Дом Мэлори. "Мама, ты справишься!"

Глава 3

До дома мы шли с остановками. Ведра, до краев налитые водой, тянули руки к земле, а веревочные ручки врезались в ладони, оставляя пылающие алые борозды. Осознание того, что этот мучительный путь придется повторить еще не раз, обрушилось на меня у самого порога. Принесенной воды едва хватит, чтобы отмыть въевшуюся грязь с посуды и сварить скудный суп.

Мэтти распахнул передо мной дверь, и я, покачиваясь, внесла ведра в дом. После свежести улицы, вонь ударила в нос с новой силой. Опустив ношу на пол, я принялась растирать ноющие запястья и локтевые сгибы, где боль ощущалась особенно остро.

Здесь царил полумрак. Пыль клубилась в лучах солнца, пробивающихся сквозь замызганные стекла единственного в кухне окошка. Я огляделась, стараясь не думать о том, сколько сил потребуется, чтобы привести это место в порядок. Нужно было с чего-то начинать.

«Сначала вода», — подумала я, подталкивая себя к действию.

В углу обнаружилась большая деревянная бочка с ковшом на крышке. Приподняв ее, я заглянула внутрь. На дне оставалось немного жидкости, качество которой вызывало сомнения.

— Мэтти, помоги мне, — позвала я и вручила ему крышку.

Наклонив бочку, я подставила под ее край глиняную чашку и осторожно вылила мутную жижу с осадком. Затем, вернув бочку в прежнее положение, обратилась к мальчику:

— Выплесни-ка это под яблоню, пусть хоть ей будет польза.

Мэтти послушно подхватил чашку и выскользнул во двор. Я же принялась оттирать внутренности бочки тряпкой, смоченной чистой водой из ведра. Работа шла медленно и нудно, но я упорно счищала зеленоватый налет со стенок. Чем чище будет емкость, тем лучше сохранится свежая вода.

Когда бочка была более-менее готова, я отодвинула ее на прежнее место. На вскидку туда поместится шесть или семь ведер. Неплохой будет запас.

Отложив пока эту мысль, я принялась за посуду. Гора грязных мисок и кружек громоздилась на столе, покрытом липким налетом, на полу у печи стоял второй котелок, побольше того, в котором была вчерашняя каша. Ожидаемо он тоже был грязным. Я засучила рукава, взяла тряпку и принялась отмывать каждую тарелку, каждую ложку. Вода быстро становилась мутной и грязной, и мне приходилось снова и снова менять ее на свежую. За неимением какого-либо моющего средства мытье превратилось в настоящий ад.

Наконец, последняя миска была отмыта и поставлена на просушку на край отчищенного стола. Я окинула взглядом кухню. Без грязной посуды на всех поверхностях стало заметно лучше. Устало выдохнув, я присела на табурет, чтобы передохнуть.

— Мэтти, а где у нас хранятся запасы?

Мой маленький помощник указал пальцем на лестницу. Я недоуменно нахмурилась. На втором этаже была только одна комната. Кстати, о ней! Спохватившись, я вскочила и помчалась наверх. Забытый мешок с соломой, служивший матрасом, все это время «благоухал» там, где я его бросила.

Пройдя в спальню, я заодно распахнула окно, дабы выпустить смрад и впустить хоть капельку свежести. Затем забрала ведро с тухлой водой, куда умывались уже несметное количество дней, а другой рукой схватила суконный бок мешка.

Чудом не растянувшись на лестнице, выволокла вонючую ношу во двор. Ведро опустошила снова под яблоню, а матрас, поднатужившись, закинула на крышу низенького сарая. В нем хранились садовые и огородные инструменты, как я позже проверила.

Вернувшись в дом, я снова обратилась к Мэтти:

— Показывай!

