Далекие журавли

ВЕРОНИКА Рассказ

То, что я спрыгну с поезда, мне стало ясно, как только я узнал о намерении родителей ехать дальше. В семье, конечно, поднимется переполох. Но через некоторое время я неожиданно появлюсь дома, и все снова успокоятся.

Мне бы только не прозевать, когда поезд, пыхтя и надрываясь, начнет подниматься в гору и замедлит движение. В это время можно спрыгнуть без особого риска. Если же упустишь момент — дело может кончиться плохо.

Несколько раз я уже прыгал с поезда, и всегда удачно, хотя и летел с откоса кувырком.

Неопытные считают, что нужно прыгать против движения поезда, снизив якобы тем самым скорость. Какая наивность. Если прыгающий таким способом сломает только ногу, все равно может считать себя счастливчиком.

Но сейчас ночь, кромешная тьма, не видно даже протянутой руки, не говоря уже об очертаниях домов. Единственная надежда определить наиболее подходящий для прыжка момент — это замедленный перестук колес.

Из предосторожности открываю дверь лишь на ширину ладони. В лицо хлестнул холодный ветер. Состав как раз находится на повороте, и в темноте видно, как из трубы паровоза неравномерными толчками взлетают к небу снопы искр.

Монотонно поют колеса: тах, тах-тук, тах, тах-тук! Но вот начинается подъем. Паровоз фыркает, кряхтит, тянет из последних сил, однако сохранить прежний ритм ему все же не удается, и перестук колес становится все более замедленным. Еще несколько секунд, и я спрыгну в ночную темень, не простившись ни с отцом, ни с матерью. Что поделаешь. Мне необходимо еще раз увидеть Веронику.

А всему виной этот неожиданный отъезд! Мы даже не успели с ней обсудить наши планы, поговорить о будущем, о том, как все устроить, чтобы остаться вместе, навсегда.

Кроме нас в вагоне находятся еще несколько семей, которые работали на совхозных полях под Самарой и теперь вслед за линией фронта устремились к своим родным местам. Рассказывают, что дорога свободна всего лишь на каких-то двести — триста километров, а там снова придется ждать, пока будут разгромлены банды белых и восстановлены железнодорожные мосты.

Конечно, я мог бы сказать родителям, что мне хочется еще несколько недель поработать в совхозе, чтобы получить побольше денег. Работа у нас хотя и была тяжелой, но платили хорошо. Однако такой маневр все равно оказался бы бесполезным. «Ты поедешь с нами! — отрезал бы отец. — В такое трудное время семья должна быть вместе».

Рассказывать же им о Веронике не имело смысла. Это разгневало бы отца, а мать довело бы до слез. С родителями я всегда был откровенным, и они отвечали мне взаимностью. Вероника была моей первой тайной.

Когда я, три года назад, самостоятельно, без помощи родителей, нанялся кучером к одному фабриканту, мне было двенадцать лет. Отец тогда сказал матери: «За Виктора у меня голова не болит, если я умру, он сам заработает себе на хлеб».

Я очень гордился признанием отца и чувствовал себя если не мужчиной, то все же достаточно взрослым, чтобы поступать самостоятельно. И вообще старался выглядеть старше своих лет, постоянно вытягивался, тянул шею, чтобы казаться более высоким. Иногда это помогало. Но скоро я действительно обогнал в росте своих сверстников на целую голову.

Да, с давних пор моим желанием было как можно скорее стать взрослым. При случае я всегда прибавлял себе пару лет и носил сапоги на высоком каблуке. Поэтому когда семнадцатилетний Роберт поинтересовался однажды, сколько мне лет, я ответил: шестнадцать. Он поверил и взял меня с собой на работу в поле помощником.

Было начало июля. С восхода солнца и до позднего вечера мы окучивали картофель. К концу дня у меня страшно ныла спина и гудели руки, я с трудом передвигался.

