Целитель. Этот мир, придуманный нами

Глава 12

Суббота, 10 августа 1974 года. Поздний вечер

Красноярский край, Ново-Яртыш

«Марина Давыдова» и «Глеб Бауэр» сошли в Красноярске во втором часу дня, сразу споткнувшись о серьезную проблему.

Стройотряд «Вымпел», где вкалывал юный Миша Гарин, находился далеко-далеко в тайге, куда автобусы не ходили, да и не всякий грузовик мог добраться. Завхоз ССО раз в неделю наезжал в город за продуктами на ГАЗ-66, прозванным «шишигой», но очередного его визита надо было ждать три-четыре дня…

«Хронодиверсантам» повезло — нашлись в зональном штабе товарищи с пониманием. Обзвонили уйму народу, но договорились-таки с геологами и, ближе к вечеру, Талия с Васёнком загрузились в вертолет.

Два часа дрожи да свистящего клёкота, и винтокрылая машина села на обширной вырубке, разметав лопастями все три сигнальных костра. Сразу навалилась темнота, но ее слегка рассеяли фары той самой «шишиги».

— Привет бойцам! — донеслось из сумрака.

Прикрыв ладонью глаза от ярких лучей, Наталья разглядела высокую, худую девушку в длинном сарафане.

— «Ветеран», однако, — добродушно сказал Васёнок. По легенде, он проработал в стройотрядах пять целин, то бишь лет, а потому имел право на почетное звание.

— Извиняюсь! — захихикала девушка в сарафане. — А я — Снежана, тутошняя «поварёшка», кормлю всю нашу ораву. Хотя по мне и не скажешь! Хи-хи!

Улыбнувшись, Ивернева протянула руку:

— Марина, медработник.

В теплом мраке взвился звонкий женский голос:

— О-о! Наконец-то! Сан Саныч, дай выйти! Расселся, как фон барон…

В потемках смутно очертилась фигура в «целинке» поверх белого халата. На свету она нарисовалась в этакую кубышечку лет двадцати пяти, с румянцем во всю щеку, с нашивкой на курточке, изображавшей змею и чашу.

— Наконец-то! — воскликнула кубышечка. — А то наша «сандвойка» уже полмесяца как «саноднойка»! Галя я!

— Марина.

— Из медвуза, небось?

— Не совсем… — понурилась Наталья, излагая легенду. — После восьмого класса пошла в новосибирское медучилище, отучилась там, но… Жизнь идет! — развела она руками. — Поняла, что медсестра — это не мое, всякие машинки и шестеренки мне гораздо интересней, ну и… Поступила в ХАДИ на механический факультет! Второй курс.

— А у меня всё наоборот! — жизнерадостно воскликнула Галина и затряслась от смеха. — Окончила техучилище, заделалась сварщицей третьего разряда — и поступила в мединститут! Жизнь, она такая…

Неясно видимый мужчина высунулся из кабины, и басисто воззвал:

— А товарищ Бауэр тута?

— Тута! — фыркнул Василий.

— Ага… — хлопнув дверцей, невидимка приблизился, вырастая и ширясь. — Инспектор, значить? По охране нашего труда, хе-хе…

— Он самый, — сдержанно рокотнул «Глеб». — Но хотелось бы, знаете, в самую гущу, на стройку…

— А, эт-можно… — голос невидимки подобрел. — Я здеся мастером. Зовут Сан Саныч.

— Глеб.

Мастер с инспектором пожали друг другу руки.

— Ага… Ну, что? У нас в отряде три бригады, сорок с лишним человек. Трудимся, в основном, вон тама, где фонари — строим завод. А здеся, — Сан Саныч притопнул сапогом, — будет поселок!

— Да какой там поселок! — фыркнула Галина. — Одно название!

— Ну, не скажи! — обиженно прогудел мастер. — Мы тута уже три фундамента залили!

— Зато звучит, — примирительно улыбнулась Наталья. — Ново-Яртыш!

— Эт-да! — блеснул зубами мастер, и засуетился. — Ну, пошли, пошли! Я сегодня и за командира, и вместо завхоза… Поселим вас!

— Покормим! — ввернула Снежана.

— А как же! С дороги, да горяченького — самое то…

Наталья оглянулась на горбатый силуэт «Ми-2» — винт дописывал последние круги, чисто по инерции. Утробный свист турбин стихал, словно отдаляясь.

— А лётчики?

