Глава 11

Выжимка из доклада на тему: «Проблемы борьбы с соседом»:

«Если на выбор перед гномом на одну чашу весов положить золотой слиток, на другую — мандат начальника, то у него неизбежно случится приступ шизофрении.

Но если на третью чашу положить связанного эльфа, которого можно безнаказанно пнуть, то это наверняка выведет гнома из строя…»

(материал взят на гоблинской конференции)

— Эй, гном, давно не виделись! — отсалютовали кружкой проходившему мимо, а сейчас опешившему от такого приветствия светлому.

Ностромо присмотрелся, но лица той парочки, радостно скалящиеся, он припомнить не мог. Да и остальные служивые с любопытством и доброжелательностью поглядывали на него, подвоха он никакого не ощущал. Ещё раз сглотнул — словно сухую жабу проглотил, махнул солдатам, мол, сейчас приду, кисло улыбнулся — слова при таком безводье — роскошь, и поспешил внутрь кабачка за чудесным живительным эликсиром под названием пиво.

Внутри было пусто, только напуганный кабатчик у окна нервно тёр кружку, а так ни слуг, ни жизнерадостного кухонного стука — все разбежались.

Повезло ему, что рядом солдаты, а то подобное заведение — один из первых объектов разграбления, ведь как идти ломать дворцы, не приняв для храбрости?

— Эй, хозяин, — просипел гном, продублировав обращение звучным шлепком по столу. Тот дёрнулся, как ужаленный, дико посмотрел на посетителя. — Две кружки, — показал два пальца, но тут вспомнил кое-что и судорожно полез по карманам. В куртке оказались, слава Дравину и богам штолен, монеты, и он расплылся в улыбке. — Не-е-е. Четыре.

Первые две он потребил сразу, у стойки: одну — залпом, вторую — за два глотка (уже можно было не спешить), а две остальные взял с собой на свежий воздух — любопытно ведь, откуда солдаты знают его. Может поделятся новостями, подскажут дорогу к Ремесленному кварталу.

В голове приятно зашумело, и Ностромо вспомнил, что хотел ещё есть, но… возвращаться было лень. Ничего, допьёт пиво, сходит за добавкой, и если не забудет, то точно закажет какого-нибудь мяса.

Солдат подвинулся на скамье и повёл рукой: садись, мол. Ностромо плюхнулся на задницу, присосался к кружке в затяжном глотке, потом оттёр рукавом пену со рта, и только тогда пытливо глянул на соседа по скамье.

— Знакомы?

— Почти, — ухмыльнулся белобрысый боец. Гном вежливо ждал продолжение. — Мы из отряда ВерТиссайи.

— А-а! — понятливо протянул гном и тоже разулыбался. Конечно же он помнил здоровяка — барона, но вот солдат — нет. Да это и не важно. — Ну и как он?

— Пьёт, — лаконично, но понятно ответил тот.

— А что так? — удивился Ностромо; представить, что вербарец может выпить было легко, но вот повод — а именно это подразумевало короткое слово, было как-то… непросто.

— Не в духе, — объяснил собеседник.

— М-да, — Ностромо поскрёб в бороде, — бывает, — видел он ВерТиссайю «не в духе» — то ещё зрелище, и это, если со стороны. А если «непосредственно» — то опасно для здоровья однозначно. — А вы?

Солдат вздохнул.

— Сидеть в казарме — тоска. Вот и собрались офицеры и сержанты, взяли ящик вина и пошли к командиру просить опускать людей в увольнение. А то ведь мы с момента возвращения из похода так и просиживали всё время на задницах в казарме, — и солдат приложился к кружке.

— А он?

— А что он, — рыгнул тот довольно. — Взял и разрешил. Он только с виду страшный и неприступный, а внутри — мужик! Только сказал, чтобы выходили по очереди, на короткое время — сутки запрещены, не меньше десятка, и не далее трёх кварталов.

— О как, — удивился Ностромо.

— Да, — согласился собеседник. — И как выяснилось, дракон его возьми, не зря, судя по тому, что происходит.

— Это точно, — глубокомысленно изрёк гном. — Бардак тут у вас в Агробаре полный.

— Короля убили, — не совсем в тему (или наоборот, по теме) грустно сообщил военный.

— Дела-а, — ошеломлённо протянул гном, приложился к кружке, но та ничем уже не могла порадовать. Встал. — Тебе взять? — собеседник согласно кивнул.

— И мне, — наконец подал голос третий, рыжий и весь веснушчатый бородач.

— Хорошо, — не чинясь согласился гном, и пошёл внутрь.

