Эльфийский бык

Глава 33 Предрассветная

Глава 33 Предрассветная

«На самом деле замуж хотят только очень злые женщины, которые не любят кошек»

Очень страшная женская тайна

Появление девочки Леший почуял заранее. Даром что ли маячок закрепил. Правда, не ожидал, что тот в пятом часу утра сработает.

В это время дети спать должны.

И взрослые тоже хотят. Спать. Вон, даже младший из братьев Залесских, со вчерашнего дня какой-то задумчивый, давит зевоту.

— Отдыхай, — разрешил Леший, осознавши, что ему сон точно не грозит.

Пока дойдет.

Пока глянет.

Пока выяснит, что такого приключилось, что ребенок по темноте вне дома шарится.

Домой опять же проводить надо, потому как мало ли что…

Залесский кивнул и исчез под тяжелыми лапами ели. Небось, собственное Лешего место займет. Теплое. Належенное.

Леший подавил зевок и двинулся к опушке. Небо еще было темным, но чуялось, что до рассвета всего ничего осталось. На траве оседали росы. Блестела влагой кора деревьев. Что-то чирикало, что-то шуршало в дальних кустах. Пахло травой, землей и лесом.

Он остановился в зарослях кустарника. Маячок был где-то неподалеку. И Леший опустился в траву, позволяя маскхалату сродниться с обстановкой.

Вовремя.

Данька была не одна.

Она шла, подпрыгивая, и держась за руку женщины.

Матушка?

Что ей надо в лесу в такое-то время?

Впрочем… Леший скоро понял. За женщинами медленно следовала… корова? Коров Лешему случалось видать. Они были поменьше. Это… это тур? Или як? Или все-таки корова? Огромная гора какого-то неправильно-серебристого окрасу. В свете отходящей луны шерсть слабо светилось, и было видно, что она завивается.

Рога тоже светились.

Куда там зубриным, точно турьи.

Главное, что шло это чудовище неспешно. На шее его виднелась широкая полоса ошейника, от которого протянулся тоненький шнурочек. Данька то и дело оборачивалась и дергала за шнурок, поторапливая корову.

И выходит, она это чудище доит?

Сама?

У опушки корова остановилась и повернулась. Леший вжался в землю, чувствуя, что еще немного и его почуют. Но Данька, крутанувшись, снова дернула за шнурок, а потом подошла и обняла корову за голову… попыталась, ибо голова этого чудища была всяко больше Даньки.

И главное, мамаша даже не дернулась.

И корова тоже не дернулась. А Леший всерьез прикидывал, не поднимать ли ему своих, ибо не факт, что собственных сил хватит в случае чего.

Но нет, корова ушла дальше. Женщина что-то сказала Даньке и та кивнула.

Отступила…

Назад отправляет?

Одну? Посреди ночи?

Сама женщина с коровой вошли в лес, причем так, что ни листочка, ни веточки не шелохнулось. Как такое возможно-то?

— Дяденька Леший, — шепотом позвала Данька. — Ты тут?

— Тут, — Леший поднялся и рукой махнул. Данька явно обрадовалась и, обернувшись на лес, прижала палец к губам. А потом руку протянула. И когда Леший коснулся этой руки, дернула.

— Пойдем.

— Куда?

— Только тихо… я совсем не спрячу. Не умею пока. А чуть умею. Тут недалеко. Времени мало. Светет скоро.

Данька тараторила быстро, так, что Леший едва разобрать мог. И за собой тянула. В лес, но чуть в сторонку.

— Может…

— Надо, — строго сказала она и пошла быстрее. И перед ней лес словно расступался, сам убирая колючие ветки. И вот Данька почти уже бежала. И Лешему пришлось ускориться. А потом вдруг бег остановился. И она, дернув за руку, велела:

— Сядь. И сиди тихо-тихо…

Леший подчинился. Потом уже подумал, что это ненормально, подчиняться детям. Что Даньку стоило бы домой отправить, а странную её мамашу отыскать и высказать ей все-то…

Додумать не успел.

