Дом последней надежды

ГЛАВА 17

На ярмарку мы собирались три дня.

— Я не пойду. — Кэед уселась, сложив на коленях руки, всем видом своим выражая решимость. — Я никогда не любила ярмарки…

— Можно подумать, ты хоть на одной была. — Араши не изменила мужскому платью, правда, на сей раз ее широкие складчатые штаны были темно-красного цвета, а легкий халат, наброшенный поверх рубахи, украшала вышивка.

— Это не имеет значения.

Бумажный веер в руках Кэед трепетал.

— Трусиха.

— Кто?

— Ты.

Шину вздыхает.

Ей беспокойно, да и мне тоже. Мацухито, устроившись в углу, перебирает нефритовые бусины. Губы ее шевелятся, но и только. В остальном лицо похоже на маску — толстый слой жира и пудра, нанесенная поверх, склеились. И маска наверняка неудобна, но привычна тем, что защитит от посторонних взглядов.

Высоко забритый лоб.

Темные пятнышки бровей, нарисованные где-то на границе роста волос. И красные губы.

Мне тоже надлежало бы привести себя в приличный вид, но я наотрез отказалась. Одно дело терпеть эту невыносимую красоту по большой нужде, и совсем другое — по собственной прихоти.

— Ты не понимаешь. — Кэед злится.

Она взмахивает своим веером, и темно-зеленый рукав кимоно сползает, обнажив тонкую худую руку, усыпанную рыжими пятнышками веснушек.

— Они все будут смотреть!

Вздыхает Юкико.

Ей хочется быть печальной, потому что она кожей ощущает общий настрой — не самый, к слову, веселый, — но предвкушение чуда мешает испытывать правильные, с ее точки зрения, эмоции. Ее лицо меняет одно выражение за другим.

Недоумение.

Притворная скорбь, которую Юкико рисует столь старательно, что даже мне становится смешно.

Неподдельная радость… как же, дома ее не выпускали на ярмарки: девушкам из благородных семей совершенно нечего делать на мероприятиях столь сомнительных.

Иоко тоже никогда не бывала.

Исправим.

— И пусть смотрят. — Араши садится рядом и протягивает руку. — Пусть видят, какая ты красавица… и вообще… смотреть будут на меня…

Ее волосы, забранные вверх, стянутые этакой петелькой, ниже плеч собираются в косу. А с косы свисают ленты и бубенцы.

Тяжелые браслеты на руках — сомневаюсь, что украшение.

И ножны, пока пустые, но уверена, что мечи займут в них свое место. О да, на Араши будут смотреть многие.

— И вообще… какое тебе до них дело?

Здесь она не права.

Есть дело.

И быть может, не до всех людей, но… отец Кэед будет где-то там, среди людей. Он-то не чужд простых развлечений. И мачеха, надо полагать, не станет держать взаперти своих детей. И вот они все счастливой семьей, которой Кэед была лишена, станут ходить, бродить, смотреть на повелителей пламени. Или торговаться с ловцом птиц, который принесет дюжину дюжин пташек в клетках из лозы. Выбирать ту, что поет громче ловить измазанных жиром змей под крики толпы. Выбирать шелка и пряности. Зеркала…

И как знать, не окажутся ли у нашего лотка… не увидят ли Кэед в нынешнем ее обличье, которое она сама полагала жалким. А увидев, что скажут? Или не скажут, но подумают?

— Нельзя прятаться до конца времен. — Я тоже протянула ей руку. — Точнее, можно, но ничего хорошего из этого не выйдет. И тебе нечего стыдиться… зато есть шанс увидеть что-то новое.

Да, утешитель из меня так себе.

— Что? Я и с места-то не сойду. — Она все еще упрямится, но скорее потому, что не привыкла уступать без боя.

— И не надо… если не захочешь. А захочешь — наймем носильщиков…

Кэед фыркает.

И соглашается.

Ждем ее долго, и Мацухито кривится, то ли от недовольства, то ли от страха. От нее едва уловимо пахнет травами, а белая краска на щеке дает трещину.

На что похожа местная ярмарка?