Так они и сидели какое-то время, за пивом сходили и белобрысый по имени Белон, парень из восточных баронст, и третий, так и откликавшийся на имя Рыжий. Этот был местный, столичный, отец его держал на вербарской стороне пекарню, но у него было два старших брата, поэтому там ему ничего не светило. Грустный и молчаливый он был по причине переживаний о судьбе королевства — душа у него, понимаешь, болела за Агробар. А так он ничего, весёлый, что и поспешил подтвердить серией уморительных историй своих похождений на ниве охмурения неприступной, но о-очень симпатичной соседской дочери. Дело приближалось к логическому финалу, и размягчённая вниманием и приличным обхождением, фигуристая Драна готова была пасть в объятья Рыжего… Да строгий отец того решил отправить непутёвого сына поучиться жизни… в армию. Вот такой добрый папаша. Или допёк таки младшенький? Ну а Драна, небось, уже вручила свои волшебные телеса первому встречному.

— Рыжий, так ты охмуритель авансом? — спросил молодой боец с перебитым носом и усами по верхней губе. Компания, кстати, за их столом существенно выросла — подтянулось ещё пятеро солдат. А стоило Рыжему, слегка растягивая слова, начать свою историю о несчастливой (в конечном итоге) любви к соседке, как все за столом тут же стали ухмыляться, и Ностромо сделал логичный вывод, что это звучит не в первый раз, что тема народом в принципе любима, и самый интересный вывод: в самом эпизоде возможны варианты — а вдруг, чем дракон не шутит, финал не столь печален, как было недавно озвучено. Либо пиво хорошее, либо легло оно на благодатную почву, но гном поймал себя на мысли, что начинает сопереживать в общем-то не нуждающемуся в этом рассказчику. — Может ты вообще до сих пор девственник? — озвучил неожиданный вывод солдат.

Толпа за столом так и грянула. Заподозрить Рыжего в таком было как минимум… смешно.

Тот и не подумал изображать обиду, просто пренебрежительно фыркнул, словно сомневаясь в умственной полноценности собеседника.

— В квартале от моего дома находился — он и сейчас там, верно, стоит, дай Единый ему здоровья, весёлый дом. А девчонки там были, — он причмокнул губами и восхищённо закатил глаза, — не чета обозным каракатицам, которых по темноте можно с барашком перепутать из-за запаха и шерсти. Но у невинной скотины есть несомненное преимущество: она не клянчит деньги, не ржёт, словно ошпаренный мерин, не ноет, как походный квартирмейстер и, самое главное, не разносит заразу, что регулярно, почище врага, косит наши ряды. Так что, — поднял вверх палец, — друзья, не стесняйтесь, пользуйте барашков и будет у вас счастье. Ибо несчастье — это постоянная женщина.

— Я так и не понял, — не унимался парень с перебитым носом, — до своей соседки ты на ком тренировался: на девицах или барашках? Или барашки — это и есть твои чудесные озорницы, которыми набит весёлый дом в квартале от дома твоего отца?

За столом возникла незапланированная тишина. Логику нудного юмориста сходу вот так никто не осилил, и теперь солдаты и гном, собравшиеся вокруг стола, ожидающе зыркали друг на друга: вроде смысл шутки уже дошёл, а выражать удовлетворение, то бишь, ржать (это по простому), вроде как и поздно, да и заставлять уже себя придётся это делать. Вот такой конфуз. А что тут смешного: сравнить девиц лёгкого поведения, просто зарабатывающих таким образом (как кузнец у наковальни) с грязными, уныло бредущими с обозом баранами — это кощунство. Во-первых, девушка, в надежде сорвать лишнюю монетку, помимо солёных словечек может дать и нечто доброе, оптимистичное, что воину — ну, ограничим это словом — «часто» рискующему жизнью, ой как не помешает. А во-вторых, незачем напоминать о таком тонком интимном вопросе грубой солдатне, как общение… ну, в общем, общение с кем-либо наедине.

— Ну, ты ваще, Вернер, — снисходительно и терпеливо начал Рыжий, когда тишину за столом заполнили шумные глотки, чавканье и довольные отрыжки. — Это таким закоренелым селюкам, как ты, домашняя скотина слаще женской груди, — оппонент бросил на него злой взгляд из-под бровей; градус выпитого уже сказывался. — Ты, поди, не знаешь, как выглядит хороший столичный весёлый дом, небось нафантазировал себе в лесу, что там та же дичь, только без перьев, шерсти и когтей… Хотя насчёт последнего не буду утверждать.