И в ухе вдруг больно звякнула струна оборвавшейся связи. Чтоб тебя… он палец в это ухо сунул.

— Надо. Спрятаться, — сказала Данька. В предрассветном сумраке её лицо чуть вытянулось, глаза стали еще больше и полыхнули то ли синевой, то ли зеленью.

А потом раздался низкий протяжный звук. Он стлался по земле, и та отвечала гудением. И зазвенели вдруг травы, вытягиваясь. Заклубился туман. Он выползал на поляну, что лежала за чертой кустарника, в котором Леший и спрятался. К нему прижалась горячим боком Данька.

На поляне…

Туман поднялся.

И опал. И огромная зверюга, повернувшись, уставилась на Лешего золотыми глазами. Данька что-то сказала, а что — он не разобрал. Только моргнул. А корова отвернулась и, наклонившись, принялась щипать траву. И… что… ради этого вот они тут? Поглядеть, как корова пасется?

Или…

Женщину Леший заметил не сразу. Она была какой-то… никакой, будто размытой, почти растворившийся в зыбкой предрассветной серости. И даже когда увидел, оказалось, что это сложно — зацепиться за фигуру её взглядом. Тот словно соскальзывал, норовил убежать.

Но Леший упрямо заставлял себя смотреть.

Сам не зная, почему.

Женщина.

Обычная.

Не сказать, чтобы молодая… вон, Данька уже большая, значит, точно не молодая. Но и не старая. Невыразительная. Никакая даже будто бы…

Платье… простое.

Неказистое.

Сапоги.

Резиновые.

Платок на волосах. Вот чего на нее смотреть? А он уставился… и уже взгляд держится хорошо. Так, что при желании можно и лицо разглядеть. Черты острые. Нос прямой тонкий. Брови вразлет и белые. Этой белизной на смуглой коже и выделяются.

Губы яркие вот, даже слишком, будто соком ягодным вымазала.

А она вдруг стягивает косынку, и по плечам белой волной рассыпаются волосы. Женщина же оставляет сапоги. Один и второй… и ноги у нее тонкие. Солнечный свет пробивается откуда-то сверху, падает потоком, обнимая, окутывая. И она кружится в этом свете, то ли танцует, то ли просто так. Руки раскинула, расправила, ловит лучи, сплетает их во что-то.

Смотреть на это больно.

Света много и глаза слезятся. Слезы по щекам текут, но Леший замер, боясь пошевелиться, потревожить, потому как что-то тут происходит такое, на что нельзя глядеть. А он вот… и сразу сказки вспомнились дедовы, те, что он сказывал, когда садился очередную корзину выплетать.

Про дев лесных.

И озерных… купаться ходят, одежду оставляют…

Эта платье не сняла, только и оно переменилось будто бы, в солнечном свете утративши былую неказистость. Загорелось, засияло…

Красиво.

До того, что сердце замирает, пропуская удар. А в руках женщины ширится, растет сеть из солнечного света. Сказал бы кто, что такое возможно, Леший не поверил бы. Но возможно, выходит. И сеть эта взлетает, чтобы опуститься на спину коровы…

А потом все заканчивается.

Разом.

Леший моргнул. Просто моргнул, потому что и без того вечность пялился. А тут вот… и главное, он же только моргнул, а волшебство развеялось.

Женщина вдруг будто споткнулась.

Замерла на мгновенье.

Вытянула руку, явно пытаясь поймать опору…

Чтоб тебя!

— Мама… — Данька, сидевшая тихо-тихо, дернулась. — Мама!

Женщина лежала на траве, раскинув руки.

И вот… вот… чтоб вас всех!

Леший молча поднялся.

