак! — резюмировал я. — Лучше всего — никак! Но если начал — то уже идти до конца.

— А если я, к примеру, с девушкой? — снова включился в беседу Тимошка, скрестив на кровати ноги по-турецки, морщась и потирая ушибленный мизинец. — Что же тогда делать?

— Найди себе сначала девушку! — предложил я Белкину, укладываясь на спину и натягивая одеяло до подбородка. — Знаешь, как у меня бабушка говорит? «Надо решать проблемы по мере их поступления». Будет девушка — тогда и думать будешь. Спи давай, Рэмбо в погонах…

— Кто такой Рэмбо? — живо спросил Тимошка.

— Так… Никто! Прапорщик в пальто! — пресек я дальнейшие расспросы, сообразив, что до выхода кино про Рэмбо еще несколько лет. Поэтому, ясен пень, близнец и ни сном ни духом про него. — Все, отбой, пацаны!

* * *

История с недавней дракой по пути в училище, как я ни старался, не осталась достоянием только нашего взвода. То ли Сеня Королев, суворовец из четвертого взвода, который в то злосчастное воскресенье был дежурным на КПП, раззвонил по всем углам… То ли другие ребята, которые видели наше с приятелями эпичное появление в дверях, проболтались… То ли наши пацаны не удержались…

Я так и не понял причину утечки информации. Но слухи о происшедшем моментально разнеслись по всему училищу. Суворовское «радио» сработало быстрее сарафанного. Я даже пожалел, что поддался уговорам и все рассказал. Хоть суворовцы и строили из себя вовсю взрослых мужчин, а языками-то трепали еще похлеще бабушек — завсегдатаев скамеечек у подъездов.

К вечеру следующего дня в училище, кажется, не оставалось ни одного, кто бы не знал о нашей схватке с гопниками.

Мы с Илюхой и Михой на время в глазах других «перваков» даже стали кем-то вроде героев. Да и «старшаки» начали поглядывать с уважением. Даже рослый второкурсник Руслан Бакаев, приятель Сани Раменского, который молодняк и вовсе не замечал, вполне доброжелательно начал со мной здороваться в коридорах.

А спустя неделю история о встрече трех суворовцев-первокурсников с уличной шпаной и вовсе обросла массой подробностей, вплоть до самых сказочных и невероятных.

Я в тот день отрабатывал свой «залет» — снова был в наряде по столовой. Хорошо хоть с товарищами по несчастью мне в этот раз повезло. Вместо ненавистного Тополя поставили Сему Бугаева — вполне себе нормального пацана.

Вынося мусор во двор, я услышал, как один первокурсник из другого взвода, лупоглазый и крошечный, взахлеб говорит приятелю:

— Да ты слушай, говорю! Так было дело: этих гопников было человек семь, не меньше!

— Трындишь, Петька! — не поверил товарищу приятель. — Трындишь, как дышишь!

— Да говорю тебе, Никитос! — вращая глазами и размахивая руками, вещал Петька. — Они со спины подошли… и как-ак накинулись!

— Ага! — скептически возразил Никитос, опершись на лопату для снега. — И эти… Рогозин с Бондаревым… и еще одним мелким их ка-ак раскидали! Прямо как в кино американском… ну, где еще ногами машут…

— Говорю тебе, Никитос! — Петька так увлекся рассказом, что аж лопату бросил наземь. — Этот мелкий, говорят, кандидат в мастера спорта. Михой его зовут. А Рогозин один против троих с ножами выступил!

— Лагутин! Курочкин! — строго одернул их идущий мимо офицер. — Вы снег лопатой убираете? Или языками? Живо за лопаты! И нечего училищным инвентарем разбрасываться!

Суворовцы Лагутин с Курочкиным, со вздохом взяв лопаты, принялись чистить огромный слой снега, выпавшего за ночь. Ну а я, вдоволь поржав над выдумкой «перваков», вытряхнул в мусорку ведро, полное картофельных очисток, и вернулся в училище.

Однако, как только я вошел в расположение, мое настроение всего за минуту упало ниже плинтуса.

— Чего приуныли, пацаны? — спросил я.

Пацаны хмуро повернулись.

— Было отчего… — хмуро сказал непривычно серьезный Тимошка Белкин.

И близнец сообщил то, от чего сразу расхотелось весело насвистывать и травить анекдоты:

— «Красотка» наша в больничке…

— «Красотка»? Ирина Петровна наша то бишь? — переспросил я. Я сначала даже и не понял, что случилось что-то серьезное. — А что с ней? Грипп, что ль, цапанула? Немудрено. Щас какая-то зараза по городу ходит. Стало быть, не будет завтра диктанта? Можно не готовиться?

— Да какой грипп, Андрюх? — подал голос Колян, читавший книжку. — Какой к едрени фени диктант? Напали на нее. Сумку вырвали.

Вот это новость! Хуже не придумаешь!

— Во дела! — воскликнул я. — Кто, где?

— Недалеко тут… во дворах! — Колян громко захлопнул книжку. Он даже не читал ее: просто уставился в титульный лист невидящим взглядом. — Трое подошли…

— Трое? — пересохшим от волнения голосом переспросил я.

— Угу! — Колян был чернее тучи. Того и гляди — из окна выпрыгнет.

О-пачки! Приплыли…

Значит, нашу всеми любимую Ирину Петровну, копию молодой Гурченко, грабанули… И тоже недалеко от училища…

И, похоже, те же самые отморозки в кедах, которые еще совсем недавно прессовали меня с Михой и Илюхой.

— Только грабанули? — деловито переспросил я. — А почему она в больничке-то?

— Она сразу сумку не отдала! — подал голос крошечный Миха.

Он попытался было расставить шахматы для игры с «Бондарем». Но потом махнул рукой и убрал доску. Все равно не до того. Не до игр сейчас никому.

Остальные пацаны тоже притихли. «Красотку» любили все, несмотря на то, что спуску она никому из суворовцев не давала.

— Не отдала?

— Угу! — «Бондарь» встал и, скрестив руки, подошел к подоконнику и уставился в окно, на падающий снег. — Вроде как назад тянуть начала… Вот эти уроды ее и ткнули ножиком… Дебилы, блин! Чтоб их…!

И всегда сдержанный приятель выразился совсем непечатно.

— Ты откуда знаешь, «Бондарь»? Что ножиком ее ткнули? — мигом включил я «опера».

Так. Теперь коротко и ясно. По фактам. А то может статься и так, что опять кучу всего придумали. Как этот Лагутин со своим приятелем…

— Я мусорку выносил! — пояснил «Бондарь». — У Курского из кабинета. А они там с «Синичкой» про это терли.

— А в какой она больнице лежит сейчас? — уточнил я.

— Вроде в «Склифе»! — пожал плечами Илюха.

— Зуб даю! — подал голос Колян. — Это все те же.

И он, не в силах сдерживать злость, схватил карандаш, который лежал рядом с книжкой, сломал его и, беззвучно выругавшись, запустил обломки в мусорку.

Я сел за стол и обхватил голову руками.

Да уж, дела…

* * *

Я сразу понял, почему Колян был белее снега, валящего за окном. Все пацаны переживали за учительницу, подвергшуюся нападению, но он — особенно. Неравнодушен он когда-то был к нашей «Красотке». С тех самых пор, как к ногам Ирины Петровны в начале сентября случайно упал сделанный им бумажный самолетик.

Да что там — неравнодушен… Втрескался в юную преподшу наш «Ромео» Антонов по уши. Я даже пару раз видел, как он на клочке бумаги во время «сампо» рисовал ручкой сердце, пронзенное стрелой, а внутри — буквы: «И. К». Только дурак не понял бы, что «И. К.» в случае Коляна может означать только одно: «Ирина Красовская».

К юной красотке, только-только окончившей пединститут, неровно дышали почти все суворовцы — и «перваки», и «старшаки». Но не каждый, разумеется, влюблялся по уши.

Шила, как говорится, в мешке не утаишь. Тайное мигом стало явным. Пацаны, как узнали о Колькиной влюбленности, конечно же, подняли однокашника на смех. Ну не хохма разве? Шестнадцатилетний пацан влюбился в… аж двадцати трехлетнюю «старуху»?

Колян даже, помнится, как-то письмо ей написал… С признанием, разумеется.

— Зырь, мужики! — влетел как-то в бытовку Тимур Белкин.

Там были только мы с Михой и Егором. Как раз заканчивали подшиваться и убирали иголки с нитками на место. Оставалось только форму почистить, и можно идти на построение, не боясь огрести замечание за неаккуратный внешний вид.

Близнец кинул на кровать листок, исписанный аккуратным почерком, и победоносно посмотрел на нас.

— Читайте! Вот умора, правда?

Однако бурной реакции, как ни странно, не последовало.

Честный и порядочный Миха, который был рядышком, взял брошенный листок и, глянув мельком, отдал обратно Белкину.

— «Дорогая Ирина! Не сочтите, пожалуйста, мое письмо какой-то неуместной шуткой…» Ну и на фига нам это читать? У нас во взводе Ирин нету… Не нам и не тебе написано. Нехорошо чужие письма читать. Не учили тебя разве, Белкин?

— А я че? — скуксился не ожидавший такой реакции Тимур. — Я ничего… Ну так, для смеха.

Ходить бы Антонову до конца дней в училище любителем «дам постарше». Но ему свезло. Выручил безумного влюбленного наш тогдашний вице-сержант, Егор по прозвищу «Батя». Мудрый и взрослый, не по годам.

«Батя» молча подошел к любопытному Белкину и размеренно сказал:

— Значит, так, любитель чужих писем! Для смеха ты кнопку на стул можешь своему братцу подложить. А эту записочку ты сейчас вернешь на базу — туда, откуда взял. Понял? И ржать нечего. Пусть Колян хоть письма ей пишет, хоть под окнами стоит, хоть предложение делает. Не твои это заботы. Ты и сам по Красовской слюни пускаешь. И не только ты. Так что нечего ржать. Усек?

— Усек! — пробормотал Тимур. Не осмелился перечить вице-сержанту. Только пробурчал для вида: — Че так резко-то?

— Вот и славно! — довольно сказал Егор и, напевая себе под нос, стал чистить форму.

* * *

— Слушай, Колян! — отвел я в сторонку приятеля, когда мы всем взводом вышли чистить снег. — А ты откуда знаешь, что это те же самые утырки? Ну, которые нас с Михой и «Бондарем» стопанули?

Снегопад в Москве шел уже несколько дней подряд. За ночь снега навалило знатно. Как говорили синоптики, уже выпала «месячная норма осадков». Разгребать последствия выгнали как раз наш взвод.

Антонов пожевал губами и мрачно отвернулся. А потом сказал, будто нехотя:

— Ну… чувствую я так. Понимаешь, Андрюх? Чувствую, что это те же. Не знаю, как объяснить.

Был бы я на самом деле шестнадцатилетним, наверное, решил бы, что приятель бредит. Или совсем кукухой поехал на почве неразделенной любви. Такое часто в пубертате бывает.

Но я был опером, справившим сорокет. И знал, что в жизни бывает все. И чуйка бывает не только у оперов. К словам безумного влюбленного тоже порой не мешает прислушаться.

— Понимаю, — коротко ответил я. Без всякого стеба. — Ну допустим, что это те же. А ты куда намылился-то, Колян?

Спросил я больше для порядка. На мякине меня не проведешь. Я сразу понял, чего Колян на забор пялится.

— Слушай… — взмолился приятель. — Андрюх! Будь другом! Помоги, а! Ну позарез мне в город надо!

— Куда? — коротко спросил я. — В "Склиф?

Колян потупился.

— Прикроешь?

— Нет! — жестко ответил я. — Не прикрою. Как раз потому, что я тебе друг. И не хочу, чтоб тебя в школу обратно из училища отправили. Ты ей все равно ничем не поможешь. Лучше, как снег закончим грести, зубри деепричастия. И то больше толку будет. Сделаешь приятное своей ненаглядной, когда диктант нормально напишешь.

Колян открыл было рот, чтобы поспорить. Но понял, что ничего не выйдет. Взял покорно лопату и продолжил работу.

А я вдруг кое-что вспомнил!

Глава 3

Шрам.

Шрам на обветренной морде. Красный, рваный, уродливый.

В прошлый раз я его и не заметил как-то. Обратил только на хищные, злые глазенки длинного гопника, который в той компашке шпаны явно считался «основным». А сейчас вспомнил. Этот шрам начинался с середины лба, рассекал бровь и заканчивался у самой губы длинного.

Я вспомнил, кем был этот не по погоде одетый гопник лет восемнадцати. И был уверен, что не ошибся. Еще во время стычки на холодной заснеженной улице по дороге в училище мне эта морда со звериной ухмылкой показалась знакомой. Просто он был моложе… Лет на двадцать. Но все с тем же шрамом, презрительным взглядом и хищным оскалом. Про таких людей (точнее, нелюдей) моя бабуля говорила, что они гнилые от рождения.

«Ризотто».

Один из криминальных авторитетов, известных в лихих девяностых. Главарь местной ОПГ, которая орудовала в Москве. Организованной преступной группировки то бишь. Поначалу даже не ОПГ. Так, ОПГ-шечки. Собирал «Ризотто» таких же отморозков, как сам, и шел на дело.

Вырос «Ризотто» на юге Москвы: то ли на Шипиловской, то ли где-то рядом. Там, кажется, он и начал сколачивать свою банду — из местной гопоты.

Сначала его дворовая ОПГ-шечка совсем мелочевкой занималась. Так, у школьника, которого мама в магазин послала, мелочь отобрать. Да пригрозить, само собой, чтобы дома не смел жаловаться. Подвыпившего работягу, заснувшего на лавке у пивной, обчистить… С мажора какого, идущего домой по пустынной улице, куртку снять…

Дальше — больше. Сфера деятельности расширялась. Таксиста грабануть, избить и оставить на улице, угнав машину. У тетки-бухгалтера сумку с зарплатой, полученной на всю контору, вырвать да по башке дать, чтоб не запомнила. Это все «шипиловские».

Отморозки росли. Росли и их аппетиты. Росла и серьезность совершаемых им преступлений. Они давно уж перестали совершаться только на Шипиловской улице и в ее окрестностях. Вышли далеко за пределы.

А уж потом… А потом, в девяностых, «Ризотто» и вовсе начал работать по-крупному.

Имя этого авторитета я напрочь забыл. Оно и неудивительно: сколько лет минуло с тех пор, как мы его взяли! Фамилию, ясен пень, я тоже не помнил. А вот погоняло, то есть кликуху, не забыл. Оно и неудивительно! Уж больно чудная она была. «Ризотто» — это не какой-нибудь там «Мутный», «Рыжий», «Качок» или «Кулак».

Я даже не знал, что означает это прозвище — «Ризотто». Понял только, что что-то по-итальянски. Ну, Чиполино там, аллегро, фортепиано… И «Ризотто» туда же. Я, капитан милиции, ни разу в жизни не бывавший в Италии, и пиццу-то никогда не пробовал. А уж ризотто — тем более.

Паста — да, в моем меню была ежедневно. И в меню сослуживцев. Макароны то бишь. На растительном масле. Дешево и сердито.

Вот таким я был «итальянцем».

Да, если по честноку, почти все такими были…

Дни летели, время шло… И спустя лет пятнадцать обычные гопники с юга столицы превратились в одну из крупнейших криминальных группировок в Москве. Лучше и не представлять себе, на что теперь был способен «Ризотто». Убивали, грабили… ну и так, в свободное время крышевали наперсточников, тех, которые промышляли у магазинов «Польская мода», «Лейпциг», «Электроника»… В девяностые на игре в наперстках можно было нехило так подняться.

А еще члены из банды «Ризотто» уже на потоке вымогали деньги у водителей, которые «бомбили» у метро «Каширская». Потом, кажись, и заправки под себя подмяли… Почти никто уже и не помнил, откуда взялся «Ризотто», и откуда у него на морде этот шрам. Но знали про него все. Поговаривали,

А взяли мы «Ризотто» случайно — среди вещей арестованного «Фигуриста», то бишь Дени Королькова, была записная книжка с очень нужными нам адресами и телефончиками, в том числе и — мобильными. Нашли при обыске его жилища на Кутузовском.

Вот так вот просто открылся ларчик, который мы не могли открыть несколько лет…

К тому времени в группировке «Ризотто» дела шли уже не очень хорошо. Ее авторитет ослаб. Большая часть лидеров которой пала жертвами внутренних разборок. Да и сам «Ризотто» уже, что называется, сидел на «очке». Боялся подставы от своих же. Из тех, с кем он, будучи еще ПТУ-шником, щемил малолеток и ходил на гоп-стоп, никого уже в живых не осталось.

И «Ризотто» боялся. Боялся не столько тюрьмы, сколько мести других членов группировки. Постоянно переезжал туда-сюда, не жил больше недели в одном месте, имел несколько поддельных паспортов. Вроде бы он даже пытался внешность изменить, нося парики и неуклюже замазывая шрам на лице.

Но, как говорится, сколько веревочке ни виться… Вместе с авторитетом взяли и еще кое-каких оставшихся подельников. Так и закончила свое существование та самая местная ОПГ-шечка с Шипиловской улицы, во главе которой стоял «человек со шрамом».

«Ризотто» получил огромный срок и на свободу вышел, когда уже грянул тот самый финансовый мировой… Я о нем вспомнил, только когда увидел репортаж по телеку.

Что стало с бывшим «братком» из девяностых дальше, не знаю. Одни мужики в отделе поговаривали, что «Ризотто» исполнил давнюю мечту: сразу, как стало можно, рванул на Сицилию и дожил там остаток дней, поедая то самое итальянское блюдо, именем которого он сам когда-то назвался. Другие доказывали, что «Ризотто» и в Италии вернулся к прежнему роду деятельности. Сколотил, мол, и там какую-то мафию.

Я же предполагал, что гопника с Шипиловской, взявшего себе когда-то странную кличку, просто мочканули в Москве по-тихому. Может, «измайловские», может, «солнцевские»… А может, и «медведковские»… Много тогда развелось группировок. И ни до какой Италии «Ризотто» так и не добрался. По мне, так итальянским мафиози авторитет из далекой России нужен был, как козе баян.

Ну да фиг его знает…

Но сейчас никаким «Ризотто» и не пахло. Не пахло даже фетучини. Была компания юных гопников, которая нежданно-негаданно «встретила» нас с Илюхой и Михой по пути из увала.

* * *

— Ну ты будешь ходить, нет, Андрюх?

Мы с ним играли в шахматы в комнате досуга.

— А? — встрепенулся я. — Чего?

— Твой ход, говорю! — нетерпеливо сказал Миха, указывая глазами на шахматную доску. — Спишь, что ли? Отбой еще не скоро вроде.

— Ну… я тогда так! — я взялся за фигуру и сделал ход.

— Отлично! — обрадовался Миха, так и не догадавшись что я специально даю ему фору, чтобы побыстрее слить игру и вернуться к своим размышлениям. — Спасибо за ферзя, Андрюх!

— Всегда пожалуйста! — вяло ответил я, снова нарочито поддаваясь. — Все для Вас…

Радостный Миха поставил мне мат.

— Ну что, Андрюх? — бодро потер он руки. — Давай, отыгрывайся! А то нечестно получается…

— Не хочу, Мих! — сказал я правду. — Настроения нет. Да я не в обиде. Выиграл и выиграл… Ты здоровски играешь, спору нет.

Приятель нахмурился. Поставил добытого ферзя на место и внимательно посмотрел на меня.

— Ты все о них думаешь? — спросил он без обиняков. — Ну, о тех отморозках?

Я кивнул, понимая, что изворачиваться бессмысленно. Все равно догадается.

Мы с Михой уже научились понимать друг друга с полуслова. С ним всегда было легко, просто и понятно. Не нужно было притворяться. А еще я знал, что справедливому, храброму и честному «Пи-пополам» всегда можно доверять.

— Расскажешь? — предложил друг, расставляя фигуры на шахматной доске.

Я с сомнением посмотрел на него.

Я знал, что приятель меня никогда не подведет. И не выдаст. Только как я ему расскажу обо всем? Детдомовец, смело кинувшийся на гопника в два раза больше себя, и знать не знает, что перед ним — не шестнадцатилетний первокурсник, а майор Рогозин.

Ну и пусть не знает. Скажу, как есть.

— Давай, давай! — поторопил меня Миха и глянул на часы. — Как раз до ужина есть еще маленько времени. Ты ж сам мне как-то говорил: высказанная беда — уже полбеды!

— Было дело! — согласился я. И не удержался, чтобы не поддеть приятеля: — Склероз тебе пока не грозит!

— А то! — бодро продолжал Миха, ничуть не обидевшись на шутку. — А от себя добавлю: одна голова хорошо, а две…

— А в две больше плова поместится! — вздохнул я. — Ладно, Мих, слушай! Все равно не отвяжешься… Пойдем выйдем!

И рассказал приятелю, что знаю. Не все, конечно. Ограничился лишь тем, что я якобы где-то видел в городе, как «Ризотто» щемил кого-то из школоты, а теперь вспомнил его.

— Вот я и думаю! — высказал я свое предположение. — Если эта шайка ошивается в основном где-то на юге города, как их занесло на «Бабушкинскую»? Да еще аккурат в то время, когда мы из увала возвращались?

— Хм! — Миха взволнованно встал и заходил туда-сюда по коридору. — А ведь и правда! Ехать через весь город, чтобы мелочь у суворовцев пострелять! Странно это как-то…

— И заметь! — с жаром воскликнул я. — Мы не единственные, кто из увала возвращались. Одни из последних, но не единственные. Впереди нас куча народу в шинелях прошла! А тормознули они именно нас.

— Тогда, получается, они нас не обчистить хотели вовсе? — нахмурился детдомовец.

— В точку! — хлопнул я по подоконнику, возле которого мы с приятелем притулились, чтобы поговорить.

— А на фига мы им сдались? — удивился Миха. — Терок ни у кого из нас вроде с ними не было. Да я и вообще в этом районе до поступления в Суворовское ни разу не бывал. Детдом, где я вырос, вообще в Марьино находится. Илюха и подавно с гопотой дела никогда не имел. Он, походу, вообще никогда не дрался…

— В том-то и дело! — я решил раскрыть наконец карты. — Что, кажись, не «мы» им сдались. А я…

Миха удивленно поднял брови.

— Ты? А тебя-то что с этими утырками связывает? — удивление друга с каждой минутой росло все больше. — А ну колись! Рассказывай все!

— Слушай! — ловко съехал я с темы. — Вот как раз чтобы рассказать «все», мне кое-что надо выяснить. Ты часом за Тополем в последнее время ничего не замечал?

Михины брови еще больше поползли вверх — прямо к рыжей шевелюре.

— Тополь… Тополь, Тополь… А, погоди! Это чудак такой? На букву «м»? Ну, с которым ты в сентябре как-то поцапался, да в столовой? Ну, когда он еще ко мне, — тут лицо приятеля от смущения стало пунцовым, — прицепился? По мне, так он крайне неприятный тип. Такие, как у нас в детдоме говорили, не тонут.

— Да, да, — торопливо кивнул я. — Он самый. Макар Тополь.

И, видя, что приятелю неловко, быстро спросил:

— Ты за ним ничего в последнее время не замечал?

— Тополь, Тополь… — Миха наморщил нос… — А чего там замечать? Он же не барышня, чтобы я им интересовался! Ну, в наряды ходит, на уроки там… Вот и все. Знаю только, что свои его не особо жалуют. Не любят у нас, когда молодняк обижают. Но и в обиду не дают.

— Я не об этом! — перебил я приятеля. — Это я и сам знаю. Ты же полы у КПП мыл в ту субботу? В наряде?

— Ага! — подтвердил Миха. — Было дело! Раз десять мыл, если не больше! Заколебался уже с ведром туда-сюда бегать! Столько грязи наносили своими «сорок пятыми»… А на первом этаже еще сортир не работал. Так я с этим ведром по лестнице…

— Да погоди ты! — перебил я приятеля. — Ничего такого особенного не замечал? Ну, может базарил Тополь с кем о чем-то странном?

Миха задумался, барабаня по подоконнику тонкими пальцами.

— Базарил… Да не, не припомню… С Бугаевым о чем-то тер. Потом девчонке какой-то глазки строил… А, Люде! Да, точно, Люде! Она к Сене Королеву приходила. Только, как ты понимаешь, Люде этот Тополь на фиг не сдался… Они с Сеней еще со школы встречаются.

— Значит, ничего? — переспросил я.

Если приятель увлекся рассказом о чужих школьных любовях, значит, и впрямь ничего интересного на КПП не произошло.

А посему моя догадка оставалась только догадкой. И не более. А догадку, как известно, к делу не пришьешь.

Миха сделал еще несколько тщетных усилий что-либо вспомнить. Но потом был вынужден признать поражение.

— Вроде нет… — сдался он. И виновато посмотрел на меня. — Андрюх, ну я честно… Если бы я помнил, я бы обязательно сказал!

— Ладно! — я ободряюще хлопнул приятеля по плечу. — Нет так нет. На нет и суда нет. Пошли!

* * *

Спал я в ту ночь снова беспокойно.

Сначала мне снился «Ризотто». Только не тот гопник, которого мы с приятелями встретили в то злополучное воскресенье. А уже совсем взрослый «Ризотто». Криминальный авторитет. С перстнями на заскорузлых татуированных пальцах и с мобилой в руках, размером с кирпич.

— Училка-то пустая была… — зло сказал «Ризотто» и недобро ухмыльнулся, отчего его физиономия, обезображенная шрамом, стала еще более отвратительной.

А потом добавил:

— Зря только засветились… шороху навели.

И что было силы швырнул в меня мобилу.

Я автоматом увернулся и крикнул:

— Совсем сдурел, что ль?

А ну как сейчас с ножом кинется!

— Андрюх! — прошептал вдруг «Ризотто» уже совсем по-другому. — Андрюх, очнись!

Я разлепил мутные ото сна глаза. Надо мной нависла обеспокоенная физиономия Михи.

— Ты чего? — встревоженно спросил он. — По подушке мечешься, кричишь! Чуть всех не перебудил!

Я потряс головой, прогоняя остатки видения из лихих девяностых.

— Так, ничего. Кошмар приснился. А ты чего? Чего не спишь? Я тебя, что ль, разбудил?

Миха аккуратно присел рядом, на краешек моей кровати. Оглянулся, не слушает ли кто из пацанов, и тихонько шепнул.

— Андрюх! Я вспомнил!

— Чего ты вспомнил? — зевнув, спросил я. — Вспомнил, который сейчас час и что спать пора?

— Да не! — нетерпеливо перебил меня приятель. — Я вспомнил, что в субботу на КПП было! Ну, когда я полы мыл!

Вот это новость посередь ночи!

— Да ну! — я еще раз широко зевнул и, опершись на локоть на подушке, уставился на приятеля. — Валяй, жги! Только шепотом! Всем вокруг знать про это необязательно!

Миха наклонился и прошептал:

— К нему этот приходил… ну, третий…

— Какой третий? — не понял я спросонья. — Чтобы выпить? Мих, может, это ты бредишь, а не я?

— Да третий, который был с ними! — взволнованно шептал приятель. — Ну, мелкий такой… Чуть повыше меня. На тыкву похож! Да очнись ты! Я правду говорю, что он это…

Вот это новость!

А пазл-то, кажется, начал собираться!

Тимоха Белкин, зевнув, перевернулся и открыл глаза.

— Пацаны! — удивленно сказал он, зевая еще шире и уставившись на нас. — А вы о чем трете-то?

Я решительно встал и надел холодные шлепки.

— Ничего! Физику повторяем. «Тело, впернутое в воду»… Спи, короче.

И обратился к Михе:

— Пойдем в умывальник!

* * *

— Так! — нахмурился я. — Давай по порядку! Значит, «Тыква» на КПП к Тополю приходил? И они знакомы?

— Ага! — с готовностью подтвердил Миха. — Только я его не видел.

— Это как это? Приходил, но ты не видел?

— Я голос слышал только! — пояснил приятель, обхватив руками свою тощую грудь в майке. В умывальнике было зверски холодно. — Полы рядом тер, за стенкой. А они у КПП трепались.

— Так, так! — я напрягся, будто ищейка, почуявшая след. — И о чем же?

— Какие-то предъявы ему кидали! — наморщив лоб, вспоминал Миха. — Вроде как за ним должок имеется… И если не отдаст, то ему не поздоровится… А еще — что «мильтоны» невовремя нарисовались! Представляешь, Андрюх! До меня только сейчас дошло, чей это голос был! Вот же гнида этот Тополь!

О-пачки! Так вот, оказывается, почему гопники с юга Москвы внезапно нарисовались аж на «Бабушкинской»! И вот почему они, постукивая кедами и терпеливо морозя себе выступающие части тела, ждали именно нас…

Точнее, меня!

А у нас тут самая что ни на есть «заказуха»!

— Стало быть, история только начинается… — протянул я. — И Тополь тут, оказывается, при делах!

— Вот гнида! — зло вставил Миха.

— А я так и думал! — хлопнул я ладонью по холодному подоконнику. — Уж больно рожа у Тополя была довольная, когда мы в училище разукрашенными пришли. Помнишь? На ужине так лыбился, как будто ему внеочередной увал выписали. А я-то думал, что он просто рад, что мы «пистоны» за опоздание из увала получили…

— У нас бы за такое в детдоме мигом «темную» сделали! — категорически заявил Миха и снова зябко поежился.

— Ладно! — решил я. Мне тоже уже было отнюдь не жарко. — Пойдем подушку мять. А то околеем тут!

— Погоди, Андрюх! — попросил приятель, когда я уже был у выхода. — Я вспомнил! «Тыква» еще кое-что говорил…

Глава 4

Я замер. А потом развернулся.

— Чего? — почти крикнул я от нетерпения. — А ну давай вываливай!

Может, сейчас будет еще зацепочка? И я сумею наконец распутать этот злосчастный клубок догадок и противоречий?

— Ну… как бы… — Миха замялся. — Вроде как этот «Тыква» сказал Тополю, что училка «пустая» была. Ничего в карманах у неё не было. С наездом так говорил…

— И все? — живо спросил я.

Сердце сумасшедше заколотилось. Чуйка подсказывала — я на верном пути! Еще чуть-чуть…

Я взволнованно заходил по умывальнику. Несмотря на то, что там был дубак, внутри у меня все похолодело.

— Не… — Миха нахмурился, вспоминая. — А! Точняк, Андрюха! Еще «Тыква» сказал, что зря засветились…

— Засветились? — переспросил я пересохшим от волнения голосом. — А ты ничего не путаешь, Мих?

В голове всплыл недавний сон, который был так бесцеремонно прерван приятелем.

— Зря только засветились… — сверкая золотыми зубами, сказал мне в этом сне криминальный авторитет по кличке «Ризотто».

А потом противно ухмыльнулся, от чего его обезображенная шрамом морда стала еще поганее. И зло сплюнул прямо на потертый дощатый пол какой-то прокуренной насквозь комнаты, в которой мы сидели. — Училка-то «пустая» была!

Училка… «пустая»…

Училка… Не Ирина ли наша Петровна?

Точно она!

И напали на нее не случайно! А по наводке!

Я вспомнил! В тот день зарплату выдавали в училище!

Я же сам слышал, как «Красотка» со своей подружкой, другой учительницей, обсуждали, что в каком-то там магазине «выбросили» дефицит — хорошие теплые колготки. Которые нигде не жмут и почти не протираются. И надо вот прямо сейчас пойти и купить эти нужные колготки. А то, как всегда, очередь подойдет, когда товар уже закончится.

Да и химик с физиком, кажись, на авторынок собирались…

Я похолодел еще больше.

— Угу… «засветились». Точняк. Так и сказал! — Миха кивнул в попытках согреться потер себя по тощим веснушчатым рукам. — И вроде все. А, не, стоп, Андрюх! И еще сказал Тополю, чтобы поторапливался… А не то вроде как будет худо…

Вот и сложились разрозненные детальки! Правда, пока еще не все…

— Догадки какие есть? — живо спросил меня Миха.

Этот все подмечает!

— Может, и есть! — ответил я обтекаемо. — И хорошо, если про нашу честь. Ладно, Мих, и впрямь пойдём по койкам, пока совсем не околели.

* * *

Утром на завтраке в столовой, уминая кашу, я будто невзначай краем глаза наблюдал за своим давним знакомым — будущим полковником, а ныне — старшекурсником — Тополем.

Обычно хамоватый, развязный и насмешливый, сегодня юный «полковник» был сам на себя не похож. Осунулся, бледный, как поганка. И круги под глазами. Будто неделю не спал. И аппетита у Тополя, в отличие от меня, нет никакого не было. Ни бутеры не взял, ни к каше не притронулся.

Я смотрел на Тополя и не понимал, откуда в нем, пока еще семнадцатилетнем, столько мерзости и подлости?

И на кой я ему сдался?

Я сунул руку в карман, чтобы достать носовой платок. И случайно нащупал что-то еще.

Фотографию. Настина фотография. Я всюду таскал ее с собой, под мундиром. А на ночь клал под подушку. Хранил бережно. Но, как ни старался, а уголок чуток все же помял.

Доставать снимок при пацанах я, конечно, не стал. Так, украдкой погладил.

Прекрасное фото. Милое, нежное. Стоит моя девушка на своем любимом катке, все в том-же красно-белом свитере. Правда, на черно-белом фото этого не видно. Но я-то знаю. Держит в руках какую-то медальку и улыбается… А ямочки на щеках так и просятся: «Ну поцелуй нас!».

А ведь точно! Как это я сразу не догадался! Вот и причина, почему меня «заказали»!

Подтянулась последняя деталька! Хорошенькая такая, милая, фигуристая… в красном-белом свитере и беретике с помпоном… Та, от которой я потерял голову сразу же, как только увидел, как она лихо крутится на льду в парке Горького…

Теперь я понял все. И готов был поспорить, что дело обстояло так.

Тополю очень понравилась моя ненаглядная. Нет, не то что бы он влюбился. Такие, как Тополь, не способны ни дружить, ни любить. Гнилой он был. С ранних лет. Таких людей бабушка моя звала гнилыми от рождения. А дедушка, как я помню — так и вовсе непечатно.

Тополь не был влюблен в Настю. Он просто хотел обладать ей. Как красивой вещью. Как новенькими заграничными шмотками. Как крутым японским «мафоном». Чтобы хвастаться перед товарищами. Не более. Да и товарищей у Тополя, по большому счету, не было. Даже весьма миролюбивые однокашники-«старшаки» — Саня Раменский и Сема Бугаев — и те его недолюбливали. Даже табло грозились поправить за чересчур активное прессование молодняка.

Будущий полковник, недолго думая, решил подкатить к Насте. В прямом смысле, на катке. Только вот нужен был Насте «Макарон», как собаке пятая… Он ей сразу не понравился. С первого взгляда. Не обломилось ему ничего. Да и я опередил его, первым предложив девчонке знакомство.

Однако Тополь не оставил своих намерений захомутать красавицу из парка Горького. Даже когда на Суворовском балу увидел нас вместе и понял, что у нас все на мази и, как говорится, дама занята.

Но хрен бы он подошел к ней даже на сто метров, пока я рядом! Он это хорошо понимал. Вот и слил меня будущий начальник без всякого зазрения совести гопникам во главе с «Ризотто». Да и совести у него отродясь не было.

Скорее всего, за мзду какую-то. Бесплатно эти упыри работать не станут.

Однако все пошло не по плану. Стрясти «копейки-семечки» у «Ризотто» и его подельников не вышло. Да и отпор они получили от нас нехилый. Сам «Ризотто» благодаря Михе «Пи-пополам» даже лишился пары-тройки зубов, на что явно не рассчитывал. Особенно если учитывать габариты моего приятеля. Сидит сейчас дома, наверное, дырки залечивает, да думает, где протезы доставать.

Убивать меня упыри с Шипиловской, конечно, не стали бы. Так, морду бы только разукрасили. Как, собственно, и случилось. Но даже пары синяков и разбитой губы достаточно суворовцу, чтоб лишиться увала. А то и двух… А там, глядишь, и обычная очередь подойдет заступать… То, се, вот и пройдут недельки две. А то и все три.

Вот и фора Тополю — чтобы к моей ненаглядной снова подкатить. Пока я тут, за забором, у него руки развязаны. Я не сомневался, что он разузнал уже, где она живет, и собрался караулить. За ним станется.

Но все обломалось. И остался незадачливый киллер должным. А быть должным уркам, пусть и малолетним — это очень опасно.

Крошечные мозги Тополя, которого активно прессовали гопники, активно заработали. Да не в ту сторону. И он вспомнил про «училку».

Вариант в его глазах был просто беспроигрышным! Железобетонным!

Это ж одним махом можно с гопотой рассчитаться! И даже делать ничего не придется.

Ирина Петровна, то бишь «Красотка» — маленькая и хилая с виду. Ростом — не больше семиклассницы. Килограмм сорок пять, не больше. Соплей перешибешь.

— Уроки у нее во столько-то заканчиваются! — скорее всего, так сказал наводчик гопоте. — А потом она к метро «Бабушкинская» пойдет. Там и встретите!

И «Ризотто» со своими шестерками «встретил» Ирину Петровну, которая торопилась скорее в магазин — занять очередь за дефицитом. А потом, как водится, решил не медлить и попросту дернул у нее из рук дамскую сумочку.

Но и тут все пошло не по плану. Исполнение плана было таким же дебильным, как и его замысел. «Красотка» наша оказалась не робкого десятка.

Не дала сумку. Как бы не так! Еще и крик подняла. И тогда упыри, не ожидавшие шума, недолго думая, решили ее «утихомирить». И сейчас наша любимая «училка» лежала в больничке. А ее несостоявшийся ухажер, то бишь наш Колян, сходил с ума от горя.

Боюсь даже представить, что сделал бы с ним безумный влюбленный, если бы узнал имя виновного.

Наломал Тополь дров. И все из-за своей упертости.

И сейчас, судя по его вытянувшейся унылой харе, он очень хорошо это понимал.

Часть плана Тополя сработала. Я осел за забором без увалов.

А вот все остальное пошло по известному месту. Он все так же «торчал» гопникам. И «Тыква», пришедший на КПП, прозрачно намекнул «заказчику», чтоб он поторапливался с оплатой за услуги наемников.

Кошелек, который был в сумке у Ирины Петровны, по какой-то причине оказался пустым. И Тополь не смог рассчитаться за «услугу». А еще стал соучастником преступления. И сам «Ризотто», и его шестерки прекрасно знали, где Тополь учится, и где его найти.

В общем, влип будущий товарищ полковник по самые помидоры.

Рано или поздно я отсюда выйду. За КПП. И пойду к своей девчонке — обниматься, целоваться, кататься на коньках, пить горячий чай из того самого, красно-черного, советского термоса и просто балдеть, наслаждаясь близостью любимой.

Но рано или поздно отсюда придется выйти и Тополю. И даже если он добровольно решит «отдохнуть» за забором до самого выпуска (хотя вряд ли это поймут остальные), рано или поздно он окончит училище, и надо будет собирать манатки и валить на гражданку.

И за КПП Тополя будет ждать не симпатичное создание в пальтишке и сапожках, кокетливо накручивающее локоны на пальчик с маникюром. А недовольная рожа со шрамом.

И лучше бы эту рожу не злить…

— Слышь, Макарон! — обратился вдруг к белому, как мел, Тополю Сема Бугаев.

Этот «качок» всегда готов был навернуть лишнюю порцайку. Заботится пацан о наращивании мышечной массы.

— Каша сегодня — бомба! — с аппетитом глядя на нетронутую тарелку, продолжал Сема. — Пшенка моя любимая, да с маслицем! Ты, я смотрю, за похудание взялся? Отдашь тогда свою?

Тополь, как ни странно, ничего не ответил. Просто равнодушно двинул свою тарелку к Семе и уставился в столешницу.

— Мерси вам наше боку! — Сема, довольно потирая широченные ладони, взялся за добавку. — А ты чего так загрузился-то, Макарон? Смотрю, даже бутеры не хаваешь! Ты же обычно в три горла точишь! Заболел, что ль?

— Или втрескался! — насмешливо поддел Тополя Семин приятель — Саня Раменский. — Любовь — она такая… Вот я, помню, когда влюбился, вообще есть не хотел…

— Это когда такое было? — удивился Сема.

— В садике! — притворно вздохнул Саня и взял стакан чая. — Эх, помню, хорошее было время… Ни нарядов тебе, ни строевых…

— Слушай, Макарон! — подал вдруг голос другой второкурсник — тот, который обычно ходил с надменным видом, а потом вдруг смилостивился, узнав о нашем с приятелями приключении в воскресном увале. — Может, ты и впрямь втрескался? Я только сейчас заметил, что ты сам не свой. Будто пыльным мешком двинутый… Ну давай, рассказывай! Кто она? Ну все равно ж узнаем!

— Прием пищи окончен! — раздался резкий окрик.

— Да пошли вы! — «Макарон» встал первым из-за стола и двинулся к выходу. Даже ни одной «ответочки» не придумал в ответ на подколы однокашников.

— И Вам того же, по тому же месту! — весело ответил ему вслед Сема Бугаев. И воскликнул: — О, бутеры еще остались! Пам-пам! Прихвачу парочку! Пожую в наряде!

* * *

— Мне пора!

— Еще нет…

— Андрей! Я сейчас на тренировку опоздаю!

— Тогда погоди…

Я улыбнулся, крепче сжал маленькие ручки в белых пушистых варежках и потянулся губами к милому лицу. И зажмурился, чтобы сладость этих мгновений была еще больше…

— До завтра! — прошептала моя красавица, когда долгий-долгий поцелуй наконец закончился. И, отойдя от забора, послала мне еще один поцелуй — только на этот раз воздушный.

