Эльфийский бык

Глава 18 Где случается беседа в высоких кабинетах

Глава 18 Где случается беседа в высоких кабинетах

«Я проверялась. Вы больны не мною».

Нехорошее начало одной сложной беседы о жизни и ея обстоятельствах.

Кошкин, отложив в сторону папку, достать которую оказалось не так и просто, почесал подбородок — опять пробивалась щетина. И ведь брился же ж недавно, а она опять. Впрочем, щетина была злом привычным, в отличие от бумаг.

Они заставили задуматься.

Крепко так задумался.

Не столько над содержимым, в котором, если разобраться, не было ничего особо секретного, сколько над тем, стоит ли говорить матушке.

— Павел Иванович, — в селекторе раздался голос секретаря. — К вам к вам князь Чесменов. Ему не назначено…

— Пашка, скажи своему олуху, что я и без назначений заглянуть могу.

Чесменов сам открыл дверь и от секретаря отмахнулся, велевши:

— Кофе сделай. Черный. Крепкий. Сливки и сахар можешь не подавать. Лимоны найдутся?

— Доброго дня, Яков Павлович, — Кошкин поднялся навстречу. — Рад премного…

И секретарю кивнул, подтверждая, что сам справится. Вовсе тот даже не олух. Удивительно толковый паренек, пусть и неродовитый, и силой обделенный, но секретарю сила ни к чему.

Главное, голова работает.

А это уже много.

— Вы по делу или как…

— По делу, — князь осмотрелся. — Небогато живешь, Пашенька…

— Да обыкновенно, — Кошкин тоже глянул и плечами пожал. Кабинет, как кабинет. Шкафы. Стол. Кресла. Мебель добротная, а что еще надобно?

— Скорее уж необыкновенно, — Чесменов провел ладонью по спинке стула. — Давно я в таких… не бывал.

— В каких?

— В таких, где ни потолков с лепниною, ни золочения… — он присел в кресло и ногу за ногу закинул. Высокий. Худощавый. Чесменов не смотрелся на свои семь десятков лет. Он не был красив даже в годы молодые, а теперь к излишне крупным чертам лица прибавились седина, залысины и морщины.

Впрочем, взгляд князя был ясен.

Насмешлив.

И внимателен.

— И парня в приемной держишь, а не деву младую, взгляд посетителей радующую… того и гляди, слухи пойдут.

— Какие? — нахмурился Кошкин, ибо если князь о слухах заговорил, стало быть, уже пошли.

— Нехорошие…

— Вы меня за отсутствие девы младой поругать пришли?

— Поругать? Что ты… скорее уж душой отдохнуть. А то давече вот случилось заглянуть к… не важно… главное, по делу… кабинета такая, что впору верховых принимать, причем с лошадями вместе. За столом три девицы, одна другой краше, а на мягких диванах просители томятся. Сразу видать, что важный человек за дверью-то дубовой обретается. А ты…

Секретарь подал кофе и исчез.

— Хороший мальчик, — оценил князь, проводив взглядом. — Ты там извинись за олуха… это я на нервах. Нервы, они же ж не железные.

Чесменов крутанул запонку с синим камнем.

— И вообще, если тем же слухам верить, я давно уж в маразме… глубоком…

Чашечку он взял.

— Говоря по правде, надоело это все. Думал, в отставку подать, да не позволили. Вместо отставки и заслуженной, заметь, пенсии, очередное предписание выдали. В Подкозельск…

— Куда-куда?

— Вот, вижу, ты меня понимаешь… и дельце уже стребовал. Я только в архив заглянул, а мне уж там и говорят, что, мол, был князь Кошкин собственною персоной, и дело забрал. Под роспись.

Прозвучало упреком.

— А вам зачем? — Кошкин чуть нахмурился, впрочем, на Чесменова это впечатления не произвело. Он кофеек пригубил, прищурился этак, с насмешечкой. И поинтересовался.

— Матушка ваша как поживает? Здорова ли?

— Вполне. Ремонт затеяла…

— Это правильно. Это хорошо… ремонт — дело такое, надолго женщин отвлекает. Я, когда супружница моя покойная… — тут князь посмурнел, — хандрить начинала, тоже ремонты затеивал. Начну, а потом делами отговариваюсь. У нее душа и не выдерживает. Особенно, когда я начинал показывать, какие обои желаю или там мебель… любую депрессию, как рукой снимало. Доктора только диву давались, каковую этот самый ремонт целительскую силу имеет.