— Твоя зверюга нас не тронет? — поинтересовался он на всякий случай, ибо корова перестала траву жевать, а голову повернула в сторону Лешего. И смотрела как-то недружелюбно.

Совсем.

— Нет. Она… мама…

— Так, успокойся. Мама тут. Я тоже. Разберемся. Тебе задание. Отведи куда свою… корову… в стороночку. Я коров побаиваюсь.

— Ты? — в Данькиных глазах мелькнуло удивление. — Она хорошая. Очень.

— Верю.

Леший распрямился. Ну не бросать же эту бедолжаную тут. Ладно, если обморок. Полежит и встанет. Но вдруг инсульт там или еще чего? Он, конечно, не великий целитель, но первую помощь оказать способен. Да и аптечка имеется.

Главное, чтоб дышала…

Дышала.

Леший опустился на колени и прижал пальцы к шее. Сердце билось. Как-то слишком уж быстро… и что ей колоть? И можно ли? Или…

Он взял за руку. Тонкая какая. Мало толще Данькиной. Кожа бледная, прозрачная почти. Под ней — синими лентами сосуды. Сама холодная, влажноватая.

Но стоило коснуться, и пальцы дернулись.

Это хорошо.

Наверное.

С Центром связаться? Помощи запросить? Они, конечно, потом впаяют за нарушение режима… ну и хрен с ним. Переживет. Даже если уволят, все одно переживет.

— Эй, вы меня слышите? — Леший прижался ухом к груди, потому как пульс стал совсем слабым. Сердце билось и опять же, неправильно. — Сейчас… к дому… там врача…

Ресницы дрогнули.

Ну и глазищи у нее! Синющие, яркие, как… как не понять, что именно. Леший таких ярких не видывал.

— Вы… кто… — она очнулась как-то сразу и вдруг, и попыталась отпрянуть, но рухнула на траву.

— Леха… можно, Леший, — сказал Леший и придержал, а то еще бежать решит. Куда ей в таком состоянии бегать-то? — Не бойтесь, я не причиню вреда. Честно. Силой клянусь.

— Силой? — она сглотнула и…

Вот он бестолочь!

Ну конечно!

— Силой, — Леший отпустил женщину и вытянул обе руки. Выпустил каплю силы. — У меня огонь. Сгодится?

Кивок.

И взгляд все одно настороженный. Ей и хочется взять, и страшно. Хотя, конечно, видок у него еще тот…

— У тебя истощение? Много потратила?

Снова кивок.

— Бери.

— Я…

Рука её поднялась. И дрожит-то как…

— Бери, не стесняйся. Чего-чего, а силы у меня много, — Леший раздул огоньки. — Не жалко…

— Не… жалко?

Ну хоть что-то говорит.

— Мама? — Данька упала на траву рядом с женщиной и обняла. — Это Леший. Он хороший. Он…

— Даня…

— Бери уже, а то до заката тут проторчим, — проворчал Леший, и она все же решилась. Вот о чем думала-то? Сила уходила в тощее это тело, что вода в песок. И главное, стоило коснуться кожи, как сама потекла. А у Лешего ж огонь. Дикий. Он с ним порой и сам с трудом справляется. Тут же ж… и текла, и текла. И когда женщина попыталась руку убрать, Леший пальцы её перехватил.

— Не дури, — сказал он строго. — Я через час-другой восстановлюсь. А ты вон досуха себя выжала. Как на ногах-то держишься.

Вздох.

И пальцы в руке дрожат-дрожат. А синева в глазах тает. Только Леший теперь знает, что она есть, такая вот, яркая и ни на что не похожая.

— Я… могу… и до дна, — предупредила женщина.

— Подавишься, — хмыкнул Леший. — Ты вообще чем думала? У тебя ж истощение и давнее. Я, может, не целитель, но и не дурак. Чую… вижу. Ну, ты поняла.

Кивок. И взгляд отвела.

На бледной коже чуть румянец проступил. А Данька хмурится, губу жует.

