День цветения

Стуро Иргиаро по прозвищу Мотылек

Я стоял в стороне и держал на ладонях меч. Снег падал на замотанные ветошью ножны — и таял, словно касался открытой руки. Колдун уже закончил крепить к Маукабриной спине многочисленный груз, и теперь привязывал обеих всадниц — Старую Женщину и мою Альсу. А я все никак не мог решиться расстаться с Иргиным наследством, с Зеркальцем. Зачем он мне? Я даже не знаю толком, за какой конец его держать… ну, ладно, за какой конец — знаю, но не более того. Отдать надо чтоб не мешался, да и сохраннее он будет у Альсы… Сейчас вот подойду и отдам…

— Попрощайся со мной, Мотылек, — позвала Альса.

Я подошел, убрал руки вместе с Зеркальцем за спину, боясь насажать бедняжке синяков поверх уже полученных чуть ранее, в момент моего пробуждения. Нагнулся. Она обхватила меня за шею, прижалась щекой к щеке. Прямо к шраму. Нос у нее был холодный, а губы горячие.

— Береги себя, слышишь? Если с тобой что-нибудь…

Боль в щеке растеклась пронзительной горечью. Страх расставания, мокрый, как лягушачья шкурка — наотмашь. Яркая, рвущая грудь вспышка — Люблю! И удар запоздалого желания — ниже пояса. Не уходи. Не отпущу. Не могу. Боюсь. С ума сойду. Брось. Пусть все к черту летит. Нам нельзя расставаться. Не уходи. Не уходи.

Это ты уходишь, а я остаюсь, родная. Но я тебя догоню.

Стуро. Стуро…

Я выпрямился и отшагнул назад. Руки ее упали.

— Меч? — удивилась она, — Что ты хочешь с ним делать?

— Не знаю. Думаю, он сможет нам как-нибудь помочь…

— Скинь его Имори!

— Связанному? — осадил колдун.

Черный зеркальный металл грел мне ладони сквозь ножны, сквозь намотанные тряпки. Ластился, как живой. Дышал, ворочался, просился на свободу.

— Я… пожалуй, оставлю его. С ним я себя как-то увереннее чувствую.

Альса не стала спорить. Старая Женщина тихонько бормотала себе под нос, наверное, молилась. Маукабра нетерпеливо поглядывала через плечо. Альса приласкала подошедших собак.

— Редда. Ун. Останетесь с Мотыльком. Оба.

— Иргиаро будет работать с воздуха, — поморщился колдун, — Собаки летать не умеют.

— Ну и что? — не согласилась Альса, — Собаки будут работать на земле. Они прекрасные бойцы.

Колдун пожал плечами.

— Им придется работать со мной.

— Редда, Ун. Будете работать с этим человеком. Слушайтесь его. Мотылек, скажи им.

— Да, — сказал я.

— Поезжайте, наконец, — разозлился колдун, — У нас еще дел невпроворот!

— Не ори, — с достоинством ответствовала Альса.

Маукабра фыркнула и тронулась с места. Несмотря на груз и всадников, двигалась она очень легко. Нить их присутствия мгновенно истончилась и прервалась. Темнота, пронизанная порхающим снегом, беззвучно захлопнулась за ними, словно обитая войлоком дверь.

Помолчали.

— Ну что, — сказал колдун, — Сейчас, должно быть, около полуночи. Нам тоже пора.

Я привычно перекинул Зеркальце за спину.

— Редда, Ун. Ждите нас в развалинах.

Подошел к колдуну.

Контакт приоткрыл створку — то, что он прятал от Маукабры, от меня… даже от себя самого. Льдинка с острыми краями, в глубине, как в колодце, невидная, нетающая, игла смертного холода. Там, где она касалась сердца расплылось маленькое мертвое пятно.

Завтра я умру.

Завтра мы умрем, я и она.

Может быть.

Скорее всего.

И у меня кольнуло внутри, и омертвело место укола. Может быть. Ну и что? Назад не отступишь. Платить надо сразу и целиком, а проценты всю жизнь — слишком дорого получится. Эй, Ирги, я правильно разобрался в этих ваших денежных отношениях?

— Держись как следует. Ногами держись — лететь довольно долго.

Ноги его крепко оплели мои бедра — я вдруг почувствовал себя сосной, на которой повис тощий зимний медведь-шатун. Тяжести почти не было. Сейчас казалось — колдун легче Маленького Человека.

