Дом последней надежды

ГЛАВА 15

Я очнулась там же… помню вновь холодную воду… и мальчишку, который натирал виски Мацухито ароматным маслом…

И второго, поившего меня осторожно, бережно даже. Еще подумала, что это хороший знак…

Наверное.

Помню слабость.

И дрожащие руки… и остатки тепла, которое силилось согреть меня всю.

Помню голос судьи, который звучал вовне, но теперь не для меня. И двух юнцов, разряженных столь роскошно, что смотреть на эту роскошь было больно. Они сидели, положив руки на циновку, и смотрели на судью.

Застывшие лица.

Пустые какие-то… и голоса, звучавшие одинаково тонко, но… опять же, слов не различить. И наверное, это правильно: подозреваемых надо допрашивать отдельно, но мне и смотреть на эту парочку неприятно. Мацухито тоже их замечает.

И охает.

Цепляется за мой рукав.

Где-то далеко гудит колокол. И голос его разрушает тишину.

— Я принял решение. — Судья снимает очки и закрывает глаза. А очередной мальчишка раскрывает книгу и подает ритуальный клинок в черном футляре.

Я, затаив дыхание, смотрю, как пересекает он белую ладонь, оставляя кровяной след.

Решение окончательно и обжаловано быть не может…

Позже я поняла, как нам повезло.

Случайно?

Или боги этого мира, в которых я, кажется, начинаю верить, все же не оставили приблудную душу без своего благословения?

…отказать…

…дело закрыть…

Я загляну в храм. Я… принесу в дар огню монеты из серебряной фольги и еще ароматические палочки. И слова скажу.

Благодарности.

…лжесвидетельство и попытка подкупа…

…двадцать ударов палкой каждому…

Дела, сумма иска которых превышает три тысячи золотых, априори рассматриваются высшим судьей, а они слышат правду. Сама их суть противится лжи, пусть бы в народе и крепко держалось мнение, что исход суда во многом зависит от знакомств и толщины кошелька.

…подкуп свидетелей…

…и те, произнесшие свое слово — когда успели-то? — поклявшиеся, что оно правдиво, также будут наказаны…

Я покидала дом Наместника в полусне. Мне хотелось и плясать, и рыдать, и не помню, как вообще добралась до повозки. Спасибо Мацухито и моей оннасю…

Дома я добралась до постели.

Легла.

И просто лежала, глядя в потолок.

Нам причиталась компенсация в две тысячи золотых. Правда, сначала мальчишки должны выплатить немалый штраф и покрыть судебные издержки, сумма которых, подозреваю, исчисляется сотнями лепестков — работа судьи не может стоит мало, но в перспективе…

Матушка будет умнее.

Я закрыла глаза, отрешаясь от зелени, что мельтешила перед глазами.

…наставник.

…магия.

…и суд, подозреваю, не последний на моем веку. И вряд ли последующие будут столь же просты, быстры и справедливы. А потому надо собраться с силами, встать и послать кого-нибудь к переписчику.

Мне нужен Кодекс…

— Госпожа, — девочка принесла поднос с пузатым чайником, — вам стоит выпить… силы вернутся.

На меня она смотрела с таким восторгом, что…

Я его не заслужила.

Я…

Села, сдвинула хрупкую стену, впустив в дом холод и стылый дождь. А потом просто сидела и пила чай, глядя, как на террасе появляются лужи.

Почему-то не отпускало ощущение, что история эта отнюдь не закончена.

А утром принесли разрешение.

Розовый шелк. С полдюжины печатей. Плетеный ларец и…

…и то самое нехорошее предчувствие. Прошлая моя жизнь научила, что ничего-то не бывает даром. И вот попробуй угадай, что попросят взамен.

В храм я все-таки заглянула.

Он был… иным?