— А у них тут свой балок!

— А! — махнула рукой Галина. — Всё равно к Снежанке притащатся, борща похлебать!

— У меня сегодня свекольник…

Ивернева шагала по наезженной дороге, ориентируясь на слабое каление папиросы, раскуренной Сан Санычем. Когда мастер затягивался, огонек бросал красноватый отсвет на лицо грубой лепки.

Дыма «попаданка» не чуяла — задувал теплый ветер, натягивая запахи смолы и хвои. Тайга вставала колючей стеной совсем рядом, угадываясь по шороху колеблемых ветвей.

Наталья испытала примерно то же самое ощущение, что и в пустыне Негев — полную оторванность от цивилизации, выход за пределы обитаемого мира.

Разумеется, это было иллюзией, но иллюзией волнующей. Отсюда до Красноярска полдня пути по тряской колее, да и песчистые пустоши Негев далеко не всякая карта укажет. И всё равно…

Ивернева уже привыкла к темноте, разбавленной звездным светом, а вскоре взгляд уловил полыханье большого костра, выхватывавшего из густой черноты приземистые постройки лагеря. Волглый букет притекал от душевой, аппетитный дух сочился с кухни, а затем трепещущие ноздри Талии уловили божественный аромат печеной картошки.

Человек десять сидело у костра — молча, перебирая струны гитар, или болтая и смеясь. Устав после смены, бойцы отдыхали, добирая сил в кругу друзей.

— Галь! — донесся зов. — Что, прислали замену?

— Прислали! — подбоченилась врачиня. — Хороший специалист!

— А хорошенький? — сидящие вокруг костра оживились. — Галь, нам не ви-идно!

— Кузьмин! — в голосе Галины пробилась ехидца. — А тебе что, в ЗАГС приспичило?

— Не-е! Не дорос ишшо! Так только, погулять… Вместе весело шагать по просторам!

Улыбнувшись, Ивернева вышла к костру. Лица, освещенные огнем и те, что прятались в тени, повернулись к ней. Несколько парней, облюбовавших толстенное бревно, мигом подвинулись, и Наталья непринужденно присела.

— Добрый вечер! Меня зовут Марина.

На минутку зависло молчание. Затем кто-то шумно вздохнул:

— Эх… И чего я не больной…

— Владик, есть способ, — послышался насмешливый девичий голос. — Несчастный случай!

Тут Васёнок решительно уселся рядом с «Мариной», широким плечом подвинув хилого студента, и представился с холодком:

— Глеб Бауэр, инспектор по охране труда. Учтите: того, кто нарушит технику безопасности, лично травмирую.

Шустрый Владик тут же вскинул руку в пионерском салюте:

— Торжественно обещаю и клянусь всегда носить каску и не снимать ее даже в постели, чтить ТэБэ, как Уголовный кодекс, ходить строем и слушаться дядю Глеба!

— Вольно, — буркнул «Бауэр». Дотянувшись до рюкзака, он ухватил гитару и взялся ее настраивать, подкручивая колки и пробуя звук на слух. Тающие звоны словно аккомпанировали потрескивавшим поленьям и роившимся искрам.

— Я как будто бы снова влюблен, мы как будто бы снова студенты… — тихонько напел Васёнок, а гитара вторила словам взволнованным дрожанием струн.

— О-о… — заерзал коренастый сосед юркого Владика. — Не слыхал такого. Твоё?

— Музыка моя, а стихи — Саши Богданова, моего приятеля. Он аспирант в ленинградском Горном.

— Ой, спойте… — запищала, заерзала круглолицая девушка, чьи пышные волосы отсвечивали рыжиной даже в неверном свете костра. — Спойте!

— Споём, — усмехнулся «Бауэр», и завёл несильным, но приятным голосом:

Я как будто бы снова влюблён,

Мы как будто бы снова студенты.

Поезд жизни. Последний вагон.

Нашей памяти эксперименты…

Внимание Натальи раздвоилось: она слушала Васёнка — и зорко, пытливо оглядывала всех, кто сидел у костра. Лица то засвечивались ярким пламенем, то затмевались ночными тенями, а женщина всё искала, высматривала, не отводя глаз. Но нет, не видать Гарина…

Она вздохнула — и еле сдержала нервный смех, обнаружив Мишу рядом с собой. Юноша сидел, стараясь не шевелиться, не коситься на соседку и, вообще, дышать через раз.