— Привыкнешь, — утешал меня Роберт. — Через два-три дня это пройдет.

Зарплату мы получали каждую субботу. Никогда в жизни я не зарабатывал столько денег! То была внушительная трехзначная цифра. Но главное — давали есть. Утром и вечером — кипяток, сколько хочешь. На обед щи, правда без глазков жира, но зато в них было несколько мелко нарезанных кусочков картофеля. И еще мы ежедневно получали шестьсот граммов лепешек из жмыха, испеченных на растительном масле. Прямо объедение.

Кроме кухни, склада и других надворных построек здесь стояли два длинных дощатых барака для ночлега, один для женщин, другой для мужчин. Солома служила нам подстилкой и подушкой. Холодными ночами мы укрывались верхней одеждой.

В нескольких километрах находились фруктовые сады, до недавнего времени принадлежавшие помещикам, а теперь ставшие государственным достоянием. Каждый вечер у костра собирались подростки и пекли на огне зеленые фрукты.

— Сумасшедшие, они же могут заболеть холерой, — сказал как-то Роберт.

— Ничего страшного, — возразил я. — Жар убивает бациллы.

— Со сторожем тоже шутки плохи. На прошлой неделе, говорят, кому-то достался заряд мелкой дроби в одно место…

— Ты прав, — поддакнул я. — Лучше подождать еще несколько дней, появится картошка.

…Было около полуночи, костры давно погасли, и все погрузилось в глубокий сон. Вдруг какой-то шорох разбудил меня. А может, это был чей-то голос? Вначале мне показалось, что звуки исходят издалека. Когда же остатки сна окончательно улетучились, я затаил дыхание и услышал, как кто-то прошептал у самого уха:

— Витя, Витя, возьми!

Кого это, черт побери, принесло сюда глубокой ночью?

Возле моей головы через щель в деревянной стене просунулась чья-то рука. И снова тот же шепот. Теперь явственно можно было различить девичий голос:

— Витя, на, возьми!

— Что я должен взять?

Быстро повернувшись, сунул руку туда, где шуршала солома. Мои пальцы нащупали два теплых испеченных яблока.

Кто же это мог быть? Девчонок здесь много. Но за три недели, что я работаю в совхозе, почти ни с кем из них не обмолвился и парой слов. За день так намахаешься тяпкой, что не очень-то после этого тянет на разговоры.

По утрам бригадир выделял каждому из нас два ряда картофеля для прополки и окучивания и… начиналась настоящая гонка. Через определенные промежутки времени он давал команду на перекур. Однако не проходило и пяти минут, как снова раздавался его строгий голос: «За работу». Нещадно пекло солнце, пот катился по спине, капал с лица. Двое парней не успевали носить в ведрах питьевую воду.

Ночное происшествие за напряженной работой забылось, но вечером я внимательно оглядел сидевшую у костра группу молодежи. К моему сожалению, девчат среди них не было. Я лег на свой соломенный лежак и тотчас уснул.

Среди ночи я снова вдруг почувствовал легкое прикосновение и нежные толчки в плечо.

— Витя, вот возьми! — раздался знакомый голос, и два душистых яблока покатились к моему плечу. Прежде чем я успел опомниться, моя добрая быстроногая фея исчезла.

В легенде о грехопадении Ева срывает яблоко с запрещенного древа и дает его Адаму. Но в том райском саду не было сторожа с заряженным ружьем. К тому же Еве не надо было выбирать одного из полсотни парней и тайно выяснять, за какой щелью в деревянной стене спит этот ее избранник.

На следующий день я начал усиленно наблюдать за девчатами, во время обеда старался быть поближе к ним. Но ни одна из них не удостоила меня даже взглядом. Интересно, придет ли она снова сегодня ночью?

Вечером я, как обычно, улегся пораньше и уставился в темноту, обдумывая свой план.