— Мама?

— Так… надо.

Сила по-прежнему уходит легко. И неприятных ощущений никаких, хотя обычно, когда приходилось делиться, оно прям наизнанку выворачивало.

Огонь же ж…

Огонь капризный. И злой. А тут вот…

— Кому надо?

— Весняна я, — белая кожа не теряла прозрачности, но женщине явно становилось лучше.

— Ну а я — Леха. Говорил уже. Будем считать, что познакомились. А теперь рассказывай.

— Что?

— Все.

Глянула… не зло, скорее задумчиво.

— Это из-за коровы, — подсказала Данька. — Если не прятать, то заберут… давно хотят.

— Кто?

— Не важно, — Весняна губы поджала и руку потянула. Но Леший не отпустил. Тоже глянул. С укором, как хотелось бы думать. И Весняна вздохнула, плечи опустила.

— Должны мы много, — сказала она. — Еще когда муж болел, брали. А теперь отдавать надо. И нечем…

— Ага.

— Они сказали, чтоб Красавицу отдавали. А мама сказала, что её нету… что сбежала в лес и медведи сожрали.

Леший обернулся, убеждаясь, что корова на месте и, судя по размаху рогов и размерам Красавицы, опасаться следовало как раз медведям.

— Раньше еще как-то получалось, а теперь и вовсе… премии урезают. Штрафуют. И долг копится, — призналась она.

— Большой?

— Пятнадцать тысяч.

— Сколько⁈

— Проценты набежали, — она сжалась и Леший тотчас пожалел о своей несдержанности. — Там… большие… я в одном банке брала. Потом во втором… дом сгорел еще. И… и вот.

— И теперь ты прячешь корову в лесу?

Пятнадцать тысяч… это ж квартира по сути. Пусть не в центре столицы, но на окраине, а если поискать, даже не однокомнатная.

Кивок.

Так, Леха, спокойнее.

— А зимой как? Или она зимовать тут будет?

— Отдам…

— Кому?

— Тетке.

Уже хорошо. Стало быть, еще и тетка имеется.

— Она и Даньку возьмет.

Данька насупилась и засопела.

— А тебя?

— Мне нельзя.

— Почему?

Чего-то в этой жизни Леха не понимал. Если есть место корове и ребенку, неужели не найдется и для матери этого ребенка? Она вон тощая, много не съест.

— Я не смогу удержаться. Родники зовут. Уйду, — сказала она очень тихо. — Тут еще как-то… пытаюсь. А там — позовут и сгину. Муж был — за него держалась. Теперь вот нет.

Понятнее не стало, но причина веская.

— Я бы и так ушла, но Данька…

Данька обняла маму и прижалась крепко-крепко.

Ладно.

Леший потом поспрашивает. Уже у Даньки. Прояснит, так сказать, пару моментов для себя.

— А денег она дать не может?

Оно, конечно, пятнадцать тысяч…

— Она дает… и сестры тоже. У них самих немного. И хватает, чтобы как-то проценты держать… там… хитро так, что… платишь, платишь, а меньше не становится.

— Ясно. Договор есть?

— С собой?

— В принципе, — в голове появилась легкая слабость, но прежде чем Леший успел отметить её, Весняна убрала руки.

— Есть.

— Даньке дашь, пусть принесет. И стало быть, корова тут. Малая ходит её доить… не боишься?

— Чего?

— Лес же ж… звери.

Весняна улыбнулась. И глаза вновь блеснули синевой.

— Поверь, человек, ни один зверь лесной её не тронет…

— Зверь-то, может, и нет, — Леший потер ладонь, которая хранила память от прикосновения. — Но тут и людей полно. А среди них встречаются и те, что зверя похуже.

— Знаю, — Весняна разом сникла. — Но… если Красавицу заберут, то и нам уйти придется…

В родники.

Или еще куда. Прозвучало обреченно.

