Быстрее империй (Тихоокеанская сага-2)

Глава двадцать шестая. Регата

Глава двадцать шестая. Регата

Поскольку за удовольствие платил я, мне и предстояло заказывать музыку. В данном случае давать кораблям имена и ставить задачи. Империя потихоньку приобщалась к мировой культуре, устроила свой маленький екатерининский ренессанс, и корабли стали называть не только именам святых.

— Виктория, Олимпия, Колумбия, — торжественно окрестил я кораблики, разбив о нос каждого по бутылке с джином, поскольку шампанского мне раздобыть не удалось.

— Вот, мудрёнть! — отозвался Березин.

Остальные просто опешили. Но как всегда спорить не стали. Наименование корабля в честь нашего города ещё укладывалось в их головах, но два других названия даже удобоваримой версии ни у кого не породили. Разве что Тропинин начал догадываться, куда клонится дело.

Тупорылая «Олимпия» — детище консервативной школы Березина и Кузьмы — представляла собой слега переделанный галиот. Выглядела она несколько неуклюже, зато и на борт брала чуть ли не вдвое больше изящной «Виктории», построенной по моим поэтическим эскизам. Проект Тропинина и Чекмазова стал своеобразным компромиссом грузоподъёмности и красивых обводов. Их шхуне выпало называться «Колумбией» и быть флагманом всей флотилии.

Испытателями назначили Кривова, Бочкарёва и Яшку. Им предстояло опробовать парусники в деле, меняясь время от времени для достижения большей объективности. Окунев с Ясютиным и все корабельные мастера отправились как наблюдатели. По окончании нам всем предстояло решить, который из корабликов лучше.

Политическую часть экспедиции возглавлял Анчо. Ему в помощь мы придали одного местного индейца, имеющего родственника в племени суквомиш и несколько выкупленных пленников, которые принадлежали племенам побережья и знали их языки. Добровольцы из зверобоев, кому Комков предложил должность управляющих факторий, стали первыми пассажирами, а товары на обмен и оснащение торговых постов — первыми грузами. Мы намеревались срубить наскоро по блокгаузу на каждом новом месте, а в будущем превратить торговые посты в настоящие поселения, если возникнет необходимость.

— Для начала лучше опробовать наши шхуны в спокойных водах. Поэтому, первым делом вы зайдёте вот в эту систему фьордов, — я указал на карте то, что считалось заливом Пьюджет. — Мы заходили туда несколько раз на баркасе, но вам предстоит пройти на всю его глубину. Поставите по пути две фактории верстах в пятидесяти одну от другой. Если покажется опасным, людей можно не оставлять. Главное застолбить место. Ну, хоть избушку какую-нибудь на берегу поставить, разведать окрестности, нанести на карту. Последнюю и главную факторию поставите в самом уголке залива. Вот здесь. Её назовёте Олимпией. В честь шхуны. Оттуда уже недалеко и до океанского берега. Так его, пожалуй и назовем — Океанский Берег. Туда можно сравнительно легко добраться сушей и по реке, но это потом как-нибудь.

Тропинин ухмыльнулся. И Олимпия и Океанский Берег значились под этими названиями на моей секретной карте конца двадцатого века.

— Затем вернётесь в Викторию, — невозмутимо продолжил я. — И, если всё будет в порядке, пойдёте океаном на юг. Не далеко. Три сотни верст от мыса Лести. По пути нужно будет поставить ещё три фактории. Одну в Океанском Берегу, вторую в эстуарии Большой реки. Её устье мы проходили, когда шли к Золотым Воротам и возвращались обратно. Реку назовёте в честь шхуны Колумбией. Ещё один торговый пост нужно поставить в бухточке, где проживает племя тилламук. Вот здесь.

Карта, якобы составленная мной во время похода в Калифорнию, подробно описывала береговую черту, и за ориентацию можно было не беспокоиться.

— Вопросы?