Я постоял еще с минутку, пока милая подтянутая фигурка в коротенькой шубке не скрылась из вида.

Уже не в первый и даже не во второй раз мы с Настей устаивали такие экспресс-свидания. Виделись почти каждый день. Правда, по чуть-чуть. Но и то хорошо — я же все еще был без увалов. Я в назначенное время подбегал к забору. А там уже меня ждала моя ненаглядная, которая делала небольшой крюк по дороге на тренировки, чтобы повидаться.

Зима в тот год в Москве выдалась зверская. На зарядке поутру можно было дуба дать. Шинель с зимней шапкой мне для свиданий тоже, ясен пень, никто не выдал бы. Поэтому выбегал на встречу в чем был и несся к своей девушке в условленное место на крыльях любви. Замерзшие уши и щеки потом огнем горели. Ну да, как пелось в известной песне, «за долгий взгляд короткой встречи, ах это, право, не цена!».

Нацеловавшись вдоволь, я уже собрался было идти назад в корпус, как вдруг…

— Эй! Суворовец! — окликнул меня кто-то несмело. — Товарищ суворовец!

Я тормознул.

— Товарищ суворовец! — робко забормотала какая-то девчонка в пальтишке и беретике.

Лицо ее показалось мне знакомым. Где-то я ее видел… И, кажись, не то что бы давно.

— Привет! — поздоровался я. — Чего тебе? Позвать кого?

Ух, холодно-то как! Если я тут еще минут десять простою, то Настя, кажется, потеряет своего парня…

— Суворовца Антонова… — смущенно сказала девушка и тут же густо покраснела.

А чего стесняться-то? Нормально все. Не одни мы с Настей свиданки через забор устраиваем. Можно, конечно, и на КПП, но там нет-нет, да и нарисуется офицер-воспитатель. А посему пришлось бы пожертвовать некоторыми приятными моментами, без которых свидание — не свидание, а так, дружеская встреча двух комсомольцев…

— Антонова? — с готовностью откликнулся я. — Ладно, сей минут, красавица! Жди тут! Далеко не уходи!

Я вспомнил это милое и постоянно смущающееся создание. С Коляном, кажется, у них какой-то амур намечался. Правда, вместе я их всего пару раз видел.

Колян Антонов нашелся в комнате досуга. Уныло сам с собой играл в шахматы.

— Как успехи, гроссмейстер? — полюбопытствовал я, вваливаясь в комнату.

Ух как хорошо-то в тепло вернуться с мороза! Тем более, когда ты хорошенько нацеловался! Да и увал долгожданный, кажется, уже скоро будет… Если я, конечно, до выходных себе еще один залет не нарисую! Когда мы у забора миловались, Настя мне, загадочно улыбаясь, шепнула, что дома, кажется, никого не будет… А посему мне этот увал позарез был нужен!

Колян не ответил. Сидел, опершись подбородком на локоть, и задумчиво вертел в руках ладью. А потом поставил ее куда-то наобум.

— Ого! — удивился я. — А с каких это пор у нас ладья буквой «Г» ходит? Ты, брат, играть разучился?

— А? — нехотя откликнулся приятель.

Ясно. Опять загрузился. Все о Красовской думает. Размышляет, как бы ему в «Склиф» к больной наведаться. Я и так его вчера едва не за шкирку поймал, когда он снова в самоволку намылился.

А теперь, кажись, опять…

И чего он так залип на нашу «Красотку»? Вроде как у него и девчонка теперь имеется…

— Слушай, Колян! — подсел я к товарищу. — Знаешь, нехорошо так делать…

— Чего нехорошо? — уныло отозвался приятель.

— Нехорошо девушку заставлять ждать! — попенял я, решительно выдергивая у него из рук ладью и ставя на место. — Барышня у забора сейчас дуба от мороза даст. Ждет тебя, мерзнет, каблучками стучит от нетерпения, а ты тут думы свои думаешь…

Сейчас грусть Коляна как рукой снимет!

Но реакция приятеля меня удивила.

Обычно, когда кому-то из суворовцев сообщали, что к нему на КПП пришла девушка, то этот «кто-то» моментально подрывался и, врубив четвертую передачу, летел пулей к объекту воздыхания, не обращая внимания на подколки однокашников.

Но Колян, как ни странно, отнюдь не обрадовался.

— Я не пойду! — сказал он хмуро и отвернулся.

— Чего-о? — удивился я.

Вот так пенки на ночь глядя! Я за два года в Суворовском такого еще не видывал!

— Это как так не пойду? Ты, приятель, не оглох случайно? — втолковывал я суворовцу. — Говорю же, Колян: тебя девушка ждет! У забора! Мерзнет, дурень! Там дубак — будь здоров! Градусов двадцать пять, не меньше! Так что давай, ноги в руки, и лети!

— Не пойду! — упрямо повторил Колян. Отодвинул шахматную доску и встал. Взял с полки свежий выпуск журнала «Юный техник» и, раскрыв его на первой попавшейся странице, уткнулся туда невидящим взглядом.

Ясно-понятно.

Кажется, тут не все так просто. Придется вмешаться.

— Хорош, Колян! — я решительно выудил из рук приятеля ненужный ему журнал и сказал: — Давай, быстро колись, в чем тут дело!

Глава 5

— Не хочу я к ней идти! — помявшись, признался Колян.

И приятель понуро опустил голову. Будто в подлости какой-то признавался. Замер у окна, будто памятник. Стоял, не поворачиваясь ко мне, уткнув голову в холодное стекло.

— А чего так? — полюбопытствовал я. — Чего тормозишь-то? Девчонка вроде ничего… Милая такая… Звать-то ее как?

— Кира… — все так же нехотя ответил товарищ. — Неподалеку тут живет.

— Отличное имя! Редкое такое… — продолжал я. — Так в чем проблема-то? Ты этой Кире точняк нравишься! Иначе б не поперлась она к тебе в такой мороз, когда хороший хозяин собаку не выгонит! Это ж та самая брюнеточка, с которой ты на балу отплясывал?

Колян хмуро кивнул и, скрестив руки, отошел к окну. Хмуро уставился на снег, падающий за окном. Совсем как тогда, когда мы, собравшись в комнате досуга, обсуждали недавнее происшествие с нападением на учительницу…

— Так… потанцевали и разошлись, — пробормотал Колян, не оборачиваясь.

— А потом? — расспрашивал я приятеля.

Бедная Кира! Небось совсем уже там околела у забора! А этот все булки мнет!

— А потом… Она третий раз уже ко мне приходит… — Колян схватился за голову руками. — Один раз на КПП меня подкараулила, прямо в воскресенье. Когда я в увал собирался… Пойдемте, говорит, Николай, в кино… Там «Уроки французского» показывают. Записку с номером телефона всучила. Теперь вот за забором меня ждет.

— Ну и что? — изумился я. — Плохо разве, когда рыбка сама в сети плывет? Тебе и напрягаться не надо! Сходил бы! «Уроки французского», кстати, отличный, фильм…

— Ты откуда знаешь? — изумился приятель. Ты ж не ходил еще…

— Саня Раменский рассказывал! — нашелся я.

Не признаваться же Коляну, что я «Уроки французского» уже раз двадцать видел! И книжку Распутина читал, и фильм в кино в свое время посмотрел. В кинотеатре, которого к 2014-му уже и не стало… Снесли его и построили на его месте какой-то уродский торговый центр.

А потом, в нулевых, я и кассету с фильмом «Уроки французского» на «Горбушке» купил. Чтобы в который раз пересмотреть, как главный герой с учительницей в «чику» рубился… А потом уж и на DVD купил. Валяется у меня где-то дома этот диск. В той жизни, которая осталась за бортом…

Колян, ясень пень, ничего про это не знает. Советский суворовец семидесятых и VHS-кассеты-то ни разу не видел.

— Я и сходил с ней в кино… — выдавил Колян. — Разок всего… Ну… из вежливости. Не отказывать же… Она так надеялась! А потом она снова на КПП ко мне пришла. Я Димку тогда сказать попросил, что в наряде…

Ну что ж… Картина ясна. Как бы сказала Лариса Гузеева в этом случае: «У нас нет пары!». Не случилось любви с первого взгляда у Коляна с Кирой. И с десятого, кажись, не случится. Уж я-то знал, кто сейчас у приятеля был на самом деле в сердце. И, кажется, это была совсем не подростковая блажь…

— Не нравится она тебе, брат? — прямо спросил я приятеля.

Колян, не оборачиваясь, помотал головой и процедил сквозь зубы:

— Не мое… Чувствую, что не мое. А как сказать: «Нет», не знаю… Обидеть боюсь.

Ну что ж, тут, как говорится, ничего не попишешь. Насильно мил не будешь. Сколько б ни выстаивала милая брюнеточка Кира за забором, морозя свои хорошенькие ножки, все без толку… Не приглянулась она нашему Коляну.

Как и мне когда-то соседка по площадке — улыбчивая и веселая Лиля Форносова.

Лилька — девка красивая. И характер отличный. Легкая, веселая, неунывающая.

Мама с бабушкой были бы по уши рады, если бы две соседские семьи, чьи дети с рождения друг дружку знают, объединились. Такое не раз бывало в советское время.

Но это был не наш с Лилей случай. Она для меня так и осталась девчонкой со двора.

А вот Илюха «Бондарь», напротив, по уши был рад, что я их познакомил. И теперь ежедневно названивал Лилечке домой с автомата, висящего на первом этаже. Уже и на свиданку с ней забился. Слышал я краем уха, когда за ним в очереди терся, чтобы Насте своей набрать. Планов у новоиспеченного влюбленного было громадье! Уже пообещал сводить Лилечку в кино на «Обыкновенное чудо», как только майор Курский смилостивится и выдаст увольнительную.

Я в свое время, несмотря на давление родственников, решил не тянуть помидоры за пестик и сразу дал им понять: «Не стерпится и не слюбится!». Водить за нос девушку, кормить пустыми обещаниями — не мое. Терпеть никогда не мог кривить душой. Оно в итоге и к лучшему оказалось.

Вот и Колян, кажется был таких же «старомодных» взглядов.

Да каких старомодных? Правильных.

Честный пацан. Правильный. Только если решил, то надо до конца идти. А не по углам от девчонки щемиться.

— Понимаешь, Андрюх! — Колян развернулся и, держа руки скрещенными на груди, растерянно посмотрел на меня. — Ну не могу я девчонку обманывать! Она же обидится. А может, и плакать будет… Что делать-то? Как быть?

— А чего тогда ты сам к ней первый подкатил? — я укоризненно покачал головой. — Если она тебе и не нравится вовсе. Эх, Антонов…

— Решил отвлечься просто… — признался Колян. — Понимаешь, Андрюх! Ну мне же ничего ну… с той… не светит.

Я не стал спрашивать, с кем именно ему ничего не светит. И так было понятно. Все вокруг в училище знали, кто эта симпатичная «та».

Маленькая, худенькая, юная, но способная одним взмахом тонкой руки утихомирить целый взвод разбушевавшихся парней в жестком пубертате.

Ирина Петровна Красовская. Двадцати трех лет от роду.

Я вдруг подумал: а может, зря Колян бежит впереди паровоза? И шанс у него все-таки есть? Просто надо чуток подождать.

Сейчас-то ему с Красовской, ясен пень, ничего не светит… Нафига сдался училке суворовец? Но, как говорится, юность — это недостаток, который очень быстро проходит. Шестнадцать и двадцать три — это, конечно, огромная разница. Но годков через пять приятель вполне может подкатить к своей ненаглядной Ирине Петровне. Разница в семь лет — это ни о чем. Тем более что к тому времени он уже будет далеко не суворовцем…

А приятель тем временем продолжал делиться своими пубертатными бедами:

— Понимаешь, Андрюх… Я подумал: чего время терять? Если все равно ничего не выгорит с Ири… ну, с ней! Посмотрел вокруг: а все приятели уже с подружками! Ты с Настей, Димка «Зубило» — с Сашей… Миха вон вообще себе первую красавицу отхватил. Игорек в буфете почти «прописался»… Не отлипает от своей Леночки.

Я усмехнулся. Что поделать? Возраст такой. Против природы не попрешь.

— Даже в увале теперь с пацанами в кино не сходить, как раньше! — продолжал бурные жалобы приятель. — Каждый сам по себе. Вышли на КПП — и каждый к своей почесал. «Я к Насте», «Я к Саше», «Я к Вере»… А я, как дурак, один шатаюсь. Вот и решил тоже не отставать! И дров наломал… И теперь не знаю, куда деваться…

— Ясно! — подытожил я. — Решил от Киры сказками про наряды отделаться. Ждешь, пока проблема сама собой рассосется. Не стыдно?

— А что мне делать? — растерянно поглядел на меня товарищ. — Я, наверное, никогда в жизни не смогу девчонке прямо в лицо сказать: «Прости, ты мне не нравишься…»

— Знаешь, друг, — доверительно сказал я. — Любовь — это дело такое. Тут хорошим для всех не будешь. Иногда приходится выбор делать.

— Выбор делать?

Колян выглядел растерянно и даже жалко. Не привык, видать, он делать жизненный выбор. Да и в делах амурных у него опыта — с гулькин нос. Как, впрочем, и у всех моих однокашников.

— Угу! — подтвердил я. — Серьезный такой выбор, Колян. И слова говорить иногда приходится дамам, не самые приятные. Зато правдивые слова. И уходить. И, знаешь, лучше ты сейчас эти слова Кире скажешь, чем когда она уже по уши в тебя влюбится.

— Слушай, Колян… — приятель с надеждой вдруг глянул на меня. — А может быть, ты к ней сходишь сейчас? Вместо меня? Ну… и скажешь все? А я… ну…

Ага, как бы не так. Тоже мне, нашел переговорщика. На чужом горбу решил из любовного треугольника выехать.

— Нет! — жестко сказал я. — Я не буду врать ни про какие наряды. Ты сейчас пойдешь к Кире сам. И все ей скажешь. Сам девчонку окрутил, сам и расхлебывай. И давай быстрее, пока девчонка там в снежную статую не превратилась. Хорош булки мять! Не пойдешь по-хорошему — я сам тебя во двор выпихну.

— Андрюх! — начал было Колян. — Ну, может… ты все-таки…

Но я, не слушая никакие просьбы товарища, почти силой выволок его, упирающегося, в коридор.

— Вперед, суворовец Антонов!

Колян напоследок жалобно глянул на меня и, обреченно вздохнув, зашагал к выходу.

* * *

Наконец настало долгожданное воскресенье. День, на который я возлагал большие надежды.

Настроение у меня было отличное! А все потому, что я таки выбил себе увал. Учился старательно всю неделю. Даже несколько пятерок честно заработал. Зазубрил все стишки-запоминалки по химии и физике, которые мне когда-то рассказал «старшак» Саня Раменский. И, наконец, разобрался в темах, которые раньше отчаянно не понимал.

— Молодец, суворовец Рогозин! — похвалил меня наш химик — Арсений Маркович. — Молодец! Если так и дальше дело пойдет, в конце третьей четверти можете рассчитывать на «пять»!

Илюха «Бондарь» тоже сиял не хуже начищенной бляхи на ремне. Он тоже даром времени не терял. Закрыл все хвосты и вообще был паинькой. А посему и его ожидало сегодня долгожданное увольнение.

Не свезло только Михе. Почти перед самым увалом он завалил «контрошу» по алгебре. Поэтому сегодня его ожидало увлекательное путешествие в мир решения рациональных неравенств методом интервалов. Надо было готовиться исправлять полученный на контрольной «банан».

Миха расстроился, конечно. Да и как тут не расстроиться? Но свиданки с возлюбленной он все-таки не лишился. Его ненаглядная Вера уже прогуливалась за забором, чтобы чуток помиловаться. Хотя бы через забор. А посему приятель тоже пребывал в прекрасном расположении духа.

— Слышь, Андрюх! — пихнул меня в бок Миха за завтраком. — Хочешь поржать?

— Конечно! — с готовностью отозвался я, отвлекаясь от своих фантазий, в которых я уже уединился вместе с Настей в ее квартире на Кутузовском проспекте. — А чего бы не поржать? Поржать — это ж не поработать! Поржать и пожрать — наше все!

— Тополь-то наш от увала, говорят, сам отказался! — хохотнул «Пи-пополам», беря к чаю бутерброд с сыром и маслом. И дернул подбородком в сторону старого знакомого.

Я поглядел на «старшака», который сидел за столом вместе с Саней и Семой. Тополь, казалось, совсем усох. Белый, как мел. Не ест ничего. Снова сидит, уткнувшись в пустой стол. А Сема Бугаев и рад. Уже уминает халявную порцию каши, от которой Тополь снова отказался.

— Са-а-м? — переспросил я.

Вот это пенки!

Слыханное ли дело, чтобы суворовец по своей воле отказался пойти в увольнение?

Да ребята наши только об увалах и мечтают! Там же свобода! Родители, старые друзья, одноклассники… И, конечно же, симпатичные девочки…

Сеню Королева из другого взвода так и вовсе «Увальнем» прозвали. Потому что все об увалах треплется. Оно и понятно! Всю неделю торчишь в замкнутом пространстве. А тут выдается возможность, пусть и короткая, вкусить хоть несколько часов прежней свободной жизни! Где нет ни нарядов, ни строевой…

А тут — взял суворовец и сам отказался!

Был бы на месте Тополя какой-то другой парень — я бы решил, что он кукухой двинулся.

Но сейчас я сразу понял, чего «старшак» решил добровольно уйти в заточение.

Наворотил будущий товарищ полковник «делов». А отвечать за них хотел. Гопники — это не мама. Они «косяк» не простят. Всю душу из должника вытрясут. Вот и решил Тополь отсидеться за стенами училища.

— Слушай, Андрюх… — Миха снова подал голос. — Мне тут Игорек наш кое-чего рассказал.

— И что же?

— Он тут вчера в буфет в сто первый раз поперся — Леночку свою навестить. И говорит, что слышал, как Курский с Синичкой снова про Красовскую терли.

Я мигом навострил уши.

— Выкладывай! — деловито шепнул я. И быстро зыркнул в сторону других: — Только тихо!

— Короче! — зашептал мне почти на ухо Миха. — Ирина Петровна, оказывается, так куда-то торопилась, что кошельки перепутала. Кинула в сумочку тот, в котором мелочь носит. А зарплату впопыхах в ящик стола кинула — там и оставила. Потому и не досталось ничего гопоте. Так, на пирожки-тошнотики да на ситро в автомате…

Что ж, здорово! А я все голову ломал: как это так? Вроде Красовская в магаз за дефицитом собиралась. А в магазин без денег не хотят. Видать, это как раз тот случай, когда несобранность сыграла даме на руку…

Красовская была всеобщей любимицей, несмотря на то, что по строгости она давно обскакала даже более маститых преподавателей. И поэтому ее жалели все. Однако нам, ребятне, начальство строго-настрого отказывалось что-либо рассказывать о пострадавшей.

— Ступайте-ка к доске, суворовец! — жестко осадила Коляна Антонова, попытавшегося выцарапать хоть какую-то информацию о своей ненаглядной, старенькая и сухонькая Гликерия Петровна. Она у нас временно замещала Ирину Петровну. — И напишите вот такое предложение…

Я краем глаза посмотрел на Коляна. Тот, как и Миха, выглядел повеселевшим. Уже не сидел букой, как тогда, в комнате досуга. Напротив, уминал вовсю бутеры с сыром и поглядывал на часы.

— Что, Колян? — спросил я его, когда мы, позавтракав, уже собирались в увал. — Легче стало? После разговора-то?

— Угу! — смущенно пробурчал товарищ, застегивая мундир и придирчиво оглядывая себя в зеркало. — Только, конечно, дело это непростое… с девчонками разговаривать! Ух как тяжко было, Андрюх! Я так не уставал, даже когда на даче с отцом баню строил! Семь потов с меня сошло, пока с Кирой говорил. Хоть и дубак на улице.

— Не плакала хоть? — спросил я, тоже одеваясь.

— Да вроде не… — помедлив, ответил Колян. — Но, если по честноку, повторного такого разговора, я кажется, не вынесу…

— Слушай, Колян! — оживился вдруг Тимошка. — А если тебе эта Кира совсем не нравится, может, тогда…

— Что тогда? — сердито обернулся приятель.

Он явно не хотел, чтобы нас кто-то услышал. Ну да разве от этого шебутного куда скроешься? Всюду свои локаторы просунет.

— Если она тебе не нравится, — продолжал Тимошка, — может, тогда ты мне ее телефончик отдашь?

— С чего это баня вдруг упала? — хмуро сказал Колян, надевая шинель. — Зачем тебе ее номер?

— Ну… — Тимошка взмахами рук в воздухе обрисовал женскую фигуру. — Девчонка-то симпатичная. Я все думаю. Подкатить или не подкатить?

— Слышь ты, подкатывальщик! — обрубил я Тимошку. — Знаешь, что сделали с любопытной Варварой?

— Ла-а-дно! Уж и спросить нельзя.

Тимошка вздохнул притворно и жалобно протянул:

— Эх, где же она ходит? Моя ненаглядная… Закончилась почти моя суворовская юность, скоротечная и беззаботная. А я все еще одинок…

Пацаны загоготали.

— Не грусти, Тим! — вдоволь насмеявшись, «подбодрил» Тимошку брат — Тимур. И на полном серьезе предложил брату: — Слушай, а пойдем сегодня к Ларисе в гости!

— К какой Ларисе? — купился простодушный брат.

— Ну, соседке… тете Ларисе, которая тебе уши надрала во втором классе за то, что ты мячом ей окно выбил… — заржал Тимур. — Помнишь? А что? Не зря же говорят: бьет, значит, любит! Может, она с тех пор по тебе и сохнет!

— Сдурел, что ль, Тимур? — обиделся Тимошка. — Ей лет шестьдесят! Ты совсем с дуба рухнул!

— А тебе-то сколько, Белкин? — подал голос Димка. Он уже навел марафет и готов был лететь к своей возлюбленной — Саше. — Если кряхтишь, да охаешь, стало быть, ты и есть самый настоящий дед! Да ты не стесняйся! Шестьдесят — это самый сок!

Близнец еще больше насупился.

— Ладно, мужики! — вмешался я. — Хорош лясы точить!

И подтолкнул в спину стареющего шестнадцатилетнего суворовца.

— Пошли давай, дед! Физическая активность продлевает долголетие. Так что пока не пройдешь сегодня десять тысяч шагов, на глаза мне не показывайся!

А проходя через КПП, я увидел впереди знакомую узкоплечую фигуру…

Стало быть, Тополь все-таки намылился в увал?

Глава 6

Интересно, куда это он лыжи навострил?

Не успел я об этом подумать, как мне что-то прилетело сзади.

— Э! Что за дела?

Я обернулся.

Илюха «Бондарь», довольный своей меткостью, лепил еще один снежок.

— Слышь, Андрюх! — приятель хорошенько прицелился и снова запустил снежный комок, на этот раз — в Леху Пряничникова. И снова попал, точнехонько. — Айда вместе поедем! Ты же домой к себе, на «Юго-Западную»? Я тоже туда сейчас двигаю. Мы с Лилей договорились прямо у вашего дома встретиться.

— Да не! — отказался я, отряхивая снег с пятой точки. — Ты, «Бондарь», иди. Я сегодня по своей программе.

— А! Поня-я-тно! — товарищ понимающе подмигнул. — Небось твоя ненаглядная тебя уже где-то ждет?

— Угу! — не стал я вдаваться в подробности.

Для вида тоже слепил один снежок и метким броском залепил им Илюхе по шапке. Один-один.

Настя и впрямь ждала меня, в родительской квартире на Кутузовском. Только чуток попозже — к двум часам. Сказала, что сюрприз какой-то готовит. Прошептала об этом на ушко, когда мы с ней прощались у забора.

Что, надеюсь, это тот сюрприз, о котором я подумал…

— Ой! — воскликнул приятель, не успев увернуться. — Ни фига себе ты стрелок-ворошиловец! Ну держись, Андрюх! Я тебе щас…

— Хорош, хорош, Илюха! — осадил я его. — Сказал же: не играю. Вон «Пряника» возьми себе сегодня в компанию.

— Ну ладно! — великодушно согласился Илюха. — «Пряник»! Эй, «Пряник»! Стой, говорю! Вместе поедем! Куда попер?

И «Бондарь» побежал за однокашником, торопливо шагающим в сторону метро «Бабушкинская».

А я, сунув руки в карманы, огляделся вокруг — в поисках объекта слежки.

Но Тополя уже и след простыл. Будто и не было его вовсе. Вот зараза! Не успел я установить наблюдение, как объект в суворовской форме мигом куда-то испарился из поля зрения.

Я помнил, что объект, выйдя с КПП, двинулся совсем не к недавно открывшейся станции метро. А совсем в другую сторону. И это было весьма и весьма странно.

Что Тополю там понадобилось?

Обычно счастливчики, получившие увольнительную, бегом бежали к «Бабушкинской». Только пятки сверкали. А дальше пацаны, вырвавшиеся на свободу, ехали по своим делам. Кто домой, кушать бабушкины пироги и выслушивать оханья: «Как ты, Ванечка, похудел в этом своем училище!». Кто к приятелям — погонять в хоккей и вспомнить беззаботные времени дворовой юности. Кто — в центр, просто погулять. Поглазеть на царь-пушку и все такое. Особенно — не местные, те, кто в Москву из поселков приехал.

Ну а те, кому совсем уж повезло — в заранее условленное место, где будущего офицера, стуча каблучками и дуя на замерзшие пальчики, поджидала какая-нибудь прехорошенькая Маша или Даша…

Тополь же почесал совсем в другую сторону.

Ешки-матрешки! И где ж теперь его искать?

Снова включилась чуйка мента. Или «мильтона». Так нас называли в семидесятых. Нутром я чуял, что за Тополем-2М сегодня надо проследить. Никогда моя чуйка меня обманывала. Ни разу.

И я двинулся на поиски подлого «старшака». Готов был поспорить, что он не просто так решил вдруг пойти в увал. Хотя раньше намеревался отсидеться на закрытой территории училища.

Но, сколько я ни зыркал вокруг, пристально всматриваясь в прохожих, ни одной фигуры в суворовской шинели не было видно. Шла, опираясь на клюку и бормоча что-то себе под нос, какая-то бабулечка. Размашисто прошагал высоченный усатый дядька с портфелем. Пробежала стайка пионеров с клюшками в руках. Торопились, наверное, на какой-нибудь дворовый чемпионат.

Степенно прошла мимо парочка: парень лет восемнадцати и круглолицая девчушка, удивительно смахивающая на актрису Надежду Румянцеву. «Румянцева» держала парня под руку. А тот глядел на нее с нескрываемым восхищением.

Эх, очарование юности… Небось первое свидание у парочки…

А Тополь будто в воду канул. Впервые в жизни, наверное, я хотел его увидеть. А «полковника» все нет и нет…

Я не сдавался. Прочесывал улицу за улицей, тщательно вглядываясь в любую фигуру, хотя бы издали напоминающую суворовца в зимней форме.

И, наконец, когда я уже прошагал фиг знает сколько, вдалеке вдруг замаячила знакомая узкоплечая фигура.

Тополь! Ну точно он! Чешет куда-то, по привычке сильно размахивая руками, будто ветряная мельница на минималках.

Уф-ф!

Наконец свезло!

Я остановился, снял шапку и пригладил взмокшие волосы. Передохнул чуток, стараясь не терять объекта из виду. А потом бодро продолжил слежку, стараясь не привлекать к себе внимания.

Тополь меня не видел. Он шел торопливо, то и дело озираясь вокруг и поглядывая на часы. Он явно не гулял, не зырил по сторонам. Даже не останавливался — газетку там купить в «Союзпечати» или пирожков перекусить.

У влипшего по уши в проблемы суворовца явно намечалось какое-то дельце. И, судя по всему, дело было важное.

В конце концов «старшак» остановился у какого-то дома. Постоял чуток, вскинув глаза наверх, на квадратики окон. А потом нырнул во двор.

Ба! А я ведь знаю это место!

Да это ж тот самый дом, где когда-то жил товарищ полковник!

Точнее, не полковник. Полковник Тополь коптил потолок комфортабельной стометровой трешки в элитном районе Москвы. А в этой «хрущобе» жил когда-то молоденький капитан советской милиции Тополь.

Я кое-что вспомнил.

* * *

Шли восьмидесятые. Сколько точно мне было лет, я не помню. Но помню, что я тогда уже окончил институт и начал службу в милиции.

Мы с Тополем тогда… нет, не то что бы дружили. Друзей у него отродясь не бывало. Скорее, временно не грызлись. Служили себе и служили вместе. Могли даже иногда пивка попить в общей компании и потрепаться на отвлеченные темы, вроде: «Кто из вратарей „ЦСКА“ лучше — Горбунов или Новиков?» или «Где купить хорошую блесну»?

Я, тогда еще совсем молоденький «летеха», не нюхавший жизни, малость расслабил булки и подумал: а может, ну их, эти суворовские обиды? Мы с Тополем повзрослели, похужали… ну, и все такое. Теперь оба — взрослые люди. А юношеские стычки пора забыть.

Но не тут-то было. Неспроста Тополь ко мне подобрел.

Это уж потом я сообразил, что хитрый «старшак» меня просто прощупывал. Думал, можно ли меня в свою когорту взять. Ну, в число своих… помощников. Или, попросту говоря, шестерок.

Друганами мы с Тополем, конечно, не были. Ни в суворовском, ни в восьмидесятых, ни позже. Но и портить отношения с сослуживцем не особо хотелось. А посему, когда Тополь пригласил меня домой, чтобы в компании других мужиков из отдела отметить получение капитанских звездочек, я не стал отказываться.

Тогда-то я и появился в его «хрущобе» в первый раз в жизни. И в последний.

Отмечали получение очередного звания мы чисто мужской компанией. Решили устроить мильтоновский мальчишник. Темы для разговоров были обычные. Служба, футбол, хоккей, рыбалка… Ну, и конечно, дамский пол… Куда же без этого?

Где-то через час после начала сабантуя, обсудив с капитаном Савиным округлости какой-то там тетки-майора из другого отдела, Тополь окинул стол скучающим взглядом. А потом его маленькие глазки, уже заблестевшие после выпитого, вдруг уставились на меня.

— Что, Андрюх? — подмигнул мне осоловелым глазком новоиспеченный капитан.

А потом растянул жирные губы в подобии улыбки.

— Небось жаба-то душит?

Я глянул на его глупо улыбающуюся физиономию.

Ясно. Поплыл товарищ капитан.

И дело даже не в спиртном. Водочки-то мы все в тот вечер приняли. Как-никак, звание сослуживца обмывали. Антиалкогольная кампания в СССР еще не началась, и проблем с тем, чтобы достать спиртное, не было. Только вот на неприятные разговоры из всех выпивших понесло одного Тополя.

— Че молчишь, Рогозин? — докапывался до меня новоиспеченный капитан. — Ну признайся, хочется уже тоже капитанские звездочки?

Дорохин (тогда еще не майор, а молоденький безусый лейтенант), сидящий напротив, посмотрел на меня, закатил глаза к потолку и красноречиво покачал головой. «Не связывайся, мол, Андрюх… Оно ж, если не трогать, то и не воняет».

— Угу! — коротко ответил я Тополю. Даже глаза на него не поднял. — Не отказался бы…

Может, отвяжется?

Как бы не так!

— Так вот! — поддатый Тополь хлопнул по столу уже начавшей жиреть дланью. — Тогда слушай сюда, Андрюх! Дам тебе, лейтенанту, так сказать, ценные указания. Очень уж ты прямой. У тебя что на уме, то и на языке. Тебе, Рогозин, похитрее надо быть…

И Тополь многозначительно поднял вверх пухлый палец-сосиску.

— А зачем это? — я сделал вид, что не понял.

— Что зачем?

— Зачем хитрее быть? Если мне это поперек глотки?

На самом деле я все, конечно, понял. Хоть и был тогда молоденьким лейтенантом.

Тополь сделал, как ему казалось, многозначительную паузу. Плеснул себе еще полстакана водки «Столичная» из бутылки с красно-белой этикеткой и сказал с видом старца-аксакала:

— Ты, Рогозин, слушай старших… Я тебе советы дам…

Ой, ля, смотри, какая цаца! Жизни меня решил поучить! А всего на год-то старше!

— Каких таких старших? — бесцеремонно перебил я старшего по званию.

И, перейдя на «Вы», с неприязнью громко продолжил:

— Вы, товарищ капитан, какого года рождения? Шестьдесят второго? Ну, а я — шестьдесят третьего. У нас с Вами разница всего год. Так чем же, товарищ капитан, Ваш жизненный опыт, от моего-то сильно отличается?

Сослуживцы, слушая, мои речи, понимающе усмехнулись…

Возникла неловкая пауза.

Лейтенант Дорохин, который понял, что дело запахло жареным, решил сыграть в тамаду, схватил стоящую на столе бутылку «Московской» и бодро произнес:

— Мужики! «Столичная» уже все, а вот «Московская» еще есть. А давайте-ка еще по одной! Звездочки мы уже обмыли. Колбаски я сейчас еще подрежу…

Но Тополя уже понесло.

— Погоди, Дорохин! — рявкнул он. — Сядь ты со своей «Московской»! Успеется!

И, глядя на меня злобными прищуренными глазками, капитан завелся:

— Слышь, Рогозин…

— Слышу, пока не жалуюсь! — громко сказал я. — Медкомиссию регулярно прохожу, товарищ капитан!

Глазки Тополя сузились еще больше. Теперь они напоминали узенькие щелочки.

— Ты, Рогозин, со своей упертостью так ползти и ползти будешь… Не тем путем идешь… — прошипел он.

— Да и хрен с ним! — оборвал его я. — Зато своим путем!

Молча встал и с чувством глубочайшего отвращения вышел из квартиры.

* * *

И вот теперь я снова стоял здесь, во дворе, в котором бывал всего разок в жизни. Этот краткий, но насыщенный визит этот я хорошо запомнил. Потому что именно с того дня и началось наше с хитрым и изворотливым Тополем глобальное противостояние.

Противостояние, которое закончилось только в далеком 2014-м, который здесь еще даже не наступил.

Я ускорился, не выпуская Тополя из виду. Двигался короткими перебежками, прячась то за дерево, то за припаркованные рядом «Жигули». Какая-то бдительная старушка, выгуливающая дрожащую от холода лохматую болонку, даже зыркнула на меня подозрительно и подтянула поводок поближе.

Объект двинулся к подъезду — тому самому, в которую когда-то, в восьмидесятых, мы заходили большой шумной компанией молодых «мильтонов», держа в руках авоськи со «Столичной», «Московской» и нехитрой советской закусью.

Неужто он сейчас просто к себе домой пойдет?

А может, и нет никакого дела? Может, Тополь просто взял да и двинул в увале к себе домой? Поест сейчас «старшак» домашнего борща, натрескается котлет, да завалится на диван до вечера — смотреть телевизор. Пока время чапать обратно в училище не подойдет…

Нет. Чуйка подсказывала мне: тут что-то не то.

Тополь не просто в увал намылился.

Так и есть.

«Старшак», не заходя в свой подъезд, почесал дальше. Я тихонечко проскользнул вслед за ним.

— О-ба-на! Не понял «на»! — раздался чей-то насмешливый голос. — А ну, пацаны, встать, смирно! Перед вами будущий офицер, етить-колотить!

Раздался хриплый ржач. Я прижался к углу дома, стараясь не высовываться, и продолжил вслушиваться в разговор.

Видать, и тут не любили «Макарона».

Тополь, что-то неразборчиво бормоча, о чем-то болтал с незнакомой компанией. И, судя по говору, это были явно не интеллигентные посетители шахматного кружка и музыкальной школы.

Старушка, выгуливающая болонку, снова опасливо покосилась. Только уже не на меня, а в сторону — на Тополя и компанию. И, подхватив на руки свою драгоценную замерзшую псинку, засеменила к подъезду.

Беседа Тополя с завсегдатаями местных пивнух продолжалась.

— Че те надо, «Макруха»? — спросил чей-то сиплый голос. — По старым друзьям соскучился? Так у тебя вроде ж теперь свои друзья… Ну, в шапках и шинелях…

«Макруха»… кличка, наверное. От имени «Макар».

Забавная кликуха. Не «Макарон», конечно, но тоже ничего.

Тополь что-то неразборчиво пробормотал.

В разговор вступил другой голос — мощный и натужный.

— Слушай, «Макруха»! — спросил он, так же насмешливо. — А говорят, вы там все время строем ходите. Даже в гальюн? Правда?

Компания снова загоготала.

Тополь снова что-то неразборчиво вякнул.

— Чего-о? — протянул первый голос. — Да ты что, Макруха, белены объелся? Или вам там в вашем Суворовском бошки отбивают? Кто с тобой в карты играть сядет? Мы ж тебя в прошлый раз на мухлеже словили. Или мало наваляли? Добавить?

Я осторожно выглянул из-за угла.

Компания, с которой Тополь вел малоприятную беседу, вальяжно расположилась на лавочке, спиной ко мне. Тополь же не сел на скамейку. Понуро стоял возле нее с виноватым видом — будто школяр, не сделавший домашку.

Я вгляделся в пацанов, которых Тополь нежданно-негаданно вдруг решил навестить.

Со спины не разглядишь, конечно. Просто трое каких-то пацанов. Но, судя по разговору, шпана шпаной. И уже вполне подросшая. Такая не только мелочь, выданную мамой на мороженое, отжать может. За этими и темечко в подворотне проломить — не заржавеет…

Я, кажись, понял, о чем речь. И почему Тополь вдруг решил не отсиживаться в казарме, а пойти в город.

Домой он не собирался. Не до мамкиных борщей ему сегодня было. Пацан искал деньги. Причем срочно. И много. Деньги, которые он должен был отдать «шипиловской» гопоте во главе с будущим криминальным авторитетом по кличке «Ризотто».

Взять деньги «Макрухе» было негде. И он решил сыграть со шпаной в карты. Только вот репутация у него, как пить дать, даже в среде шпаны уже была подмочена. Посему и не хотели с ним играть дворовые. Словили его, видать, на крапленой колоде, или еще на чем-нибудь. А у шпаны разговор коротких. Дали несостоявшемуся карточному шулеру хороших люлей и пообещали впредь, если сунется, отрезать все выпирающие части тела.

Но Тополю деваться было некуда. И даже ожидаемая страшная кара его не испугала. Жить захочешь — еще не так раскорячишься.

— А я знаю, пацаны, зачем «Макруха» к нам приперся! — вступил в разговор третий, который до этого момента не принимал участия в беседе. — Сивый, Лама, я вам ржаку щас расскажу!

— Да ну? — весело отозвались остальные. — А ну давай, трави!

— Он «шипиловским» торчит! — победоносно сказал третий пацан и посмотрел на Тополя. — Он их нанял, чтобы кента какого-то стопануть… Обещал хорошо так «смазать». И бортанул пацанов! Мне сам «Ризотто» рассказывал… Теперь щемится от них…

— «Шипиловским»? — присвистнул первый гопник. Это он, походу, носил кличку «Сивый». — Интересно девки пляшут, по четыре сразу в ряд! Ха! А я и не знал…

И он продолжил, обращаясь к Тополю, который все так же понуро стоял у скамейки.

— Слышь, «Макруха»… Если ты бабок хочешь намастырить, то зря пришел. Играть с тобой никто не сядет. Так что вали, пока мы тебе физиономию не поправили. Ну?

И пацан вдруг резко соскочил со скамейки и замахнулся.

Тополь мигом отскочил назад, но неудачно. Запнулся ботинком за какую-то кочку и рухнул прямо в снег, на спину. Даже шапка с головы слетела.

Троица загоготала.

— Реакция есть! Дети будут! Не грусти, «Макруха»! — сказал первый гопник — Сивый, вдоволь насмеявшись. И, похлопав себя по коленям, сказал, обращаясь к своей компании: — Чет я совсем околел, пацаны! «Лама», «Серый», пойдем… У меня мамка с бабкой уехали. Погудим малехо… Я там кое-где пару фуфырей припрятал.

Шумно галдя, компания удалилась, вся в предвкушении потребления содержимого «фуфырей», даже не глядя на лежащего в снегу униженного Тополя.

А я тем временем продолжал за ним наблюдать.

Тополь полежал еще чуток. Потом встал, отряхнулся, надел шапку и, достав из кармана сигареты, закурил… Курил он долго. Одну сигарету, потом вторую, потом третью… Молча злобно глядел куда-то вдаль, а потом двинулся к дому. Я отбежал подальше и спрятался.

Когда я снова выглянул, Тополя уже не было. Краем глаза я успел лишь заметить кусочек шинели, который скрылся в подъезде.

В другом подъезде. Не в том, в котором он жил…

И зачем, интересно, Тополь намылился в чужой подъезд?

Глава 7

Чуйка… Снова чуйка…

Тяжелое, давящее ощущение тревоги накатило на меня. Придавило голову и плечи, будто гранитной плитой.

Я четко ощущал: если я вот прямо сейчас не вмешаюсь в ход событий, кому-то будет трындец!

Было у меня такое, когда я в органах служил. И не раз. И когда еще «летехой» был, только получившим офицерские погоны, и когда уже капитаном стал, и когда до майора наконец дослужился… И даже когда шагал на тот злополучный разговор в кабинет к полковнику Тополю, после которого я так и не стал подполковником…

И каждый раз, вспоминая, я потом думал: «Как же вовремя я там оказался!».

