Целитель. Этот мир, придуманный нами

Глава 9

Среда, 24 августа. Условный день по БВ

Церера, Ахуна

На подлете, если особо не приглядываться, Церера походила на Луну — тот же густо кратерированный шар, только без темных наплывов «морей», зато с белыми пятнами залежей соды. Однако, стоило ЭМК сблизиться с «астероидом № 1», как экипаж испытал легкое разочарование — уж больно мала планетёшка!

Корабль даже не выходил на орбиту вокруг Цереры — зачем? Только зря рабочее тело расходовать… «Циолковский» как бы завис рядом, двигаясь по околосолнечной и уравняв скорость с «мини-планетой».

За недели полета космонавты соскучились по действию, людям не хватало простора, и Почтарь отправил в рейд всех скопом, ворча: «Хоть отдохну от вас… Надоели вы мне хуже горькой редьки!»

Экипаж не спорил…

Шаровидный ВА, коль уж заимел посадочные опоры, повысили в чине до десантного бота, а пилотировал его Римантас. Пятерым в боте было тесно, как шпротам в банке, но, всё равно, оставался еще «лишний» кубометр для образцов. А уж вес не имел значения — сила тяжести на Церере столь ничтожна, что бот мог взлететь даже на малой тяге. А это давало Бирскому, как основному добытчику инфы, уникальную возможность — высадиться не в одном месте, а в трех по выбору — и потрогать, пощупать Цереру вволю!

Первый рейд «Колобок», как, с подачи мисс Блэквуд, стали называть «десантный бот», совершил в кратер Оккатор. На километры вокруг лежали наметы соды, самой обычной соды, невесть, когда вынесенной из недр Цереры термальными водами. Воды испарились, а белые, рыхлые «сугробы» остались.

Второй рейд совершили к кратеру Керван — он был самым большим на астероиде, с места посадки вал не увидишь. Хотя и горизонт на Церере заваливался непривычно близко. Повсюду, словно стога в поле, вздымались пинго — конические ледяные холмы из замороженных мантийных потоков.

Бирский блаженствовал! Даже тот невзрачный серовато-беловатый церерореголит, по которому они топтались, был полезным ископаемым — причудливой смесью глинозёма, оксидов скандия, иттрия и лантаноидов, вперемешку с известью и периклазом, миллиарды лет измельчаемых микрометеоритами.

Но больше всего радости привалило Шурику в третьем рейде, когда «Колобок» докатился до криовулкана Ахуна.

Ахуна показалась еще на спуске — огромная ледяная гора с плоской вершиной и крутыми склонами, изрезанными гребнями и натёками, а высотой с Казбек. Сутки на Церере длились всего девять часов и, когда восходило крошечное Солнце, Ахуна сверкала и переливалась всеми оттенками синего и зеленого.

Стеклистая толща льда гасила лучи, местами гору присыпала космическая пыль, но и той феерии преломления, что давалась глазам, было довольно для криков восторга.

Пока Шарлотта и Андрей бродили у подножия криовулкана — под строгим присмотром дяди Римаса — планетолог уволок Бельского в глубокий разлом, выворачивавший наизнанку недра астероида.

Спуск отличался крутизной, но Питер утешал себя тем, что гравитация Цереры составляет едва одну тридцать шестую земной. Как тут упадешь? Рухнуть с обрыва просто не получится, мягкая посадка гарантирована…

— … На Марсе не дали развернуться, — бубнили наушники голосом Бирского, — так я хоть тут душу отведу!

— Тебе что, мало грунта и льда? — фыркнул Пётр, спускаясь с уступа на уступ, будто по гигантской лестнице, усыпанной каменным крошевом.

— Сравнил! Знаешь, каков у этого церерореголита состав? Великолепный состав! Буквально драгоценный! Если в глубине этой славной мини-планетки найдутся полости, то они вполне могут быть местами скопления крупных кристаллов. Довольно крупных… Стоп. А это что тут у нас? — Шурик бочком поднялся по зернистой осыпи и заглянул в узкий боковой пролом. — Нам сюда!

Бельский, насмешливо кривя губы, последовал за планетологом. Он оказался в обширной, куполовидной каверне, а когда окинул взглядом наклонные стены, подсвеченные фонарем, то перестал дышать.

Каменные своды были усыпаны огромными кристаллами — то бесцветными и прозрачными, как стекло, то ярко-красными или насыщенного синего цвета, темно-зелеными и желто-золотыми, фиолетовыми, розовыми… Глаза уставали от радужных высверков!

