Целитель. Этот мир, придуманный нами

Глава 5

Вторник, 12 апреля. День

Московская область, Звездный городок

Шарлотта Блэквуд за пару лет командировок-стажировок-тренировок давно стала своей в Звездном. Обжилась, а по-русски говорила почти без акцента.

Разумеется, красивая и смелая, она привлекала внимание и космонавтов, и тех астронавтов, кому выпало практиковаться перед полетом на «Салют-8» или на «Урановую Голконду».

Слабым мужчинам в космосе делать было нечего, и те, кто прошел самые изощренные «квесты» Центра подготовки, кто уверился в своих силах, не зря причисляли себя к настоящим «альфам». Вот только не все из них осознавали, что сблизиться с такой женщиной, как мисс Блэквуд — тоже испытание. Что надо было, знакомясь с очаровательной блондинкой, не на грудь её пялиться — безусловно, выдающуюся в обоих смыслах! — а заглянуть вглубь прозрачных зеленых глаз. И обнаружить в них иронию и властное превосходство…

Брутальные «альфы», привыкшие к легким победам, разочарованно отступали, и постепенно Шарлотту как будто замкнул в себе некий магический круг, очертивший границу её личного пространства.

Пустого пространства…

Общение с мужчинами по работе? От этого лучшему астронавигатору НАСА было ни жарко, ни холодно. А вернешься домой, в тишину и пустоту, и хоть в три пледа закутайся, душу не согреешь. А так порой хочется тепла! Просто невыносимо…

Женщина усмехнулась. Когда тебе под сорок, одиночество пугает. Она замедлила шаг и пожала плечами, словно отвечая своему настроению.

И стоит ли тогда спешить домой? Тем более, что сегодня праздник — День космонавтики!

Ровно пятьдесят лет минуло со старта Гагарина, вот только отметить это великое событие, как следует, не удастся — в Звездном не держат баров.

«Ну, и ладно», — подумала Блэквуд, сворачивая к кафе «Звездочка».

Заведение общепита занимало весь цоколь старой, но опрятной пятиэтажки гагаринских времен, и внутри всё дышало той, почти ушедшей романтикой — ряд квадратных колонн сверкал облицовкой из стеклянных шариков, а ближнюю стену покрывала яркая глянцевая мозаика — ракеты, кометы, фигура в скафандре, окольцованный Сатурн и россыпь звезд.

Вертлявая девчонка-официантка обслужила мигом, выставив креманку с мороженым и чашечку «капучино».

«Одно только удовольствие и осталось, — кривовато усмехнулась Шарлотта, — вкусно поесть!»

— Вы позволите? — послышался вежливый голос.

Женщина подняла глаза и на секунду оторопела. Дежа-вю?

Вальяжный мужчина, испрашивавший у нее разрешения, удивительно походил на давнюю ее любовь, Пита «Мэверика» Митчелла — и внешне, и манерами. Услужливая память перенесла Шарлотту на годы и годы в прошлое…

…Бар в офицерском клубе гудел от болтовни и смеха. Лопасти вентиляторов под потолком миксовали соленый дух близкого океана с запахом виски и сигаретного дыма. Сиеста.

Пилот-инструктор Блэквуд скучала за столиком, крутя за тонкую ножку полупустой бокал. Публика была ей знакома — летчики, лощеные и нагловатые, флиртовали на грани дозволенного — «кадрили» подружек на ночь, а девушки, восхищенно хлопавшие накрашенными ресницами, ждали признаний — и предложений на всю жизнь.

Шарлотта снова покосилась в угол, отделенный барной стойкой. Там стоял лейтенант Митчелл, окрещённый «Мэвериком».

Ковбои так прозывали не клейменных бычков — норовистых, державшихся от стада наособицу…

Блэквуд слегка напряглась — Митчелл приблизился и сел за ее столик.

— Знаете, — его мягкий голос обволакивал, — мне сказали, что я должен произвести впечатление на самую красивую женщину в баре…

Изучающий взгляд Шарлотты блеснул интересом.

— И что же вы придумали? — вскинула она бровь.

Мэверик ухмыльнулся, и пружинисто встал.

— Гус! Пора!

Скалившийся напарник подскочил, и они дуэтом, нестройно, но звучно завели старый хит:

You’ve that lost loving feeling,

Oh, that loving feeling,

You’ve that lost loving feeling,

Now it’s gone, gone, gone! Whoa - oh !..

Народ в баре хохотал и аплодировал, подпевая хором, а Блэквуд только головой качала, не зная, как же ей поступить — рассмеяться со всеми вместе, или уйти?

Допев, Митчелл снова оказался рядом, и Шарлотта скрестила руки на груди, словно защищаясь и отстраняясь от неизбежного.

— Это всегда срабатывает? — поинтересовалась она.

— Как правило, да! — Мэверик расплылся в самой обаятельной из своих улыбок.

Женщина допила вино, глядя на Питера поверх бокала.

— Вам повезло, лейтенант, — молвила она, вставая и шагая к выходу. — Сегодня — исключение…

…Вернувшись в настоящее, Шарлотта сказала, удерживая улыбку:

— Присаживайтесь.

Вальяжный брюнет поклонился, и сел напротив.

— Звездный городок, по сути — маленький поселок, тут все на виду, — проговорила женщина, изображая вежливую рассеянность. — Но вас я раньше не встречала. Вы новенький?

— Старенький! — засмеялся ее визави. — Наверное, целый год тренируюсь по ускоренной программе — и прикладываю все свои силёнки! Очень хочется попасть на борт «Циолковского», в экспедицию.

— Вы космонавт? — сдвинула брови Блэквуд.

— Я астрофизик. — В мужском голосе зазвучала бархатистая хрипотца. — Меня зовут Пётр, Пётр Бельский. Мне сказали, что вы — лучший астронавигатор, и пришли в космонавтику… то есть, в астронавтику, из морской авиации…

«Пётр… — мелькнуло у женщины. — Питер! Пит…»

— Был такой факт в моей биографии, — скупо улыбнулась она. — Но в проект «Аэлита» я попала еще и по другой причине — у меня за душой диплом магистра астрофизики из Беркли.

— О-о! — обрадовался Бельский. — Так мы коллеги! Очень приятно. Правда!

— Верю! — развеселилась Блэквуд, ощущая искренность и радуясь своему открытию.