Уже не особо скрываясь, я вошел в подъезд и, оглядываясь по сторонам, зашагал наверх.

Ничего особенного. Обычный подъезд обычной пятиэтажки. Запах борща и жареной картошки… Окурки на подоконнике в самодельной пепельнице, сделанной из пластинки фирмы «Мелодия». Надписи на стенах. «Коля из сорок восьмой квартиры, я тебя люблю!», «Петров — дебил!», «Женя + Лиза = любовь»

Все как у всех. Будто под копирку. Этакая «социальная сеть» семидесятых. Только Дуров стену убрал, а эта стена — вечная.

И в какую же из этих типовых квартир сейчас вошел мой давний знакомый?

— Эй! Куда летишь, суворовец? Обалдел, что ль?

Я и не заметил, как чуть не сбил с ног двух каких-то незнакомых тетушек, стоящих на площадке между вторым и третьим этажом. Соседки вели оживленную беседу и явно были недовольны, что я их прервал. Холодно нынче на лавке сидеть. Дубак в Москве уже которую неделю. Вот и перенесли словоохотливые кумушки свои ежедневные консилиумы на лестницу.

— Прошу прощения… — наспех пробормотал я и хотел было дальше лететь наверх, но как бы не так! Меня снова тормознули.

— Это куда это ты побег? Эй, суворовец! — бдительно спросила меня одна из соседок, на вид пожилая, с полным мусорным ведром в руках. — Эй! Стой, говорю!

Загородила проход. Даже руки раскинула. Пришлось остановиться. Эта не хуже любого сотрудника ЧОПа работает. Еще и бесплатно. Все-то ее касается. Все-то она должна знать. Кто, куда, зачем… «И боится их порой даже участковый»…

Бабуля вперилась в меня поверх очков взглядом хищной птицы. Полное мусорное ведро так и висело в морщинистой руке. Ее компаньонка тоже сверлила меня глазами.

А любопытная соседка-то мне может оказаться очень даже на руку!

— Здравствуйте! — соблюл я политес. Одернул на себе шинель и торопливо спросил: — А Вы не видели случайно, еще один… ну… суворовец? Тут не пробегал только что?

Лица соседок разгладились.

— А! Макарка-то? — уже доброжелательнее отозвалась вторая, полная и круглолицая. От нее дурманяще пахло домашними пирожками. — Пробегал, пробегал… Да только что на пятый этаж пролетел. К Маринке, вертихвостке, наверное, в гости намылился. Знаем мы ее, молодежь эту современную… А ты его друг, что ли?

— Ага, друг! — кинул я торопливо. Первая соседка с ведром все еще не собиралась освобождать проход. Ну не драться же мне с ней!

И для пущей убедительности я брякнул первое, что пришло в голову:

— В училище его срочно вызвали! Вот, бегу предупредить!

Бабушка с ведром пожевала губами, а потом, просканировав меня взглядом, открыла «шлагбаум». Я, довольный и взмыленный, побежал дальше, наверх.

В другой раз я бы, конечно, не стал ни перед кем отчитываться о цели своего визита. С фига ли? Но сейчас я был готов даже расцеловать бдительную соседку с мусорным ведром — прямо в ее морщинистые щеки!

Я взлетел на пятый этаж, в два прыжка преодолев последний пролет, и остановился, как вкопанный.

Ни фига себе!

А дальше было все, как в замедленной съемке…

Настежь открытое окно на пятом этаже дома. Голоса суровых соседок-сплетниц снизу, которые, кажись, так и не собирались расходиться. И Тополь, уже перекинувший одну ногу через подоконник.

Быстро, не думая и не отвечая на вопросы, я прыгнул к несостоявшемуся игроку в карты, мигом обхватил его обеими руками за пояс и, сделав сильный рывок назад, сдернул на пол.

Ни фига себе, какой он тяжелый! Будто и не суворовец вовсе, а грузный «полкан» Тополь, который когда-то в далеком 2014-м предлагал мне «очень выгодный альянс».

А с виду и не скажешь!

— Ба-бах!

Мы вдвоем с Тополем повалились прямо на холодный грязный пол. Даже дом, кажется, вздрогнул после нашего падения.

Ошарашенный, я еще несколько мгновений не шевелился. А потом, отпихнув придурка в сторону, сел. Стащил с себя шапку и вытер вспотевший лоб и волосы… Я был практически весь мокрый от волнения и быстрого бега.

Я, все так же сидя на полу, прислонился к стене и довольно улыбнулся.

Все! Дело сделано! Я успел! И чуйка моя меня не подвела. Как и всегда.

Однако спасенный, как оказалось, вовсе не разделял моего хорошего настроения.

— На хрена ты это сделал? — вдруг выкрикнул Тополь. — Ты вообще откуда взялся? Следил за мной, что ли?

Взгляд его был все таким же безумным. Кулаки сжались. Красная морда Тополя с узкими глазенками выражала ярость и негодование. И я вдруг увидел, что по лицу его катятся злые слезы.

Стало быть, благодарности за спасение жизни можно не ждать.

Еще бы! Я ж, дурак такой, помешал привести Тополю в исполнение такое «гениальное» решение всех проблем!

Я понимал, с чего он вдруг решил свести счеты с жизнью. Вляпавшийся по уши не в тот шоколад «старшак» понял, что мафия с Шипиловской улицы во главе с «Ризотто» от него не отвяжется. Рано или поздно они его выцепят, сколько б суворовец от них не щемился. И скорее всего, обдерут как липку. И о процентах не забудут. Даже через десять лет. А не захочет отдавать — покалечат. И это в лучшем случае.

Тополь уселся на пол, у открытого окна, опустил голову и обхватил колени руками. Плечи его вздрагивали. А потом подросток поднял голову, все так же зло посмотрел на меня и прошипел:

— Ты… ты… Да ты знаешь, кто ты? Кто тебя просил, а? Кто просил тебя?

Но я тут же зажал его морду ладонью. «Молчи, мол».

Тополь что-то промычал и попытался было сдернуть мою руку, но не тут-то было.

— Заткнись! — не особо вежливо велел я спасенному.

Мне, в общем-то, было глубоко фиолетово, скажет мне Тополь: «Спасибо!» или нет. Я сделал то, что должен был.

Я прислушался.

Голоса внизу внезапно затихли. А потом раздался торопливый топот ног. Он слышался все яснее и яснее.

Соседки. Как услышали, что что-то происходит, мигом перестали обсуждать, кто из соседей — алкоголик, а кто — женщина легкого поведения, и побежали наверх — поскорее посмотреть, что же случилось. Надо же кумушкам первыми всегда обо всем узнать! А то что в следующий раз обсуждать, когда ведро выносить соберутся?

— Вставай! — шепнул я Тополю, не убирая руки. — И не вздумай орать! Молчи и будь паинькой! Понял?

Тополь еще разок что-то недовольно промычал, а потом еле заметно кивнул.

И вовремя!

Только я заставил его подняться и сам встал на ноги, как в пролете показались все те же любопытные лица. Одно — сухое и сморщенное, другое — круглое, с глазами по пять копеек.

— Ага! — проскрипела первая соседка, с ведром, и торжествующе указала на нас крючковатым пальцем. — Так я и знала! Курите!

— Нет! — я мигом захлопнул окно и, подтолкнув Тополя в спину, торопливо зашагал вниз по лестнице.

— Как бы не так! Ага! Не курят они! А еще суворовцы! — взвизгнула вторая. — А ну стойте-ка! Макарка! Вот я ужо матери скажу!

Круглолицая попыталась было схватить меня за рукав, но я, решив, что хватит церемониться, схватил ее за плечи и отодвинул в сторону. Оставил недовольно вопящих дам на лестнице и потащил вяло сопротивляющегося Тополя за собой.

* * *

— Погоди! — вдруг растерянно попросил меня давний знакомый, когда мы вышли на улицу.

— Чего тебе? — недовольно обернулся я.

В своих мыслях я давно уже был далеко отсюда. В нежных девичьих объятиях. В теплой, уютной квартире в «Доме Брежнева». Где, кроме меня и Насти, никого нет…

Тополь еще немного помялся, рассматривая свои ботинки в снегу, а потом наконец родил беспокоящий его вопрос:

— Сдашь меня?

— Угу… — кивнул я. — Уже в училище иду. Сдавать.

Да на хрен оно мне надо!

Я хотел было зашагать дальше, но Тополь снова остановил меня.

— Погоди… Андрей… — вдруг сказал он растерянно. Совсем не так, как говорил обычно. — Что мне делать?

— Не знаю! — сказал я. — Сам разберешься. Сам кашу заварил, сам и расхлебывай. Если покумекаешь, то придешь к правильному решению. А вот где ты сейчас должен быть, Тополь, я точно знаю.

— Где? — все так же растерянно спросил еще не так давно хамоватый и наглый, а теперь растерянный оппонент.

— В «Склифе»! — бросил я, оборачиваясь через плечо. — У той, которая благодаря тебе там оказалась. А дальше — сам разбирайся.

* * *

— Слыхали, пацаны? — Димка «Зубило» влетел в расположение, сверкая глазами. — У меня для вас такие новости! Вы сейчас умрете!

— Хорошая перспектива! — отозвался Тимошка. — А я думал еще лет пятьдесят покорячиться… Ну что ж, я же говорил, что подходит к концу моя беззаботная жизнь…

— Да мужики! — Димку просто распирало от желания поделиться информацией. — Новость — просто бомба! Улет!

— Я знаю, какая новость!— Колян Антонов оторвался от книжки Жюля Верна. — к Димону на КПП только что Саша приходила…

Димка мигом стушевался…

— Э… А ты откуда знаешь, Колян?

— А у тебя след от помады на шее! — невозмутимо ответил Колян и снова уткнулся в приключения путешественников на воздушном шаре.

— Да я не об этом… — залепетал Димка, вытирая шею под общий хохот суворовцев.

— Ладно, Димон! Жги! — подбодрил его я, когда все более-менее успокоились. — Что случилось? Тебе генерала дали?

— Да не дали… Тополь рапорт написал… Об отчислении по собственному желанию…

* * *

Спустя неделю, лежа после отбоя в казарме, я слушал мерный храм «Бондаря» и думал о том, что все закончилось так, как и должно было.

Я не сдал Тополя. Ни словечком ни обмолвился о случившемся. Даже лучшим друзьям — Михе и Илюхе. И уж тем более — начальству. Он сам принял решение уйти из училища. Что ж, так тому и быть. Я спас ему жизнь. А как он ее проживет дальше — его дело.

А вот с «Ризотто» дело обстояло по-другому. Я понял, что историей с нападением на «Красотку» дело не ограничится. И пора было пресечь в зародыше рост этого сорняка под названием «шипиловские». Надо сделать так, чтобы этой страницы в истории и не было вовсе.

Я вспомнил, где когда-то жил «Ризотто». Когда у него не было еще ни машины, ни элитных апартаментов, ни дорогих часов. Прогулялся по Шипиловской улице и, поковырявшись в закоулках памяти, все же нашел дом, где наши когда-то брали тогда еще юного «авторитета» — за какую-то кражу. И, возвращаясь со свидания, наведался в ближайший опорный пункт.

Молоденький дежурный поначалу не принял слова суворовца всерьез. Но потом все же пошел навстречу. Сумел я его убедить, включив все свои навыки бывалого опера. Опер к оперу завсегда подход найдет. И вскоре «Ризотто» вместе с коренастым и «Тыквой» уехали туда, где давно должны были быть. В «браслетах» и под очень грустную музыку. «Красотка» опознала своих нападавших.

Засыпая в тот вечер под все тот же непрекращающийся храп «Бондаря», я вдруг вспомнил, как моя чуйка когда-то и его выручила…

* * *

2000-й год. «Горбушка». Известный в Москве рынок. Место, где можно купить все. Ну, или почти все.

Поперся я туда как-то в свой выходной, просто от нечего делать. Купил в ларьке недавно вышедшую кассету с альбомом Любэ «Полустаночки». Съел шаверму, приготовленную гостем из Средней Азии, стараясь не думать о том, из чего она сделана. Взял себе бутылку пива «Афанасий», достал свой плеер, врубил в ушах новинку и продолжил бесцельно шататься по рынку, разглядывая витрины.

Денек был просто отличный. Солнце светило вовсю. Домой в свою убитую «хрущобу» идти совершенно не хотелось. Ходи да броди…

"Полустаночки, ночные полустаночки

Сколько их по родной стране

Полустаночки, то поле, то поляночки

Довелось, повидалось мне, эх-эх-эх-эх…" — бодро напевал в стареньких наушниках Расторгуев.

Как вдруг…

Как и сегодня в увале, я тогда понял, что надо двигать булками. Прямо сейчас. Прямо сию минуту.

Наспех проглотил остатки шавермы, поставил на поребрик недопитую бутылку с пивом, обрадовав сим фактом какое-то лицо без определенного места жительства, и, вытерев губы, ломанулся к станции метро «Багратионовская».

Быстрее, быстрее, быстрее!

Доехав до нужной станции, я пулей понесся вверх по эскалатору и, добравшись до знакомого дома, мигом влетел в подъезд «хрущобы». Пролетел четыре этажа и только тогда остановился.

Опять звонок шпана местная сломала… Твою ж нафиг! Не работает, сколько ни жми! Вынуть бы руки этой гопоте, да вставить в одно место!

— «Бондарь»! — заорал я. — Илюха! Дома аль нет?

Начал тарабанить в дверь. А потом, не церемонясь, стал колотить ногой в филенку.

— «Бондарь»! Едрит Мадрид! Открывай, говорю! Сейчас дверь вынесу!

Но не успел я, разбежавшись, садануть плечом, как дверь открылась. На пороге стоял мой давний приятель — бывший суворовец Бондарев.

— Здорово! — удивленно бросил он, осоловело глядя на меня.

Я почувствовал резкий запах перегара.

— Который день уже «гудишь»? — деловито спросил я, бесцеремонно втискиваясь в квартиру.

Всклокоченный «Бондарь» нехотя ответил:

— Ну, с четверга… А ты-то че приперся, Андрюх? Вроде…ик… на той неделе только виделись.

Я глянул на него и понял, что не зря ломанулся сюда, пожертвовав недопитой бутылкой «Афанасия». Приятель не планировал тихо-мирно отсыпаться после трехдневных возлияний. Бывший суворовец куда-то явно намылился. Уже натянул штаны, свитер, облился каким-то вонючим одеколоном и, взяв знаменитый атрибут двухтысячных — барсетку — собирался выходить.

— Куда идешь, «Бондарь»? — все так же бесцеремонно спросил я, следуя за ним.

— Так… — обтекаемо ответил поддатый приятель. — Пойду… Если найду…ик… А чего? Я парень видный… Мне только свистнуть…

Посмотрел на себя в чуток покоцанное зеркало, висящее в прихожей, и недовольно поцокал языком. Выдавил на ладонь гель с какой-то вонючей отдушкой и даже попытался соорудить укладку на всклокоченной башке.

— Твоя где? — деловито спросил я, беря его за плечи и разворачивая лицом к себе. — Где Юлька, спрашиваю тебя? Опять поругались?

Услышав о жене, «Бондарь» тут же скривился. Будто проглотил что-то очень неприятное.

— Ненавижу я ее! — крикнул он внезапно.

И саданул прямо в зеркало. Обеими руками.

Зеркало треснуло. Осколки посыпались на пол. Приятель, не замечая боли и размахивая сочащимися от крови руками, снова заорал:

— Всю жизнь она мне попортила! Выдра! Ну ничего… Я сейчас поеду… покатаюсь… Погоняю… «Ласточка» моя во дворе меня ждет. Может, познакомлюсь с кем… У «Китай-города» клубешник какой-то открыли… «Японский… Китайский…» Хрен его знает. В общем, какой-то там «Летчик»… Во! Пойду! Там такие крали! У-у!

И «Бондарь», проявив несвойственную пьяному резвость, вдруг мигом схватил ключи от машины, лежащие на полочке, и ломанулся на лестничную клетку. Будто боялся, что к его феерическому появлению в клубе «Китайский летчик Джао Да» всех хороших кралей уже разберут.

Поймал я выпивоху уже в пролете — когда приятель чуть не снес с ног соседку, возвращающуюся домой. Силой втащил бухого Илюху в квартиру, запер дверь изнутри, отобрал у него ключи от машины и сунул себе в карман.

— Э! — попытался было протестовать приятель. И даже мою фамилию вспомнил: — Рогозин, ты че? С дуба рухнул?

Но я, не обращая внимания на робкие попытки протеста, пинками загнал несостоявшегося гонщика в ванную, заставил принять холодный душ, а потом обработал ему перекисью порезанные руки.

— Значит, так! — жестко сказал я, когда уже вымытый и пришедший в себя «Бондарь» сидел на кухне, смирно пил крепкий чай с бутером и сожалением рассматривал забинтованные пальцы. — Сидишь дома и никуда не рыпаешься! Ключи от машины получишь позже.

И я выдохнул, чрезвычайно довольный, что успел вовремя.

Виноватый Илюха позже заявился ко мне домой — с благодарностью в виде бутылки коньяка и палки хорошего сервелата. Глядя вместе с приятелем матч «ЦСКА-Торпедо М» по телеку, я смотрел на игру молодого Семака и радовался тому, что поверил своей «чуйке»…

Вот и неделю назад, как оказалось, я не зря ей доверился.

Глава 8

— Разойдись! — громогласно скомандовал прапор Синичка и натужно откашлялся. — Заправить постели, почиститься! До построения — двадцать пять минут!

В Суворовском училище только что закончилась ежедневная утренняя зарядка.

— Когда ж он уже наорется-то, прапор наш? — недовольно пробурчал Димка «Зубило», потирая ухо. — У него точно когда-то контузия была. Вот ведь луженая глотка! Я все время гадаю: на какое ухо я быстрее оглохну к выпуску, правое или левое? Может, у Синички нашего где-то внутри мегафон встроен?

Переговариваясь и потирая озябшие от мороза руки, мы вернулись в расположение. Морозец уже с утра был знатный! Ощущение, что некто этой зимой решил проверить москвичей на прочность.

Тимошка Белкин первым из нас наскоро заправил койку и, нагнувшись, взял со своей полки в тумбочке мыльницу, зубной порошок и футляр с щеткой.

— Еще один денек — и вольница, мужики! — довольно сказал близнец, собираясь в умывальник. — Ни тебе подъемов, ни зарядки, ни строевой, ни огневой!

Уже после обеда нас должны были отпустить домой. Начинались зимние каникулы. Время пронеслось быстрее, чем суворовец, спешащий в увал. Я и не заметил, как пролетели целых две четверти. Четыре месяца моей второй юности… Четыре месяца моей жизни в семидесятых… Учеба, наряды, строевая подготовка, Суворовский бал, смотр училища…

И это только здесь! А за забором у меня тоже кипела жизнь!

Жизнь, в которой я был безмерно, абсолютно и совершенно счастлив, зарываясь носом в чуть вьющиеся локоны своей девушки-фигуристки…

Особенно радовались предстоящим каникулам шебутные братья Белкины или, как мы их уже привыкли звать — «ТТ-шки». Тимошка так и вовсе уже с утреца был весь в предвкушении предстоящего отдыха.

— Вот это жизнь, пацаны! — мечтательно закатил глаза Тимошка. — Хочешь — ешь, хочешь — спишь, хочешь — телек смотришь, хочешь — книжку читаешь… Мамка борщ наготовит… Бабуля пирогов напечет! А еще гулять можно когда хочешь и сколько хочешь! Заждались меня на антресолях мои коньки с клюшкой! Ах да, нам же батя из командировки новые коньки обещал притаранить! Красота!

— Да хорош уже, Тим! — хмуро заметил Димка Зубов, заправляя свою койку. — И так от голода живот к спине прилип, а ты про борщи тут расписываешь… Я сейчас, того и гляди, слюной захлебнусь!

— Не бурчи, «Зубило»! — весело сказал неунывающий Тимошка Белкин.

Повесил на шею полотенце и добавил:

— Успеешь еще захлебнуться! Денек-то какой хороший! Мороз и солнце! Радоваться надо! А ты будто трое суток на «тумбочке» простоял…

Я понимал, почему Димка Зубов, в отличие от Белкина, не прыгает до потолка. И дело вовсе не в луженой глотке прапора Синички.

Просто романтичный и мечтательный суворовец Зубов, чрезмерно увлекшийся свиданиями с миловидной девочкой Сашей, так одурел от всплеска юношеских гормонов, что подзабыл о том, зачем он здесь, в училище, и таки нахватал «трояков» в четверти. То и дело на «сампо» рисовал на тетрадных листках сердечки, пронзенные стрелой, с буквой «С» внутри.

В итоге влюбленный романтик так дорисовался, что схватил бы в четверти не только «тройбаны», но и «парашу» по русскому, если б я почти насильно не заставил его позаниматься русским с Михой.

— Не вопрос, помогу! — охотно отозвался великодушный детдомовец, когда я чуть ли не за шкирку приволок к нему Димку. — Ладно, че там у тебя с диктантом, «Зубило»?

Я не просто так, от нечего делать, запряг Миху в добровольные репетиторы. «Пи-пополам» у нас во взводе слыл грамотеем, имел по русскому твердую пятерку, никогда не путал «тся» и «ться» и уж тем более — не писал: «вообщем» и «вкрации». А за блестящее сочинение про Ваню Солнцева из бессмертной книги Катаева он и вовсе ходил у строгой Красовской в любимчиках. А это дорогого стоило!

Нашу любимую Ирину Петровну, кстати, уже выписали из больнички. Выздоровление дамы сердца очень обрадовало нашего безумного влюбленного. Колян Антонов перестал ходить как в воду опущенный и, в отличие от Димки, весьма прилично окончил вторую четверть…

Я, вице-сержант Рогозин, тоже в салат лицом не ударил — ни одного «трояка» в четверти! И шесть пятерок! Вот мама с бабушкой-то обрадуются!

А вот Димку, кажись, сегодня вечером ожидал дома пренеприятнейший разговор с родоками и любвеобильной бабушкой Ольгой Афанасьевной, которую я не мытьем, так катаньем все-таки отвадил когда-то от КПП.

Воодушевленные предстоящие каникулами пацаны все никак не могли успокоиться.

— Хоп! — второй близнец — Тимур — не замедлил отвесить зазевавшемуся братцу пендаля.

— Э! — возмутился Тимошка, с мыльницей в руках и полотенцем на шее. — Ты че, Тимур, опупел? Совсем страх потерял! Сюда иди! Под асфальт закатаю! Урою, блин!

Но близнец уже исчез в коридоре.

— Не получится! У нас пол дощатый! — донеслось издалека насмешливое замечание.

— Сюда иди, говорю, баклан! — метнулся за ним жаждущий мести Тимошка. — Дощатый… А… ладно, пофиг! Все равно я тебя дома достану…

— Это ты сюда иди! — строго окликнул я близнеца, бесцеремонно прервав намечающиеся разборки в семействе Белкиных. — Эй, Тим! Стоп машина! Давай, к лесу задом, ко мне передом! Потом Тимуру пендаля отвесишь.

— Че? — недовольно повернулся ко мне Тимошка.

— Топор через плечо! — я указал на плохо заправленную койку суворовца. — Че филонишь-то, суворовец? У тебя простынь почти на пол слезла! Давай перестилай, говорю!

— Да ек-макарек! — возмутился парень.

— Вот тебе и «ек»! — попенял ему я, как непослушному младшему брату. — Заправляй, говорю! Хорош филонить! А то Синичка с проверкой припрется и всем по наряду выпишет? Не знаешь, что ли, что прапор наш работает по принципу коллективной ответственности? Залетел один, получают все…

У меня, как и у суворовца Белкина, да, впрочем, как и у остальных наших ребят, планов на каникулы было громадье. Я считал часы до того момента, когда сменю свою шинель на обычное зимнее пальтецо, а мундир с брюками — на привычную кофту, штаны и двину на каток в парк Горького — кататься, кататься и кататься, нежно прижимая к себе стройную тренированную фигурку в красно-белом свитере…

Я, в отличие от других суворовцев, радовался не только предстоящим каникулам. Сегодня предстояло еще одно знаковое событие — празднование дня рождения моей Насти! Ей исполнялось целых семнадцать лет! А еще сегодня у нас была своя, личная дата — целых пятьдесят дней со дня знакомства!

Настя, конечно же, пригласила меня к себе домой, на Кутузовский. Да не просто так, а с родителями познакомить! Ударить в грязь лицом никак было нельзя! А посему ловить залеты в последний день пребывания в училище мне не хотелось вовсе.

Надо бы еще в парикмахерскую заскочить — соорудить на своей бедовой голове что-то более-менее подходящее для знакомства с родителями потенциальной… ну, в общем, об этом потом.

Тимошка вздохнул и, бормоча что-то себе под нос про скоротечную юность, загубленную в стенах училища, принялся перестилать койку.

— Правильный ты какой-то, Рогозин… — пробурчал он, ставя мыльницу на тумбочку и старательно разглаживая одеяло. — Хороший, но правильный — просто зубы сводит! Ну чего ты до меня с утра докопался, вице-сержант? Завтра ж каникулы… Чего шуршать? Все равно почти уже на свободе! Хочется расслабиться…

— А ты что, перенапрягся, Тим? — удивился я, не обращая внимания на нытье. — На каникулах расслабишься.

И обратился ко всем, поторапливая: — Братцы, давайте, давайте! Скоро завтрак! Шевелим булками!

* * *

— Слышь, Андрюх! — тихонько пихнул меня в бок «Бондарь» за завтраком. И указал глазами на «Тополя», сидящего рядом со «старшаками» за столом. — Зырь… как-то непривычно, что Тополя нет… Гнида он, конечно, порядочная, но у меня как-то кошки на душе скребут, когда человека раз — и нет…

Я краем глаза глянул на стол, за которым сидели Саня Раменский, Сема Бугаев и еще несколько второкурсников. Тополь, которого я еще совсем недавно насильно выдернул из путешествия в один конец с пятого этажа его родной московской «хрущобы», исчез. Будто его и не было тут на протяжении полутора лет. Его место с краю стола, на котором он раньше сидел во время каждого приема пищи, пустовало.

А хоть бы и так?

Я равнодушно пожал плечами и подлил себе еще чайку из большого чайника.

— Скатертью дорога, как говорится… — безразлично сказал я. — Он сам ушел. Сам рапорт написал. Никто его не неволил. Если б мы тогда шпане не наваляли, «Бондарь», могло быть и нас «раз — и нет». Не забывай об этом. Да и из «старшаков» никто по нему не горюет. Сема Бугаев знаешь, что сказал, когда про рапорт узнал? «Помер Анфим, да и хрен с ним»…

— Да понятно, что он весь не из того шоколада сделан. Но с чего бы это ему лыжи на гражданку смазывать? — удивлялся «Бондарь», зачерпывая ложкой кашу. — Ведь учиться-то полгода всего осталось!

Ни «Бондарь», ни Миха так и не узнали о недавней попытке Тополя свести счеты с жизнью. Я молчал, как рыба.

— Красовская же выздоровела! — продолжал удивляться «Бондарь». — Даже троек нам успела наставить… Этих… ну, гопников… повязали. Ты же сам нам говорил. Стало быть, никто его больше не щемит. Чего из училища-то валить?

Крошечный «Пи-пополам», в отличие от «Бондаря», придерживался иной точки зрения. Миха со злостью посмотрел на место, где еще совсем недавно дислоцировалась морда с узенькими глазками, и даже поморщился от неприязни.

— Да ну его, Илюх! — хмуро сказал он. — Перестань! Хорош настроение перед каникулами портить из-за какого-то урода! Ты забыл разве, как он гопоте Андрюху слил? Как на Ирину этих уродов навел? Как чужими руками свои проблемы решить хотел? Знаешь, «Бондарь», про таких говорят: «Ни в городе порука, ни в дороге товарищ, ни в деревне сосед». Чес-слово, сплюнул бы я сейчас, да полы пачкать не хочется.

— И правда, пацаны! — поддержал я приятеля. — Че себе перед каникулами настроение портить? Сема был прав. Передай-ка мне лучше, бутер, Мих…

Я не ждал от Тополя никакой благодарности за спасение жизни. Не один десяток лет я прослужил с ним, в той, другой реальности. И хорошо понимал: он из тех, кто на такое не способен. Подлый «старшак», винящий во всех своих бедах всех, кроме себя, так и не решился ни в чем признаться. Просто предпочел слинять.

Ну что ж. Веником по заднице, как любит говаривать моя острая на язык и всегда точная в формулировках бабуля.

Бабуля…

Как же я соскучился!

* * *

— Возмужал-то как, Андрюшка! — бабушка ласково потрепала меня по отросшей шевелюре. — Тысячу лет тебя не видела! Да, Зин?

— Возмужал, возмужал! — мама, которая очень по мне соскучилась, сидела рядом и тоже гладила меня по голове.

Приятно-то как!

— Настоящий мужчина! — констатировала она, с любовью глядя, как я работаю ложкой… — И в плечах раздался. Вы там гири, что ль, тягаете, Андрюша? И в плечах раздался. Вы там гири, что ль, тягаете, Андрюша?

— А как же, мам! — с напускной серьезностью сказал я, повел плечами и начал залихватски врать: — Каждый день по три часа тягаем гири… Потом два часа ползаем по-пластунски… Потом еще два часа стреляем… Бег — пятнадцать километров в полной выкладке… Это тебе не школа, где в два часа уже свободен… У нас все по-серьезному!

— А учитесь-то вы когда? — рассмеялась бабушка. — Давай-ка я тебе еще сметанки подложу… Стрелок ты наш!

Я уже целых часа три был вольным человеком. Меня окружали не казарменные стены, а домашний уют… Как я отвык от него.

Знакомая, тесная, но такая уютная кухонька с тарахтящим холодильником «Бирюса» и бесконечно говорящим радиоприемником на стене… На этой кухне и втроем-то было тесно… А мы тут умудрялись друзей и соседей на праздники собирать! И как мы тут все умещались? Ну, как говорится, в тесноте, да не в обиде…

Я уже переоделся в домашнее и, вооружившись ложкой и горбушкой черного хлеба, уминал борщ… с мясом, со сметанкой… Я уж и забыл за четыре месяца в Суворовском вкус домашней еды. В увалы-то нас пускали нечасто…

И сейчас отрывался по полной. Вмиг опустошил глубокую тарелку! А еще бабуля сальца к борщу подрезала! Красота! На горбушку его, да в рот!

Сразу, как нас, пацанов в пубертате, истосковавшихся по вольной жизни, выпустили за забор, мы с Илюхой двинули в сторону моего дома на «Юго-Западной».

— Не забудь, Мих! — крикнул я вслед удаляющейся крошечной фигуре, которая крепко держала за руку красавицу Веру. — Обязательно придешь ко мне в гости! Телефон не потеряй!

Миха, обернувшись, заулыбался и торопливо кивнул.

— И ко мне! — тут же присоседился Илюха. — И ко мне, не забудь! Я тебе тоже чирканул!

Миха, уже не оборачиваясь, торопливо махнул рукой и обнял свою спутницу за талию.

— Чую, у нашего Михи будут прекрасные каникулы! — заметил «Бондарь», окидывая оценивающим взглядом статную фигурку в пальто с оторочкой из меха и сапожках на каблучках.

— Смотри шею не сверни! — я шутливо надвинул приятелю шапку на нос. — А то Лиля тебя за это по голове не погладит!

— Ладно, ладно… — смутился «Бондарь». И покраснел, точно девица. — Это ж я так, за друга радуюсь! Моя Лилечка — самая лучшая!

Не спеша, мы двинули к станции метро «Бабушкинская». Даже непривычно было как-то, что никуда не стоит торопиться. Ни на зарядку, ни на построение, ни на уроки, ни в наряд… До ближайшего подъема по расписанию и наряда еще целых девять дней!

Не боясь никакой простуды и наслаждаясь долгожданной свободой, мы с приятелем умяли по два мороженых-эскимо, которые продавала замерзшая тетенька, постукивающая полными ногами в валенках.

А потом, для сугреву, забрели в пирожковую и там слопали по три жаренных пирожка с мясом, запивая их чаем из граненых стаканов. Дешево и сердито. Бронебойному суворовскому желудку что мороженое, что жареное — все нипочем!

А вскоре я уже сидел дома, в окружении мамы и бабушки.

С приятелем мы простились на лестничной клетке. Илюшка, даже не закинув домой сумку с вещами и не возжелав зайти ко мне на тарелку борща, торопился в гости к моей соседке Лиле.

Сегодня моя давняя знакомая, по словам Илюхи, жаждущего встречи с дамой сердца, была дома совершенно одна. Родичи ее на дачу намылились — подготовить дачный домишко к встрече Нового Года. Семейство Форносовых уже много-много лет традиционно встречало Новый Год не в московской квартире, а на своей даче. Так что у Илюхи, как и у Михи, каникулы начались очень даже хорошо — в объятиях любимой!

Ну и я от них отставать не собирался!

— Ма, ба! Спасибо! Все было просто ну обалденно вкусно! — сказал я наконец, вылезая из-за стола.

— Ты куда, сынок? — всполошилась мама. — А как же…

— К девушке! — пояснил я, решив, что скрывать уже больше не стоит.

— К девушке? — мигом навострила уши бабуля. — К какой такой девушке?

Мигом оторвалась от плиты и, вытерев руки фартуком в горошек, уставилась на меня. Точь-в-точь как та любопытная соседка из пятиэтажки, в которой жил Тополь. Даже радио, поющее: «Нет тебя прекрасней», приглушила.

— Вот это пердимонокль! — живо сказала она. А как зовут ее, Андрюшка?

— А где живет? — теперь уже мама присоединилась к перекрестному допросу. — В школе учится? А в каком классе?

— А когда познакомишь?

— А как фамилия?

— А родители ее кем работают?

— Так! — остановил я поток вопросов от родственников. Даже голос пришлось чуток повысить. — Ма! Ба! Хорош меня пытать! На все вопросы отвечу потом.

— Ну девушка-то хоть хорошая? — мама попыталась было выцепить у меня хоть какой-то кусочек информации о потенциальной невестке.

— Отличная! — коротко ответил я. Поставил посуду в раковину и ушел чистить перышки.

Тем же вечером я, свежевыбритый, аккуратно подстриженный и одетый в самое приличное из всего, что у меня было — парадную суворовскую форму, появился на пороге «Дома Брежнева». Да уж, недолго мои плечи были без погон.

— Привет! Заходи! — нарядная, улыбающаяся Настя, пахнущая духами и нежностью, втянула меня за руку в квартиру.

Я стянул с головы шапку и, совсем капельку смущаясь, протянул ей букет цветов.

— Какая прелесть! — восхитилась красотка, зарываясь личиком в бутоны. — Ну какая красота! Проходи, проходи!

— Слушай! — сказал я, аккуратно ставя ботинки на обувную полочку. — А кто сегодня будет-то? Ты так и не сказала…

— Мама, папа, — таща меня за руку на кухню, тараторила Настя. — Ну и еще кое-кто… Сейчас сам увидишь!

— Погоди!

Я придирчиво оглядел себя в зеркало, висящее в прихожей, которую когда-то чуть не разнес от огорчения Настин брат Дениска, одернул на себе форму, поправил ремень с начищенной до блеска бляхой, и, вздохнув, сказал:

— Ну, пошли!

— А вот и последний, самый долгожданный гость! — бодро представила меня именинница, входя на кухню. — Знакомьтесь! Это Андрей. Он учится в Суворовском. Это моя мама, Надежда Станиславовна, папа, Руслан Робертович. Ну, Деню ты знаешь… А это моя двоюродная сестра…

А дальше я не расслышал. Разинув рот, глядел на того, кто сидел с самого краю стола. Да и он, увидев меня, от удивления, кажись, потерял дар речи.

Глава 9

Мой отец.

Отец, которого я не видел с того самого дня, как впервые с ребятами пошел на каток — вспоминать давно забытые навыки катания на льду в семидесятых. Он так и не объявлялся больше — ни дома, ни в Суворовском на КПП. Будто и не было у него никогда ни жены, ни сына.

А рядом с ним, нежно держа моего родителя за руку, сидела Леночка. Нет, не наша буфетчица из Суворовского, с которой крутил конфетно-коржиковый амур мой однокашник Игорек. А давняя «шапочная» знакомая, которую я когда-то встретил на катке. Миловидная и фигуристая. Не такая красивая, как моя Настя, конечно, но тоже ничего.

Тогда-то и вскрылся факт отцовской неверности — когда я увидел, как мой родитель, которого я раньше безмерно уважал, нежно обнимает за талию и учит держаться на льду вчерашнюю жертву советского школьного образования.

Я аж поморщился. В памяти всплыла та «знаменательная» встреча, после которой я мигом сообразил, почему из дома так быстро исчезли все отцовские вещи.

«Осторожно, Леночка, осторожно… Не упади, моя хорошая!» — аккуратно вел вдоль бортика отец свою новую пассию. И заботливо напоминал: «Елочкой, елочкой надо ставить ножки… Сгибаешь и вот так, под углом…»

Мама о Леночке, изучающей «елочку», к тому времени, по всей видимости, уже прознала. Посему и предпочла как можно скорее избавиться от того, что ей бередило душу. Собрала почти все. Даже тапочки не забыла. А что отец не забрал, то выкинула. Только кое-какие фотографии остались.

Я с плохо скрываемой неприязнью посмотрел на отца, который от стыда не знал, куда деваться.

Тьфу ты, блин! Тоже мне… педагог по фигурному катанию нашелся! А у самого на руке еще след от обручального кольца заметен. Отец надел когда-то кольцо в ЗАГСе на Чистых Прудах и с тех пор ни разу не снимал. И развода еще не было…

А я все думал: кого же мне моя Настя напоминает? И только сейчас увидел: а они с этой Леночкой, оказывается, похожи… Не как близняшки, конечно, и даже не как родные сестры… Но что-то общее есть: пухленькие губы и курносый носик с веснушками.

Обе красивые девчонки — что Настя, что Леночка. Только к моей Насте тянет, как магнитом. Не зря тогда на катке я к ней ломанулся, лишь на несколько секунд опередив неудачника Тополя. Она не только красива. А еще умна и серьезна. Редкое сочетание.

А Леночка? Ну что Леночка? Как красивая картинка в одном заграничном журнале, который в нашем училище был под строжайшим запретом. Однако невесть как туда этот журнальчик все же попадал и, зачитанный, точнее, засмотренный до дыр, ходил из одних пубертатных дрожащих пальчиков в другие…

Так и Леночка. Посмотрел и забыл. Вроде хороша, а взгляд не цепляется… Правда, мой батя-ловелас, решивший тряхнуть стариной на пятом десятке и завести себе «Лолиту», так не считал…

Приплыли. А эта Леночка, оказывается, Настина двоюродная сестра… Вот уж, как говорится, не ожидал, так не ожидал. Может, и правду люди говорят, что Москва — большая деревня? Я вот как-то в метро, еще в далеких восьмидесятых, случайно встретил девчонку, с которой мы двое суток из Адлера в плацкарте вместе ехали — на соседних полках.

— Здравствуйте! — поздоровался я со всеми обитателями кухни сразу.

Отец, не подав вида, что узнал меня, пробормотал: «Добрый вечер!» и выдернул свою руку из Леночкиной ладошки. Мужик, несколько лет назад справивший сорокалетие, смутился и густо покраснел, как школьник, которого мама внезапно обнаружила за гаражами с дымящимся бычком в зубах. Даже глазки забегали.

Глупенькая Леночка пока не поняла, в чем дело. Только хлопала глазками. А потом уставилась вопросительно на своего женатика. Но отец, фальшиво улыбнувшись, отвел глаза. Он ей, видать, так и не сказал, кто я. А сейчас готовил, наверное, в своих мыслях очередную порцию лапши, которую будет вешать по дороге домой из гостей своей распрекрасной Леночке.

А вот родители и брат моей Насти были более радушны.

— Здравствуйте, Андрей! А мы только вас и ждали! — заулыбалась Настина мама, невысокая, полная и ухоженная дама лет сорока. Протянула мне руку, которую я осторожно пожал, и предложила: — Садитесь-ка вот тут, рядом с именинницей!

Настин отец, худой и высоченный мужик в очках, на вид — чуть старше жены, держался проще.

— Привет, молодежь! — бодро воскликнул он, неуклюже вставая из-за стола и крепко пожимая мне руку. — О какой! Прямо генерал!

— Будущий генерал! — поправила отца Настя, ласково поглаживая меня по плечу, на котором красовался погон с лычками вице-сержанта. — Будущий…

Я улыбаясь, заметил вдруг, что моя Настя была копией своей мамы. От отца ей достались были только темно-серые проницательные глаза.

Ее брат Деня тоже был мне рад. Правда, поначалу чуток обижался.

— Чего не приходил? — хмуро бросил он мне вместо приветствия. — Обещал же! А сам…

— Не хмурься! — посоветовал я ему, пожимая тоненькую ладошку. — А то морщины будут! Не пускали меня в увалы… Как смог, так пришел. На-ка вот, держи! — и протянул пионеру сверток. — Только чур! Смотреть потом! Уговор!

Денька, которому не терпелось разорвать бумагу, перевязанную бечевой, уныло вздохнул и протянул:

— Ла-а-а-дно!

Закончив с формальностями, я красноречиво посмотрел на своего отца, сидящего с краю стола, ближе ко мне, и его спутницу, которая на вид лет на двадцать была его моложе. И примостился с другой стороны — подальше от любовников и рядом с именинницей.