В прошлой жизни мне случалось бывать на них. Шумные. Бестолковые. Многолюдные и громкие. В какое-то мгновение выходящие из-под контроля, невзирая на все усилия полиции. И полиция эта сама растворялась в человеческом море.

Я помню крики.

И музыку.

Запах традиционных шашлыков, которые жарили на переносных магналах. Поваров в грязноватых халатах, стопочки и кряхтение.

Сладкую вату.

Карусели.

Катание на замученных лошадях и ощущение полного хаоса.

Здесь же… сад Наместника был открыт, но это еще не означало, что людям будет позволено разгуливать по газонам. И странно, я не видела стражи, точнее, не в тех количествах, чтобы кому-то помешать. Да и держались эти люди в стороне и словно бы в тени…

Определенно в тени…

Стоило моргнуть, и могучий воин с бритой головой исчез, хотя я только что видела его под сливой. Здесь в отличие от храма сливы не цвели, зато клены полыхали алым и золотым.

Дрожали ивы, роняя узкие белые листья.

И средь острых игл барбариса прятались красные ягоды.

А трава вот зеленела.

Белые дорожки.

Люди, прогуливавшиеся по ним чинно, медленно. И никаких шашлыков, не говоря уже о выпивке. Нет, здесь наливали чай — то тут, то там виднелись махонькие лавки с высокими крышами — и угощали вязкими местными сладостями, к которым я так и не привыкла.

Отчаянно захотелось леденца на палочке.

Самого дешевого, копеечного, отлитого по старой форме и крашенного в ядреный алый цвет. Сладкого… невозможного.

Спокойно.

Сейчас не самое лучшее время для ностальгии.

Нам отвели место в роще белых ив. Деревца эти, невероятно хрупкие, с посеребренной корой и пушистыми листочками, казались до того искусственными, что я, не утерпев, пощупала листик.

Настоящий.

Теплый.

А место… дощатый помост на толстых ножках, что вошли во влажноватую землю. Помост уже укрыли плотной тканью, поверх которой мы разостлали ковры. Стульев здесь не предполагалось, как и столов. Помост был открыт, и товары доставили тьеринги.

Драконья ширма, которую всерьез пожелал выкупить тьеринг, послужит неплохой рекламой. А место хорошее, немного в стороне от основных рядов, где ныне спешили разложить все, от стеклянных бусин до конской сбруи, но не настолько далеко, чтобы не увидеть.

Не увидеть дракона было затруднительно.

Лаковый короб, поверх которого Мацухито расставляла свертки с травами. Каждый был украшен кусочком цветного шелка.

Резные фигурки Араши.

Нарвальи рога, которые тьеринги пристроили на некоем подобии треноги. Рога были огромны, каждый — выше человеческого роста, и больше походили на пики, если бы вздумалось кому-то делать их из жемчуга.

Связки украшений, которые они просто вешали на железные распорки, и гроздья бледно-золотого янтаря ловили солнечный свет…

— Позвольте. — Я сняла ближайшую связку и попыталась распутать цепочки.

Серебро? Кажется, но работа довольно грубая, хотя в этом имеется своя прелесть. На шелке янтарь будет смотреться куда как интересней, благо у нас есть с полдюжины шарфов, расписанных Юкико. Она, прикрывая лицо бумажным зонтиком, будто он способен был защитить от неприязненных взглядов, вертится. Ей скучно на помосте, ее тянет пройтись по дорожкам и остановиться у пруда, где, поговаривают, уже поставили столы со сладостями и закусками.

Нет, она не голодна, но… это же угощение от Наместника, а значит, почти от Императора.

Кэед, которая с трудом, но преодолела путь до рощи — я не единожды успела пожалеть, что взяла ее с собой, но кто знал, что путь рикхам и носильщикам закрыт, — устроилась на подушках. Коробочка с нитками и иглами, кусок шелка и притворная сосредоточенность на работе…

Она не стала белить лицо или рисовать на нем красивую маску.

Она не позволила даже сделать прическу, собрав волосы в узел, который оннасю перехватила простым шнурком.

…она не замазала веснушки.

А кимоно цвета осенней листвы лишь подчеркивало их. И в этом была своя красота, но… Кэед не поверит, скажи я ей. Поэтому я промолчу.

