Далекие журавли

ЖУРАВЛИ ДАЛЕКОГО ДЕТСТВА Рассказ

Сегодня должны осуществиться сразу два заветных желания Лили. Наконец-то она проникнет за кулисы — в таинственное царство артистов, а потом… Но об этом чуть позже.

Лили доверили играть Красную Шапочку. Да, да, ту самую, которую должен был — в какой уже раз! — проглотить злой Волк. Разумеется, слова она выучила наизусть давным-давно. Но Лили брало сомнение. Разве не могла Красная Шапочка поумнеть наконец и поступить так, как велела мама? Думая об этом, Лили вертела куколку и так и сяк, надевала на пальчики, двигала ими, однако пальчики были маленькие, слабые, и кукла не слушалась. Ну, конечно, сейчас войдет фройлейн Ванда и буркнет равнодушным голосом: «Я так и знала! Никогда и ни за что у Лили не получится!»

Фройлейн Ванда действительно вскоре появилась, в руках она держала крохотную перчатку с удлиненными картонными пальцами. Едва Лили надела ее, как кукла послушно закивала головой и замахала руками. Лили оказалась намного ниже своих сестер, поэтому ей пришлось взобраться на скамеечку. После двух-трех проб все стало получаться на удивление хорошо, и фройлейн Ванда улыбнулась:

— Прекрасно! У тебя, детка, истинный талант!

Неожиданная похвала так обрадовала Лили, что она почувствовала и гордость, и уверенность и, наверное, поэтому — сама не знала, как у нее вырвалось, — попросила:

— Разрешите мне хоть один разочек порисовать кисточкой… Пожалуйста!

— Ты хочешь рисовать? Что ж, пойдем со мной. Я как раз рисую новую Снегурочку. А старая… Куда ж она подевалась? А-а, вон где спряталась. Может, раскрасишь ее личико? Только смотри не замарай платьице. Краски-то масляные, и пятна отстирать будет трудно.

Как могла Лили так плохо подумать об этой тете?! Она же такая добрая, такая хорошая… Объяснила даже, как, мешая белый, желтый и розовый цвета, можно сделать краску для лица.

— А какие у Снегурочки будут глаза?

— Голубые-голубые, как небо!

— Но у нас ведь нет голубой краски…

— А мы темно-синюю размешаем с белой!

Фройлейн Ванда улыбнулась:

— Правильно смекнула, детка.

— А когда кукольный театр будет?

— Завтра после обеда… Всем объяви, ладно?

…Никогда еще не собиралось столько народу, как на этот раз. Все только и говорили о том, что сегодня будет играть Лили, и многие открыто или тайно завидовали ей.

Наконец раздвинулся пестрый занавес, и все увидели на сцене дом со ступеньками у входа. За садиком медленно поднялось солнце и повисло на верхушке дерева. Тут же захлопал крыльями заполошный петух, трижды пропел свою немудреную песенку. Вышла из домика мама с корзинкой в руке и позвала:

— Красная Шапочка, где ты?

Но Красная Шапочка зацепилась фартуком за дверь и вместо обычных слов вдруг сказала:

— Сейчас, сейчас, мамочка! Я сначала отцеплю свой фартук…

Над сценой мелькнула Лилина ручка и поспешно придала кукле надлежащий вид. Среди зрителей прокатился смешок. «Подождите, — подумала Лили, — будет еще и не то. Сегодня я сыграю совсем другую Красную Шапочку. Какую мы еще с дедушкой придумали».

Красная Шапочка учтиво выслушала все мамины наставления и ответила:

— Не волнуйся, мама! Я сделаю все так, как ты сказала. Сегодня я не допущу, чтобы глупый Волк меня съел.

В зале поднялись шум и суматоха. Старушка Вейденберг, маленькая и, как всегда, вся в черном, испуганно застыла на пороге. Занавес закрылся, и фройлейн Ванда шепотом спросила Лили:

— Ты хочешь по-другому сыграть сказку, да?

— Я… я хотела только… только попробовать… Дедушка мой считал, что…

Фройлейн Ванда прикрыла ладонью рот Лили и громко объявила:

— Дорогие дети! Вы, конечно, все хорошо знаете старую сказку про Красную Шапочку и Серого Волка. Не так ли? Поэтому сегодня мы решили рассказать ее по-новому.

Снова распахнулся занавес. Теперь на сцене показался лес. На полянках цвели цветы. Пели на все лады птички. Появилась Красная Шапочка, склонилась к цветам, погладила их ладошкой.

— Не бойтесь, милые. Не дрожите. Сегодня я не буду вас рвать.

Откуда-то вынырнул лопоухий Заяц. Прыг-скок, прыг-скок…

— Здравствуй, Красная Шапочка! Будь осторожна. Я только что видел Серого Волка. Не верь ему, злодею.

— Спасибо тебе, любезный Заяц! — ответила Красная Шапочка, затем дала Зайцу кусочек пирога и прошептала на ухо: — Скачи во все ноги к охотнику.

Только ускакал длинноухий — валкой походкой вышел на сцену Серый Волк. Когда он высказал свое коварное предложение, Красная Шапочка решительно ответила:

— Моя бабушка вовсе не любит сорванных цветов. Понял? Она говорит: цветы живые. Им больно, когда их рвут. Вот! А по другой дороге я тоже не пойду. Сама знаю: этот путь короче. Если ты желаешь навестить мою больную бабушку, то следуй, почтенный, за мной.