— Мне, вообще, везет в науке… — доверительно сказал Пётр, благодарно кивая официантке за поданный кофе. — Начать хотя бы с того, что я два года работал с Николаем Александровичем Козыревым…

— С самим Козыревым⁈ — восхищенно ахнула Шарлотта.

— Да-а! — мигом возгордился Бельский. — Правда, академики тогда отвергли его причинную механику, и он еле устроился консультантом… Но какие, все-таки, шикарные идеи Николай Александрович выдавал… — Он покачал головой. — Щедро, не жадничая! Наверное, я от него заразился этой вот вольностью мысли, когда не молишься авторитетам! — На его губах заиграла совершенно мальчишеская улыбка. — Знаете, я еще в восьмидесятых выдвинул гипотезу о существовании метеоритно-пылевого «марсианского кольца». Оно очень тонкое и рыхлое, но от этого не менее опасное — сколько автоматических межпланетных станций это чертово кольцо уже сгубило! С Земли это образование не разглядеть, и я предложил серию экспериментов по его локализации. Вот, поэтому меня и включили в состав экспедиции на Марс… — Длинно вздохнув, он торопливо хлебнул остывший кофе. Отставил чашку и сжал пальцы в кулак. — Утвердили бы еще… Вас-то обязательно утвердят, где они еще найдут такого симпатичного астронавигатора!

— Может, на «ты»? — сладко улыбнулась Блэквуд.

— С радостью! — воспрял Бельский.

Узкая женская ладонь ласково накрыла сжатый кулак.

— Зови меня Шарли…

Четверг, 9 июня. Позднее утро

Москва, Кремль

На заседаниях Политбюро я всегда оказывался ближе всех к столу президента, но не потому, что был в фаворе. Просто мне так удобнее — сидеть с краю. Терпеть не могу, когда зажимают с обеих сторон, а для того, чтобы сесть, чтобы встроиться между чьих-то боков, надо мелкими толчками придвигать стул… Меня это подбешивает.

Облокотившись на длинный стол, по обычаю застеленный зеленой скатертью, я сплел пальцы и уткнулся в них, пряча улыбку.

Генерал-лейтенант Лебедь, выйдя в президенты СССР, не утратил своеобычного грубоватого юмора, да и выглядел он как-то… не по-офицерски, что ли, больше смахивая на старшину из отдаленного гарнизона. Правда, штатский костюм сидел на нем, как влитой — выправка чувствовалась.

Ну, как однажды выразился сам Александр Иванович: «Мужчина должен быть чуть-чуть симпатичнее обезьяны, и не смазливостью лица определяется его истинное достоинство».

Ноу комментс.

— Все собрались? — президент исподлобья оглядел присутствующих. — Ну, поехали… Время, как деньги, его беречь надо. Товарищ Талызин, вам слово… Сидите.

Председатель Совета Министров, дернувшись было встать, кивнул и торопливо перебрал бумаги.

— Тут Минэнерго отрапортовало… — пробормотал он. — К-хм… Нужно спасибо сказать тем, первым, кто наладил добычу урана и трансуранидов на Луне — мы теперь на тысячи лет обеспечены относительно дешевым ядерным горючим… — Он неуверенно покрутил головой и глянул на Лукашенко, отвечавшего за сельское хозяйство, энергетику и развитие регионов. — Александр Григорьевич… Может быть, вы… К-хм… проинформируете нас по части АЭС?

Усатый и строгий «бульбаш» с готовностью кивнул, и зачитал с листа с отчетливым белорусским выговором:

— Так… За тринадцатую и четырнадцатую пятилетки, и за четыре года пятнадцатой пятилетки мы ввели в строй около пятидесяти средних АЭС, типа 500-мегаваттного бридера в Минске или в Ново-Щёлкове, а также более двадцати атомных электростанций мощностью от четырех до пяти гигаватт каждая. Это Крымская, Татарская, Башкирская, Костромская, Южно-Уральская, Азербайджанская, Грузинская, Армянская, Дальневосточная, Краснодарская, Приморская, Чигиринская… — Лукашенко смущенно запыхтел: — Ну, раз уж начал, закончу… Э-э… Воронежская, Горьковская, Одесская, Харьковская, Архангельская, Витебская, Волгоградская, Ивановская, Могилёвская и… И всё.

— Не расстраивайтесь, Александр Григорьевич, — проворчал Лебедь, — построим ещё.

По кабинету прошелестели смешки, а сам Лукашенко серьезно покивал, и напряг плечи, словно принимая груз ответственности.

— Да, конечно, — подхватил Талызин президентский посыл. — Строительство идёт по всей стране, близится сдача Прибалтийской и Аркалыкской АЭС. К-хм… Выношу на согласование следующий крупный проект — «Территориальное перераспределение части свободного стока рек Оби и Иртыша». — Отодвинув бумаги, он сложил руки, наваливаясь на столешницу и чуть сутулясь. — Долгие годы его разрабатывали, рассматривали — и откладывали. Снова доставали — и снова отказывали проекту в реализации. То дорого, то крикуны пугают экологической катастрофой… Что ж, мы и сами больше года мусолили проект в различных комиссиях, выносили на обсуждения, но дальше волокитить нельзя, товарищи — и Казахстанская АССР, и вся Средняя Азия страдают от острейшего водного дефицита, а ведь проектом предполагается направить с севера на юг всего шесть процентов стока Оби! Это двадцать пять миллиардов кубометров чистой воды, которые пока бесцельно сливаются в Северный Ледовитый океан! К-хм… В основе проекта — строительство Обь-Каспийского канала длиной две с половиной тысячи километров, шириной двести и глубиной — шестнадцать метров. Его прокопают от Оби, чуть севернее Ханты-Мансийска — и до самого Ургенча! Прошу согласовать, товарищи…

Президент по-медвежьи развернулся ко мне.

— Ваше мнение, Михаил Петрович?

— Проект давно назрел и перезрел, товарищи, — спокойно ответил я. — Работа предстоит большая, очень большая, но она действительно необходима. Лишь добавлю к сказанному, что Обь-Каспийский канал будет судоходным на всем протяжении, а это тоже плюс.

Лебедь кивнул.

— Ставлю на голосование. Кто за стройку? Кто против? Воздержался? Единогласно. Михаил Петрович, у вас, по-моему, тоже есть сообщение?