— Так зачем ты нам баранов подсовываешь? — возмутился тот. — Знаток нашёлся! Моя деревня действительно глухомань на Западном склоне Вьюжных гор, на границе с тёмными, а конкретнее — снежными троллями, покрупнее, чем товарищ вот его, — кивнул в сторону потихоньку задрёмывающего под людские голоса гнома. — А овцы у нас почитаются священными животными, потому как дают не только мясо и шкуру, но и заработок благодаря своей шерсти. И это не те страховища, что вам известны, а совсем… это совсем иные животные. У нас, у горцев, в отличие от просвещённых жителей центрального Агробара, даже грубое слово в сторону домашних животных, являющихся чуть не членами семей, считается неприличным, не то, что представить то, что ты тут… предлагаешь, тьфу ты, мерзость, — сплюнул с отвращением.

Как ни странно, из солдат никто не полез в разговор на чьей-либо стороне, мало того, некоторые стали отводить взгляд, вроде как смущаясь. А к чести Рыжего, стоит сказать, что он тоже не бросился доказывать недоказуемое и оправдывать не оправданное, а примирительно поднял руки.

— Обязуюсь провести с тобой познавательную экскурсию в место, где будут предлагать такое, от чего настоящий мужчина не сможет отказаться, — и подмигнул.

Нахохлившийся соперник несколько ударов сердца «удерживал лицо», а потом пошёл на попятную, усмехнулся и хлопнул по протянутой открытой ладони.

— Принимается.

— А я и не знал, что ты с Вьюжных, — с ноткой уважения обратился к Вернеру белобрысый Белон.

— Да, мы такие, — подбоченился тот, отчего картина геройского горца потеряла вид — всё-таки неприкрытое хвастовство — это не для приличного общества, для которого характерны тонкие намёки и лицемерие. Но что с них, горцев, взять — дети природы, как ни как.

Дальше Ностромо слушать не стал по причине естественной надобности, и конечно же, разговоры о том, кто откуда и уважают ли они друг друга были очень интересны, но менее важны, нежели поход «за угол».

Возвращался гном назад конечно же через внутренний зал, куда зашёл за парочкой кружек — чего зря ходить? И что интересно, только сейчас вернулась мысль поинтересоваться, как ему добираться до места ночёвки. Хотя бы у того же Рыжего, явно много знающего о любимом городе. Но как часто это бывает, приятное общение полностью отвлекло на себя внимание Ностромо, и коль скоро это «общение» происходит с чудесным напитком по имени «пиво», то оторваться было невероятно сложно… Дав себе установку обязательно первым делом выяснить свой маршрут, гном двинулся наружу.

А вот тут происходило какое-то нездоровое оживление. Солдаты все были на ногах, с нацепленной уже амуницией, оружием в руках, галдя, они обступили невысокого (в сравнении с гномом конечно выше), но крепкого мужчину, что грозно посверкивая на подчинённых глазами, только вздыхал, будто закипающий котёл, и молчал.

— Что происходит? — Ностромо дёрнул за рукав Рыжего, который снова будто набрал в рот воды, был мрачен и смотрел в другую сторону.

Тот лишь коротко указал подбородком.

Ностромо глянул… и обомлел. На небольшой площади, где совсем ещё недавно его собирались убивать, происходило невиданное, наверное, раннее никогда в Агробаре действие: карусель смерти в исполнении «конных» уруков. Тёмные наматывали широкие круги вокруг сбивающейся всё плотнее и плотнее испуганной толпы. В лицах людей уже не было азарта крови, желания подраться — заворожённые страшными ягирами, с низким рёвом проносящимися рядом и щёлкающими алчно зубами, и жестокими и отвратительными уруками, известными в основном для жителей столицы по слухам.

Тёмные резвились, изредка пуская стрелы, но так, не смертельно, а для пущего эффекта — раненый болезненно вскрикивал, окружающим казалось, что вот-вот и их уже начнут убивать, в итоге голосила вся толпа так, словно её, живую, пропускают через огромную мясорубку. А уруки ещё и подбадривают каркающими воинственными кличами.

— О чём спор? — спросил, лишь бы что-то сказать, Ностромо у застывшего изваянием солдата.

Тот будто очнулся, недоумённо глянул на гнома, в глазах наконец-то появилось понимание сказанного, и он безнадёжно махнул рукой.

— А… Наши пытаются пробить твердокожего дракона — сержанта, — вопрос во взгляде светлого всё равно не разрешился. — Ну, — Рыжий даже начал немного злиться на недогадливость гнома, — мы хотим выйти накостылять этим тёмным тварям, загнать их обратно в преисподнюю, где им самое место.