Ожидаемо, все-таки если христианство и появилось в этом мире, то отнюдь не здесь. В стране Ниппон, которая стояла у основания божественной горы Нидзасу, верили в иных богов. Вот только вера эта была ненавязчива, а боги… они существовали, но где-то вовне, не спеша вмешиваться в жизнь людей.

Вот и храмы…

Просто были.

…Темнокожий монах, облаченный лишь в набедренную повязку, кормил кошек. Белые, черные и полосатые, пушистые и гладкошерстные, с хвостами и без, совсем юные и огромные, матерые, явно не только кошачьих кровей, кружились, вились, толкались, норовя прикоснуться к ногам монаха. Они лезли на колени, не столько за лакомством, сколько желая потереться о темную руку. И тот щедро дарил ласку всем.

И улыбался.

И мне кивнул, словно доброй знакомой, а в бледных глазах его мне почудился отсвет солнца…

Оно застряло на остром драконьем гребне, расплескав золото и на куцые крылья, и на чешую. Глаза дракона горели алым…

Кто-то ударил в гонг.

Кошка потерлась и о мои ноги, но когда я наклонилась, чтобы погладить ее, зашипела.

Цветущие сливы… если бы они росли в кадках — я видела подобные у соседей, — сочла бы, что деревья просто выгоняют в цвет, но нет, могучие дерева поднимались выше стен, и это было сродни чуду…

Солнцу легко творить чудеса.

Запах ароматных масел.

Благовония.

Ящик, куда я запихнула несколько монет, надеясь, что этого будет достаточно. Я понятия не имела, что делать дальше. А Иоко… кажется, она тоже редко бывала в храме. Правильно, матушка была против общественных храмов, полагая их прибежищем нищих и всякого сброда, который норовит поживиться за счет людей состоятельных…

Муж и вовсе не слишком верил в богов, да и в доме его имелась своя молельня. Было время, когда Иоко приноровилась прятаться в ней, но скоро этот ублюдок понял, где искать жену, а боги… смолчали.

То ли не было их там, то ли не вмешивались они в бытовые ссоры.

Едва слышный вздох заставляет обернуться.

Никого.

Ничего.

Пол из разноцветных кусочков слюды, которые никак не складываются узором, покрыт сетью трещин. Я оставляю сандалии на коврике.

И касаюсь ступней камня.

Теплый.

Горячий даже.

Подземные источники? Моя рациональная часть желала получить простое объяснение, но те, кто был в храме — незримые, но все же удивительно явные, — не спешили помогать.

А дальше что?

Преклонить колени?

Но я не вижу ничего, что напоминало бы алтарь…

Пруд есть.

Темная вода и белые камни. Тонкие веточки неизвестного растения покрыты бледно-розовыми цветами. Желтый листок кружится, и я задерживаюсь здесь надолго, просто наблюдая за тем, как лист этот танцует на камнях.

Дышать становится легче.

Пусть душа Иоко получит свободу. И новую жизнь, желательно счастливую или хотя бы лишенную той боли, которую она уже перенесла со всем положенным по нынешним порядкам смирением.

Они не отвечают за порядки?

Люди…

Пускай. Я протягиваю пальцы и касаюсь шелковой воды, которая спешит обнять их, обдать холодом, потянуть силу…

Мне не жаль.

Дайте ей новую семью, хорошую… чтобы родители любили, чтобы берегли… и муж тоже, если она вновь родится женщиной… и дети… ей ведь хотелось детей… так пусть же исполнятся…

Тепло растекалось по воде, и лист кружился все быстрее, пока вовсе взял и не исчез.

А я поднялась…

Был еще лес колокольчиков. Они просто свисали на тонких нитях, то огромные, тяжелые, вовсе не понятно, как нить их удерживала, то крохотные, с мизинчик.

Серебряные.

И золотые.

И из белого металла — платины?

Медные, чуть тронутые благородной зеленью патины. Бронзовые, с закопченными боками… нити уходили куда-то ввысь, теряясь в сумраке, и создавалась престранная иллюзия, будто колокольчики просто висят в воздухе.