Нет, ну вот надо Лешему в эти проблемы лезть-то? У него своих гора, а тут… и ладно, Данька, но мамаша у ней напрочь бестолковая. Забрала бы малую, корову… ну или еще чего придумать можно.

Правда, ничего не думалось.

Хотя… деньги у Лешего имелись. И долг закрыть хватит, да еще останется. Но что-то вот… не складывалось. Чуялось, что не в них одних дело.

Весняна же встала. Натянула сапоги. Платок на голову, разом вдруг становясь старше. И вновь появилось то, прежнее, ощущение невзрачности, неточности мира.

— Мне пора, — сказала она. — Дань…

— Я домой.

— Провожу, — буркнул Леший. — И пригляжу, если что. Когда ты с работы возвращаешься?

— Поздно.

— Хорошо. Где встретить.

— Встретить? — а вот удивление опять искреннее, будто сказал Леший чего-то не того.

— Встретить, встретить. По ночам нечего одной лазить.

А то ведь, если дело не в деньгах, то те, которые за деньгами стоят, могут и притомиться в ожидании. И поторопить все, чего им там нужно на самом-то деле.

— Это не обязательно.

Когда она улыбалась, то пелена невзрачности исчезала. Ненадолго.

И солнце тянулось к ней.

— Обязательно, — Леший тоже встал. Головокружение прошло, а сила… сила прибывала. И какая-то она другая стала, мягче что ли, податливей. — Где ты там работаешь?

— На фермах, — влезла Данька. — Я покажу!

— Дань!

— Покажешь. И документы принесешь заодно. Ну все, иди… а мы тут… посидим. Коровой полюбуемся, верно? Красавицей зовут? И вправду красавица… вот прям глаз не отвести. Никогда таких не видел.

Леший отвернулся, подозревая, что не уйдет Весняна, пока он смотрит.

Потому и говорил.

Чушь какую-то… а когда повернулся снова, на поляне было пусто. Только в воздухе остро пахло то ли вином, то ли солнцем. И хотелось чего-нибудь этакого, по-настоящему несбыточного.

— Мама хорошая, — сказала Данька серьезно. — Спасибо.

— Да не за что. А… она у тебя кто?

— Водяничка.

— Никогда не слышал… а ты, выходит, на половину?

— Почему? Я целая водяничка. Только маленькая еще. У меня и родничка-то нет. Когда на старом месте жили, то мама обещала, что скоро откроется… там земли много, хватило бы места.

— Но вы уехали?

— Пришлось… папу сюда работать позвали. Он сказал, тут землю купит. Но не купил. И заболел… и умер вот.

— Извини, — Лешему стало совестно.

— Ничего. Я плохо помню. Маленькая была. Он болел-болел. Лежал. Мама осталась. У нее долги и вообще не отпустят.

— Кто не отпустит?

— Этот… хозяин. Она бумагу подписала. Особую. И теперь не может уехать, пока долги… тетя Анна денег дает, и другие, но все равно мало.

Данька вздохнула.

И уточнила:

— Молоко будешь?

— Буду, — согласился Леший. — А ты… ты когда к этой своей Красавице пойдешь?

— Днем. Днем доить надо. И вечером тоже.

— Хорошо. Тогда прихвати документы… сможешь?

Кивок.

— Вот и отлично, — он взъерошил мягкие волосы. — Идем. Поглядим, что там у вас за хозяин…

Леший дернул головой так, что шея хрустнула. И мысленно прикинул, кому эти вот самые документы скинуть можно, чтоб проконсультировали. Что-то подсказывало, что сам Леший не разберется.

Все ж образование у него не то.

Пятнадцать тысяч…

Ну… на счету у него куда больше скопилось. Так что с долгом разберется. И с хозяином тоже… неспешно. Еще когда Лешего учили, что главное в деле — обстоятельность.

Бить врага надо исключительно с нею. Чтоб больше не поднялся.