Испытав прилив женского снисхождения, Ивернева замерла.

Васёнок — обычный среднестатистический целитель, и ему далеко до напарницы. Но даже он, углядев Миху, подрастерялся — взял фальшивую ноту. Что уж о ней говорить!

Она-то настоящая «ведьма», то бишь ментальный паранорм, и чуть ли не тридцать лет прожила с «химерическим Мишей», любила его, и… Ну, вот же он, Миша! Быстро взрослеющий мальчик, которого еще не накрыла тень будущего…

Наталья облизала пересохшие губы. Этот подросток ничем не отличался от любимого мужчины, оставшегося в будущем! Совершенно никаких отличий!

Юный Миша был идеальным реципиентом для «старикашки Гарина» из бедственной «Гаммы» — абсолютная генетическая и ментальная копия, даже подсознание точно такое же…

А ей-то как быть⁈

Взгляд Натальи расфокусировался. Ее тянуло к этому мальчику, которому еще не исполнилось шестнадцати! «Худому и звонкому», пропеченному солнцем. Он еще не брился ни разу, а у нее…

Ну, вот уже и соски набухают, твердеют помаленьку…

Разум всё понимает, противится и бунтует; душа мечется, изнывая, а тело угодило в западню влечения — и не хочет избавляться от сладкой неволи.

«Не сходи с ума! — колотилось в голове у Иверневой. — Ты втрое… Да почти вчетверо старше его! Уймись!»

Будто снова гляжу на неё

И гадаю, как сложатся карты.

И мелькают, вводя в забытьё,

Киноленты вагонов плацкартных…

Гарин с трудом повернул голову, скользнул взглядом по груди соседки, и зажато спросил:

— Хотите картошки?

— Хотим, — с готовностью ответила Наталья. — А… Может, не будем… во множественном числе?

Миша коротко рассмеялся, унимая скованность.

— Хочешь картошки? У нас и масло есть!

— Давай!

Выхватив из пепла картофелину, Гарин перебрасывал ее в ладонях, счищая золу.

— Держи!

— Ага… — Рассеянно слушая припев, Ивернева разломила угощенье, и Миша осторожно наколол острой палочкой кусочек сливочного масла.

— Так будет вкуснее…

Масло, только что стывшее в холодной воде, мягчело на сахаристом, парящем разломе.

— М-м… Объеденье! — слопав половину, Наталья поинтересовалась: — А ты сам откуда?

— С Украины, из Первомайска… Только не того, что на Донбассе. Мой город — в Николаевской области…

— О, и я оттуда! В смысле, с Украины. Я в Харькове учусь, в ХАДИ. Второй курс.

— А я и не студент вовсе, — молвил Гарин неловко. — Школу… заканчиваю. — Осмелев, он представился: — Меня Миша зовут, Миша Гарин.

— Марина! — протянула Ивернева ладонь. — Давыдова.

Миша бережно сжал ее пальцы, колеблясь, но не поднес к губам, застеснялся.

— Очень приятно, Марина…

Заслышав бархатистую хрипотцу в Мишином голосе, Наталья опустила ресницы, как будто юноша мог видеть эту дань стыдливости.

И тут вихревое кружение незримых токов оборвалось, спугнутое зычным голосом Галины:

— Маринка! Пошли, покажу твой будуар!

— Иду!

Вздохнув, Ивернева гибко встала, как бы невзначай опершись на Мишино плечо. Проводив ее глазами, Васёнок негромко, в традиции Бернеса, допел:

И под стуки и их рикошет,

Под колёсную абракадабру,

Вновь любовь возникает в душе

Волшебством двадцать пятого кадра…

Вторник, 11 сентября 2018 года. День

«Гамма»

Московская область, Щёлково

— Сегодня ровно десять дней, как мы здесь, — с чувством выговорила Наталишка, глядя в окно, на зеленый дворик, замкнутый пятиэтажками. Машины приткнулись к бровке, выстроившись вдоль узкого проезда, но всё же без того бездушного московского засилья — здесь и человеку нашлось местечко…

— Подумаешь, круглая дата! — фыркнула Лея, ожесточенно орудуя утюгом. Гладильная доска тряслась, а загорелые за лето груди упруго и весомо покачивались, противясь земному притяжению. — «Стоун», она и есть «Стоун»…

— Молчи, «Рожкова»! Чтоб ты понимала…

Тата легонько приобняла «Наташу Томину».