— Господи! — хрипло вытолкнул Бельский. — «Сезам, откройся!»

— Открылся! — воинственно воскликнул Шура. — Пироклаз… Бадделеит… Хризоберилл… Шпинель… Рутил… Да ты только посмотри, какие тут сапфиры! С грецкий орех! О-о! А вот — с куриное яйцо! С ума сойти… А вон там вообще с кулак! Ух, ты! Хотя… Не, чистота — так себе… Но, всё равно! Рай минералогов! Понимаешь, чем ниже сила тяжести, тем меньше реакция опоры и тем медленнее конвекционные потоки в жидкостях! Вон, на «Салюте-8» выращивают монокристаллы теллурида германия, так они в десять раз крупнее, чем на Земле, и никаких дефектов кристаллической решетки! О, ч-черт… А контейнера-то я не взял, раззява!

— Мешок подойдет? — невозмутимо сказал Пётр, доставая пару пакетов из прочнейшего силикета.

— Спа-а-аситель! — проблеял осчастливленный Бирский. — На! Один тебе, один мне! Набивай самыми красивыми!

— И как ты только их всех упомнил? — прокряхтел Бельский, отковыривая драгоценные каменья.

— Минералы-то? Хо-хо! Я ж Горный кончал, а нам минералогию читал сам Григорьев… Во, гляди, шпинель какая! На Земле каждый такой образец стоил бы миллионы… Если бы не доставка!

— Да уж! — фыркнул Пётр. — Цена за карат, помноженная на пару астрономических единиц!

— Во-во…

Нагруженные сокровищами, они легко поднялись из мрачных недр. На поверхности, правда, их тоже поджидала полная тьма — Цереру накрыла местная краткая ночь. Зато звезд высыпало…

И отсвечивало желтым пятнышко обманчиво близкого Юпитера.

— Явились, не запылились… — толкнулось в наушниках ворчание Станкявичюса. — Все на борт!

Тот же день, позже

Пояс астероидов, борт ЭМК «Циолковский»

— Какая красота… — шептала Шарлотта, перебирая сверкающую груду драгов и полудрагов. — И ведь всё — настоящее!

— Самое, что ни на есть, — подтвердил Бирский. — А на Земле, сколько ни ройся, камешков такого размера не сыщешь. Условия не те! Иттрогранат, вон, или фианит вообще только в лаборатории «водятся», а тут их… Хоть лопатой греби!

Сверкающие кристаллы лежали на столе в салоне корабля, а не плавали в воздухе — пятый час подряд ЭМК набирал скорость, двигаясь по возвратной траектории.

— Стоп, товарищи! — повысил голос Почтарь. — У нас же по графику съемка! Ну-ка, товарищ оператор… Камера! Мотор!

— О, и Шарлотту снимем! — обрадовался Шурик.

— Да ты что⁈ — испугалась мисс Блэквуд. — Я же непричесанная, не накрашенная…

— Нормальная ты! — отрезал Павел. — Живо на первый план!

Любопытный глаз объектива сфокусировался на женщине, и та, вздохнув, кокетливо улыбнулась.

— Питер! — отрывисто позвал Бирский. — Ты у нас самый киногеничный… Названия помнишь? Смотри, не перепутай! На счет «три» включаю звукозапись. Раз… Два… Три!

Бельский усмехнулся, глянув на камеру, и заговорил бархатистым голосом:

— По давней традиции, самым крупным и красивым самоцветам давали имена… Вот эту шпинель, — он поднес к объективу блестящий ярко-красный октаэдр, держа его двумя пальцами, — мы назвали «Шарлотта». А вот этому синему сапфиру дали имя «Анна Почтарь»…

— А потом мы вспомнили еще трех прекрасных женщин, — с воодушевлением подключился Строгов, — которые больше всех ратовали за наш полет, которые убедили сомневающихся и не дали отодвинуть экспедицию на месяцы и годы! Это бессменные ведущие передачи «Звезда КЭЦ»!