Ждал я долго и терпеливо. Ночное время для меня всегда пролетало быстро, но этой ночи, казалось, не будет конца. Ни шагов, ни звуков, тишина. Слышно только дыхание спящих.

И вот едва различимый шепот у моего уха:

— Витя, Витя!

Вскочить и кинуться к выходу? Но тогда нужно будет обежать длинный барак — и… ищи ветра в поле. Нет, у меня был наготове иной, более приемлемый план.

— Витя, Витя!

— Хр-р-р… Хр-р-р, — послышался в ответ мой громкий и протяжный храп. Я открыл глаза и заметил, как чья-то рука с яблоками просунулась сквозь щель в досках. Капкан не захлопнулся бы быстрее, чем это сделали мои пальцы. Пышущие жаром яблоки покатились в солому.

— Витя, отпусти.

Придвинувшись к щели, я различил в темноте неясный силуэт девушки.

— Витя, пожалуйста, отпусти меня! — умоляла она.

Прежде чем я выйду, она исчезнет.

— Нет, не отпущу. Скажи, как тебя зовут?

Девушка молчала.

— Назови свое имя, иначе продержу до рассвета.

— Вероника.

Среди девушек была только одна по имени Вероника. Все звали ее просто Вера. Однако ее полное имя казалось мне более мелодичным. На следующий день я беспрестанно следил за ней глазами, меня все более неудержимо влекло к ней.

И вот теперь, даже не простившись, я должен был расстаться с Вероникой? Никогда! И уже не обычное «тах, тах-тук, тах, тах-тук» выстукивают колеса, а отчетливо слышимое «Веро-ни-ка, Веро-ни-ка».

Кто-то зажег в вагоне коптилку. Ее мерцающий свет выхватил из темноты согнувшуюся фигуру матери, дремавшей на узле с вещами, отца, переставляющего наши пожитки, стараясь уложить их так, чтобы на них могли разместиться мои младшие сестры. Только бы он не посмотрел в мою сторону. Если отец что-нибудь заподозрит, то тут же схватит меня за шиворот и отбросит подальше от двери.

Теперь самое время. Сейчас! Внимание! Все должно произойти в одно мгновение. Отодвинуть дверь, прыгнуть по ходу поезда и немного в сторону, иначе воздушный поток затянет под колеса, руки вытянуть вперед, чтобы защитить при падении лицо.

О том, что в поезде тотчас же поднимется шум — неосторожный мальчишка вывалился из вагона, — что на ближайшей станции отец всех поднимет на ноги, чтобы разыскать сына, который, возможно, с переломанными ногами беспомощно лежит под откосом, — эти простые мысли пришли мне в голову гораздо позже.

— У меня почему-то разболелась голова, — раздался вдруг голос матери. — По-моему, здесь сквозит.

— Закрой дверь, Виктор! — приказывает отец таким тоном, что мои руки сразу же начинают дрожать. Рывком я пытаюсь отодвинуть дверь, но она подалась всего на несколько сантиметров. Наверное, заклинило ролики. Упираюсь ногами в косяк. Но тут руки отца ложатся на мои. Он считает, что мне одному не справиться. С глухим ударом дверь захлопывается.

Отец отходит в сторону, я остаюсь у двери, чтобы снова попытаться ее открыть. Но уже поздно. Поезд преодолел подъем. С возрастающей скоростью он мчится вперед. Сейчас прыжок наверняка стоил бы жизни.

Я забился в угол и начал обдумывать план дальнейших действий. Любое препятствие, каким бы трудным оно ни было, я должен непременно преодолеть. Таков мой девиз.

На каждой станции и каждом разъезде поезд надолго останавливается. То ремонтируются где-то впереди пути, то нужно ждать встречного. Час едем, два стоим.