— Не слишком ли часто мы собираемся ставить фактории? — спросил Комков. — Народы тут хоть и береговые, но всё же бродячие. Им пройтись пять десятков вёрст, что нам хворосту собрать на костёр. Хватило бы и одного острожка в устье реки.

— При других обстоятельствах хватило бы, — согласился я. — Но на берегах Колумбии живут индейцы чинук, насколько я помню, а дальше уже тилламук. Они воюют друг с другом и лучше торговать с каждым племенным союзом отдельно. Тилламук родственные нашим санькам, кто-то от них даже участвовал в потлаче три года назад.

Комков кивнул.

— Ещё вопросы?

Больше вопросов не было. Идею похода обговаривали много раз, и моё выступление было чистой формальностью.

— Только не перепутайте, — повторил всё же я. — Реку назовёте в честь флагманской шхуны, а факторию в честь «Олимпии».

Тропинин всё посмеивался, а когда народ начал распределяться по бортам и прощаться, сказал:

— Это уже походит на навязчивую идею.

— Что именно? — не сразу понял я.

— Твоё стремление называть города и реки так, как назвали бы их европейцы.

— Есть такое дело, — признался я. — Считай мою блажь игрой, суеверием. Хотя во всем этом есть и практический смысл. Я привык уже к нашим названиям, они значатся на моих картах. Лениво будет переучиваться. Я уже голову сломал. Надо перебираться на материк, но не называть же шхуны именами Ванкувера и Фрейзера. А городок на реке ставить надо. Это ключевая водная артерия в нашем секторе.

— Кук прибудет сюда через несколько лет, — Лёшка засмеялся. — Можно заманить его помощника на берег и подстроить нападение индейцев. А город назвать в память невинно убиенного путешественника.

— А заодно и остров, — поддержал я шутку. — Вот только в этом случае Ванкувер не придёт сюда ещё раз и как нам тогда заполучить офицера Пьюджета, чтобы назвать и залив?

— Ну, во всём нужно меру знать, — смеялся Тропинин. — Ты же не будешь ждать американского президента, чтобы запечатлеть его имя на куске Орегона? А вообще любопытно, как бы ты назвал здешние земли, случись тебе стать первооткрывателем?

— Я и есть первооткрыватель! — воскликнул я.

— Нет, серьёзно.

Я задумался. Называть что-либо своим настоящим или любым из вымышленных имён? Как-то глупо. Перед кем гордиться таким патронимом, да и зачем, если я и без того создавал целую страну? А оставлять имя для истории мне, человеку из будущего, тем более казалось нелепым. В честь монархов или их святых? Чушь! Мне не нравились ни те, ни другие.

— В наше с тобой время на западе Канады будет проживать много украинцев. А чем они хуже тех же шотландцев или зеландцев? Так что назвал бы я остров, например, Новой Украиной.

— Н-да, — Тропинин как-то скис. — Уж лучше продолжай называть, как начал.

Он махнул рукой и ступил на сходни.

— Тут ещё одна тема нарисовалась, — сказал я ему в спину.

— Какая? — обернулся Лёшка.

— Чукотка объявила независимость.

— Шутишь?

— Шучу. Отчасти. Но казаков конкретно попёрли. Анадырский острог сожгли, чтобы врагу не достался.

— Ну, допустим, — нехотя признал Лёшка. — А нам-то что с этого?

— Вот я над этим и думаю. Жалко, что такое добро пропадает.

— Нашёл добро. Ну, устрой чукчам республику, — пожал плечами товарищ. — Мало тебе Беньовского?

— Мало.

В общем, Тропинин темой не заинтересовался. Взошёл на мостик «Колумбии» и с большим удовольствием стал наблюдать за суетой отправления. Матросы отдавали швартовы, крепили на палубе грузы. Кто-то перекрикивался с товарищами на других кораблях, или с теми, кто оставался на берегу. Комков озвучивал последние наставления заместителям. Гвалт. Крики. Ругань.