Разбег — два шага, второй опирается на воздух. Ветер взял меня в горсть и швырнул в ночь — мощно и небрежно. Сумеречно-белый шар земли скатился под крыло, косматым комом грузно повернулся под нами, наматывая на себя лохмотья облаков и рваные ленты шквалов. Небо — мутный водоворот — медленно перемешивало пласты снежных течений. И вдруг — моментально — все внутри, желудок, и сердце, и кишки — одним узлом, намертво, морозный ожог, пот, слабость, беспомощность — где земля? Где? Нет опоры! Этот хлипкий не удержит! Падаю! Сейчас…

— Тьфу, пропасть! Ты чего? Летали ведь уже!

— Это ты… теперь… лучше слышишь… — прохрипел колдун.

Но взял себя в руки. Собрался как-то. Надо же — высоты боится, никогда бы не подумал… Хотя — нет. Не в высоте дело. Боится доверять другим. Боится быть зависимым. До тошноты боится.

Терпи. Скоро прилетим. Под нами уже озеро.

Я вот думаю все — странно. Несу сейчас, как пушинку. Да и тогда, до второй дозы колдунской крови, веса практически не ощущал. Легкий он все-таки, колдун. Почему же?..

Козы и козлята — пестрые пятна на цветастой зелени высокогорного луга. Над ними словно марево, словно терпкий животный дух — ощущение покоя и довольства. Солнце заходит. Пора домой, Олера! Вон она, палевая, с темным хребтом, самая красивая. Слышу ее присутствие из хора других, кричу: "Олера!" и она вскидывает голову. Я снижаюсь, заходя сзади и чуть сбоку, и она, балуясь и брыкаясь, кидается бежать. Первой ее нагоняет моя тень, и я приноравливаю полет так, чтобы Олера не выходила из темного пятна. Слыша свист крыльев, она привычно пригибает голову, и в нижней точке параболы я почти ложусь грудью на ее теплую спину. Руки обвивают разгоряченное, работающее тело, смыкаются в шерсти на животе — и скорость сама тянет нас вверх, плавно, уверенно, прямо в закатное небо. Четыре копытца загребают воздух — и повисают расслабленно. Олера смеется про себя, как умеют смеяться животные. Хорошо побегали… весело… теперь домой. Она спокойно смотрит на проплывающие под ней скалы и ущелья. Она доверяет. Абсолютно.

Внизу уже всплыл черный пятиугольник Треверргара. Чуть снизившись, я начал облет по периметру. Человечье жилище гудело, как улей. Там, за стенами, под крышами, скопилась угроза и напряжение. Опасность — почти осязаемая, и что-то во мне кричит: "Нельзя! Туда нельзя!" Приходится пересилить себя, чтобы приблизится.

Еще один виток, крутой и узкий — вокруг шпиля голубятни. Я отчетливо слышу в сердцевине ее присутствие тех, кто и в самом деле ждет нас — Маленького Человека, старика-жреца и Альсиного старшего брата. Инерция вынесла меня прямо на оконный проем, наполовину зашитый деревянным щитом. Колдуна спиной вперед вмазало в доски, щепки и обломки с треском посыпались внутрь.

Сдавленное проклятие.

— Отцепись, — потребовал я, едва удержавшись на подоконнике.

— Эй, — тихонько окликнули со дна комнатки, — А без грохота никак нельзя было?

Колдун ловко спрыгнул на пол.

— Добрый вечер честной компании.

Маленький Человек шагнул к нему, приподнимая фонарь — да так и застыл. Немая сцена.

А я замешкался: ни с того, ни с сего снова встало перед глазами — бегущая коза в пятне расширяющейся тени…

— Понял! Ты должен был бежать от меня! Бежать, понимаешь, и тогда я…

И он тоже застыл, как и все внизу, застыл вполоборота ко мне, на одно короткое мгновение. А потом глаза его вспыхнули.

— Молодчина, Иргиаро!

— Ага, — я спрыгнул с подоконника, — Теперь дело за малым. Заставить побежать Большого Человека.

— Эй, — привлек к себе внимание Маленький Человек, — Я так понимаю, у вас уже имеется какой-то план?

Он смотрел, прищурясь. Он собрался мгновенно, стиснул в кулак испуг и смятение, отодвинул любопытство. От него так и веяло жгучим холодом.

— Поделитесь соображениями, — продолжал он, — Мы тоже заинтересованная сторона.

Старший брат и старик-жрец еще не совсем пришли в себя и молчали.

— Как себя чувствует господин Мельхиор Треверр? — поинтересовался колдун.

Маленький Человек опустил фонарь и сел на свое место. Ответил старик:

— Благодарствуем. С Божьей помощью, получше.

В невозмутимо-мирном фоне его эманаций вильнула хвостиком скользкая холодная змейка.

— Насколько получше? — насторожился колдун, — Приказы отдает?

