Быстрее империй (Тихоокеанская сага-2)

Глава девятнадцатая. La guerrilla

Глава девятнадцатая. La guerrilla

Первое звуковое письмо пришло от Анчо примерно через неделю. Подросток лет двенадцати-шестнадцати (точный возраст местных индейцев никто из нас пока не умел определять) переплыл пролив ночью верхом на на пучке тростника и, разумеется, попал в руки наших дозорных.

Мальчишку привели наверх в одно из тайных убежищ, где как раз собрался весь наш штаб, включая и Лёшку, который прибыл с Алькатраса на лодке. Ему надоело торчать в засаде и он собирался поставить ребром вопрос об активизации наших действий.

Мы вяло обсуждали этот вопрос за ужином, когда привели парнишку.

— Порох, мало, — вот два русских слова, которые посланец Анчо довольно разборчиво повторил несколько раз.

Вся остальная его речь, очевидно относилась к родному языку и была нами не понята совершенно.

— Мухоморщику нужно немного пороха? — удивился я.

— Или пороха мало у гишпанцев, — высказал версию Комков.

— Может он взорвать корабль задумал? — предположил Окунев. — Или арсенал в лагере.

— Или просто указывает на их уязвимое место, — пожал Тропинин плечами.

Мы разгадывали послание довольно долго.

— Проще научить мальчишку говорить по-нашему, — заметил Комков.

— Не уверен, что он сам знает, с какой вестью прибыл, — возразил я. — Но идея хорошая. Жаль времени нет.

— Вот розг нарву, быстро выучится, — буркнул Комков.

Иногда у приказчика прорывались «старорежимные» замашки.

Я решил провести эксперимент. Насыпал в кожаный мешочек полфунта мелкого ружейного пороха и протянул пареньку. Тот взял и повесил мешочек на шею, но в обратный путь не спешил. Скорее отнесся к нему как к амулету, выданному за хорошую службу. Ведь точно такой же висел на шее самого Анчо, а то, что в нём вместо пороха были галлюциногенные грибы, парнишка знать не мог.

Я ткнул пальцем в мешочек, а потом показал рукой в сторону южной оконечности Золотых ворот. Парень не двинулся с места.

Пришлось усадить индейца за стол, роль которого выполнял один из моих сундуков, и поставить перед ним миску с полбой (это зерно год назад впарили Брагину в Нижнем вместо пшеницы, и я пустил его запасы на фронтовые нужды, рассудив, что a la guerre comme a la guerre). На счёт каши парень сообразил быстро и принялся поедать её щепотью на манер узбеков. Комков сменил гнев на милость и подложил пареньку в миску кусок рыбы.

— Возможно, версия с желанием что-нибудь взорвать была поспешной, — подвел я итог эксперимента. — Мухоморщик у нас не взрывник, он по другим веществам спец. Тогда что? Допустим у испанцев проблемы с порохом. Может такое быть?

— Вполне, — согласился Окунев. — У нас его недостаток, так с чего гишпанцам в достатке быть?

— Им возить ближе, — сказал Лёшка. — Через всю Сибирь не надо тащить. У них в Панаме короткая дорога через перешеек имеется. А морем хоть тонны вози.

— Они не ожидали нас здесь встретить, — сказал капитан. — Вряд ли к большой войне готовились.

— Логично, — кивнул я.

Остальные согласились с тем, что военных запасов у испанцев не должно быть слишком много. Они собирались ставить миссии и приводить индейцев к католической вере. Наше появление стало для них неожиданностью, а с местными мирными племенами можно было справиться одними саблями.

— Не апачи, какие-нибудь, — заметил Тропинин.

На этом зыбком основании мы и стали выстраивать дальнейшую стратегию.

— Возьмём их измором, — сформулировал я общее мнение отцов-командиров. — Будем делать мелкие набеги, провокации, заставлять расходовать боеприпасы.

— Но если сунутся на Алькатрас, встретим картечью! — добавил Лёшка.

На том и порешили.

В целом я был доволен ходом кампании. До сих пор война проходила на редкость бескровно. Каждый вечер перед уходом ко сну, мы могли занести в актив ещё один прожитый день. А между тем время шло, и как мы надеялись, наша флотилия (на самом деле рассчитывать всерьёз мы могли лишь на Яшку) шла полным ходом на выручку. Если только её не задержала какая-нибудь неизбежная на море случайность.