Родители Насти ничего не заметили. Маленький Денька — тем более. Он уже вовсю уминал салат «Мимозу». А на коленях у него лежал мой подарок — суворовские погоны.

Настя вовсю суетилась возле меня.

— Рыбки хочешь, Андрюш? — предложила она. — Попробуй заливное! Обязательно! Это мама делала. Она у нас мастерица. А рыбу папа сам ловил! У нас дача во Фрязино, на Барских Прудах…

На Барских Прудах? Ничего себе дачка… Легендарное место. Бывал там, и не раз. Поговаривают, что пруды эти когда-то рыли плененные сторонники Емельяна Пугачева… Фиг его знает, правда это или нет, но звучит прям важно!

— Не откажусь! — потер я руки. — Рыбку очень уважаю!

В целом, день рождения Насти мало чем отличался от моего. Те же тосты, те же речи, те же темы для разговоров… Что в нашей «хрущобе» на Юго-Западной, что в просторной квартире Корольковых на Кутузовском проспекте.

Да-да, тогда еще люди не утыкались за столом в смартфоны, а говорили. Мне, попавшему в СССР из 2014-го, это поначалу казалось странным. Сам только недавно отвык постоянно руку в карман за «девайсом» в чехле тянуть…

Интересно, как оно там будет в 2024-м… Да, наверное, все так же.

А сейчас никаких смартфонов не было. Только дисковый телефон в прихожей. Не такой старенький, как у нас, а вычурный и фигурный. Но все равно обычный, городской. А посему утыкаться было не во что. И люди общались вживую.

Потекла размеренная светская беседа. Я вовсю болтал с родителями Насти, которые, кстати, оказались вполне свойскими и простыми людьми. А я-то, идя сюда, уже нафантазировал себе, что родичи моей девушки — те еще зазнайки… Не зря ж в таком крутом месте живут…

Простому слесарю с завода квартирку в «Доме Брежнева» не выделят. Вдруг они будут против выбора дочери? Я-то не белая кость. Мне квартира на Кутузовском точно не светит. Я — парень из простой рабочей семьи.

Но все мои опасения были напрасны. Приняли меня радушно. И вот спустя полчаса я, активно жестикулируя, уже вовсю доказывал Настиному папе Руслану Робертовичу, что два года в Суворовском — вовсе не «потерянная юность»…

— Что ж, уважаю! — выслушав мои доводы, серьезно кивнул Руслан Робертович, Настин папа. — Судя по всему, у тебя с мотивацией все в порядке было, когда ты поступал… Взрослое, взвешенное и осознанное решение. Ну признайся, Андрей, иногда тянет на гражданку? Ну тянет же?

— Для гражданки у нас есть увольнения! — пожал я плечами. — Не каждое воскресенье, конечно, но в город регулярно ходим. Да и на КПП посетители могут приходить.

О наших с Настей тайных свиданках у забора я, разумеется, умолчал.

— А как же девушка? — тут Руслан Робертович кивнул в сторону мгновенно засмущавшейся Насти, — Настена о тебе только и говорит! А вы, почитай, по расписанию только видитесь. Не жалеешь?

— Не жалею! — без тени сомнения ответил я, накладывая себе на тарелку щедрую порцию салата «Мимоза». — Я свой выбор сделал.

— Молодец! Мужчина! — серьезно похвалил меня Настин папа. И признался: — Меня и самого моя ненаглядная, — тут он с нежностью посмотрел на жену, — почитай, три года ждала.

— Откуда? — удивился я. — Вы же вроде в военном училище не учились?

— В училище не учился! — охотно подтвердил Руслан Робертович. — Не довелось. А вот армии был. Три года на флоте! — и он указал подбородком на портрет, висевший на стене.

Я проследил за его жестом и только сейчас заметил на стене черно-белое фото. С него на меня с очень серьезным видом глядел… ну, почти что Деня Корольков. Только постарше. Во фланке с гюйсом, из под которого виднелась тельняшка. Очень молодой и очень серьезный.

— Три года на Черноморском флоте от звонка до звонка! — гордо выпятив грудь, похвастался глава семьи. — Это я тут еще молодой да ранний. А демобилизовался старшиной!

Тут в беседу неожиданно вошел новый участник. Которого, признаться, глаза бы мои не видели на этом застолье.

— Ну? — вдруг оживился отец. — Тогда вздрогнем? За правильный выбор! Руслан! — по-свойски обратился он к хозяину дома. — Нальем суворовцу «шампани»?

И с готовностью схватил со стола бутылку «Советского».

Вон оно что! Подмазаться решил! Как бы не так!

— Нет, спасибо! — сухо ответил я, не глядя на отца. — У нас в Суворовском училище спиртное строго запрещено. Но у меня есть другой тост: а давайте выпьем за настоящую, хорошую, крепкую советскую семью? За семью родителей Насти, в которой выросла такая прекрасная дочь! Ведь семья — это ячейка общества… пример для подражания… Только чур, я — только морс! У нас в училище даже на каникулах с этим очень строго!

Отец, мигом понявший намек, умолк и отвернулся. А потом всплеснул руками и фальшиво воскликнул, обращаясь к Настиным родителям:

— Руслан, Надя! Я ж совсем забыл… Мне тут на производство заскочить надо! В бухгалтерию! Там они чего-то с премией напутали… Надо кое-что дополучить! Леночка, пойдем!

Глупенькая Леночка непонимающе захлопала глазками, но потом послушно поднялась.

Настина мама всплеснула руками.

— Ну куда же вы пойдете-то? У меня еще пирог в духовке!

Руслан Робертович нахмурился. Проницательный хозяин мигом сообразил, что тут что-то не так.

— В отдел кадров? В семь вечера под Новый Год? Ты чего? Уже принял где-то, что ли? Все бухгалтерши и кадровички сейчас уже дома — «Песняров» напевают и холодец готовят…

Однако не успел он закончить фразу, как горе-любовник уже схватил за ручку свою новую пассию, мигом откланялся и был таков.

* * *

Родители у Насти оказались на редкость проницательными людьми. Через пару часов вдруг «вспомнили», что у них нарисовались какие-то дела — якобы старенькой соседке, Марфе Игнатьевне, которая помнила Настю еще «во-от такой» надо отнести пирожка. А то она сама старенькая, плохо ходит… И Деньку она сегодня очень-очень хотела видеть…

А я сначала и не сообразил…

— Хорошие у тебя родоки, Настюш! — сказал я, когда за старшими Корольковыми захлопнулась дверь. — О старенькой соседке заботятся.

Настя звонко рассмеялась и потрепала меня по макушке.

— Голова ты садовая, Андрюша! Все в порядке с этой Марфой Игнатьевной. Она в свои семьдесят пять еще пятидесятилетним фору даст! На лыжах бегает и моржеванием занимается. Даже в заплывах каких-то участвует! Показывала нам фотографии Марфа Игнатьевна, где они в купальниках в сугробы прыгают. Я-то с трех лет на коньках, к морозу привычная… Но даже мне смотреть было холодно… Бр-р!

— Погоди, погоди, красавица! — нахмурился я. И показал на дверь, которая только что захлопнулась за Настиными родителями и Денькой. — А почему же тогда…?

— Ну… — нежно прижимаясь ко мне, начала Настя. И потерлась носиком о мою свежевыбритую щеку. — Ты же сам говорил, что родители у меня хорошие… Вот они и ушли… соседке пирога отнести… М-м-м, как ты вкусно пахнешь…

— А! — дошло до меня наконец. И я, шутливо отодвинувшись и сделав вид, что ничего не понимаю, сказал: — Теперь я понял! Они нас оставили, чтобы мы всю посуду с тобой вдвоем перемыли! Да?

О-бана! Как мне подфартило! Значит, чтобы не смущать молодых, нам разрешили, так сказать, попрощаться наедине… Так, недолго, полчасика…

Что ж, получаса нам вполне хватит!

— Андрей! — нежно прижимаясь ко мне, шепнула Настя. — Я очень соскучилась…

Я нежно привлек ее к себе и, свободной рукой нащупав рычажок на стене, выключил свет…

* * *

Канун Нового Года я тоже провел в гостях у Корольковых. В дверях квартиры на Кутузовском меня встретил Денька. Только уже не хмурый и скуксившийся, а довольный и веселый.

— Спасибо за подгон! — демонстрировал он мне свои худенькие плечи, на которых примостились приколотые суворовские погоны — мой подарок. — Вот это ништяк!

— Наше вам пожалуйста, — с готовностью отозвался я, скидывая ботинки. — Только знаешь, Денис, их все же лучше с формой носить. А Настя где?

До наступления Нового, 1979 года оставалось всего ничего, когда я, довольный и абсолютно счастливый, наконец влетел в вагон метро, направляющийся к станции «Юго-Западная». Двери уже закрывались. Я даже подол своей суворовской шинели чуток прищемил.

Народа в вагоне почти не было. Нарядные москвичи в предвкушении гулянки уже разбрелись по своим «норам». Заканчивали последние суетливые приготовления: украшали елку вечно путающимся «дождиком», дорезали салаты и, конечно, уже доставали емкости с застывшим холодцом.

Вот и мы с мамой и бабушкой договорились, что Новый Год — дело семейное! Пусть Настя посидит в новогоднюю ночь со своей семьей за столом. А я, стало быть, со своими…

Кроме меня, в вагоне был только какой-то поддатый бард в засаленной дубленке, тихо бренчащий на гитаре какую-то песню про поход, веселый мужик в костюме Деда Мороза, да парочка весьма экстравагантно одетых хиппи. Этим, в отличие от барда, было не до музыки. Они, совершенно нас не стесняясь, вовсю лобызались на сиденье, тесно переплетя руки и ноги. Свободная любовь чувака и герлы…

А вот мне огромных усилий стоило оторваться от сладких Настиных объятий в прихожей. Если бы я еще чуток затянул с поцелуями, пришлось бы мне с Кутузовского на «Юго-Западную» пешком чесать…

Я шагал к знакомой с детства пятиэтажке и думал о том, как же все хорошо!

Вторая четверть закончена. Весь наш взвод остался в полном составе. Никого не отчислили. Никто не психанул, по примеру Тополя, и не забрал документы. А «трояки» Зубова и остальных — так, дело поправимое. Еще полгода впереди. Исправят.

«Шипиловская» шайка прекратила свое существование. И «Ризотто», и «Тыква», и их третий коренастый приятель, кинувшийся на «Бондаря» с ножом, теперь коптили застенки очень унылого заведения. И, надеюсь, будут коптить еще несколько лет.

И наша любимая Ирина Петровна наконец поправилась. Совсем худенькая и бледная после больницы, «Красотка» появилась в училище за пару дней до окончания второй четверти и милостиво разрешила всем желающим исправить оценки.

Горе-ухажер Колян Антонов не смог удержаться от комплимента своей даме сердца. В самоволку дернуться побоялся. Но выход таки нашел. Не зря еще Суворов говорил: «Русский солдат смекалкой богат».

Богатый смекалкой Антонов позвонил с училищного телефона-автомата домой своей старшей сестре и сказками да ласками уговорил ее притащить на КПП букет «самых красивых» цветов. А потом втихаря притаранил свой «веник» в учительскую, когда учителя отлучились на обед, и поставил прямо на пустовавший несколько недель стол.

Так что теперь юная красотка Ирина Петровна думала-гадала, кто же из учителей является ее поклонником. То ли географ, то ли физик, то ли химик…

А «поклонник» тем временем уже вовсю рубился во дворе в хоккей со старыми дворовыми приятелями… А потом уминал мамины пирожки из духовки.

Едва я наконец подрулил к своему дому, торопливо поглядывая на светящиеся квадратики окон в квартире, как меня вдруг резко окликнули…

Глава 10

Ба!.. Знакомые все лица…

— Вот он, красавец! Явился не запылился… — протянул знакомый голос. То ли с насмешкой, то ли с неприязнью… — Тебя-то я и жду!

Прямо на лавочке у подъезда, развалившись, восседал не кто иной, какой батя!

Ха! Вот так встреча! Прямо таки сюрприз за сюрпризом!

А я, признаться, и не ожидал, что неверного супруга потянет когда-нибудь в родные пенаты! Тем более что на радушную встречу с хлебом-солью мой родитель явно мог не рассчитывать. За такое с пирогами не встречают и новых кисловодских тапочек не подают.

— Ежели еще разок эта гнида усатая сюда хотя бы на порог заявится — я ему башку его лысую расшибу сковородкой! — крикнула обычно тихая и интеллигентная мама, когда я будто невзначай спросил ее про отца. И уже мягче добавила: — Ты ешь, ешь рассольник, Андрюшенька…

Бабушка, бывшая свидетельницей нашего с мамой разговора, ничего не сказала. Молча продолжила молотить на кухонном столе отбивные. Только долбала молотком с такой силой, будто вместо куска говядины представляла себе отцовскую голову…

Сейчас я был согласен только с первой частью характеристики, выданной мамой отцу.

Усы мой папаша начисто сбрил. Даже когда я встретил его на катке под ручку с юной Леночкой, колоритной пушистой поросли, делающей отца немного смахивающим на Буденного, уже след простыл. И я, кажется, понял, почему. Молодится мачо. Хочет рядом с юным созданием, даже не умеющим кататься на коньках, тоже выглядеть двадцатилетним студентом.

— Явился… — повторил отец, уставившись на меня осоловелым взглядом и протягивая в мою сторону полупустую бутылку сорокаградусной. — Павлик… Морозов…

Я подошел ближе. Подвыпивший батя сидел на лавке не один. Только вместо дворовых сплетниц, которые обычно дислоцировались на этом месте, компанию ему составили…

Да это же… как их там… «Сивый» и «Лань»… А, не, «Лама»! Да, точно, «Лама»! Гопники со двора, в котором вырос мой будущий неприятель по кличке «Макруха». Те самые кенты, которые отказались играть с Тополем в карты, когда он, отчаявшийся, заявился к ним, в надежде поднять хоть сколько-нибудь баблишка.

И чего это вдруг они тут оказались?

Пацаны расселись на лавке верхом, по обе стороны отца, развалившегося на сиденье. Точно бодигарды. Только эти явно не охраняли моего батю.

И зачем он им сдался?

Глянув на них, я немного поежился. И вовсе не от страха. Просто не представлял себе, как можно в такой мороз так легко одеваться. Легенькие шапки, сдвинутые на затылок для форса, спортивный костюм, в котором еще осенью, в ноябре, можно дуба дать… И туфли. Даже не кеды. А туфли с острым носком. Чтобы пендаль больнее получался.

— Это с чего это я вдруг Павлик Морозов? — с неприязнью поинтересовался я, подходя к родителю. — И зачем ты меня ждешь? Ты, кажется, не живешь тут уже вовсе. Иди-ка к своей Леночке…

Пацаны переглянулись и насторожились. Но ничего не сказали. Просто молча сидели верхом на лавке и постукивали по сиденью замерзшими ногами в осенних туфлях.

Я, не обращая на них никакого внимания, продолжил с тревогой смотреть на отца, попутно соображая, что же делать. А батя-то уже знатно нализался! Начал, так сказать, заранее Новый Год отмечать…

На пургу, которую он нес, я внимания не обратил. Мало ли что пьяному в голову придет. Важно было другое: куда мне его сейчас девать? Оставлять его тут точно нельзя… Замерзнет же! И домой нельзя…

Но подвыпивший отец, в отличие от меня, ничуть не переживал о своем будущем. Он уселся на лавке поудобнее, запахнув полы пальто, одна из пуговиц которого уже куда-то делась, и сдвинул набекрень меховую шапку. А потом с наслаждением сделал глоток водки «Московская» и ехидно протянул:

— Потому что сдал меня… вот! Ик… Ты, Андрюха, Ленке настучал? Что я женат? Ну и на хрена ты это сделал?

— Ни фига! — отрезал я. — Я с твоей ненаглядной вообще не разговаривал. Зачем она мне сдалась?

«Сивый» с «Ламой» молча наблюдали за нашей беседой и курили, поставив ноги в туфлях прямо на заснеженное сиденье.

— Ага! — пьяно засмеялся батя. — Щас! Держи карман шире! Все я знаю! А откуда она тогда узнала? Наорала на меня… Вот — он показал фонарь под глазом — кружкой даже запустила, которую я ей подарил. — Убирайся, говорит, подобру-поздорову… Не хочу я с женатиком ля… лямуры крутить! Хочешь сказать, ты тут не при делах?

— Не при делах! — коротко подтвердил я. И добавил: — Лена твоя, видать, сама не дура, и в паспорт втихаря заглянуть догадалась.

Помятое лицо родителя омрачилось. Он явно мне не поверил.

— Тебя кто просил, а? — заорал он и внезапно швырнул бутылку, да так, что я едва успел отскочить.

Ну хоть в стену засадил, а не в окно. Уже хорошо.

Скучающие гопники внезапно оживились.

— Да хорош трепаться с этим щеглом, Тоха! — вмешался в разговор «Сивый», кинув на меня презрительный взгляд.

— О! — батя пьяно улыбнулся и многозначительно поднял палец. — И правда! Хорош трепаться! Золотые слова! Вот кто мои друзья! Пацаны, вы вот такие… вот такие мужики!

Ни фига себе! А у бати-то моего, оказывается, не только девушка на двадцать лет моложе, но и друзья новые ей под стать. Взрослый дядька Антон Сергеевич уже для них просто Тоха… Что ж, как говорится, скажи мне, кто твой друг…

— Может, еще накатим? — будто невзначай предложил «Лама». — Новый Год же! О! Уже без десяти…

Я взволнованно посмотрел на желтые квадратики окон. Ешки-матрешки! Без десяти! Мама с бабушкой, наверное, уже все извелись. А я им даже Настиного номера не оставил…

Но уходить было никак нельзя.

— Только, Тоха… — «Сивый» счел нужным кое-что добавить: — С «лавэшкой» у нас напряг…

И он выразительно потер заскорузлыми пальцами… Позолоти, мол, ручку, отец… Помоги молодежи.

Отец хрипло засмеялся. Даже привстал на лавке и попытался обнять своих новых «друзей». Ни «Сивого», ни «Ламу» такая фамильярность явно не обрадовала. Но чего не стерпишь ради «беленькой»? А посему гопники, конечно, поморщились, но возражать против дружеских объятий новоиспеченного приятеля не стали.

— Ой, мужики, да это вообще не проблема! — отец широким жестом выудил из пальто «лопатник» и протянул «Ламе» целый красненький червонец. — Берите на все, мужики! Вы вот такие классные! Как я рад, что вас сегодня встретил!

— Ого! — гопник аж присвистнул, показывая приятелю новенькую хрустящую бумажку. — А ты, Тоха, сегодня щедрый… Это ж у нас теперь и «беленькая» будет, и пивас, и колбас… И даже «конина»!

— Погодите-ка, друзья! — отец поднял упавшую на снег шапку и пригладил взлохмаченные волосы. — А куда же мы пойдем? Магазины-то уже закрыты.

«Сивый» хрипло засмеялся.

— А это уж, Тоха, наша проблема! — сказал он. — Знаю я тут один магазинчик. Там круглосуточно наливают. И закусь есть.

Слушая беседу собутыльников, я стоял чуть поодаль. Уходить я, разумеется, никуда не собирался. Внимательно следил за каждым движением бывших коллег Тополя по карточным играм.

Я вдруг заметил, как он быстро стрельнул глазами на кошелек, в котором явно было еще штук пять таких червонцев, и красноречиво подмигнул «Сивому».

Ну теперь ясно, почему давние знакомые Тополя увязались за моим подвыпившим родителем.

Скорее всего, дело было так. Глупенькая влюбленная Леночка оказалась не такой уж и глупенькой. Видать, втихаря залезла отцу в карман, выудила бордовую книжечку и увидела там штамп о заключении брака. А после — тут же дала горе-любовнику от ворот поворот.

Что ж, если так, то я Леночку даже зауважал!

А вот дальше…

А дальше проще пареной репы. Оставшийся не у дел батя пошел заливать горе в рюмочную, прихватив все, что нажито непосильным трудом. И там, его, видать, и срисовали «Сивый» с «Ламой». То да се, здорово-здорово, «угости кружечкой»… А батя мой, радостный, что нашлись свободные уши, на которые можно присесть с рассказом о несостоявшейся любви с молоденькой нимфеткой, разливался соловьем.

И, конечно, щедро угощал новых знакомых…

Гопники мигом прочухали, что у мужика, уныло примостившегося за столиком с тремя кружками пива, сегодня водятся деньжата. А посему слезать с него не собирались. Так и «пасли» мою батю до самого подъезда, куда он заявился на разборки с сыном-суворовцем. И не отстали бы от него ни «Сивый», ни «Лама» точно, пока не вытрясли бы всю наличность…

А потом… а потом зазевавшемуся новому «другу» можно и битой по башке дать… И оставить, где лежит. А там уж не их заботы.

Знавал я одну такую банду. В восьмидесятые. Я тогда еще даже капитаном не стал. И до анти-алкогольной кампании в Советском Союзе было, как до Китая пешком.

Барной культурой в СССР еще и не пахло. Вместо бармена-качка в татуировках, сочувственного выслушивающего клиента и время от времени предлагающего «повторить» виски, за прилавком торчала суровая гражданка с кулаками размером с дыню.

У такой поплакать на груди и пожаловаться на жену-стерву, которая запилила до смерти и жить не дает, точно не получится. Мигом отошьет. Оно ей нафиг не надо. Своих забот полно. Только успевай пиво разливать, воблу подносить, столы протирать, да в участок звонить, если кое-кто из посетителей уж совсем раздухарился.

А вот среди посетителей жаждущий поделиться душевными страданиями очень даже мог найти собеседника. А если этому собеседнику пива с воблою возьмешь — так он у тебя и личным психологом поработает. Всего за пару кружек.

Дело, в общем-то, безобидное. Но не всегда.

Какие-то малолетки «с района» просекли, что в пивнушку по соседству ходят не только местные алкаши, но и вполне себе приличные люди. И даже не напиться — просто ради разговора по душам. Выговориться хочется.

Взрослая жизнь — она такая. То на работе начальство выговор влепит. То премии лишат. То спиннинг себе новый хочешь купить, а жена сапоги требует… То сосед в «хрущобе», который уже три года своей дрелью в выходные спать мешает. Мрак, в общем.

Вот и устроили сообразительные ПТУ-шники групповые консультации. Замутили, так сказать, свой советский «стартап».

Идея стартапа восьмидесятых была проще пареной репы. Гопники вдвоем (большими компаниями не ходили, чтобы не вызвать подозрений) собирались у пивнушки в условленное время, сканировали толпу посетителей взглядом и цепляли кого-нибудь. Да ни абы кого, а обязательно поприличнее. Так, чтобы пальтишко, портфель, часики на руке и все дела. И начинали «сеанс психотерапии».

А что? Богатые тоже плачут… как мы узнаем попозже, из телевизора…

— Что, отец? — будто бы невзначай спрашивал один из гопников, подходя к столику. — У тебя свободно? А то тут яблоку негде упасть. Я уж на весу собрался пить.

— А? — мигом велся недалекий «клиент». — Да-да, конечно… Вставай рядом. Чай, не барин, потеснюсь…

И со вздохом двигался, освобождая место.

Далее в игру вступал второй «консультант по личным проблемам».

— Что-то ты, отец, сегодня грустный… — включив участливый тон голоса, спрашивал он. — Ты б поделился, не держал в себе… Высказанная беда — уже полбеды.

Сраженный житейской мудростью «отец» мигом заглатывал крючок и начинал свой плач Ярославны. Мол, достала его в край семейная жизнь. Эх, и зачем он, дурак, женился в двадцать лет, сразу после армии. Мог бы до тридцати гулять… А теперь она, злыдня-супруга, на рыбалку его не пускает, к мужикам в гараж не пускает… Даже на хоккей в субботу не отпустила. А так хотелось на игру Третьяка посмотреть!

А шпана тем временем сканировала «клиента» более пристально. Гопники будто невзначай, мимоходом, просили страждущего угостить их кружкой пива, а сами зорко глядели, сколько наличности осталось в кошельке.

Ну а после все шло по накатанной. «Стартаперы» провожали ничего не подозревающего бедолагу до ближайшей подворотни, вычищали карманы, раздевали и отправляли подобру-поздорову. В условиях дефицита в стране не только деньги представляли ценность. Новое пальтишко и хорошие кожаные боты в придачу — целое богатство! А если еще и часиками поживиться — вообще красота.

Но на простой игре в «раздевание» ничего не соображающего клиента горе-стартаперы не остановились. Не вовремя протрезвевший «клиент» внезапно резко протрезвел и попытался было отнять у гопников обратно свои часы и обручальное кольцо, которое они с него насильно сняли в подворотне недалеко от пивной. Делать было нечего — пришлось достать биту…

С тех пор гопники изменили тактику «личных консультаций». Доходили с жертвой до ближайшей подворотни, сразу давали ей по голове, по-быстрому обчищали доверчивого лоха и давали деру…

Дело начало принимать серьезные обороты. Стало ясно, что все эти нападения — не простая случайность… И в органах начали разрабатывать план по поимке банды «психологов».

Взяли в итоге «психологов» на живца. Сухонький лысоватый очкарик в пенсне, пальто и с большим пухлым портфелем, уныло жалующийся гопникам на жену в пивнушке, оказался одним из наших. А еще неплохо владел разными приемами. И выписал «лекарство» гопникам еще до того, как один из них на «прогулке» успел зайти со спины и достать биту. Так они и валялись в отключке, со связанными за спиной руками — до приезда подкрепления.

А может… А может, «Сивый» и «Лама» и есть те «психологи»? Просто, так сказать, на ранней стадии. Когда идея «стартапа» еще не окончательно сформировались.

— Пойдем, Тоха, пойдем! — похлопал отца по плечу «Сивый». — Я тут один магазинчик знаю. За углом…

Ага. Магазинчик, торгующий битами.

Из дома раздались радостные вскрики. А потом из окна кто-то бомбанул хлопушкой. А потом еще одну. И еще…

И меня, и «Сивого», и «Ламу» мигом осыпало конфетти. Даже на отца, который все так же осоловело улыбался, попало чуть-чуть.

Стало быть, Новый Год уже настал!

— Что такое? — спросил батя заплетающимся языком, стряхивая с плеч разноцветные кружочки. А потом глупо улыбнулся:— Ой! Уже куранты, получается, пробили…

Шатаясь, отец встал со стола и, с трудом держась на ногах, сказал:

— Пацаны! Пойдемте! Я с вами… ик… и огонь, и в… эти… как их… трубы…

— Стой! — резко сказал я и, сделав быстрый шаг вперед, схватил его за рукав. — Стой, говорю! Не пойдешь никуда с ними! Грабануть тебя хотят! Слышишь?

Отец засмеялся.

— Ха! Грабануть! Сказки он мне тут будет рассказывать!

И, встав по стойке «Смирно», обратился к гопникам:

— Парни! Я иду! Готов! Всегда готов!

Батя рванулся было вперед. Но я держал его железной хваткой.

— Стой, говорю!

Гопники переглянулись. А потом резко соскочили со скамейки, решив, что хватит играть в друзей.

— Слышь, пацанчик! — лениво сказал «Сивый», будто невзначай засовывая в карман правую руку. — Короче… С этим нам поговорить надо. А ты… топал бы ты на… Целее будешь.

В глазах отца промелькнула искра сознания. Он, кажется, начал что-то понимать.

А где же второй? Я как-то упустил его из виду…

А дальше…

А дальше все случилось за несколько секунд!

Из подъезда, откуда ни возьмись, вылетел Илюха «Бондарь». Я заметил, что он, несмотря на каникулы, был в суворовской форме. Только ремень держал в руках, наготове. Даже заранее на руку намотал!

Илюха мигом сделал подкат «Ламе», который уже хотел было садануть меня со спины битой по голове. Тот, поскользнувшись, замахал руками, жестко приложился темечком о скамейку и больше не двигался.

Значит, в куртке «Лама» биту припрятал, гаденыш. Ясен пень, почему гопники такие широкие куртки носят.

Молодец Илюха!

Я, в свою очередь, метнулся к «Сивому» и в последнее мгновение успел заломать ему за спину руку с ножом. Повалил его наземь лицом вниз и уткнулся коленом в спину, сильно прижав к земле.

— А-а-а! — завопил не ожидавший отпора гопник. — Пусти! Пусти, говорю, падла!

— Заткнись! — сплюнул я и крикнул приятелю: — Ремень, Илюха, живо!

Понятия не имею, откуда он тут взялся. Но очень даже вовремя!

«Бондарь» мигом протянул мне свой ремень, который заранее успел снять. Я наспех замотал «Сивому» руки за спиной и на всякий случай затолкал его голову под лавку, все так же сидя сверху и упираясь коленом в спину.

— Это че у вас там деется, а? Мужики?

Окно на первом этаже распахнулось, и из него высунулся какой-то пузатый мужик в майке. В руках у мужика был «пузырь», а на плечах тоже лежали кружочки конфетти. Тоже, видать, хлопушку бахнул.

— В участок звони! — заорал я. — Быстро!

Мужик мигом кивнул и исчез.

Тем временем «Лама», лежащий на снегу мордой вниз, очухался и зашевелился.

— Илюха! — заорал я, увидев, как он тянется к ноге приятеля, чтобы сбить того на землю. — Сзади!

«Бондарь» резко крутанулся и отпрыгнул в сторону. А потом, прыгнув на «Ламу» с размаху, связал и ему руки за спиной. Уже моим ремнем, который я наспех выдернул из штанов.

Отец тем временем так и стоял нетвердо, разинув рот, пошатываясь и с удивлением глядя на происходящее.

— И че с этими делать будем? — с отвращением спросил приятель, глядя на валяющихся на земле гопников.

— Щас все сделают, «Бондарь»! — успокоил я приятеля. — Выдохни… И мне бы выдохнуть не мешало…

Мы плюхнулись на лавку, вытирая шапками взмокшие лбы.

Глава 11

— Пацаны! Эй, пацаны! Я щас! Погодите!

Мы с «Бондарем» обернулись.

К нам, вооружившись какой-то палкой, бежал тот самый мужик, которого я только что видел в окне пятиэтажки. Прямо в майке чувак на подмогу выскочил, оставляя за собой на снегу след из разноцветных кружочков конфетти.

— Ого! — воскликнул мужик, увидев на на помятом снегу два барахтающихся тела и нас с приятелем, сидящих сверху на поверженных гопниках. — Ничего себе вы молодчики!

«Лама», приятель второго гопника по прозвищу «Сивый», тем временем уже пришел в себя. Даже попытался было резво вскочить на ноги, но «Бондарь» крепко держал его. Прямо сверху навалился всем телом. Так, что даже не вздохнуть, не то что вырваться у «Ламы» не получится.

Я с удивлением заметил, что в этой драке мой приятель был гораздо смекалистее, чем тогда, при встрече с «шипиловскими». Опыта, видать, уже набрался «Бондарь»… Способным учеником оказался мой суворовский приятель!

Я потер гладко выбритый подбородок, на котором уже образовалась хорошая такая ссадина. Видать, долбанул мне все-таки локтем гопник, когда я, повалив его на землю, вязал руки суворовским ремнем. Да и у «Бондаря», кажется, фингал под глазом намечается… Хороший такой, лиловый…

Хорошо, что мы не в увале, а на каникулах! А то пришлось бы опять сопли жевать в кабинете у майора Курского и объяснять причину очередной порчи суворовской физиономии. А потом куковать в стенах училища без увалов.

Курский у нас офицер-воспитатель опытный. У него отмазка в стиле «случайно наступил на швабру, когда мыл пол в наряде» не проканает.

Поверженный на снег гопник «Лама» снова попытался вырваться. А потом, изрыгнув поток ругательств, которым позавидовал бы даже портовый грузчик, затих. Его приятель, лежащий под лавкой, резко поднял голову, но, стукнувшись темечком о сиденье, тоже понял, что лучше не рыпаться. Так гопники и лежали, уткнувшись носом вниз и мирно поедая новогодний снег.

— Вы, пацаны, походу, уже сами разобрались! — с удивлением констатировал мужик.

Бросил свой дрын и зябко поежился, потирая голые плечи в майке-алкоголичке.

— Молодчики! Ну прямо молодчики! Ладно, щас этих гавриков упакуют!

— Ноль два звонили? — деловито спросил я.

— Звонил, звонил! — отмахнулся мужик и снова поежился. — Сразу позвонил куда надо. Щас подгонят им персональный транспорт. Подождать только надо чуток еще…

Драка во дворе не осталась незамеченной. Встретившие бой курантов соседи начали по очереди выглядывать из окон. То из одного, то из другого окна высовывались любопытные головы.

— Егорыч! — кликнул из окна второго этажа какой-то усатый мужик. — Егорыч! Че у вас там случилось? Алкаши, что ль, опять фуфырь не поделили?

Я узнал его. Это был дядя Витя, отец моего старинного дворового приятеля Пашки по прозвищу «Корень». Вслед за ним высунулась и остроносая морда самого Пашки.

— Че там, пап? — полюбопытствовал приятель, черпая с аппетитом какое-то кушанье из глубокой миски. А потом с удивлением уставился на меня: — О, «Рог»! Здорово! А ты че не дома?

И обеспокоенно спросил:

— Помощь нужна?

— Все путем, Витек! — отозвался Егорыч. И недовольно обратился к сыну: — Пашка, ядрен батон! Дуй на кухню! Помощь матери на кухне нужна! Я тебе сказал: поставь оливье на стол! Не для тебя одного мамка его делала! На всех было приготовлено! У тебя еще тарелка с холодцом недоеденная стоит!

И легонько смазал сына по коротко стриженному затылку.

— Ладно, ладно! — пробурчал обладающий хорошим аппетитом «Корень» и скрылся в окошке, на прощание крикнув: — «Рог»! Ты завтра-то заходи! Санька тоже припрется…

— Угу! — рассеянно кивнул я. — Зайду… может быть!

Встреча с дворовыми приятелями — это, безусловно, вещь приятная. Но с этими бы для начала разобраться.

Где же «мильтоны»-то ездят? Покуда гопников не упакуют, я со двора не уйду. И Илюха тоже. Может, пьяных дедов Морозов по обезьянникам развозят?

— Алексей Егорович! — в окошко высунулось личико другой нашей соседки, Евдокии Ильиничны.

Услышав знакомое имя-отчество, я вдруг вспомнил, кем был этот колоритный дядька в майке с конфетти на плечах, резво кинувшийся нам с приятелем на подмогу.

Ба! Да это ж… это… как его… дядя Леша!

Савицкий! Или Савченко… Запамятовал уже фамилию.

В детской комнате милиции он когда-то работал. Познакомились мы с дядей Лешей, правда, при не очень приятных обстоятельствах. Мы тогда с Пашкой и Санькой «Левым» решили устроить вендетту — поджечь газетку в почтовом ящике одной соседки, которая, увидев нас с приятелями за гаражами с дымящимися сигаретами в зубах, мигом донесла родителям.

Месть тогда так и не удалась. Едва мы успели чиркнуть спичкой по коробку и поджечь старый выпуск «Правды», который Пашка вырвал из отцовской подшивки, как нас тут и сцапал дядя Леша, возвращающийся с рыбалки. Мигом затоптал огонь огромными лапищами и повернулся к нам, дрожащим от страха.

В детскую комнату он нас, конечно, не потащил. Так, поговорил по-соседски. Но у меня после этого доверительного разговора еще пару дней болело и воняло рыбой правое ухо…

— Алексей Егорович! — повторила Евдокия Ильинична елейным голоском. — Это что у вас там такое?

И высунулась в окошко наполовину, чтобы лучше видеть.

Я даже с улицы заметил, как заблестели любопытные глазки соседки. Еще бы! Такое ЧП, а она тут как тут! Вовремя! Одна из первых свидетелей!

— Ешки-матрешки! — зло сплюнул в снег милиционер. — Скорее бы уже ребята приехали! А то завтра весь двор проходу будет не давать!

Вслед за Евдокией Ильиничной в окна начали выглядывать и другие соседи. И вот уже полдома смотрело, как «Сивый» с «Ламой» вместо новогоднего оливье поедают снег.

Дядя Леша выругался и зычно крикнул, глядя наверх и обращаясь ко всем сразу:

— Товарищи! Все в порядке! Просто небольшое недоразумение! Тут некоторые несознательные граждане у нас раньше срока отмечать начали. Вот и пришлось немного успокоиться. Всех прошу вернуться к новогоднему столу!

— Алексей Егорович! — снова залебезила соседка, не обращая внимания на просьбу и поправляя платочек на сморщенном лице, похожем на печеное яблоко.

Ей явно не терпелось узнать подробности, чтобы прямо с утра было о чем потрепаться с соседками на лестнице.

— Так что же все-таки они натворили? Ой… А чего Андрюшка-то тут? И с отцом… А чего это с ним? А мамка-то где? Ой, ешки-матрешки! Пьяный какой! Отец-то! Шатается, лыка не вяжет! Неужто Зинка его выгнала? И сыну-суворовцу какой пример подает! А…

Я нахмурился. Не хватало еще для полного счастья, чтобы про него и его ссоры с матерью начали ходить анекдоты по всем окрестностям метро «Юго-Западная»!

— Евдокия Ильинична! — вмешался я и нарочито громко крикнул, задрав голову: — Все в порядке. Вышли во дворы бенгальские огни позажигать! Уже идем домой! Вы оливье-то доедайте и спать скорее ложитесь! А то Вам завтра утром в поликлинику…

— Хам! — рявкнула соседка и с силой захлопнула окно, да так, что стекла задребезжали.

Хмурые усталые «мильтоны» наконец-то приехали и быстро упаковали «Сивого» и «Ламу» в машину.

— Здоров, Савченко! — хмуро поздоровался с дядей Лешей старший из милиционеров. И зевнул: — Ох и ночка сегодня. Ты представляешь, Леха: один Дед Мороз спьяну на балкон к соседу залез… Тот, как его в балконную дверь увидел, подумал: все, «белочка» пришла… Даже завязать решил. А ты молодец, Леха! Мы с этими сусликами не далее как неделю назад виделись! Только-только их после «суток» выпустили… А они снова. Ну в этот раз они надолго уедут…

— Да я-то че? — отозвался дядя Леша. — Это вон, пацаны все! И он указал на нас с «Бондарем».

— А вы их знаете? — вмешался я в разговор.

— А то… — отозвался второй милиционер, совсем молоденький. — Сиваков и Ломакин у нас — частые гости…

— Ладно, мужики! — доблестный сосед потер себя по голым плечам, которые уже были почти синие — будто курица на прилавке в советском магазине. — Я побег… А то сейчас точно околею! Парни, вы — молодцы!

— Давайте, с Новым Годом! Молодцы, пацаны! — тоже похвалил нас старший, потирая руки.

Милицейская машина, увозящая «Сивого» с «Ламой», скрылась за углом. Соседи, расстроенные тем, что дворовый спектакль так быстро закончился, попрятались обратно в свои квартиры. Все, кроме Евдокии Ильиничны. Она так и продолжала торчать в окне, внимательно наблюдая за моим батей, который уже потихонечку начал трезветь.

— Слушай, Илюх! — спохватился я, когда дядя Леша, попрощавшись с нами, убежал к себе домой, отогреваться у батареи и доедать салаты. — А ты чего сюда-то приперся? Вылетел откуда ни возьмись! Я и не ожидал тебя совсем увидеть! Ты ж сам говорил, что твоя Лиля собирается Новый Год на даче встречать!

— Так-то оно так! — весело сказал «Бондарь», запуская снежком точно в дерево, стоящее поодаль. — Просто Лилины родители в последний момент все переиграли. У них на даче во всем садоводстве свет вырубили. Авария какая-то. Вот они последней электричкой в город и вернулись. А я Лильку поздравить забежал, да так и остался. Пока на лестнице с ней прощался-прощался, уже полдвенадцатого… Родоки ее говорят: «Оставайся, чего по ночам-то шастать!». Ну а я, как ты понимаешь, только и рад… Позвонил своим, говорю, мол, так и так…

— Родоки ругались небось?

— Ругались, конечно, — «Бондарь» пожал плечами. — Грозились по попе надавать, в угол поставить, наследства лишить… Батя обещал, как вернусь, за ухо на гвоздь подвесить… Ну да ладно! У меня второе ухо останется!

— А меня-то ты как увидел? — допытывался я.

— А мы с Лилькой на кухню пошли… ну, в общем, тарелок чистых еще взять! — пояснил приятель. — Стоим у окна с ней, я случайно глянул вниз, вижу, а тут у тебя замес! Ну, я ноги в руки — и бегом…

— С помадой на щеке! — насмешливо заметил я.

Илюха смутился и наскоро вытер правую щеку, перемазанную бордовой помадой.

— Ой… ек-макарек! И как только девчонкам не надоедает этой дрянью мазаться! В общем, только куртку успел накинуть. А вот сосед твой, дядя Леша этот — прямо настоящий морж! Я бы дуба дал в одной майке на морозе!

— Стало быть, спасла нас сегодня ваша с Лилькой любовь! — усмехнулся я. — Иначе ты бы так не задержался у Форносовых…

Ко мне снова потихоньку начало возвращаться хорошее настроение.

— Ой, блин! — приятель потер ушибленный глаз и расстроился: — Точно фингал будет!

— Уже есть! — утешил я его. — Да ты не стремайся! До возвращения в училище точно заживет! Так что наряд точно не словишь! А Лильке ты таким даже понравишься! Герой! Ладно, пойдем по домам! Ненаглядная твоя, наверное, уж заждалась! Только…

Я кинул взгляд на отца…

— Слушай, Илюх! — задумчиво сказал я. — Есть тут одно дело…

* * *

У моей соседки Лильки Форносовой было одно замечательное качество. Она была очень понятливой и посему никогда не задавала лишних вопросов. Вот и сейчас, открыв дверь и увидев нас с Илюхой, поддерживающих под руки моего нетрезвого батю, она только подняла брови. А потом кивнула: «Заходите, мол!».