— О, да, господин… м-м… Все важные приказы уже отданы, — старик честно попытался сдержать горечь, но у него не вышло: — Так что надеяться нам не на что.

— Садись, Мотылек, — Маленький Человек кивнул на ящики, — И ты присаживайся, господин… Эдаваргон.

Выдержке мальчика можно было только позавидовать. Колдун подтащил ящик и уселся.

— Значит, с рассветом начнут строить… плаху или виселицу?

— "Плаху"! — Маленький Человек фыркнул, — Да кто он такой, Имори наш, чтобы кровью его пачкаться?

— Угу, — согласился колдун, — А хоть один плотник в Треверргаре остался?

Оба Альсарениных брата и старик переглянулись.

— Неужто отсрочка? — пробормотал старик.

— Не отсрочка, — покачал головой старший брат, — Но до полудня они провозятся. Трибуны соберут очень быстро, все это добро в готовом виде в сарае сложено, возле кузни. Только помост придется выстроить. И два столба с перекладиной.

Они сидели рядом, Альсины братья, и еще рядом сидел старик, и еще ближе — колдун. У меня голова закружилась, я словно оказался на перекрестье всех ветров — северного, западного, южного и восточного. На мгновение я выпал, а потом услышал, как старик, южный ветер, говорит:

— Ну-с, господа, мы тут собрались в весьма неожиданном составе. Мы надеялись, что со слов Летери вы догадаетесь, что произошло, и сориентируетесь… Но, признаюсь, вас, м-м…

Он замялся. В нем не было ни мощи, ни напора. Только тепло, слабое, но несомненное, дыхание тех краев, где изначальна благодать.

И Маленький Человек, северный ветер, подхватил:

— Вас, господин Эдаваргон, мы лицезреть не ожидали. Однако, ваше прибытие доказывает, что вам есть что с нами обсудить. Посему выкладывайте.

Сдержанный вздох, беззвучный поток разреженного воздуха, несущий тонкие ледяные лезвия на крылах своих, и сам жестоко израненный, иссеченый теми же лезвиями… Я видел полотнища немыслимой белизны и спектральную синеву, такую синюю, что она казалась черной… Пугающая страсть спокойствия, неистовость вечной мерзлоты, стихия безмолвия, жуть и восторг. Пропасть, мальчик, как этот неукротимый звездный ветер не свел тебя с ума?

— Со своей стороны мы тоже подготовили некий план, — сказал западный ветер, старший брат, — Но это только на крайний случай. Рейгреду он не нравится. Да и нам с отцом Дилментиром — тоже.

Он повернулся ко мне и вытащил из-за пазухи какой-то серый пушистый сверток.

— Возьми, Мотылек. Передашь Альсарене. У нас в комнате лежала, я и подумал, сестре приятно было бы получить что-нибудь, напоминающее о доме.

Я принял сверток — руки наши встретились на мгновение. Контакт распахнул двери, раздвинул горизонты — и западный ветер провел по щеке моей сухой горячей ладонью, стирая пот и пыль долгого пути.

И я замер потрясенно. Теперь оставался лишь контакт взглядов, а глаза у западного ветра были густо-голубые, цвета цикория. Я, наконец, увидел, как он изменился, старший брат. Я помнил его — смятенного, усталого, испуганного, такого же, как и любой другой обитатель Треверргара. Но теперь слепок памяти не ложился на новый силуэт. Что-то в нем прояснилось, очистилось, отфильтровалось… осели муть и сор… Нет, ощущение это не было похоже на ощущение ветра… скорее, камень, нагретый солнцем камень, даже ночью лучащий свой плотный сдержанный жар. Его присутствие не смущало, напротив, находиться рядом было приятно и безопасно. Ощущение устойчивости, когда почва не ходит ходуном под ногами… вот, правильно — почва. Земля, а не камень, земля, полная силы, полная жизни, дарящая, обещающая. В нем не было и следа той сияющей пропасти, что терзала Маленького Человека, но была глубина и наполненность, внутреннее постоянство. Надежность. Надежда. Некая точка отсчета. Печка, от которой пляшут. Дом. Убежище. Корни. Где-то на окраинах, на периферии, я ловил болезненные обрывы, сломы… Но их уже затягивало, и я знал, что они поднимутся и воспрянут, как поднимается примятая трава.

Я первый опустил глаза и посмотрел на сверток, лежащий у меня на коленях. Это же подарок Ирги, пуховая шаль, которую Альса так любила! Воспоминания о доме? Нет, мой друг, это гораздо, гораздо больше.

— Ладно, — кивнул, прерывая паузу, колдун — мглистый, изменчивый ветер с востока, — Тогда в общих чертах. Мы с Иргиаро решили так…