Хватает забот.

Серебро на темном шелке… желтый янтарь.

Оружие, которое занимает место на другом краю помоста. И хмурый тьеринг, чье лицо перечеркнуто шрамами, осматривает каждый клинок. Жаль, но вряд ли они найдут хозяев. Их мечи слишком тяжелы для местных, да и… не важно.

Вот ряд бочонков.

И меха, которые ложатся пушистой грудой.

Горшочки с жиром…

— Пошли гулять, женщина.

На Урлаке темно-зеленая шелковая рубаха с вышивкой. Сложный узор глядится несколько грубовато, но в целом вполне гармонирует с кожаным жилетом. Темные штаны. Высокие сапоги. Этакая суровая северная брутальность, которая совершенно непонятна Иоко.

— Не думаю, что…

— Идите. — Кэед не отрывается от вышивки. — Я присмотрю…

— И я останусь. — Шину косится на Хельги, который держится рядом, но не решается подойти. Вот уж не было печали…

— И я, — вздыхает, смиряясь с неизбежным, Юкико.

Но Шину лишь отмахивается от такой помощи. А Юкико, поняв, что шанс сбежать у нее есть, смотрит на меня. И я бы рада отпустить ее, только…

…не случилось бы беды…

…беды бы…

— Трор, — хевдир опережает меня, — составь девочке компанию. И проследи, чтобы не обидели…

Тот самый оружейник вздыхает.

Кивает.

И, окинув Юкико строгим взглядом — ее круглый живот уже нельзя спрятать в складках кимоно, — укоризненно качает головой. Да, женщине в положении стоит избегать людных мест.

Вовсе хорошо бы не покидать дом, где и стены защищают, а она… и глядит с ужасом. Впрочем, ужас держится недолго. И Юкико тянет шею, силясь различить упомянутый пруд.

А я…

Сандалии стучат по камню и шлепают по пяткам. Тело привычно, а вот я до сих пор дергаюсь, как бы не свалиться… вот смеху-то будет.

Рука тьеринга крепка.

И упасть мне не позволят. Хорошо… наверное…

Молчим.

Стол с фигурками из белого фарфора. Здесь и воины, и красавицы, и даже великолепная Амэ-но-Удзуне, пляшущая на чане…

Колокольчики с тонкими голосами.

Повесь такие на веранде, дай ветру игрушку, и ни одна не чисть не переступит порог твоего дома.

А вот змеелов гладит тонкую плеть змеи, что обвила шею его нежно. В ногах его стоят огромные глиняные горшки… кто-то хочет приобрести ужа-мышелова? Или, быть может, пятнистую югару, которая умеет различать людей? Посели такую в ларце с драгоценностями, и горе вору, что решит сунуть в него руку. Или вот ленивый полоз…

Змеи меня пугают.

А вот шелка влекут. Меня ли? Мы постепенно сродняемся, и не скажу, чтобы меня это радовало, но и отторжения мысль больше не вызывает.

Ах… Иоко любила шелка.

Вот этот, ярко-зеленый, и к нему в пару изумрудный, и тот, третий, что темен, как лист плюща… какое бы платье вышло… а вот из этого, оттенка утренней зари… или золотого… каюсь, здесь мы задерживаемся надолго, и мне стоит немалых сил удержаться от покупки.

Посуда.

И стеклянные бусины, выставленные в полупрозрачных чашах.

Оружие. И тут уж мой молчаливый сопровождающий оказывается очарован голосами клинков. Здесь есть мечи короткие и длинные, слегка изогнутые и формой напоминающие ивовый лист. Ножи и кинжалы… и даже тонкие острые спицы для волос, которыми при желании можно убить себя.

Они красивы.

До того красивы, что сама мысль об истинном их назначении кажется отвратительной.

А вот крохотные клинки-рыбки, которые хорошо прятать в рукавах, и нечто, напоминающее рыбацкую сеть с крючками. Крючки были костяными и даже на вид казались острыми.

— Что это?

— Сторожевая сеть. — Тьеринг тряхнул облако, и оно развернулось.

Тончайшая.

И длинная.