Эта неопределённость с подмогой не позволяла мне вполне наслаждаться сытой партизанской жизнью. Не выдержав напряжения, я следующим же вечером покинул королевскую ложу. Спустился к бухточке, где пряталась моя личная лодка, и перебрался на ней в Викторию.

Тыналей опять выглядел заспанным. Служба в тылу расхолаживала личный состав, и я подумал, что надо бы нагнать на парней страху.

— Ушел корабль. Шесть дней назад, — он растопырил одну ладонь, а на второй поднял указательный палец, как бы не веря, что я пойму такую цифру на слух.

— А Бочкарёв?

— Тот не появлялся ещё.

— Ладно. Если появится, пусть поспешит. Местные не беспокоят? Вас тут немного осталось. А ну как навалятся?

— Саньки-то? — Тыналей махнул рукой. — Их Яшка с собой соблазнил на войну. Как узнал, что у вас там заварушка зреет, так и пошёл к их старшему. А тот, понятно, не захотел показать, будто струсил, собрал своих воинов и на корабль.

Саньками русские, а следом за ними и дальневосточники прозвали здешних индейцев. Регулярные потлачи тому причиной, или их природное миролюбие, но саньки до сих пор вели себя тихо. Ни разу у нас с ними не возникло серьезного конфликта. Я уже было решил, что это племя вообще чурается стычек, но, похоже, Яшка смог чем-то их увлечь. Женщинами, рабами, другими какими трофеями? Его принцип мышления являлся для меня чёрным ящиком.

— Зато с другого берега, да с материка как бы не навалились, пока местные-то ушли, — озадачил я Тыналея.

Тот от этой мысли разволновался не на шутку, даже сонливость пропала. Будто и правда считал Викторию домом. А быть может, и считал.

— Хочешь, оставь пару пушек себе, — предложил я. — Если, конечно, найдёшь на корабле, кто с ними управляться умеет.

— Небось, с фальконетом мы и сами управлялись, — обиделся Тыналей.

— Эта дура не фальконет. Зазеваешься — ногу отдавит или руку оторвет. Так что лучше не шути. А вот разведку отправь. И к восточному берегу, и к западному. Пусть ребята послушают, не готовится ли оттуда что? И людей своих наготове держи.

Довольный наведенным шорохом, я отправился назад на войну.

В ожидании пушек, я решил провести рекогносцировку и отправился в гости к Лёшке. Это оказалось не так-то просто. Сперва пришлось плыть на небольшой лодочке вдоль берега, повторяя все его изгибы, затем переправляться через протоку до острова Ангелов. Прикрываясь им, можно было зайти в тыл Алькатрасу и уже под покровом ночи преодолеть последнее препятствие — широкую стремнину с сильным течением. Удобный для швартовки брег располагался с противоположной от Сан-Франциско стороны, и это позволяло нам сообщаться с Лёшкиным форпостом тайно.

Но ночью всё равно ничего нельзя было разглядеть, поэтому рекогносцировку я отложил до утра.

Если днём остров выглядел необитаемой скалой, то ночью жизнь здесь пробуждалась. Пользуясь тем, что на фоне тёмного, затянутого облаками неба дым не был виден, парни Тропинина готовили по ночам горячую еду и отогревались у небольших костров, спрятанных в ложбинках на обратном скате холма.

— Хоть и Калифорния, а не май месяц, — заметил Тропинин, обращая ладони к огню.

С рассветом мы перебрались на НП. Его Лёшка устроил с любовью, словно собирался провести здесь остаток жизни. Навес прикрывал лежбище от дождя и солнца, толстая подстилка из тростника служила постелью, а небольшой бочонок из под пороха — столом. Батарея из двух фальконетов располагались правее. В качестве защитного вала Тропинин использовал естественный гребень холма, а бойницы закрыл плетенными щитами и травой.

Когда рассвело лагерь испанцев оказался как на ладони. Отсюда его можно было наблюдать под более удобным углом и с гораздо меньшей дистанции, чем с горы на той стороне пролива. В хорошую зрительную трубу (а у меня была самая лучшая) можно было даже разглядеть, взведены ли курки на ружьях индейских солдат?

До сих пор испанцы перевозили грузы с корабля на берег с помощью шлюпок. Но как раз в этот день они достроили мостки на прочных сваях из местного кипариса. Около полудня второй пакетбот причалил к ним и встал под разгрузку.