— Княже, — Кошкин осознал, что совершенно запутался. — А можно как-нибудь конкретно? Чего вам от меня-то надо?

— Да чтоб я сам знал… — Чесменов чашечку отставил. — Слушай… а кофе-то хороший.

— Еще одну?

— С радостью бы, но целители не велят, — князь потер грудь. — Сердце, говорят… давление… и ни один ремонт тут не поможет. Да и… некому его делать.

Это было произнесено с немалою тоской.

— Сочувствую.

С покойной княгиней Чесменовой Кошкин лично знаком не был. Но тоска, которой потянуло от князя, заставляла подобраться. И по слухам супругу князь весьма любил, и именно после смерти её занялся государевыми делами, проявляя в оных к огорчению многих немалое рвение.

— Случается порой, что мы мыслим себя всемогущими… гордыней полнимся, чувством собственного величия, — теперь горечь была явною. — А потом случается нечто… вроде пьяного идиота за рулем, который вылетает на встречную, на скорости в двести километров в час… и ты понимаешь, что всего твоего могущества, величия не хватит, чтобы вернуть… ладно, что-то повело меня. Мне бы с матушкой твоей встретиться, Паша.

— Зачем?

— А то ты не знаешь. Дело читал.

— Читал, — Кошкин сцепил руки и глянул хмуро. — А оно при чем?

— Вроде бы и не при чем, если так-то… но вот чуется, что не так все просто.

— Её показания тут, — Кошкин подвинул папку. — Если надо. Ничего нового…

— Показания, Пашенька, это показания… они, верю, запротоколированы. А еще вычищены, вылизаны до крайности. И попало в них лишь то, что сочли нужным. Соответствующим… подтверждающим, так сказать, основные выводы следствия.

Это да.

Не то, чтобы матушкин рассказ противоречил тому, что Кошкин прочел. Нет… тот, кто вел дело, был умен и опытом обладал немалым. А потому умел подавать информацию правильно, так, что складывалось впечатление, будто и вправду имел место заговор двух юных дурочек, не вполне осознающих последствия своих поступков, против одного бедного благородного юноши.

— Мне надо впечатления, Пашенька. Личные…

— Матушка не любит вспоминать ту историю.

— Охотно верю, — спокойно произнес князь. — И я обещаю, что проявлю всю возможную деликатность…

— Но зачем вам оно?

Не то, чтобы князю и вправду нужно было дозволения. Его полномочия вполне позволяли обратиться к матушке напрямую, как пригласив её в Особый отдел, так и просто явившись в гости. И потому визит нынешний стоило расценивать исключительно, как изъявление доброй воли.

Этакую своего рода вежливость.

— Сложно… выразить, — Чесменов постучал пальцем по столешнице. — Порой случается, что вроде бы прямых доказательств чего бы то ни было нет, а чуешь… чуешь этакое, невыразимое, которое прямо требует пойти туда…

— … не знаю, куда…

— Вот именно, Пашенька… и ты ищешь, ищешь… незнамо где, незнамо чего. Рыскаешь по теням.

Хрящеватый нос Чесменова дернулся.

— И много нарыскали? Обмен. Честный.

— Честный? — хитро прищурился князь и руку протянул, которую Кошкин пожимал осторожно, поскольку была та полупрозрачная и тонка. Но ответное рукопожатие оказалось вдруг стальным. — Тогда давай честно. Я всегда честность жаловал. Так вот… Вельяминовы род древний. И твоего постарше будут, и моего… таких во всей Империи едва ли дюжина наберется. И та дюжина весьма этой древностью озабочена, а потому держится близ трона, преференций требуя.

— За древность?

— И за нее тоже… ну да не тебе рассказывать. Деньги, власть. Ресурсы. Чем род старше, тем больше у него было возможностей получить все это. И те, кто получал, богатели и властью ширились. А вот Вельяминовы отчего-то сидят в своем Подкозельске, который деревня деревней, и носа в столицы не кажут. Должностей не требуют, девиц своих на невестины ярмарки не возят, как и сами на них не ходят…

— Может… — Кошкин пальцем ткнул в папку, содержимое которой до сих пор оставило горькое послевкусие, которое кофеем не смыть.