Идут-бредут Серый Волк и Красная Шапочка. Молчат. Друг на друга настороженно поглядывают. Вьется-тянется перед ними извилистая дорожка. Во-он виднеется уже и домик бабушки. За деревьями незаметно для Волка крадется охотник. Красная Шапочка стучит в дверь… Волк приготовился к прыжку, чтобы сцапать Красную Шапочку, но в это время из-за куста выскакивает охотник и ловко набрасывает на Серого сеть.

— А-а… разбойник, попался-таки мне в руки!

Волк скулит, дергается, пытается освободиться. Выходит бабушка, здоровается с любимой внучкой и умоляет охотника:

— Отпусти ты его, родимый. Подари ему жизнь. Он обязательно исправится.

— Да! Да-а… исправлюсь, — жалобно скулит Волк. — Я это вам честно, твердо обещаю…

— А можно ему поверить? — спрашивает озабоченно Красная Шапочка.

— Мы его доставим в зоопарк. Там уж он свое слово сдержит, — улыбается охотник и крепче завязывает сеть.

Потом все садятся за бабушкин стол и в два счета расправляются с гостинцами, которые передала мама.

Зрители долго хлопают в ладоши. Фройлейн Ванда радуется вместе со всеми.

«Бим-бам! Бим-бам!» — вызванивают старые настенные часы. Они бьют восемь раз, и это означает, что пора вставать.

Лили не может себе представить родительский дом без этого уютного, задушевного перезвона. Но сейчас ой как не хочется вставать, и она, сердито покосившись на часы, проворно переворачивается на другой бочок. При этом взгляд ее случайно скользит по стеклу окошка, и сон мигом проходит: за окном простирается белый-белый сказочный мир.

Не сон ли это? Девочка энергично трет глаза. Нет, ничего не исчезает: и многоцветно искрящиеся звездочки, и пушистые, мохнатые шишки, и тонкие, словно воздушные, серебряные нити на ветках яблони — все-все она видит наяву. «Снег! Снег!» — радостно шепчет Лили.

Из кухни доносится голос Лены:

— Вставай, соня! Вся деревня в снегу. Даже колодец наш в белый чепчик вырядился.

— Отца не видать еще? — спрашивает мама.

— Нет! — раздается голос старшей сестры. — Я смотрела с крыши сарая.

Лили удивляется. Странно, папа ведь еще вчера вечером обещал вернуться из соседней деревни. С тех пор как его выбрали в сельсовет, он часто возвращается домой поздно.

Ну, а теперь марш с постели. Сначала натянуть платьице… Так… Теперь скорее к умывальнику. Не забыть почистить зубы… Так… Расчесаться… Лили все делает быстро и ловко, но все чаще и с явной неприязнью скашивает глаза на скамеечку. Там, дожидаясь своей очереди, лежат связанные из грубой шерсти, «кусачие» чулки.

В бедной крестьянской семье Рейнгарда Лили — четвертый ребенок. А несколько годков назад запоздалый аист принес им в дом еще и двух близнецов.

Десять крестьянских дворов в деревне объединились в артель, про которую «толстопузый» деревенский богач Петер Вольф как-то буркнул: «Одна голытьба, как десять церковных мышей».

В эту десятку входит и отец Лили. Вчера он сказал: «Нам на весенний сев дают трактор». Что это такое — трактор? Как он хоть выглядит?

Платья для Лили всегда перешивают из обносков Лены. Это просто счастье, что мама такая рукодельница, все шьет сама. Но как быть с шерстяными чулками? До чего же заскорузлые, шершавые, будь они неладны! Натягивая их, Лили морщится, чувствует себя несчастной-разнесчастной.

Девочке трудно оторваться от роскошной белизны перед домом. Как же она доберется сегодня до школы в сандалиях?

Когда входит мама, Лили стоит перед зеркалом и завязывает пионерский галстук.

— Ты все еще не собралась? Время-то уже половина Пойдешь сегодня в этих ботинках. Они, правда, великоваты, но других, сама знаешь, нет.

— Мама! Это же Леночкины ботинки! — возмущается Лили.

— Откуда взять новые-то?! А в сандалиях не пойдешь. Вон снегу-то сколько!

Лили, словно на ходулях, ковыляет по комнате, нарочно волоча явно не по ногам большие ботинки.

— А ты носи их с домашними тапками, — советует мама.

— Ну да! Чтоб я совсем увязла, — хнычет девочка.

— Ладно, как хочешь… Только поторапливайся. У меня других забот по горло.

«Где же папа так долго пропадает?» — думает Лили. На удивление матери, она без лишних слов проглатывает свой прибс — кофе из поджаренного ячменя, сует в сумку кусок кукурузной лепешки и выходит из дома.

Ай! Едва Лили успевает закрыть за собой калитку, как кто-то из-за угла запускает в нее снежным комом. Ну конечно, это Пауль Вольф, единственный сынок деревенского богача. Такой гаденыш, хлебом не корми, дай только других помучить. Вчера притащил в школу живую птичку. Прямо в карман запихал, мучитель! Ребята, конечно, отобрали ее, но бедная птаха уже не могла летать.

Лили с трудом волочит ботинки по снегу. Пауль неотступно преследует ее, норовя наступить высокими желтыми сапожками ей на пятки. Не долго думая, Лили снимает ботинки, сует их под мышки и бежит в одних чулках. Пауль свистит, улюлюкает ей вдогонку.