На берег перекатили большие бочки, возможно с солониной или ромом, перенесли несколько тюков, корзин. Затем перетащили увесистую наковальню и кучу кирпичей, из которых сразу же принялись складывать кузнечный горн.

— Обживаются, паразиты, — зло заметил Тропинин.

Мое внимание привлекли животные. Неожиданно оказалось, что козами и мулами, пасущимися на берегу с первого дня, хозяйство испанцев не ограничивается. Уложив помост, с корабля свели несколько лошадей и с полдюжины голов крупной рогатой скотины — то ли быков, то ли волов. За ними последовали коровы, чёрные и рыжие свиньи. Последних сразу же загнали в загон, а остальных привязали к колышкам или стреножили, пустив на выпас.

Увидев мерную качающуюся поступь откормленной до выдающихся качеств свиньи, я сразу представил шкворчащий на сковороде шницель, и рот мой наполнился слюной.

— Вот же гады, а нас обжирали, как так и надо, — возмутился Лёшка.

— А ты не заметил на корабле животных?

— Только кур и гусей в клетках. Но я и был-то там пару часов.

— Вряд ли они мариновали в трюме животных так долго. Наверняка привезли припасы из Сан-Диего.

И в Виктории, и здесь, и тем более в наших поселениях на островах мы до сих пор питались дичиной. Из домашней живности промысловики разводили только кур, но и те неслись плохо, а на мясо шли уже старыми. Охотники давно истощили все окрестности городков и с каждым годом уходили всё дальше. В конце концов, это могло вызвать недовольство аборигенов.

На Дальнем Востоке, если не считать собак, оленей и якутских лошадок, домашние животные вообще считались большим дефицитом. Исправить положение я не мог — живые организмы были узким местом моих чудесных способностей. Они не желали пробивать время и пространство.

Из всей домашней скотины, мне удавалось переносить с собой через порталы одних только пчёл (чего я конечно не делал, потому что на севере они бы всё равно не выжили, но хлопот принесли бы немало). Всякое существо, обладающее зачатками разума, пути не выдерживало. То есть попросту исчезало из лодки. Я пробовал перемещать птиц, поросят, брал на борт собак, экспериментировал даже с мышами. До конечного пункта не добирался никто. Как говорится, ни чучелом, ни тушкой. Живая рыба, помещённая в бочку или садок за кормой, или в прорези на буксире, пропадала тоже. Копчёная же рыба добиралась благополучно, вместе со свиными окороками и жареными цыплятами. Со змеями экспериментировать мне не хватило духу, а вот ящерка исчезла. Хотя на счёт ящерки я не до конца был уверен, она могла просто сбежать.

Куда девались подопытные пассажиры, мне выяснить тоже не удалось. Возможно, они оставались на станции отправления и, потеряв опору, барахтались в воде, медленно уносимые течением, а быть может, их размазывало тонким слоем по враждебному континууму.

Граница возможностей переноса проходила, очевидно, где-то в области сознания, когнитивных способностей. И пусть учёные спорят, где заканчиваются алгоритмы, заложенные в генетическом коде и начинается творческая работа мозга. У меня появился эмпирический ответ. Тех животных, каких я не мог взять на борт, можно было смело относить к разумным. Но не к настолько разумным, чтобы не отправлять их в котел!

Так что до сих пор скот и птицу приходилось доставлять обычным путём и это сильно замедляло развитие животноводства. В Охотске или на Камчатке корова считалась особой ценностью, и даже за хорошие деньги мало кто соглашался расставаться с кормилицей. Червонец, пусть он хоть трижды золотой, доиться не заставишь.

А гнать стада из центральной России или пусть даже из Иркутска было делом практически невозможным. Горы, широкие реки, огромные пространства. Летом кругом болота, зимой — сугробы. И ведь после перегона бедных животных ждал океан. То ещё испытание. Например, корову, которую пытался перевезти в Америку Яшка, попросту съели по дороге. А если бы не съели, то она сама сдохла бы через несколько дней, потому что страдала от качки, плохой воды и гнилого корма.

Единственная умная мысль, что мне пришло в голову, это покупать яйца жирных и хорошо несущихся английских (на самом деле испанских) кур и подкладывать их под наших несушек. Таким образом, со временем, можно было вывести более продуктивную породу. Пожалуй, таким макаром можно было завести и другие виды — индюков или гусей. Но на этом моя фантазия иссякла.