Возбуждённая речь пехотинца не впечатлила Ностромо. Он конечно же понимал чувство агробарца, но вместе с тем знал, что самоубийство — не лучший способ защитить свою землю. Но видя непробиваемую уверенность того, постеснялся напомнить собеседнику, что тёмные, особенно походные уруки — очень и очень опасны.

Задумавшись, плюхнулся на скамью, сделал длинный неторопливый глоток. Прислушался к перешедшим на повышенные тона солдатам, покосился в их сторону. Сержант ещё сопротивлялся, но видно было, что он уже согласен, хотя довольным от этого его было сложно назвать — ветеран, пил он умерено, поэтому реально оценивал шансы десятка, пусть и тяжёлых — в кирасах, шлемах с забралами, прикрытыми железом руками и ногами, с высокими квадратными щитами — пехотинцев против — Ностромо бросил оценивающий взгляд на площадь — до полусотни тёмных. Но нежелание прослыть трусом, попытаться хотя бы отогнать уруков от практически беззащитных бунтовщиков (ломать и убивать они мастера!) сделало своё дело. И хмель — как же без него, тоже сыграл немаловажную роль, а он, как известно, советчик коварный.

Наконец прозвучал командный рык, солдаты радостно загомонили, поправляя амуницию, проверяя прочность ремней, опуская забрала и выходя строиться.

Ностромо содрогнулся от увесистого хлопка по плечу. Это был скалящийся Рыжий. Сейчас он опять был возбуждён.

Человек настроения.

— Ну что, как там тебя? Жаль, не успели толком поговорить. Но ты посиди, мы скоро вернёмся и продолжим разговор — у меня ещё парочка весёлых историй, ты оценишь. А сейчас смотри, как могут веселиться воины Толстого Тиссайи и Милашки Грая, — он бахвальски поднял правый кулак в латной перчатке, подмигнул и торопливо двинул в сторону товарищей, забрасывая за спину щит, снимая с плеча тяжёлый арбалет.

Гном только покачал головой, глядя ему вслед. Он не обольщался насчёт участи подопечных вербарского барона, и было их искренне жаль — они были ему симпатичны хотя бы потому, что отнеслись нормально и угостили пивом. Но коль скоро изменить ничего нельзя, то посмотреть всё же стоило, чем это закончится. Он поудобней уселся, облокотившись локтями о стол, мимоходом подумав, что не мешало бы ещё пива заказать, да времени нет — скромный ощетинившийся десяток приближался к опасной черте. На всякий случай проверил, на месте ли метательные ножи, топор ли под рукой, в который раз пожалел об отсутствии шлема и хорошей кольчуги, ибо то, что на нём сейчас — так, дракону на один язык, и, принявшись за вторую кружку, сосредоточился на действе.

Вначале дела у солдат шли неплохо: несколько уруков в азарте либо демонстрируя перед соплеменниками удаль, удачно, вернее, неудачно для них самих вынеслись под копья, после чего одна пара урук — ягир была убита (потерявший всадника хищник набросился на щиты, и был нанизан на копья, но сила удара была такова, что худая шеренга пошатнулась и подалась на пару шагов назад), второго урука, непонятно, живого или нет, вынес его ягир, а третья пара вообще не пострадала: ягира зацепило по касательной мечом щитоносца, а тёмный легко увернулся от пики, при этом ловко запустил метательный топорик, который, впрочем, тоже не нанёс никакого ущерба. Ещё было несколько удачных выстрелов из арбалетов, которых у агробарцев оказалось двое (один — у Рыжего), сбивших ещё пару уруков и подранив одного ягира. И всё, везение закончилось.

Уруки разделились: одна часть погнала прочь людскую массу, вторая, до трёх десятков, устроили причудливую, подобную танцу круговерть вокруг ставших теперь спина к спине пехотинцев. Хорошая подвижность, пластика, резкость и гибкость смены направления, при этом неплохая меткость и похвальная скорострельность из луков. В течение нескольких минут были выбиты и выведены из строя два солдата, которых постарались определить внутрь круга, но вследствие этого действия пострадал ещё один, и теперь все схватились и спрятались за щиты, а сама группка утеряла манёвренность.

Ностромо напряженно следил за развитием событий, он и не заметил, как треснула в руках кружка, а осколки оцарапали ладонь. Плохи дела были у его знакомцев. Но ведь он и так об этом знал, легче, правда, от этого не было. Виной же являлась всего лишь глупость. Тем более, никакой реальной возможности выручить парней он не видел. И не виновен в этом девиз, принятый их компанией в этом путешествии: «Любая война — это не наша война», ибо в его нынешнем положении он действительно ничем не мог помочь агробарцам. Кроме как сочувствием — а это лицемерная монета.