— Да, — улыбнулся я. — Газеты еще не вышли, так что узнаете первыми, товарищи… Сегодня утром, в семь часов по московскому времени, с опорной орбиты стартовал к Марсу экспериментальный межпланетный корабль «Циолковский». Пару слов о самом «Циолковском»… Это корабль новой серии. Можно сказать, ТМК второго поколения, вобравший в себя все достоинства кораблей типа «Заря», и умноживший их. «Циолковский» состоит из двух частей, двух блоков, каждый весом в семьдесят пять тонн. В хвостовой части находится ядерная энергетическая установка, баки с рабочим телом и два магнитоплазменных двигателя конструкции Чанг-Диаса с изменяемым удельным импульсом. А носовая часть… — Я помог себе руками. — Она как бы из двух секций — орбитального корабля и посадочного модуля. ОК собран по вертикальному принципу, как бы в семь этажей. Снизу вверх — агрегатный отсек, рабочий, лабораторный, биотехнический, жилой, салон и рубка. Экипаж, как на подбор. Павел Почтарь — командир корабля и пилот, Римантас Станкявичюс — бортинженер и 2-й пилот, Пётр Бельский — 2-й бортинженер и астрофизик, Шарлотта Блэквуд — штурман-астронавигатор, Андрей Строгов — биолог и врач, Александр Бирский — планетолог. Согласно плану полета, «Циолковский» достигнет Марса во второй половине июля. Почтарь, Бирский и Строгов высадятся на поверхность планеты, в районе Долины Маринер, где пробудут пять суток. Орбитальная команда тем временем посадит беспилотный зонд на Фобос, отберет пробы грунта, затем выведет на эллиптическую орбиту еще один аппарат. Согласно проекту «Икарус», он должен будет сесть на астероид Икар, когда тот через пару лет сблизится с Марсом. А на седьмые сутки «Циолковский» отправится к Церере…

Излагая, я поглядывал на членов Политбюро. Генерал-полковник Чиркин, министр обороны, сдержанно кивал, внимая. Лукашенко, товарищ весьма «приземленный», смотрел на меня с легким сомнением — дескать, а туда ли мы вкладываем народные средства? Не лучше ли, вместо неба, землю финансировать?

Путин слушал спокойно, даже меланхолично, а бородатый Рамзан Кадыров в мундире главы МВД хитро улыбался. Старенький, сгорбленный Машеров, председатель партии, задумчиво смотрел в стол, теребя в пальцах мятый листок.

«Сдал Пётр Миронович, сдал…» — мелькнуло у меня в голове.

— У вас всё, Михаил Петрович? — благодушно осведомился Лебедь.

— Так точно, — улыбнулся я.

— Ну, что ж… На Луну мы опоздали, зато на Марсе будем первыми! Товарищ Квицинский, вам слово.

Министр иностранных дел торопливо ответил, поправляя очки:

— Доложит товарищ Лавров!

Сергей Викторович поднялся с диванчика, где, одинаково сутулясь, водили пальцем по экранам планшетов кандидаты в члены Политбюро, и заговорил глуховатым голосом, поглядывая в свои записи:

— Вчера в Берлине закончился, можно сказать, последний, решающий саммит, в рамках которого встречались переговорщики ФРГ и ГДР. Как они сами выражаются — «весси» и «осси». Команду «весси» возглавляли Оскар Лафонтен и Сара Вагенкнехт, а «осси» — Вернер Эберляйн и Грегор Гизи. Переговоры, в общем и целом, завершились на позитивной ноте — Договор о создании единого государства от две тысячи девятого года полностью согласован. В том числе и наиболее острые моменты, которые касались вопросов собственности. В новой редакции Договора указан переходный период, сроком двадцать лет, в течение которого крупные предприятия частного сектора, такие, как «Рейнметалл», «Сименс» или «Даймлер», будут деприватизированы, и на них распространится обычная практика СЭВ… Кстати, хочу отметить один момент. Развал НАТО в середине «нулевых» стал для многих жителей ФРГ тяжелым стрессом — «весси» ощутили себя беззащитными. Поэтому сорок процентов западных немцев, голосовавших на референдуме за единый Германский Союз, объясняли это просто — так они окажутся под защитой Организации Варшавского Договора! Конечно, остаются недовольные, но их протесты носят, скорее, эмоциональный и, без всякого сомнения, контрпродуктивный характер. По сообщениям из Берлина и Бонна, встреча председателя Госсовета Эгона Кренца и канцлера Герхарда Шрёдера может произойти уже в этом месяце. Согласно Договору, новое Союзное Собрание… Unionsversammlung… будет состоять из Бундестага и Госсовета. Первый избирается примерно, как и нынешний Бундестаг — пятьдесят на пятьдесят по округам и партспискам, а вот Госсовет станет чем-то вроде американского Сената — по два советника от федеральной земли, всего сорок госсоветников. Президента изберут напрямую. Таких полномочий, как в Штатах или в СССР, он не получит, но и соломенным чучелом… извините за выражение… как нынешний бундеспрезидент в ФРГ, тоже не будет.

Члены Политбюро тихонько зашумели, пересмеиваясь, а Путин, очень внимательно прислушивавшийся к Лаврову, мягко улыбнулся.

— Как только обе высокие стороны подпишут Договор, — с чувством сказал Сергей Викторович, — разделенная Германия снова обретет единство, а осенью пройдут выборы в новый Бундестаг.

— Ну, дадут «осси» жизни буржуям! — ухмыльнулся президент, и навалился на стол. — Пётр Миронови-ич…

Машеров вздрогнул, выплывая из неведомых далей, и объявил дребезжащим голосом:

— Товарищи! Прошу отнестись серьезно и ответственно к тому, что я скажу… — он шлепнул по красной кожаной папке, и проговорил со смешной торжественностью: — Нам необходимо решить важнейший кадровый вопрос — о досрочных выборах Президента СССР в связи с переходом товарища Лебедя на должность Генерального секретаря ЦК КПСС!

И заседание, совсем недавно спокойное, как застойная вода в пруду, мигом всколыхнулось и забурлило. Пошли разговоры, быстро доходя до перепалок. Две основные группы влияния в партии — «хозяйственники» и «силовики» — сцепились, доказывая, кто из них больше любезен народу.

— Товарищи! — выпрямился Машеров. — Предлагаю утвердить кандидатом в президенты СССР товарища Лукашенко Александра Григорьевича!

Усатый и строгий «хозяйственник» скромно опустил глаза. Я улыбнулся и встал.

— Товарищи! Предлагаю утвердить кандидатом в президенты СССР товарища Путина Владимира Владимировича.

О, наконец-то я вывел из равновесия нашего «Темнейшего»! Путин с изумлением глянул на меня, но сдержался и медленно кивнул.