И вот выясняется, что у испанцев всякая живность имеется в достатке.

— Нет худа без добра, — сказал я. — Но планы придётся изменить. Просто согнать хуанов с места теперь недостаточно. Мы должны заполучить кое-какие трофеи.

— Ружья у них так себе, — заметил Лёшка. — Клинки хочешь захватить с кирасами? Для музея вполне подойдут, а если офицерские повезет получить, то и замок можно обставить. Небось, со времен Конкисты это добро здесь используют.

На самом деле большинство испанских солдат носили толстые кожаные куртки и шапки, способные защитить от примитивного оружия индейцев. Но блестящие панцири и старинные каски бросались в глаза.

— Нет. Я хочу заполучить животных.

— Животных?

— Знаешь, во что обходится тащить их через всю Сибирь и несколько морей? И это не чугунная чушка, в трюм не положишь и на мороз не выставишь. Животинку нужно кормить и поить, отгонять гнус, чистить. А тут сразу цела ферма. Испанцы всё сделали за нас, осталось только захватить. Мы получим птицу, свиней, коров, лошадей, мулов, волов и будем их разводить.

— Не хочу тебя расстраивать, — заметил Лёшка. — Но мулы сами не размножаются. Для этого нужны лошади и ослы. А всех ослов испанцы, похоже, ставили дома. Волы, кстати, тоже не размножаются, им просто нечем.

— Но хоть свиньи-то плодятся? — спросил я.

— Вроде бы там мелькнуло несколько поросят, — успокоил Лёшка.

Мы произвели пару высадок в тылу у испанцев лишь для того, чтобы пошуметь и отступить. Переплывали ночью на лодках залив со стороны будущего Окленда и устраивали короткую, но шумную вылазку, а потом быстро убирались обратно.

Испанцы поднимали тревогу, выстраивались в каре, но в наступление не шли, лишь обороняли лагерь. Однако порох и правда экономили — сделав единственный залп стрельбу прекращали. Не рисковали они и отправить ночью корабль на патрулирование залива. Только утром высылали на место нашей высадки конную группу, но к тому времени мы успевали вернуться на базу.

Хотя нам все время удавалось оставаться неуловимыми, люди сильно выматывались за ночь. Дважды переплыть залив на веслах — не шутка, а после этого нужно было пробежаться несколько километров по суше с тяжелыми мушкетами в руках. Да и на стороне Окленда у нас не имелось никаких баз, а значит половина дня уходила на возвращение.

Поэтому в следующую неделю я на полную катушку задействовал свои способности. Я в одиночку перемещался в разные места, где уже бывал раньше и там делал несколько выстрелов из пистолетов или мушкетов. После чего исчезал. Я появлялся то со стороны океана, то со стороны залива, иногда с разрывом всего лишь в пару минут.

Это сильно нервировало испанцев. Они отправляли поисковые группы на юг и на запад, устраивали засады вдоль берега залива. Но силы их были ограничены, а я исходил берега основательно и имел множество привязок.

Вместо нас досталось на орехи местным индейцам. Что происходило в селе мы не видели, но мужчин однажды отделили от всех остальных, пригнали на берег и поместили в загон, точь-в-точь, какой предназначался и для свиней. Среди заложников я заметил Анчо. Он выглядел воплощением смирения и, похоже, пытался говорить по-испански. Во всяком случае, монахи, что пытались обратить дикарей в свою веру, всё чаще обращались к нему за помощью. А наш разведчик удачно подыгрывал им, повторяя религиозные жесты и фразы.

— Глядишь, так Мухоморщик и карьеру сделает при оккупационных властях, — заметил я. — Чем не Штирлиц?

Мы надеялись получить от Анчо ещё одну весточку, но видимо, отправлять посланцев стало слишком рискованно.

После очередного визита на Алькатрас я вернулся в своё убежище и неожиданно обнаружил там старика Березина. Вот уж кого ожидал меньше всего.

— Ты тут откуда? — удивился я, но сразу же догадался. — Корабль пришёл?

— Дело-то нехитрое, — ухмыльнулся корабельщик. — И пушки тебе привезли, и людей подняли. Даже саньки с нами пошли. Оно и к лучшему, мудрёнть. Здесь хотя бы под присмотром будут.

