День цветения

Имори

Не пустили ко мне отца Дилментира. Да и занят он, отец Дилментир-то — убиенных наших отпевает. А завтра их, убиенных то есть, земле предадут. Просил я передать господину Мельхиору, чтоб с хозяином проститься дозволили… Не дозволили. Оно и верно, ежели со всех сторон поглядеть — кабы ты, Имори, долг свой телохранительский как следует соблюдал да про колдуна про Альсарениного сказал бы, как сам услышал, не убил бы мститель проклятый хозяина. И молодого господина Майберта не убил бы, и господина Улендира, и Сардер бы жив остался…

Четыре жизни человеческих на мне, Господи, из-за молчания моего оборвавшихся. Предатель я, Господи, дважды предатель. Хозяина предал, долгу изменил — чтоб клятву выполнить, чтоб Альсарену, золотко, оберечь, да только и клятву нарушил, и Альсарену не сберег. Коли уж молчать взялся, так и молчал бы до конца — ан нет, все выложил, да добро б — господину Палахару, а то ведь — отцу Арамелу, кальсабериту в ошейнике…

Одна надежда теперь — на молодого господина Рейгреда. Уж вот кто все, как следует быть, устроит. И сопровождающего для Альсарены и Мотылька подыщет, есть же верные люди, и отправит по-тихому, чтоб никто не узнал… Ты-то, друг, прикрытием им сработал. Не всерьез же молодой господин Рейгред тебя, замаранного, за лошадьми в конюшню послал. А, небось, пока тебя хватали да в холодную сажали, другой сопровождающий, настоящий, лошадок-то и вывел. Разве не так? То есть, господин Мельхиор-то, конечно, знать будет, да вид сделает, что все мимо него идет, своим, значит, чередом. И уедет золотко мое, в Бессмараг свой, куда душенька рвется, да дом родимый не пускает… Нету больше дома Треверров, Альсарена, золотко. Перебили Треверров. Поезжай, золотко, в Бессмараг, дальше учиться будешь, да хоть бы и за деньги, есть же у них с Мотыльком наследство Сычово. Всамделишной марантиной станешь, Альсарена, детонька моя дорогая, люди к тебе за помощью… Да и Мотылек ужо найдет занятие, чтоб и душу занять, и руки…

Вот бы славно было, ежели б они, Альсарена с Мотыльком, и Летери моего с собой взяли… И чего ему в женском монастыре делать-то? Хотя что это я — жил бы в Узле Косом, в Бессмараге бы трудился во имя Единого, парень у меня справный, работы не боится… Но — не судьба, видать. Я ж его к Радваре не просто так отправил, с известием-то, которое все одно к завтрему новостью быть перестанет. Радвара — тетка умная, сразу смекнет, что не след парню в Треверргар возвращаться, покуда не уляжется все. И, что с зятем с ее станется — тож смекнет. Говорю же я — умная она, Радвара-то. И уж внука, кровиночку, обережет, чтоб гнев господина Мельхиора его по касаетльной не задел, а то ведь о стену расплющит, и не заметишь… А Альсарена с Мотыльком уедут тем временем, конечно. Да Летери мой и сам бы с ними так и так не отправился. Он у меня ответственный, парень, то есть. Он же не знает еще, что батьки у него нету больше. А без меня — куда б он поехал, даже если с "госпожой своей Альсареной"?..

Да нет, Господи, не ропщу я. Грех мне на Тебя роптать, милосерден Ты, Господи. А Хадари-воин свое получит. Смертью-то и непрощаемое смыть можно, ежели умеючи к делу подойти. Я ж ведь смерть сам принимаю, Господи, наказание себе вроде как назначаю, то есть. Мог бы ведь сбечь по-тихонькому, никто б и не заметил… да вот — не стал…

Может, и Сыч на меня сердиться перестанет? Ага, щас тебе. Господь Милосердный простит, Хадари-воин искупительную примет, а этот, охотничек кадакарский, кусток чертополоховый… Не простит, не забудет, знаю я.

Что ж, встретимся скоро. Может, поговорим?