«Вот и ладушки…»

Мне, в общем-то, удавалось дистанцироваться и от «силовиков», и от «хозяйственников», но я до сих пор находился под впечатлением того, как Владимир Владимирович повёл себя в момент «январского кризиса на Манежной». Его фраза, что такой ответственности еще не взваливал на себя никто из смертных, была как бы решающей в моем выборе.

Я просто прикинул, что если в октябре восемнадцатого именно Путин будет занимать высший государственный пост, то «хронодиверсию» мы проведем наилучшим образом. А вот если Лукашенко… Это сразу прибавит неопределённости.

Кто знает, как тот воспримет всю эту «попаданческую» историю, словно изъятую из модного романа, а посвятить его во все тонкости пришлось бы. И что?

Вдруг Батька фыркнет и скажет, как в своё время профессор Григорьев, что всё это чушь и он в фантастику не верит? Разумеется, у меня найдутся козыри в рукаве, чтобы его переубедить, но это всё не то! Короче говоря, я поставил на Путина.

«Ставки сделаны, ставок больше нет…»

— Хорошо! — обычным голосом сказал Лебедь, и прикрикнул: — Тише, товарищи! Тише! Обе кандидатуры мы обсудим и утвердим, а кто из них займет мое место, узнаем осенью. Как народ решит, так и будет! Все свободны…

Суббота, 9 июля. Утро

Ленинградская область, Орехово-Северное

Лею смущало гостеприимство Светланы Евгеньевны, хотя Сосницкая сама привела ее к себе домой: «Никаких гостиниц! Ночуешь у меня — никаких разговоров!» Наверное, поэтому Лея и сбивалась постоянно…

С детства-то привыкла всех по имени звать, даже бабушек, но невольное почтение перед научной руководительницей удерживало. Все-таки, Светлана уже год, как директор Института Мозга. Величина!

Правда, сама Сосницкая обижалась, стоило Лее обратиться к ней по имени-отчеству. Незачем, мол, о старости напоминать.

Гарина покосилась на научрука. Тоже мне, старушка нашлась…

Кожа гладкая — ни единой морщинки, и груди упругие, как у девушки!

«Это всё папулечка мой! — подумала Лея с ласковой гордостью. — Целый месяц, считай, пока паралич лечил, и спину ей гладил… в смысле — массировал… и попу, и ноги… Уйму Силы вбухал! А она — возраст, возраст…»

— Еще немного… — пыхтела Светлана Евгеньевна, волоча огромную сумку к Финляндскому вокзалу. — Минут пятнадцать до электрички. Успеваем… Вельми понеже…

— Давайте… — вырвалось у Леи. — Давай, помогу!

— Не-не-не! — воспротивилась Сосницкая, мотая головой. — Я тебя и так нагрузила!

— А что у вас там?

— Занавески! — рассмеялась Светлана. — Шторы всякие… Я их со всей дачи поснимала, отстирала дома, выгладила… Сегодня повесим!

Окунувшись в вокзальные гул и суету, они выбрались на перрон. «Ласточка» как раз подкатывала, и толпа дачников заволновалась, подхватывая сумки, рюкзаки, саженцы, тяпки…

Именно сейчас, собранные в дорогу, Лея со «Светой» выглядели, как ровесницы — обе в потертых джинсах и беленьких футболках, на ногах — чешские кроссовки. Ни студентка 4-го курса, ни ее научная руководительница бюстгальтерами не пользовались, поэтому накинули ветровки, чтобы не дразнить особей мужеска полу.

Лея первой ворвалась в вагон, с ходу занимая мягкое сиденье. Светлана плюхнулась рядом.

— Уф-ф! — выдохнула она, и жизнерадостно заговорила: — Сколько раз обещала на права выучиться, и всё некогда! Юран опять в загранке, а машина стоит, бедная, не юзанная!

Электричка тронулась, и покатила, выстукивая колесами извечную мелодию пути. Во взгляде Сосницкой плыла поволока.

— Свет… — осторожно заговорила Гарина. — Можно тебя спросить?

— Ну, конечно! — удивилась научрук.

— Скажи… А ты… влюблялась в моего папу?

— Влюблялась ли?.. — задумчиво усмехнулась Светлана. — Да, можно сказать и так… И не я одна! Твой папа был красавчик, но… Не как все эти смазливые пупсики, за которыми девицы волочатся, а настоящий! Знаешь… — ее взгляд расфокусировался. — Иногда мне та давняя школьная любовь представляется всего лишь приятным воспоминанием… А потом вдруг ка-ак нахлынет! И я понимаю, что никуда ничего не делось, как любила, так и люблю. Даже тот ужас с бипарезом перекрывается иллюзией близости! Кошмар помаленьку пропадал, надежда росла, и я… да, действительно, с трепетом ждала Мишиного прихода, и касаний его рук, а они у него такие нежные! Житие мое… — вздохнула она. — Говорят, так со всеми происходит — в паре любит кто-то один… А взаимная любовь или выдумка, или редкость. Вон, Юрик мой… Он действительно любит! А я позволяю ему любить меня… Только ты папе не говори!

— Да ты что! — округлила глаза Лея. — Конечно! Ой, дай, я сумку уберу, а то ногам места нет…

— Лея, она тяжелая! — всполошилась Сосницкая.

— Да ладно…

Гарина закинула обе сумки на полку, ловя заинтересованные взгляды, и уселась, принудив себя не поправлять волосы. А, чтобы отвлечься от назойливых мыслей, она изобразила живой интерес к садоводству и огородничеству:

— А где у вас дача хоть?

— О-о! Далеко еще! — реально оживилась Светлана Евгеньевна. — Аж в Приозерском районе! Станция называется без изысков — «69-й км», а дачный кооператив — «Свердловец». Там как… Мне самой объяснили — до шестьдесят первого года на Васильевском острове было два района: Свердловский и Василеостровский. Граница между ними проходила по 12-й и 13-й линиям, и по речке Смоленке. Потом район упразднили, а дачный кооператив так и остался… — Она расстегнула ветровку. — Да я давно мечтала о даче. Так хотелось иногда вырваться за город, на природу, на свежий воздух! Нет, мы, бывало, выезжали в субботу на пикник, но это всё не то… А тут знакомые подсказали — продается дача! Подержанная, но в ХТС, как Юрка выражается — дом основательный такой, бревенчатый, с мансардой и застекленной верандой. Сосны вокруг, озеро… Ну, мы съездили, посмотрели — лепота! Дача раньше принадлежала известной скрипачке, в восьмидесятых она не вернулась с гастролей в Штатах… А дом нам ее бывший муж продал, бухгалтер Красносельского райкома. Знаешь, я такая довольная! Как же там спится… О-о… А, главное, ты моментом отвлекаешься от всех проблем, сбрасываешь все заботы, весь негатив! Надо же и печь затопить, и самовар поставить… Юрка рыбку ловит на уху… Красота!