«Волчонок — это тот же волк, — сказал однажды отец, когда Лили пожаловалась ему на грубияна Пауля. — Недаром у них фамилия волчья — Вольф. Ты когда-нибудь слышала, что волки добрые? То-то же! Есть люди, и есть, к сожалению, звери. А волки — звери хищные».

Когда отец свободен, он провожает Лили до самой школы. Но чаще всего это делает верный Вальдман. К нему с невольным почтением относится не только Пауль, но и дядя Петер, его отец. Как-то задира Пауль пытался уколоть Лили шипом акации. Лили прибежала к дяде Петеру, чтобы пожаловаться. Но тот, увидев перепуганную девочку, только усмехнулся. «Так, правильно, Пауль! Пусть знает свое место. Не то что ее отец!»

Наверное, плохо пришлось бы тогда Лили, не появись внезапно Вальдман. Он грозно оскалил клыки, и оба Вольфа мгновенно дали деру. Когда Лили рассказала об этом дома, отец расхохотался: «Наш Вальдман — отменный волкодав».

Сегодня Вальдман не провожает Лили: его взял с собой отец.

За школой кипит яростный бой: в воздухе мелькают снежки. Лили тоже очень хочется ринуться в баталию, но какой ты вояка в чулках…

Первый урок — чистописание. Ирма, подружка Лили и ее соседка по парте, поднимает руку, жалуется:

— Вера Францевна! Я писать не могу! Смотрите, парта дрожит.

— Покажи-ка ноги! — обращается учительница к Лили.

В деревне каждый живет словно на горе, которую видно со всех сторон, и Вера Францевна хорошо знает, в каких условиях находятся ее ученики.

Лили поджимает ноги под партой. Ботинки она оставила в раздевалке.

— Лили пришла сегодня в школу в чулках. Хе-хе! — раздается голос Пауля Вольфа.

— Я у тебя ведь не спрашивала! — холодно замечает учительница. — Сиди молча и пиши.

В гардеробе Лили тычется лицом в свое старенькое пальтишко и заливается слезами. Вера Францевна обнимает ее за плечи и ведет в свою комнатку при школе.

— Посиди здесь возле печки и сними чулки. Ножки давай завернем в платок. Вот так. Смотри пока картинки в книге. А на перемене я зайду за тобой.

Лили с любопытством разглядывает комнатку учительницы. Узкая, аккуратно заправленная, белоснежная постель с единственной маленькой подушечкой у изголовья. Столик у окна прогибается под тяжестью книг и тетрадей. На стене висит большая цветная картина. Лили долго рассматривает ее: Ленин резко выбросил вперед правую руку. Вокруг реют красные знамена. Лили вспомнила, когда ее принимали в пионеры, Вера Францевна сказала: «Пионерский галстук — частица нашего красного знамени!»

Раздается звонок, и в коридоре сразу становится шумно. Входит Вера Францевна с чулками и ботинками Лили в руках.

— Больше в чулках по снегу не бегай, — говорит она. — А то заболеешь и не сможешь ходить в школу.

— Но эти ботинки для меня слишком большие! — замечает Лили, будто это и так не видно.

— Большие лучше, чем малые, — улыбаясь отвечает Вера Францевна. — Вот натолкаю в них шерсти, подложу подстилки, и ты увидишь, как тепло твоим ножкам будет.

Лили уже не возражает. Она на все согласна. В это мгновение в ней созревает твердое решение: она непременно станет учительницей.

Занятия продолжаются. Лили легко справляется с задачей и теперь смотрит в окно. За ним приветливо светит солнце, а окошки плачут, оставляя на стекле бороздки. Снег уже утратил свой белый блеск и стал каким-то тусклым. Вдруг Лили видит сестру. Лена почему-то бежит к школе. Торопливый стук в дверь. Кто-то протягивает Вере Францевне записку. Она читает и бледнеет. Лили уже стоит рядом.

— Тебе нужно домой, — говорит Вера Францевна. — Сестра ждет тебя в коридоре.

Лена хватает сестренку за руку.

— Пойдем скорее! Папа тебя спрашивал. Он… ранен.

Сестры срываются и бегут по снегу изо всех сил. По щекам их катятся слезы. Лена, всхлипывая, рассказывает:

— Если бы не Вальдман, папы уже не было бы… в живых… Бедный, утром еле в деревню приполз. Дядя Михель его узнал… пошел по следу и… нашел папу… Без соз… сознания.

— А сейчас?

— Пришел в себя.

— А Вальдман?

— Мертв. Зато толстопузого хорошо потрепал.

— Дядю Петера?

— Хорош дядя! Брат его тоже там был. Вальдман и его клыками пометил. Обоих милиция забрала.

Дверь дома открыта настежь. Во дворе, в сенях, на кухне люди, набилось, наверное, полдеревни. Вокруг царит странная при таком многолюдье тишина. Лили с трудом пробивается к кровати отца.

Дядя Мюллер, который бывал на войне и немного разбирается в ранах, сидит с краешка кровати. Лили берет в обе руки папину тяжелую бессильную кисть. Какая она… чужая и холодная! Она пытается согреть ее своим дыханием и с отчаянием смотрит на бледное, осунувшееся лицо отца.

Подходит мама. Лили в страхе хватается за ее юбку.

— Иди к близнецам, — тихо просит мама.

Лили послушно поднимается. В это время бьют часы. Отец открывает глаза, и Лили тут же бросается к нему.

— Не надо плакать, — голос отца какой-то странный, необычный. — Это же волки… Скоро их уже не будет… Им нет места среди людей…

Отец делает паузу. Ему, наверное, тяжело говорить. Лили не сводит с него широко открытых глаз.