Следующим этапом развлечения тёмные выбрали арканы, которые извлекла часть наездников. Сразу три петли легли «удачно». Одна выдернула пику, вторая стянула пехотинца со щитом, но только задрожала, стараясь вытащить несчастливца, как товарищ справа обрезал её. А вот ещё одному бойцу не повезло вообще: выпущенная почти горизонтально земле верёвка зацепила того… за голову, и резко выдернутый из строя солдат, придушенный, глухо хрипя в закрытом шлеме был проволочен пару десятков локтей, теряя по очереди щит, меч и гремя бьющими о брусчатку доспехами, его руки рефлекторно тянулись к петле. Можно было только надеяться, что умер он от сломанной шеи, так как в следующий удар сердца возле него остановился один из ягиров, резко двинул вниз мордой, придавил лапой… и в зубах у него остался обрывок ноги… А остальное тело поволокло дальше, разбрызгивая тёмной кровью. По следу тут же устремились ещё несколько едва удерживаемых уруками хищников.

Картина была отвратительная. Гном осознал себя стоящим на ногах с топором в руке и кинжалом в другой. Что-то срочно требовалось сделать, но что — мешала осознать вспыхнувшая ослепляющая ярость.

Стоп! Спокойно, — Ностромо сделал глубокий вдох, как учил Ройчи, и бросился в помещение к трактирщику.

— Где находятся казармы этого полка?! — рявкнул пританцовывая от нетерпения.

— Я… э… я… — заикаясь, пролепетал перепуганный трактирщик, приподнимаясь на носочках по стене за удерживающей за воротник тяжёлой лапой гнома — хорошо хоть светлый низок, а то бы и придушить мог.

— Это далеко? — пытаясь сдержать возбуждение, сурово вопросил Ностромо, отпуская человека и сбавляя тон.

— Н-е-ет, — замотал тот отрицательно головой, прижимая к побагровевшему подбородку так и не выпущенное из рук светлое полотенце — только кубок звенел по полу.

— Направление! — тот ткнул пальцем за спину Ностромо, то есть вглубь трактира, и гном, не задумываясь, ринулся туда.

Он вылетел из задних дверей трактира, из-под ног шуганулась в стороны домашняя живность: куры, утки. Хозяйственные постройки, гном втиснулся в небольшой проход, показавшийся ему в верном направлении, и спустя десяток шагов, оставив сзади сараи, упёрся в четырёхлоктевой забор. Бросил быстрый взгляд вдоль, и увидел навес для сена, возвышающийся над кромкой преграды. Проворно перебирая руками и ногами, он стал взбираться по пахнущему травами стогу и… съехал обратно, не удержавшись — уж очень крут был подъём. Зарычал от расстройства, ведь счёт времени шёл на биение сердца. Подхватил корявую на вид, но крепкую жердину и прислонил к сену. До верхушки она чуть не доставала, но это было не важно. Взобрался по ней, от сильного толчка ногой о конец жердь съехала вниз, а он буквально взлетел вверх, уцепился за стропило навеса и, не раздумывая, сиганул на пару локтей — к кромке забора, едва избежав встречи с торчащими периодически в ограде небольшими, но очень неприятным на вид остриями. Не удержав равновесие, кувыркнулся на другую сторону. Благо там были заросли кустарников, смягчившие падение, а то свернул бы голову и стал дохлым и глупым драконом, ни на что не способным. Но оцарапался изрядно, особенно щёки и лоб, глаза-то успел прикрыть рукой.

Зарычал — на этот раз взбадривая себя, встал на ноги и начал выбираться из этого царства переплетённых ветвей и листьев. Пару шагов дались очень тяжело, но когда он перебросил из-за спины топор, дело пошло быстрее. Вскоре он вывалился в фруктовый сад: вокруг возвышались стволы яблонь и груш, но и это всё было в страшном запустении, сухие ветви чередовались с живыми, земля была обильно усеяна плодами. За деревьями темнела громада дома, такого же серого и какого-то неуютного, но гнома это мало интересовало, он наконец-то ступил на твёрдую почву — тропинку, выложенную камнями, и помчался по ней, огибая дом. Показалось, что в одном из неприкрытых ставнями окне мелькнуло белое пятно лица, но тут же исчезло, но гном решил быть настороже, а то получить в спину неким сельскохозяйственным инвентарём — то ещё удовольствие.