Электричка задержалась у станции «Девяткино», подхватив очередную партию любителей природы, и покатила мимо высоток Мурина.

— Господи, я с этой дачей ношусь, как дурак с писаной торбой… — смутилась Светлана. — Мы же хотели о твоем будущем поговорить! Гони ты этого научрука!

— Ни за что! — хихикнула Лея.

Улыбаясь, Сосницкая погрозила ей пальцем и энергично заговорила:

— Итак! Что у тебя на ближайшие два-три года, какая жизнь?

Фактически ты уже завершила работу по биохимическому аспекту метакортикальной аномалии. Осталось только написать саму кандидатскую — и через полгода выйти на защиту, но тебе ещё года два до диплома врача… В принципе, можно этот срок сократить до года, но тогда тебе придётся поднапрячься и сдать за это время все оставшиеся предметы. После этого сразу диплом и, выждав для приличия три месяца — защита кандидатской! В общем-то, в истории СССР были прецеденты присвоения учёных степеней и до диплома о высшем образовании, но коллеги могут меня неправильно понять — я пока ещё всего лишь доктор Сосницкая, а не академик Бехтерева…

— М-м… Ты еще говорила что-то про ординатуру… — робко напомнила Лея.

— Да! Мало защитить кандидатскую! — сказала научрук с напором. — Для того, чтобы стать полноценным психотерапевтом, тебе нужно обязательно пройти клиническую ординатуру — это не аспирантура, а как бы дополнительная профессиональная квалификация для выпускников медвузов. Пройдешь ординатуру в одной из профильных клиник — и в дополнение к диплому о высшем медицинском тебе выдадут еще один диплом, дающий право на самостоятельную врачебную деятельность. Хм… Я еще посоветуюсь кое с кем, но… думаю, лучшим местом для тебя будет институт Сербского.

— Я готова! — храбро заявила Гарина.

* * *

Таких дачных поселков, как Орехово-Северное, хватало по всему Карельскому перешейку — мачтовые сосны, гибкими хлыстами качающиеся под ветром, да трепещущие осинники, дивное озерцо Тюкля-ярви в обрывистых песчаных берегах, скромные дачи вразброс… Хоть и не те летние домики-курятники, что лепились на шести сотках, но и «кулацких» теремов, заполонивших пригороды «Гаммы», тоже не видать.

— Я смотрю, тут картошку не садят! — крикнула Лея, перекладывая тяжелую сумку, оттягивавшую руку.

— Не-не-не! — засмеялась Светлана. — Все летние каникулы на даче — хватит с меня! Ну, самые упрямые и тут сажают, да окучивают, только всё без толку — почвы на Карельском хилые и бесплодные. Тонкий слой дёрна с подзолом, а глубже — песок и камни на выбор, от катышка до валуна. Это нам так ледник наследил! Люди сюда отдыхать приезжают, а не на грядках горбатиться… Зато народ тут подобрался интереснейший! Вон, хоть нашу соседку взять, Самсоновну — вылитая старорежимная петербурженка! Колоритная, такая, ухоженная… Ей только лорнета не хватает для полного вхождения в образ! Вот, честно, импозантная старушенция. И кровей благородных: дед и отец у Галины Самсоновны — лютеране, из остзейских баронов, умерли в блокаду. А сама при этом — убежденная коммунистка, член КПСС с черте-какого лохматого года! И эта тётечка с окончания Техноложки и до самой пенсии заведовала лабораторией биофизики в ГИПХе — слышала про такую контору?

— Ого! — уважительно протянула Лея. — Серьезная тётечка…

— Еще какая! — Светлана перехватила сумку, и теперь клонилась влево. — Она частенько заходит к нам «на кофу», и всякий раз рассказывает много интересного про свою работу — понятно, из того, о чем можно рассказывать… Кандидатскую Самсоновна защитила на тему «Строение ароматических N-нитрозаминов». О чем её докторская, не знаю, она была «под грифом», но что-то, там, про метаболизм синтетических аналогов медиаторов в головном мозге. Докториня полунамеками дала понять, что основной тематикой ее лаборатории являлась психомиметическая химия. Что-то вроде ЛСД-25, только в виде летучих жидкостей или аэрозолей, вызывающих у солдат противника временное помешательство…

— Галина Самсоновна?.. А фамилия у нее какая?

— Салямонис! Я как-то заходила к ней на дачу… — Сосницкая качнула сумкой. — Всё уставлено стеллажами с неимоверным количеством трудов по органической химии и фармакологии, в основном, на немецком языке — она владеет им в совершенстве. А в кумирах у старой химички — Эмиль Фишер. Самсоновна утверждает, что именно он является отцом органического синтеза. Ну, судя по количеству его работ и Нобелевской премии, так оно и было… Пришли!

Дунув на выбившуюся прядь, Лея оглядела большой дом в окружении сосен, обшитый вагонкой и подновленный голубой краской. Старый шифер цвета осиного гнезда как будто вздувался под натиском мансарды, а веранда в мелкую расстекловку так и манила — посидеть вечерком за самоваром или перекинуться в картишки…

— Слу-ушайте… — протянула девушка. — А мне здесь нравится!

— А я что говорила! — возрадовалась Светлана. — Пошли в дом. Поэксплуатирую тебя! Быстренько всё развесим, затопим печечку… Картошки наварим… И с селедочкой!

— С лучком… — заурчала девушка. — С чернушечкой…

Научрук и студентка расхохотались, придя к сердечному согласию.

* * *

Старенькие часики с осипшей кукушкой не отмахали маятником и половину пятого, а все окна успели нарядиться в чистые занавесочки. Вымытые полы сохли, а печка остывала помаленьку, изгнав сырость из пятистенка.

Лея блаженствовала, побив свой же рекорд — слопав половину жирненькой, мясистой селёдины, да с разваристой, искрящейся на отломе картошечкой… Воистину, самая простая еда — самая вкусная!