Он понял меня без лишних слов, схватил за руку и потянул к лестнице. Только не к ступеням, а в нишу под ними. Там обнаружилась узкая дверь, за которой было небольшое пространство, вроде чулана. На шатких самодельных полках стояли льняные мешки килограмма на два-три каждый, а на полу в одном углу — небольшой ящик, наполовину наполненный картошкой, а в другом — жались друг к дружке стеклянные банки и бутыли с тонкими длинными горлышками.

Потянувшись к ближайшему мешку, я развязала грубую веревку. Внутри оказалась сушеная красная фасоль. В трех других мешках были овсянка, горох и ячмень. Дальше — сушеные дольками яблоки, грибы, собранный прошлым летом чабрец, чей аромат напомнил о прошлой жизни. Наконец, в самом большом мешке я нашла муку, грубого помола, но муку! Значит, можно будет испечь хлеб.

Закончив осмотр полок, присела на корточки, изучая стеклянные емкости. Две банки с кусками сала, густо пересыпанного солью, четыре — с квашеной капустой. В одной бутыли распознала душистое растительное масло. В остальных хранился мутный самогон.

В голове моментально сложилась мрачная картина предстоящих месяцев. Запасы неплохие, но их хватит ненадолго. Для семьи из четырех человек — это не запасы, это жалкий паек, позволяющий лишь отсрочить голод.

Мэтти явно понимал цену каждого мешка, каждой банке, он смотрел на них, как на сокровище, а не просто еду.

— Так, хорошо, — подытожила я, мысленно прикидывая рацион на ближайшую неделю. — Сегодня у нас будет гороховый суп.

Без морковки и лука ожидалась скорее картофельно-гороховая похлебка, но я решила еще достать кусок сала, чтобы сделать бульон питательнее. Мэтти заметно оживился. Он тут же вызвался помочь и ловко вытащил из ящика несколько картофелин.

Оставшейся воды хватило только чтобы помыть руки, потому я сходила к колодцу еще раз. Этот поход вытянул последние силы, и на обратном пути меня повело так, что я едва не рухнула вместе с ведрами. Вспомнила, что с самого утра не ела ни крошки, а уже переделала столько дел. Откуда взяться энергии, если питаюсь одним воздухом?

Мысленно отругав себя, я доковыляла до дома, выплеснула одно ведро в бочку, а второе водрузила на табурет. Этого хватит на и готовку, и чтобы отмыть кухонное окно, сквозь которое с трудом пробивается дневной свет.

Пока я ходила, Мэтти успел почистить картошку. Я чмокнула его в макушку и легонько потрепала грязные волосы.

— Надо бы нам с тобой искупаться…

Мальчик вдруг сделал страшные глаза и замотал головой. Я удивилась нахмурившись.

— Что такое? Тебе разве нравится быть таким грязным?

Глупый вопрос. Вряд ли дети Ромула вообще знают, что такое долгое время оставаться чистыми. Купание раз в месяц, очевидно, было для них нормой.

Не дождавшись ответа, я принялась за готовку.

— Не помню, как было раньше, но теперь банный день будет каждую неделю, а умывание по утрам и мытье самых грязных частей тела перед сном — ежедневно. И не важно, сколько раз мне придется для этого сходить за водой.

Мэтти притих. Он и так не особо шумный, а тут совсем замер, словно слился с табуретом. Я взглянула на него и увидела испуг в глазах. Вздохнула. Ох, нелегко мне придется…

Поставив на стол большой чугунок, я наполнила его до половины колодезной водой, засыпала промытый горох и собралась отправить в печь, но тут вспомнила, что ее еще не растопила. К счастью, в углу нашлись дрова и щепки для розжига. Отыскав спички, совсем не похожие на те, что были у меня в прошлой жизни, я принялась за дело.

Это были лучинки, обмакнутые в серу. Чтобы зажечь их, нужно было поднести к тлеющему труту или угольку. Огонь в печи давно погас, но внутри еще сохранилось тепло. Я взяла кочергу и принялась ворошить золу. Ни единой искорки!