— Они думают… теперь уже все… никто не пригонит трактор в деревню. — Слабая усмешка озаряет губы отца. — Будто я один здесь…

— Ну, за работу, люди! Не толпитесь, — говорит дядя Мюллер. — Все будет хорошо. Ему теперь нужен покой.

Все расходятся. Лили отправляется в детскую и терпеливо отвечает на бесчисленные вопросы четырехлетних близнецов. И хотя ей самой только девять, она разговаривает с ними, как взрослая.

— Скоро не будет уже волков в деревне. Им ведь нет места среди людей… Волки рыщут по лесам или прячутся по ущельям…

Отец выздоравливал медленно и трудно. Порой головная боль изводила его так, что у него темнело в глазах. Короткая зима осталась позади. Однажды воскресным утром отцу захотелось посмотреть на поля в весеннюю пору. Мама шепнула Лили:

— Иди с папой и уговори его как можно скорее вернуться домой.

Они шли степной тропинкой Папа, погруженный в свои думы, молчал, шагал легко и быстро. Молчала и неутомимая болтушка Лили. Она все время помнила про их уговор. Когда она попросила отца взять ее с собой, он сказал:

— Ладно… можешь пойти. Но учти: я люблю со степью быть наедине.

Лили только сейчас, кажется, поняла, что значат слова отца «со степью быть наедине». Здесь, в открытой степи, царила торжественная тишина, и все вокруг было празднично красивым. Резкие мартовские ветры отгладили и точно выдраили небо до глянцевой голубизны. Откуда-то высоко-высоко лилась восторженная, самозабвенная трель жаворонка, от которой замирало сердце. Изредка проплывала над головой озабоченная журавлиная пара. Эти большие перелетные птицы появились здесь недавно, с неделю назад. По обочинам тропинки дерзко пробивалась нежная зелень. Кое-где появились даже первые весенние цветы, и Лили умудрилась нарвать целый букетик.

День стоял необыкновенно тихий, уютный: ласково припекало солнце, Лили стало жарко, пришлось расстегнуть кофточку. Время от времени она пускалась наперегонки с собачкой Фифи, которая все-таки увязалась за ней.

Отец все чаще останавливался, смотрел по сторонам, ковырял землю, растирал влажные комочки на ладони и покачивал при этом головой. Лили внимательно следила за отцом и удивлялась. Как он изменился за последнее время! Уже не играет, как бывало, с детьми, стал задумчив, грустен; глаза под кустистыми бровями смотрят куда-то далеко-далеко. И весь он как-то ссутулился, сгорбился; все помалкивает. Странно… Как давно уже не поют в доме песен! Даже вертлявая Фифи и та вроде побаивается его, хотя он ее почти и не замечает… Фифи, должно быть, догадалась, что хозяйка в этот миг подумала о ней: ни с того ни с сего заюлила, запрыгала, норовя от благодарности лизнуть Лили руку. «Бедняжка, — подумала с жалостью Лили, — никто на тебя не обращает внимания, никто тебя не любит, кроме меня и братиков. А разве ты виновата, что не можешь заменить убитого Вальдмана? Долго тебе придется расти, бедный песик, чтобы стать таким большим, сильным и смышленым, каким был наш Вальдман…»

Там, где степная дорога пересекалась с тропинкой, отец вдруг остановился и тихо произнес:

— Это случилось здесь…

Он пытливо оглядывался вокруг. Неподалеку, на холме, возвышалась старая ветряная мельница. Только теперь Лили догадалась об истинной цели сегодняшней прогулки. Здесь, на месте того злодейского покушения, дядей Мюллером и сторожем Суйеном зимой был погребен по просьбе отца его четвероногий друг — Вальдман. Он, должно быть, лежал под шершавым валуном рядом с монгольской каменной бабой. Лили положила на серый валун крохотный букетик весенних цветов.

— Бедный Вальдман… Ты был настоящим другом…

Лили подняла глаза, увидела бледное, взволнованное лицо отца и вспомнила мамин наказ.

— Папа, я та-ак устала… Не пора ли нам домой?

Возвращались другой дорогой. Впереди простирался удивительный зеленый луг. Но что такое? Там… явно что-то происходило. Остановились, затаили дыхание. Лили окликнула не в меру любопытную Фифи. Отец поднес к глазам полевой бинокль — случайную находку в горах. Из-за все развивающейся близорукости он всегда носил его при себе. Лили унаследовала от отца не только его голубые глаза, но и близорукость и потому сейчас терпеливо ждала, когда папа даст ей посмотреть в «подзорную трубу». Она вдруг заметила, как посветлело лицо отца, и ее начало разбирать любопытство. Наконец отец улыбнулся и протянул ей бинокль.

То, что увидела Лили, было похоже на сказку. Четыре больших серых журавля на светло-зеленой лужайке с упоением демонстрировали весенний свадебный танец. С каким изяществом, как грациозно выделывали они каждое движение! Изгибались, извивались друг перед другом, точно отвешивали любезные поклоны, широко расправляли крылья и плавно кружились-кружились, поднимали в одном им ведомом четком такте длинные тонкие ноги и в том же такте вертели гибкими шеями. Все движения журавлиного танца были удивительно гармоничны и так отточены, соразмерены, что, казалось, ему предшествовали многие и долгие репетиции. Такого чуда, такой красоты Лили еще не приходилось видеть. Она не могла оторвать глаз от редкого и неповторимого зрелища.

