Быстрее империй (Тихоокеанская сага-2)

Глава двадцать девятая. Эскимальт

Глава двадцать девятая. Эскимальт

Когда Дерюгин с двумя помощниками в первый раз доставил урожай в Верхний острог, вечно пьяный приказчик даже протрезвел, увидев мешки с долгожданным камчатским хлебом. Несмотря на приказы сверху, на самой Камчатке мало кто верил в успех землепашества. Не верил и приказчик, пока не потрогал зерно рукой. А тогда передал по начальству, примчался командир из Большерецка и, наградив предпринимателя рукопожатием, а мужиков полтиной, принялся строчить рапорты в Иркутск и Петербург, требуя расширения дела. Дерюгину даже подсказывать не пришлось, настолько тот уверовал в чудо.

Тем временем первая партия крестьян уже обустраивалась в Калифорнии. Для поселения мы с Варзугиным подобрали воспетую Джеком Лондоном Лунную долину, которая так походила на холмистые ландшафты Центральной России. По обеим сторонам от неё находились ещё две долины, а где-то к северу располагался так и не найденный Тропининым Форт-Росс, а также река Славянка или Русская как её назовут американцы. Но не там, а именно здесь отпрыски русских дворян заложили в нашей с Тропининым реальности основы местного виноделия.

Виноделие пока казалось лишь миражом, далекой перспективой, а пока мужики и бабы находились в состоянии недоверия и эйфории от обладания землёй. Без помещиков, без начальников, без свирепых дикарей и морозов. «Без СМС и регистрации» — как говорил в таких случаях Тропинин.

Я не удержался и решил присутствовать при историческом событии. Быстроходная «Виктория» под управлением Окунева добралась до Золотых Ворот за две недели, а я появился неделей позже, не потратив, впрочем, на путешествие и пяти минут. Шхуна к тому времени уже ушла, а Варзугин готовился к переходу и наставлял будущих землевладельцев. Ещё в прошлом году я переправил сюда дюжину шотландских железных плугов, столько же борон, полсотни кос-литовок, цепов, заступов, топоров и прочего инвентаря. На девять семей, что добрались до Калифорнии этого хватало с избытком.

На трофейном испанском поле инструменты были опробованы (климат позволял заниматься хозяйством круглый год, поэтому можно было одновременно и вспахать борозду, и накосить сена, и собрать урожай). После испытаний инвентарь торжественно вручили новым хозяевам вместе с саженцами фруктовых деревьев и семенным материалом — злаками, кукурузой, бобами и разнообразным овощем.

Получили наши крестьяне и животных. К тем, что смогли перенести дорогу через океан, Варзугин добавил коз и свиней из нашего калифорнийского стада. Общество получило вдобавок несколько коров, бычка для развода и пару волов для тяжёлых работ.

— Это на всех, — предупредил Варзугин. — А живут пусть у выборных.

Но и на этом аттракцион неслыханной щедрости не закончился. Мы готовились к историческому моменту загодя и предусмотрели всё, чтобы сельское хозяйство встало на ноги с первых же дней, а люди ощутили оптимизм и смотрели в будущее с уверенностью. Поэтому вместе с крестьянами «Виктория» доставила в Калифорнию щиты для сборки домов, простенькую готовую мебель вроде столов и лавок и даже такие предметы обихода как вёдра, кормушки и корыта.

Всё добро погрузили на баркасы, и ранним утром отправились в путь. Погода благоприятствовала походу. На баркасах подняли небольшие паруса и ещё до полудня флотилия миновала залив святого Павла (названного так, разумеется, в честь небесного покровителя наследника престола).

Для первых поселений мы облюбовали три долины к северу от залива святого Павла. Со временем мы собирались поставить здесь пристань, чтобы не перегружать грузы со шхун в Сан-Франциско, но пока берег представлял собой болотистые лиманы, отгороженные от моря отмелями. Мы вошли в один из лиманов и вскоре оказались в изрядно обмелевшей речке Сонома.

Гораздо больше времени нам потребовалось чтобы подняться вверх по течению. Само по себе оно не было сильным, но многочисленные отмели заставляли часто переходить с вёсел на шесты, а топкий берег не позволял просто протащить лодки с помощью лошадей или людей.

Наконец мы добрались до точки, где болота уже отступили, а луга не стали слишком засушливыми. Варзугин место разведал заранее и установил на берегу вешку с тряпицей. Целину покрывали пологие холмы с зарослями кустарника и рощицами низких деревьев на склонах и в низинах. Трава была ещё зеленой, не выгоревшей под калифорнийским солнцем, но земля явно выглядела сухой и люди даже забеспокоились, вырастет ли здесь что-то? Варзугин показал на ручей, что сбегал с одного из дальних горных отрогов и убедил, что воды хватит.