Проводив корабли, я продолжил размышлять в одиночестве. Что бы там ни рассказывали в дурных анекдотах, а чукчи — великое племя. В смутные времена, когда империя трещала по швам, многим народам удавалось от неё отложиться. На время или навсегда. Чукчи единственные кому это удалось тогда, когда империя пребывала в силе. Великая Екатерина разгромила Польшу, захватила причерноморские степи и Крым, а перед горсткой дикарей отступила. Может империи были неинтересны заполярные тундры? Вот это вряд ли. Никогда она не отказывалась по доброй воле ни от засоленных степей, ни от снежных гор, ни от пустынь. А Чукотский полуостров не только лучшие меха поставлял. Он стоял на водном пути к Камчатке и всему Дальнему востоку. Был частью будущего северного морского пути. До самого обретения Амура, единственной альтернативой являлся Якутско-Охотский тракт, где каждый пуд груза становился золотым.

Самое любопытное, что этот успешный пример национально-освободительной борьбы, строго говоря к национально-освободительному не относится. Чукчи опровергали грядущие выкладки учёных и политиков о механизмах революции. Они не имели чёткой организации, не имели политической иерархи, только временных боевых командиров. Им были чужды национальная идея, сама концепция государства. Они вообще не осознавали себя, как единый народ. И всё это не только не повредило сопротивлению, но и напротив сделало его возможным и успешным.

Русские давно заподозрили неладное. Когда попытались действовать проверенными на других племенах способами — кнутом и лаской, но всякий раз терпели неудачу. Местных вождей подкупали. Те признавали царскую власть и соглашались выплачивать ясак. Вот только сразу же переставали вождями быть. Народ отправлял их в отставку и ставил других. Казаки брали аманатов, но чукчи отказывались поддаваться шантажу. Они, как будут говорить в другие времена, не вели переговоров с террористами.

Разумеется, с высоты положения я знал, что и чукчей со временем одолеют. Ни один туземный народ не смог выдержать натиска европейцев. Но одолеют их не силой оружия, а силой торговли. С помощью табака и чая, железа и мыла. А затем без особых хлопот уничтожат с помощью водки. Всё что успели сделать русские купцы до поражения — это подсадить аборигенов на зелье. Именно торговля, в конце концов, и привела к падению независимости.

— Стоп! — сказал я вслух.

А почему, собственно, русские? Ведь американцы торговали с Чукоткой до самого товарища Сталина. Только тогда границу закрыли на замок окончательно. А мы кто сейчас есть? Мы и есть американцы.

Вот вернутся шхуны и отправлю, пожалуй, одну из них на Чукотку.

Пока Тропинин участвовал в испытаниях, я воспользовался удобным случаем и завёз некоторый запас снастей и железа. И то и другое понадобится, чтобы взяться за дело, как только мы определим победителя. И не нужно будет объясняться с товарищем, откуда что взялось? Скажу, всегда здесь лежало, вот и пригодилось.

Парням Ватагина и Чижа опять пришлось заниматься несвойственной им работой — перетаскивать по ночам в Косой Дом и Контору скатки парусины, бухты канатов, якоря, гвозди.

В середине мая шхуны вернулись из похода. Целыми и невредимыми, полностью выполнив программу испытаний. Торговые посты были основаны, шхуны проверены в открытом море и в устьях рек, при крепком ветре и сильных течениях. Не случилось ни стычек с индейцами, ни кораблекрушений, ни серьезных поломок.

Для забытых богом уголков приход корабля всегда большое событие, а тут целая эскадра вернулась из похода. Весть облетела городок, и быстро достигла даже отдалённых посёлков вроде кирпичного заводика или карьеров. Народ стекался отовсюду, обступал мореходов, поздравлял, расспрашивал о плавании. Но больше всего люди интересовались победителем.

— Вечером решать будем, — отвечали капитаны и корабельщики.