— Лучший балет, нигде больше такого не посмотришь, — заметил отец. — Так танцевать, кроме еще фламинго, никто не умеет.

— Жаль, — вздохнула Лили. — А фламинго я видела в твоей книге. Они такие розовые-розовые. Да? Неужели и они способны на такое? Вот посмотреть бы!..

— Все, представление окончено, и зрителям пора расходиться. Ты права, Лили: прекрасные птицы! А сегодня они особенно старались, наверно, для тебя.

Лили была очарована. Потом еще долго, наяву и во сне, видела она этот чудесный танец на зеленой лужайке. Дома, наедине с собой, она подолгу упражнялась перед зеркалом, стараясь подражать грациозным движениям журавлей. Уже на следующее воскресенье Лили собрала своих подружек и предложила им исполнить вместе журавлиный танец.

— А как?.. Как это делается? — спросили любопытные подружки.

Лили показала и тотчас же пожалела об этом. Девочки расхохотались, а громче всех — Зельма, лучшая подружка. В это время, как на грех, проезжал мимо с бочкой на телеге зубоскал Фридолин и закричал на всю улицу:

— Смотрите, смотрите! Журавленок танцует, журавленок!

С того дня и пристало прочно к Лили новое прозвище — Журавленок. Ничего обидного в том, наверное, не было, но сколько слез пролила из-за этого маленькая Лили! И лишь когда отец ласково и нежно называл ее Журавленком, она ничуть не обижалась. Тогда они с папой понимающе переглядывались и нежно улыбались друг другу.

Километрах в пяти от деревни по обе стороны высохшего к лету речного ложа стеной тянутся высокие зубчатые скалы. Здесь царство улиток, ящериц, змей. Отсюда иногда совершают лихие набеги на деревенские курятники лисы, об этом свидетельствует след, отмеченный перьями.

Неодолимо притягивают эти места детей. Таинственность окружает пещеры. Молчаливые стены хранят загадочные знаки и рисунки. Чудесные места для мальчишеских игр и забав!

Дядя Мюллер, который до самой весны каждый вечер проведывал Лилиного отца, потому что рана на голове заживала плохо, знает немало интересного про эти скалы. Здесь когда-то обитал знаменитый крымский разбойник Алим; в гражданскую войну в пещере под скалой прятался отряд белогвардейцев, который в отчаянной стычке был выбит красноармейцами. Но наиболее частыми гостями этих мест являются цыгане.

— Однажды они угощали меня ежатиной. Да, да! Ох и лакомство, скажу я вам! Мясо нежное, как у жареной куропатки… — Дядя Мюллер, жмурясь от удовольствия, глотает слюну и, видя, как слушатели делают то же самое, добродушно смеется.

Каждый раз, когда рассказывают о скалах, Лили вся превращается в слух. Ах, с какой бы радостью отправилась бы она туда, чтобы хоть разок поглазеть на это таинство.

Но в это воскресенье желание Лили наконец-то осуществится: Лена обещала взять ее с собой.

…С круглой, сплетенной из проволоки корзиной спешит Лили за Леной и ее подругой Аней по дороге к скалам, где они хотят собрать «яйцекраску» — губкообразное, желтое с прозеленью растение, которое мама использует для крашения яиц.

Лена и Аня поют в два голоса: «О, если б я умела петь на тысячу ладов…» Приятная мелодия… Но тысяча ладов! Зачем? Лили почему-то думает, что, умей Лена петь на тысячу ладов, она бы на все лады уши прожужжала: «Я запрещаю! Я запрещаю!»

Лили, опасаясь, как бы ее не прогнали домой, держится на всякий случай позади Лены и Ани: у них ведь всегда полный короб каких-то секретов.

Синие глазки — два василька — радостно светятся на бледном личике Лили. Маленькое сердце ликующе трепещет, будто соревнуясь с жаворонком. Высоко-высоко в небе июльское солнце играет в прятки с облачками-барашками.

В голове Лили мелькают разные мысли…

Как красиво поет Лена! И сколько она знает песен! Песню про тысячу ладов она переняла от старших сестер — Фридерики и Беаты. Они часто ее поют. Странно: они еще верят в ангелов и чертей. Но почему-то не могут ответить, где же живут эти самые ангелы и черти. Когда Лили спросила их об этом, Беата неопределенно махнула рукой: «Там, на небе…» Чего только не выдумывают иногда взрослые! На этом небе? Таком голубом, ясном и прозрачном? Какая нелепость! Черти наверняка были бы видны: они ведь черные и косматые… Нет, им скорее место на земле… Лили пытливо озирается вокруг. Разнотравье, пестреющее цветами, буйно разрослось по обочинам дороги. Дальше простираются пшеница и рожь. И всюду подсолнухи, подсолнухи… Они будто кивают Лили своими тяжелыми от золотистой короны головами. Нет, пожалуй, и на земле — такой нарядной, утопающей в цветах — не водятся черти. Волки — да, они еще рыщут в этих краях. И бывают они не только четвероногие. Зимой, когда порошей укрыло всю землю, они подстерегли и напали на ее отца, хотели убить его… За что? Лили знает: папа не хотел плясать под их дудку. Так объяснял он дяде Мюллеру…

— Они думают, если я в свое время окончил гимназию, то примкну к их своре, и меня смогут использовать в своих черных делах! Как бы не так! А как я учился, как добился образования, они знать не хотят. Невдомек им, что я потом десять долгих лет спину гнул и выплачивал пройдохе Винкелю каждый рубль, каждую копейку с процентами и даже с процентами от процентов за все мои годы учения. И чтобы я… чтобы с этими живодерами… волками…

Лили словно мышонок притаилась тогда в углу и жадно ловила каждое слово взрослых.