Невысокий деревянный забор, калитка, и Ностромо выбежал в небольшой дворик. Справа находилось парадное крыльцо дома, слева опять же какие-то строения, а впереди массивная ограда, навскидку локтей этак пять — шесть, без лестницы которую гному нечего и думать преодолеть. Но тут он удовлетворённо кивнул — сливающийся с самой оградой эпизод с такими же квадратными чуть возвышающимися кирпичными опорами, но перечёркнутый брусом засова. Это точно были ворота, и Ностромо устремился к ним. Под ноги вдруг выметнулся небольшой визгливый комок рыжей шерсти. От неожиданности гном шарахнулся в сторону, но, опомнившись, не утруждая себя иными разбирательствами с несомненно храбрым, но глупым существом, прибегнул к уже не раз выручавшему его средству: рыкнул (назовём его устрашающим), и псина, истерически залаяв, будто от порыва ветра унеслась обратно и где-то в укромном уголке затаилась, обиженно подвывая. Так и разговаривать разучишься, — мимолётно подумал он. Рычи себе, и всё волшебным образом происходит как надо, незачем и язык ставить в разные неудобные положения.

В створе ворот, как водится, обнаружилась калитка, и спустя удар сердца гном выглядывал наружу. Широкая улица была пустынна, не считая протрусившей куда-то по своим делам и недовольно глянувшей на Ностромо дворняги. На другой стороне ничего похожего на забор воинской части он не обнаружил, слева один за другим до перекрёстка шли дома, справа тянулась такая же ограда, как и в этом дворе, может быть чуть более весомая и с львиными головами, мило скалящими пасти через равные промежутки. Возвышающиеся над оградой деревья и чуть в отдалении шпили и черепица крыши изящного, но большого дворца ясно говорили о том, что это — частное владение.

Делать нечего, нужно идти, он вышел, захлопнул калитку и, прикинув направление, потрусил к перекрёстку.

Гном почти добежал, когда слева из-за поворота выметнулась парочка конных… уруков. Вот же, дракон! Не везёт, так не везёт!

Они так и застыли: Ностромо, пригнувшись с топором в руке, и двое рассматривающих его тёмных: один помоложе, с луком и уже наложенной на тетиву стрелой, второй постарше, в одежде побогаче, в шлеме с развевающимся хвостом, ятаганом в опущенной руке, с лезвия которого, как мимоходом заметил гном, капало нечто тёмное.

Это конец, — подумал он. Не убежать — стрела в спину чересчур позорна. Что делать? Как что?! Он зарычал и бросился вперёд.

Старший урук осклабился, коснулся плеча младшего, привлекая внимание, что-то бросил ему коротко, после чего тот перебросил лук за спину, стрелу — в колчан, сорвал с пояса верёвку с петлёй на конце и примерил её на весу.

Нетерпеливо перебиравшие лапами ягиры, косясь алыми глазами на бегущую к ним лакомую добычу, взрыкнули и, отпущенные хозяйской рукой, резким прыжком сорвались вперёд, расходясь в стороны…

Ностромо ничего не успел предпринять против столь стремительного нападения. Вначале что-то сокрушительно ударило по голове, и кожаный колпак, используемый им в боевой обстановке, как подшлемник, лишь частично защитил башку. Потом оглушённого и ослепшего, но несущегося по инерции вперёд гнома охватило нечто гибкое, и после резкого рывка, от которого он окончательно потерял равновесие, затянуло подмышками и понесло по твёрдой, отдающей в теле болезненными ударами, брусчатке.

В голове били литавры, казалось, что она уже расколота, будто орех о камни, из горла нёсся сиплый хрип — остатки бравого рыка, но гном, сцепив зубы, так и не выпустивший из рук своего боевого товарища — топора, неловкими движениями пытался зацепить тянущую его верёвку. Тело постепенно приобретало ощущение отбивной, Ностромо, понимая, что, несмотря на всю крепость его, как представителя достаточно противоударной расы (конечно, гномы — не тролли, тем не менее), он вот-вот потеряет сознание, и в лучшем случае уже не очнётся, в неимоверном усилии на повороте, когда натяжение аркана чуть ослабло, левой свободной рукой ухватился за него, а правой, ладонь которой по топорищу скользнула к самому лезвию, замахнулся и…

Несколько кувырков, смачный удар, скорее всего о стену ближайшего дома, и тьма наконец-то поглотила сознание…

* * *

Чувствовала себя Оливия ниже среднего: как мешок мяса и костей, пропущенный через мясорубку и случайно уроненный с высокой кухонной стойки в помойную бадью. Сказать, что бывало и похуже, язык не повернулся бы. И это в то время, когда её место в… В общем, далеко от этого сущего бардака. А одно лишь упоминание о том драконе, сотворившем с ней такое в столь исторически ответственный момент, хотелось просто зашипеть и выпустить коготки…

Так, стоп, видимо эти, не совсем добрые мысли отразились на лице, ибо Каэлен, каким-то чудом (надо называть вещи своими именами) оказавшийся рядом с ней, вновь с опаской покосился.