И тут же с тревогой кинула взгляд на своего ненаглядного.

— Так я и знала! — всплеснула руками Лилька, одетая в нарядное лиловое платье.

И нахмурилась. Точь-в-точь строгая жена, встречающая мужа после дворовых разборок.

— Илья! Ужас какой! — схватила она любимого за вихрастую голову, оценивая масштабы трагедии.

Илюха только глупо заулыбался и чмокнул ее в щеку.

— Не ругайся, Лилек! — мирно попросил я хозяйку, втискивая отца в прихожую. — Илюха у тебя герой! На защиту друга бросился! А это не фингал, это макияж… под цвет, так сказать, твоего платья… Платье, кстати, красивое очень. Илюх, ну хорош миловаться, помоги…

Илюха нехотя отлип от своей девушки и перекинул отцовскую руку себе через плечо.

— Слушай, Лилек, — по-свойски попросил я соседку. — Тут проблемка одна нарисовалась. Батя мой сегодня выпивал с приятелями… ну и, как видишь, чуток перебрал. А домой ему сейчас нельзя. Они с мамкой… ну, маленько поссорились. Самую чуточку. Можно он у вас тут до утра побудет? А потом… ну в общем, потом видно будет.

Илюха просительно глянул на Лильку и умоляюще сложил руки.

— Ладно! — согласилась Лилька, подумав. — Что с вами делать? Заходите… Папа против точно не будет. Он через часик где-то уже сам лицом в салате уснет. А маме я все объясню. Тащите тогда дядю Антона в дальнюю комнату.

И, вздохнув: «Ох уж эти мужские разборки!», она тоже зашагала с нами в комнату — готовить нежданному гостю спальное место.

А я, кое-как стряхнув снег с пальто и приведя себя в приличный вид, вышел на лестничную клетку и позвонил в дверь напротив.

— Ну наконец-то! — заворчала бабушка, открывая дверь. — Где тебя носит, Андрюшка-кукушка? Договаривались же: куранты вместе слушаем!

— Андрей! — вдруг вылетела в прихожую мама. Схватила меня за плечи, начала трясти и вертеть туда-сюда. — С тобой все нормально? Тебя не побили? Не порезали?

Та-ак… Кажется, я знаю, откуда ноги растут.

— Евдокия Ильинична только что звонила! — верещала мама, осматривая меня придирчивее, чем любой судмедэксперт. — Говорит, во дворе драка была! Стенка на стенку! Мужики какие-то с дубинами! Нигде не болит? Тебя не тронули? Андрей! Отвечай!

— Ма-ма! — твердо сказал я, отнимая от себя ее руки.

И глядя в глаза, спокойно сказал:

— Все нормально! Видишь, я целый! Все хорошо! Никакой «стенки на стенку» не было… Так, гопота какая-то у прохожего копейки да семечки стрельнуть решила. Все в порядке, ушел домой мужичок, целый и невредимый.

— А ссадина на подбородке откуда? — тыча пальцем мне в лицо, кричала мама.

— Случайно поскользнулся, когда с пацанами на горке катался, — придумал я.

— А что за мужичок? — допытывалась бдительная бабушка. — Из нашего дома? Небось Сенька-алкаш из второго подъезда? Так я и знала. Вечно, как глаза зальет, на рожон лезть начинает. И обязательно ему кто-нибудь да наваляет…

— Да не, бабуль! — я беспечно махнул рукой. — Не дядя Сеня. Так, левый какой-то мужичок. Домой к себе шел, шел, да заблудился. Он вроде вообще не на «Юго-Западной» живет. Просто спьяну станции метро перепутал и не там вышел.

— Ну… тогда ладно… — чуть успокоившись и убедившись в отсутствии у меня повреждений, несовместимых с жизнью, сказала мама. — Евдокия Ильинична потом еще что-то говорила… Да я слушать не стала, трубку бросила! Мы с бабушкой к окну побежали, а там уже никого… Андрей! Сынок! Обещай, что больше драться не будешь!

Ясно… Значит, Евдокия Ильинична все же попыталась маме слить, что батя приходил к нашему дому, да еще и подшофе. Но, к счастью, ничего у старой сплетницы не вышло. И это очень хорошо! А то я, кажется, уже был в шаге от того, чтобы снова вспомнить детство и газетку в ящике поджечь…

— Мам! — я пресек попытки родительницы взять с меня невыполнимое обещание. — А пойдемте-ка на кухню! Я такой голодный! Я бы сейчас целый тазик холодца съел! Бабуль, пойдем, пойдем!

* * *

— Ну что, Андрюх… — бодро сказал «Бондарь», когда мы втроем — я, он и Лиля — доедали утром первого января вчерашние салаты на кухне у Форносовых. — Все нормуль! Батя твой утром только очухался. Чайку крепкого попил, салатов поел и ушел. Ты скажи, мама на него не очень ругалась?

— А? Мама? — переспросил я. А потом, решив не посвящать друзей в семейные проблемы Рогозиных, сказал: — Да не, все окей. Так, поворчала для порядка и успокоилась.

И, спохватившись, спросил:

— Лиль, а родоки-то твои где? Я, кроме кота вашего, в квартире никого не видел.

— На дачу смылись! — довольно сказала Лиля, в предвкушении целого дня наедине со своим драгоценным Илюхой. Я собирался вот уже скоро свинтить в гости к Пашке.

— У них же электричество вроде вырубали? — удивился я.

— Починить обещали! — пожала плечами Лилька. — Ну а если и не дали пока — ничего. Печку затопят, при свечах посидят… Они без своей дачи прямо не могут! Все праздники там. Весной и летом все выходные на огороде буквой «зю». Никогда такого не понимала… И сегодня уже в девять утра укатили!

— Кстати! — вдруг оживился Илюха, тоже крайне довольный, что ему выпала такая лафа. И достал из кармана какой-то конверт: — Танцуй, Андрюх! Письмо пришло!

Глава 12

«Бондарь» не успел заставить меня исполнить новогоднюю чечетку утром первого января. Я ловко выхватил у приятеля из рук конверт, на котором в графе «Отправитель» мелким убористым почерком был написан адрес…

Ленинградского Суворовского Военного Училища!

Вот это да!

— Э! — обиделся Илюха, так и не увидевший хореографического представления. — Ты чего? Так не пойдет, Андрюх! Письмо отобрал, а танец где? Я специально не вскрывал, тебя ждал! Танцуй давай!

— Позже! — ответил я, отдергивая от него конверт и с удовольствием вскрывая. — Позже, Илюх… Вот вернемся в училище, я там тебе такой вальс исполню… Хочешь, можем даже вдвоем станцевать.

Можно было даже не спрашивать, кто отправитель В Ленинграде у меня пока есть только один знакомый. Длинный и очень-очень серьезный. Местами даже занудный. Не зря его майор Курский сразу вице-сержантом назначил. Опытный офицер-воспитатель сразу просек, это из этого парня будет толк, и ему без опасений можно доверить взвод бывших школьников.

— «Батя», значится, письмо прислал… Одно на нас с тобой и с Михой… — с улыбкой констатировал я, разворачивая исписанный с обеих сторон лист из школьной тетрадки. — А чего раньше-то молчал, Илюх? Вот это хороший подгон в Новом Году!

— Так вчера ж только и пришло! — оправдывался приятель. — Ну, прямо перед тем, как я сюда собрался… Я в карман сунул и забыл… Хотел занести тебе, показать. А потом, ты ж помнишь, заварушка во дворе началась…

Так, так, сейчас почитаем, что там пишет наш бывший вице-сержант, мой предшественник.

Я искренне рад был получить весточку от нашего бывшего вице-сержанта Егора, который перебрался с семьей в Ленинград и постигал тяготы суворовской жизни в Северной столице.

Особыми друзьями мы с моим однокашником Егором Папиным, которого все парни еще на курсе молодого бойца единодушно прозвали «Батей», не были. Но и не враждовали никогда. Так, общались доброжелательно, по-приятельски. Дружить с ним было сложно. Наверное, потому что Егор всегда был будто старше своих лет.

Папин будто каким-то волшебным образом перескочил пубертат — из обычного советского школьника мигом стал мужчиной, будущим офицером. У Егора даже прыщей, сколько я его помню, никогда не было. А еще он не дрался, не хулиганил на уроках, не сходил с ума от скуки на самоподготовке. Просто сидел и делал уроки. А в свободное время читал газету в комнате досуга, нахмурившись и вытянув под столом длинные ноги. Точь-в-точь чей-то усталый советский батя, вернувшийся с работы домой.

И в суворовскую братию «Батя» с первого дня КМБ влился, будто всегда там был. Послушно вскакивал после команды «Подъем!», одевался быстрее всех, идеально подшивался, вызывая одобрение прапора Синички, не пытался сбежать в самоволку, не спал в нарядах… И вовремя осаживал шебутных братьев Белкиных, когда шутки близнецов выходили за грани разумного.

Я уже знал, что Егор, лишенный подростковых заморочек, всегда все будет делать правильно. Окончит Суворовское с отличием и вернется обратно в столицу. Поступит в Московское командное училище. Сделает хорошую карьеру и, как и Тополь, позже будет носить полковничьи погоны. Только по-честному служить будет, а не как этот…

Сам я был другим. Хоть и посерьезнел к шестнадцати годам, однако к жизни относился намного легче. Но, став вице-сержантом, все же попытался перенять у мудрого и рассудительного «Бати» нужные черты: внимательность, спокойствие, рассудительность и, конечно же, умение контролировать взвод, состоящий из вчерашней школоты.

— Давай вслух читай, Андрей! — потребовала Лиля, важно закидывая ножку на ножку и поправляя платьице, на этот раз — изумрудное, которое очень подходило к ее зеленым глазам.

И поспешно добавила:

— Ну, если там, конечно, никаких секретов нет… А то я в Ленинграде только разок была… Так скучаю! Мальчики, Ленинград — это лучший город на земле!

— Москва — лучший город! — возразил «Бондарь», жмурясь от удовольствия.

Лиля нежно гладила его за ухом.

— Нет! Ленинград! — Лиля стукнула по столу нежной ручкой. — Илья! Не спорь со мной!

— Ладно, ладно… — сразу включил «заднюю» слабохарактерный «Бондарь». И положил руку девушки обратно себе на ухо. — Ленинград, так Ленинград…

Лиля торжествующе кивнула.

— Вот ты, Лилечка, в Ленинграде побывала. А я там так ни разу и не был… — с грустью сказал Илюха. — Я вообще почти нигде не был… Разве что в «Орленке» пару раз, на море. А так меня родители каждое лето на дачу таскали… Я столько ведер воды переносил, сколько стекол из рогатки не перебил!

— Съездишь, какие твои годы, — рассеянно отозвался я, читая письмо. — Ладно! Вслух, так вслух! Тут никаких секретов… Слушайте, мальчики-девочки!

Я откашлялся и начал:

— «Привет, парни! Я тут уже больше месяца. Уже освоился»…

— Еще бы не освоиться! — ввернул «Бондарь», который млел в объятиях своей драгоценной Лили. — Папин будто родился в погонах… Этот в любом училище освоится… Готов поспорить, он генералом будет!

— Да погоди ты… — перебил я приятеля. — Слушай дальше: «Все, как у вас. Гоняют так же, как и вас… В увале с пацанами теперь ходим гулять не в парк Горького, а на Невский… Берем по мороженому и айда — из конца в конец. У нас даже спор был как-то: кто больше мороженых съест. Правда, одного парня потом положили с ангиной… А потом заворачиваем в пышечную на Желябова. Пацаны, там такие пышки! — просто отвал всего…»

Тут я невольно сглотнул подступающую слюну.

Пышки в знаменитой пышечной на Желябова и впрямь всегда были обалденные. И когда я, молоденький капитан, приезжал в Питер в восьмидесятых — навестить Коляна Антонова, который окончил «Техноложку» и работал инженером. И в девяностых, когда ездил туда к нему на свадьбу…

Лежат у меня дома где-то старые фотки, сделанные уже не знаменитый «Зенит-Е», а на какой-то там дешевый фотик… Старенький «Жигуль», за рулем которого — кто-то из питерских друзей жениха… Сам жених, замерзший до синевы, но мужественно позирующий фотографу в январе… Его лупоглазая невеста с прической, щедро залитой бутылкой лака… И мы, по приколу одетые в малиновые пиджаки…

Так и не вышло ничего у Коляна с его новоиспеченной супругой, хоть он, казалось, и забыл давно свою подростковую влюбленность в учительницу. Прожили они в Питере со своей Светкой всего пару лет и тихо-мирно разбежались, поняв, что любви между ними нет и никогда не было. Детей Колян со Светкой не нажили, квартиру не получили. А покупать было не на что — в НИИ, где Колян и познакомился со своей будущей супругой, в девяностых зарплату по полгода могли не платить. А посему бывшим супругам Антоновым делить было нечего.

Колян, забрав все свои нехитрые пожитки, уместившиеся в двух коробках, вернулся обратно в Москву и зажил бобылем. На свидания бывший суворовец, кажись, даже не пытался ходить. А зайдя к нему как-то в гости в холостяцкую квартиру однокашника, доставшуюся от родителей, я увидел на стене аккуратно вставленный в рамочку портрет все той же худенькой девушки с осиной талией…

Крохотной, миниатюрной, юной девушки, вчерашней выпускницы пединститута, у которой мы, суворовцы, так когда-то боялись получить «банан» за сочинение.

Так и не смог перебороть себя бывший суворовец…

* * *

— А дальше-то там че «Батя» пишет? — бесцеремонно прервал мои воспоминания «Бондарь». — Читай, Андрюх!

Они с Лилей так и сидели в обнимку, влюбленно уставившись друг на друга. Лиля нежно гладила своего парня по голове, а Илюха, чувствуя прикосновения ее нежных пальчиков, жмурился, будто Лилин кот Пират, которому утром первого января перепало дофига всяких вкусностей.

Я, глядя на них, даже немножко позавидовал. Настя моя прямо с утра сегодня должна была укатить в Рязань, к родственникам. Семейство Корольковых отправлялось туда в полном составе аж на целых три дня! Отмазаться от визита у моей ненаглядной не вышло, как она ни старалась… Поэтому все надежды я возлагал на вторую половину каникул…

Ерунда вроде бы. Всего три дня не видеться. Но для суворовца, который ест и спит исключительно по команде, а в город выбирается только с высочайшего дозволения, три дня — огромный срок!

— О! А вот это интересно! — я перевернул листок. — «У нас, так же, как у вас, есть кликухи. Все как полагается. Иногда фиг поймешь, кого как зовут. Иногда из-за этого даже курьезы случаются».

— Так, так! — вскинулся любопытный «Бондарь». — И какие же там погоняла у пацанов?

Я читал дальше.

— «Так, мужики, я думал, что парня одного Сашкой зовут. Потому что все во взводе его Шуриком кличут. А у него, оказывается, просто фамилия Александров. А зовут его Леха! А еще есть „Колька-Два ведра“. Прозвали его так, потому что в наряде как-то оставил полное ведро на дороге и сам же о него споткнулся. Потом второе принес, снова забыл и опять кубарем полетел…»

— «Два ведра»! — хихикнула Лилечка. — Вот хохма-то! А у нас в классе девчонка есть по прозвищу «Капитошка»…

— Потому что «бомбочки» с водой с балкона бросала?

— Не! — пояснила девушка. — Она у нас вообще отличница и вообще комсомолка-чемпионка. Никогда не хулиганила. «Бомбочки» — это не про нее. Фамилия у нее просто такая… «Капалина». Созвучно с «капитошкой».

— А у нас во дворе живет парень по прозвищу «Ветрянка»! — вспомнил «Бондарь».

— Потому что фамилия какая-нибудь у него подходящая, Илюх? Ветров там, к примеру? — предположил я.

— Да не! — хохотнул Илюха. — Не угадал! Фамилия тут вообще ни при чем. Он просто единственный из всех во дворе два раза ветрянкой переболел.

— А! — дошло до меня. — Тогда понятно… Даже и не знал, что такое бывает…

— Че еще там пишут, Андрюх? — приятелю все не терпелось узнать подробности. — Читай давай, не томи!

Даже от Лилечки своей чуток отодвинулся и шею вытянул, пытаясь разглядеть почерк Егора.

А вот это самое интересное!

— Терпение, мой друг, терпение! О-пачки! — я потряс тетрадным листком.

И обратился к ничего не подозревающему приятелю:

— Слушай, Илюх! А ты тут говорил, что ни разу в Ленинграде не был…

— Ну да… — Илюха не понимающе уставился на меня. — Не довелось пока… Ну ты же сам говорил: какие наши годы? А что?

— А то!

И я, откашлявшись, продолжил чтение:

— «Пацаны, у меня есть идея! Тут в Ленинграде, на Мытнинской, у меня родственница живет. Какая-то двоюродная бабушка мамы по отцовской линии. В общем, я сам пока не понял, кто она нам, но тетенька отличная! Я к ней на каникулы переберусь из казармы!»

— Не поняла… — хихикнула Лиля. — А зачем вам бабушка?

Я поднял руку, призывая к тишине.

— «Парни!» — писал Егор. — «Если письмо дойдет, когда вы еще на каникулах, берите с Михой и Андрюхой билеты и дуйте сюда, в Ленинград! Хоть на все каникулы! Хоть на третьей полке! Тут столько всего! Смотри — не пересмотришь! Невский, Аничков мост, кони Клодта, Пушкин, Петергоф… Да и просто можно целыми днями гулять. Я в первый день, как приехал, километров двадцать, наверное, находил. Короче, пацаны! Если надумаете, вот мой телефон…».

— Ну? — спросил я, закончив чтение и выжидающе глядя на друзей. — Что скажете?

— Ну… — «Бондарь» высвободил руку, которую обнимал свою Лилю, и растерянно потер вихрастую голову. — Я… это… как бы… не думал никогда…

— Ты подумай, Илюх! — предложил я ему. — Привычка-то полезная…

«Бондарь» в растерянности уставился на свою девушку.

— Лиль… Тут это…

Вот же мямля! Пока сформулирует то, что хочет, каникулы уже закончатся. И ехать надо будет на КПП, а не в Ленинград. Надо помочь тюхе-матюхе!

— Лилечка! — вмешался я в семейный диалог.

И навесил на морду свою самую доброжелательную улыбку.

— Илья очень хочет поехать в Питер на каникулы, по приглашению нашего общего приятеля. Так хочет, что прямо — ух! Ты его отпускаешь? Под мою ответственность, разумеется!

Соседка недовольно нахмурила лобик.

— Рогозин! — надулась она. — Ну что за пенки?

И обратилась к «Бондарю», который вжался в кухонный диванчик, гадая: «Отпустят или нет?».

— Илья! — тоном строгой жены сказала Лиля. — Мы же с тобой еще до Нового Года договаривались… Все каникулы вместе…

— Дык я… это… друга… ну… давно не видел… — мямлил Илюха.

Я нутром чуял, что он о-очень хочет поехать в Ленинград. Но и Лильку свою обижать не хотел. Эх, валенок…

— Лилечка! — снова вмешался я. И снова продемонстрировал голливудскую улыбку. — Будь ласка! Отпусти балбеса! Под мою ответственность! Не на все каникулы, конечно. Дня на три! А вот весенние каникулы будут все твои! Да, Илюха?

И живенько пнул приятеля ногой под столом. «Не молчи, как пень, мол, скажи что-нибудь!».

Через три дня как раз должна была вернуться из Рязани моя Настя. А посему мне позарез четвертого числа надо было быть снова в Москве.

— А! — встрепенулся Илюха. И с готовностью подтвердил: — Да, да, да! После третьей четверти, Лилечка, все каникулы я буду с тобой! Обещаю.

— Ладно! — смилостивилась королева. И тут же вспомнив, что баловать мужчин не стоит, шуточно погрозила пальцем: — Только смотрите у меня там!

Ну вот! Проблема улажена. Делов-то!

Илюха, который в своих мечтах, наверное, уже гулял по Невскому проспекту, расцвел.

— Обещаю! — гаркнул довольный парень.

— Да, да! — поддержал я его. — Вести будем себя прилично! Бумажки выбрасывать только в урну. Бабушек через дорогу переводить. И ни в коем случае не смотреть на девчонок!

— Да идите уже… — рассмеялась Лиля. — Звоните своему «Папе» или как там его…

— «Бате!» — крикнул я уже из коридора. — Мальчики-девочки, вы тут чуток побудьте! Я к себе домой позвонить сгоняю… А то межгород все-таки…

* * *

Вечером того же дня мы с «Бондарем» уже сидели на нижних полках в плацкартном вагоне.

Да уж, это тебе не «Сапсан»… Обычный плацкарт. Белье, на котором фиг знает кто спал до тебя, высунувшиеся голые пятки в проходе, и проводница, с утра пораньше орущая: «Сдаем белье!».

— Чудеса в решете! — приятель все еще не верил в происходящее. Потрогал свернутый потертый матрас, на котором, кажется, еще в девятнадцатом веке спали, и воскликнул: — Прикинь! Уже завтра будем в Ленинграде! Кстати, а че Миха-то не поехал?

— Его Вера плотно в оборот взяла! — пояснил я, деловито раскатывая свой матрас на нижней полке и заправляя простынь. — Он мне ее номер на всякий случай оставил. Ей-то я и дозвонился.

— Вот валенок-то! — воскликнул Илюха. — Неужели отпроситься у нее не мог? Боится своей Веры, будто она ему не девчонка, а мамка строгая…

— Ля какой грозный! А сам-то чего? — поддел я друга. — Тебя самого-то Лилечка еле-еле «отпустила»!

— Ладно, ладно! — стушевался «Бондарь». — Я ж так… Просто к слову пришлось!

— Э! — раздался вдруг чей-то незнакомый голос. — У тебя какая полка?

Мы обернулись.

В проходе стоял хмурый черноволосый парень с крючковатым носом.

— Чего уставился? — неласково обратился он к моему приятелю. — Полка у тебя какая, говорю?

Илюха посмотрел в свой билет.

— Верхняя вроде.

— Вот и шуруй к себе на верхнюю! — невежливо посоветовал ему «крючковатый». — А на нижней я живу.

«Бондарь» нахмурился.

— И что? Хоть на боковой! Мы же даже еще не поехали!

— И то! — парень резко шагнул к нему. — А я, может, поспать хочу! Давай, давай, двигай!

И плюхнул свою дорожную сумку прямо рядом с «Бондарем».

— Слышь… — завелся приятель.

Но не успел он договорить, как в проходе возникло приятное недоразумение.

Девчонка лет семнадцати. Озябшая, в смешном пальтишке и розовой шапке с помпоном. А на шее — разноцветный шарфик. Сама вязала, наверное…

— Здравствуйте! — робко поздоровалась девчушка.

Стянула с себя шарфик и поставила на пол небольшую сумку.

— Ребят… — скромно сказала она и посмотрела в свой билет. — Мне бы на верхнюю полку…

Тут произошли внезапные метаморфозы.

«Крючковатый» мигом подскочил. Будто пружинка. За какую-то долю секунды он из буки превратился в улыбчивого джентльмена. Мигом забыл про Илюху и уставился на девчушку.

— Погодите, барышня! — обратился он к вошедшей. — Зачем же Вам на верхней полке ютиться? Хотите, я Вам свою, нижнюю, уступлю?

Девчонка смутилась, а потом пробормотала:

— Ну… если это удобно…

Я усмехнулся.

Лицо незнакомого парня помрачнело. Он с неприязнью повернулся ко мне.

Глава 13

— Ты чего? — с неприязнью спросил хмурый незнакомец.

— Ничего! — коротко отбрил его я. — Скулы свело.

А потом спросил, обращаясь к приятелю:

— «Бондарь», ты как насчет «Чайковского» перед сном бахнуть? Есть желание?

— О! Чайку я бы с удовольствием хряпнул! — потер руки Илюха. — Чайку — это очень хорошо! Согреюсь хоть! А то замерз, как цуцик. Пальцы еле гнутся. Задубели прямо. Интересно, в Ленинграде такой же дубак?

— Походу, да… — предположил я. — Бананов на деревьях точно нет…

— Погодь, Андрюх! — поднялся Илюха. — Я сам сейчас к проводнице сбегаю!

Приятель, аккуратно обойдя парня с крючковатым носом и незнакомую девушку, вышел в коридор. Хмурый парень, что-то недовольно буркнув себе под нос, присел на освободившееся место. Весь его вид упрямо говорил: «Фиг вы меня отсюда сдвинете!»

Но как только девчушка в пальтишке снова схватилась за сумку, «крючковатый» ожил.

— Позвольте! — живо подскочил он и резво, будто боясь, что я его опережу, чуть не выдернул у нее из рук сумку. — Я помогу!

Девица улыбнулась и милостиво разрешила помочь. Черноволосый незнакомец с крючковатым носом закинул сумку наверх и галантно предложил даме:

— Садитесь!

— Благодарю! — снисходительно улыбнулась красавица. И, пошуршав в сумке, выудила оттуда стопку одежды. — Я только отлучусь на минутку… Сейчас вернусь.

Я снова усмехнулся, на этот раз — про себя.

Эх, хорошо все-таки быть девчонкой! Только наведи марафет, стрельни смущенно глазками «в угол, на нос, на объект», да улыбнись поласковей — и все тебе будет! И «сумочку поставить», и «мороженку купить».

«Бондарь» тем временем уже вновь нарисовался. В руках у него были три стакана чая. В тех самых граненных стаканах в подстаканниках.

Вот она, поездная романтика во всей ее красе! Сейчас бы курочку в фольге развернуть, яйца вареные почистить, помидорчики-огурчики…

Но ничего подобного у нас с собой не было. Собирались мы с «Бондарем» второпях. А посему решили не брать с собой тонны продовольствия. Просто перед отъездом на Ленинградский вокзал до отвала набили пузо новогодними салатами, коих было огромное количество.

— Угощайтесь! — «Бондарь» радушно предложил девушке чайку.

Попутчица уже вернулась. Сменила свою кофту с юбочкой на милую пижаму в «мишках» уютные пушистые тапочки. И косу толщиной в руку расплела. Убрала свои шикарные волосы в простой хвост. Так она выглядела еще милее, по-домашнему.

Я тоже был не с пустыми руками.

— Да! Угощайтесь! — подхватил я и выудил из своей сумки кулек с конфетами. — Вот, взял в дорогу.

Черноволосый, увидев, как я угощаю девчонку сладким, еще больше нахмурился. Его темные кустистые брови теперь казались сведенными в одну сплошную линию. Губы парня беззвучно зашевелились. Видимо, парень изрыгал ругательства в адрес и меня, и конфет, и обскакавшего его с чаем Илюхи.

Я сразу понял: приглянулась ему милая незнакомка в шапочке с помпоном.

А что? Очень даже симпатичная. Будто Аленушка из сказки «Морозко». Светловолосая, коса до пояса. И глазенки синие, размером с блюдце… Хоть сейчас на картину Васнецова…

Сам небось хотел ей за чайком к проводнице сгонять. Но «Бондарь» оказался быстрее.

Илюха, ясное дело, на юную попутчицу никаких видов не имел. Так, дань вежливости. Да и я, собственно, не собирался за ней ухлестывать. Просто отметил про себя, что симпатичная, и все. И у меня, и у приятеля на личном фронте пока все было тип-топ. Просто не будешь же сам конфеты с чаем трескать, не предложив даме. Невежливо это. Некультурно. А мы все-таки в культурную столицу едем!

«Крючковатый» сам виноват. Резвее надо было шевелить батонами, если девчонка понравилась. Ковать, так сказать, железо, не отходя от кассы. А теперь пусть сидит и дуется.

— Ребят! — я решил маленько поработать поездным тамадой. — Предлагаю всем познакомиться! Я Андрей!

— Илья! — неразборчиво ответил приятель. Его рот был занят конфетой. Сделал огромный глоток чая с сахаром и добавил: — Учусь в Суворовском.

— А я Марина… Так стало быть, вы, ребята, из Суворовского училища? — оживилась девчушка в пижаме: — Надо же! Это так интересно! Я в Москве часто суворовцев вижу… Я живу недалеко, на «Бабушкинской». Форма у вас такая… интересная. А вот штучки такие на погонах… Это что?

— Эти штучки называются «лычки». Значит, что «вице-сержант»! — пояснил я и пододвинул к Марине горсть конфет. — Да Вы не стесняйтесь, угощайтесь! Я, кстати, вице-сержант и есть…

— Вы вице-сержант? — искренне восхитилась Марина. — Здорово!

— Я Кирилл! — подал вдруг голос «крючковатый». И будто нехотя добавил: — Тоже в Суворовском учусь…

Ух ты! А тут, кажись, однокашник нашего Егора!

— Ого! — с удивлением воскликнул Илюха. — В Ленинграде? Слушай, здорово как! Так ты наверное, нашего «Батю» знаешь?

— Какого батю? — процедил сквозь зубы черноволосый.

Он вовсю смотрел на новую знакомую и явно не горел желанием отвечать на расспросы попутчика.

— Да к вам там один из наших недавно перевелся! — пояснил Илюха. — Егор Папин. Знаешь такого?

Кирилл нахмурился, не глядя на Илюху.

— А… Папин… Ну да, вроде слышал… — равнодушно протянул он. — Но он, кажется, в другом взводе… Не в моем.

Взгляд парня не отрывался от девчонки в пижаме.

Маринка вдруг воскликнула:

— А знаете, ребят, я как-то фильм смотрела… Называется: «Счастливого плавания!». Очень интересный… И песни там хорошие поют.

— Отличный фильм! — с готовностью подхватил «крючковатый». — Про суворовцев. Просто замечательный!

— Про нахимовцев! — поправила его Марина, с удивлением подняв брови.

Илюха, отвернувшись и глядя в окно, покрытое снежными узорами, негромко гыгыкнул. Он, видать, тоже понял, что черноволосый запал на Маринку. Вот и старается изо всех сил. Так старается, что даже в лужу топнул.

Я подавил усмешку. Не стал троллить парня при даме. Он, конечно, лажанул… Но это простительно. Из благих побуждений все-таки. Очень уж хотел понравиться парнишка симпатичной попутчице.

А фильм «Счастливого плавания» с юным Мишей Бойцовым — и впрямь отличный. Я его сам раз десять пересмотрел когда-то. Даже песню выучил.

Парень смутился и покраснел. Прямо пятнами пошел. А потом, что-то пробормотав себе под нос, встал и вышел.

— Может, в города поиграем, ребят? — предложил я. — Чтобы, так сказать, поездку скрасить. Спать вроде как еще рановато?

— А что? — охотно откликнулся «Бондарь». — Я — за! Меня батя еще в детстве приучил в города играть. Я как-то «парашу»… ой, прошу прощения, Марина, не то хотел сказать… то есть «двойку» по географии принес. Я Австралию с Австрией на контрольной перепутал… Вот географ наш и влепил мне пару. А батя ругаться не стал, просто сказал: «Играй, Илюх, везде, где можно, в города, в страны… С пацанами во дворе, с одноклассниками, в лагере… Так и запомнишь все названия!». И, кстати, помогло. Я потом даже на «пять» в году по географии вышел.

— Здорово! — поддержала его Маринка. — Так давайте скорее начинать! «Москва»… Тебе, Илья, на «а»…

— Анадырь! — бодро предложил Илюха.

— Рыльск! — тут же откликнулся я.

— Краснодар! — мигом нашлась Маринка.

— Роттердам! — внезапно услышали мы.

Это «крючковатый» по имени Кирилл неожиданно вернулся и вдруг решил вступить в разговор.

Ну ладно, фиг с ним. Пусть играет. Бука букой, но не выгонять же. Да и ехать нам недолго. Через восемь часов разойдемся, и поминай, как звали.

— Роттердам? — удивился «Бондарь». — Так это же не в СССР! Не по правилам!

— Ну и что? — пожал плечами новый знакомый. И напрягся, выпятив вперед впалую грудь: — Не по каким таким правилам? В условиях игры не было изначально сказано, что нельзя называть города, не входящие в состав СССР. Я не нарушил никакого правила.

Вот зануда-то! Говорит, будто судья на заседании!

В общем-то, парень прав. Мы не договаривались, что нельзя называть города не из СССР. Но нафига так занудствовать? С таким, как этот Кирилл, небось муха не пролетит. Тут же сдохнет от скуки и упадет.

Да уж. Повезло Егору, что он с ним не в одном взводе оказался!

— Ладно! — беззаботно рассмеялась Марина. Характер у нее, по всей видимости, был легкий. — Роттердам так Роттердам… Ничего страшного! Тогда… тогда… «Москва» уже была, да, ребят? Мне на «м»… Вот незадача! Ничего в голову не приходит!

— Молотов! — снова вклинился черноволосый.

— Ты чего подсказываешь? — возмутился Илюха. — Так неинтересно! Сейчас Маринина очередь!

Попутчик опять насупился и снова в «бутылку» полез. Вот неймется-то парню!

— Кому неинтересно? Тебе?

— Ну… — стушевался мой приятель, который всегда был довольно миролюбивым и не любил стычки на ровном месте. — Вроде так принято…

— Кем принято? — продолжал неуместный спор Кирилл. — Тобой?

— Стоп! — вмешался я в разговор. И вполне миролюбиво сказал, обращаясь к новому знакомому: — Ну чего ты на ровном месте бучу поднял? Сказали же тебе: не надо подсказывать. Марина и сама бы догадалась! Да, Марин?

Девчушка улыбнулась и весело тряхнула головой.

— А ты кто такой? — попутчика уже было не унять.

Похоже, пора заканчивать с этой нудятиной.

— Так! — я привстал. — Слушай, пацан! Мне все равно, кто ты, какой у тебя характер, и какие проблемы в жизни. Хочешь с нами в города играть — играй нормально. Не порть настроение ни нам, ни девушке. Нет желания — можешь спать лечь. Детское время уже наступило. А проснешься — уже Ленинграда будет. Разойдемся, и все.

Лицо нового знакомого налилось кровью. Брови снова сошлись в одну линию. Он напрягся еще больше. Даже засопел от напряжения.

Того и гляди, сейчас бросится!

Ладно. Если кинется — выволоку его в купе за шкирку, а потом силой выпихну в тамбур и там объясню, кто есть кто, и сколько вешать в граммах.

Однако драки не случилось. Черноволосый снова беззвучно выругался и просто встал и снова вышел в коридор. Видимо, не хотел подставляться при даме.

Я заметил, что Марина проводила его взглядом, когда он выходил.

— Ну и отлично! — потер руки Илюха. — Как говорится, баба с возу…

Я пихнул приятеля ногой под столом.

— Прошу прощения, Марина! — покраснев, мигом поправился «Бондарь». — Просто к слову пришлось… Ничего личного. Так продолжаем?

* * *

Новый знакомый так и не принял больше участия в нашей игре в города. Соизволил появиться только после полуночи, когда игра давно закончилась, и мы дружно решили идти «на боковую».

«Бондарь» уже похрапывал на верхней полке. Симпатичная попутчица Марина тихонько сопела, свернувшись калачиком на нижней, которую ей любезно уступил невзлюбивший нас попутчик.

Хмурый Кирилл молча забрался на верхнюю полку, стараясь не задеть Марину, и, повозившись там какое-то время, затих. А я тем временем, устроившись на своем месте внизу, под полкой приятеля, укрылся колючим одеялом и с улыбкой думал о завтрашнем дне…

Каким-то он окажется, Ленинград семидесятых?

Больше двадцати лет я там не был. Гулял по Невскому я последний раз, кажется… Ах, да, точно! Когда Коляна нашего «женил»! В тот день суворовского приятеля его будущая супружница отправила в парикмахерскую — наводить марафет перед свадьбой.

Ну а я, оставшись один, целый день шатался по зимнему Ленинграду… Побродил по Петропавловке. Постоял на ветреной набережной, отстукивая зубом… Побродил по Невскому… Прошел мимо бывшего знаменитого «Сайгона», который к тому времени уже закрылся…

Стоп! А ведь сейчас-то он не закрыт! Культовое место вполне себе работает, собирая кучу интересной публики!

И, получается, можно туда даже зайти? И даже увидеть кое-кого, кого я когда-то и не мечтал увидеть, но чьи песни знал наизусть?

— Тюк-тюк! — стучали колеса. — Тюк-тюк…

«Под небом голубым… есть город золотой…»

Кажется, и минуты не прошло с тех пор, как я провалился в сон, прокручивая в голове знаменитые строчки. А когда я открыл мутные ото сна глаза, между наших полок уже стояла полная суровая проводница в форме.

— Любань уже проехали! — зычным голосом, который, кажись, был еще громче, чем у нашей «луженой глотки» — прапора Синички из Суворовского, возвестила она. И произнесла коронную фразу: — Сдаем белье!

* * *

— Мужики! — раздался знакомый голос. — Мужики!

— «Батя»! — заорал Илюха и кинулся к высоченной фигуре, поджидавшей нас на перроне. Я еще вчера, как только взял билеты, тут же позвонил Егору и сообщил, когда мы будем.

— Егор! Сколько лет, сколько зим!

— Андрюха! — «Батя» взял меня в охапку и приподнял. — Илюха! Все-таки приехали! Молодцы!

Так мы и стояли втроем посреди перрона, обнявшись.

Тем временем из вагона вывалился Кирилл — не только хмурый, но и заспанный.

— А ты чего тут? — вдруг с удивлением спросил его Егор, когда мы наконец закончили бурные приветствия. — Ездил куда?

— Тебя забыл спросить! — хмуро ответил ему новый знакомый и, перебросив сумку через плечо, быстро зашагал к зданию Московского вокзала.

А потом, заметив Маринку, которая тихонечко шагала вдоль перрона, заметно ускорился…

Егор хмыкнул и отвернулся, по своей взрослой привычке мудро решив не цапаться.

— Вот зануда!

— Ну это мы еще в поезде заметили! — со смехом заметил я. — Когда чувство юмора раздавали, этот Кирилл, походу, в наряде был.

— Ты знаешь Кирюху нашего? — изумился Егор еще больше. — Откуда, интересно?

— Да так… — я решил не рассказывать приятелю о недоразумении в поезде. — Считай, и не знаю вовсе. Случайный попутчик. Рядом ночью ехали… Слушай, а кто он вообще?

— Да так… — тоже обтекаемо ответил Егор. — В четвертом взводе учится. Толковый парень этот Кирюха, кстати. Очень даже толковый. Но зануда. Отличником все стать хочет, да не получается. Мы его так и прозвали — «Без пяти».

— Вот умора! Почему «Без пяти»? — заржал Илюха.

— А над ним будто какой-то рок висит! — тоже засмеялся «Батя», когда мы неспешно двинулись к вокзалу. — У него уже второй раз в четверти одна четверка получается. Остальные — «пятаки». Но одна четверка всегда есть. В первой четверти по физике была, в этой — по химии. Преподы все время говорят: «Вот, без пяти минут отличник!». А отличником стать никак не получается… А как там, кстати, наш «Пи-пополам»? Чего не приехал?

— Вера не пустила! — коротко пояснил я. — На все каникулы Миху, кажись, к себе изолентой примотала… Ну, он вроде бы даже и не против…

— Жаль очень… — расстроенно сказал Егор. — Он же из детдома. Наверняка ни разу в Ленинграде не был…

— Так я не из детдома, и тоже ни разу тут раньше не был! — вставил Илюха, глядя вокруг широко раскрытыми глазами. — И Андрюха, да?

— Да, да! — согласился я, не став, разумеется, рассказывать свой секрет. — В первый раз тут…

— Да, пацаны! — спохватился Егор, когда мы уже заходили в метро, на станцию «Площадь Восстания». — Мы сейчас к родственнице моей тогда сумки закинем… И айда гулять, да?

— Погодь, «Батя»! — я выудил из кармана мятый клочок бумаги, на котором корявым неровным почерком был накарябан адрес: — Слушай, я подумал: а чего нам твою родственницу стеснять? Женщина в возрасте, наверняка покоя хочет… А тут двое пацанов завалятся…

Здесь я маленько покривил душой.

Планы по заселению я изменил не потому, что не хотел стеснять родственницу нашего «Бати». Просто очень уж хотелось мне посмотреть другую, неформальную сторону жизни некоторых ленинградцев.

Мой старый дворовый приятель — Санька «Левый», который у нас недавно примкнул к хиппи, узнав, что я еду в Ленинград на несколько дней, дал мне один адресок своего приятеля, тоже хиппи. Сказал, что тот готов будет нас любезно приютить. Денька на три.

— Короче! — неразборчиво сказал он, слюнявя огрызок карандаша. — Вот сюда припретесь. Ща, погоди, вспомню… Герцена… да, Герцена… Вот дом и квартира. Позвонишь три длинных, один короткий. Скажешь: «От „Санни“, двое!».

«Санни» — это вторая кликуха нашего Саньки «Левого». Только хипповская.

— Спасибо, Сань… Ничего себе! — удивился я, беря бумажку и пряча ее себе в карман. — Как все серьезно! А про славянский шкаф спрашивать не надо?

— Да не! — махнул рукой товарищ. — Так, для порядка. Хиппи всегда друг другу помогают. Вписаться проблем никаких нет. Просто этот «Гирза», хозяин хаты то бишь, абы кого не пускает. «Лягашей» боится. Только по знакомству. А так — добро пожаловать в наш мир!