Бельский улыбнулся, глядя в сияющие глаза Шарли, и повертел в пальцах роскошный, налитый темной краснотой рубин, хоть и не граненый:

— Этот «червлёный яхонт», как говорили в старину, получил имя «Инна Дворская». А вот минерал фианит, который на Земле не встречается в природе, но на Церере мы его добыли — и назвали «Маргарита Гарина»! И третий «именной» кристалл… — он продемонстрировал ярко-синий иттрогранат почти идеальной формы — ромбододекаэдр размером с грецкий орех. — Ивернит! Знаменитый преподаватель Горного института Дмитрий Павлович Григорьев так назвал минерал в честь геолога Максимилиана Ивернева, дедушки Натальи Иверневой!

Оставив в покое камеру на треноге, Бирский скорчил Шарлотте страшную гримасу, донося то ли просьбу, то ли приказ — сыграть «учителку», в манере Кристы Маколифф. Женщина понятливо улыбнулась, и повела рукой в сторону довольно большого иллюминатора, заделанного целой стеклянной плитой:

— Наш корабль разгоняется в Поясе астероидов. Обычно художники в детских энциклопедиях изображают эти места, как настоящий поток глыб и каменных гор, несущихся в пространстве. Но это не так! Советские зонды «Тест-3» и «Радиант» полгода летели в плоскости Пояса астероидов, пока не высадились на Палладе и Весте, а других тел их чуткие локаторы не заметили в окружающей пустоте… Но красавицу Цереру язык не поворачивается астероидом называть — ведь это шар поперечником чуть ли не в тысячу километров, вобравший в себя третью часть массы всего Пояса астероидов! Право, если Фаэтон на самом деле существовал, то вряд ли он был больше нашей Луны…

Бельский тихонько присел на стул, приделанный к полу, и продолжил любоваться Шарли. Его душевный барометр показывал «Ясно», а уж как измерить счастье, конструкторы приборов не ведали.

Вон, на женском пальце поблескивает колечко… Питер растянул губы в умилении. Шарлотта строго сказала ему, что они пока только обручены, что ей надо будет сначала получить гражданство СССР — это пункт первый ее плана. Чуть позже они распишутся в ЗАГСе Звездного городка и сыграют свадьбу. Это пункт второй…

Его робкое предложение — сначала получить «Свидетельство о браке», а уже потом «Вид на жительство» — любимая ласково отвергла. «Я беременна, — сказала она, — и должна думать о будущем нашего ребенка…»

Пётр долго таскал на руках свою ненаглядную — по всем отсекам и палубам, пока не затащил в каюту. Но раздевать не стал — мало ли… Пришлось невесте самой скидывать с себя всё лишнее, и уговаривать жениха…

Бельский вздохнул. До Земли еще далеко…

Вечер того же дня

Земля, Ленинград

Дмитрий Павлович Григорьев уже больше месяца не покидал квартиру — сдавал организм. «Сколько же можно!» — кряхтел Дэ Пэ.

И то правда… В ноябре ему стукнет сто два года, а он-то, помнится, и до восьмидесяти не мечтал дотянуть! Дотянул…

Профессором Григорьев остался, но это всего лишь звание, а вот преподавать, вещать с кафедры, пересаживать в чистые, девственные мозги ростки собственного разумения… О, это пора давно пройденная. Куда ему лекции читать! Лет десять назад он еще водил экскурсии, показывал богатые минералогические коллекции Эрмитажа, а теперь — всё. И эту позицию оставил, сдал противнику, отступил… Нынче его квартира — последняя линия обороны.

Хорошо, хоть доставка работает… Позвонишь, переведешь денежку, а полчаса спустя — звонок в дверь. «Булка — одна штука, сосиски — полкило, чай цейлонский — одна пачка, сахар — полкило, масло сливочное — триста грамм…» Получите и распишитесь!

До дверей он еще дошаркает…

Весь мир, весь огромный город нынче сузился до профессорской «двушки». Раньше хоть в магазин спускался, по парку гулял, и — вот. Видать, подходит срок…

Григорьев осторожно присел в любимое кресло. По идее, эту развалину давно выбросить пора, на свалку увезти, да всё откладываешь, откладываешь… Привык он к этому седалищу. Сроднился с ним.

«Подходит срок…» — Дэ Пэ криво усмехнулся. Да уж, куда там… Вышел он давно, срок этот. Конец уж близок. Не маячит вдалеке, а рядом совсем. Холодит…

Скользнув глазами по книжным полкам, Дмитрий Павлович зацепил взглядом фотографию Инночки Дворской, и заулыбался. Сразу потеплело на душе.