Кстати о нём: это был в высшей степени милый… эльф. При этом он испытывал к ней, находящейся очень не в «форме» (о внешнем виде не стоит вообще говорить — его просто нет, как и нет времени для приведения себя в порядок хотя бы для поднятия настроения) нежные чувства. Но вёл и держал себя столь скромно, что Оливия в приступе желчности, случившемся от безысходности и непоправимости происходящего, собиралась (именно вслух!) обвинить его в девственности, что для эльфа было бы очень и очень обидно. Но, несмотря на репутацию юной стервы, подорванной амазонки и сумасшедшей аристократки, отстаивающей права женщин в постели, она умела быть благодарной (и если честно, всё сказанное выше — брехня уродливых завистниц). То есть сдержала порыв острого язычка, посчитав, что стоит сберечь его подвижность и страстность для профилактического стимулирующего поцелуя, в коем нуждался её… как бы назвать поточнее… помощник? Телохранитель? Случайный попутчик? Тайный воздыхатель? Неважно, главное, он не думал улепётывать от неё, такой страшной, такой грязной и, соответственно, не собирающейся поглаживать по голове и расточать умилительные улыбки, ибо «клыки» (о, дракон, как же хочется почистить зубы!) так и норовили ощериться (ну, это так, преувеличение).

Если бы не этот милашка, а разумом она понимала, что новый знакомец наверняка на порядок старше её, было бы ей туго. Тем не менее, она не могла удержаться от покровительственного поведения и тона. Слава Единому, он воспринял это спокойно, и даже — судя по мимолётным улыбкам — с юмором. О том, что усмешки могли быть направлены в её сторону, например, замарашливого вида либо унизительного бдения у ночного горшка с лицом мужского пола по соседству за чрезвычайно тонкой ширмой, Оливия предпочитала не думать, иначе её сознание, как ни крути, юное и не вполне готовое к кровавым вывертам этого вечера, могло окончательно сорваться в депрессию, истерику или чего похуже — самоубийству при попытке прибить какого-нибудь дракона. То есть, расстройств и так хватало, чтобы ещё напрягаться глупым смехом в свой адрес.

Вот, пожалуйста, первая причина для неудовольствия: когда она разделась, чтобы переодеться в нормальный походный наряд, Каэлен даже не попытался не то что случайно погладить, но и прикоснуться невзначай! А она уж так старалась, аж голова закружилась, что пришлось действительно приникнуть к крепкой груди, в которой подозрительно суматошно частило сердце. Вторая причина: наряд наделся очень легко, что говорило о том, что она чересчур похудела, и это уже ни шло ни в какие ворота — мужчины, даже те, которым нравятся худенькие женщины, всё равно нуждаются в сладком кусочке мяса женского организма, а если его нет, и подержаться можно, извините, только за поперечины лестницы, то и остаёшься тогда разве что вешалкой для одежды — хоть женской, хоть мужской.

Опираясь о заботливо подставленную руку, Оливия, после быстрых сборов, направилась к выходу. Голова по-прежнему кружилась, но вот причины на этот раз оказалось две — она сама постаралась. К усталости и общему недомоганию организма добавилось и лёгкое опьянение от вина. Но что такое для настоящей амазонки бутылочка сухого рейнского? Тьфу — на две потяжелевшие ресницы. Ну и что, что сутки до этого ничего не ела, кроме лёгких бульончиков, тут же возвращавшихся туда, где им место — в помойную бадейку. Зато глазки блестят, а сама готова к свершению подвигов, сворачиванию гор и голов — в общем, несите меня, сейчас вам всем поплохеет от жалости!