— Не распаляй себя так, Рейнгард! — начал успокаивать отца дядя Мюллер. — И да будет тебе сказано: все прекрасно знают, кто за каким столом всю жизнь просидел: ты с нами — за пустым, а эти тунеядцы-дармоеды — за полным. Вот так-то.

— И что вообще имел сельский учитель в царское время? Жалкие гроши, нищенское подаяние! Я был вынужден оставить преподавание, потому что не мог прокормить семью.

— Ну, а потом, в крестьянстве, тебе разве лучше жилось?! И да будет тебе сказано, Рейнгард: пока в деревне верховодит кулацкое отродье, ни мы, ни наши дети никогда не будем сыты. Наш сельский Совет должен наконец…

С приходом весны в деревне появился долгожданный трактор, управляемый чернявым Эмилем, бывшим батраком кулака Цейслера… Сколько волнения, сколько радости тогда было! Двуногих волков вместе с их прихвостнями изгнали из деревни, и в ней сразу стало как-то светлее, просторнее, словно в комнате, когда после большой уборки мама вновь расставляет вещи по местам. В каменном доме с большими окнами обосновались теперь сельсовет и артельное управление. И Лили может безбоязненно ходить по деревне: Пауль Вольф ее уже не преследует.

Члены артели с утра до поздней ночи все до одного на ногах: они полны решимости добиться наконец лучшей доли.

— Мы, десять бедных церковных мышей, как назвал нас толстопузый Вольф, не только кошке, а самим волкам хвосты прищемим, а?! — посмеивался дядя Мюллер. — Нас теперь и не десять вовсе, а пятнадцать, считай. И да будет вам сказано: скоро нас станет еще больше!

Недавно папа посадил вдруг Лили на колени и сказал:

— Ты, доченька, не прогадала: знала, когда на белый свет явиться. Ты обязательно будешь учиться! И близнецы тоже. Вы должны получить образование. Знаешь, как теперь нужны грамотные, способные люди! Жаль только, что остальные уже повзрослели…

Васильковые глазки радостно вспыхивают, когда Лили думает об этом… Ну, конечно, она хочет… и будет учительницей, как Вера Францевна. А сможет ли? Подсолнухи кивают тяжелыми головами. Лили охотно верит им…

Она догоняет идущих впереди подружек и прислушивается к их разговору.

— Вот увидишь, мы выиграем спор, — говорит Лена. — Если, конечно, нам никто не помешает…

— И мы сами не заблудимся.

— Не будь трусихой. Анечка! Все обдумано. Смотри… — Лена достает из своей корзины две восковые свечи и моток шерстяной пряжи. — Лили будет стоять у входа. Поняла?

«Ах, вон почему она взяла меня с собой, — догадывается Лили. — Ловко придумала! Я буду торчать у входа, а они уйдут в пещеры…»

Еще один поворот, и цель достигнута. Мрачные скалы в два ряда напоминают опустошенную пожаром деревню или серые застывшие руины древней крепости. Сверху скалы сплошь в кругловатых черных зазубринах, похожих на бойницы. Некоторые каменные глыбы напоминают присевших на задние лапы зверей с громадными, алчно разинутыми пастями — входы в пещеры. Кажется, они терпеливо подстерегают случайную, неосторожную добычу, чтобы тут же со скрежетом стиснуть чудовищные челюсти.

— Что это… там? — шепотом спрашивает Аня.

— Где?.. Опять со страху мурашки по спине бегают, да? Смотри: гусиной кожей покрылась. Эх ты, зайчишка-трусишка! А-у!.. Ау-у-у-у-у!.. — взрывает тишину неожиданно громкий голос Лены.

— У-у-у-у-у… — многоголосо и зычно грохочет, ухает, стонет одновременно из всех пещер.

Лили дрожит от страха. Аня судорожно хватает Лену за руку, и та, словно в испуге, застывает. Но уже через мгновение она смеется:

— Вот это эхо! Тут поневоле ужаснешься! Испугала я вас? Но кто знал, что оно здесь такое раскатистое, будто у него «тысяча ладов»? Ну, что, отдохнем немножко?..

Вдруг Лили замечает змею. Она, свернувшись, лежит неподалеку под кустом полыни и греется на солнце. Змея настороженно поднимает голову и пристально смотрит маленькими, как две точки, глазками на неожиданных пришельцев. От страха Лили не может даже вскрикнуть и молча тычет пальчиком в сторону змеи. Аня тотчас хватает камень, но у змеи, видимо, нет желания с нею связываться. Она проворно исчезает.

— Я слышала, змеи только тогда набрасываются, когда вынуждены защищаться. Госпоже Серой Шкуре сейчас не до нас. Послеобеденный сон для нее важней, — шутит Аня. Невероятно, но она совершенно не боится змей.

Немного отдохнув, девочки начинают быстро собирать в корзины «яйцекраску». Лили опускается на корточки перед раковиной улитки и, затаив дыхание, терпеливо ждет. Наконец улитка робко выползает из своего домика. Сначала она выпускает рожки-щупальца, чутко водит ими налево-направо. Потом, осмелев, выталкивает половину туловища и подтягивается, волоча за собой свое жилище — башенку — медленно, осторожно.