«Инночка…»

Пушкинские строки не раз приходили ему на ум, но он лишь воздыхал тяжко. Всё, что ему осталось — любоваться женщиной, будившей в нем полузабытый трепет и те самые «благотворные порывы». А ведь Инна еще и умница вдобавок!

Ей одной он рассказывал всё, не утаивая ничего, и не приукрашивая. О дальних походах — через пески и горы, болота и дебри тайги. О научном поиске, о деле всей жизни.

Инночка даже пару раз заглядывала к нему в гости, и потом профессор еще долго принюхивался — и блаженно жмурился, улавливая аромат женских духов…

С Инной было интересно беседовать, ум её быстр и точен. Заслуженная артистка СССР понимала речи минералога и однажды призналась, что пишет книгу об их встречах и разговорах.

«Это слишком интересно и важно, — восклицала она, — чтобы держать только для себя, в своей памяти! Знаете, я в школе читала „Занимательную минералогию“ Ферсмана. Сравниваю с тем, что услышала от вас, и понимаю — скукотищу он писал! Вот, честное слово, переработаю свои конспекты — папа мне поможет — и сразу издам! Я уже и название придумала: „Беседы с профессором Григорьевым о минералах и самоцветах“! Звучит⁈»

— Звучит… — выговорил Дэ Пэ вслух, и встрепенулся. — Ах, ты, мерзкий старикашка! Пропустишь же!

Нащупав пульт, он поспешно вдавил выпуклую кнопочку, и громадный «Рекорд», висевший на стене, как полотно в черной раме, расцветился заставкой «Звезды КЭЦ».

— Здравствуйте, дорогие наши телезрители! — сладко улыбнулась великолепная Наталья, «Генератор Идей» среди троицы ведущих. — Сегодня у нас особенная программа…

— Как будто мы другие программы выпускаем, не особенные! — фыркнула очаровательная Инна, исполнявшая обязанности «Критика».

— Не спорьте, — мягко сказала восхитительная Маргарита, игравшая роль «Эрудита». — Тем более что сегодня вести передачу будем не только мы…

— В смысле?.. — затянула Дворская, до того убедительно изобразив чуточку агрессивное недоумение, что Станиславский впал бы в экстаз.

— В прямом эфире тяжелый межпланетный корабль «Циолковский»! — торжественно провозгласила Гарина.

— Почему это ТМК? — тут же прицепилась Инна. — «Циолковский» — ЭМК! Он экспериментальный!

— Эксперимент удачно завершён, Инночка! Испытания закончены, и наш «Звездный Флот» пополнился еще одним кораблем. «Циолковский» очень далеко отсюда — он в Поясе астероидов. Его экипаж вернется на Землю лишь в сентябре, и уж мы встретим первых межпланетников, как полагается! Скажу по секрету, — лукаво улыбнулась Рита, — они проедут с почетным эскортом по проспекту Кутузова…

Талия отзеркалила ее улыбку, и развила тему:

— Мы можем связаться с ними в любой момент, но разговора не получится. Скажем им: «Здрасьте!» — и лишь двадцать минут спустя радиоволны долетят до ТМК. Космонавты — народ вежливый, они ответят: «Привет! Хэлло!» Вот только мы услышим их ажно на сороковой минуте… А тут и передаче конец! Таковы они, космические просторы! — развела руками Ивернева. — Поэтому слушаем и смотрим…

— Говорит и показывает «Циолковский»! — воскликнула Инна…

…Григорьев еле дышал, просматривая «марсианскую хронику». Строматолит… Мутный керн из дейтериевого льда… Пироксен и оливин, отложившиеся в Гесперийском периоде, аналогичном земному архею…

А когда космонавты начали хвастаться добычей из Сезамских пещер, Дмитрий Павлович не выдержал и расплакался. Слезы текли по его щекам, а профессор улыбался, ладонями смахивая щекочущие капли.

«Дожил! — колотилось в голове. — Дожил!»

Он еще в пятьдесят шестом году предсказывал, что редкоземельные гранаты образуются не только в лаборатории, но и в природе. И вот, сбылись чаяния… Изоморфный ряд Григорьева: «спессартин — эльминдин — ивернит» — оказался реальностью!

— Дожил… — выдохнул Дмитрий Павлович, и шмыгнул носом.

Самое время сказать напыщенно, красуясь, как в глупых романах: «Теперь и помереть не жалко!»

— Ага… Не жалко… — пробурчал Дэ Пэ, кривя губы. — Жа-алко!