От отчаяния я чуть не расплакалась, но вдруг вспомнила про масляную лампу в спальне. Сбегала за ней и с облегчением увидела слабый огонек. С ним растопить печь было делом времени. Уложила несколько дровин, под них — горсть щепок, а затем подожженную лучинку.

Поленья занялись огнем на удивление быстро. Я подложила еще несколько и кочергой отодвинула костер к задней стенке. Теперь нужно было дождаться, пока хотя бы часть прогорит, наполнив печь жаром, но есть хотелось так, что в глазах темнело. Поэтому котелок с горохом отправился к открытому огню.

Понимая, что нормальной еды придется ждать еще долго, я наведалась в кладовку и взяла горсть сушеных яблок. Поделилась с Мэтти, и мы перекусили.

Теперь можно было вдохнуть полной грудью и продолжить колдовать над едой.

Я старательно очистила от соли кусок сала, нарезала его крохотными кусочками и выложила на раскаленную чугунную сковороду. Сало зашкворчало, отдавая прозрачный, золотистый жир, который должен был добавить супу хоть немного сытости. Отставив шкварки в сторону, принялась за картофель, превращая его в ровные кубики. Все это отправилось в чугунок к немного размякшему гороху и тихонько булькающему бульону. Накрыв крышкой, оставила суп томиться.

Внезапно меня осенило — а почему бы не испечь лепешки? Простые, деревенские, где кроме муки, воды да щепотки соли, тронутой ароматом сала, ничего и не нужно. Из скромного количества теста вышло четыре румяных солнышка. Испекла их тут же, на сковороде, в остатках душистого жира.

Мэтти все это время глазел на меня так, словно впервые видел. Он то и дело вытирал рукавом рот и сглатывал слюну, завороженный.

Кухня и правда наполнилась аппетитными ароматами, перебив неприятные запахи, к которым мой нос уже начал привыкать. Не дождавшись готовности супа, я разломила пополам одну лепешку и протянула половину мальчику. Он вцепился в нее, как голодный волчонок, с жадностью, будто никогда в жизни не пробовал ничего вкуснее.

Я тоже откусила кусочек, но едва лишь успела его прожевать, как во дворе послышался шум и ругательства Ромула. Лепешка застряла в горле. Отложив ее, я словно струна натянулась, приклеив взгляд к дверному проему. Скоро там показалась грузная фигура моего супруга. Рожа красная, глаза на выкате — то ли от ярости, то ли от выпитого. Тяжелый запах самогона и застарелого пота ворвался в комнату, оседая в горле.

— Лорка, баба тупоголовая, я что сказал тебе с утра?

Я попятилась, пока спиной не почувствовала жаркий бок печи.

— Скотину кормить кто будет?!

Мэтти юркнул под стол и съежился там, словно испуганный зверек.

— В сарае коза не доена, куры без воды сидят!

Я растерянно моргнула, бросив виноватый взгляд на забившегося в угол ребенка. И коза еще! Моя оплошность, не изучила содержимое сараев, а дите и не догадалось напомнить. Откуда ж ему знать, что я тут — мать и не мать вовсе…

— Я замоталась с готовкой, — пролепетала в свое оправдание. — Сейчас отнесу воды, ты только успокойся…

Муж взорвался как порох. Схватив меня за волосы, поволок к выходу.

— Отнесет она, глядите! Голос еще на меня повышать будет, тварь неблагодарная! Сейчас я тебе покажу, где твое место, коль и дальше ослушаться станешь.

Я была в таком шоке, что лишилась голоса. Слова застряли в горле. Волосы до боли натянули кожу головы, отчего перед глазами появились белые всполохи.

— Отпусти! — просипела я, цепляясь за толстое, потное запястье Ромула. — Мне больно!

Он прорычал что-то нечленораздельное, продолжая тащить меня в сторону покосившегося сарая.