— Вот это здорово! — обрадовался я, хотя про пушки и саньков знал заранее.

А вот прибытие корабля стоило отметить. Я вытащил из заначки бутылку голландского джина, приобретенную по случаю во Флиссингене вместе с дюжиной таких же. Не какой-нибудь контрабандный шмурдяк — товар элитный, для своих. Никакой посуды в моём схроне не оказалось (еду готовили в главном убежище, выше в горах), и мы выпили по очереди из непривычно широкого горлышка. Джин и вправду оказался неплох. Я ожидал более приторного и резкого вкуса, но этот скорее напоминал выдержанный вискарь.

— Ты-то зачем на войну отправился? — вопрос вертелся на языке, с него я и начал.

— А что? — прищурился Березин.

Я развернул кусок тряпки в которой держал полевой рацион — сухари с ветчиной (и то и другое лондонского происхождения). Предложил гостю. Мы закусили и выпили ещё по паре глотков.

— Нам тут бойцы нужны, а не плотники, — сказал я.

— Где же их взять, мудрёнть? — рассердился корабельщик. — Ты же всех выпроводил в том году, которые с оружием управлялись. Дело-то нехитрое. А теперь, вишь, понадобились.

— Верно, поторопился, — признался я. — Ну, ладно, пусть так. Но с пушками управляться силушка нужна, а у тебя спина больная.

— Я по корабельному делу помогу. Окуневу или Яшке.

— Где он, кстати, на корабле?

— Нет, сюда вместе пришли, мудрёнть, — ответил Березин. — Коряков ватагинских встретил на перевали, разговорился. Дело-то нехитрое.

Сам Яшка, сопровождаемый Тёмой, появился в моём логове уже через несколько часов. Молодой капитан выглядел довольным. Ему явно не терпелось в драку.

— Ну, скоро начнём? — сказал он, хватая без спросу кусок ветчины.

— Ты чего корабль бросил? — наехал я в ответ.

— Да ты и сам не с мушкетом бегаешь, — парировал Яшка.

— Уже набегался, — огрызнулся я.

— Ты же сам велел без разведки не соваться, — усмехнулся Яшка. — Вот я и отправился посмотреть.

— Велел, — согласился я, распечатывая вторую бутылку и предлагая выпить новым гостям.

Прикончив мои припасы, мы взялись за подзорные трубы и стали наблюдать за испанскими кораблями.

То один, то другой теперь часто пускались в патрулирование по южной части залива. Испанцы промеряли дно, брали азимуты, составляли карты. Я предположил, что они перевозили подошедшее сушей подкрепление, но доказательств своей гипотезы не нашёл.

— С моря они нас не ждут, — подытожил наблюдения Яшка.

— Не ждут, — согласился я.

Вечером на совещании в штабе, я неожиданно увидел Сидора Варзугина. Я думал молодой передовщик останется на островах, а то и вернётся в Охотск, потому что особого расположения к моим идеям он не питал.

Но оказалось парень сильно сдружился с Яшкой, и променял зверобойный промысел на морской. Я был этому рад. Бойцов у нас явно не хватало, а Варзугин как раз был бойцом.

— На островах хиреет промысел. — пожаловался он со вздохом. — Народу набежало — тьма. И всяк норовит ухватить вперёд других. А эти, что казары, вообще без понятия. Старовояжных не уважают. Зверя выбили подчистую. Точно воронье голодное тушу обгладывают. Даже Иван Степанович ничего не смог с ними сделать.

— А в Охотске что?

Я спросил Варзугина, хотя знал обстановку гораздо лучше. Но мне было важно, чтобы это прозвучало не от меня, а от стороннего человека. Моё отношение к промыслам всем было известно, и любые слова могли отнести на счет заинтересованности. Другое дело — передовщик.

— До Охотского не добрался, — развел тот руками. — Но цены, говорят, сильно упали. Шкуры целыми горами лежат и только зря преют в лабазах. Перекупщики лучшие отбирают, но платят копейки. Некоторые из промышленных, кто побогаче, сами подались в Иркутск. Надеются там продать. А по дороге, говорят, уже режут людей от алчности.

— А ведь умные люди предупреждали, что этим дело закончится, — сказал я, намекая на себя, разумеется. — Теперь года два-три люди без прибыли ходить будут. В долги влезут. А там и до голода недалеко.