Дом последней надежды

ГЛАВА 38

Пыль. Она забивает нос, заставляя чихать. Кружится… липнет… в прошлый мой визит пыли было много меньше. Ощущение, что здесь давно никто не живет…

Но вот где-то впереди вспыхивает огонек. Он заставляет темноту слегка отступить, выбеливая полупрозрачные ширмы. Изображенные на них чудовища оживают, и одно из них превращается в уродливую старуху. Ее глаза отсвечивают в темноте красным, а массивный нос движется, но старуха явно относится к роду человеческому…

Правда, Бьорн все равно ворчит.

И задвигает меня за спину.

— Чего надо. — Голос старухи скрипуч, что старое дерево. А сама она… не так уж и стара. Да, отвратительна видом, но держится крепко, сжимая в одной руке фонарь, а в другой — посох. И сдается мне, она с превеликим удовольствием опустила бы этот посох мне на голову…

— Хозяин где?

Я заставляю себя выдержать взгляд.

А глаза-то ясные. И с легкою безуминкой… мерещится, не иначе. Отсветы пламени так ложатся, что… старуха пожимает плечами и разворачивается. Идет она медленно и ногами шаркает слишком уж старательно, чтобы я и вправду поверила в этакую немощность.

Исиго был на террасе.

Сидел на обледеневших досках, покачивался слегка и пялился в темноту. Нас он заметил не сразу. А заметив, не узнал.

Да что тут…

— Фонарь оставь, — велела я старухе, которая собралась было раствориться в темноте. И та, проворчав что-то — что именно, я не разобрала, — подчинилась, фонарь был хорошим.

Новеньким.

Со стеклянным колпаком, который дробил свет солнечного камня, и тот ложился вокруг фонаря узором из бликов.

— Что с тобой? — спросила я и, наклонившись, коснулась лба мальчишки губами.

Горячий. И влажный. Кожа бледная какая-то, отекшая с виду… да ему врач нужен толковый и…

— Бьорн, ты знаешь, где здесь красный дом? Отправляйся и приведи лекаря… только побыстрее, пожалуйста…

Мой провожатый явно не желал уходить, но…

Мальчишка покачнулся и осел.

— Погоди. Отнеси его в дом… надо только комнату найти…

…почище.

Пыль была везде.

Серые клубки в углах. Паутина и тонкие нити-сталактиты, что свисали с потолка. Я смахнула их, а после долго отдирала от одежды. Груда тряпья вместо постели… и это грозный колдун?

— Иди. — Я присела рядом с мальчишкой, который скрутился клубком и, обняв себя за живот, тихо стонал. — Скажи, что я прошу… что мне очень нужна помощь…

Это не магия.

Я бы увидела… наверное, увидела бы… как вижу бледную тень в его изголовье.

— Нет. — Я погладила волосы, в которых запутались перышки, бледные и свалявшиеся, они казались мне еще одним симптомом болезни.

Какой?

Что-то заразное?

Нет, он бы понял, или… или не болезнь?

Белая тень тоже склонилась, и мальчишка открыл глаза.

— Мама?

— Мама, — согласилась я.

— Мне больно…

— Потерпи, скоро станет легче…

И надеюсь, потому что ему помогут… лекарь из страны Хинай… только вряд ли у него есть антибиотики. И «Скорую» здесь не вызовешь, чтобы с мигалкой и реанимационным набором… и если что-то действительно серьезное…

— Ты не мама. — Сознание его прояснилось.

— Прости.

— Ничего… я ее не помню совсем… я составил бумагу… у Юкико будет мальчик… мой сын… — Он облизал пересохшие губы. — Я хотел сказать ей… потом… если что-то случится… брак по доверенности… ты отдашь мне ее?

— Отдам.

Он скривился, сдерживая стон.

— Она получит дом… и наследство… я написал наставнику… он проследит… не знаю, что со мной… болит живот…

Он недоговорил, но дернулся, а в следующее мгновение его вырвало.