Через двое суток объявляют, что нужно выходить. Неизвестно, как долго нам еще предстоит ютиться в бараках. Мы продвинулись вперед примерно на 300 километров. Хорошо, что уехали не слишком далеко, ведь мне придется проделать весь этот путь обратно. Нужно только найти повод. Это, кажется, не трудно сделать. Уже неделю я ищу работу, но ничего подходящего пока не подвернулось. Фабрики и заводы остановлены. В деревне неподалеку зажиточные крестьяне за харчи нанимают работников. Но я вышел из возраста, когда батрачат за тарелку супа.

Мне уже четырнадцать лет, точнее — пятнадцать, если не считать нескольких месяцев. Значит, я почти на год старше Вероники. Ей же я сказал, что мне шестнадцать, и кажется, она поверила.

— Если парень не хочет работать за еду, — говорит одна из женщин своему мужу, но так, чтобы мог услышать и я, — тогда он еще не знает, что такое голод. Пусть помается.

В дороге всегда легче вдвоем, однако ребята, те, кто помоложе, кажутся мне слишком глупыми. Я считаю, что попутчиком моим должен быть парень обязательно старше меня или же, по меньшей мере, такой же «пробивной», как я. Поэтому поехать со мной в этот благодатный совхоз я уговариваю Вальтера Клемке — ему скоро исполнится восемнадцать лет. И мне приятно, и мать будет меньше беспокоиться, если со мной будет находиться старший товарищ. О лепешках из жмыха и водянистых щах я, конечно, умалчиваю.

— Целый килограмм хлеба выдают там ежедневно, — фантазирую я. — И никто не взыщет за то, что при уборке несколько особенно крупных картофелин окажутся в наших карманах. А вечером их можно будет испечь на костре.

Мы решаем отправиться в путь в ближайшие дни. Две девушки хотят поехать с нами. Мне лично все равно, но Вальтер возражает:

— С бабьем лучше не связываться. Они как гири на ногах.

Мы вежливо отказываем девушкам.

В бараке я сплю на верхних нарах рядом с младшими сестренками. На нижних — устроились родители. Я лежу, накрывшись одеялом, и обдумываю еще раз все подробности предстоящей поездки. Мать считает, что я заснул, и говорит отцу:

— Виктор хочет вернуться в совхоз. Что ты скажешь на это? Отпустим его?

Я затаил дыхание. На такой оборот дела я не рассчитывал. Когда об этом говорил с матерью, она промолчала. Разве ее молчание не означало согласия? Мое решение возвратиться непоколебимо. Ничто не может изменить его, даже воля родителей. Все во мне протестует. Неужели я недостаточно взрослый, чтобы поступать так, как мне хочется? Разве не зарабатываю я свой хлеб самостоятельно? Мать, конечно, подчинится воле отца. Поэтому в разговоре со мной она не высказала никаких возражений. Но если отец воспротивится, я все равно уеду, уеду без их согласия. Однако родителей я люблю и уважаю и не хотел бы их огорчать. Только от них зависит, быть конфликту или нет. С затаенным дыханием прислушиваюсь к ответу отца:

— Если хочет, пусть едет.

У меня отлегло от сердца.

На следующий день мать чинит и приводит в порядок мою одежду, заворачивает в бумагу ломоть хлеба, несколько лепешек и немного соли. Я должен взять с собой еще пальто и даже одеяло. К моему огорчению, узел становится слишком большим.

Как мы с Вальтером и ожидали, трудности начались сразу же, на станции. Поезда курсируют вне всякого расписания. Решаем: билеты не покупать. Немного денег, имеющихся у нас, могут вполне пригодиться для другой цели. Обойдемся местечком на крыше вагона.

На путях стоит товарняк. Это то, что нам надо. Стараясь не обращать на себя внимания, прогуливаемся вдоль вагонов. Но вот появляется бригадир поезда, видит наши узлы и прямиком направляется к нам.

— Ваши билеты?!

Вопрос не застает нас врасплох. Мы готовы к нему. Жизнь уже успела научить нас разным мошенническим проделкам.