— Предлагаешь отметить? — улыбнулась она.

— Н-нет… — задумалась Наталишка. — Просто меня не покидает ощущение, что вокруг не реальность вовсе, а сон Мигела…

— Поэтично! — оценила Лея. Критически оглядев выглаженное платье, она натянула его, поправляя на себе. — Мы его разбудим, Наташ…

— Не! — хихикнула «Стоун». — Сначала усыпим! Иначе ментограф не напялишь… Тата, а здесь всё точно, как тогда? Ну, как должно быть?

— Точно, — Ивернева тряхнула гривкой черных волос. — Я показывала видео Мише… Михаилу Петровичу. Мы потом еще подкорректировали чуток интерьер с твоим Тимофеем — развернули стол к окну… поменяли коврик в прихожей… Всё стало так, как запомнилось Михаилу… Петровичу.

— А чего это Тимка — мой? — строптиво фыркнула Наталишка.

— А ты что, — Лея сыграла глубокое изумление, — до сих пор не соблазнила его? Бедный Тимочка…

— «Рожкова»!

— Разговорчики в строю! — «Лена Рожкова» изобразила надменность лощеного офицера. — Смир-рно!

«Наташа Томина» вытянулась во фрунт, из-за чего задралась футболка, приоткрывая загорелый животик.

— Товарищ подполковник… — заныла Де Ваз Баккарин-Гарина, пятки вместе, носки врозь, руки по швам. — А почему ей дали старлея, а мне только лейтенанта? Эта секс-бомба теперь старше меня не только по годам, но и по званию! Где справедливость? — Она горько изогнула губки. — Развела тут «дедовщину»… Тьфу, «бабовщину»!

Ивернева весело рассмеялась.

— Это она любя, Наташенька!

Лея обняла Наталишку со спины, и звучно чмокнула в щечку.

— Тонус тебе поднимаю! Поняла? А то переживаешь всё…

— Переживаю, конечно… — забурчала «Стоун», рассеянно поглаживая Леины руки, обнимающие ее. — Всё думаю, как оно будет, как пройдет… Жду его приезда — и боюсь!

— Я тоже… — вздохнула Тата, думая о своем.

— Не знаю даже, как к нему относиться! — пожаловалась Наталишка. — В мыслях, и то не знаю! Вот, кто он мне? Не дед же! А кто?

— Тут сложно… — затянула Ивернева. — Помню, как меня пугала встреча с твоей мамой, Лея. Мы же с ней как бы сестры, у нас один и тот же отец, мы обе — Мстиславовны, только матери — из разных миров. А как увидела Наталью… Это была какая-то секунда, секунда узнавания — и обретение родной души! Думаю, вы почувствуете то же самое… — задумавшись, она вздохнула, и встрепенулась. — Так. За квартиру я заплатила вплоть до ноября. Обживайтесь. Если что, Тимофей будет дежурить на улице, в той зеленой «Тойоте»… Что еще? В Москву Гарин приедет девятнадцатого, остановится в хостеле. Двадцатого будет здесь, в Щёлково. Друзья рекомендовали ему одного риэлтора… вот к нему он и отправится. Квартиру напротив Гарин осмотрит двадцать первого — ни в коем случае не показывайтесь! Сидите дома, смотрите телик. Новоселье Миша… Михаил Петрович справит двадцать второго. Вот тогда твой выход, Лея!

Гарина вспыхнула, и живо закивала.

— Зайду к нему, — нервно улыбнулась она, — выпрошу заварки…

— Время? — резко спросила Тата.

— Ровно девятнадцать тридцать! — отчеканила Лея.

— А в полдевятого явлюсь я… — выдохнула Наталишка. — Верну пачку чая… Он скажет: «Да зачем, у меня есть, пейте!» А я ему: «Берите, берите! Всё равно ж придем занимать, мы такие неорганизованные…»

— Не забудь верхнюю пуговку расстегнуть! — вымученно пошутила «Рожкова».

— Сразу две расстегну, — буркнула «Томина», — чтоб ему лучше видно было…

Часы на кухне засипели, и кукушка, подчиняясь гирьке в форме шишки, добросовестно прокуковала. Время шло неторопливо и неумолимо, приближая тот самый день, тот самый час. Будущее накатывало из неведомого далёка, равнодушно смывая прошлое — так морская волна стирает следы на песке…

— А вдруг он не приедет? — пробормотала Натали. — Вообще?..