Бурым.

И зеленым.

И запах такой характерно-кисловатый, рвотных масс.

— Она не будет ни в чем нуждаться…

…кроме твоей заботы, к которой постепенно привыкла. И… думай, чтоб тебя… если не магия, то… болезнь? Аппендицит или панкреатит? Или еще что-то желудочно-кишечное, требующее вмешательства хирурга, а потому априори смертельное…

Нет.

Непохоже.

Он давно выглядел не лучшим образом и… я закрыла глаза, отрешаясь от происходящего. Я ведь знаю если не все, то довольно многое…

Факты.

Он никогда не жаловался, но это ни о чем не говорит. Здесь вообще не принято жаловаться, и до недавнего времени эту привычку местных я полагала скорее достоинством.

Еще?

Он жил у нас, и… ему явно стало лучше, и намного… болезнь, если это болезнь, отступила… значит, маловероятно, что… аппендицит не развивается так долго и медленно. Дело в другом. Но я не врач, а потому сейчас гадаю по звездам. Бессмысленное занятие, но…

— Сдохнет. — Шипение прервало мои мысли. А следом раздался мерзковатый смех. — Сдохнет, сдохнет…

Старуха постучала палкой по полу, и звук этот резкий все перевернул.

Конечно.

Она его ненавидит, что видно невооруженным глазом. А ненависть — хороший повод… отравление… не сразу, поскольку это подозрительно, а вот постепенное, малыми дозами… И потому у нас ему стало лучше, старуха не могла добраться, а молодой организм переварил отраву, чем бы она ни была. Но колдун вернулся, а она…

— Что ты ему дала? — Я повернулась к старухе, которая вошла в комнату и застыла, вытянув морщинистую шею. Слишком длинная, какая-то кривая, та была тонкой и манила своей показной беззащитностью.

Я не поверила.

Темные руки. Пальцы крючковаты. Губы шевелятся, чмокают, будто старуха что-то жует… все-таки она не человек? Человек, я не вижу за этим уродливым обличьем иного.

— Сдохнет, сдохнет… — Она дернула задом, будто собираясь пуститься в пляс. — Ишь, развелось… моих топили… всех топили… в колодце… сказали, проклятые… а этот живой… служит… проклятый… надо всех извести… мор на деревни…

Она бормотала что-то еще про мор и мертвецов, которые выходят плясать в полночь, про воду из колодца, стиравшую разум, про берега, где младенчики плетут косы из водорослей. А привязав их к лодкам, лодки топят…

Она была настолько ненормальна, что…

— Вон поди, — велела я, но услышана не была.

Отравление. Что делают при отравлениях? Поят… активированный уголь еще дают. И промывают желудок, хотя сомневаюсь, что здесь я найду клизму.

Чистая вода…

И небезопасно оставлять их вдвоем. Со старухи станется разбить голову мальчишке, просто из ненависти…

Я выволокла ее из дома, а старуха не сопротивлялась.

— Сдохнет… теперь точно сдохнет… пойдет вниз-вниз и по лесенке… я спасла… всех спасла…

Она сделала шаг и упала.

И затряслась всем телом.

Завыла страшно, а мой пес подхватил этот вой, и от дуэта этого взлетели вороны, закружились с карканьем… и не только вороны, дом содрогнулся, распадаясь на несколько сущностей. Потом придется его чистить, но…

Потом.

Вода.

И кувшин.

И колдун, который еще был жив. Я поила его, как умела, не обращая внимания, что вода льется по шее, на грязное платье, на кучу тряпья, на мое кимоно, которое после сегодняшней прогулки только выбросить. Я вливала воду силой, а когда ее стало слишком много, перевернула тело на бок. И организм понял, чего хотят.

Его рвало.

Водой, и желтоватой жижей, и еще чем-то слизистым и пенным. В полумраке не разглядеть… а я, кое-как отерев лицо, заставила его снова пить.