Девушка улыбнулась, лишь теперь прочувствовав, что сбросила напряг учебы. Сессия сдана — свобода до самой осени! А совсем скоро — день рождения… Ну, не счастье ли?

Светлана уже зазвала ее на «днюху» сюда, на дачу. Дяди Юры еще долго не будет, вот и хорошо! Зато могут Максим с Соней подтянуться…

«Но первой приглашу Наталишку!» — мягко улыбнулась Лея.

Благостно вздохнув, она встала и потянулась, прошлась босиком по мягким дорожкам, вязанным из лоскутков. Хорошо!

В отворенную калитку вплыла пожилая женщина в глухом длинном платье. С прямой спиной, с причудливо заколотыми седыми прядями, она не шла, а шествовала.

Гарина выскочила на порог.

— Здравствуйте! — зазвенела она. — Вы — Галина Самсоновна, да?

— Совершенно верно, дитя мое, — строгий взгляд смягчился, а плотно сжатые губы, едва тронутые помадой, изогнулись в улыбке. — А вы… Лея?

— Ага! Проходите, пожалуйста, Светлана Евгеньевна скоро подойдет — она в железнодорожный магазин, за хлебом.

— Благодарю. — Ступая царственно и величаво, Салямонис взошла на веранду, и протянула Лее теплый сверток. — Тут яблочный пирог… Я иногда бываю у Светланы… по-соседски.

— Захо́дите на кофу! — ляпнула Гарина, и Галина Самсоновна весело, совсем не по-старушечьи рассмеялась.

— Да, именно так! — щуря подобревшие глаза, гостья сказала: — А я вас видела, Лея, и не однажды… В Ленинграде я живу на углу Кировского проспекта и улицы Академика Павлова, как раз напротив сада Дзержинского. И вы, и Светлана частенько проходили под моими окнами. И… Скажите, Лея, а у вас есть брат?

— Да, — закивала девушка, — Васёнок! — она густо покраснела. — Василий!

— Васёнок! — всплеснула руками Галина Самсоновна. — Какая прелесть! Так вот кого я видела из окна! Васёнка!

Хлопнула калитка за спиной стремительно шагавшей Сосницкой. Покачивая сумкой, хозяйка дачи напевала нечто легкомысленное, а взбежав по гулким ступенькам, воскликнула:

— О, у нас гости! А я как раз купила кофе! В зернах! Лея, справишься?

— Конечно! — уверенно заявила Гарина. — А где у вас кофемолка?

— А вот! — Светлана указала на древний бронзовый агрегат с изогнутой ручкой.

— Ух, ты… — растерянно молвила Лея. — А я думала — это такая мясорубка… Сейчас я!

Бобы «арабики» и «робусты» поддавались тяжело, с хрустом, но молодость победила — ароматный порошок ссыпался в медную джезву, а четверть часа спустя веранду заполнил неповторимый кофейный аромат.

Отставив турку малость остудиться, Гарина прислушалась к неторопливому разговору.

— … Да, покойный адмирал Надеждин опекал весь поселок, всем интересовался, ничего не упускал из виду, — вздыхала «Самсоновна». — Как похоронили Алексея Федоровича, так я и переняла председательство в дачном товариществе. Но… Ах, силы у меня уже не те! Ушел старый адмирал — и поселок медленно приходит в упадок… Сами же видите — до чего дорогу к пляжу размыло! Там после каждой грозы находят ржавые «гостинцы прошедшей войны», прямо на обочине, а ведь дети кругом! Помню, адмирал собирался выяснить, почему в воде так много железа — небось, жители весь свой хлам в озере топили! — но не успел…

«Как интере-есно… — подумала Лея. — Надо было купальник захватить! И маску…»

— Кофе готов! — пропела она вслух, и наполнила три маленьких чашечки.

— М-м-м… — старая химичка отведала кофию, жеманно отставляя мизинец в желтых пятнах реактивов, и ее выщипанные по давней моде брови полезли вверх. — Однако… Какой насыщенный вкус!

— Это меня мама научила, — похвасталась Гарина. — А её саму — бедуин из пустыни Негев!

Улыбаясь, Светлана положила Лее на блюдце изрядный кусок пирога.

— Кушай, мамсик!

— Скорее, папсик! — хихикнула девушка.

— Я так поняла, Лея, что вы хорошо разбираетесь в биохимии? — произнесла Салямонис, выцедив крошечную порцию до дна. — А с чем конкретно вы работаете?

Девушка глянула на свою научную руководительницу. Светлана успокаивающе улыбнулась:

— Галина Самсоновна в курсе наших исследований.

— Ну-у… — затянула Лея, чувствуя себя, как на экзамене. — Мы более-менее разобрались с генетической основой паранормальности, а вот биохимический аспект метакортикальной аномалии… Там еще копать и копать! — Увлекшись, она заговорила свободнее: — На сегодняшний день известно следующее. Во-первых, активный рецессивный «ген паранормальности» каким-то образом вызывает необычно высокий уровень дофамина в подкорковой области мозга, как раз там, где находится метакортекс. Во-вторых, сама метакортикальная структура возникает при активации другого рецессивного гена, который встречается в человеческой популяции гораздо чаще, но при нормальном уровне дофамина не «вызревает», и никак себя не проявляет. Ну, и в-третьих, активация «гена паранормальности» при отсутствии зачатков метакортекса ведёт, в лучшем случае, к шизофрении, в худшем — к глиальным опухолям мозга. Слава богу, это не частый случай! Что пока непонятно, так это каким образом рецессивный ген повышает уровень дофамина в мозгу. — Щепетно отломив кусочек пирога, Лея взмахнула ложечкой. — Рецессивность гена означает, что в коде ДНК произошёл сбой — например, один из нуклеотидов в каком-нибудь триплете заместился другим, кодирующим иную аминокислоту, в результате и белок (фермент), который этот ген кодирует, сам синтезируется дефектным — менее активным, неактивным или вовсе токсичным. Если ген гетерозиготный — то его вторая, доминантная половинка перекрывает дефектность первой — фермент образуется за счёт неё. А вот если этот ген гомозиготен — обе половинки «битые» — тогда рецессивный признак и «вылезает». Вопрос: что «вылезает» в случае «метакортикальной аномалии»? — Отпив кофию из «кукольной» чашки, она повела ею, излагая суть: — Дофамин образуется в мозгу из аминокислоты тирозина в два этапа: сначала фермент тирозингидроксилаза присобачивает ему вторую о-аш-группу, образуется диоксифенилаланин (ДОФА). Затем второй фермент — ДОФА-декарбоксилаза, — отщепляет цэ-о-о-аш-группу, превращая диоксифенилаланин в дофамин. Сбой в работе даже одного из этих ферментов ведёт к резкому снижению уровня дофамина, а не к его возрастанию. Если предположить, что подмена нуклеотида увеличивает активность одного или обоих ферментов — то это признак был бы доминантным, а не рецессивным. Другой вариант — «битым» синтезируется один из ферментов, ограничивающих уровень дофамина — моноаминоксидаза (МАО) или катехол-О-метилтрансфераза (КОМТ), расщепляющие избыток дофамина до конечного продукта его метаболизма — гомованилиновой кислоты. Вот в этом случае мы и получим требуемый результат: уровень дофамина в мозгу будет выше при прежнем уровне его синтеза.