— Да нет, они и до той поры как раз-то… точнее, как раз до этой самой истории о Вельяминовых не то, чтобы не знали, но такое вот… знаешь, случается ощущение обычности, что вроде бы и есть такие, но где-то там, далеко… если бы касалось человека, я бы сказал, что имеет место отвод глаз. Но чтобы на весь род наложить? И главное, нельзя их вовсе затворниками назвать. В столице являлись, дела опять же вели со многими купеческими домами.

— Сыры продавали?

— Главным образом… я ради интереса поискал. Если лет пятьдесят тому Вельяминовские сыры многим были известны, то теперь лишь в «Метрополе» и удалось отыскать… золотые, право слово. И как сказано, купить их можно исключительно по записи. А запись на некоторые сорта на пару лет, я тебе скажу.

— Тогда откуда долги-то? Если золотые и по записи…

— Вот и это мне интересно… весьма интересно… как и то, отчего тот же «Метрополь» сыры закупает у некоего Свириденко… — князь слегка призадумался. — Весьма… одиозная личность.

— А сыры-то неплохие?

— Неплохие? Скажем так… я в очередь вписался… и даже почти решил взятку предложить, но потом подумалось, что как-то оно… неудобно, что ли. Да и еду в Подкозельск. К истокам, так сказать… авось и получится о прямых покупках договориться.

На лице Чесменова появилось премечтательное выражение, впрочем, держалось оно недолго.

— Так вот, Вельяминовы жили себе тихо, впрочем, от службы государственной не уклонялись. Время от времени кто-то из рода в армию шел… прочие растили там коров, коз и кто еще молоко дает…

— Пингвины?

— Вы тоже этот бред смотрели? — оживился князь.

— Присутствовал, так сказать, при рождении великой идеи освоения Арктических просторов, — Кошкин надеялся, что голос его звучит в достаточной степени серьезно.

— Вот-вот, так всем и говорите, а то… мало ли. Но пингвинов, думаю, в Подкозельске не держали… к Вельяминовым возвращаясь. Жили они, женились… как понимаю, без оглядки на родовитость и порой даже приданое.

— Вы хорошо успели поработать.

Кошкину подумалось, что Чесменов не зря славился своей дотошностью. И вправду въедливый, если не поленился родословную проверить.

— А то, никогда не знаешь, что в деле пригодится… так вот, обычно пару искали средь соседей ближних или дальних, пока Михайло Вельяминов, служивший при гвардии, не обручился с девицей Пашкевич, Феодосией. Причем вторым браком. От первого у него дочь осталась.

— Людмила.

Эту часть истории Кошкин уже знал.

— Она самая. Позже появилась и вторая девочка, Любава. А вот тут некоторые интересные моменты… сколь понимаю, Феодосия привыкла к красивой жизни, поелику осталось семейство в Петербурге. Людмила же, жившая до того с дедом, отправилась в пансион. Полагаю, старику не понравилась идея договорного брака…

— Это…

— В отчеты не попало? Меж тем в архиве имеется подписанный договор. Людмилу Вельяминову сговорили за некоего Свириденко Потапа Игнатьевича… и вот ты говорил, зачем та история… затем, что жаловались аккурат на некоего Свириденко Игната Потаповича…

— Погоди…

— Сын, — подсказал князь. — Того самого Потапа Игнатовича. Договор весьма любопытный, к слову… начиная с того, что на момент его подписания невесте было шесть, а жениху — двадцать шесть. Свириденко — род купеческий, титулом обзаведшийся относительно недавно. Богатый… и в день подписания договора некоторые закладные Михайло Вельяминова оказались погашены. Да и банковский заем, им взятый, выплачен.

— Вот… — Кошкин и не нашелся, что добавить.

Чесменов криво усмехнулся.

— Практика договорных браков вполне обычна. Это сейчас вон свобода воли, самовыражения… индивидуальность… во времена моей молодости был род и его интересы. Только сомневаюсь, что этот брак был в интересах Вельяминовых. Да и не вышло ничего. Договор по итогам этой вот историйки, которая в бумагах сохранена, был расторгнут в одностороннем порядке. Полагаю, Свириденко оскорбились до глубины души, а оскобленными, выставили к Вельяминовым счет немалый. Оказалось, что Михайло Вельяминов множил долги с небывалой легкостью… старый Вельяминов кое-как выплатил… тогда-то и пришлось продавать земли.

— И скупил их этот… Свириденко?

— Именно. Он женился… жена родила сына. И тихо скончалась.