Если яд давали давно, то вода не поможет. Он в крови и печени, и нужно переливание, а еще детоксикация. И с таким же успехом можно желать золотую башню с парой единорогов при ней. Бессмысленно…

Но я не позволю мальчишке умереть.

Если есть малейший шанс.

Если…

Они пришли, когда он перестал стонать, но лег на бок и дышал, слабо, вяло, но все равно дышал. И пульс был. Я сидела рядом, держа его за руку… я ждала, думала, что вот еще немного, и нить этого пульса оборвется, но… он был.

Я говорила мальчишке, шептала, что уходить никак нельзя, у него обязательства, и вообще колдунов мало, но… это все, что я могла сделать, и ощущение собственного бессилия, этакой вопиющей бесполезности, раздражало.

А потом пришли они.

Смешной толстяк в зеленом кимоно, надетом явно в спешке, ибо было оно запахнуто на левую сторону, как делают покойникам, и Бьорн с огромным сундуком.

Сундук он нес бережно.

И на целителя поглядывал так, будто прикидывал, что надо бы и его на плечо усадить. Поверх сундука.

— Его отравили, — сказала я, и голос не дрогнул. — Не знаю чем, но травили давно… понемногу… я дала воды, потом его вырвало и…

Господин Нерако кивнул.

И преобразился, разом перестав казаться забавным. Он весь подобрался, движения сделались скупы и точны. А я вдруг поняла, что каким-то непостижимым образом оказалась в углу комнаты. На сундуке.

Лекарь ощупал исиго. Оттянул веки, заглянул в глаза. В рот. Склонился над телом, обнюхивая желтоватую влажную кожу… поцокал языком.

Пробормотал что-то…

Дальше было… не знаю, я просто смотрела.

Вот пальцы его разминают горло, а в кожу на груди ввинчиваются тонкие иглы, на концах которых дрожат синие и зеленые камни. Лекарь касается камней, и они начинают пульсировать. Словно огоньки новогодние. Игл становится больше, целые созвездия их собираются на теле, особенно ярко сияют те, которые встают над печенью. А колдун пытается шевелиться, но…

Ему подносят флягу, и он замирает.

А господин Нерако вытаскивает из сундука ступку, и пестик, и с дюжину мешочков. Он развязывает их и сыплет содержимое в ступку, когда щепоть, когда две, и кажется, что действует наугад. Он растирает. И льет тягучую жидкость, запах которой заставляет меня зажать нос.

Он вливает снадобье в горло колдуна, и тот глотает… правильно, он ведь без сознания, а камни на вершинах игл наливаются чернотой. И гаснут один за другим.

И снова растирать.

Смешивать.

Бурую мазь лекарь наносил лопаточкой, покрывая кожу исиго толстым слоем ее. И лишь затем выдохнул, сдавил запястье мальчишки, прислушался к пульсу и кивнул.

— Вы успели вовремя, госпожа… еще немного, и не в силах человеческих было бы вернуть его.

— Он…

— Все в руках богов, но смею полагать, что молодой человек довольно скоро очнется. Однако надеюсь, что вы понимаете, что закон и совесть велят мне доложить о произошедшем, ибо попытка отравления ядом чинары есть преступление серьезное, умолчать о котором я не имею права.

Он вытирал руки грязною тряпицей, а я думала, что вовсе не столь уж беспомощен и мягок этот человек, как казалось Шину.

Продать?

О да, он заплатил бы за Мацухито и триста золотых, и четыреста, но лишь потому, что так проще, а он не привык усложнять себе жизнь.

И завтра надо бы наведаться в красный дом.

Глядишь, и пойму, что с ним неладно.