На веранде зависла пауза. Светлана смаковала кофе, пряча улыбку, а гостья, с минуту напряженно размышлявшая, внезапно просветлела.

— До чего же это здорово! — выговорила она. — Вот, слушаю вас, Лея, и молодею! И в то же самое время будто прорываюсь, как пишут газеты, на передний край науки! О, да… Вы знаете, в свое время я не один год занималась нейромедиаторами и нейроферментами. Если можно так выразиться, «собаку на них съела»… Точнее сказать, кошку — я на кошках опыты ставила!

Лея живо поднесла чашечку к губам, чтобы скрыть усмешку.

— Я почему вспомнила об этом, — оживленно ерзая, говорила Галина Самсоновна. — Та работа велась с психотропными препаратами, относившихся как раз к «ингибиторам МАО», то есть они блокировали тот самый фермент моноаминоксидазу, регулирующую уровень катехоламинов в мозгу! Их давно используют в психиатрии, как антидепрессанты. Беда в том, что любые, известные нам «ингибиторы МАО» тормозят разрушение всех трёх родственных катехоламинов — и адреналина, и норадреналина, и дофамина в равной степени, а моя группа много лет билась как рыба об лёд, пытаясь синтезировать ингибиторы селективные! О, это был бы настоящий прорыв в психофармакологии. К сожалению, таких препаратов не создано до сих пор…

Тут кукушка в часах неожиданно обрела голос, и озвучила наступление вечера. Галина Самсоновна подхватилась, засобиралась… Лея со Светланой взялись ее уговаривать остаться, но докториня химических наук была непреклонна.

— Приходите еще! — заулыбалась Сосницкая.

— А я намелю кофе! — подхватила Лея. — Ой! Я еще приеду шестнадцатого! У меня будет день рождения, и я вас приглашаю!

Салямонис была тронута.

* * *

— Леечка, ты обаяла Галину Самсоновну! — хихикнула Светлана, расчесываясь перед зеркалом. — Иже херувим!

— Ой, я столько глупостей наговорила… — смутилась Гарина.

— Пустяки! — отмахнулась Сосницкая. — У тебя есть то, что Самсоновна уважает: дерзкий ум и глубокие знания. А молодость… — она легонько вздохнула. — Увы, преходяща… Всё, всё, Леечка, ложись! Завтра нам рано вставать, а то опоздаем на электричку. Спокойной ночи!

— Спокойной… — пробормотала Лея.

От кофе давно не осталось и следа. Сердце билось ровно, а глаза слипались. Гарина посмотрела на окно — плотные шторы скрыли белую ночь, лишь щели по краям цедили тусклое сияние.

«Всё будет хорошо, — повторила Лея папину мантру, бродя душой на краю сна, — и даже лучше…»

Понедельник, 11 июля. День

«Гамма»

Пенемюнде, Дюненштрассе

Дима Ерошин никогда не считал себя выдающимся ученым. Да, молодые мозги работали исправно, но кому в «лихие девяностые» нужен был физик, если даже родная страна плевать хотела на науку? Правда, Димон держался до последнего — трепыхался вместе со старым завлабом, всё тщился добиться чего-то…

А добился того, что Лида плюнула — и ушла к другому.

Развод подкосил Диму, но и отрезвил. Ожесточил даже. Он бросил институт, начал подрабатывать «айтишником», а то и попросту чинить компы. На булку с маслом хватало, иной раз с икорочкой даже…

Ерошин пришел в некое равновесие с миром, и сохранял его вплоть до того момента, когда Багров сделал свой заказ — установить сервер у него дома и развести по этажам сеть-локалку… М-да.

Когда приходишь к какому-нибудь «чайнику» на квартиру, чтобы сменить «винду» — это одно. А вот бродить по огромному особняку — ступая по дорогому паркету, по персидским коврам, вбирая глазами блеск мраморных колонн и хрустальных люстр — это совсем другое. До чего же страшное унижение — ощущать себя нищим!

И, стоило «Даниле-мастеру» зазвать его в свой непонятный проект, как Ерошин согласился. Сразу. Не кочевряжился, не важничал, затягивая: «Надо поду-умать…»

Чего тут думать? Триста тысяч в месяц! Пускай рублями, но разве этого мало?

Полгода спустя, когда Димка разобрался, отсеяв фантастику от реала, он настолько увлекся, что уже и о деньгах не думал — по прямому указанию босса Ерошин окунулся в роскошнейшую, блаженнейшую физику!

Совмещенные пространства — каково⁈ А транспозитация? Это же чудо! Чародейство и волшебство! Магофизика настоящая!

Дали Ерошину приказ — и он собрал разношерстную компанию таких же, как он, рукастых и головастых, отлученных от науки, но мечтающих зарыться в ха-арошую тему.

Теперь Димону перепадало полмиллиона, как «бригадиру», а его «шарашка» дружно подвывала от восторга — их вывезли в Европу, и не в Польшу какую-нибудь, клубнику собирать, а в Германию. Работать по специальности — и получать деньжищи! В евро!

* * *

Ерошин медленно брел по чистенькой и ухоженной Дюненштрассе. К Западу он уже попривык, и восторги молодых кандидатов наук из «шарашки» его раздражали.

Их пленяли цветистые картинки из глянцевых журналов или кадры голливудских поделок — и они как будто не замечали изнанки показной роскоши, не ступали за обочину автострад.

Дима и сам-то видал немного — Берлин да Пенемюнде. Ну, еще Лос-Анджелес, да и то мельком — все две недели поездки в США он провел на ранчо Валькенштейна, разбирая странную, загадочную установку, покореженную, местами горелую или даже оплавленную. Было очень трудно, не имея в голове никакой теории, заниматься практикой! А что делать?