— Что ты там опять нашла? Иди-ка скорее сюда! — слышит Лили голос сестры.

Две подруги стоят у входа в пещеру. Предприимчивая Лена в чем-то горячо убеждает нерешительную Аню.

— Да пойми ты, ни опасности, ни риска нет. Фридель Зенгер хвастался, будто он не раз там бывал. Только в трех пещерах совсем темно. А в «Круглый зал» свет проникает сверху…

— И я пойду с вами, — просит Лили.

— Нет, сестренка, ты останешься у входа. Если мы заблудимся, кто нас спасать будет? Поняла? Ты крикнешь, и мы выйдем на твой голос.

— Значит, я буду вас спасать? — оживляется Лили. Такая роль ее устраивает.

Пещера зияет огромной пастью: стены сплошь в копоти. Посередине лежат обуглившиеся головешки — следы костра.

— Ну, конечно, это цыгане жарили здесь ежей, — замечает Лена.

— А может, здесь обитали первобытные люди… Вера Францевна рассказывала, что…

— Лили! Ты же должна стоять у входа. Ну, ладно, если не трусишь, можешь подождать нас здесь.

Лена привязывает к камню конец шерстяной нитки, передает моток Ане и зажигает свечку.

— Лили, не бойся… Мы вернемся быстро.

Подружки мгновенно исчезают в затхлой тьме. До Лили доносятся их удаляющиеся голоса. Она проверяет, крепко ли привязана пряжа… Вокруг стоит тревожная тишина… От одиночества и жалости к себе Лили готова разреветься. Скорей, скорей отсюда на свет, на свободу. Она пугливо озирается и… видит в углублении над входом нахохлившуюся большую серую птицу, которая недобрыми желтыми глазами в упор разглядывает ее. Липкий страх сковывает Лили.

Фридель Зенгер и его друг Вальтер Вайс неспроста назвали вторую пещеру треугольной. Она действительно напоминает треугольник с широкой расщелиной в передней вершине. Посветив в черный проем, Лена, к своему удивлению, видит каменные ступени. На мгновение она задумывается.

— Ну, что ж… Двинулись.

Пять крутых ступенек ведут вниз. Стены здесь сплошь из серого камня.

— Глянь-ка! Фридель на этот раз не обманывал. — Аня показывает на правую стенку.

Безвестный художник на века запечатлел на стене пещеры свое творение.

— Это «Пещера всадника», — говорит Лена. — Конь белый, всадник черный… Может, это Алим на своем разбойничьем коне?

— Может быть… Только смотри, Лена, клубок уже совсем маленький стал. Пойдем назад.

— Ты что, про спор наш забыла? Мы должны достать патронную гильзу. А они только в «Круглом зале».

Из «Пещеры всадника» три входа ведут по разным направлениям. Какой из них главный, настоящий? Подружки направляются в ближайший вход. Но, сделав несколько шагов, замечают, что проход становится все уже. Они возвращаются назад. Лена, приподняв свечу, заглядывает во второй вход. Он завален. Значит, остается единственный — третий.

Несколько робких шагов, поворот и…

— Ага! Вот он!

Тугой сноп тонких лучей косо струится с потолка пещеры. Под этим потолочным окошечком в кучу сложены камни. Рядом валяются патронные гильзы. Наверное, здесь прятались и отсюда отстреливались тогда белобандиты…

— Лена, там что-то… лежит, — шепчет Аня.

На подстилке — из свежей травы! — расстелен полушубок. В изголовье вместо подушки — узелок…

Лена поднимает выше свечу и испуганно отшатывается. Полушубок этот ей знаком.

— Это… это же полушубок толстопузого! — удивляется Аня.

— И трава свежая… Наверное, он и сам где-то поблизости, — шепчет дрожащим голосом Лена. — Ой, смотри, под узлом и ружье запрятано! Значит, сюда он его притащил еще до ареста.

— Тш-ш-ш, — еле дышит Аня. — Чьи-то голоса и шаги.

Лена резко оборачивается, и свеча в ее руках гаснет.

Затхлый сумрак и парализующий страх захлестывают подружек.

Птица будто замерла, даже не шевельнется.

«Наверное, это сова, — немного успокаивается Лили. — Вера Францевна говорила, что совы днем совсем не видят. А ведь здесь светло».

Лили вспоминает про свою обязанность и изо всех сил кричит в черный зев пещеры:

— Зде-е-е-есь я-а-а, зде-е-е-есь!

— Е-е-е-е… — передразнивает ее эхо.

Лили начинает всхлипывать. Сколько уже прошло времени? Полчаса? Или уже целый час? Где же они пропадают? Может, заблудились? Может, их уже нет в живых? Как быть, если они не вернутся скоро? Сбегать в деревню, позвать на помощь? Но… до деревни далеко. Лили опять, надрываясь, кричит во мрак пещеры, не обращая внимания на глупое эхо. Забыла даже про сову.

— Ле-е-на-а! Ле-е-е-на-а! Ле-е-е-на-а-а-а!..

— А-а-а… а-а-а… а-а-а-а…

Лили выскакивает из пещеры и перепуганно кричит:

— На помощь! На помощь!

— Э-гей! Что случилось? — отзывается тут же чей-то голос. Лили вскидывает голову и видит на выступе скалы Фриделя, а еще чуть выше — его неизменного друга Вальтера.

— Лена… Аня… — показывая рукой на пещеру, бормочет невнятно Лили.

Фридель понимающе и протяжно свистит.