— Ну, вот! — расстроенно воскликнула Тата. — Теперь и мне переживать!

— Я больше не буду, товарищ подполковник! — младшая по званию и по возрасту покаянно сложила ладони. — Честное комсомольское!

Среда, 21 августа 1974 года. День

Первомайск, улица Дзержинского

Спасибо Ерошину, точность выведения достигла буквально пары сантиметров — энергосфера точнёхонько вписалась в колодец на старой водяной мельнице.

Отсверкали, отзудели разряды остаточной эманации, что змеились юркими молнийками, и я медленно выпрямился. Глянул вверх — в потемках топорщились ржавые стальные прутья, сто лет назад удерживавшие ступени винтовой лестницы.

Осторожно переступая, пробуя ногой сомнительную опору, я поднялся на самый верх. Скоро, очень скоро мне придется здесь спускаться, уходя от израильского спецназа… Или не мне?

Нет, не мне… Хотя сложно сказать, кто же я такой, на самом-то деле. Тело от моей альфа-версии, а сознание, личность, душа — нужное подчеркнуть — из родимой «Гаммы», куда я даже и не думаю возвращаться. Тот мир стал мне чужим.

А вот «Альфа», эта вот «Альфа», семьдесят четвертого года, данная мне в ощущениях, не раз снилась мне, мучая сладкой ностальгией. Я кривовато усмехнулся — мало кому удается унять свою «ностальжи»… Никому. Я первый.

Поднатужившись, я качнул дощатый заслон, прикрывавший вход на лестничную спираль — во избежание. Ржаво взвизгнули гвозди, и сплоченные доски поддались, выпуская меня наружу.

Мои губы снова изломились в косой ухмылочке. Понятно теперь, кто помог тогда выбраться мне, юному и нахальному, отодрав щит… Вернее, поможет — Миша Гарин еще не вернулся с ударной комсомольской. Или, всё же, не мне?..

«Да перестань ты! — скривился я в досаде. — Сколько можно? Ты еще припомни те давние рефлексии!»

И припомню… На душу словно тень легла. Нет, в самом деле. Разве я не покончил с тем порывистым, сумасбродным отроком? Разве не заместил его сознание своим, «гаммовским», стариковским?

Наташка сейчас в сибирской тайге, уговаривает юного Мишу, чтобы тот сам, по собственному желанию, дозволил переселиться моей душе в его мозг. И уговорит…

Вот только двум душам не ужиться в одном теле.

— Хватит об этом! — выцедил вслух.

Глянул наверх. Крыша у мельницы давно сгнила, и за ржавыми балками невинно синело небо, играя в облака.

Подхватив сумку, я осторожно спустился по выщербленной лестнице без перил на первый этаж, окунаясь в сырой сумрак, и вышел на свет.

Подготовка моя длилась целый месяц и выверялась тщательно — мы с Кивриным продумали всё до последней мелочи. Володька, конечно, яростно противился тому, чтобы шеф лично участвовал в «хронодиверсии», но я был непреклонен. И убедителен.

Ведь никаких сложных проблем в «прошедшем времени» решать мне не придется, нужно всего лишь вмонтировать в плафон на лестничной площадке ИКП-модуль. Всего-то! Работы на пять минут, всё что потребуется — это отвертка, пассатижи и минимум соображалки.

Киврин бурчал, что, дескать, с этим справится любой, только вот кто, кроме меня, лучше знает, где находится мой родной дом, и тот самый подъезд?

А случится со мной ЧП, или минует меня чаша сия, уже не важно — я сделал всё, что мог. Всё! Я пуст, как выпотрошенная рыба. Сто процентов информации мною отдано до последнего байта.

Так что можете считать мое «несанкционированное перемещение в прошлое» мелким хулиганством или старческим капризом, мне всё равно. Хоть снимайте с должности секретаря ЦК КПСС! Даже это стало не важным — мой звездный час пробил в минувшем году, на праздновании 100-летней годовщины Великой Октябрьской социалистической революции…

…Я стоял на трибуне Мавзолея с красным бантом в петлице, и расслабленно махал рукой проходившим колоннам. Я топтался на том самом месте, которое помнило и Сталина, и Берия, и Гагарина…

За моей спиной высилась кремлевская стена, а еще выше, над куполом, развевался алый флаг СССР.

Мне больше нечего было спасать. Оставалось лишь напевать вполголоса, как комсомольцам-партизанам: «Жила бы страна родная, и нету других забот!»