— Хорошо, — со вздохом сказала я и, сунув руки в рукава, наткнулась на горшочек, о котором успела крепко позабыть. Если не колдун, которому в ближайшее время точно не до расспросов, то, возможно, господин Нерако не откажется взглянуть. Лекари ведь разбираются в травах… — Могу ли я попросить вас еще об одной услуге…

Горшочек он берет осторожно, двумя пальцами, и ставит на ладонь, прикрытую шелковым платком. И наклоняется.

Нюхает.

Хмурится… он трогает глину. И хмурится еще больше. Приподнимает крышку, а на лице появляется такое выражение, что я понимаю: угадала.

— Могу ли теперь я спросить, госпожа Иоко, где взяли вы эту вещь?

И я, вздыхая, признаюсь:

— В лавке.

Рассказ мой краток и лишен подробностей, но… господин Нерако слушает внимательно. Он крутит горшочек и хмурится… и хмурится еще сильнее, и кажется, вот-вот расплачется.

— Плохо. — Он разминает переносицу, и огромные уши его вздрагивают. — Это… в стране Хинай если у кого-то на ходили подобное зелье, то его били бамбуковыми палками по пяткам… а если находили много зелья, то снимали кожу…

Так, что-то мне стало совсем неуютно.

— Я не буду лгать, что известны мне все уложения кодекса, добрая госпожа, однако сомневаюсь, что здесь оно столь законно, чтобы можно было продавать в лавке… другое дело, что отнюдь не каждый человек знает, как отличить обыкновенные притирания от тех, в которых содержится трава, именуемая допу. Сама по себе произрастает она на болотах и местах дурных, оскверненных пролитой кровью. На закате бледные цветы источают особенно сильный аромат, который лишает людей разума, завлекая в трясину или же вызывая безумие… и кровь вновь льется, ибо нужна она допу, чтобы прорастали семена ее… в стране Хинай мне однажды случилось побывать в деревеньке, жители которой выращивали эту траву. Цветы ее стоят дорого… очень дорого… и потому всегда найдутся люди, готовые рискнуть здоровьем и разумом… они держали рабов, заставляя их собирать цветы, а когда те сходили с ума, то давали в руки оружие… и рабы резали друг друга, лилась кровь, и трава хорошо росла.

Вот же…

И не говорите, что Шину это вчера придумала. Или что не знала, с чем связывается… и как быть? Я, являясь хозяйкой дома, несу полную ответственность за ее поступки, а значит, если кто-то еще узнает о… мне светит тихое уютное подземелье.

Или каторга.

Или что тут у них принято…

Я потрогала шею. Как-то совершенно не хотелось лишаться головы.

— После сбора цветы заливают жиром, а после медленно вытапливают… и если отыщется человек умелый, способный напитать раствор силой, то свойства травы усиливаются многократно…

Твою ж…

— Этого горшочка хватит надолго, если мазать им, скажем, виски. — Господин Нерако прикоснулся к голове. — В малых дозах он подарит забвение, излечит от горя, сколь бы глубоко оно ни было, правда, сие излечение не будет истинным, и когда действие ослабнет, человек вновь испытает боль…

…и вновь потянется к заветному горшочку.

— Чуть больше, и его окружат видения мира удивительного, он познает невероятное блаженство. Однако раз за разом блаженство будет длиться все меньше, а мази понадобится больше… ко всему разум, не способный справиться с тем, что в стране Хинай нарекли «солнечным светом», постепенно будет выгорать… человек станет испытывать то беспричинную радость, то столь же беспричинный гнев. Мне жаль, госпожа, но… это слишком опасно, чтобы…

— Надо уничтожить. — Решение я приняла на месте. — Сейчас… мы вернемся… Бьорн… лавка сегодня сгорит. Огня ведь будет достаточно?

Но сперва мы вытащим все, что хранится в сундуках, и… не знаю, утопим в море? У тьерингов же отыщется лодка… и, кажется, я буду вновь должна Урлаку… в жизни мне с этими долгами не расплатиться. А хуже всего, что платы и не потребуют.