— Билеты? Пожалуйста! — Моя рука тянется во внутренний карман пиджака.

Но на сей раз бригадира провести не удалось. Он не стал ждать, пока я «извлеку» прямоугольную картонку.

— Марш отсюда! Чтоб я вас больше не видел!

Мы не перечим ему. Огибаем последний вагон и идем вдоль состава с другой стороны. Когда поезд медленно трогается, мы вскакиваем на буферы одного из вагонов.

Так это повторяется на многих станциях. Нам все время хочется есть, но кусочек хлеба, положенный матерью в узелок, трогать нельзя. Кто знает, что нам еще предстоит. Ночью начинает моросить дождь. Хорошо, что мать уговорила меня взять с собой одеяло. Вальтер и я сидим на крыше вагона, поджав колени и натянув на голову одеяло — единственную защиту от дождя и холода.

Все эти трудности не мешают мне постоянно думать о Веронике. Она все время стоит перед глазами, ее голос звучит в ушах. Будь я художником, нарисовал бы ее портрет по памяти, а если бы писателем — рассказал бы о Веронике красивыми, возвышенными словами.

Но мне не дано ни того, ни другого. За школьные сочинения в лучшем случае я получал тройку. Возможно, я лишен наблюдательности, иначе почему я не нахожу в ней никаких особых примет. Вероника такая же девушка, как и все остальные. Наверное, поэтому я раньше и не замечал ее, несмотря на то что наши картофельные ряды часто бывали рядом.

Ее короткое, много раз стиранное, выцветшее, неопределенного цвета платье едва прикрывало коленки, она выросла из него, оно было ей явно тесным. Каблуки туфель, так же как и моих сапог, сносились на одну сторону. Красную косынку носит по последней моде — узелком на затылке. Что еще? Каштановые волосы и карие глаза, а на левой щеке — родимое пятнышко.

Как-то принесли на поле воду. Я только что напился и хотел передать кружку другому. Рядом со мной стояли двое парней и девушка. Я зачерпнул полную кружку и подал девушке. И тут заметил на ее щеке мушку. Махнул рукой, чтобы ее согнать. Но мушка и не думала улетать. Тогда попробовал смахнуть ее пальцем. Девушка от души расхохоталась:

— Это же родинка!

Но даже если Вероника ничем, кроме родинки на левой щеке, и не отличается от других, все равно она единственная и неповторимая. Я чувствую это, хотя словами передать не могу.

Оказывается, ничего лишнего я Вальтеру не наобещал. В совхозе начали действительно вместо жмыховых лепешек давать хлеб, а щи варить иногда с мясом. И заработок выше всякого ожидания.

На копке картофеля заняты в основном девушки и женщины. Нам с Вальтером и еще двум парням предложили после работы выходить в ночной дозор, охранять картофель. За это нам полагалась добавка к зарплате. Ружье есть только у сторожа. Мы вооружены толстыми палками. Однако не поздоровится тому воришке, который попадется нам в руки.

К моему горькому разочарованию, Веронику здесь я уже не застал. Ее родители не хотели, чтобы она продолжала работать в совхозе. Об этом мне рассказала ее подружка Оля. Неприятная новость ошеломила меня, все здесь стало мне нелюбо, чуждо, в тягость. Даже с Вальтером не было желания говорить.

Останусь здесь еще на некоторое время, чтобы заработать побольше денег, и займусь поисками. Она живет в деревне Варваровка, в тридцати километрах от железной дороги.

…Наконец мы заканчиваем уборку картофеля. Заработал прилично, более тысячи рублей. Делю деньги на сотенные пачки и, предосторожности ради, зашиваю в нижнее белье. В дороге, среди чужих людей, нужно ко всему быть готовым.

Если мне повезет, завтра буду у Вероники. Тридцать километров это тебе не сто. Шагаю в хорошем темпе — сто двадцать шагов в минуту. До наступления темноты нужно обязательно попасть в Варваровку.