Я трогала то один, то другой, выплетая собственную мелодию, которой, признаюсь, изрядно не хватало гармонии. И как-то вместе с этой недомузыкой уходила тревога.

…страхи мои…

…и надежды… вернуться? Вряд ли выйдет. Я ведь знаю, что там, дома, умерла или умру вот-вот. И что там, если разобраться, я никому особо не нужна. Быть может, поэтому и получилось так легко шагнуть в нынешнюю реальность?

Не хочу гадать.

Я играю.

Я отпускаю птицу надежду, пусть будет свободна и легкокрыла. Поднимайся до неба и до солнца, выше драконьих крыл, превращайся в снежное облако, которое ждут где-то там, на склонах гор. И становись частью нынешнего мира, какой стану я сама…

Я играла и дарила силу, что тоже было верно — ничего не бывает бесплатно. А когда вовсе обессилела, села на землю у корней сливы и позволила огромной кошке с кривым хвостом забраться на колени. И так мы сидели, пока не пошел снег.

А быть может, не снег, но слива наградила нас дождем из легких своих лепестков.

А может, и то и другое…

Главное, что когда я покидала храм, дракон почти заглотил солнце, и за стеной стояли сумерки. Монах, по-прежнему окруженный кошками, проводил меня задумчивым взглядом, а за стеной — невысокой стеной, которая разваливалась не одну сотню лет, да так и замерла в процессе, — меня встретил тьеринг.

— Женщина, о чем ты думала, когда уходила из дому одна, — сказал он мрачно.

А я кивнула.

Конечно.

Из дому вообще уходить не стоит, потому как поди угадай, сумеешь ли вернуться.

Кажется, я моргнула.

И улыбнулась.

И хотела ответить что-то, но вновь потерялась во времени, на сей раз не одна. Мы с ним стояли и смотрели друг на друга… друг в друга, и душа у него была синей, слегка прозрачной и холодной, как лед их проклятого острова. Он же видел мою, я знаю, но не сказал, на что та похожа.

Главное, что когда я моргнула, избавляясь от наваждения, обнаружилось, что солнце вновь утонуло в море. Тени скрылись. А небо, украшенное парой лун, словно глазами огромной кошки, почернело… и надо будет купить той, соседской, рыбы… конечно, кошкам рыба вредна, это я знаю из прошлой моей жизни, но боюсь, что сбалансированные корма здесь не в ходу, а местное зверье привыкло к иным реалиям.

— Женщина? — Урлак нахмурился.

— Мужчина, — ответила я, принимая протянутую руку. — И… спасибо.

По ночам и вправду не стоит гулять одной.

Ноги болели.

И руки.

И кажется, все тело тоже, но одновременно я чувствовала себя… просветленной? Легкой, как давешний лепесток сливы… и радуга… да, под сердцем у меня поселилась радуга, в струнах которой пряталась мелодия. Какая?

Как знать.

От меня зависит… все теперь зависит от меня.

Зонтик он тоже взял. Правильно, зачем нужен зонт от солнца, если солнце исчезло.

Мы не наняли рикху.

Он молчал, а я… я наслаждалась прогулкой, каждым шагом и сухим перестуком деревянных сандалий… и кажется, носки я оставила в храме. Возвращаться? Глупо… дар богам? Не оскорбит ли их подобный подарочек…

— Вы давно меня ждете?

— Давно. — Он вздохнул, и я увидела белесое облачко. — До меня дошли… слухи…

— О суде?

— Не только… — Тьеринг явно не знал, как построить разговор, из чего я сделала вполне закономерный вывод, что речь пойдет о вещах для меня не самых приятных.

— И о чем же?

Мы обошли пристани и прилегавшие к ним кварталы, которые ныне были темны, пусть и во тьме этой блестели сотни крохотных огоньков, но они существовали словно бы отдельно.