— Сама?

— Жалоб и заявлений не было. Может, и сама… хотя с чего помирать одаренной и сильной девице, если дитя у неё от немага, а потому перенапряжение силы вряд ли возможно.

— Людмила Вельяминова тоже умерла.

— Вот! Как и ваша матушка… извините, если лезу не туда.

— А если скажу, что не туда, перестанете лезть? — поинтересовался Кошкин.

— Не дождетесь. Это… весьма показательный пример.

Наверное, стоило бы оскорбиться. Или и вправду сказать, что Чесменов перебарщивает, но Кошкин промолчал.

— Ваш отец одаренный, как и вы. И силы вы немалой. Если ваша мать была женщиной обычной, эта беременность далась ей тяжело. Сейчас, если есть хотя бы намек, что у неодаренной женщины будет одаренное дитя, её ставят на особый учет… Людмила Вельяминова, думаю, умерла от тоски, как бы банально это ни звучало. Или от совести. Оказалось же, что она не только опозорила род, но и поставила его в… финансово неудобную ситуацию. Полагаю, как и многим особам юным, ей казалось, что лучше уж умереть, чем так вот. Она и умерла. Бывает, когда человек всею душой стремиться к смерти. Тогда и целители бессильны.

Князь снова замолчал, явно задумавшись о своем.

А ведь жена его погибла давно… лет десять тому точно, если не больше. Он же вон, по сей день черную траурную ленту на рукаве носит.

— А вот с чего бы помирать молодой и здоровой Свириденко… но тут уж только гадать теперь. Дальше больше. Вельяминов оказывается на грани разорения, и тут ему на помощь приходит император. Там не только выкуп части земель, там еще и ссуда была, на реорганизацию производства… беспроцентная, сроком на сорок лет.

— А такие бывают? — вот теперь Кошкин удивился и сильно.

— Из личных средств императора. Говорят, весьма Вельяминовские сыры жаловал. Но не в том дело… через год после смерти Людмилы Вельяминовой умирает Виктор Кудьяшев.

И поделом.

Ладно, случился у него там роман, то ли любовь, прошедшая вдруг, то ли рассудка помрачение, главное, что ответственность за содеянное нести надо, а не это вот.

— И главное, смерть-то преглупейшая… — продолжил Яков Павлович. — Кудьяшев кутил с дружками, поспорил, что рыбку золотую из аквариума ртом поймает. Поймал. И подавился. Они решили помочь спьяну, вытолкнуть из горла. Не получилось… ну и все[1].

Кошкин нахмурился.

— Это…

— Это из разряда батюшки-императора и молодецкой удали, от которой ни сила, ни охрана не спасет… Кудьяшевы, конечно, требовали расследование учинить. И сами за ним наблюдали. Проверяли их… вдоль и поперек. Искали заговоры, проклятья, злой умысел, но… увы. Одна лишь только дурь и стечение обстоятельств. И случилось все за месяц до женитьбы Виктора. А он был единственным наследником. Матушка, услышав этакую весть, слегла с сердцем. Отец подал на развод, потому как хотел продолжить род, но остался вдовцом. Репутация их стала такова, что люди приличные Кудьяшевых избегать стали. Жениться в конечном итоге он женился… и жена родила троих. Правда, никто из детей до года не дожил. Слабенькие были. Потом родился четвертый, на радость и облегчение батюшке…

— Но? — что-то чуялось в тоне Чесменова насмешливое.

— Но когда в ребенке очнулся дар, оказалось, что он огневик, тогда как Кудьяшевы — водники старые, а супруга имела сильный воздушный дар.

— Неудобно получилось.

— Вот-вот… Кудьяшева тогда же удар хватил. Промучился он недолго. И начались тяжбы за наследство… брак расторгнут не был, но факт измены — налицо. Двоюродный брат Кудьяшева обратился в суд, чтобы жену лишили права на наследство, ибо её измена привела к смерти Кудьяшева. Пригласил одних экспертов-целителей. Она — других… двадцать лет воевали.

— М-да…

Матушка еще мягко выразилась.

— Все осложнялось, что двоюродным этот брат был по линии первой жены Кудьяшева и общей крови с ним вовсе не имел…

— А…

— А будь рядом Вельяминовы не такими гордыми, заявили бы права. Подали бы прошение на признание своей девицы наследницей. Пусть и бастард, но ведь по крови — родич…

— Но они не подали?