Герцена… это, кажется, та улица, которая теперь Большая Морская… В самом конце Невского.

А ведь тут и ехать-то — всего ничего! На метро от «Маяковской» — одна остановка!

— Мужики! — предложил я. — А что, если прогуляться? Сумки вроде нетяжелые! Страсть как хочется город посмотреть!

— Я за! — поддержал Илюха, которому не терпелось увидеть Ленинград. — Погнали, мужики! Че в душном метро толкаться?

— Ну раз так, то погнали! — согласился Егор и добавил с видом коренного ленинградца-интеллигента: — Покажу вам наш Невский!

Мы вышли из метро обратно на заснеженную Лиговку и перешли на Невский проспект. И уже вскоре я жал «три длинных, один короткий» у двери на третьем этаже дома по улице Герцена.

Глава 14

— Иду, иду! — раздался из за двери хриплый голос. — Ешки-матрешки! Только уснул после смены!

В замке раздалось лязганье. А потом дверь отворилась, и из нее высунулась взлохмаченная длинноволосая голова.

— Че надо? — поинтересовалась голова, обдав нас с приятелями мощным перегаром.

— От Санни! — вместо приветствия сразу сказал я. И уточнил: — Двое.

Голова уставилась на нас мутными глазами. А потом милостиво сказала, поделившись еще одной порцией перегара:

— Залетайте! Только боты сразу скидывайте. Соседка у меня на чистоте совсем свихнулась.

В прихожей горел тусклый свет. Коридор, в котором в рядок уже стояла чья-то обувь, уходил далеко вдаль.

Стало быть, мы с приятелями пришли в одну из огромных ленинградских коммуналок. Вряд ли такая огромная хата принадлежит одному обладателю всклокоченной головы. Комнат восемь, не меньше…

— Здорово! — милостиво сказал хозяин — широкоплечий коренастый парень. И представился: — «Гирза» я. Кем будете, пацаны?

— Илья, Егор…— по очереди представил я приятелей, послушно скидывая ботинки. — А я Андрей.

Друзья тоже разулись.

— Третий, что ль? — хозяин, пересчитав гостей, нахмурился. — Так не пойдет. Учтите, пацаны, третьего мне положить негде. Даже если валетом спать будете. У меня компания из «Владика» сейчас тусит. У меня в комнате спят. А та, которая свободна, вообще размером с коробку из-под обуви. Так что не обессудьте, гости дорогие. Максимум двоих возьму.

— Да не! — поспешил пояснить «Батя». — Все нормуль! Мне ночевать есть где. Я так, за компанию…

«Гирза» благосклонно кивнул и повел нас дальше по коридору.

В крошечной комнате, куда привел на хозяин, уже кое-кто был.

На кровати, стоящей у окна, разместился какой-то забавный мужик. Тоже длинноволосый, с разноцветными лентами в спутанных лохмах, в свитере и драных джинсах. Мужик сидел по-турецки и, бренча на гитаре, что-то напевал себе под нос. Рядом с кроватью стоял стул, а на нем — тарелка с остатками какой-то еды.

Что ж, это, конечно, не пять звезд. Но тоже ничего. Да и не за комфортом я сюда ехал. А за колоритом. А колорита тут, судя по всему, хоть граблями греби!

— Это, стало быть, и есть те самые хиппи? — шепнул мне на ухо «Бондарь». — Чудные какие-то они!

Я легонько пихнул приятеля в бок. «Помалкивай, мол. Дареному коню, как говорится…».

— Короче, пацаны! — возвестил хозяин хостела семидесятых. — Правила просты! Кровать одна, и она занята. Кто первый встал, того и тапки. На полу — два матраса. На них и спать будете. На кухне — холодос. Ежели жрать хотите, можете брать, что нужно. Только чур, не борзеть! Приносить хавку тоже можно. В ванной за собой бардак не устраивать. Сейшены дома не проводим. Тут бабулька старенькая одна живет, после инфаркта. Хотите погудеть — вэлком на улицу. Все понятно?

— Понятно… — кивнул «Бондарь». А потом простодушно спросил: — А сейшен — это что?

«Гирза» устало вздохнул.

— Я тебе потом объясню! — пообещал я Илюхе.

И обратился к хозяину:

— «Гирза», а магазин у вас где?

* * *

Жизнь у обитателя «хипповской» коммуналки на улице Герцена и впрямь была интересной.

«Гирза», настоящего имени которого я так и не узнал, хипповал уже довольно давно. Две комнаты в коммуналке ему достались от родителей. Паренек работал в котельной и вел преимущественно ночной образ жизни. Днем отсыпался, а вечером шел на какой-нибудь «сейшен» или, проще говоря, тусовку хиппи. Играл на гитаре, пел… В общем, делал все то, что любят делать адепты идеи мира, свободы и любви.

Чаще всего — в «Сайгон».

— Слушай, «Гирза»… — спросил я, чувствуя, как волнительно бьется сердце. — А «Сайгон»… работает сегодня?

— Ясен пень! — кивнул хозяин, когда мы сидели на кухне и завтракали. — А чего ему не работать-то? «Сайгон» всегда работает.

Настроение разбуженного «Гирзы» улучшилось. Теперь хозяин пребывал в прекрасном расположении духа. Возможно, потому что сгонял в ближайший продовольственный магазин и накупил хавки. А посему хозяин, уминавший уже пятый бутер с принесенной мною колбасой, был доволен визитерами.

Компанию нам с приятелями на кухне за завтраком составил и его другой гость — длинноволосый парень с гитарой.

— А там сегодня кто будет? — все так же волнуясь, продолжил я. — В «Сайгоне»?

— Если ты не про спекулянтов, то «Гребень» наверняка будет! — пожал плечами хозяин. — Он туда частенько ходит.

Я довольно откинулся на расшатанном стуле. Теперь я точно знал, где проведу сегодняшний вечер…

* * *

Тем же вечером мы с «Бондарем» и «Батей» сидели в «Сайгоне».

Том самом «Сайгоне».

Привел нас сюда парень, который бренчал на гитаре в комнате. Он, как я выяснил, был одним из тутошних завсегдатаев. «Гирза», поспав пару часиков, снова пошел на смену в котельнуюю.

Мои приятели, естественно, ни сном ни духом ведали, что это за место такое — «Сайгон», и почему меня сюда как магнитом тянуло. Поперлись туда со мной чисто за компанию. Ни Илюха, ни Егор даже не знали, кто такой «Гребенщиков». Просто сидели за столиком, рассматривая разношерстных посетителей кафе, и цедили «Маленький двойной» кофе по 28 копеек.

Я тоже себе взял кофе. А потом еще один. И еще.

И вовсе не потому, что любил этот напиток. Я как-то больше чай любил. Просто это же был тот самый кофе. Оттуда! «Маленький простой» за 14 копеек. «Маленький двойной» за 28. И «Большой двойной» за 22 копейки, в который вместо сахара добавляли сгущенку…

Спиртное я решил не пить. Хоть и «лавэ» на кармане было. Бабушка любовно всучила мне перед отъездом червонец, «чтобы не голодал». Просто как-то не хотелось. И так впечатлений была масса. А правильный «Батя» у нас и так был трезвенником-язвенником. При нем как-то и неудобно.

— Ну что? — раздался вдруг в микрофон чей-то голос.

Сосед по комнате пихнул меня в бок.

Я обернулся и увидел молодого парня в джинсовой куртке и с банданой на голове. Парень деловито настраивал гитару.

— Пару минут, и начнем! — бодро сказал Гребенщиков…

* * *

На этом сюрпризы не закончились.

В первый день после каникул, прямо с утра, взводный майор Курский удивил нас новостью.

— Суворовец Лобанов! — коротко сказал он, указывая на новенького. — С этого дня будет учиться вместе с вами.

Ребята, увидев «свежую кровь», с интересом уставились на новоприбывшего. А я — так с еще большим интересом. Потому что видел я его не впервые. Не далее, как неделю назад мы с этим черноволосым хмурым парнем чуть не сцепились в вагоне поезда, следующего по маршруту «Москва—Ленинград».

Так нежданно-негаданно продолжилось наше знакомство.

— Слышишь, Андрюх! — шепнул мне после отбоя «Бондарь», когда новенький уже отрубился, лежа на своей койке в углу. — А как он тут очутился-то? У меня чуть челюсть не упала, когда я его увидел!

— Вроде родня у него сюда переехала! — тоже шепнул я в ответ. — Взводный говорил, что…

И увидев, как зашевелилось одеяло на угловой кровати, свернул разговорчики.

— Спи давай, Илюх! Завтра нас опять гонять будут!

Казалось бы, совсем недавно я пропустил новогодние куранты, защищаясь во дворе от гопников вместе со своим другом Илюхой. Недавно сидел в «Сайгоне», слушая песни молодого «Гребня». Шлялся по новогоднему Ленинграду в компании «Бондаря» и «Бати», который теперь постигал азы военного дела в Ленинградском СВУ. Отпаивал рассолом похмельного Илюху «Бондаря», который таки умудрился впервые в жизни накидаться и потом целый день корил себя за алкогольную невоздержанность. Наш сосед по комнате, рядом с которым мы почивали на матрасах, все-таки налил «Бондарю» какого-то пойла.

А теперь — все, как всегда. Забор, казарма, столовая, классы… И, конечно же, плац, по которому я, кажется, прошагал за все время строевой сотню километров, старательно чеканя шаг.

Потекли дальше размеренные суворовские будни. С подъемом, учебой, строевой, самоподготовкой, нарядами, двойками, залетами, увалами и, конечно же, тайными свиданиями у забора…

И наконец настало время долгожданного увольнения.

— Привет, ребят! — раздался чей-то мелодичный голосок.

Я обернулся.

Ба! Знакомые все лица!

У входа в училище стояла наша юная коллега по игре в «города». Это с ней мы коротали длинный путь в плацкарте из Москвы в Ленинград. Почти как у Радищева. Только наоборот.

Маринка. Синеглазая и с косой толщиной в руку. Все в том же пальтишке, шапочке с помпоном и разноцветном вязаном шарфике. Стоит у парадного входа в училище, мерзнет, стучит одним каблучком о другой…

— Привет… Погоди! — я ошарашенно уставился на знакомую из поезда. «Бондарь» тоже, как ее увидел, глаза вытаращил. — А ты-то тут какими судьбами?

Маринка снова стрельнула глазками «в угол, на нос, на объект» и мило засмущалась.

В целом, можно было и не спрашивать. Ясно, какими «судьбами» испокон веков тусуются девчонки у дверей военных училищ. Парней своих ждут, томятся в ожидании.

Стало быть, и у Маринки тут кавалер имеется… Интересно, кто бы этот мог быть? Может, наш «старшак» Саня Раменский? Кажется, ему такая красавица очень даже была бы под стать.

— Как дела, ребята? — радушно спросила у нас с приятелем Маринка.

На мой вопрос о цели визита хитрая красавица так и не ответила. Сделала вид, что глуховата, и живенько сменила тему. Хитрюга.

— Как каникулы прошли?

— Быстро! — честно признался девушке прямолинейный Илюха «Бондарь». — Будто только вчера с сумками домой к себе чапали… А уже снова на учебу…

— Ну ничего… Зато в увольнение сегодня отпустили… Как в Ленинград-то съездили? — замерзшая Маринка потирала ручки в пушистых варежках и время от времени поглядывала на часы.

— Шикарно! — я аж зажмурился, вспоминая наше с приятелем путешествие в Северную столицу семидесятых. — По городу побродили… Коней Клодта посмотрели… Фотографий наделали! Илюха у нас мастерски фотографирует! Вот, проявит скоро…

О визите в «Сайгон», где я вживую увидел молодого Гребенщикова, я рассказывать не стал. Вряд ли Маринка вообще знает, кто это. Вот подрастет и уж тогда запоет про «город золотой». А пока эта песня, кажись, даже еще не вышла…

— Здорово! — восхитилась новая знакомая. — Илья, ты молодец, что фотографией увлекаешься! А я только на денек… К бабушке с дедушкой на юбилей свадьбы ездила. Только разок и успела по-быстрому пройтись по Невскому… Даже не заходила никуда. Пробежалась — и к бабушке, в Купчино. Такая дыра, вы себе даже не представляете… Андрей, а что это за кони… Кло… Кло… как его там?

— Клодта! — пояснил я. — Скульптор был такой — Клодт. Он этих коней и сделал. Ты их точно проходила, когда гуляла. Это у Аничкова дворца. Он так называется, потому что…

— Марин! — раздался чей-то резкий голос.

К нам, широко шагая, хмуро подошел еще один бывший попутчик.

— Марин! — бесцеремонно вмешался в разговор Лобанов, прерывая мой рассказ о достопримечательностях Ленинграда. — Пойдем! Нам пора! Кино через час начинается!

Я совершенно не удивился

Вот бука! Даже не поздоровался с девчонкой. А она чуть ноги не отморозила, ожидая его у входа!

— О! Привет, Кирилл! А я тебя и не заметила. Пора так пора! — весело тряхнула головкой в шапке необидчивая Маринка. — Ну ладно, пойдем! Пока, ребят!

И бывшая попутчица, одарив нас лучезарной улыбкой, двинулась вслед за своим вечно недовольным спутником.

Маринка с Кириллом зашагали к метро. Я краем глаза успел перехватить недовольный взгляд Лобанова. Новенький однокашник зыркал на меня, словно солдат на вошь. Будто в чем-то меня подозревал.

— Ого! — удивился приятель. — Так он, стало быть, стрельнул все-таки у нее телефончик? И на свиданку позвал? Ушлый пацанчик…

— Стало быть, так! — согласился я. И вынужденно признал: — А не таким уж и тюхой-матюхой оказался наш новенький! Я его недооценивал. В поезде-то все сидел, губы дул, пока мы с тобой Маринку чаем да конфетами угощали. Видать, догнал ее потом все-таки и телефончик стрельнул. Вовремя сообразил, что поезд уходит, и включил четвертую передачу.

— А я кое-что понял!

— Что ты понял, «Бондарь»? Чему равен синус двойного угла? — поддел я приятеля. Нагнулся, с удовольствием слепил снежок и запустил в него.

— Да какой нафиг синус двойного угла? Лобанов тебя ревнует к Маринке! — констатировал бесхитростный и прямолинейный Илюха, отскакивая в сторону. — Точняк ревнует! Да-да! Я еще в поезде заметил, как он на тебя зыркал! А сегодня снова…

— Да брось! Он, походу, на всех так зыркает! — пожал я плечами. — Просто он по жизни такой мрачный тип. Ладно, хорош булки мять. Увал-то не резиновый, да? Пойдем! Меня Настя уже тоже на «Пушкинской» ждет. Да и Лилечка твоя тебя дома заждалась…

И мы двинулись к метро «Бабушкинская», вслед за новоиспеченной парочкой.

* * *

Уже через пару недель после начала второй четверти я четко понял, что слово «зануда» по отношению к моему новому однокашнику даже близко не отражает всей действительности. Кирилл Лобанов, которого ребята во взводе сразу прозвали «Лбом», был занудой не в квадрате. И даже не в кубе. Он был занудой в шестьдесят четвертой степени.

А еще упертым, как баран. И несговорчивым.

Пацаны из нашего взвода в начале четверти решили малость схитрить, чтобы не учить «никому не нужные» скучные события и даты. Наплели нашему пожилому историку Льву Ефимовичу, что он нам задал учить то, что мы проходили еще до Нового Года. Чтобы не напрягать, так сказать, размякшие за время каникул мозги.

Я эту бодягу сразу не поддержал. Знал, что простенький с виду историк в помятом костюме и с потрепанным портфелем на самом деле не так уж и прост. И за тридцать лет работы в училище все эти штучки уже выучил наизусть. Такого опытного препода на мякине не проведешь.

А посему я так и сказал пацанам: «Идея ваша дрянь, парни. Никого не выдам, но если „параш“ нахватаете — останетесь без увалов». И на всякий случай выучил то, что нужно.

Но парни сделали по-своему.

— Как же так-то? — растерянно спросил на уроке Лев Ефимович, доставая платок и протирая лысину. — Ребята, я же точно помню… А может, и правда?

— Правда, правда, Лев Ефимович! — усердно закивал шебутной Тимошка Белкин. И лихо погнал свою легенду: — Шестнадцатый… Вы еще тогда говорили, что после каникул все равно новая информация плохо ложится в голову…

По лицу Льва Ефимовича пробежала тень сомнения.

— Когда это я такое говорил, Белкин? — спросил он, снова превращаясь в сурового препода.

— Так… это… до каникул еще… — пролепетал Тимошка, понимая, что ляпнул лишнего, и его корабль уже получил пробоину, несовместимую с жизнью.

— Так! — тщедушный историк хлопнул крошечной ладонью по столу. — Белкин… Который Тимур…

— Я! — резво вскочил второй близнец.

— Какой параграф задавали?

— Шестнадцатый!

— Ясно! Идем дальше по списку! Бондарев!

Илюха, само собой, подтвердил общую байку. Но Лев Ефимович не унимался.

— Васильев! Гаврилов! Горохов! Дементьев! — выкрикивал преподаватель.

А когда очередь дошла до новенького, случился облом.

— Лобанов! — гаркнул историк.

— Я! — поднялся новенький.

— Какой параграф задавали?

— Семнадцатый! — уставившись в доску отсутствующим взглядом, выдавил из себя «Лоб».

В классе воцарилась гробовая тишина. А потом кто-то едва слышно присвистнул.

Тимошка Белкин, повернувшись к Лобанову, одними губами произнес: «Падла…». Его брат Тимур тоже пробормотал какое-то ругательство. Остальные парни тоже дружно уставились на Лобанова взглядом, в котором ясно читалось все, что они о думают о новеньком.

— Что ж, — Лев Ефимович медленно защелкнул свой потрепанный портфель. — Белкин… который Тимофей. К доске!

И к обеду того же дня в журнале взвода красовались целых шесть двоек.

* * *

— Слышь, ты, валенок! — налетел на Лобанова Тимошка Белкин, когда мы пришли в комнату досуга. — Тебя кто просил свою правду-матку гнать?

— Ты баран, что ли, Лобанов? — поддержал Тимошку брат — Тимур. — Мы же договаривались!

— Я не слышал, о чем вы договаривались! — равнодушно ответил вечно хмурый «Лоб» и отвернулся. Сел за стол и молча начал расставлять фигуры на шахматной доске. Будто и не произошло ничего из ряда вон выходящего.

— Как это не слышал, «Лоб»? — насмешливо переспросил его Колян Антонов. — Мы ж тогда все вместе решили, что скажем про шестнадцатый!

— Я ничего не решал! — буркнул Лобанов, не глядя на ребят.

Откинул со лба черные, как смоль, волосы, и начал играть сам с собой в шахматы за столом. Весь вид новенького будто сигнализировал красноречиво: «Мне на всех вас, пацаны, просто фиолетово».

Как и тогда, в поезде, когда Илюха присел ненароком не на свою полку.

Пожалуй, все-таки надо до новоиспеченного московского суворовца донести политинформацию. Пока ребята не устроили линчевание. А то, глядишь, и «темная» ему скоро светит.

— Слушай, Лобанов! — вполне миролюбиво предложил я новенькому. — А давай-ка сыграем!

— Не хочу! — уперся рогом Лобанов.

— А я хочу, Лобанов! Очень хочу! — безапелляционно возразил я. — Так что придется!

Сел за доску напротив, не дожидаясь приглашения однокашника, и сделал первый ход.

Глава 15

Парни-суворовцы столпились вокруг, молчаливо наблюдая за нашим разговором.

Новенький закатил глаза к потолку. Его нахмуренная физиономия с крючковатым носом будто говорила: «Ну ты и достача, Рогозин! Прилип, будто банный лист! Прилип, и не отвяжешься».

— Ладно! — пожал Лобанов плечами.

Потер свой крючковатый шнобель и уставился на шахматную доску. А потом нехотя двинул фигуру.

— Ну… я так тогда пойду!

— А я так! — сделал я ответный ход.

— Ну… — задумался противник. — А если так?

— А я так тогда! — снова бодро дал я «ответочку».

Лобанов, увидев, куда я пошел, с сомнением поглядел на доску.

— Ты уверен, Рогозин? — насмешливо сказал он, сведя брови в одну линию. — Пошел? Ты играть-то вообще умеешь?

— Да так… — обтекаемо ответил я, гадая: выгорит моя идея или нет? — Маленько умею. Чуть лучше, чем в города. Пошел, пошел. Теперь ты иди…

— Ну спасибо! — довольно осклабился Лобанов, развалился на стуле и с ленцой, будто нехотя, взял с доски фигурку. А потом торжествующе показал ее мне: — Ты, Рогозин, мне только что ферзя подарил! Спасибо тебе за такой шикарный подгон!

— Да на здоровье! — добродушно сказал я, ничуть не удивившись. Купился таки парень! — Да забирай! Разве жалко какого-то там ферзя для хорошего человека? Мне для тебя, Лобанов, ничего не жалко. Даже мата…

— К-какого мата? — заикаясь, пробормотал оппонент. Довольная лыба потихоньку начала сползать с его лица.

— Ну, который в спортзале у нас лежит… — спокойно пояснил я, откидываясь на спинке расшатанного суворовскими спинами стула…

Новенький уставился на доску. А через секунду огорченно воскликнул, хлопнув себя по лбу:

— Блин! Я ж просто не заметил!

— А надо замечать! — пожал я плечами. — Все по честноку было! Парни видели.

Пацаны согласно закивали, радуясь моей победе. Новенького за его финт на уроке невзлюбили абсолютно все.

— По честноку! — подтвердил Колян. — Все видели!

— Видели, видели! — поспешил поддержать меня Миха. — Все честно было!

— Погоди! — обеспокоенно заерзал Лобанов, который, видимо, в своем воображении уже праздновал победу. — Ну будь человеком, Рогозин! Я ж не заметил просто. Дай я перехожу!

— Это с какой такой радости тебе такие привилегии, «Лоб»? — вмешался «Бондарь», который стоял у меня за спиной. — С чего ты вдруг должен перехаживать? Ты у нас что, особенный какой?

— С такой, — насупился Лобанов. — что я Рогозину разрешил ферзем переходить! Теперь моя очередь!

Ясно. Врубил свой любимый режим «зануда в шестьдесят четвертой».

— И что? — меня упертость противника по игре даже забавляла. — Мало ли что ты мне там «разрешил», Лобанов! Я ж не перехаживал! Мне и надо было, чтобы ты у меня ферзя взял!

Ребятня зашумела, поддерживая меня.

— По честноку все было! — напирал на новенького Илюха. — Продул, так продул! Наперед надо было думать, когда ходил!

— Ага! — вторил ему Колян. — Нечего выделываться! Андрюха у тебя честно партию выиграл! Имей мужество признать.

Поверженный Лобанов нахмурился и встал. Понял, что одному против толпы не попереть.

— Да пошли вы…

— Слышь ты, урод! — взвился Тимошка, который, кажется, больше всех был зол на новенького из-за того, что идея с параграфом на уроке у Льва Ефимовича не выгорела. — Сам пошел! Выделывается он тут! Скажи спасибо, что мы тебе не наваляли за то, что ты нас сдал!

— Чего-о? — подорвался обозленный Лобанов. — Сам уро-од! Ты обурел совсем, Белкин? Сюда иди! Я тебе сейчас кадык вырву!

Он так обозлился, что даже черные, как смоль, волосы, встали дыбом. И, не медля ни секунды, мой противник вскочил со своего места и кинулся на тщедушного Тимошку. Схватил обалдевшего суворовца за грудки и со всего размаху повалил спиной прямо на стол, где стояла доска с фигурами.

— Ай! — заверещал Тимошка, плюхнувшись спиной на доску. Кажись, ему в спину или еще пониже впился проигранный мною в шахматной партии ферзь. — Пусти, придурок! Ошалел? Да ты ненормальный!

Твою ж дивизию! Не хватало новых фингалов в начале второй четверти! Вон у «Бондаря» только-только после встречи с гопниками синяк наконец пожелтел.

Я мигом подскочил к разъяренному Лобанову, обхватил его сзади и не без усилия оторвал от испуганного Тимошки.

— Харэ! — заорал я. — Разошлись! Еще тяжких телесных тут не хватало!

Тимошка резво соскочил со стола и, прихрамывая и держась за мягкое место, поспешил к брату. А я тем временем вис сзади на вырывающемся разгневанном Лобанове.

Миха и Илюха, переглянувшись, быстро поспешили мне на помощь. Другие ребята тоже рванулись с места. Но помощь не потребовалась. Я сам привел в чувство оскорбленного суворовца.

— Хорош, хорош! — одернул я Лобанова, намертво сцепив руки в замок у него на поясе. И для пущей доходчивости тряхнул хорошенько.

Горе-шахматист побарахтался еще немного у меня в руках и затих.

— Все, пусти! Пусти, говорю! — буркнул он.

Я осторожно разомкнул руки, готовый в случае надобности снова нейтрализовать новенького. Но вроде не понадобилось. Лобанов молча отряхнулся, одернул на себе мундир, поправил ремень и подошел к окну и встал там столбом, скрестив руки.

— Значит, так! — веско сказал я, глядя на большие настенные часы в комнате досуга. — Кажись, пора все точки над «и» расставить. Сначала с тобой, Лобанов. Повернись к лесу задом, к ребятам передом.

— Че? — хмуро отозвался шахматный противник. — Че те надо опять, Рогозин?

— Повернись! — обрубил я его недовольный тон. — И сядь! Сядь говорю, поговорить надо! Да хорош губы дуть, Лобанов, ты не девка, убалтывать я тебя не буду!

Крючконосый Лобанов нехотя развернулся, немного пожевал губами, глядя на меня, а потом все же послушно сел, пинком пододвинув стул. Руки он так и продолжал держать скрещенными на груди, демонстрируя закрытую позу.

Тимошка тем временем стоял поодаль, немного морщась и стараясь не отходить от брата Тимура. Видать, хорошо ему ферзем пониже спины прилетело.

— Вот и ладушки! — благодушно кивнул я и продолжил: — Вот и хорошо! Значит, так, Лобанов!

— Кирилл меня зовут! — насупившись, уточнил новенький.

— Значит, так, Кирилл! — жестко продолжил я. — Я тебе не буду гнать бодягу про то, что ты у нас новенький и бла-бла-бла. Ты это и без меня знаешь. В друганы тебе тут никто не набивается. Но сдавать пацанов — последнее дело. Ты ж себе сам яму роешь.

— Разве? — усмехнулся Лобанов. — А ты-то че? Ты ж сам был против этой байды с параграфами! Я слышал!

— Ага! — торжествующе пискнул Тимошка. — Значит, все-таки слышал! А я говорил, парни, что он туфту нам гонит…

И снова спрятался за пацанов.

— Против! — подтвердил я, усаживаясь напротив оппонента и не обращая внимания на вопли близнеца Белкина. — Идея дрянь. Я и тогда это говорил, и сейчас скажу. Но пацанов я бы ни за что не сдал. И если бы меня Лев Ефимыч спросил, я бы сказал: «Шестнадцатый параграф!». И пофиг, кто что подумает.

Новенький снова пожевал губами, а потом вдруг воскликнул:

— А знаешь, Рогозин… Ты, наверное, думаешь, что покрыть кого-то — всегда дело благородное… так? А я вот один случай знаю…

— Уж лучше так, чем подставить «в крысу»! — опять не сдержался травмированный ферзем близнец Белкин. — Знаешь, как такие назы…

— Стоп, Тимоха! — я взмахом руки остановил близнеца. — До тебя очередь дойдет! Ну, Лобанов, рассказывай! Что за случай?

— У меня батя подполковником служит! — хмуро начал Лобанов. — Сейчас его в Подмосковье перевели. А раньше в Ленобласти служил.

— И чего?

— И того… Случай там был… мне один знакомый рассказывал, — неохотно продолжил новенький. — В части, где он служил, был один майор. Так он себе «стукачей» нанимал. Заставлял стучать.

— Интересное кино! — бесцеремонно вмешался в диалог Тимур Белкин. Он тоже точил зуб на новенького. — «Заставлял стучать»… Что-то ты темнишь, Лобанов! Как можно заставить стучать, если человек этого не хочет? Если согласился, значит, человек такой… с гнильцой. Других вариантов тут быть не может.

— Для тебя, дурака, может, и не может! — схамил новенький. — А в жизни всякое бывает. В общем, нашел тот майор какого-то лопуха деревенского. Вызвал его к себе и дал его же собственное письмо в руки. Мол, читай, что ты там бабке своей понаписал…

Ребятня затихла, слушая Лобанова.

А тот тем временем продолжал сквозь зубы, все так же скрестив руки на груди:

— Тот ничего не понял. Берет свое письмо и читает: «Здравствуй, дорогая бабуля! У меня все хорошо. Гоняют нас тут, правда, от зари до зари. Скоро будут учения… Встаем каждый день во столько-то… На днях бегали в полной выкладке…»

— И чего? — не понял я. — В чем тут цимес?

— В последствиях! — коротко ответил Лобанов. — Майор, в общем, как письмо дослушал, со стула подскочил, по кабинету забегал и говорит: «Ты, дурень, понимаешь, что ты наделал? Знаешь, что такое военная тайна? Да тебя за это… под трибунал! А вдруг по дороге это письмо к противнику попадет? А вдруг он разведает распорядок дня в нашей части? А вдруг узнает о том, как солдаты тренируются? Все, суши весла, приплыли. И сухарями запасись!».

— Во дает майор! — снова подал голос Тимошка. Даже на минуту, кажись, забыл о своих обидах. — «Противник узнает…», «под трибунал»… Стало быть, мне маме тогда не говорить, во сколько я в училище на обед в столовую иду? Вдруг это военная тайна… Дурь какая!

А Лобанов продолжал, не обращая внимания на Белкина:

— Тот, дурень деревенский, и купился мигом. Заплакал, зарыдал. Сидит, сопли на кулак наматывает. «Как мне, говорит, товарищ майор, жить-то теперь»?

— Ясно… — подытожил я. — В общем, майор этот ушлый парня вокруг пальца обвел и сделал предложение, от которого невозможно было отказаться.

Лобанов хмуро кивнул. А потом снова встал и подошел к подоконнику.

— А потом, когда все узнали, — еле слышно сказал он. — Того парня бить собрались. Среди ночи разбудили и молоток показали. «Бери, говорят, и стучи!». Тот все понял, в коридор ломанулся, но его уже держали. А через пару часов пацана уже в больничку везли. С мигалками.

— И что? — пискнул испуганный Тимошка. — Довезли?

— Довезли! — не поворачиваясь, буркнул Лобанов. — Только теперь у него одного глаза нет. И почки. И кушал он несколько месяцев через трубочку. В девятнадцать-то лет! А самое поганое знаете что? Что каждый в части знал, что его мочить собираются! И ни одна падла никому об этом не рассказала.

Я заметил, что Лобанов не просто так рассказывал об этом случае. Было там, кажется, что-то личное. Переживал он за того поломанного горе-информатора. Как переживают за близкого друга.

— Кабздец! — едва прошептал Тимур. — Взяли и глаз выбили… И почку повредили… И такое бывает?

— Еще и не то бывает! — ответил я вместо Лобанова и хлопнул ладонью по столу. — Ладно, Кирюх! Позиция твоя ясна. И в чем-то я с ней даже согласен. Но здесь никто никого метелить не хотел. Давай так: в друзья тебе никто не набивается. Но я, как вице-сержант, обязан следить, чтобы вы друг другу глотки не грызли. Иначе, чуть что, мне башку снесут. В первую очередь.

— И? — повернулся Лобанов.

— Тебе тут еще полтора года учиться. — резонно заметил я. — Нафига тебе с пацанами грызться? Режим отшельника-то выруби. Разговаривать хоть начни нормально, не сквозь зубы. Глядишь, ко второму курсу и друзей себе тут найдешь… А то так и будешь вечно «без пяти»…

Тут я вдруг вспомнил кличку новенького, которая прилипла к нему еще в Ленинградском СВУ.

Лобанов удивленно вскинул брови. А потом хмыкнул. Но, кажется, до него кое-что дошло.

А я не дожидаясь ответа от новенького, тем временем повернулся к Тимохе:

— А ты, Белкин, хорош всех подряд «уродами» называть. Сам нарвался. — ответил я.

И предупредил шебутного близнеца:

— В следующий раз я никого держать не буду. Снова ферзем в одно место получишь. Усек? И давай завязывай с дебильными идеями насчет параграфов. Ефимыч всех нас как облупленных знает! Зазубри лучше эти даты фиговы. И в увал пойдешь спокойно.

— Ладно… — пробурчал Тимоха. И не преминул добавить: — Эх, Андрюх…

— Да, да… — перебил я его. — Знаю. Правильный я какой-то. Все, хорош лясы точить. Пошли на ужин!

* * *

— Еще неделя!

— Что поделать…

— Еще целая неделя! — грустно повторила Настя.

У нас с ней была очередная тайная свиданка. Нам такие встречи, по правде говоря, нравились даже больше, чем встречи на КПП. Хоть и неудобно целоваться через прутья забора, ну и что? Зато свидетелей нет. Разве что Миха, который примостился чуть поодаль и тоже склонил голову в поцелуе со своей ненаглядной красавицей Верой… Но им явно не до нас.

Настя тем временем, потупив глаза, вздохнула:

— Я в воскресенье дома одна была… А тебя дежурить по роте поставили… Посадили бы хоть на КПП тебя… Там поговорить минутку можно…

Я положил свои ладони на крохотные Настины ручки в пушистых варежках, которыми она держалась за прутья забора.

— Настюш! А ты попробуй на это взглянуть по-другому! — предложил я своей ненаглядной и нежно-нежно чмокнул ее в нос.

Настя зажмурилась и заулыбалась от удовольствия. А я словил очередной приступ счастья и огромной нежности.

— По-другому — это как? — уточнила красавица.

Я прервался на очередной долгий поцелуй. А потом, когда наши губы наконец разъединились, сказал:

— Ну, знаешь, как говорят? Стакан либо наполовину пуст, либо наполовину полон. Еще не «целая неделя», а всего неделя… Так же легче, правда?

Настя улыбнулась и даже чуток повеселела.

— Кстати! — воскликнула вдруг красавица. — А ты знаешь новости про Деньку?

— Какие новости? — с живостью спросил я, с наслаждением ощущая тепло ее маленьких теплых ручек.

Надеюсь, не к зацеперам Денька пошел… А то получится, что зря я его жизненную историю переписывал. Нет, к счастью, больше никакого криминального авторитета по кличке «Фигурист», опирающегося на костыли. И не будет. Есть просто талантливый парень Деня Корольков.

— Сбылась мечта всей жизни моего мелкого! — улыбнулась Настя. — Съездил он таки на соревнования за границу… Папа его только позавчера в «Шереметьево» встретил… И не с пустыми руками вернулся. С медалью!

— Ого! — восхитился я. — Вот это новости!

Просто прекрасные новости!

Видать, не зря я тогда поговорил по душам с нахохлившимся фигуристом, который, узнав, что вместо него «за бугор» поедет другой парень, чуть полквартиры не разнес. Да и сестренка старшая, наверное, нашла к нему свой, женский, подход… Мозги у юного пионера встали на место.

— А это еще не все! — весело тряхнув головой, сказала моя красавица. — Помнишь, ты на Новый Год Деньке суворовские погоны подарил?

— А! — улыбнулся я, готовясь снова ее целовать. — Да, что-то такое припоминаю…

— Так вот! — торжествующе сказала Настя. — Денька нам с родителями за завтраком знаешь что сказал? В Суворовское, говорит, решил поступать! Твердо и четко! Вот!

— Ни ж фига себе! — изумился я. — С чего-то баня вдруг упала? Он же вроде фигуристом быть хотел…

— Ну… — ехидно улыбнулась Настя. — Фиг его знает… Времени еще много. Может, передумает. А может, когда-нибудь Суворовский бал на льду устроят? Представляешь, какой звездой там мой мелкий будет? К нему девчонки в очередь выстроятся!

— Представляю! — согласился я и уже снова потянулся к ее губам, как меня вдруг окликнули:

— Андрей!

Глава 16

Так… Походу, не дадут мне сегодня закончить свиданку, как полагается…

— Ладно, Андрюш! — Настя наскоро чмокнула меня, обдав ароматом духов, и чуток отступила назад. А потом с сожалением добавила: — До следующего воскресенья! Мне пора! А то тренер за опоздание по головке не погладит! Он у нас такой… Ему что мальчик, что девочка, что генеральный секретарь ЦК — глубоко фиолетово. Орет на всех одинаково.

— Пока… — я с сожалением выпустил из рук теплые пальчики в варежке.

Век бы их так держал и держал! И никогда не выпускал…

Подождав, пока стройная фигурка скроется из виду, я повернулся к бывшей попутчице.

— Привет, Марин! Какими судьбами? Навестить пришла?

— Ой! — Маринка кокетливо поправила за ушко выбившийся локон. — Я, кажется, не вовремя? Извини, Андрей…

А у моей бывшей попутчицы, которую я щедро угощал в поезде ирисками «Золотой ключик», оказывается, все неплохо складывается с нашим новеньким! Я, честно говоря, поначалу думал, что Маринка с ним сходит разочек в кино или кафе «Мороженое», да пошлет этого буку из Ленинграда куда подальше. Лично мне уже после пятиминутного разговора с этим занудой всегда хотелось смыться куда-нибудь. Только бы глаза мои его не видели.

Но не так-то просто смыться, когда живешь в казарме и заперт в четырех стенах. А посему мне изо дня в день приходилось наблюдать черноволосую угрюмую морду Лобанова. Ни мне, ни моим однокашникам сей факт радости не доставлял… Но что ж поделаешь! Как говорится, в семье не без Лобанова.

— Да все нормально, Мариш! — успокоил я кокетку. И по-быстрому пояснил: — На тренировку она торопится. Давай, не стесняйся! Чего хотела? Лобанова, что ль, тебе позвать?

У забора сегодня собралось парочки четыре, не меньше. Не только мы с Настей и Миха с Верой устроили свиданку. Вон и Димка Зубов, прилипший к своей Саше, чуть башкой между прутьев не застрял, пытаясь ее поцеловать. Даже не замечает парень, что шапка на снег упала и уши уже красные от мороза, точно помидоры.

Облюбовали это место юные парочки. И неудивительно. Нам, будущим офицерам, что снег, что зной, что дождик проливной… В любую погоду готовы выбежать навстречу любимым!

— Нет, нет! Звать Кирилла не надо!

— А чего так? — изумился я. — Почему не надо-то? Не просто ж так ты пришла на забор посмотреть!

Маринка нахмурилась, отодвинула рукав пальтишка и посмотрела на часы.

— Да не успею я с ним пообщаться! Некогда ждать… У меня репетитор по английскому языку через двадцать минут. Тут, рядышком живет. Там дама такая строгая… У нее не забалуешь! Еще строже нашего тренера. Если хоть на минуту опоздаю — тут же маме позвонит и нажалуется!

Что за жизнь у этих девчонок! Похоже, не слаще, чем у нас тут, в Суворовском. У одной репетитор, у другой тренер…

— Понимаю! — вежливо поддержал я беседу. — Десятый класс, скоро экзамены, все дела…

— Угу! — наморщила лобик Маринка. — И так в школе целыми днями мозги компостируют, а вечером еще и репетитор… Я вот чего хотела: ты можешь Кириллу передать кое-что?

И она вынула из сумочки небольшой сверток из бумаги.

— Не вопрос! — сказал я, беря посылку. — Ого! Легкая совсем! Не волнуйся, Марин! Передам все, что нужно, твоему Кириллу. Только учти: если криминал, тариф двойной!

Простодушная красавица захлопала невинными глазенками.

— Чего-о! Какой криминал, Андрей?

— Ладно, пошутил я! — рассмеялся я. — Не бери в голову, красавица. Все передам! Ладно, Марин, пока, я побежал!

Попутчица приветливо улыбнулась мне и, дуя на озябшие ручки, бодро зашагала вдоль забора — к любящему жаловаться на учеников репетитору по английскому. А я тем временем окликнул «Пи-пополам», пока его губы окончательно не были съедены его ненаглядной.

— Пошли, Мих! Ужин скоро! Макароны…

* * *

— То есть как это так, Рогозин? Что значит «случайно пересеклись»? Это с каких это пор ты с моей девушкой «случайно пересекаешься»?

— Да так это! — безразлично пожал я плечами, не реагируя на припадок. — Говорю тебе, Лобанов! Случайно пересеклись! У забора!

С Лобановым, кажись, очередной приступ ревности случился… Пустырничку бы дерябнуть этому Отелло!

Ревнивый однокашник пер на меня, как танк. Аж морда с крючковатым носом покраснела! А глаза от ярости чернотой налились. Будто два жука! И брови снова сошлись в линию. Совсем как тогда, в поезде…

— У какого такого забора? — наседал новенький, чуть не клюя меня своим крючковатым носом.

Мы только что вернулись в расположение после ужина. Я, как и просила меня Марина, поработал посыльным и доставил груз в целости и сохранности. Торжественно вручил посылку получателю и даже оплаты за доставку не потребовал.

Только вот реакция получателя была не то что бы очень…

Лобанов прямо таки вырвал у меня из рук бумажный сверток, который передала ему наша бывшая попутчица. Разорвал его, бросил обрывки коричневой бумаги на кровать и, даже не взглянув на подарок, налетел на меня. Будто ворон какой облезлый или недовольный клиент пункта выдачи, которому заказанный дешманский чехол на телефон пришел из Китая на десять минут дольше положенного.