Тени хижин.

Призраки людей и не только… ночь полна чудовищ.

Моет на берегу длинные волосы нуре-онна, змееподобная красавица… и только попробуй залюбуйся, подойди, обманутый белым отблеском кожи, как наполнится душа желанием, противостоять которому простой человек не способен… и что с того, что безрука она?

Длинный язык вопьется в шею.

И теплая кровь наполнит жирное тело, придавая ему еще больше красоты…

Поджидает корабли лысый умибозу, бродячий монах, чья душа оказалась слишком черна, чтобы переступить порог смерти. И не приведите боги, если погаснет на корабле носовой фонарь. Протянет умибозу цепкие руки, и когти его пробьют борта, из какого бы дерева ни были они сделаны…

— Гм… говорят… — Мой спутник споткнулся.

Дорогу он выбрал ту, что вела в обход кварталов, в которых по ночам было неспокойно. И не только чудовищ стоило в том винить. Люди здесь тоже всякие встречались…

Покойному супругу Иоко не знать ли.

Гуляет в заброшенных зданиях уван, охотится за чужими тенями юсан…

И как знать, не идет ли по нашему следу заблудившийся призрак. Впрочем… призраки куда безобидней людей.

— Полагаю, — я решила помочь своему спутнику, — вам не слишком приятно повторять эти слухи, но вместе с тем вы считаете, что мне стоит знать о них? И в то же время не желаете меня… оскорбить?

Продажные женщины выбирались на улицы, и стена, окружившая Веселый квартал, их не останавливала. Одна, почти нагая, кружилась в переулке… женщина ли?

Стоило приглядеться, и бледная фигура поплыла, рассыпалась искрами…

А тьеринг застыл.

— Это дзере-гумо. — Я позволила себе коснуться щеки. Колючая, однако… — Она ненастоящая, точнее, это обличье не настоящее…

Из бледного тела полезли волосатые паучьи ноги, которые шевелились, тянули нити паутины, заплетая переулок. И к утру кто-то да угодит в них.

Она не убьет.

Она стара и осторожна, а потому возьмет лишь ту малую толику крови, которая позволит продержаться еще ночь или две… или больше, главное, что с утра человек не вспомнит, как вышло, что он уснул в переулке.

Перепил саке, наверное.

Тьеринг моргнул и добавил пару слов на своем языке. А заодно уж схватился за шнурок, вытащил нечто, напоминавшее акулий зуб, оплетенный серебряной сеткой.

Красиво.

И не только в красоте суть: паукообразная красавица зашипела и, бросив недостроенную сеть, исчезла в переулке. Вряд ли она уйдет далеко: они не любят покидать привычные места охоты, но… пожалуй, я рада, что больше ее не вижу.

— Женщина? — Тьеринг положил руку на клинок, всем видом показывая, что готов немедля вступить в схватку.

Это он зря…

Дзере-гумо из тех редких тварей, которые не боятся холодного железа, а одолеть ее можно лишь серебром, и то не всяким. А что ушла… ночь коротка, и голод сам собой не утолится.

— Нам лучше поспешить. — Я раскрыла бамбуковый зонт и с удивлением поняла, что этот — не мой. Я точно помню, что оставила его под деревом и других зонтов там не было, но… на моем нарисованы были бабочки, нынешний же, из темно-красной бумаги, был украшен изображением двух грозовых драконов.

Очередная случайная неслучайность?

С ручки зонта свисала связка железных бубенчиков, чьи неожиданно звонкие голоса разнеслись по улочкам, словно предупреждая. И следом я услышала шлепанье чьих-то ног.

Вздох тяжелый.

Утробный рокот, который заставил придвинуться поближе к тьерингу…

Боги смеются, глядя на нас, и лишь Аме-онна, которая к ночи превращается в облако, чтобы утром пролиться дождем, привычно печальна…

— Согласен. — Тьеринг вытащил-таки клинок.