К вечеру в город подтянулись соседние индейцы «саньки» и их родичи с другого берега нашего фьорда. Некоторых интересовала гонка, другим корабли были до лампочки, но всякое шевеление масс привлекало приближением какого-нибудь потлача. Предчувствие не обмануло детей природы. Встреча кораблей обернулась настоящим народным праздником. И хотя время для потлача было неурочным, я не стал возражать против лишних расходов, считая подобные мероприятия необходимым элементом культуры, который сплачивает народ воедино. И даже подумал, не устраивать ли такие регаты каждый год?

Праздник быстро перерос в попойку. Из кабаков Бичевина и Тыналея на набережную доставили бочонки с самогоном. Мужики вытащили из атриума столы, лавки и поставили их прямо на мостовой. Местные достали из погребков всевозможную закуску, индейцы принесли рыбу и дичь, которую быстро поджарили на гостиничной кухне.

Набережная превратилась в фестивальную площадь, где обжорный ряд соседствовал с выставкой достижений. Наши шхуны стояли как на параде. И каждый, поднимая кружку, мог видеть причину празднества. Звучали тосты, поздравления, приветствия. Звучали и вопросы. И главный из них — кто всё же одержал победу?

Слово взяли капитаны и корабельщики. На счёт победителя споров не возникло — и те и другие единодушно высказались в пользу проекта Тропинина и Чекмазова. Что до второго и третьего места, то их распределять не стали.

— У тебя вышла яхта, а не шхуна, — сказал мне Лёшка. — Она плохо держала волну, и нам пришлось добавить балласта. Шхуна и без того поднимала немного, а с таким балластом ей только почту остаётся развозить. Но быстра, чертовка, этого не отнять.

Из дальнейших разговоров выяснилось, что шхуна Березина, напротив, показала себя тихоходной. «Олимпии» с трудом удалось войти в устье реки, а на морских просторах остальным приходилось её ждать. Зато и груза она брала больше.

Решением совета главных конструкторов шхуну Тропинина и Чекмазова решили брать за образец для серийного производства. Но кое-какие изменения внести в конструкцию всё же потребовали.

— Мачты бы чуть повыше, — предложил Ясютин.

— Казёнку побольше, — сказал Яшка. — И окон пару добавить.

— Перо рулевое туговато идет.

— Борт бы на носу поставить, чтобы волну отбивал.

Лёшка с чем-то соглашался, что-то оспаривал. Он не просто выиграл конкурс, но и утвердил свой авторитет среди бывалых кораблестроителей, а вместе с тем и среди обычных зверобоев, которые ещё вчера недолюбливали его за лишённую оснований близость к власти. С Чекмазовым он так и вовсе ходил теперь в обнимку. Как-никак соавторы победы. Хотя от славы Тропинин скромно отбивался.

— Завтра утром на трезвую голову решим, — говорил он. — Устроили, понимаешь, демократию. Нужно с разных сторон посмотреть, обсудить.

— Чего там обсуждать, — отмахнулся Кузьма. — Сделал ты нас.

— Есть у парня живинка, мудрёнть! — говорил Березин.

Пьянка, как это и бывает, скоро развалилась на множество фрагментов, и два соавтора бродил от стола к столу, принимая поздравления и угощаясь. Причём Лёшка из поднесённой кружки делал маленький глоток ради вежливости, предоставляя партнёру допивать остальное.

Так что после второго такого обхода Чекмазов «сопрел», завалился набок прямо на лавке и отключился. Сердобольные Кузьма с Березиным («дело-то нехитрое») повели коллегу домой. Мореходы разошлись ещё раньше и из всей командирской тусовки мы остались втроём с Лёшкой и Анчо, который спиртному предпочитал грибочки.

Темнело в мае поздно и когда зажгли фонари с факелами, большинство бражников уже не вязало лыка. Тут-то к нам и подбежал туземный мальчишка.

— Там наши вашего ведут, — крикнул он Анчо.

Несмотря на такое разграничение на наших и ваших, крикнул он по-русски — пацан обучался у Мухоморщика языку. Пока уточняющие вопросы пробивались в наших головах сквозь туман алкогольного или наркотического опьянения, мальчишка убежал.