Ватага сразу же взялась помогать мужикам ставить дома — небольшие коробки метра три на три. Без фундамента, с земляным полом и крышей из тростниковой плетенки. На первое время. А там селяне пусть строят, что сочтут нужным.

— Вот здесь вода есть, саженях в двух под землей, — собрав мужиков, указал на яму Варзугин. — Мы копали для пробы, но особенно не крепили, и колодец обвалился. Можно из ручья брать. Вода там чистая. А в речке когда какая. Бывает и мутная, бывает и из берегов выходит. Но рыбы полно. Даже чавыча заходит.

— Земли берите, кто сколько сможет обработать, — провозгласил я. — И под пашню, и под выпас, и под застройку. Только постарайтесь обнести свои участки изгородью. Мы потом выправим документы на собственность. Индейцы здесь живут мирные, но могут прийти гишпанцы, поэтому держите связь с Варзугиным. От него будет наведываться человек. Он же будет присылать вам необходимое в обмен на зерно, бобы, лен, пеньку.

Один из мужиков не выдержал. Ещё до того, как его дом обрёл крышу из тростниковой плетенки, запряг в плуг якутскую лошадку и проложил в калифорнийской целине первую борозду. Тут и другие подорвались, а мы с парнями сложили костер, достали бочонок с самогоном и приготовились к пирушке.

— Жаль лошадок мало, — посетовал я поздно вечером, наблюдая за тлеющими углями. — Им бы по две-три на семью, мигом бы на ноги встали.

Сами крестьяне к этому времени уже разошлись по домам, а мы с ватагой ждали утра, чтобы отправиться в обратный путь.

— Видели наши лошадок, — сказал вдруг Варзугин. — Большой табун.

— Чей? Испанский?

— Да нет, не гишпанский, — покачал головой Варзугин. — Дикий табун. Ни гишпанцев ни дикарей при них не было. Тихон с ребятами, когда восточнее этой долины местность разведывал, встретил их. Говорил, голов двадцать, не меньше.

— Мустанги?

— Не слыхал про таких, — Варзугин подбросил в костер несколько веток.

— Одичалые, — пояснил я. — Сбежали от испанцев или англичан и расселились там, где простор есть. Вот хорошо бы их ловить наловчиться.

— Да как их таких поймаешь, чтобы живьём? — удивился Варзугин. — Разве приманить чем.

— Ловят их веревкой с петлей, которую на шею бросают, или другой веревкой с грузилами на концах, ту в ноги бросают.

— Хитро.

Да, мустанги могли бы решить несколько насущных проблем. Я ведь даже не думал, что одичавшие лошади доберутся до этих мест. Всё же их стихией были прерии и пампасы, а не маленькие долины по эту сторону Скалистых гор. Но раз их увидели люди Варзугина, то почему бы не приспособить к делу?

Светало. Раздался крик петуха. Первый крик петуха в новом селе.

Тропинину приглянулся обширный залив Эскимальт, расположенный в нескольких километрах от Виктории. Небольшая речушка, впадающая в него, вполне подходила для снабжения энергией и пилорам, и прочих механизмов судостроительного завода. Длинный пологий склон Лёшка отвёл под главную сборочную линию, а по сторонам запланировал поставить вспомогательные цеха, отдельные мастерские и склады.

Мне, однако, его выбор не понравился. Не хотелось делить и без того маленький город на два удалённых района. Но товарищ упёрся.

— В старой гавани становится тесновато, — пояснил он. — К тому же некоторые вещи лучше будет держать в секрете.

Гаваней у нас было полно, целый фьорд из них состоял. Скорее дело было в стремлении Тропинина к независимости. Он возводил свою вотчину и желал быть подальше от начальственных глаз, пусть даже глаза эти смотрели сквозь пальцы на его промышленный бонапартизм.

В сущности я был не против. Если он возьмет на себе полностью заботы о кораблях, то пусть себе правит. Но вот город мне хотелось сохранить единым поселением. Хотя бы ещё десяток лет. Пока не окрепнет.

— Я не стану селить здесь людей, поставлю только цеха, — пообещал Лёшка. — А слободу для работников расположим напротив Виктории, на другой стороне фьорда. Оттуда по суше всего-то несколько километров. Будет просто ещё один район города. Со временем мост перекинем. Чем плохо-то?

Чем? Я бы мог предъявить в ответ целый список. Но какой смысл? Тут как в известном наполеоновском анекдоте, когда сдавший крепость офицер начал перечислять причины поражения, но был остановлен после первой же фразы — «В крепости кончился порох». Остальное уже не имеет значения. А у меня таким первым пунктом было строительство города.