Чтобы как-то скрасить время, свищу или напеваю разные мелодии, все, что придет в голову. При этом ловлю себя на том, что снова и снова возвращаюсь к одной и той же старинной немецкой песне:

Все лето эта мелодия преследует меня. Еще до того как познакомился с Вероникой, я услышал, как на прополке картофеля три девушки пели эту песню. Пели они ее на два голоса, один из них звучал приятным сопрано. Казалось, в песню вливается трель соловья. Позже я узнал, что это был голос Вероники. Теперь мне становится ясно, для кого она тогда пела…

Только одну короткую передышку позволил я себе. Вначале надеялся, что меня догонит какая-нибудь телега и подвезет. Но этого не случилось. Однако не беда. Идти оставалось совсем немного. В лучах заходящего солнца уже виднелись золоченые верхушки деревьев, крыши домов. «Конечно, на ночь глядя не стоит расспрашивать жителей села о Веронике», — решаю я. Всегда найдется стог сена, в котором можно хорошо устроиться на ночлег.

Село расположилось на берегу небольшой речушки, вдоль которой тянется единственная длинная, без конца и края, улица. И только изредка встречаются короткие переулки.

…Утром я прежде всего чищу сапоги, одежду, тщательно стряхиваю с нее зацепившиеся соломинки. Мне не хочется выглядеть перед Вероникой каким-то бродягой.

Но постой! Какая досада! Ведь я даже фамилии ее не знаю. И Ольгу не догадался спросить, а она наверняка знает. Что же мне, заходить теперь в каждый двор и заглядывать в лицо каждой девушке? Так и за три дня не управиться. Сегодня воскресенье, а в понедельник утром я должен быть на работе. Придется расспрашивать девчат. На селе все они друг друга знают. Но такое бывает в небольшом селе, а в таком громадном, как это?

Ага, вот идут несколько девушек.

— Вероника? — переспрашивает меня одна из них, курносенькая.

— Да, она примерно одного с вами возраста. На щеке у нее мушка.

— А ты что, девушку или мушку ищешь? — улыбается курносая. Подруги засмеялись. Мне понравилась шутка, и я рассмеялся вместе с ними.

— Ее зовут Вера, — начинаю объяснять я.

— Ах, Вера! Так я знаю ее, — вступает в разговор другая девушка. — Нужно идти прямо до переулка, там увидишь колодец, с правой стороны, на углу, ее дом.

Мчусь как на крыльях, не ожидал, что так быстро достигну своей цели. К счастью, у калитки стоит женщина.

— Вера дома?

— Да, дома. Вера-а-а! — зовет женщина, наверное мать. — Выходи-ка, к тебе кто-то пришел.

Неожиданно чувствую сильное волнение. Сердце начинает бешено стучать. Наконец открывается дверь веранды и на ступенях появляется полная женщина с выпирающими из-под выреза платья грудями. Смотрит на меня жабьими глазами.

— Простите… — лепечу я. — Мне нужна… другая Вера… То есть ее так зовут. А вообще-то она Вероника.

— Так сразу бы и сказал, — перебивает меня женщина. — Ее здесь каждый знает. Яша! Яша-а-а! — кричит ока. — Иди покажи дяде, где живет тетя Вероника.

Появляется шестилетний карапуз. Так, теперь я уже дядя. Но почему тетя Вероника? Ну конечно же, если я для малыша дядя…

Мы идем довольно долго. Наконец мальчуган сворачивает с улицы в сторону речки. Останавливаемся у избушки с неровными стенами, наполовину вросшей в землю.

— Здесь она живет, — говорит мальчишка и скачет обратно, считая свой долг выполненным.

Несколько минут стою в нерешительности. Я догадывался, что родители Вероники не богаты. Но увидеть такой бедности не ожидал. В единственном окне отсутствует несколько стекол, проемы заткнуты тряпками. Если бы на плоской глиняной крыше не рос пышным цветом чертополох, стены этой избушки можно было бы принять за археологическую раскопку времен неандертальцев. А вот и хозяйка — она соответствует своему жилищу.