Мы огляделись. Кто-то продолжал пьянствовать, многие разошлись по домам, и вычислить кого это «вашего» куда-то там ведут, мы, конечно, не смогли. А вот «наши» имели вполне конкретный адресат.

Одна из отраслей племени всанек не так давно прибилась к пригороду, где раньше жили коряки (зверобои окрестили его Туземной Слободой). Индейцы смекнули, что могут неплохо заработать на посредничестве между городом и племенами в глубине континента. Они приобретали кое-какие товары и переправляли их дальше, выменивая на бобровые шкуры. Кроме того, присутствие хорошо вооруженных русских давало надежную защиту от посягательств врагов. Как следствие, саньки перенимали язык, экономические понятия, методы ведения дел. Но всё же трения культурного свойства время от времени возникали.

Мы похватали факелы и отправились в Туземную Слободу. Причём отправились втроём, даже не подумав подорвать на разборки остальной гуляющий люд. Если бы мальчишка крикнул «вашего бьют», тогда конечно, тогда мы протрубили бы общий сбор, но слово «ведут» прозвучало вполне себе мирно.

Идти пришлось недалеко. Начало Иркутской улицы, поворот на Чукотскую (всего-то шесть домов. На окраине города навстречу нам из наполовину вырубленного леска вывалила делегация индейцев. Сразу же прояснился вопрос на счёт «вашего». С накинутой на горло удавкой, спутанный по рукам и ногам Дышло семенил среди низкорослых в сравнении с ним дикарей, как туповатый бычок, который не чувствует запаха бойни.

— Камак его так! — выругался Анчо.

И без расспросов стало ясно — зверобой крепко вляпался. А вляпывался он всякий раз на один манер — напивался до чёртиков и отправлялся по туземным девицам. И как бы индейцы своих женщин не охраняли, наш волк всегда находил отбившуюся от стада овечку.

До сих пор ему везло. Или он попадал на невольницу, и обиду удавалось замазать мелкими подарками, или его успевали вовремя оттащить, и тогда наш дурак отделывался лишь тумаками, или же, что случалось чаще всего, он оказывался слишком пьян и отключался раньше, чем добирался до сокровища жертвы.

Похоже, однако, теперь его везение закончилось. Судя по злым лицам индейцев, в этот раз их не удовлетворит что-нибудь меньшее, чем костёр или острый кол и они, скорее всего, шли за санкцией, благоразумно не желая обострять отношений с соседями. Хотя тут я мог и ошибаться. При виде разъярённой толпы даже пробежал по спине холодок — не собираются ли они отомстить сразу всем пришлым. Разрушить, так сказать, Карфаген.

Но, вроде бы обошлось. Завидев нас, толпа остановилась.

— Здорово, отцы! — поприветствовал Тропинин вождей.

«Отцы» промолчали, а воины помоложе подсекли пленнику ноги. Тот рухнул на колени, даже не почувствовав боли от удара о каменистую землю, только выдохнул резко. Словно взрывной волной нас обдало перегаром.

— Змий в соблазн вовлёк, — забубнил Дышло, упёршись взглядом в валун, который прекрасно подходил на роль плахи. — Не поверишь, совсем Враг стреножил. Терзает, когтями рвёт. Исповедоваться бы мне, облегчить душу-то…

— Клиника, — произнёс Тропинин.

— Пожалуй, — согласился я. — Анчо спроси, чего им от нас-то надо? Пусть сами решают, по своим обычаям. Скажи, мы мстить не станем. За дерьмо-то такое.

— Не губи! — взревел Дышло.

— Я? — улыбка вышла зловещей. — Нет. Тут и без меня много желающих.

— Они требуют платы, — перевёл Мухоморщик.

— Вот те раз, — озадачился я.

— Развратил ты индейцем деньгами, — заметил Тропинин.

— Отработаю! — Дышло перекрестился. — Вот те крест отработаю.

— Сколько? — спросил я скорее из любопытства.