— Вальтер, наш спор! Вот уж не ожидал от этих девчонок…

— Вы разве не знаете нашу Лену?! — всхлипывает Лили.

— Да-а… вы еще не очень давно в деревне, но Ане-то известно, как опасно в этих пещерах, — говорит Вальтер и достает из-за каменной глыбы две палки, концы которых обмотаны промасленной паклей. Фридель чиркает спичкой. Мальчики с яркими факелами в руках бросаются в пещеру.

Лили успокаивается и принимается собирать ракушки улиток. Какие они разные! Одни белые, гладкие, совсем-совсем крошечные; другие желтоватые, с коричневым оттенком и крупные, как орех, есть даже почти с Лилин кулачок. А какие мелкие, изящные завитушки! Тонкая, искусная работа! Лили чуть-чуть дотрагивается пальчиком, и улитки замирают в своих ракушках, прикидываются мертвыми…

Вдруг раздаются голоса. Они все ясней и ясней. Лили бежит к пещере и заглядывает вовнутрь. В зыбком мраке виден отблеск факелов. Вскоре Вальтер, Фридель, Лена и Аня выходят из пещеры, и Лили, глядя на них, не может удержаться от смеха. Лица их строгие, встревоженные и одновременно забавные и чумазые.

— Ну да, тебе легко смеяться. Однако спасибо, Лили. Ты молодец! — Лена обнимает сестренку, затем платком вытирает свое лицо, стирает сажу с лица Ани и передает платок мальчикам. — Нам еще здорово повезло. А если бы в это время появился он сам?! — И Лена еще раз крепко прижимает к себе Лили.

— Ты все храбришься, а когда я говорю об осторожности, трусихой обзываешь, — замечает Аня. — Ох, и испугали нас мальчишки. Мы думали: это он идет!

— Кто «он»? — Лили ничего не может понять.

— Толстопузый… Ночлежка у него здесь.

— Тише! И скорее прочь отсюда! — приказывает Вальтер.

Мальчики поспешно заметают травой следы ног на песке.

У пересечения тропинки с дорогой Фридель говорит:

— Сейчас на счету каждая минута. Вы идите дорогой, а мы с Вальтером помчимся напрямик через старый виноградник. Пока! — И мальчишки тут же исчезли в винограднике.

Теперь Лили, ни на шаг не отставая, семенит рядом с Леной. Они идут по той же дороге, но все вокруг кажется иным. Солнце клонится к горизонту и светит им в спину. Впереди, клубясь, громоздятся черные тучи. Надвигается гроза.

Неподалеку от деревни к ним подбежала Ирма, Лилина подружка.

— А вы знаете? О, ничего вы не знаете! — захлебываясь, защебетала она. Шустрая, вертлявая, как лисичка, Ирма забегает то с одной, то с другой стороны. — Вы что, с неба свалились, да? Сегодня утром… рано-рано… Все были как раз в деревне… кто-то трактор наш сломал. Знаете где? Там, на пашне толстопузого Вольфа… у долины. И еще полевой стан подожгли… Черный Эмиль первым подоспел и чуть не погиб, когда тушил огонь. И сторож… Дедушка…

— Что, что с моим дедушкой?! — Аня вцепилась в плечи маленькой говоруньи.

— Он… исчез. А вы откуда идете?..

На другое утро, проснувшись, Лили первым делом заглядывает в свою круглую корзиночку. Она пуста. Куда же подевались ракушки? Опять кто-то их выбросил. Она уже готова расплакаться, но тут вдруг видит на стене улитку. Она висит почти у самого потолка. А рядом еще одна, еще одна, еще… Ишь хитрые какие, решили удрать, пока она спит… Однако каждая из них оставила за собой след — блестящую, серебристую нить. Гм… Как это мама не заметила? Она бы непременно расстроилась. Ах, вон оно что, соломенной шляпы-то ее нет на месте. Значит, мама в саду…

Входит Лена. Заметив следы на стене, ворчит на Лили, но тут же принимает меры, чтобы сестренке не особенно досталось. При этом сообщает ей последние новости:

— Толстопузого сегодня ночью в пещере схватили. У него знаешь какие планы были? Он хотел, оказывается, еще и свой дом в деревне спалить. Меня папа с собой не взял. А Вальтер с Фриделем ходили, дорогу показывали. Там они разделились на две группы. Двое пошли по пещерам, как мы вчера, а двое остались стоять у верхнего входа, который ведет прямо в «Круглый зал». Была гроза, и они смогли без опаски подкрасться к нему. Да он и так, наверное, ничего бы не услышал, потому что храпел вовсю, а рядом пустая бутылка валялась. О нашем посещении пещеры он, наверное, не знал. Не зря Вальтер с Фриделем замели следы. Мальчики всем рассказали, что мы первые напали на него. А что бы было, если бы ты не послала их за нами! Я ведь спички в корзине забыла. Представляешь? И до сих пор даже Ане об этом не сказала. Ужас! Бр-р…

— А что стало с дедушкой Ани?

— Его еще вчера вечером у старой мельницы нашли. Связанный, и кляп во рту… Может, толстопузый там днем скрывался…

В следующую субботу в деревне состоялось собрание На нем выступил представитель из районного Совета. Он прежде всего поблагодарил отважную пятерку — да, да, он так и сказал: «Отважная пятерка!» — и пожал им всем — и Лили тоже — руку.

Неописуемую гордость испытывал Рейнгард за своих девочек.

Перевод Г. Бельгера.