И где-то заплакала птица.

Мелькнула в небесах белесая тень и исчезла, когда драконы на ткани зонта сделали круг. Из оскаленных пастей вырвалось пламя.

Рисованное.

А если бы тьеринг не дождался…

…если бы…

Мы шли так быстро, как это вообще было возможно. И не отпускало ощущение внимательного взгляда, которым меня провожали… и не одного… из каждой подворотни, из-за низких стен, с крыш и ветвей на меня смотрели…

…следили…

…выжидали… и магия храма, окутывавшая нас полупрозрачным облаком, истончалась. Еще немного, и…

Мы успели.

Стена.

И ворота.

Молот на цепи… открывают долго, я почти успеваю замерзнуть. И тем острее ощущается чужое тепло. Тьеринг набрасывает мне на плечи свою куртку.

Он по-прежнему зол.

И…

Его нельзя отпускать.

Ночь опасна. И нынешняя опасней прочих.

Бродит по пристани Бледная невеста, ищет среди мужчин того единственного, кто способен кровью своей растопить ее сердце. Вот только нет его ни в мире подлунном, ни в мире надлунном, ибо сердце красавицы украли духи-оно, разгневавшись, что отказала она некогда их повелителю…

Прячется на перекрестке улицы Темников и Пекарей хари-онаго, людоедка. Волосы ее длинны, и каждый волосок заканчивается крючком. Пляшет она в лунном свете, а встретив путника, смеется. И если тот засмеется в ответ, волосы впиваются в плоть, раздирая несчастного на куски…

Гремит ветвями дерев призрак конской головы, и мелькают под сенью крыш зловредные тэнгу…

— Госпожа. — Девочка оннасю упала на колени и обхватила мои ноги. — Вы живы, госпожа…

Фонарь она уронила, но хорошо, масло не расплескалось.

— Жива…

— Погоди, — голос Кэед был далек от дружелюбного. — Как знать, она ли это…

Мелькнули желтые глаза, и из темноты выступила кошка, потерлась о ноги…

— Она. — Оннасю всхлипнула и мазнула по лицу рукавом. — Госпожа…

Мне протянули гвоздь и серебряную ложку.

Зеркальце на цепочке.

Сверток сушеной травы, пахший ромашкой и мятой. Брызнули водой и поднесли огонь. И лишь тогда позволили переступить порог.

Тьма заухала.

— Идемте. — Я решительно взяла тьеринга за руку. — Сегодня не та ночь, когда стоит разгуливать в одиночестве…

И как я вообще решилась выйти из дома…

Нет, я выходила утром, после рассвета, и думать не думала, что посещение храма затянется. Да и… признаюсь, робкие воспоминания Иоко о ночи цветных фонариков казались мне чем-то сказочным, отвлеченным, вроде нашего Рождества…

Еще один обычай, в котором если смысл и есть, то скрытый…

Тьеринг, к счастью, спорить не стал, лишь счел необходимым заметить:

— Женщина, ты уверена?

В том, что не желаю отдавать гостя нежити? Определенно… и слухи… слухи уже идут, сколь подозреваю, вполне определенного плана. А что после нынешней ночи их прибавится, тут и думать нечего. Как-нибудь переживем…

— Вполне.

Я сама закрыла ворота на засов.

На два засова. Откуда и когда появился второй? Не столь уж важно, главное, что и во дворе, и в саду, и в доме висели фонарики. Желтые. Синие. Розовые. Сложенные из бумаги и украшенные всего двумя знаками, но… их света хватало, чтобы коварные духи держались в стороне.

О нет, они будут ждать.

Смотреть.

И быть может, попытаются погасить огонь. Я слышу, как хлопают невидимые крылья, однако и мы будем следить… благо в доме хватит свечей, чтобы дотянуть до рассвета.

И впредь я буду куда более осторожна с чужими воспоминаниями. И с чужими обычаями.