— У обычного забора, Лобанов! — терпеливо объяснил я взвинченному однокашнику, нарочито поворачиваясь к нему спиной и роясь в тумбочке. — Которым училище наше огорожено. Училище — которое Суворовское. Где я учусь. И ты тоже? Так доступно?

Лобанов с подозрением уставился на меня — будто следак какой-нибудь. Его насупленный взгляд так и говорил: «Мутный ты какой-то, Рогозин… Что-то скрываешь?»

— То есть ты, Рогозин, решил погулять возле забора? — язвительно спросил он, откидывая со лба черные, как смоль, волосы. Сейчас он и впрямь походил на ворона. — Вот прямо так ни с того ни с сего? Мы ж сегодня и так часа два по плацу гуляли… А на улице мороз. Градусов двадцать пять. И ты погулять решил?

Я захлопнул дверцу тумбочки и повернулся к Лобанову.

— Да, Лобанов! — коротко ответил я. — Решил погулять. Прогулки на свежем воздухе благотворно влияют на мозг. Тебе бы тоже погулять не мешало.

И снова отвернулся.

Парни, слышавшие наш, разговор, усмехнулись.

— Вот зануда! — шепнул брату Тимошка Белкин, стоящий неподалеку, и дернул подбородком в сторону Белкина.

Однако в открытую конфронтацию с Лобановым близнец вступать побоялся. Видимо, воспоминание о проигранном мною ферзе, который воткнулся ему чуть ниже спины, было еще живо.

— А то! — тоже шепнул Тимур и опасливо покосился на новенького.

— Слышь!

Кто-то резко дернул меня за плечо.

Я повернулся и снова увидел разъяренную красную морду. Вот прицепился! Точно банный лист!

— Тебе чего от нее надо? — рявкнул Лобанов и схватил меня за плечи. Даже слюной обрызгал, паршивец. — Ты че за ней ходишь, а? Чужих девчонок любишь клеить? У тебя своя имеется!

Я схватил его за руки и резко отшвырнул.

— Э! Ты че? — заорал соперник, который повалился на ближайшую койку. — Совсем опупел, Рогозин?

И, резво вскочив на ноги, снова на меня бросился.

Вот же ревнивый упертый идиот!

Я опять отшвырнул Лобанова. Но на этот раз не стал миндальничать и заботиться о мягком приземлении поверженного противника. А посему пятая точка Лобанова шмякнулась прямо на пол.

— М-м-м… — застонал он, растянувшись на полу.

Похоже, без разъяснительной беседы тут никак не обойтись.

— Слушай, чувак! — веско сказал я, подойдя к противнику, лежащему на спине, и глядя прямо в налитые чернотой гневные глаза. — Я тебе десятый раз уже толкую: оказался у забора. Мимо этого забора проходила твоя ненаглядная. Жутко хотела тебя видеть. Но торопилась к репетитору. Вот и попросила меня тебе, любимому, передать вот этот сверток. Усек?

— Да свидание там было у Андрюхи! — пискнул Тимошка. Видимо, шило в одном месте так и не давало ему покоя.

В другой раз я бы сказал близнецу пару ласковых за чрезмерно длинный язык. Но сейчас Тимошкина болтливость сейчас сыграла мне даже на руку.

— Свидание? — живо переспросил Лобанов. — Какое такое свидание?

Он уже пришел в себя и поднялся на ноги. Лицо его чуток разгладилось.

— Свидание! — коротко подтвердил я, не вдаваясь, разумеется, в подробности. И посоветовал: — А ты бы, Лобанов, лучше сгонял в коридор, да позвонил и поблагодарил за презент. Ради тебя, дурака, она по морозу перлась… А ты мозг выносишь своей паранойей! Давай, заканчивай! А то со своей ревностью в «Кащенко» скоро уедешь! И помойку на своей кровати убери!

Новенький снова нахмурился. А потом, что-то буркнув себе под нос про «сам разберусь», молча собрал и выкинул клочки разорванной бумаги. А потом спрятал подаренные перчатки в тумбочку и вышел в коридор.

Парни, покрутив пальцами у виска, вернулись к своим прежним занятиям.

— М-да… — нарушил тишину Илюха «Бондарь». — На конкурсе зануд наш Лобанов точно занял бы второе место.

— А почему не первое? — снова подал голос неугомонный Тимошка.

— Потому что зануда! — пояснил я за приятеля.

Пацаны загоготали.

* * *

В следующее воскресенье меня таки ждал увал. Залетов я не нахватал. Да и двоек не было. А посему настроение у меня было просто замечательным. В отличие от Лобанова.

— Не грусти, Кирюх! — подбодрил его за завтраком один из близнецов — Тимур Белкин. — Ну чего ты вечно дуешься? Будто оса тебя укусила. Наряд по КПП — это ж самая козырная вещь! Ни полы драить, ни кастрюли носить не надо… Сидишь себе, красивый, девочкам глазки строишь, да в журнале отметки делаешь…

— То-то ты так и рвешься всегда туда, Белкин! — усмехнулся я. — Даже как-то два раза подряд сидел…

Лобанов, как обычно, что-то буркнул под нос, взял себе бутер с сыром и отвернулся.

А через час я уже скрылся за дверями училища, чтобы тут же нырнуть в женские объятия.

* * *

Увал мы с моей ненаглядной начали с приобщения к важнейшему из искусств — то бишь кино. Посидели на последнем ряду кинотеатра «Ударник», нежно держась за руки. Совсем по-пионерски. Точнее, по-комсомольски. Но так приятно!

Фильм оказался самый что ни на есть взрослый. «Экипаж».

— Ого! — изумилась Настенька, когда наступил момент всем известной сцены любви героев Филатова и Яковлевой. — И это в в кино показывают?

Даже смутилась чуток и зажмурилась. Правда, потом снова уставилась на экран.

— Как видишь! — пожал я плечами.

Еще бы! Именно ради этой сцены многие и ходили на «Экипаж» в семьдесят девятом. Как-никак, первая «клубничка» советского кино… Нам с Настей даже паспорта пришлось достать, чтобы суровая женщина-контролер в пенсне согласилась нас пропустить.

— Эх, молодежь! — покачала она головой, когда мы с Настей, довольные донельзя, разместились на последнем ряду.

Да уж, не везло в СССР жаждущим «клубнички». Ни тебе Интернета, ни торрентов… Видак в доме — редкость. Даже телек был не у всех. Так что потрудиться приходилось, чтобы добыть желаемое… вроде зачитанного до дыр «интересного» журнала. Ясен пень, что весть о том, что в кино показывают нечто «эдакое,» мигом разнеслась по Союзу, и народ на «Экипаж» валом повалил.

А после просмотра «клубнички» семидесятых мы с Настей двинули на каток, снова в парк Горького. Место это было для нас особенным. Как-никак, мы тут познакомились больше двух месяцев назад. В тот чудесный день, когда я всего на несколько секунд обогнал пыхтящего и спешащего к юной фигуристке «старшака» по фамилии Тополь…

— Хорошо-то как! Погода просто чудесная! Да, Андрей?

Настя, надев свои любимые коньки, или «вторые ноги», как она их называла, мастерски кружилась на катке в парке Горького. На коньках она и впрямь каталась мастерски. Будто эти «ноги» с лезвиями были ее родными.

Уютная свиданка тет-а-тет в квартире на Кутузовском у нас сегодня обломилась. К Насте домой нагрянули с ответным визитом родственники из Рязани. Те самые, которые «украли» у нас с ней целых три дня новогодних каникул. Да и Деньку засадили дома на все выходные — юный фигурист словил «парашу» за диктант. И теперь его на все выходные засадили дома учить великий и могучий.

А посему мы с моей ненаглядной сегодня весь день решили провести на улице. Тем более что московская погода позволяла. Солнышко светило яркое. И потеплело даже. Теперь хотя бы нос не сковывало, когда воздух вдыхаешь. Градусов пятнадцать всего.

Я осторожно катался, стараясь никого не задеть, и с великим наслаждением смотрел, как моя девушка ловко отрабатывает прыжки, изученные на неделе со строгим тренером. Смотрел и смотрел, млея от счастья…

— Здравствуйте, девушка! — раздалось вдруг, откуда не ждали.

Кажись, не я один залюбовался элементами фигурного катания в исполнении юной красавицы.

Так оно и есть.

Какой-то высокий мощный парень в синем свитере с оленями подрулил к Насте и, улыбаясь во все тридцать два, начал:

— Вы прекрасно катаетесь, девушка! А позвольте…

— Не позволю! — рубанул я, тоже мигом подлетая ближе и нарочито беря Настю за руку.

— Э… — парень, не ожидавший увидеть «охрану», замялся. А потом неожиданно миролюбиво сказал, подняв руки и улыбаясь во все тридцать два: — Все путем, ребята! Понял…

И поехал восвояси, спиной вперед. Решил, видать, все же покрасоваться перед девчонкой напоследок. Раз подкатить не получилось. Я с неприязнью поглядел вслед здоровяку. Нехорошая улыбка у него какая-то. Фальшивая.

— Лихо ты его! — рассмеялась Настя, поглаживая меня по щеке. И поймала ртом пару снежинок.

— Да это я еще не старался! — улыбнулся я, поправляя локон, выбившийся из-под ее беретика.

— А знаешь, Андрей… — Настя нежно прильнула к моей груди. — Я с каждым днем…

— Дурак, что ль? — раздался чей-то гневный крик. — Куда летишь?

Мы обернулись.

— Погоди! — попросил я, осторожно высвобождаясь из Настиных объятий. — Я сейчас.

Краем глаза я успел заметить, как парень в свитере с «оленями», остановившись, что-то неразборчиво тараторит. А перед его лицом ожесточенно машет руками какая девица с косичками. Ее-то как раз можно было слышать о-очень хорошо!

— Ты куда несешься, валенок? — орала она, ничуть не стесняясь катающихся рядом людей, которые уже посматривали в ее сторону. — Девку сбил! Глаза разуй!

Фальшивая улыбка на лице парня погасла. А потом он внезапно сплюнул, пробормотал какое-то ругательство и понесся дальше. Громогласная девица, огорченно махнув рукой, подъехала к своей подружке, съежившейся на льду…

Я мигом подъехал к ней.

— Марина! — изумился я, увидев старую знакомую.

Маринка вскинула на меня глаза, а потом снова зажмурилась и охнула от боли.

М-да… Приплыли.

Судя по искаженному гримасой боли ее личику, походы к репетитору недели на две минимум откладываются… А то и больше. Похоже, красавица всерьез себе ногу повредила, когда в нее на полном ходу влетел этот увалень в свитере. Решил придурок показать, как задом ездить умеет… А потом смылся, поняв, что запахло жареным…

— Где болит? — деловито спросил я, присаживаясь рядом.

Догонять паршивца в свитере я не стал. Ну его нахрен! Помочь человеку важнее.

Маринка сдавленно охнула и показала на щиколотку.

— А я тебе говорила! А я говорила! — завелась ее подружка, присаживаясь рядом. — Если в первый раз, то только вдоль бортика нужно кататься! Осторожнее быть, Марина, а ты вечно…

— Опять ты, Леля, со своими нравоучениями! — сурово перебила ее Маринка. — Хватит уже!

И снова охнула:

— Ой, больно-то как!

Я быстро расшнуровал конек и осторожно снял его с крохотной ножки своей попутчицы. Тридцать шестой размер, не больше… Я даже не стал спрашивать, где именно болит. Маринкина правая щиколотка, одетая в шерстяные колготки, опухала прямо на глазах.

Ну, все, накаталась.

Подошедшая Настя присела рядом с Маринкиной подружкой, Лелей, которая не решалась больше читать мораль. Просто укоризненно качала головой и цокала языком.

— Не расстраивайся! — подбодрила она бедную девчушку. А потом обратилась ко мне: — Слушай, Андрей… У папы в «Склифе» врач есть знакомый, друг детства. Жили раньше по соседству. Может, туда ее сразу?

— Отличная идея! — похвалил я девушку и тут же попросил: — Настюш, ты поймай такси тогда, ладно?

И, перекинув Маринкину ручку себе через плечо, начал осторожно транспортировать ее к выходу.

Таксист мигом остановился, увидев голосующую стройную длинноногую девчушку. Правда, малость помрачнел, когда мы завалились в машину все вчетвером: я, Настя, Леля и охающая от боли Маринка.

— Куда? — мрачно спросил таксист.

— В «Склиф!»

Машина тронулась.

Глава 17

В тот вечер нам с моей ненаглядной так и не удалось побыть наедине. Мы с Настей планировали, раз уж не получается устроить романтическую свиданку в квартире, просто прогуляться после катка по столице, которая уже готовилась к Олимпиаде-80. Погулять по Красной площади, поглазеть на Царь-пушку, побродить по московским улочкам, забрести в пирожковую, слопать там по паре пирожков с ливером, запивая все это дело обжигающим чаем из граненых стаканов…

А потом, согревшись, свернуть куда-нибудь в тихий московский переулочек со старыми двухэтажными домами и, скрывшись от посторонних глаз, заключить друг друга в объятия…

Но все пошло не так. А если быть точнее, то совсем не так. Не по плану. И добрую половину моего воскресного увольнения мы провели в совсем не увеселительном заведении.

— Чего сюда-то пришли? В ближайшую «травму» ехать вам с ней надо было! — коротко велела нам суровая тетенька из регистратуры, когда мы гурьбой ввалились в холл Института скорой помощи имени Склифосовского. В «Склиф», как его издавна называли в народе.

— Мы к Николаю Вадимовичу! — ничуть не смутившись, сказала Настя, подходя к регистратуре уверенной походкой.

Брови служащей регистратуры поползли вверх.

— Николай Вадимович занят! — сухо бросила она, с неприязнью глядя на нашу компанию. Равнодушно взглянула на нашу травмированную подружку и отвернулась.

— А мы его тут подождем! — все так же уверенно отчеканила моя девушка. И, погладив нежно меня по руке, шепнула: — Я уже позвонила с автомата папе. Нас примут, не сомневайся! Только не сразу, конечно. Вроде там какая-то операция…

А я и не сомневался. С такой девушкой, как моя Настя, нигде не пропадешь!

Я осторожно усадил болезную посетительницу катка на скамейку. Маринка снова охнула и осторожно пошевелила поврежденной ногой в шерстяном носке.

— Больно? — встревоженно спросила ее подружка Леля, присаживаясь рядом.

— Ага… Да уж не щекотно! — ответила Маринка, разглядывая конечность, которая на глазах еще больше отекала.

Ботинок мы надевать ей не стали — нога распухла моментально, и он просто бы на нее не налез.

— В травму ступайте, говорю! — повысила голос полная служащая, снова неохотно отрываясь от вязания. — Операция у Николая Вадимовича! Натащили тут грязи. Опять после Вас техничке полы мыть. Ходят тут, ходят… Поганой метлой не выгонишь!

Операция — дело важное. Но тетка — все равно зануда!

— Вам же девушка сказала! — вмешался я. — Нас ждет врач! И мы отсюда никуда не уйдем! Он, как освободится, к нам выйдет!

— Где ждет? — усмехнулась полная служащая и поковыряла в ухе спицей. А потом передразнила: — «Когда выйдет»! Чушь не мели! Ждет он ее, как же! Кто ты такая, чтобы тебя ждать?

И едва слышно что-то пробормотала про «этакого сорванца».

Настя моментально вскочила, уперла руки в боки и открыла рот. Пожалуй, сейчас она даст отпор этой вязальщице…

Я тоже напрягся.

— Мы никуда не уйдем! — отчеканил я, вставая и подходя вплотную к окошку. — Будем сидеть тут столько, сколько потребуется.

— Андрей! — окликнула меня со скамейки Маринка. — Да не надо тут сидеть. Вы идите с Настей… Я ж все понимаю.

И она красноречиво указала глазами на мою спутницу. Мол, понимаю, свиданка, все дела…

— Даже не вздумай! — за меня ответила Настя. Подошла к Маринке и обняла ее. — Все в порядке! Мы вас с Лелей тут одних ни за что не оставим! Будем сидеть, сколько потребуется!

Только часа через два, не раньше, в холл «Склифа», широко ступая вышел худощавый, лысоватый и высоченный мужик в очках — едва ли не на голову выше нашего Егора Папина по кличке «Батя».

— О! Настёк! — по-свойски он обратился к моей девушке. Снял очки и, моргая от яркого света, протер их о рукав белого халата. — Как ты выросла-то! С лета, почитай, тебя не видел! Папа звонил, сказал, что у тебя тут ЧП всесоюзного масштаба!

— Здравствуйте, дядя Коля… — тоже по-приятельски поздоровалась с ним Настя, как с давним знакомым. И указала на охающую и бледную Маринку. — У нас тут вот… проблема…

— Ух ты какая красивая проблема! — восхитился доктор, потирая руки и с интересом глядя на Маринку. — Юная и очаровательная… Тэк-с, тэк-с… Ну что ж, сейчас попрошу нашу сестричку привезти каталку…

* * *

В училище я влетел за минуту до конца увольнения. Еле-еле успел проводить Настю до ее дома на Кутузовском проспекте. Ну и, разумеется, без прощальных поцелуев у нас не обошлось. Так я забылся, что спохватился, когда уже надо было брать ноги в руки и лететь со скоростью метеора к ближайшей станции метро.

Маринку нам пришлось оставить в «Склифе». Оперативно сделанный рентгеновский снимок показал перелом со смещением. Так что моей бывшей попутчице еще недели три минимум придется куковать в больничке. Такой у нее получился первый опыт катания на коньках.

— А кто этот Николай Вадимович? — спросил я, стоя у Настиного подъезда и наслаждаясь последними минутами свидания. — И почему он тебя зовет «Настёк?»

Настя уткнулась личиком в мою шинель, а я, обняв ее, положил свой подбородок прямо на ее голову в милом беретике.

— Ревнуешь, что ли? — она рассмеялась, нежно обдав мою шею в шарфе своим теплым дыханием.

— А то! — я улыбнулся и прижал девушку крепче. — Мало ли! Вдруг тебе нравятся мужчины в белых халатах!

— Мне нравится мужчины только в черных шинелях! — Настя покрепче стиснула руки, обнимавшие меня за пояс. И пояснила: — Я же тебе говорила, Андрюш: дядя Коля с моим папой — друзья детства. В одном дворе жили, учились в параллельных классах. Потом дядя Коля в «Сеченовку» пошел, отучился и переехал куда-то… А через несколько лет они на встрече выпускников снова увиделись и стали семьями дружить. Я тогда еще мелкая была. Он к нам в гости частенько приходил. Так и звал нас дядя Коля с Денькой всегда — «Настёк», «Денёк». Сейчас тоже иногда заходит, но редко… Дел много в «Склифе».

Я глянул на часы и сожалением снял со своего пояса нежные ручки в варежках.

Опаздывать мне сегодня в училище никак было нельзя. На КПП дежурил всесоюзный чемпион по занудству. Этот ни за что не прикроет. А посему опоздание даже на минуту внеочередному наряду подобно.

— Ноль одна уже! — сухо сказал он, кидая взгляд на часы, висящие на стене, и беря у меня увольнительную.

— Да ни фига! — возмутился я. — Пятьдесят девять еще. Я каждый день часы сверяю! У меня все точно! Не нуди, Лобанов! Отметку ставь давай!

Сейчас, пока этот чудик занудный треплется, и впрямь «ноль одна» настанет! А это уже залетом попахивает! А мне залеты сейчас ни к чему!

Выручка пришла, откуда не ждали.

— Лобанов! — окликнул дежурного внезапно подошедший к КПП майор Курский.

— Товарищ майор! — Лобанов мигом вскочил и одернул на себе форму. — Суворовец Лобанов…

— Я знаю, что ты суворовец Лобанов! — взводный явно был чем-то недоволен. — Почему я от прапорщика, а не от дежурного по КПП узнаю, что машина с обмундированием приехала? Ты тут дежуришь или ушами хлопаешь? Тебе же было сказано: как только машина появится, сразу же звони!

Дежурный стушевался.

— Так это… Она же днем должна была…

— А приехала вечером! — прервал оправдания Лобанова взводный. — Извини, что тебя забыли спросить, когда следует приезжать. А сейчас чего глазами хлопаешь? Ставь отметки в увольнительных. Очередь уже собрал!

Сзади меня и впрямь уже собралась толпа суворовцев, боящихся опоздать из увольнения.

— Слышь, «Лоб»! — хмуро сказал Тимур Белкин, когда раздраженный майор Курский, ругаясь, пошел к себе. — Имей в виду: мы тебе финт с параграфом еще не забыли. Так что ставь давай «без одной минуты», если не хочешь узнать, что такое «темная»…

Лобанов кинул на близнеца свой фирменный презрительный взгляд и молча поставил нужную отметку в моей увольнительной. Очередь двинулась дальше. А я, довольный тем, что взводный нежданно-негаданно объявился на КПП так вовремя, почесал в расположение.

Однако уже вечером того же дня я понял, что урок, преподанный мной новенькому недавно, так и не был окончательно усвоен.

— Слышь, Рогозин! — Лобанов, точно гонщик, влетел в расположение. — Я сейчас Марине звонил!

— Поздравляю! — равнодушно ответил я, наводя порядок в тумбочке. — А я Джимми Картеру, в Штаты… И что?

Да куда же мои шпоры-то по алгебре подевались? Завтра же контрольная! Я их целую неделю готовил. Листочков десять, не меньше, исписал мелким бисерным почерком, чтобы побольше уместилось!

— Ты чего не сказал мне? — Лобанов, как и в прошлый раз, налетел на меня.

Однако, памятуя недавнюю аварийную посадку на пятую точку, хватать за форму меня новенький не решился.

— Что не сказал-то? — я усердно рылся в тетрадях, лежащих на полках.

Да где же моя писанина? Я, конечно, все, что мог, выучил. Но со шпорами оно как-то всегда спокойнее и надежнее.

— Что ты на катке Маринку мою видел! — заорал Лобанов, останавливаясь на безопасном расстоянии. — И что она в «Склифе» с переломом лежит! Мне мать ее только что сказала! Когда я Маринке домой звонил!

Глаза новенького снова потемнели от ярости и превратились в двух черных жуков. Даже черные, как смоль, волосы, казалось, почернели еще больше.

— Ну видел, и че? — так же равнодушно бросил я, разворачиваясь. — А про «Склиф» ты и сам сейчас узнал. Нафига тебе я сдался в качестве информатора? Все ж обошлось! Поправится твоя ненаглядная! Дело молодое, кости срастутся!

Илюха с Михой оторвались от своих книжек и журналов и на всякий случай подошли ближе.

— А что? — подал голос любопытный Тимошка. — Девчонка твоя… эта… как там ее… Марина… в больнице? Да?

— Не твое дело! — прошипел красный от злости Лобанов, поворачиваясь к близнецу. — Ты куда лезешь? Ты…

— А Белкин никуда и не лезет! — перебил его я.

Я и сам, бывает, поругивал Тимошку, когда он частенько выступал, когда не надо, и лез не в свое дело. Но сейчас счел нужным заступиться за однокашника перед разъяренным «Отелло».

— Лобанов! — обратился я к новенькому. — Ты слышал поговорку: «Больше двух говорят вслух»? Так вот, если ты орешь на всю казарму, стало бы, все слышащие — участники беседы. И любой может сказать, что хочет. И Белкин в том числе. Понял?

Лобанов покраснел от злости настолько, что практически сравнялся по цвету с огнетушителем, стоящим в углу.

— Следил за ней, да? — выкрикнул он, забывая о мерах предосторожности. Подлетел ко мне вплотную и заорал: — Ты ж знал, Рогозин! Знал, что меня в наряд по КПП поставили, и я сегодня «невыездной». Воспользовался этим «в крысу», да? Проследил за ней? На катке решил подъехать к чужой девчонке, пока я тут в четырех стенах торчу? Знаешь, кто ты…

— Знаю! Я — вице-сержант! — громко сказал я.

Вокруг нас уже сгрудились пацаны, с неприязнью смотревшие на Лобанова. Из-за него некоторые, спешащие в училище из увала, сегодня чуть не получили неприятную «ноль одну» в увольнительной. А посему особой симпатии к этому зануде никто не испытывал. Все присутствующие были на моей стороне.

— Я — вице-сержант! — повторил я громко и четко. — А ты, Лобанов, помимо того, что зануда, каких свет не видывал, так еще и параноик. На катке я был со своей девушкой. Я не султан, мне гарем не нужен. И Маринку твою я случайно встретил. Как и тогда, у забора. Ее валенок какой-то с ног сбил на катке, и она ногу сломала. Мы с моей девушкой ее в «Склиф» отвезли. И благодаря тому, что у моей Насти там знакомые имеются, Маринке твоей быстренько сделали все, что нужно.

— Случайно? Ха! Какая-то череда «случайностей»! — недоверчиво уставился на меня новенький.

— Случайно! — подтвердил я. И посоветовал: — А ты б, Лобанов, сейчас не пену от бешенства пускал, а следующий увал себе зарабатывал, чтобы свою болезную в «Склифе» навестить. А мне ты еще «спасибо» сказать должен. Ну? Где спасибо?

— Слушай, «Лоб»! — выступил вдруг Тимошка.

Лобанов повернулся к нему. А Тимошка бесстрашно вышел вперед и посмотрел параноику прямо в глаза. А паренек-то осмелел! Видать, надоело парню бесконечно бояться лобановских припадков.

— Ты б и впрямь Андрюхе нашему спасибо сказал! — простодушно сказал близнец Белкин. — Он то посылки от твоей любезной тебе носит, то теперь ее в больничку отвез со сломанной ногой… А ты, Лобанов, обурел.

— А то! — громко поддержал брата Тимур. — Ты, Лобанов, прямо не пацан, а какой-то генератор неприятностей. На ровном месте в «бутылку» лезешь. Достал ты уже всех. Тут, конечно, «темные» не любят делать. Но если кто-то очень борзый, то можно. В качестве крайней меры.

— Смотри, Лобанов! — закончил беседу Колян Антонов. — Мы мирные люди, но наш бронепоезд… Как бы тебе не усложнить себе жизнь в училище… Бойкот захотел?

Пацаны усмехнулись. А Лобанов, кинув на всех нас взгляд, полный ненависти, пулей вылетел в коридор.

— М-да! — подытожил Димка Зубов, садясь на тумбочку. — Непростой чувачок этот новенький…

— А по-моему, он на самом деле не такой уж и плохой, Кирюха этот! — неожиданно вступился за Лобанова Илюха «Бондарь». — Неглуп явно. И почти отличник. Вот с алгеброй тут на днях мне помог… И на уроках по делу говорит. Даже знает иногда больше наших преподов! Говорят, он там у себя в Ленинграде даже в городской олимпиаде по алгебре какое-то место занял! Пообтесать бы его хорошенько, парни… Вдруг выйдет толк? Уж во всяком случае он лучше того… Тополя…

— Пообтесать, говоришь?… — задумчиво переспросил я. — Ладно, папа Карло! Как говорят в Одессе, «будем посмотреть!». Там видно станет… Может, и сам пообтешется…

* * *

— О-ба-на! Не понял на! — воскликнул Тимошка через три дня. — Это как такое может быть?

Я, честно говоря, и сам не понимал. Да и остальные пацаны — тоже.

Сегодня объявили результаты контрольной по алгебре. Я получил свою заслуженную четверку и был очень доволен. В отличники по алгебре я никогда не стремился, а посему оценка меня вполне устраивала. Старательный Колян и вовсе получил «пятак». Близнецы Белкины тоже отстрелялись неплохо — получили по четверке. Хорошо написали контрольную и Миха с «Бондарем». Из нашей компании облажался только Димка Зубов. Решил одну задачу из трех, а посему больше, чем на «трояк», не смог рассчитывать.

А вот у Кирилла Лобанова, который легко щелкал олимпиадные задачки и вообще слыл во взводе местным Лобачевским, в журнале теперь красовался жирный «лебедь».

— Ни фига себе! — шепнул за обедом «Бондарь». — Я в шоке! Что это с Кирюхой? Он же такие задачки щелкал, как семечки. Для него их решить — плюнуть и растереть!

Я кинул взгляд на новенького, который сидел через стол от нас.

Лобанов сидел, угрюмо насупившись, и молча водил ложкой в тарелке, полной супа.

— Да и фиг с ним, с этим Лобановым! — равнодушно сказал Тимошка. — Было бы о ком переживать.

И неожиданно улыбнулся: — О, фрикаделька попалась! Класс!

* * *

В четверг мы писали сочинение по русскому языку.

Выглядела наша любимица Красовская все так же замечательно. История с нападением у метро «Бабушкинская» осталась в прошлом. Ирина Петровна окончательно выздоровела. Будто и не было никакого ранения. Осталась красавица такой же худенькой, только с лица ее исчезла болезненная бледность. Кожа порозовела и снова приобрела здоровый оттенок.

Выглядела выздоровевшая «Красотка» просто замечательно! Я то и дело замечал, как влюбленный в нее Колян делает вид, что смотрит в учебник, а сам будто невзначай бросает на учительницу нежный взгляд. Да и другие ребята нет-нет, да и поворачивали головы вслед, когда Красовская ходила по рядам…

На этот раз учительница остановилась у парты новенького. И с удивлением воскликнула:

— Суворовец Лобанов!

Кирилл нехотя встал.

— В чем дело, суворовец? — снова нарушил тишину ее звонкий голос.

Лобанов молчал, уставившись в парту невидящим взглядом.

— В чем дело, суворовец Антонов? — повторила Красовская и взяла с парты тетрадь. — Где сочинение?

Новенький все так же молчал. А потом нехотя пробормотал:

— Не могу ничего написать. Ничего в голову не приходит. Настроения нет.

Красовская удивленно подняла брови. А потом спокойно сказала:

— Суворовец! Даже если у Вас что-то случилось, это не повод отлынивать от учебы. Вы же будущий офицер, Лобанов! И в жизни Вас ожидают тяготы посложнее сочинения…

— Вам то откуда знать? — выпалил вдруг Лобанов. — Не женское это дело — рассуждать о тяготах военной жизни! Без те… без Вас разберусь!

«Красотка», не ожидавшая такого хамства, от изумления открыла рот, не зная, что сказать. Воцарилась мертвая тишина. Мы с ребятами молча переглядывались. Колян, весь белый от злости, повернулся к новенькому.

Я с тревогой посмотрел на приятеля. Весь его вид говорил о том, что он за оскорбление своей любимой готов был зубы пересчитать!

А Лобанов тем временем молча вырвал тетрадку из рук учительницы и вышел из класса, громко хлопнув дверью.

Глава 18

— Офигеть! Совсем наш новенький сбрендил! — выпалил Тимошка, усаживаясь на подоконник.

— А то! Опупел этот Лобанов, как пить дать! — поддержал его Тимур.

— Я думал, «Красотка» вообще заплачет… — хмуро заметил Димка Зубов. — А она молодцом, сдержалась! Не женщина — кремень!

Мы с пацанами сгрудились в коридоре на переменке, бурно обсуждая произошедшее.

После того, как суворовец Лобанов выпалил свою тираду на уроке и удалился, хлопнув дверью так, что кое-где с косяка осыпалась краска, Ирина Петровна несколько секунд просто молчала. Только удивленно хлопала глазами. А потом, сглотнув, глубоко вздохнула, посмотрела на большие настенные часы и как ни в чем не бывало сказала:

— Ребята, до конца урока пятнадцать минут! Поторапливайтесь.

И отойдя к окну, учительница стала молча смотреть на снежные витиеватые узоры.

В классе тем временем висело мертвое, тяжелое молчание.

Парни молча переглядывались, качая головами. Каждый из них наверняка уже придумал Лобанову парочку-другую нелестных характеристик. Из всех ребят осмелился нарушить молчание только Колян Антонов. Встав, влюбленный в «Красотку» суворовец откашлялся и мягко, успокаивающе сказал, с нескрываемой нежностью глядя на нее:

— Ирина Петровна! Да не обращайте Вы внимания на этого коз… на Лобанова! Дурак он!

— Суворовец! — неожиданно дрожащим голосом произнесла Красовская. — Вы написали сочинение?

— Н-нет… — пробормотал Колян, потупившись.

— Тогда садитесь и пишите! — лаконично приказала учительница, все так же глядя в окно невидящим взглядом.

Суровая «педагогиня» сразу дала понять юному Ромео, что говорить о случившемся не намерена, и в защитниках не нуждается.

— До конца урока десять минут! — строго отчеканила она. — Советую Вам, суворовец, не терять времени зря.

Колян, насупившись, что-то расстроенно буркнул себе под нос и сел.

Фиаско, братан…

А сразу после звонка «Красотка», не поворачиваясь, все так же коротко произнесла:

— Урок окончен!

Мальчишки, стараясь двигаться бесшумно и сочувственно переглядываясь, молча вышли в коридор. А я, проходя мимо «Красотки», заметил в отражении оконного стекла лицо расстроенной учительницы со слезами на глазах. Видел это и Колян. Он от злости был уже сам не свой и, походу, думал, кого из суворовцев выбрать в качестве секунданта для дуэли…

Перед самым выходом из класса парень замялся. Хотел, наверное, остаться наедине и повторно попытаться утешить свою любимую. Но я безоговорочно вытолкал Антонова в коридор.

— Пошли, Колян! — прервал я слабые попытки возразить. — Не время сейчас! Позже поговоришь!

«Надо бы понаблюдать за этим гавриком!» — озабоченно подумал я, идя в сопровождении приятелей на третий этаж. — «А то Лобанов, чего доброго, к выпуску из училища пары-тройки зубов недосчитается! Пожалуй, с безумно влюбленного станется. Не хватало Коляну еще из училища вылететь!».

На химии, которая у нас шла за уроком русского языка и литературы, Лобанов не появился.

— В буфете, наверное, этот козел прячется! — хмуро шепнул Колян, пока химик расставлял на столе свои колбочки. — Ну ничего, я его на обеде выловлю. Сыпану ему соли в чай. Для начала. Узнает, где собака порылась!

Лобанов теперь был для него врагом номер один.

— Притормози, Антонов! — коротко ответил я приятелю, тоже шепотом.

Кажись, солью в чай тут дело не закончится. Слишком велика была обида безумного влюбленного. Будь он не советским суворовцем, а дореволюционным бравым юнкером — точняк вызвал бы Лобанова, обидевшего его даму сердца, на дуэль.

Даже думать не хочу сейчас, чем бы все это дело закончилось. Наверняка гауптвахтой. Или еще чем похуже.

— Чего? — изумился однокашник. — С чего это вдруг я должен притормаживать? Да я его…

— Притормози, говорю, Колян, с вендеттой своей! — шепнул я чуть громче и строго посмотрел на приятеля. — А то проблем потом не оберешься! Не хватало нам поножовщины в училище!

Тут нашу беседу бесцеремонно прервали.

— Где суворовец Лобанов? — сухо поинтересовался химик Арсений Маркович.

— Не могу знать! — отрапортовал я, вставая. — Суворовец Лобанов отсутствует. Больше отсутствующих нет!

До конца дня никто не смел нарушить тишину на уроках. Даже шебутные братья Белкины — и те, казалось, были в шоке от случившегося. Напрочь забыли про плевки из ручек, про самодельные бомбочки и самолетики и смирно сидели, слушая химика.

Арсений Маркович, не привыкший к такому тихому поведению целого взвода пубертатных защитников Родины, пребывал в шоке. Надо же! За весь урок никто не выкрикнул ничего с места и ни разу не гоготнул!

Сам же «герой дня», пропустив обед, соизволил появиться только на строевой подготовке.

— Где ты был, Лобанов? — сухо спросил его я, когда он встал в строй на плацу. — Ты теперь на уроки по желанию ходишь? Или тебе особое расписание составили?

— В туалете я был! — буркнул новенький, не глядя на меня. И, отвернувшись, добавил: — Живот чего-то скрутило.

— У тебя бы лучше на уроке русского язык вовремя скрутило. Чтобы гадости не говорил! — тихо прошипел Колян, стоявший рядом. — Ничего, ничего…Вечно ты от нас по туалетам прятаться не будешь, Лобанов… Сколько веревочке ни виться…

Лобанов побледнел, но ничего не ответил.

А я тем временем подумал, что теперь точно буду за Коляном везде ходить неотступно. Как строгая мамка за шебутным шалопаем. Мало ли что ему в голову придет… А то получится, как в известном анекдоте про школьную задачку, где в бассейн нырнули десять человек, а вынырнули восемь…

Началась строевая подготовка. У нас в училище это называлось «тренировать коробку». Гоняли нас на ней — будь здоров. Сейчас, зимой, правда, было чуток полегче. Самую чуточку. А вот в сентябре-октябре — хоть вешайся. Строевая, строевая и еще раз строевая. Ноги потом гудели, и каждая из них, казалось, весила с три пудовых гири. Даже занятия нам безжалостно урезали в пользу занятий на плацу. Бывало, и по 4–5 часов в день мы «коробку» тренировали, перед парадом на Красной Площади…

— Раз-раз-раз, два-три! — бодро посчитывал прапорщик «Синичка», строго следя за каждым нашим шагом. И вдруг нахмурился, обращаясь к запнувшемуся новенькому: — Суворовец Лобанов! Под «раз» на плац опускается левая нога, под «два» — правая, под «три» — снова левая! Вы ходить разучились?

— Слышь, валенок! — снова подал голос Колян. — Ты какого рожна нам ритм сбиваешь? Тебя что, в твоем Ленинграде не научили, как надо строем ходить?

— А ему некогда было учиться, Колян! — не удержался Тимошка. — Он же только женщинам хамить умеет! Да, Лобанов?

Я шел первым, поэтому не видел лица новенького. Но даже не оборачиваясь, я почувствовал как Лобанов покраснел и напрягся. А взгляд его черных глаз-жуков будто в спину мне уперся.

— Да пошел ты! — прошипел Лобанов.

— Да я б пошел, да вижу, ты оттуда! — отбрил его Тимур. — Хорош на Тима гнать! Он дело говорит! А ты — заткнись, понял? Еще раз — и в глаз!

Обстановка во взводе явно накалялась.

* * *

К вечеру я узнал, где был Лобанов, нахамивший нашей «Красотке», пока мы с остальными пацанами мужественно продирались сквозь дебри неорганической химии. Просто припер его к стенке в туалете и заставил рассказать. Хмурый новенький помялся, помялся, да и раскололся.

Выскочив в коридор из кабинета, Лобанов, весь красный и взмыленный, выбежал на задний двор и устроился в уголочке рядом с мусоркой. Смолил там тихо-мирно сигарету за сигаретой. В потайном, как он думал, месте, где его никто не заметит.

Но новенький не знал, что «потайным» это место считалось только у совсем зеленых суворовцев, которые в училище жили без году неделя. Опытные офицеры-воспитатели эти нычки уже хорошо знали и в два счета могли сцапать с поличным любителей вещества, капля которого убивает лошадь. Почти все пацаны хорошо это помнили и за мусорку курить не бегали.

А посему Лобанов, затянувшийся уже третьей по счету сигаретой, был безжалостно пойман майором Курским, который тихо-мирно прогуливался во время «форточки» в расписании и решил заодно проверить «нычки».

— Суворовец! — окликнул его взводный, неожиданно подойдя сзади.

Лобанов, пойманный врасплох за бачком с картофельными очистками, замер. Даже сигарету не выкинул. Так и стоял, вылупившись на взводного, с красной мордой, бегающими глазками и дымящимся бычком в руке.

— Товарищ майор! Суворовец Лобанов! — пролепетал он наконец.

— Почему Вы не на уроке, суворовец Лобанов? — сухо поинтересовался майор Курский.

Лобанов молчал.

— Почему Вы сейчас не на уроке, я Вас спрашиваю? — повысил голос взводный. И даже прикрикнул: — Отвечайте!

Провинившийся молча сверлил взглядом свои ботинки, начищенные бархоткой. А потом ринулся к урне — выкинуть бычок.

— Стоять! — веско скомандовал майор, глядя на провинившегося. — Сюда!

Лобанов замер на месте, так и не выкинув окурок. А потом, вздохнув, покорно подошел к офицеру. Попал, так попал.

Курский внимательно посмотрел на него.

— Или Вы мне сейчас все рассказываете сами, или… — взводный сделал паузу, — вместе идем к преподавателю… Но тогда пеняйте на себя.

* * *

В расположение новенький вернулся с тремя нарядами вне очереди. А еще ему было велено подождать Ирину Петровну после уроков и принести искренние извинения.

А после ужина Лобанов снова куда-то запропастился. Не пришел ни в казарму, ни в комнату досуга.

— От нас щемится, гад… — зло констатировал Антонов, не найдя в расположении ни следа своего врага. Я заметил, что приятель так сильно сжал простой карандаш, который вертел в руках, что тот треснул.

— Скорее, от тебя, Колян! — уточнил Димка.

— Чего? — взвился Колян, держа в руках обломки карандаша.

— Того! — поддел его прямолинейный и бесхитростный Миха. — У тебя же с ним личные счеты… Вон уже и карандаш сломал.

Колян недовольно выругался и кинул точным броском обломки карандаша в мусорку.

— Что, пацаны? — Тимошка потер руки. — Тогда договорились? Будем общими усилиями «лечить» нашего новенького?

Пацаны согласно загалдели.

— Конечно, вылечим!

— А то! Еще и бесплатно! У нас же в СССР медицина бесплатная!

— И методы лечения очень доходчивые!

Пора вмешаться! Жареным уже не просто пахнет, а воняет, причем на все расположение!

— Короче, пацаны! — заорал я, чтобы перекричать гвалт других суворовцев. — Стоп, отмена!

Меня никто не слышал.