Оставляя кресло, старик плотно сжал рот, чтобы не кряхтеть, и медленно, не торопясь, зашагал в прихожую.

«А схожу-ка я, погуляю! — решился он. — Подышу хоть свежим воздухом!»

Сборы заняли полчаса, и вот исшарканный порог остался за спиной, как Рубикон.

— Шагай, шагай, окаменелость… — брюзжал Григорьев. Оглянулся воровато, и запел слабым, скрипучим голосом: — Марш вперед, труба зовет, бра-авые ребята! Выше голову держать, сла-авные орлята!

Пятница, 25 ноября. День

Москва, Кремль

Этот кабинет, самый высокий кабинет страны, так и назывался у чекистов — объект «Высота». Здесь работал Брежнев и вся череда президентов СССР — Андропов, Романов, Лебедь…

И ничегошеньки не менялось в обстановке — хорошая, чисто английская традиция. Всё тот же тяжелый, основательный стол, и даже знаменитые «рогатые» часы, чей циферблат обрамлен штурвальчиком, те же самые, что отмеряли время в далёких семидесятых. А в четыре высоких окна по-прежнему видны «дома-книжки» с проспекта Калинина и высотка МИДа, прикрытая, как шапочкой, башенкой со шпилем — строения будто заглядывают в кабинет поверх кремлевских зубцов и крыш.

В простенке между оконных проемов, точно посередине, висит портрет обволошенного Маркса. Напротив, на длинной светлой стене — Энгельса и Ленина.

Путин покинул рабочее место президента СССР, и медленно прошагал к окну. Теперь этот вид — зеленая кровля Арсенала, огромная Троицкая башня — на долгих пять лет. Как минимум…

Владимир Владимирович усмехнулся. Горячка предвыборной кампании, вся эта полукочевая жизнь в постоянных разъездах, напряжение самих выборов и даже инаугурация — всё схлынуло.

Первые дни он чувствовал себя очень странно, словно и не его выдвигали на высший пост в государстве. Смотрел, как будто со стороны. Телевизионщики списали его состояние на уже ставшую знаменитой «путинскую сдержанность», а ему просто было не по себе — избранный президент с трудом привыкал к новому статусу, и далеко не сразу уверовал, что произошедшее с ним — правда.

Да, пара дней потребовалась, чтобы новая реальность слилась с его буднями. Всё…

Теперь не его станут вызывать в Кремль, а он сам будет приглашать «на ковёр»…

«Какое „всё“! — усмехнулся Путин. — Всё только начинается!»

Клацнула дверь, и в кабинет заглянул личный секретарь.

— Владимир Владимирович, — прошелестел он. — Елена фон Ливен…

— Да-да, пусть войдет.

Начальница УСБС не вошла, а явила себя. Годы брали свое, но время еще не стерло с лица княгини следы увядшей красоты. И это, не считая жизненной энергии, мягкого обаяния и той самой породистости, по слухам, отличавшей знать.

— Елена Владимировна! — шутливо поклонился президент.

— Владимир Владимирович! — по-светски отозвалась фон Ливен, изображая элемент реверанса.

— Прошу! — дождавшись, пока сядет дама, Путин занял свое место за столом, и переплел пальцы. — Хочу ознакомить вас с решением некоторых кадровых вопросов, — начал он в официальной манере, но тут же будто слабину себе дал, улыбнулся краем рта. — Вчера я подписал приказ о назначении командующего Черономорским флотом, адмирала Ивана Гирина, первым заместителем главнокомандующего ВМФ СССР…

— … Рыцаря Приората, — пробормотала тихонько княгиня.

— Что-что? — не расслышал президент.

— О, это я так, о своём, девичьем! — поспешно улыбнулась фон Ливен.

Владимир Владимирович лишь кивнул, продолжая:

— … Повысил его в звании до адмирала флота. Истинный русский офицер! Он мне чем-то напоминает Ушакова… В том числе, и внешне. Да и сын в него пошел, натура весьма независимая! Когда Максиму Ивановичу, и года не прослужившему в звании каплея, вручили погоны капитана 3-го ранга, он сразу поинтересовался в штабе, не с отцовской ли это подачи? Его успокоили: повысили, дескать, за участие в боевых действиях!

— Да-а? — удивилась княгиня. — А Максим мне ничего не рассказывал! Мы как-то пересеклись с ним этим летом.