Но, подумав ещё немного, я сдался. Мне и самому хотелось побыстрее расселить гостиницу и контору, чтобы они наконец приобрели задуманный вид. Чтобы в гостинице селились проезжие, а в конторе работали приказчики и помощники. Чтобы не беспокоиться за архив и кассу, чтобы можно было зайти в атриум и перекусить в изысканной обстановке, без толкотни, без спешки, без многоголосого чавканья и рыгания.

— Составь проект, смету прикинь, — предложил я. — Соберём корабелов в «Императрице» и всё обсудим.

Прежде чем начать разговор Тропинин достал трубку и раскурил ту вонючую гадость, которую я закупал на Черкащине для продажи туземцам. Знал бы, что он начал курить, привёз бы ему хорошего табака из Голландии. Хорошо, что открытый двор «Императрицы» позволял дымить кому сколько влезет. А курить наши корабельщики страсть как полюбили, особенно во время разговоров, решая какую-нибудь особо заумную проблему.

Наконец, Лёшка выбил трубку и начал доклад. Он коротко обрисовал ситуацию с судостроением и предложил радикальное решение. По меркам наших плотников оно выглядело слишком революционным. Так что на протяжении всего разговора со стороны Березина знаменитое «мудрёнть» звучало куда чаще присказки про нехитрое дело. Дело выходило именно что хитрым.

Прежде всего выяснилось, что наш первый серийный образец не подходит для поточного производства. Слишком много приходилось бы делать штучно, слишком многое требовало подгонки на месте. А вдобавок каждую шхуну нужно было конопатить, смолить, давать просохнуть. Работа тягостная нудная и не поддающаяся дроблению. С такой технологией корабли будут долго ползти по конвейеру.

— Чем проще в производстве, тем лучше, — выразил Лёшка главную мысль. — Проект должен соответствовать технологии, а технология проекту.

Он предложил отказаться от плавных изгибов и делать шпангоуты гранёными, точно гайки. Три грани с каждого борта с углами по тридцать шесть градусов.

— Я с детства не любил овал, я с детства угол рисовал, — прокомментировал я рацпредложение.

И это стало единственной моей репликой за весь вечер. Я был здесь гостем, наблюдал, но не вмешивался в процесс обсуждения. Я наслаждался старой доброй атмосферой первопроходчества и едой. Раз уж мы собрались в атриуме «Императрицы», то не обошлось без традиционной жареной оленины, печёного картофеля, рыбы и зелени. Прикатили сюда и бочонок хереса — нужно было освобождать тару под новую партию виски.

— Главное, что это позволит готовить отдельно целые фрагменты обшивки, — продолжил Лёшка. — Доски снабдим шпунтами и пазами, будем соединять встык. На сборочной линии останется только крепить целые панели к шпангоутам.

Сами шпангоуты он предложил выполнять по единому шаблону для большей части набора. Отчего корпус становился ровным, похожим на половинку гранёного стакана. А поскольку каждый шпангоут собирался из двух десятков типовых элементов, то Тропинин получал на выходе больше двух сотен одинаковых деталей, которые можно легко поставить на поток.

— Лекала и шаблоны — вот наш бог! — провозгласил Лёшка. — Засадим индейцев за верстаки, и пусть выпиливают по образцу.

Но у славных наших мастеров нашлось что возразить. Из одних плоскостей хороший корабль не сделаешь. К носу и корме корпус должен сужаться. Но тогда все хитрости со шпунтованной доской и готовыми панелями превращались в сплошную головную боль. Поди сделай заготовку сложной кривизны.

Лёшка предложил обойтись транцевой кормой. Но ему возразили, что тогда руль закроется от набегающего потока, в результате чего судно потеряет управляемость и маневренность.

— Угловатая форма борта придаст устойчивости, — сказал Тропинин. — А кроме того, можно увеличить фальшкиль и опустить руль ниже. Мы же собираемся сделать дешёвый продукт.

Мало-помалу концепция обретала очертания. Споры шли жаркие, и накал нарастал вместе с потребляемым алкоголем. В какой-то момент корабельщики даже поменялись с Тропининым местами. Они загорелись идеей максимального упрощения конструкции, а Лёшка вдруг принялся отстаивать какие-то свои эстетические представления о настоящем корабле.

С моей точки зрения затея походил на фантастический роман из тех утопических произведений, которыми славился социализм. Но одно красивой концепции было мало — многое упиралось в отсталые технологии фронтира. Это не какой-то там кирпичный заводик. Производство кораблей требовало целой индустрии. Например, выделка канатов и парусов требовала возведения особых мануфактур, с прядильными и ткацкими станками. Производство же сырья для них тянуло за собой целую отрасль сельского хозяйства. Мы ещё и о хлебе-то своём только мечтали, куда там до льна и конопли. Но Тропинин как раз масштабы замыслов выдавал за преимущество.