— Что ж ты стоишь у двери? Заходи, сынок, смелее!

Внутри так темно, что вначале ничего не могу различить. Старуха садится на деревянную лежанку, мне пододвигает табурет.

— Что привело тебя ко мне, молодой человек?

— Я ищу знакомую девушку. Она живет где-то здесь, в этой деревне. Вероникой ее зовут.

— Смотри-ка, моя тезка. А как же ее фамилия?

— Я работаю в совхозе недалеко от железной дороги. Там с ней и познакомился. Мне почему-то не пришло к голову спросить ее фамилию.

— Вот-вот, вам, теперешней молодежи, всегда невтерпеж. Деньги у тебя есть?

— Деньги? Для чего?

— Думаешь, девчонку заполучил без денег и у меня на так обойдется? Ну, можно и не деньгами, все равно а них проку нет. Копченка, сало или водка, если есть водка, даже лучше. На каком она месяце?

— Я вас не понимаю.

— Эк удалец! С девчонкой был — все понимал. Я спрашиваю, сколько времени прошло с тех пор, как ты с ней был.

— Почти два месяца.

— Самое время обратиться ко мне.

— Мне нужно обязательно поговорить с ней, но я не знаю, где она живет.

— Это пустяк. Мне здесь все известно, и даже лучше, чем сельсовету. Если уж кому деваться некуда, приходят ко мне. Вероника, говоришь? Погоди, дай подумать. Здесь поблизости нет другой Вероники. Значит, тебе нужно поискать в другом конце деревни.

Осуществить задуманное во что бы то ни стало — это у меня от отца. И то, что я случайно набрел на выживающую из ума повивальную бабку, было не так уж и бесполезно. Вскоре я сидел у родителей Вероники.

Как я и предполагал, жили они в бедности. Но в доме все блистало чистотой. Мать встретила меня приветливо. Конечно, прежде всего пришлось объяснить, как я познакомился с ее дочерью.

— Так что же тебе от нее нужно? — спросила она.

— Вероника забыла свой платочек.

— Платочек? Покажи-ка!

Я, наверное, покраснел. А женщина внимательно смотрела на меня.

— Я не захватил его с собой. Он остался у ее подруги Оли.

— И ради носового платка ты прошел тридцать километров пешком?

— Ну почему же. Я думал найти здесь хорошую работу. А девчата попросили меня передать Веронике привет.

— За привет спасибо. А что касается работы, оставайся-ка ты лучше в своем совхозе. Заработки у нас неважные. Мой муж тоже работает на стороне.

Узнав, что я в тот же день собираюсь в обратный путь, мать Вероники пригласила меня к столу. Все это время я сидел как на иголках. Каждое мгновение могла открыться дверь и войти Вероника. Но судьба готовила мне жестокий удар.

Мать вежливо попросила передать привет девушкам от ее дочери. Сама Вероника, оказывается, уехала в далекий город к своей тете, которая обещала помочь ей устроиться там на работу и приобрести какую-нибудь специальность.

Все во мне сникло от этого известия.

Удрученный и подавленный, я отправился в обратный путь.

В совхозе бригадир передал мне телеграмму: «Приезжай немедленно. Отец очень болен».

Уже несколько дней отец лежал при смерти.

— Теперь тебе нужно будет заботиться о матери и твоих младших сестрах. Будь умницей, — сказал он, увидев меня.

Вскоре отца не стало. Заболела мать. И так уж получилось, что Веронику мне больше увидеть не удалось.

Где она теперь? Что с ней стало? Наверняка давным-давно вышла замуж. Я и сам обзавелся семьей. Но в мыслях почему-то снова и снова возвращаюсь к Веронике.

Перевод Г. Керна.