Подходя к автобусной остановке, я фыркнул, поймав себя на шальных мыслях:

«Вот чес-слово, уйду! Надоело. Оставлю НИИВ на Киврина, и пусть рулит! А мне будет, чем заняться…»

Подъехал канареечно-желтый «ЛиАЗ», и я живенько поднялся в салон. Благонамеренно кинул в кассу пять копеек, открутил себе билет, додумывая то, что принял поначалу за шалости ума.

«А почему бы и нет? Провернем хронодиверсию — и на покой! Ага… Сам же взвоешь через месяц! Покой нам только снится…»

Я с жадностью глядел за окно, будто сличая увиденное с тем, что запомнилось. Автовокзал… Мост через Южный Буг… Слева открылась лодочная станция, чуть выше завиднелась крыша «родной» 12-й школы, а вдали ракетировала в небо полосатая телевышка — растопырив кронштейны, она смахивала на корабельную мачту без парусов.

Я вышел у Дома Советов, ничем не выделяясь в толпе первомайцев — моложавый мужик в болгарских джинсах «Рила», да в простеньком пиджачке поверх белой фланелевой рубашки.

Лишь туфли выбивались из стиля — я обул мои любимые «саламандеры», здесь и сейчас — страшенный дефицит.

Стрелки часов уперлись в полпятого, но спешить мне было некуда. Я перешел улицу Ленина, миновал сквер и выбрался на площадь.

Мои губы непроизвольно сжались.

Серый памятник Ленину, что вытягивал руку с постамента, в «Гамме» сняли, а все урны и оградки вокруг выкрасили в жёлто-голубой. Стяг той же петлюровской расцветки реял над куполом… Уж не знаю, как «укрофашики» переименовали Дом Советов — «декоммунизация» начинается с дебилизации.

Я усмехнулся. Тем и хороша «Альфа» — этот мир привит… будет привит от коричневой чумы и от «жовто-блакитной» чумки.

Однако, пора. Пять скоро.

* * *

Я устроился на лавочке у подъезда, узнавая и высокие, тяжелые створки дверей, и даже подстриженные кусты. Лет десять тут прожил, если не больше…

Положив ногу на ногу, я делал вид, что углубился в чтение, шелестя свежим номером «Южной правды».

Первой продефилировала Настя. Совсем еще юная, она не жалась, пряча весьма заметные груди, а шагала гордо и прямо, стройненькая и хорошенькая. Даже не глянула на меня…

«Да кому ты нужен, мерзкий старикашка?..»

Пятью минутами позже я замер, холодея — приближались мои родители. Мама… Красивая молодая женщина, она что-то оживленно рассказывала отцу. Папа…

Былая боль, притупившаяся за годы, ужалила, заставив корчиться в душе. Многое бы я дал, лишь бы вернуться обратно — и спасти отца! Увы, гадский постулат Новикова не позволит этому случиться.

Мне не уберечь папу, а Наташеньке не выручить маму. Никак…

Вздох был глубок и горек.

Гарины давно скрылись в подъезде и поднялись к себе, а я всё сидел и ждал чего-то.

Тяжело встав, словно вспомнив о предпенсионном возрасте, я шагнул в подъезд.

Снять полушарие молочного стекла с плафона было делом минуты. Прикрепить модуль ингибитора короткой памяти, запитать его от сети, вставить обратно стеклянную полусферу… Всё.

Потоптавшись у дверей 55-й квартиры, жадно ловя приглушенные отзвуки скрытой жизни, я медленно спустился вниз и вышел на улицу.

Помнится, было у меня желание бродить по улицам Первомайска до темноты… Было, да прошло.

Хмур и подавлен, я доехал на автобусе до «устья» или «истока» улицы Советской, и спустился к мельнице-заброшке, на берег Синюхи.

Течет себе вода, и течет… Бессмысленные моллюски отсасывают питательную дрянь из речных вод… Зачем? Чтобы мы хрустели створками их выморочных раковин?..

…Я запыхался, пока спускался по останкам винтовой лестницы, и присел в «позу Терминатора», испытывая глухое раздражение.

Страхи не беспокоили меня, но и радости не задевали. Вокруг густела энергосфера, обволакивая «ВРИО попаданца», поигрывала ветвящимися сполохами.

— Всё будет хорошо, — через силу, будто назло, вытолкнул я, — и даже лучше!