— Кораблестроение станет локомотивом экономики, — убеждал он. — Пусть не сразу, но мы поставим на ноги смежные производства. Всё это дело наживное.

— Раньше я наживу себе горб, — буркнул я.

В первую очередь нам требовались огромные объемы пиломатериалов. Но тёрщики, как называли в России тех, кто фабрикует доску, работали крайне медленно. Само название профессии отдавало чем-то ленивым, неспешным и малопроизводительным. Воображение рисовало картину сплошного перекура, где перетиралось всё что угодно, но только не дерево. Для обеспечения поточного производства следовало возвести лесопилки, которые использовали энергию воды, а значит нуждались в устройстве водяных колёс, плотин и прудов.

Самодействующие пильные мельницы — великое изобретение человечества. Из тех эпохальных изобретений, что изменили мир. Одним из его следствий, между прочим, стало исчезновение в Нидерландах деревьев и превращение страны в один громадный газон. Другим следствием стало возникновение голландской морской империи, акционерных обществ, биржевых спекуляций и финансовых пирамид. Позже той же дорожкой направились англичане, и зашли куда дальше голландцев. Уничтожив леса, они стали добывать уголь, что, в конце концов, привело к рождению паровой машины.

Говорят, что многие цивилизации Америки и Азии исчезли с политической карты, вырубив все окрестные леса. Не из чего стало строить, нечем стало топить, нечего пускать на катки для транспортировки гигантских статуй. Европа в этом смысле совершила качественный технологический скачок и сорвала банк.

Теперь настал наш черёд. И потому, надев парик и сменив одежду, я погрузил в лодку сундучок с монетой и отправился в Лондон.

Вообще-то пилорамы можно было раздобыть и в России, но мир чистогана мне нравился больше. Отдал монеты, получил товар. И никакой головной боли. В то время как на родине пришлось бы вести долгие уговоры и согласования, а деньги не всегда являлись универсальным платёжным средством.

Правда всё равно пришлось повозиться. Сами рамы я легко мог купить и доставить в залив Эскимальт (объяснив товарищам, что прикупил их на охотских плотбищах). А как быть с плотиной и водобойным колесом? Их не погрузишь на лодку, не перебросишь через дырку в континууме. Их предстояло соорудить на месте. Но прежде следовало изучить конструкцию и основы проведения гидротехнических работ. Всё это требовало массы времени.

Мне пришлось даже выбраться в провинцию и посетить несколько пильных мельниц, перетирающих за отсутствием местного сырья архангельский кругляк.

Пока я изображал промышленника в Англии, на берегу залива уже возвели времянки, а Лёшка вышагивал с мерной веревкой и размечал будущие цеха. Он выглядел таким же возбужденным, что и я, когда планировал ставить Викторию.

О чём я не преминул напомнить, протягивая листки с набросками.

— Я бы мог усовершенствовать это дело, — заявил Лёшка, изучая рисунки.

— Усовершенствовать?

— Да. В традиционной схеме имеется лишнее преобразование движения, а это всегда потеря энергии.

— Но люди, которые это придумали, были не глупее тебя, — возразил я, уже устав от его изобретательства. — Они исходили из тех возможностей, которые существуют здесь и сейчас.

— И всё же смотри, — не отставал Тропинин. — Вода осуществляет поступательное движение. Колесо вращается. Но рама с пилами опять действует возвратно-поступательным образом. И накат бревна на лезвия тоже.

— Ну и что? — удивился я. — Лёшка, так пилили веками. И коэффициент полезного действия никого не волновал. Работает — не трогай, не тобой ли сказано?

— Нет, так говорят айтишники.

— Не знаю, кто это, но правильно говорят.

— Это всякие программисты, компьютерщики, отмахнулся Лёшка. — Мне кажется можно исключить преобразование движения и связать падение воды и движение пилы напрямую.

— Как?

— Представь бадью с противовесом, — Тропинин набросал рисунок на обратной стороне моей схемы. — Наверху плотины она набирает воду и опускается под её тяжестью. Внизу опорожняется, например, натыкаясь на специальный крюк, а затем, под действием противовеса, возвращается в исходное положение. Пилорама будет подниматься и опускаться с той же амплитудой. В отличие от колеса, мы сможем получить любую мощность просто повышая объем бадьи.

Иногда его сумрачный гений хватал через край.

— Хочешь пойти методом проб и ошибок? — разозлился я. — Действуй, мешать не буду! Может, у тебя и есть пара сотен лет в запасе для того чтобы создать собственную цивилизацию. Но сперва поставь чёртово колесо!