И пожалуй, такую легко спрятать в траве, крючки и те лягут, скрываясь средь пожухлых былинок. Но стоит чужой ноге коснуться земли, как, потревоженные, они вопьются в наглеца…

Я моргнула.

И поинтересовалась:

— Сколько?

Однако круглолицый торговец, слишком важный, чтобы пошевелиться при нашем появлении, меня будто бы и не услышал. И лишь когда вопрос повторил тьеринг, ответил:

— Сорок лепестков…

Я не Шину, я и близко не представляю, сколько может стоить подобная вещь, но… вот по тону его чувствую, что цена завышена раза в два, если не в три.

И мысль приобрести здесь какую-нибудь мелочь вроде зеленого точильного камня отпала сама собой. В лучшем случае сдерут семь шкур, в худшем вообще откажутся продавать.

— Что ж… пожалуй, мне показалось, что здесь есть что-то интересное…

Продавец лишь глаза прикрыл.

В скором времени я убедилась, что мои надежды на яр марку как способ познакомить моих красавиц с людьми приличными, да и вообще показать себя обществу, были напрасны.

Нас не замечали.

Нет, не так… не замечали меня, а тьеринг удостаивался внимательных, а порой и исполненных незамутненного любопытства взглядов. Последние принадлежали женщинам в годах, чьи приятная взору округлость, обилие украшений и солнечные круги Аматэра су Омиками на платьях выдавали в них свах.

Почтеннейшая профессия.

Прибыльная.

Вот только подходящих женихов в городе, верно, не осталось, если они на моего тьеринга уставились…

Моего?

Иоко согласилась: нашего. И что, если с лица не слишком хорош, а одевается так, что впору почернеть от стыда, но… он мужчина.

И состоятельный.

Свободный.

Вхожий в дом Наместника. Да и вообще Император ныне благоволит к тьерингам, а это что-то да значит…

Да уж, у моей девочки было свое собственное представление о том, что в этом мире важно. Пожалуй, если бы мы действительно могли беседовать, я бы сказала ей, что благоволение Императора — штука в высшей степени ненадежная. Она что ветер в ивах, как знать, куда подует, очарованный шелестом листвы…

Я едва не рассмеялась.

Вот уж… прежняя я была далека от подобной образности.

Мы остановились, удостоенные благожелательного кивка от господина в темных одеяниях, нарочито простых, но белые руки и ногти, спрятанные за длинными нефритовыми пластинками, выдавали в нем серьезного человека.

Как и две девчушки в роскошных фурисодэ.

Майко?

Лица их не тронуты пудрой, но этого слишком мало, чтобы обмануть меня. Глаза блестят, и блеск этот неестественного происхождения. Губы чересчур пухлы, и этот розовый оттенок появляется не сам собой. Легкие тени, капля румян. Кто бы ни рисовал им лица, он делал это умело.

Мой муж, да сожрут демоны душу его гнилую, часто повторял, что лишь гейши умеют создавать красоту, но даже им вряд ли удалось бы облагородить мое лицо.

Тьеринг и господин, от которого исходил едва уловимый аромат опиума, разговаривали, и беседу вели на северном наречии. Девушки, устав изображать восторг от встречи, разглядывали меня.

Я ждала.

Я слышала, как где-то далеко ударили колокола, знаменуя начало выступлений. Вспомнилось, что в эти дни лучшие из лучших выходят на помост, чтобы показать свой талант…

— Матушка вновь была права. — Девица в платье цвета спелой сливы обратилась к своей подружке. — Чем старше женщина, тем легче развязывает она свой пояс…

Вторая красавица захихикала и, одарив меня туманным взглядом, добавила:

— Только удивительно, что находятся желающие…

— Они просто не знают, где найти достойную спутницу…

— Отчего же. — Я и не поняла, что тьеринг прислушивался к разговору. До того он казался всецело увлеченным собственною беседой. — Много дорог ведет в Веселый квартал… правда, до сего дня мне казалось, что воспитанницы матушки Рюнай стоят своих денег…

Надо же, бывал…

А с другой стороны, чего возмущаться? Взрослый мужчина со своими потребностями и немалыми, как понимаю, возможностями. И гнев моей второй половины совершенно необъясним. Как и ее глубочайшая обида.