И вправду, странно все донельзя. Ладно, сами Кудьяшевы. Им эта наследница ни с какой стороны не надобна, друг с другом имущество бы поделить. Но отчего Вельяминовы не заявили?

Не знали?

Не захотели связываться?

Побоялись, что Император откажет… хотя с чего бы? Беспроцентная ссуда на сорок лет явно свидетельствует, что к Вельяминовым Император испытывал симпатию… или нет, Кошкин мысленно прикинул. Старый император к этому времени умер. А у отца нынешнего могли иметься свои симпатии.

Или планы на Кудьяшевское наследство.

— И кому все досталось?

— Вот! Верно мыслишь! Отошло в коронное наследие до появления кровных родственников. Согласно высочайшему указу от тысяча триста двадцать пятого года. Да, да… не отмененному. Тогда частенько случалось, что у погасшего вроде рода находился бастард-другой. Так что теперь управляется управляющими короны, как бы ни банально звучало.

— И вы…

— Взял образцы крови. Все же… мало ли… всегда остается шанс, что отцом был не Кудьяшев…

— Вы не верите…

— Юной влюбленной девице? Действительно, с чего бы… нет, Пашенька, подобные дела не любят спешки. И требуют основательного подхода. А мы возвращаемся к Вельяминовым. Итак, Любима и Василиса, как нарекли девочку, растут вместе. Разница у них небольшая — лет пять или около того. А это сближает. Дед их потихоньку восстанавливает семейные владения. Разводит… кого-то там. И делает сыры. И все-то хорошо, да возраст у него немалый, плюс война была, ранение серьезное. Он и помирает, оставив хозяйство на двух девиц. Те, конечно, стараются, но…

Князь развел руки.

— Времена чуть меняются. Имя императора перестает быть защитой, а иных защитников у рода нет. И потому Любима, полагаю, несколько поспешно выходит замуж. И принимает мужа в род.

— Что-то мне подсказывает, что ничем хорошим это не заканчивается.

— Именно, Пашенька, именно… муж её на проверку оказывается брачным аферистом, который не только не помогает решить проблемы, но радостно добавляет новых. Он под залог имущества Вельяминовых набирает кредитов, а потом исчезает, оставив Любиму беременной…

Кошкин поглядел на князя с подозрением.

— Вы… точно не сериал пересказываете?

— Увы, Пашенька, увы… жизнь — она такая… куда там сериалам… хотя, конечно, поразительнейшее невезение. Или, может, судьба… как знать. В общем, Анатолий Парфенович Вельяминов по сей день в розыске пребывать изволит.

— Даже так?

— Не так давно дело закрыли за давностью лет. Все сроки вышли, как понимаешь… было мнение, что убрался он за границу, но если и так, то не по своим бумагам. Правда, есть и иные… возможности. Когда человек столь активно гадит, то и его может собственным дерьмом зацепить.

— И что теперь?

— Теперь… теперь Вельяминовых трое. Василиса и её дочери, Мария и Анастасия… причем разница меж ними три месяца.

— Чего⁈ — Кошкин, конечно, знал, что беременность — дело сложное и сроки у ней весьма размыты. Но не настолько же. Да и беременною вроде другая была

— Мария — дочь Любимы, которая после рождения оной дочери тоже изволила исчезнуть. А Василиса девочку приняла и оформила опеку. К слову, от кого родила сама Василиса, не ясно, ибо имени отца в документах Анастасии Вельяминовой нет, а отчество она имеет по прадеду? Прапрадеду? В общем, странно все…

Точно сериал.

Причем режиссер — халтурщик, ибо собрал всю дурь, которая только в сериалах встречается.

— Собственно, жалобу отправила Анастасия Вельяминова.

— На Свириденко?

— На Свириденко и еще на своего соседа, некоего Севрюгина, который систематически портит юным дама жизнь и мешает ведению сельского хозяйства и росту производительности. А поскольку от этой производительности сильно зависят поставки сыров, сам понимаешь…

Нет, взяток князь не брал.

Ходили слухи, что его болезненная честность, неестественная для человека его статуса и положения, суть проявление подавляемой маниакальности.

— Но полагаю, все немного сложнее… много-много сложнее… и это по-настоящему интересно.

[1] Рыбку в трахее автор видела сама, в числе экспонатов Гродненского музея судебно-медицинской экспертизы. Так что вполне себе реальная история.