— Скромный товарищ, — усмехнулся Путин. — Грызться за чины не станет, но и своего не упустит… Это случилось в позапрошлом году. Максим Гирин служил тогда на УДК «Владивосток». Корабль совершал переход из Раджина в Камрань, и вошел в Тайваньский пролив как раз, когда Южный флот КНР разворачивал «правоохранительную операцию» в терводах Тайваня. Попросту говоря, устанавливал блокаду острова, которую китайцы политкорректно именовали «карантином». До сих пор неясно, что пришло в голову тайваньцам, но их эсминец «Ки Лун» и фрегат «Чэнь Кун» атаковали наш вертолетоносец. Командира БЧ-2, — а это артиллерия, ракеты и прочее — ранило, и Максим тут же заменил «бычка». Действуя решительно, грамотно и умело — я повторяю строки из приказа штаба Тихоокеанского флота — капитан-лейтенант Гирин отбил атаку тайваньских ВВС, «спустив» в море звено F-18, и потопил вражеский эсминец, использовав всего две противокорабельных ракеты. Третья досталась фрегату…

— Молодец! — восхитилась ее сиятельство.

Владимир Владимирович согласно покивал, разглядывая — и разгадывая — свою визави. Именно ее, женщину, хоть и кандидатку в члены ЦК КПСС, но титулованную дворянку, крещеную — и верующую! — он прочил на должность председателя КГБ.

Хватало, конечно, и других претендентов, вполне себе пролетарского происхождения, но Путину понравилось, как Елена фон Ливен повела себя в жутком ЧП с «прорывом инферно» в Подмосковье, да и в январский кризис. И существовал еще один довод «за»…

Однажды он прочитал представление Елены Владимировны на «Золотую Звезду», подписанное Цвигуном после краха операции «Полония», и с очень интересной резолюцией Андропова: «Наградить орденом „Александр Невский“ — для дворянки это будет самая высокая награда, даже выше звезды Героя». И Ю Вэ не ошибся, княгиня очень гордилась своей наградой.

Путин сдержал улыбку, припомнив, как он удивился, узнав, что коллеги и подчиненные обращаются к Елене Владимировне со старорежимным «ваше сиятельство», но потом понял, что они это делают не хохмы ради, а, чтобы подчеркнуть своё к ней уважение. К тому же и сам глава дома Романовых передал почему-то княжеский титул именно Елене, женщине, а не её кузену Анатолю Ливену. С чего бы это?..

— Елена Владимировна… На родовом гербе Ливенов значится: «Государю и Отечеству»… А что это значит для вас?

Фон Ливен посмотрела на президента внимательно и строго.

— Для меня, Владимир Владимирович, это не пустой звук, — сказала она отрывисто. — Не примите за высокий штиль, но служение Отечеству… Российской ли Империи или Советскому Союзу, как ее прямому правопреемнику… я мыслю, как высшую цель. А государи… Они ведь люди, приходят и уходят. А Родина остается.

Путин кивнул и раскрыл кожаную папку.

— Указ о назначении генерал-лейтенанта фон Ливен председателем КГБ СССР готов, — сказал он обычным голосом, снимая с ручки золоченый колпачок. — Сейчас я его подпишу…

Княгиня побледнела и выпрямилась на стуле, как будто желая непременно встать по стойке «смирно».

Начеркав свою роспись, президент мельком глянул на Елену Владимировну, и улыбнулся.

— А еще об одном назначении мы газеты не оповестим! Марина Теодоровна Исаева займет ваше нынешнее место… Вообще-то, начальница Управления Службы Безопасности Сопределья — должность генеральская, но пусть «Росита» два-три года хотя бы в полковниках походит. Обрадуете её, ваше сиятельство?

Воскресенье, 27 ноября. День

Московская область, Ново-Щелково

«Ка-62», гражданский вариант хищной военной «Касатки», был не похож на обычные вертолеты конструкции Камова — его нёс всего лишь один винт, а рулила машина хвостовым «фенестроном». Зато в просторном салоне стекленели обширные окна — любоваться землей с высоты.

Турбина уже запышливо свистела, раскручивая лопасти, и Тата Ивернева пригнулась, уводя голову от махового разлета. Валькенштейн лишь голову в плечи вжал — коротышке винт не страшен! — и просеменил к «вертушке».

— Полезайте! — крикнула Тата. Пропустив Давида Марковича, она поднялась сама и захлопнула дверцу. Рокот турбины зазвучал глуше, но спокойно поговорить всё равно не дал бы, и майор, кивнув пилоту, протянула Валькенштейну наушники.