— Зря, — возразил Тропинин.

— Полста рублей просят.

— Отработаю!

— Скажи, дорого.

— Вот те крест! Бес попутал! Что ж это я… эх, пропадаю-у-у…

— Спрашивают, сколько дашь?

— Десять. За него и десятки много. Не хотят, пусть забирают товар свой. Может клин… тлик… — язык у меня заплетался, — тлинкитам загонят по дешёвке, чинукам или ещё кому.

— Не губи! В церковь бы мне… — продолжал завывать Дышло.

Индейские вожди обменялись короткими фразами.

— Согласны на десять, — сообщил Анчо.

Пока шли переговоры, новость облетела город. Правда, облетая, она похоже, обросла домыслами, так что десяток гвардейцев во главе с Чижом и Ватагиным, примчались на подмогу вооружённые до зубов.

— Вы бы еще пушку прикатили? — осадил их Тропинин.

На него не обратили внимания. Жерла ружей были направлены на индейцев, а те потянулись руками к дубинкам и топорам (нами же и поставленным).

Я жестом попросил опустить ружья и спросил:

— У нас есть в крепости чего-нибудь подходящее?

— Подходящее? — не понял Ватагин.

Чиж, бросив взгляд на Дышло, на индейцев, сообразил, о чём речь. Не впервой.

— В пороховой я бы его не стал сажать, — сказал он.

— А ещё?

— Есть погреб пустой. Раньше там картофель хранили. Гнилой совсем и влажный, но крышка выдержит. Камнем придавим, не выберется.

— Будьте так добры, бросьте его туда. Воды поставьте бочонок, а еды не давайте.

— Сделаем, — кивнул Ватагин.

— Надолго? — спросил Чиж.

— Насовсем, — сказал я и полез во внутренний потайной карман за монетой.

Получив на руки восемь рублей и четыре полтины, индейцы удалились, а Дышло отправился под конвоем в крепость.

На следующий день я разыскал Ватагина. Он сидел в плетеном кресле на дозорной площадке форта и умиротворенно смотрел на гавань. Ни дать, ни взять — пенсионер на заслуженном отдыхе. Только пледика клетчатого не хватает.

— Слушай, а не хотел бы ты съездить домой на побывку? — спросил я.

— Куда домой? — удивился Ватагин. — Вон он мой дом. Крышу видно. Чего к нему ехать?

— То Чукотская улица, а я говорю о Чукотке.

— А-а, — протянул Ватагин. — Чего воду мутишь, начальник? Дело, однако, какое есть?

Туземцев на все эти «однако» и «начальник» подсадил Лёшка. Он объяснил гвардейцам, что в наших с ним кругах так любили изображать дальневосточных аборигенов и старожилов. Карикатурные лингвистические конструкции отчего-то пришлись парням по душе и обычно использовались, чтобы поддеть меня, если я вдруг напускал тумана или пафоса.

— Твои сородичи моих взашей прогнали, — сообщил я.

— Ну, — кивнул чукча.

В его кивке не было ни злорадства, ни удовлетворения. Ватагин давно знал, что дело идёт к развязке, и нисколько не сомневался в исходе.

— Прогнать прогнали, а кто им теперь железо продавать станет, чай, табак? — спросил я. — Как говорится, суверенитет на хлеб не намажешь.

— Ну.

— Вот я и говорю, может, съездишь туда на побывку, заодно договоришься с сородичами о торговле. Мы, сам знаешь, обманывать не станем. И стрелять не станем и ясак собирать. Даже Анадырский острог возобновлять не будем, поставим на берегу блокгауз и магазин, да пару моих людей туда поселим. Раз в год будем шхуну с припасами присылать, шкуры забирать. Ну, как? А то может там парни после войны без дела мыкаются, так позовёшь их сюда.

Ватагин молчал с минуту.

— Кого из русских отправишь?

— Дышло.

— Его там убьют.

— Его здесь скорее убьют. А там, в одиночестве да без водки, глядишь, и возьмётся за ум.