Как-то вдруг отступили в сторону переживания о будущем, сожалеющие мысли о Лидии, которую она как-то подвела (сил нет припоминать), ужасы окружающего. В сознание периодически, сквозь всё с большими трудностями открывающиеся глаза в основном проникало лицо эльфа: вот он с изумлением рассматривает женский арсенал обольщения, вываленный единым порывом Оливией, вот сосредоточено формирует узел из абсолютно необходимых в её жизни вещей (тут следует добавить два момента: первый — с точно таким же серьёзным выражением он выбирал себе ножи из арсенала мёртвых холуёв РоАйци, и второе: весь этот объёмный тюк он терпеливо нёс на левом плече, так как правое было занято ею, Оливией), вот он с тревогой всматривается в неё своими колдовскими зелёными глазами (неужели он не маг, этот, как его… Каэлен?), а вот невозмутимо и даже излишне целеустремлённо пытается отобрать у неё следующую бутылку сухого, что, впрочем, при всех условиях, изначально сложившихся не в её пользу, у него не выходит — не так просто это проделать одной рукой, на которой при этом висит девушка. Но разве дама, пусть и — следует смотреть правде в глаза — симпатичная когда-то не может настоять на своём? Кто тут нуждается в поддержке и лекарствах? То-то же! А то приходят невесть откуда эльфы, роются с непонятными целями в платьях, голых девушек при этом игнорируют и ещё права качают!.. Да она дочь герцога и самого Элия… ик!.. может это… безбоязненно встретить…

В какой-то момент Оливия поняла, что несносный эльф исчез из поля зрения, а сама она якобы стоит прислонённая к стене в прихожей, практически у дверей из покоев.

Обиделся?.. М-да. Если все слова, всплывшие в голове она продублировала вслух, то ему есть на что дуться… Хм, — ещё никогда язык не подводил её столь сильно…

Она с удивлением наблюдала неторопливо уходящую в сторону створку дверей, вплывающий в помещение чей-то настороженный профиль…

Почему же чей-то! Очень даже похоже на среднего сыночка барона Зилайи РоБренин Стилли. Что старик был не подарок — это одно, но вот сыновья по заносчивости, самоуверенности и, а главное, тупости могли дать фору гринвудским быкам — тяжеловозам и осеменителям по совместительству (если, конечно, у них есть подобные вакансии, сочетающие обе ипостаси) — кем практически они себя и позиционировали. Этакие самцы с раздутыми яйцами, что мешают им ходить по человечески и дают основание смотреть на окружающих, как дополнение к их значимости. Связываться во дворце с неприятной семейкой мог решиться не каждый в силу их злопамятности и, впрочем, следует отдать должное, действительно неплохой воинской подготовке. Старший, Вили, прошедший Западный пограничный предел, был уже ветераном, покинувшим, правда, службу по настоятельной просьбе командования за буйный нрав. Средний подвизался в городской страже и тянул младшего — Шили. Все трое были не дураки подраться, а свободное время проводили в борделях, трактирах и на тренировках. Но это ещё не самое интересное. Главное заключалось в их папашке, одном из немногих истинных магов, трущихся при агробарском дворе, в своё время изрядно прореженном от этих лиц одним из Берушей, а эту нишу благополучно заняла Церковь, жёстко принявшаяся контролировать окружение королей на этот счёт. Барон бросил надел на управляющего и который год крутился в столице, интригуя и варьируя между пятью великими семействами в надежде получше пристроить великовозрастных раздолбаев. В своё время братья, будучи мальчишками, составляли серьёзную оппозицию планам Лидии. Но то была принцесса, к тому же с папой за спиной, которая и не таких придурков ставила на место. Поэтому насмешки и высокомерие грубиянов перенеслись на более слабых (менее родовитых) девушек (кстати, женщины вообще, как единицы общества, для них существовали как нечто вспомогательное и сопутствующее, вроде прикроватной тумбочки). Пару раз они нарвались на бесцеремонную Браду, оказавшуюся случайным свидетелем, и вот тогда уже после обещания, что наёмница «самолично проверит отсутствие яиц», они немного утихомирились. А позже движение амазонок набрало столько сил, что задирать их стало действительно опасно — можно ведь за корявое слово и нож в глаз заиметь.

И вот одна из этих отвратных рож сунула свой нос картошкой не куда-нибудь, а в её покои! Испытывать какую-либо тревогу или — упаси Единый — испуг в своём нынешнем состоянии девушка вряд ли бы смогла. Задуматься о происходящем — аналогично. Но вот блеклые выпученные глаза набрели на неё, а под тонкими усиками нарисовалась мерзкая ухмылка. Это воинственная Оливия уже стерпеть не смогла и в гневном порыве (откуда и силы взялись!) что было мочи шарахнула по ненавистной голове, вобравшей в себя весь негатив сложившейся ситуации, бутылкой из-под вина.

Зубы, губы, нос, осколки — всё перемешалось в красных тонах. Где заканчивалось вино и начиналась кровь, разобрать было невозможно. И сквозь эту мешанину донёсся пронзительный, прошивающий уши насквозь визг.

«Вот он истинный звук настоящего самца», — подумала Оливия, с удовлетворением глядя на дело рук своих.

Загрузка...