— Наденьте, чтобы не кричать, но слышать!

Давид ловко нацепил приспособу, зачем-то дунул в усик микрофона, и спросил:

— Как слышно?

— Разборчиво, — фыркнула Ивернева.

С клекочущим гулом вертолет поднялся и, взбивая воздух лопастями, направился куда-то за МКАД.

— Наталья Павловна… — Валькенштейн пристально глянул на спутницу. — А куда мы, собственно?

— На экскурсию, Давид Маркович! — Тата скупо улыбнулась. — Да вы не хмурьтесь, я вовсе не смеюсь над вами и… как это… не подкалываю! Мы пролетим, скажем так, над местами боевой и трудовой славы вашего неблагодарного другана, Рона Карлайла. Этот ученый идиот не просто выдал себя за другого, но и затеял очень опасный эксперимент — проколол асинхронное дзета-пространство! А в «Дзете» нет Земли, зато сколько угодно вакуума! И «прокол» довел человечество до глобальной «разгерметизации»… Над этими местами вращались черные тучи, скручиваясь в колоссальную воронку — кубические километры воздуха с громадной силой затягивало в совершенно иной, жуткий, беспросветный мир! С корнем выдирало деревья, срывало крыши, разваливало дома… Ураганный ветер сходился к провалу со всех сторон, унося машины, автобусы, ларьки… А первым пострадал институт, где Карлайл ставил опыт — здание сложилось первым, и ухнуло в «прокол»…

— Туда ему и дорога… — проворчал Валькенштейн, жадно высматривая следы катаклизма.

— С земли уже не так видать — за десять лет природа подзатянула шрамы, а мы ей помогали. И почву завозили, и лес высаживали… Вон! — встрепенулась майор. — Смотрите! Это Фрязинский лесопарк! Видите?

— Ни хрена себе… — пробормотал Давид.

Под брюхом вертолета тянулся нескончаемый вывал леса — деревья легли на обглоданную, истерзанную почву, макушками указывая на «врата инферно» — большое круглое озеро. Его берега обрамляли красивые здания, пыхтела паром градирня, а дальше раскидывался научный городок.

— В первые недели на месте озера чернел огромный провал, больше ста метров в глубину, — неторопливо рассказывала Тата, — а вон та речушка срывалась водопадом… Потом озеро заполнилось, и сейчас мало кого пугает, что водоем, по сути, «послед прокола». Именно здесь крутилась воронка, с грохотом утягивая всё живое и неживое в мир «Дзеты», где Солнце — мрачная железная звезда…

Валькенштейн долго молчал. Затем покосился на Иверневу, и ворчливо спросил:

— Скажите честно, Наталья Павловна, зачем я вам понадобился? Нет, я понимаю, что обратный ход для меня закрыт, что в «Гамму» родимую мне не вернуться. Я ведь поддерживал Данилу, спонсировал, так сказать, этого террориста! Но вы и меня поймите! Всю свою жизнь я только тем и занимался, что делал деньги! Я не встретил любимой женщины, не создал семью, у меня нет, да уже и не будет детей… Зато разбогател! А на хрена мне мой миллиард⁈ На кого его тратить? Кому завещать? Хотя про завещание рановато еще, хе-хе…

— Давид Маркович… — серьезно заговорила Тата. — Вы, может, и не желая того, узнали много тайн и секретов. Да, вам неизвестна и непонятна транспозитация, но вы знаете о самой возможности перехода между сопредельными мирами! И вы в курсе того, зачем мы создали Службу Безопасности Сопределья…

— Да уж… — буркнул Валькенштейн. — Озеро меня не слишком напугало, но вот тот вывал… М-да. Как на месте падения Тунгусского метеорита!

— Давид Маркович, — решительно сказала Ивернева, — СБС нужна надежная база в гамма-США, как минимум, на ближайшие десять-пятнадцать лет, и ваше ранчо подходит для этих целей, как нельзя лучше. И…

— Я согласен! — резко выпалил Давид. — Но только с одним непременным условием — завербуйте меня по всем правилам! И пусть в сейфы КГБ ляжет мое досье! И чтобы у меня был оперативный псевдоним!

Он до того умильно сложил ладони, что майор Ивернева не выдержала, и рассмеялась.

— Хорошо… агент «Воланд»!