Вздохнув, Ерошин свернул к купленному Багровым ангару, и вошел в тесный и темный тамбур. За вторыми дверями открылся гулкий объём, огромный, как спортзал. Посередине, скрепленные внешним каркасом, белели или отливали полированным металлом панели альфа-ретранслятора. Саму кабину транспозитации с сегментированной входной дверцей оплетали пучки кабелей и покрывала целая батарея импульсаторов. Блестящие медные жилы тянулись между установкой и подстанцией, провисшие на изоляторах из зеленоватого стекла.

Ничего не гудело, только шелестел вентилятор, да мерцали экраны пульта в сторонке. Вся «шарашка» скучилась там же, оккупировав пару старых диванов.

«Яйцеголовые», пользуясь отсутствием Багрова и Валькенштейна, устроили «большую перемену» — цедили пиво и закусывали колбасками.

— Димон, присоединяйся! — зашумела теплая компашка.

Месяцы общего дела не то чтобы сблизили молодых людей, но установили нормальные отношения. На работе Ерошин — начальник, а в обеденный перерыв — коллега.

«Кубатурил» Димон наравне со всеми, да еще трудился, как прокладка — между «шарашкой» и обоими боссами. Гасить конфликты, лавировать, искать компромиссы — это было тяжелее всего, и парни это чувствовали, понимали — и ценили.

Ерошин присел на валик дивана, хлебнул из поданной бутылки.

— Холодненькое… — крякнул он, и утер бородку. Пристально оглядел всех.

Игорь смотрел на него серьезно, покачивая баночкой «Хейнекена». Витька монотонно, по-коровьи жевал колбасу, жмурясь от яркого света. Лёха поглядывал исподлобья. Серёга то хмурился, то усмехался своим мыслям.

Первым удочку забросил именно он, вкрадчиво сказав, как будто ни к кому не обращаясь:

— Всё готово. Вчера тестировали, и сегодня, даже дважды. Система должна работать. Но!

— Но нам перестанут платить по две тыщи евро в месяц, — усмехнулся Ерошин. И спокойно, не напрягаясь, как раньше, обшарил взглядом всю четверку. Никто не отвел глаз. — Вот что… — он упруго поднялся. — Давайте-ка запустим эту бандуру!

«Шарашка» переглянулась. Игорь поднялся, и сказал неуверенно:

— Я дверь закрою?..

— Запри! Ворота на засове?

Лёха вскочил.

— С самого вечера!

Димон кивнул.

— Виктор, включай подачу.

Ни слова не говоря, Витька потрусил к щиту и раскрутил штурвальчик. С глухим лязгом сцепились невидимые контакты — от трансформаторной будки поплыл низкий гул.

Незаметно облизав губы, Ерошин распахнул дверцу в Т-кабину, и отшагнул. Залитая светом камера была пуста, а ее задняя стенка, усеянная мелкими пирамидками отражателей, будто насмешливо улыбалась Димону.

— Энергия! — каркнул он.

— Норма!

— Стабилизация портала!

— Норма.

— Фокусировка!

— Фокальный комплекс… В штатном режиме!

— Пуск!

На первый взгляд, как будто ничего не произошло, лишь возникло странное ощущение зависания, а затем стенка с отражателями… исчезла.

Ее не стало! За прямоугольным проемом тянулась та же Дюненштрассе…

Ерошин сглотнул. Та же, да не та! Старый каменный дом напротив покрывали не тусклые волнистые листы оцинковки, а красная черепица… Да и сама улица шире!

Дима переступил на шаг влево, и разглядел стоянку в открывшемся ему мире. Там блестела черным лаком машина непривычного дизайна, но вот хромированная решетка радиатора узнавалась влёт — «китовый ус»!

— «Волга»… — прошептал Ерошин, и махнул рукой: — Гаси!

Стрелки приборов упали, и грани отражателей снова слали «солнечные зайчики».

— Работает… — выдохнул Лёха, и звучно икнул.

— «Альфа»! — обронил Виктор. — Факт!

Дима нервно-зябко потер руки.

— Вот что… Потянем время до конца лета или даже до осени! Дольше нельзя, а то Данила просто поменяет нашу команду на другую. Скажем, что нужно повозиться с фокусировкой, отрегулировать стабилизацию… смонтировать два дополнительных преобразователя пространства…

— Скажешь, небрежно так: «Четырехмерных ПП»! — ухмыльнулся Лёха.

— Кто «за»? — поднял руку Ерошин, унимая дрожь.

Четыре длани вскинулись мгновенно, а Серега еще и пионерский салют изобразил.

— Единогласно! Пошли, пивко допьем. А то у меня в горле — пустыня…

Тот же день, позже

«Альфа»

Москва, проспект Калинина

Антон Алёхин, он же агент «Антоний», задержался в Управлении СБС на время отлучки княгини — Елена фон Ливен вместо обеденного перерыва занималась йогой.

А вот Антоха не пренебрегал радостями земными, и лопал громадный бутерброд с ветчиной, сдабривая его горчичкой.

Телефон с гербом зазвонил требовательно и властно.

— А-ё? — вытолкнул «Антоний», давясь куском.

Трубка хихикнула.

— Ви, товарищ Алёхин, слишком много кюшаете…

— Ромка, ты? — забурчал Антон, еле прожевав. — Поесть не дадут спокойно… Кто тебя, вообще, пустил к «вертушке»?

— Сам товарищ Гарин…

— Слушай, кончай! — поморщился Алёхин. — Из тебя Сталин, как из меня — Плисецкая!

На том конце провода хрюкнули.

— Не ценишь ты моих сценических талантов… — горько вздохнул Почкин. — Ладно. Ее сиятельство рядом?

— Вышла, — буркнул Антон, и нетерпеливо спросил, с вожделением поглядывая на бутерброд: — Передать что-нибудь?

По всей видимости, рядом с Почкиным объявился Гарин или Киврин, поскольку Роман заговорил бодрым официальным тоном:

— Передай, что сканеры УМП на Луне зафиксировали явление класса «туннель» в гамма-пространстве! Район Хауптштрассе и Дюненштрассе в Пенемюнде…

До Алёхина не сразу дошло.

— Чего-чего? Немцы из ЦИЯИ вышли в «Гамму»⁈

— Балбес… — ласково вздохнула трубка, и повысила голос: — Из «Гаммы» вышли в «Альфу»! Кто — неизвестно. Доложи княгине, пусть принимает меры!