— Э! — орнул я еще громче. — Мужики! Мужики! Але, гараж! Че за галдеж?

Даже присвистнуть пришлось. И рукой по столу долбануть. Только после этого ребятня затихла и уставилась на меня.

— Это всех касается! — рявкнул я. — Хорош! Стоп! Никакого линчевания! Усекли? Темные — не темные… Чтобы ничего подобного! Антонов, особенно ты! Понял?

Колян поморщился, насупился и недовольно дернул подбородком. То ли понял, то ли не понял. Остальные пацаны-суворовцы в удивлении замолчали. А потом начали возмущаться.

— С чего это вдруг, Андрюх? — возмутился Тимошка Белкин. — Испокон веков так было! Учить таких гадов надо! Он с параграфом сначала всех подставил! Теперь вот Красовскую до слез довел! Этак он и вовсе стукачом во взводе у нас заделается… Сливать будет всех и прапору, и взводному. Кто курить бегает, кто в самоволку, кто на контрольных в шпоры подглядывает…

Дурной еще Тимошка. Пубертат у него в одном месте цветет буйным цветом. Не мыслит парень на перспективу. И последствий своих поступков пока еще не осознает. Что ж, оно и понятно. В шестнадцать-то лет…

— А то! Борзый он очень, Лобанов этот! — вторил брату второй близнец. — А борзота как раз так и лечится! Через синяки! Дождемся отбоя, накроем одеяльцем — а там дело техники! И пусть потом доказывает, кто его отделал…

И этот туда же. «Темная, темная». А вот что потом может быть, всем пофиг.

Я вдруг похолодел, вспомнив рассказ о случае в части, который нам недавно поведал сам Лобанов. Не хватало повтора этой истории у нас в училище!

— Да не будет он сливать! — сказал вдруг Илюха «Бондарь». — Не такой это человек…

— С чего это ты решил вдруг, Илюх? — нахмурился я.

Я заметил, что приятель уже во второй раз вступается за новенького. С чего бы это?

— Не знаю… — пожал плечами «Бондарь». — Ну… чувствую я людей, что ли… Вот и сейчас чувствую. Ну, резковат немного Лобанов. Это точно. К бабке не ходи. А еще сам по себе, нелюдимый. Этакий волк-одиночка. И упертый, как баран. Поэтому и идею вашу дебильную с параграфом не поддержал.

— Гнилой потому что! — завелся взводный выскочка — Тимошка Белкин.

— Да не гнилой он, пацаны… — упрямо продолжал гнуть свою линию Илюха. — Своеобразный просто. Андрюха вот тоже не поддержал вашу фигню с обманом историка. Просто Лобанов у нас в компании — человек новый. Поставить себя во взводе хотел… Только вот не с того начал…

— Как бы мы его за это в какую-нибудь позу не поставили, придурка этого! — мрачно заметил несогласный с Илюхой Тимур. — А ты, «Бондарь», хорош козла этого защищать!

— Короче! — подытожил я. — Какие там у Лобанова тараканы в башке, мне фиолетово. Плохой — не плохой — там видно будет! Но об идее с «темной», пацаны, забудьте. Я предупредил! Иначе, не ровен час, он в больничку отправится, а вы — на выход с вещами. Или вовсе в колонию, если тяжкие телесные будут. «Темная» — это вам не в сугробе друг дружку повалять. Мозги врубите. Если не хотите себе жизнь перечеркнуть — выкиньте этот бред из своих бошек!

* * *

Близнецы Белкины, судя по всему, все же пошевелили извилинами и согласились с тем, что идея надавать люлей однокашнику, а потом вылететь из училища или вовсе провести пару лет в колонии — так себе. Другие парни, поостыв, тоже отказались от линчевания виновного. Позыркали, позыркали на Лобанова недовольно, да и рукой махнули.

А посему и я чуть-чуть успокоился и выдохнул.

— И правда, пацаны! — сказал позже в умывальнике Димка Зубов, макая щетку в зубной порошок «Мятный». — Из-за этого новенького вылететь из училища как-то совсем не хочется.

— Ну, в общем, да… — вынужден был согласиться Тимошка, вытирая морду вафельным полотенцем. — Проблем потом будет… Греби — не разгребешь… Полгода в училище — псу под хвост. А еще…

Тут он резко умолк — Тимур пихнул его в бок, красноречиво показывая глазами на вошедшего в умывальник Лобанова. Тот молча поставил на раковину мыльницу и начал приводить себя в порядок. Будто не замечал никого вокруг. Парни, переглянувшись, забрали свои мыльно-рыльные и тоже молча вышли из умывальника.

Я, выходя вслед за ними, кинул тревожный взгляд на Антонова.

Колян, судя по тому, как он зло зыркал на новенького перед отбоем, явно что-то задумал.

* * *

Той ночью в училище я уснул не сразу. Решил на всякий случай проконтролировать, усвоил ли самый упрямый из озлобившихся на провинившегося суворовца мое внушение.

Задача была непростой. Спать после уроков в училище, самоподготовки, строевой и всех прочих событий сегодняшнего длинного дня хотелось жутко. Сознание путалось. Натруженные ноги после полировки плаца гудели. Мой организм зрелого мужика в теле молодого парня, отчаянно зевая, сигналил: «Андрюх, давай баиньки!».

Надавить бы сейчас «на массу», да поплющить харю… Прямо до самого подъема!

Но я специально не давал Морфею себя побороть. Сжимал и разжимал пальцы на руках и ногах, держал глаза открытыми. И почти ни на секунду не выпускал из поля зрения койку, на которой спал новенький. А еще периодически кидал взгляд на другую кровать, где в позе эмбриона съежился под одеялом Колян.

Где-то часу в третьем я решил, что хватит. «Темная» Лобанову вроде бы не светит. По меньшей мере, пока. Да и Коляна с кирпичом в руках у его кровати не видно. Вон как дрыхнет приятель! Без задних ног! Даже носа из-под одеяла не кажет!

Неужто замерз?

Хм… А вот это очень странно!

Сколько я его знаю, Колян не мерз никогда. Родители с детства парня приучили ко всяким закаливаниям. Отец у Антонова — и вовсе среди московских «моржей» был известен как чемпион всяческих видов «моржовских» соревнований. А посему Коляну — что плюс пять, что минус двадцать — одна фигня. Ему всегда было жарко. Даже на уличной зарядке он никогда не ежился. А в кровати так и вовсе спал почти всегда без одеяла. Ноги только прикрывал.

С чего это вдруг сегодня Колян себе палатку под одеялом решил устроить? Может, книжку какую интересную в нашей библиотеке взял и сейчас увлеченно читает ее с фонариком?

Надо бы проверить.

Я бесшумно встал с кровати и подобрался к койке приятеля.

Глава 19

— О-ба-на! Не понял на! — воскликнул я, заходя в умывальник. — С чего-то баня вдруг упала? Захожу руки помыть, а тут уже не сортир, оказывается, а ринг… Не помешал?

Я был не один.

Моему взгляду предстала следующая живописная картина. Колян Антонов, одетый в майку и труселя, усердно отрабатывал в умывальнике боксерские удары. Работал, сжав зубы, и глядя в одну точку. То «двоечку» пропишет воображаемому противнику, то хук слева… Неумело и очень забавно.

Тот самый Колян, которого я минуту назад наблюдал спящим под одеялом на своей койке.

Ну ни фига ж себе он Юлий Цезарь! Одновременно и в кровати спит, и в умывальнике боксирует… Я в способностях своего приятеля, конечно, не сомневался. Но чтобы такое…

Трудился Колян усердно. Тренер Вася по кличке «Молот», к которому я еще в восьмидесятых ходил в подпольную качалку, был бы им точно доволен. Несмотря на то, что в умывальнике было довольно прохладно, приятель весь взмок. Даже на майке вон расплылось мокрое пятно.

— А с каких это пор у нас спортзал в сортире, Антоныч? — вежливо поинтересовался я у друга. — И занятия по физподготовке нам, оказывается, на ночь перенесли?

Колян дернулся, обернулся и ошарашенно посмотрел на меня.

— Ты… ты как здесь? — растерянно заморгал приятель и откинул со лба прядь взмокших белобрысых волос.

— Да так… — уклончиво ответил я. — Променад себе решил на ночь глядя устроить… А тут ты…

Колян потупился.

Да уж. Маскировщик из него никакой. Товарищ перед тем, как отправиться на поединок фиг знает с кем, соорудил, конечно, под одеялом некое подобие скукожившейся в позе эмбриона суворовской тушки. И не будь я постарше и поопытнее, возможно, и повелся бы. Если не приглядываться внимательно — под одеялом один-в-один спящий кадет, умотавшийся после целого дня разнообразных занятий. Из ребят так точно никто ничего не заметил бы до подъема.

Но я-то был в училище уже по второму разу! Это я с виду только снова подросток безусый, а на самом-то деле — бывалый мент. И знал, что Колян никогда в жизни не будет спать, не раскинувшись вольготно. Он то и дело умудрялся распластаться на кровати звездочкой. Горячие парни не мерзнут. А порой «горячий» Колян и одеяло свое с подушкой ненароком во сне сбрасывал на соседа, за что потом поутру от него же периодически огребал.

В позе звездочки Антонов спал все два года, что мы с ним носили суворовскую форму. Сказалось, видать, детство, проведенное в семье советских любителей закаливания. А хмурый Димка Зубов, который спал с ним по соседству, однажды и вовсе сказал, что примотает Коляна изолентой к койке намертво, если тот снова швырнет во сне ему на лицо свое одеяло. Колян, помню, тогда жутко покраснел. Но что поделать? Таким уж он вырос.

Поначалу мы над приятелем только угорали. А вот когда однажды зимой на втором курсе где-то прорвало трубу, и мы в училище два дня сидели без отопления, Коляну можно было только позавидовать. Пока мы, отстукивая зубом, пытались хоть как-то согреться под одеялом, съежившись калачиком, товарищ невозмутимо валялся поверх него, закинув руки за голову.

— Хорошо-то как, пацаны! Свежо! — довольно сказал он, вздыхая и потягиваясь. — Здорово, когда не жарко. А то батареи так шпарили, что хоть яичницу жарь. У нас дома батя постоянно окна открытыми держит. В любую погоду!

— Заткнись, а? — стуча зубами, предложил соседу Димка и обратился ко всем нам: — Слушайте, пацаны… Может, башку в форточку высунуть, чтоб заболеть? Тогда, может, домой отпустят… А дома у нас тепло-о! Батареи шпарят — будь здоров!

— А я бы сейчас мороженки навернул, парни! — дул в свою дудку любитель свежего воздуха. И снова сладко потянулся. — Зимой мороженое — такой кайф, Димон!

Расстроенный Димка пульнул в Антонова подушкой.

* * *

— Колян! — покачал я головой. — Ну я ж тебе говорил: выкинь ты эту идиотскую идею из головы…

Я сразу просек, с чего вдруг у приятеля проснулся посередь ночи интерес к боевым искусствам.

Зуб точит на новенького наш Антонов. Все никак не может ему простить недавнее оскорбление своей возлюбленной — «Красотки». Готов поспорить, что в ближайшем увале он готовится поправить Лобанову хмурое личико. Потому и «двоечку» так усердно тренирует.

— Не вздумай! — коротко сказал я, на всякий случай прикрывая дверь умывальника и прислушиваясь, не идет ли кто. И предупредил: — Себе хуже сделаешь.

Колян открыл было рот, видимо, в намерении скормить мне какую-нибудь байку в духе: «Да я так просто…», но потом махнул рукой отвернулся.

— Все равно я его урою! — сказал он, стоя лицом к окну.

Совсем как тогда, когда он узнал о нападении гопников на его любимую учительницу.

М-да… Похоже, настроен приятель серьезно. Вон как кулаками махал, пока я не зашел неожиданно!

С Лобановым я, конечно, близко не был знаком. Но моя давняя чуйка опера безошибочно подсказывала, что лучше бы Антонову его не трогать. Выпишет люлей новенький нашему Коляну, как пить дать.

— Раньше за такое на дуэль вызывали, Андрюх! — глухо сказал Колян, повернувшись ко мне и сжав кулаки. Я заметил, как его озлобленное лицо покраснело, и на виске проступила пульсирующая вена. — А сейчас…

— А сейчас времена другие, Колян! — резко перебил я е го.

Я подошел к приятелю и встал рядом с ним.

— Ты пойми, — сменив тон на более дружелюбный, втолковывал я ему, как неразумному дитенку. — Ну разукрасишь ты ему морду, и что? Если сдаст он тебя — вытурят. Вот и все дела. И к тому же, сдается мне, Лобанов кулаками машет получше тебя. Еще не ясно, кто кого разукрасит. Так что не обессудь, если пары зубов недосчитаешься.

— Посмотрим! — мрачно заметил Колян. — Все равно! А вот раньше дуэли…

— Да и раньше дуэли не особо-то и поощрялись… — пожал я плечами. — Да и смысл в них какой? Вспомни Лермонтова. Из-за своего же скверного характера и пострадал. Прожил мужик в итоге всего двадцать семь лет. Даже тридцатник не справил. А мог бы кучу всего еще написать!

— Времена всегда одинаковые! — упрямо возразил Антонов. — А как же Пушкин? А его дуэль?

— А что Пушкин? — удивился я.

— Он вступился за честь своей женщины! — патетически воскликнул любитель бокса. — Я картину видел… «Последний выстрел» называется… Меня даже дрожь взяла. Вот какие раньше люди были! Ты читал Лермонтова? «Погиб поэт, невольник чести…»

Картину Волкова «Последний выстрел» я, разумеется, видел. Как, впрочем, и почти все. Раненый поэт, полулежащий на февральском снегу. Рядом с ним уже растекается лужица крови. Данзас-секундант, склонившийся в тревоге над своим лицейским другом… А чуть поодаль — безликая равнодушная фигура Дантеса…

Впечатляюще.

Но я был настроен скептически.

— Читал… — спокойно сказал я. — И дальше что? Лермонтов даже до тридцати не дожил. Сам на дуэли погиб. А Пушкин всего на десять лет дольше него прожил. Оставил жену молодую с четырьмя детьми. А еще я где-то читал, что долгов на нем была куча… И че? Хорошо, думаешь, вдове его, Наталье Николаевне поначалу было? Пока за Ланского замуж не вышла. Хорошо хоть император помог… Так че хорошего-то?

Однако мои речи не возымели действия на разъяренного приятеля.

— Знаешь, Андрюх! — Колян посмотрел на меня и так сжал кулаки, что костяшки побелели. — Ты у нас, конечно, скептик до мозга костей…

— Скорее, прагматик… — невозмутимо поправил я взбеленившегося Антонова. — И что?

— А то! — повысил голос приятель. — Что есть такие понятия, как «любовь», «честь»…

Ого! Какая драма!

— Ух ты! — воскликнул я с интересом, усаживаясь на подоконник. — Куда тебя понесло то, парень! То есть прагматики и скептики, по твоему мнению, не имеют никакого понятия о чести и любви? Так? То есть у меня вообще никаких моральных принципов не имеется, да? Ну, давай, продолжай, Колян!

Колян помолчал, а потом будто нехотя выдавил:

— Ну… я, в общем, не это хотел сказать…

— А сказал это! — рубанул я.

— Так что ж теперь? — товарищ снова повысил голос.

— Тс-с! — я зажал его рот ладонью. — Хорош орать, Колян! Всех в казарме перебудить, что ль, хочешь? Тогда темную тебе устроят, а не Лобанову.

— Так что ж теперь, Андрюх? — повторил приятель, переходя на разгневанный шепот. Тоже забрался на подоконник и, сидя рядом со мной, бесхитростно спросил: — И не вступаться за честь женщины?

— Женщине ты здоровый и свободный нужен! — счел я нужным снова воззвать к голосу разума. — Не этой, так другой… Или ты хочешь, чтобы она тебе в больницу передачки носила? Или на зону?

Колян хмыкнул и вздернул голыми плечами в майке.

— Да не нужен я ей вовсе! Что я, тупой, не понимаю? Куда мне до нее! Но обижать ее не дам! — и хлопнул меня по плечу. — А ты не переживай, Андрюх! Я так, легонько только подлечу гада этого…

Пожалуй, пора всерьез мозги прочистить безумному влюбленному, жаждущему мести.

— Слышь, ты, лекарь хренов! — я спрыгнул с подоконника и, встав перед приятелем, как следует тряханул его за плечи. — Как бы тебя потом лечить не пришлось! Я вам всем еще сегодня вечером втолковывал: не машите кулаками, где не надо! Даже Тимошка уже успокоился и сопит в обе ноздри, а ты кинжал точишь! У нас во дворе знаешь какой случай был?

— Ну? — нехотя спросил Колян.

— Баранки гну! — я уже был на него попросту зол.

Пора, пожалуй, рассказать ему кое-что для острастки. Пока дров не наломал.

— Слушай! — начал я. — Вышли у нас как-то на разборки во дворе одни такие умные. И повод-то был пустяковый! Якобы то ли Маша, то ли Даша с кем-то поцеловалась из них, а кого-то отшила. Пришли за гаражи, все как полагается. «Ты козел» — «Нет, ты козел! — Давай по разам! — Давай!». Поорали, попинали друг друга. А потом один другого так пихнул, что тот со всего размаху на землю спиной повалился. А оттуда арматурина торчала. Тот прямо шеей на нее и приземлился. Сечешь?

Приятель побледнел.

— И… и что?

— Ничего! — сказал я, потирая озябшие ладони. — Тапочки белые пошили пацану. В семнадцать лет. Один на кладбище поехал, другой на зону. А Маша-Даша и вовсе без парня осталась.

Я маленько лукавил, впрочем, не искажая сути.

История, которую я только что поведал приятелю, произошла не в моем дворе у станции метро «Юго-Западная». А где-то на севере Москвы, в Бибирево. Я тогда еще совсем молоденьким летехой был. Поехал на вызов. И на всю жизнь запомнил юное и бледное лицо незнакомого задержанного паренька, который, с силой толкнув своего оппонента на землю, одним махом перечеркнул всю свою жизнь.

Закончив историю, я решительно сказал:

— Спать пошли.

Однако Колян медлил.

— Ну? — поторопил я приятеля, остановившись уже у двери. — Пошли, чего стоишь? Или ты тут ночевать собрался?

Колян еще пару секунд разглядывал свои пальцы в шлепанцах, а потом спросил, просто и без обиняков:

— Андрюх… ты как думаешь? Если у меня с ней хоть один шанс? Что мне делать?

Я внимательно поглядел на товарища и задумался.

Будь на его месте кто-нибудь другой, я бы сто пудов сказал: «Да забудь ты эту Красовскую, Колян! Вон сколько девчонок кругом! Все пройдет, как с белых яблонь дым! На фига она тебе? Да и сто пудов у нее сейчас уже кто-то есть!».

У подростков же часто такое бывает. Пацаны по молоденьким училкам с ума частенько сходят, а девчонки — по мускулистым физрукам или кудрявым симпатичным историкам… Подрастут, «система чувств» настроится — и вот оно, уже нравятся юные ровесницы. Я и сам, признаться, еще будучи сопляком, как-то запал на одну прехорошенькую мамину знакомую.

Но это не случай Коляна. Он, походу, вообще однолюб. Если не «Красотка», то никто вовсе.

Я уже знал, что приятель попытается себя перебороть. И попытка эта обернется полным провалом. Его брак со Светкой долго не продлится. Потому что нельзя жить без любви. И в далеких пока еще нулевых у Коляна на стене так и будет висеть портрет миниатюрной девушки, похожей на юную Гурченко… Ей-то и отдал навечно белобрысый подросток свое сердце. Вместе с самолетиком, который пульнул случайно под ноги учительнице в третий день сентября семьдесят восьмого… И даже на встрече выпускников уже изрядно полысевший и пополневший приятель, справивший сорокет, будет смотреть только на свою ненаглядную «Красотку». И плевать ему было на то, сколько лет прошло…

«Красотка» же тоже успеет выйти замуж. И не раз. Вот только что-то у нее там не сложилось.

А может, и впрямь у Коляна есть шанс?

— Тебе… — сказал я товарищу, подумав, — просто подождать. Извини, друг, но если у тебя это все всерьез, я другого выхода не вижу. И не надо замену искать. А то у нашего забора вторая Кира нарисуется. И мне снова придется тебя к ней силком на разговор выталкивать. Подожди до выпуска. А там, глядишь, и выпьешь с Красовской «шампуня» на брудершафт…

Лицо приятеля разгладилось. Он, кажись, даже повеселел маленько. И кулаки разжал.

— Вот и ладушки! — подытожил я.

И хлопнул приятеля по плечу, подгоняя к двери:

— Пошли, пошли, Колян! А то я щас околею. Это ты у нас с детства в снегу вместо кроватки спал. А я не ты, в «моржи» не записывался. Того и гляди дуба дам.

* * *

— Ты чего такой дерганый, Андрей? — с любопытством спросила Настя, прильнув к моему плечу. — Расслабься. Денька с родителями только часа через два придут. Как раз и успеешь вернуться в училище до окончания увольнения. Они у меня люди понимающие. И к тебе хорошо относятся! А папа так и вовсе говорит, что ты… — тут девушка подняла вверх большой пальчик.

Мы с моей девушкой сидели на кухне квартиры ее родителей. Наконец-то сбылась наша мечта об уютной свиданочке наедине.

— Так, ничего… — задумчиво ответил я, нежно перебирая правой рукой одуряюще вкусно пахнущие волосы. — Устал просто за неделю.

Вроде бы все складывалось просто замечательно! Мы с Настей наконец остались вдвоем. Колян напрочь отказался от идеи дуэли с Лобановым. Зажил себе дальше тихо-мирно. Учился, ходил в наряды и в ус не дул. Принял, видать, к сведению мой совет «просто обождать». И он покорно ждал, время от времени бросая на свою учительницу нежные взгляды.

Лобанов по-прежнему был букой. Ни с кем особо на контакт не шел, но вроде и конфликтов у него особых ни с кем не было. Даже свой косяк на уроке русского вроде бы исправил. И «парашу» по алгебре. Решил у доски наскоро парочку олимпиадных задач и снова стал у препода любимчиком. Очень старался заработать увал. А получив увольнительную, новенький, разумеется, сразу полетел в «Склиф» — навестить свою Маринку, пострадавшую в результате падения на катке.

— Что ж, суворовец Лобанов, — благосклонно кивнула Красовская, когда новенький соизволил прийти на урок, — извинения за прошлый инцидент я уже приняла у вас тет-а-тет. Жду от Вас сочинение. А сейчас — милости прошу к доске!

Все было хорошо. Но меня не покидало странное ощущение. Будто что-то вот-вот должно было случиться. Оно то накатывало, то отступало… Но не собиралось меня покидать.

Так же, как и тогда, когда, оставив у бордюра недопитую бутылку пива, я ни с того ни с сего ломанулся с «Горбушки» домой к подвыпившему Илюхе «Бондарю». Буквально в последний момент я успел отобрать ключи у бухого товарища и уговорить его остаться дома, а не устраивать покатушки за рулем, имея в крови совершенно зашкаливающее количество промилле…

Так же, как и во дворе малознакомого дома, когда я сломя голову полетел на последний этаж «хрущобы», преодолев препятствие в виде не в меру любопытных соседок, и вовремя успел стащить с подоконника своего давнего неприятеля — старшекурсника Тополя…

А может, я просто себя накрутил? Неделька у нас в училище выдалась та еще. Еле-еле увал себе выцарапал. На самого тоненького. Вот и перенервничал.

Я откинулся на спинку дивана и закрыл глаза, пытаясь расслабиться. Настины нежные пальчики держали мою руку, а ее голова лежала у меня на плече.

И вдруг перед глазами, точно кадры из какого-то фильма, замелькали странные картинки…

Глава 20

Темный кинозал. Яркий прямоугольник большого экрана…

Незнакомые люди с огромными ведрами попкорна, которые, чавкая, с наслаждением его уплетают. Странно… Откуда попкорн в СССР семидесятых? И почему вместо старого доброго советского кино на экране показывают какую-то рекламную чушь?

А еще — рука, нежно держащая мою руку. Не Настина. Другая. Рука прехорошенькой следачки, которую я в далеком будущем позвал вечером на свидание. С чего это вдруг она мне снова привиделась?

Я повернул голову и увидел мужика, вальяжно развалившегося на сиденье. Челюсти его мерно двигались, жуя жвачку. Заботится парень о соблюдении кислотно-щелочного баланса. А в левой руке мобилу с «яблочком» держит, словно невзначай. Будто боится, что пропустит важнейший звонок на свой айфон от совета директоров Газпрома. На самом деле никто ему из Газпрома звонить, конечно, не станет. Понтуется мужик просто. И все равно, что за этот кирпич с «яблочком» потом три года кредит платить.

Девки-то ведутся! А это — самое главное!

То-то и оно… Не зря мужик раскованно и даже чуть небрежно правой рукой обнимает ярко накрашенную юную дурочку с шеллачными ноготками, которая смотрит во все глаза не на экран, а на него…

Да это ж старый знакомый! Из того самого памятного дня 2014-го! А девчонка, которая сейчас пожирает мужика своими глазками, даже не подозревает, что ее ждет совсем скоро…

Не успел я даже моргнуть, как картинка резко сменилась.

И вот уже передо мной — не теплый уютный кинозал с нагретыми местами для поцелуев, а чужой двор, через который я в тот вечер хотел срезать путь к метро…

— Пустите! — надрывно заорал чей-то голос.

Как и тогда…

— Да чего ты? — пробурчал другой голос, мужской. — Хорош ломаться!

И тут же грязно выругался трехэтажным матом.

Помню. Все помню.

— Пустите, говорю! — снова пискнул кто-то испуганно.

Девчонка. Та самая девчонка, которую трое незнакомых упырей пытались прикончить, чтобы замять случившееся.

Я почувствовал, как Настина ладошка, которую я держал в своей руке, напряглась. Усилием воли я попытался открыть глаза и вернуться в реальность. Туда, где мне снова семнадцать. А на дворе — 1979-й.

Но картинка мгновенно снова сменилась.

Этих уродов больше не было нигде видно. Не было и девчонки, которую я когда-то спас. Теперь моим глазам предстала худенькая фигурка парня в суворовской форме. Фигурка сосредоточенно куда-то топала по заснеженной улице. А потом завернула прямо в этот двор…

Я не видел ее лица. Видел только белобрысые волосы, чуть-чуть выбивающиеся сзади из-под шапки.

Паренек явно куда-то спешил. К кому-то.

— Андрей! — раздался откуда-то издалека знакомый и родной голос.

Усилием воли я разлепил веки.

Фигурка суворовца куда-то пропала. Вместе нее я увидел встревоженное лицо своей девушки.

— Все в порядке, Андрей? — озабоченно спросила она и коснулась губами моего лба. А потом, нахмурившись, спросила: — Сидел, сидел и вдруг раз — и вырубился! Ты не заболел ли часом? Температуры вроде нет. Хочешь, померяю?

— Нет, нет, не заболел, Настюш! — заверил я девушку. Обнял ее и твердо сказал: — Не нужно ничего мерять. Устал просто после наряда. Прости, но мне, пожалуй, надо бежать!

— Куда? — надула чуть подкрашенные губки красавица. — Андрей!

И кокетливо поправила локоны, которые наверняка не один час накручивала специально к моему приходу.

— Папа, кстати, тут магнитофон принес… — кокетливо стрельнув глазками, вкрадчиво сказала Настя. — Можем, если хочешь, музыку включить в комнате… И потанцевать…

Уф-ф-ф! Спрашиваешь! Да я бы с удовольствием! Подорвался бы сию секунду на реактивной тяге! Если бы не…

— Настюш! — усилием воли я высвободился из объятий девушки и мягко сказал: — Не сегодня. Надо бежать! Прямо сейчас!

— Да куда ты вдруг подорвался-то? — Настя насупилась, видя, что ее уговоры не действуют.

— Надо! — твердо сказал я. Хоть и уходить капец как не хотелось! — Я тебе потом все расскажу! Честное пионерское!

— Комсомольское… — нехотя пробурчала красавица, смирившись. — Мы уже комсомольцы. Забыл?

— Тем более! — сказал я и потянул Настю за руку в прихожую: — Ну что, проводишь? Или так и уйду, не попрощавшись?

— Погоди! — попросила девушка и, подойдя ближе, обняла меня. — Еще секундочку!

— Ну ладно! — благодушно согласился я, склоняясь над ее губами. — Но только секундочку…

* * *

Выйдя из подъезда дома на Кутузовском, я быстро почесал к метро.

Успеть, скорее успеть!

Я ни о чем не думал в этот момент. Просто безоговорочно и слепо доверял своему чутью. Чутью, которое, к слову, еще ни разу в моей жизни меня не подводило. Надо, значит, надо. Эх, такое бы чутье, да мне во время моего первого прихода в Суворовское!

Доверилась моей чуйке, кажется, и Настя. Хоть и надула снова губки, когда я внепланово закончил наше свидание. Ну ничего! Следующий увал я точно выпью до дна вместе с ней!

Я чувствовал, просто чувствовал, что мне снова позарез надо попасть в тот незнакомый двор. Туда, где в 2014-м, на холодной земле окончилась жизнь майора Рогозина, так и не получившего звездочки подполковника.

По дороге чуть не случился облом. Торопясь, я и забыл совсем, что станция, рядом с которой находился кинотеатр, где мы со следачкой Ритой провели чудесные два часа, сидя в обнимку, еще не открылась. Пришлось вылезать на холодную улицу раньше, спрашивать у прохожих дорогу и еще целых полчаса трястись в автобусе. Я был весь на иголках. Прилип лбом к холодному стеклу и думал только об одном: «А ну как не успею?».

Наконец лупоглазый «ЛиАз» с грохотом раскрыл двери, и я, весь взмыленный, вывалился из автобуса и на полных парах влетел в арку того самого дома, где когда-то оборвалась моя прежняя жизнь.

А двор-то сам на себя не похож! Все по-другому!

Стены — чуток обшарпанные. А вместо аккуратно оборудованной спортивной площадки с мягким покрытием, через которую спасенная мной тем вечером девчонка ломанулась к метро — какой-то заросший травой скверик с покосившейся лавочкой.

Вместо модных стеклопакетов — обычные окна с деревянными рамами. А вместо домофонов на дверях — написанное от руки объявление: «Тов. жильцы! В связи с аварией ведутся ремонтные работы. Отопление временно не работает». Ниже кто-то приписал: «И че нам теперь, мерзнуть?». А надпись, которая следовала ниже, и вовсе была непечатной.

Я огляделся. Так вот, оказывается, как выглядел этот двор в конце семидесятых…

А лавочка-то в скверике не пустовала! На ней сиротливо примостилась одинокая фигурка. Та самая фигурка в суворовской форме, которая явилась мне в видении, разрушившем мои планы на романтический вечер в компании любимой девушки…

Я спрятался за угол. Совсем как тогда, когда «пас» суворовца Тополя от самого КПП до дома. И чуть было не потерял его из виду, случайно отвлекшись. Решил пока не выдавать себя и понаблюдать.

На этот раз я старался быть повнимательнее и ни на секунду не терять из виду объект слежки. Не зря же я сюда летел со скоростью метеора, оставив дома расстроенную Настю совсем одну!

Интересное кино… Что же тут понадобилось моему приятелю Коляну Антонову? Жил он, насколько я помню, совсем в другой стороне. До квартиры в новостройке, которую когда-то получили его родители, отсюда чесать почти через весь город. Прямо и в понедельник направо. Что же наш «Антоныч» тут забыл? Сидит сиднем и двигать, судя по всему, никуда не собирается…

Может, девчонку какую ждет?

Да не, это вряд ли. Колян, судя по всему, после нашей беседы сделал единственно правильный для него выбор — походить в одиночках до самого окончания училища, а потом начать завоевывать сердце своей принцессы русского языка и литературы.

Тогда кого?

Я осторожно высунул голову из-за угла и пригляделся.

Озябший приятель поежился, встал, нарезал несколько кругов вокруг скамейки, побил одним ботинком о другой, чтобы согреться, попрыгал на месте и снова устроился на свой наблюдательный пост. Я заметил, что Колян несколько раз кинул взгляд на желтые квадратики окон, в которых горел свет. Потом приятель пару раз взглянул на часы, зло сплюнул, но никуда не пошел.

Вслед за Коляном я тоже с тревогой посмотрел на часы.

А время-то поджимает!

Ну, допустим, где-то полчаса или около того я еще смогу в сыщика поиграть. А вот потом уже надо шевелить булками! Влад Морозов из четвертого взвода, который сегодня дежурит на КПП, конечно, наш слоняра, и если что, всегда прикроет. Но только в случае, если я опоздаю минуты на две-три. А не на час… Я, помню, еще как-то в свой первый приход в Суворовское «прикрыл» «Бондаря,» опоздавшего на полчаса из увала… Потом мы с ним вдвоем во внеочередном наряде по кухне тусили.

Время шло. Колян мерз, стучал зубами, но не уходил. Я вслед за ним тоже почти что околел. Уже, стоя за углом, и на носках попрыгал в тщетных попытках согреться, и руки в перчатках растер так, что чуть дырка в шерсти не образовалась. Все равно мороз пробирал до костей. Но я не выдавал себя.

Наконец наступило время «Ч». Или сейчас врубать четвертую передачу и в училище двигать, или готовиться получать на орехи от взводного. И я решил: «Баста, карапузики!». Хорош играть в следака. Сейчас выйду из-за угла и за шкирку потяну приятеля в училище. Пора заканчивать воздушные февральские ванны!

Только-только я собрался демаскироваться, как подъездная дверь скрипнула. Колян подпрыгнул, точно пружинка, и соскочил с лавки.

Я сразу узнал хмурую фигуру, вышедшую из подъезда.

Наш новенький — Кирилл Лобанов. На удивление — вовсе даже не хмурый. Наверное, день, проведенный дома, и мамин борщ оказал на вечного буку положительное влияние, и парень чуток подобрел. Даже улыбался.

Колян, увидев его, оживился и мигом соскочил со скамейки.

Вот, стало быть, кого он тут так усердно поджидал!

Теперь все понятно. Не зря моя чуйка сработала. Ни разу она меня не подвела за всю жизнь. Махач, значит, у нас намечается. И судя, по всему, серьезный.

Приятель, оказывается, только прикинулся паинькой. Сделал вид, что забыл про свою месть Лобанову за оскорбление своей дамы сердца. Дождался ближайшего увала и проследил за новеньким. Так же, как и я когда-то за Тополем. Выяснил, где живет. Не решился, видать, поговорить днем. Или не успел моргнуть, как Лобанов уже скрылся в подъезде. Не будешь же по квартирам ходить, виновного разыскивать!

Вот и решил, видать, Колян назло бабушке «отморозить уши». Просидел на лавке сиднем все увольнение. Вот дурень-то! Вместо того, чтобы поразвлечься, выйдя за казарменные стены, на катке покататься, пирожков с ливером поесть или хотя бы просто дома поваляться на кровати, этот чудик устроил себе внеплановое дежурство по КПП у подъезда. Поработал консьержкой за бесплатно.

Да что ж он такой упертый-то? Даже сама «Красотка» уже обо всем забыла и живет себе дальше. И «четыре» за ответ у доски благосклонно поставила нашему новенькому… А этот все в свою дудку дует! Кажись, зря я ему в умывальнике ночью доклад о последствии дуэлей читал. Походу, мой рассказ о трудностях молодой вдовы Пушкина Натальи Николаевны его вовсе не впечатлил.

Что ж, если разборок Коляна с Лобановым не миновать, то придется вписываться. Авось и сумею их растащить, пока они друг другу фингалы не нарисовали…

Однако тут произошло кое-что неожиданное.

— Ки-и-рилл! — окликнули вдруг новенького.

Лобанов обернулся.

Вслед за ним из подъезда, улыбаясь, вышел незнакомый паренек лет двадцати.

Я воспользовался тем, что Колян на секунду отвлекся и, бесшумно скользнув, переместился за ближайшее к подъезду дерево. Так будет удобнее наблюдать.

Меня так никто и не увидел. Лобанов смотрел на вышедшего из подъезда паренька. А Колян, в свою очередь, не отрывал глаз от новенького.

— Чего тебе, Сань? — произнес Лобанов.

Он говорил совсем по-другому. Мягко, по-доброму. Не буркал, как обычно всем нам в училище. И смотрел на паренька с искренней теплотой и сочувствием.

А еще я заметил, что говорить незнакомому парню было явно трудно. Будто с челюстью у него что-то. И одет он был явно не для зимних прогулок… Криво застегнутая рубаха в клетку и синие рейтузы с пузырями на коленях. А на голых ногах — резиновые шлепки. Будто на минутку мусор парень выбежал выкинуть.

Только вот никакого ведра с отходам и постеленной газеткой в руках у него не наблюдалось.

— Ки-и-рилл! — повторил паренек и улыбнулся.

Будто ребенок, который не хотел, чтобы любимая мама уходила на работу.

Паренек подошел поближе к Лобанову и взял его за рукав шинели.

— Не уходи! — грустно попросил он.

Лобанов ласково улыбнулся.

— Саня! — суворовец аккуратно взял парня под локоток и направил обратно к двери, будто неразумного дошкольника. — Ты чего раздетый-то выбежал? Даже рубашку не застегнул! Простудишься! Давай, иди домой! Иди!

— Ки-и-рилл! — грустно сказал парень. — А ты еще при-идешь? Я буду ждать! Очень буду ждать! Буду считать, сколько дней останется!

И посмотрел на Лобанова, все так же улыбаясь. Улыбка у него была хорошая, светлая. Только вот странно было очень видеть двадцатилетнего парня, который вел себя, как пятилетка.

Меня внезапно пробрала дрожь. И вовсе не от сурового мороза. Просто я, кажется, начал догадываться, кем был тот парень из части, про которого нам недавно рассказывал новенький, хмуро повернувшись к окну.

Родственник нашего новенького. Скорее всего, старший брат. Такой же черноволосый. И нос такой же, крючковатый. Лицо только чуток пополнее, и ростом он пониже будет.

Да уж, нечего сказать. Не подфартило семье Лобановых. Не обо всем, видать, новенький нам поведал, когда рассказывал о самосуде над неким провинившимся солдатом. Там, походу, все оказалось гораздо хуже, чем сломанная челюсть.

Глядя на парня, я даже проникся сочувствием. И к самому Лобанову, и к его братцу. Такого, конечно, и врагу не пожелаешь… Теперь я, кажется, понял, почему наш новенький все время таким хмурым ходил. Немного у него поводов для веселья в жизни.

— Ха! А вот и дурачок! — раздался насмешливый, хриплый голос.

Кирилл мигом развернулся. Лицо его налилось кровью. Кулаки сжались. Совсем как тогда, когда он из-за ревности на меня кинулся.

Во двор, гогоча, ввалилась незнакомая компания ребят разбитного вида. Точь-в-точь гопники «Сивый» и «Лама», которые чуть батю моего недавно не обчистили. Только на вид чуток помладше. Четверо.

Компания была явно навеселе. Новогодние празднования у пацанов, судя по всему, еще не закончились.

— Эй, дурачок! — повторил все тот же голос, явно обращаясь к Сане.

Он принадлежал коренастому прыщавому парню с бутылкой в руках, в расстегнутом пальто и шапке, сдвинутой на затылок.

Кирилл не замечал ни меня, ни Коляна, который удивленно хлопал глазами, не зная, что делать. Он моментально загородил собой брата и попытался было запихать того в подъезд. Но Саня неожиданно начал сопротивляться. Уперся и не двигался с места. Как его не толкал Лобанов обратно, ничего не вышло.

— Привет! — весело махнул он рукой ребятам. И потянул брата за руку: — Кирилл, смотри! Это мои друзья!

Гопники загоготали.

— Слышали, мужики? — гоготнул второй из компании, сутулый и дрищеватый. — Мы его друзья! Ну тогда сюда иди, друг! Хочешь компотику? Нам для друзей ничего не жалко!

И он протянул Сане бутылку, на дне которой плескалась мутноватая жидкость.

— Садани компотику! — радушно предложил брату Кирилла дрищеватый. — Сразу веселее станет! Хороший компотик, плодово-ягодный!

Саня согласно кивнул и двинулся к компании. Те заржали еще больше.

— Пацаны! — подал голос третий, на вид — самый младший. — Ща бесплатный концерт будет! Мы ему когда в прошлый раз «компотика» налили, такой цирк ходячий начался! Он нам прямо тут танцевал вприсядку, а потом армейские песни пел… Все дворовые сбежались! Эх, жалко у меня кинокамеры нет… Дорогая штука. А так я бы заснял!

Кирилл побагровел еще больше.

— Домой иди, говорю, Саня! — рявкнул он, обращаясь к брату. — Замерзнешь! Не вздумай у них ничего брать!

Пацаны переглянулись.

— Слышь, Кирюх! — первый лениво обратился к Лобанову. — Да ладно тебе! Ну чего ты серьезный такой? Мы ж так, по доброте душевной. Угостить хотели парня.

— Я говорил вам: ему нельзя пить! Он на таблетках! — заорал Кирилл, снова сжимая кулаки и с ненавистью глядя на ухмыляющуюся компанию. — Уроды вы! Нелюди!

Гопники снова переглянулись. А потом ухмылка потихонечку стала сползать с их лиц.

ТЕЛЕГРАМ

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник

Бот для удобного поиска и скачивания книг

Книжный Бот

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

О психологии, саморазвитии и личностном росте

Саморазвитие

Детективы и триллеры, все новинки

Детективы

Фантастика и фэнтези, все новинки

Фантастика
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник