Бремя власти III

Глава 8

«— Нет, это правда. И вот, Митя… Те матросы, — они били, но знали, что и их будут бить и расстреливать. У них есть злоба, какая нужна для такой войны. Они убеждены, что вы — „наемники буржуазии“ и сражаетесь за то, чтобы оставались генералы и господа. А ты, Митя, — скажи мне по-настоящему: из-за чего ты идешь на все эти ужасы и жестокости? Неужели только потому, что они такие дикие?»

Вересаев В. В.

На дворе стояло лето, но я ощущал лишь холод. Он въедался в кости, словно сырость могильного склепа. Он проникал сквозь генеральский мундир, сквозь грубое белье солдата, сквозь тонкую кожу этого слабого тела.

Москва дышала вечерним туманом: он стелился над одноименной рекой бледным призраком. Вокруг было тепло… Даже — душно. Но я чувствовал на шее ледяную руку грядущего. Это был холод тяжелого решения, которое, однозначно, нужно было принять. Холод кровопролития, который предстояло устроить не в честном бою, а в грязной игре устрашения.

Мы встали лагерем на проклятом, зелёном поле в пяти верстах от зубчатых стен и златоглавых соборов.

Белокаменная угрюмо на нас поглядывала… Мать городов русских. Сердце, когда-то бившееся в такт Империи.

Теперь же она превратилась в огромное, осиное гнездо предательства, которое было прикрыто лишь красными камнями Кремля и пестрыми, крикливыми республиканскими лозунгами. Они были намалеваны на стенах высоких домов, что прекрасно виднелись в подзорную трубу. Оттуда, из этого гнезда, исходил гул тревоги, ненависти и ложной свободы… почти физическое давление на кожу!

Путь от Валдая до этой точки оказался относительно легким. Моя армия, словно цунами, сгоняла всех недовольных в Москву. Все встреченные города выдавали бунтовщиков без боя. Все старосты деревень оказывали содействие и поддерживали военную машину провиантом. Они даже лицемерно желали нам удачи…

Но все равно эта дорога была вымощена из трупов и страха. Каждая верста отмечалась черным дымом, брошенной техникой ЛИР, воронками от снарядов и пятнами запекшейся крови, чернеющей на травянистой земле. Моя армия двигалась стальными клещами, методично и неумолимо уничтожая встречные отряды бунтовщиков. Нам попадались и хитрые, как лисы, разведывательные группы; и отчаянные диверсионные банды, пытавшиеся минировать дороги; и засады в перелесках, рассчитанные на панику и замешательство… Но все они ломались. Ломались о железную дисциплину вымуштрованных полков, о сокрушительную огневую мощь артиллерии и големов, и о… мою волю. Не вялого Брусилова, а лично — мою. Волю Соломона, сжавшую армию в кулак и толкавшую ее вперед, к цели.

И мы старались брать пленных. Много пленных. Не серую солдатскую массу, а знатных и обеспеченных господ. И кого там только не было! Графы в порванных бархатных камзолах. Князья юного возраста, чьи гордые профили были искажены гримасой страха. Сыновья генералов, пытавшиеся сохранить осанку. Отпрыски фабрикантов в дорогих, но изувеченных грязью костюмах.

В эту безумную авантюру их втянул Луначарский… Кого-то удалось убедить льстивыми речами, кого-то — посулами власти, а кого-то — просто страхом перед террором. Или они просто оказались не на той стороне штыка в роковой момент.

И среди этого пестрого, перепуганного стада сверкал мой главный трофей, главная гадина… Князь Дмитрий Шуйский. Предатель с холодными глазами и душой хамелеона. Тот самый, чей удар в спину чуть не стоил мне не только маски Брусилова, но и жизни в этом юном, изможденном теле Николая. Конечно, я специально спровоцировал его, но кто же знал, что он так резко среагирует⁈

В общем, его привезли отдельно… В деревянной клетке на колесах, больше похожей на телегу для скота. Избитого до полусмерти моими специальными «инструкторами» по допросам — людьми Рябоволова, мастерами своего мрачного ремесла. Он уже не походил на гордого потомка Рюриковичей. Скорее на затравленного, больного зверя: одежда превратилась в грязные лохмотья, лицо — в сплошной кроваво-синий отек: один глаз заплыл полностью, из разбитых губ сочилась свежая кровь. Дышал он хрипло и прерывисто. Но в единственном видимом глазу еще тлела искра животного страха и ненависти.

Лагерь раскинулся на зеленой равнине. Сейчас он кипел, как муравейник, раздавленный сапогом. Тысячи людей — солдаты в серых шинелях, сгорбленные под тяжестью ранцев, рыли траншеи лопатами, возводили брустверы из огромных комьев глины, бревен, мешков с песком. Их дыхание клубилось белым паром в молоке тумана.

Маги в синих мундирах стояли группами. Они вплетали в воздух невидимые нити защитных чар, чертили посохами сложные руны отражения, ставили магические щиты, способные остановить артиллерийский снаряд или сжечь влетевшее враждебное заклинание.

Земля под ногами сотрясалась от гулких, мерных шагов паровых големов. Стальные гиганты в три человеческих роста дымились от раскаленных паровых котлов. Вместо рук у них были начищенные до ослепительного блеска орудийные стволы: короткоствольные гаубицы для разрушения укреплений. Они занимали позиции на флангах лагеря, поворачивая свои грозные «ладони» в сторону Москвы, как стражники из стали и огня.

В небе, разрывая низкие, свинцовые тучи, словно киты в небесном океане, висели боевые дирижабли Имперского флота. «Император Юрий», «Громовержец», «Святогор» — их огромные, сигарообразные корпуса, покрытые просмоленной тканью, отбрасывали на землю зловещие тени. Их гондолы, подвешенные снизу, были увешаны пулеметами и легкими скорострельными пушками. Их дула зловеще поблескивали в бледном свете луны.

У нас имелся воздушный паритет… И это был мой неоспоримый козырь. Московские фрегаты ЛИР виднелись у городских стен, но почему-то пока не торопились подниматься в воздух. Возможно, они боялись вступать в открытое противоборство с моими стальными левиафанами. Если так, то это было хорошо. Ведь страх — ценный союзник на войне.

Я стоял на небольшом, голом холме. Отсюда открывался панорамный вид: на суетливый муравейник лагеря у моих ног и на далекие, словно игрушечные, золотые купола московских церквей и теремов, на мрачные башни Кремля с их островерхими шатрами. Капитан Долохов — мой адъютант в этой гротескной пьесе — стоял в полушаге сзади и слева, как положено. Он был облачен в практичный, но хорошо сидящий офицерский мундир. Его лицо было каменной маской профессионального солдата. Но я чувствовал его взгляд на своем затылке. Оценивающий. Настороженный. Острый, как стилет. После всего увиденного… Его уверенность в том, что перед ним стоял настоящий генерал Брусилов, должна была дать трещину. Но она пока держалась. Держалась железной дисциплиной, солдатской верой в приказ или просто страхом перед необъяснимым. До поры…

— Генерал, — резкий, отрывистый голос капитана прервал мои размышления. — Пленные собраны на указанной площадке. И… князь Шуйский доставлен. Ждем ваших приказаний.

Я кивнул, продолжая смотреть на Москву. Время пришло. Время неприятного. Грязного. Но необходимого. Война — не турнир, не поединок рыцарей на честном поле. Это грязный нож в подворотне, удар ниже пояса, психологический прессинг, ломающий дух сильнее пули. Выживание государства, моего шаткого трона, моей главной миссии — очистить этот мир от Скверны, — вот что висело на чаше весов! А честь? Честь — это роскошь для мертвых. Или для проигравших. Нам она была сейчас непозволительна.

— Привести их всех. Сюда. На этот холм, — сказал я ровным, командным тоном Брусилова. — И пусть артиллерия и маги-големоводы будут в полной готовности к немедленному открытию огня по моему сигналу. Сигнал — красная ракета. Или мой личный взмах руки.

Долохов щелкнул каблуками сапог:

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

С этими словами он развернулся и зашагал прочь, отдавая приказы подбежавшим ординарцам.

Мне предстояло сыграть, пожалуй, самую отвратительную роль за все время в этой проклятой маске Брусилова. Роль генерала, превращающегося в палача. Роль провокатора, бросающего вызов целому городу. Я глубоко вдохнул тяжелый, насыщенный воздух. Запах гари от походных кухонь и недавних боев. Запах пота десятков тысяч мужчин. Запах страха, витавший над лагерем и над пленными. Запах машинного масла и раскаленного пара от големов. Запах теплой земли и пороха. Это был запах войны. Единственно реальный запах моего нового, кровавого царства. Царства, которое я должен был удержать любой ценой.

И уже через несколько минут грянул первый акт…

Они стояли передо мной на краю холма, спиной к Москве. Человек двадцать. Молодые, старые, в порванных, запачканных грязью и кровью мундирах ЛИР или дорогих, но изувеченных дворянских костюмах. Их руки были связаны за спиной. Глаза мерцали колодцами страха, ненависти и отчаяния. За ними, чуть в стороне, под усиленной охраной, стоял Шуйский. Его поддерживали два гренадера. Князь едва держался на ногах. Роскошный кафтан висел лохмотьями. Он смотрел в землю, избегая чужих взглядов…

Напротив, за простреливаемым полем, высились стены и башни Москвы. На них, на ближних крышах, виднелись крошечные фигурки — наблюдатели, солдаты, просто горожане. Весь город смотрел. И это было очень кстати…

Я подал знак главному боевому магу моего штаба — седому бородачу с медной пластиной на затылке. Ему когда-то разворотило половину черепа… Он кивнул и поднял посох. Вокруг меня и группы пленных воздух затрепетал, сгустился, заискрился синеватым светом. Мощный магический барьер — купол из чистой силы — сформировался, защищая нас от возможного выстрела снайпера или шального заклинания. Одновременно другой маг, специалист по звуку, вплел в барьер резонирующие руны. Его посох уперся в землю.

Пора.

Я сделал шаг вперед, к самому краю барьера. Долохов тенью следовал за мной. Я почувствовал, как магия звука обволакивает мои голосовые связки, усиливая их мощь в тысячу раз. Когда я заговорил, мой голос не просто грохнул — он прокатился. Как громовая волна. Как удар колокола размером с небо. Он накрыл поле, долетел до стен, ворвался на улицы Москвы, заставляя стекла дребезжать, а людей — хвататься за уши.

— Я — ГЕНЕРАЛ АРМИИ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ! АЛЕКСЕЙ АЛЕКСЕЕВИЧ БРУСИЛОВ!

Тишина, наступившая после этого грома, была оглушительной. На стенах замерли все фигурки.

— Я ПОКЛЯЛСЯ НА КРЕСТЕ И ЕВАНГЕЛИИ! ПОКЛЯЛСЯ ВЕЧНО СЛУЖИТЬ ВЕРЕ, ЦАРЮ И ОТЕЧЕСТВУ! СЛУЖИТЬ НАРОДУ РОССИЙСКОМУ! — Я выдерживал паузы, давая словам врезаться в сознание. — НО ВИЖУ НЫНЕ — ВЕЛИКИЙ БЕЛОКАМЕННЫЙ ГРАД МОСКВА, СЕРДЦЕ ЗЕМЛИ НАШЕЙ, ОСКВЕРНЁН! ОН В РУКАХ ПРОКЛЯТЫХ ПРЕДАТЕЛЕЙ И УЗУРПАТОРОВ! В РУКАХ СБРОДА, ИМЕНУЮЩЕГО СЕБЯ ЛИБЕРАЛЬНОЙ ИСТИННОЙ РОССИЕЙ!

Я видел, как некоторые пленные передо мной вздрогнули. Шуйский поднял голову, его единственный открытый глаз замер в ужасе. По стенам Москвы пробежал ропот.

— ИХ ГЛАВАРИ — КНЯЗЬ ВЕРЕЙСКИЙ И ЕГО ДОЧЬ СОФИЯ! ИХ ИДЕОЛОГ — БЕЗРОДНЫЙ ПРОХВОСТ ЛУНАЧАРСКИЙ! ИХ ПОСОБНИКИ — ВСЯКИЕ ИЗМЕННИКИ, ПРОДАВШИЕСЯ ЗА ИНОЗЕМНОЕ ЗОЛОТО ИЛИ ОСЛЕПЛЁННЫЕ ЛЖИВЫМИ ОБЕЩАНИЯМИ! — Я вложил в голос всю мощь, всю ярость, всю холодную убедительность, на которую был способен. — Я ТРЕБУЮ! СЛЫШИТЕ МЕНЯ, МОСКВА! Я ТРЕБУЮ, ЧТОБЫ ЛЮДИ ОДУМАЛИСЬ! ЧТОБЫ ВЕРНЫЕ СЫНЫ ОТЕЧЕСТВА ВЫДАЛИ МНЕ ЭТИХ ЗМЕЙ! ПРИНЕСЛИ МНЕ ИХ ГОЛОВЫ НА БЛЮДЦЕ! А ДЛЯ ДОКАЗАТЕЛЬСТВА СЕРЬЁЗНОСТИ МОИХ НАМЕРЕНИЙ…

Я обернулся и резким жестом указал на группу связанных пленных.

— Я ПРИВЁЛ ВАМ ПОДАРОК! ВОТ ОНИ! ЗНАТНЫЕ СЫНЫ МОСКВЫ И РОССИИ, СЛЕПО ПОШЕДШИЕ ЗА ПРЕДАТЕЛЯМИ ИЛИ ЗАСТАВЛЕННЫЕ СИЛОЙ! НАЗОВИТЕ СВОИ ИМЕНА! ПУСТЬ ВЕСЬ ГОРОД УСЛЫШИТ, ЧЬЯ КРОВЬ ЗДЕСЬ СЕГОДНЯ ПРОДАЕТСЯ!

Повисла густая, смолянистая тишина. Пленные переглянулись, некоторые заплакали, другие попытались выпрямиться, глотая слезы унижения. Один, молодой, с орлиным профилем, но в разорванном студенческом мундире, вдруг выкрикнул, превозмогая страх:

— Я князь Игорь Безухов! Сын князя Петра Безухова!

Его крик, усиленный магией, прокатился над полем.

И тут прорвало плотину:

— Граф Михаил Строганов!

— Барон Артур фон Клейст!

— Андрей Карамзин! Сын сенатора!

— Павел Оболенский!

— Студент Императорского Технического Училища Фёдор Жуков!

— Купец первой гильдии Семён Романов!

Имена, фамилии, титулы. Знатные, громкие, известные в Москве да и на всю Россию. Каждое имя вонзалось, как нож в спину, защитникам города. Каждое имя звучало криком отчаяния и приговора. Я видел, как на стенах началось движение, как некоторые фигуры отшатнулись, услышав знакомые имена. В городе, наверное, начиналась паника.

Когда последний пленный, старый полковник с седыми усами, хрипло представился, я снова шагнул вперед. Голос мой стал тише, но магия звука сделала его еще более пронзительным и ледяным.

— СЛЫШИТЕ, МОСКВА? СЛЫШИТЕ, ЗНАТНЫЕ СЕМЕЙСТВА? ВАШИ СЫНОВЬЯ, ВАШИ МУЖЬЯ, ВАШИ БРАТЬЯ ЗДЕСЬ! НА КРАЮ ПРОПАСТИ! Я ТРЕБУЮ ОТ ВАС ТОЛЬКО ОДНОГО! — Я выдержал драматическую паузу. — ВЫДАЙТЕ МНЕ ВЕРЕЙСКИХ! ВЫДАЙТЕ МНЕ ЛУНАЧАРСКОГО И ЕГО ШАЙКУ! АТАКУЙТЕ ИХ СЕЙЧАС ЖЕ! ПРИНЕСИТЕ МНЕ ИХ ГОЛОВЫ!

Напряжение достигло предела. Казалось, весь город замер, затаив дыхание.

— НО ЕСЛИ ВЫ НЕ СПОСОБНЫ НА ЭТО… — мой голос снова грохнул, — ТО СОБИРАЙТЕ ВАШИ РОДОВЫЕ ДРУЖИНЫ! ВАШУ ВЕРНУЮ ОХРАНУ! И ПРИХОДИТЕ КО МНЕ! ВМЕСТЕ МЫ ОЧИСТИМ МОСКВУ ОТ НЕЧИСТИ! ДАЙТЕ МНЕ ЗНАК — ОТКРОЙТЕ ВОРОТА ИЛИ ПОДНЕМИТЕ ИМПЕРАТОРСКИЙ ШТАНДАРТ НА БАШНЕ! ВАМ ДАНА ВОЗМОЖНОСТЬ СПАСТИ СВОИХ!

Я выдержал паузу, давая надежде — жалкой, ничтожной — просочиться в сердца тех, кто слушал за стенами. А потом — обрушил молот.

— В ПРОТИВНОМ СЛУЧАЕ! — я повернулся и медленно, театрально, направился к тому, кто стоял особняком. К Шуйскому. Гренадеры грубо подтолкнули его вперед, к самому краю барьера, лицом к Москве. Князь упал на колени и застонал. Я остановился перед ним. Моя рука легла на эфес генеральской шашки Брусилова — тяжелой, неудобной для меня, но символичной.

— Я БУДУ УБИВАТЬ ИХ! КАЖДЫЙ ДЕНЬ! КАЖДОЕ УТРО! У ВАС НА ГЛАЗАХ! Я НЕ ШУЧУ!

Я наклонился к Шуйскому. Его единственный глаз, полный животного ужаса, смотрел на меня. От него пахло страхом, кровью и немытым телом.

— Твое последнее слово, Князь, — сказал я тихо, но магия донесла и этот шепот до стен. — Скажи его Москве. Скажи своим.

Шуйский задрожал. Слезы — грязные, смешанные с кровью и соплями — потекли по его избитому лицу. Он открыл рот, из которого было выбито несколько зубов, и хрипло, сдавленно, но на удивление громко выкрикнул:

— Пощадите! Ради Бога! Пощади…!

Я выхватил шашку. Длинный, тяжелый клинок блеснул тусклым светом сквозь магический барьер. Шуйский вскинул связанные руки в бессмысленном жесте щита. Город за стенами замер.

Клинок опустился. Быстро. Тяжело. Со звуком рубящего топора. Шея не оказала серьезного сопротивления. Голова князя Дмитрия Шуйского отделилась от плеч и покатилась по теплой земле, оставляя за собой кровавый след. Тело рухнуло вперед, судорожно дергаясь. Фонтан алой крови хлынул во все стороны.

Тишина после удара была гробовой. Даже ветер стих.

Но, как и ожидалось, продлилось это недолго. Со стороны Спасских ворот грянул первый звук. Дубовые створки, окованные железом, с грохотом распахнулись, словно пасть разъяренного зверя.

И оттуда, с безумным, исступленным гиканьем, под черно-красными знаменами с вышитым гербом Шуйских — вздыбленным грифоном, — вынесся кавалерийский отряд. Человек двести, не меньше. Это была родовая конница Шуйских — их дружинники, вооруженные кривыми саблями и карабинами, в дорогих, но походных кафтанах, на породистых, горячих конях.

Я увидел лица, искаженные яростью и горем за князя, за поруганную честь рода. За ними, пыхтя густым черным паром, лязгая гусеницами по мягкой земле, выполз десяток неуклюжих паровых танков — коробчатых, уродливых, больше похожих на передвижные крепости с амбразурами для пулеметов. А за ними, отставая, но яростно размахивая посохами, бежали маги в темных, подпоясанных мантиях — вероятно, домовые чародеи Шуйских, их ауры пылали гневом. Месть. Немедленная, яростная, не санкционированная командованием ЛИР. Чисто родовая, фамильная истерика. Шуйские рванули отбивать тело своего сюзерена или просто смыть позор кровью.

— ГЛУПЦЫ! — прошипел я сквозь стиснутые зубы. Долохов, стоявший рядом, уже поднес переговорный амулет к губам. Его голос резанул воздух металлом:

— Всем батареям! Огонь по бунтовщикам! Немедленно! Шквальным огнем!

Атакующие мчались через широкое, открытое поле, несясь прямо на наш холм, на дрожащий синеватый барьер, за которым я стоял, даже не шелохнувшись. В руке я держал окровавленную шашку, тяжелую и чужую. У моих ног лежало обезглавленное тело Дмитрия Шуйского, из шеи которого еще пульсирующе сочилась алая жизнь.

Лица всадников, механиков и магов были искажены первобытной яростью и болью утраты. Их клинки и штыки сверкали холодным, слепящим светом. Маги начали выкрикивать гортанные заклинания, их посохи засветились зловещими сферами энергии — они готовились штурмовать барьер или выжечь нас на месте.

Я не сделал ни единого шага назад. Просто поднял правую руку в кожаной перчатке — высоко над головой, чтобы видели артиллерийские наблюдатели на дирижаблях и земле. А затем — резко, рубяще опустил ее вниз, как гильотину.

И Ад обрушился им на головы.

Сначала — с неба. Где-то высоко, в свинцовых облаках, завыли сирены боевой тревоги дирижаблей. И небо прочертили десятки огненных строчек — пулеметные трассеры, длинные, и ядовито-желтые. Они смели первые ряды всадников словно серпом.

Люди и кони падали, пронзенные десятками пуль, превращаясь в кровавое месиво. Снаряды легких пушек с воющим звуком рвали землю прямо среди скачущей кавалерии, вздымая фонтаны грязи, алой крови, клочья шинелей и обрубков тел. Воздух наполнился визгом раненых лошадей, криками гибнущих людей, зловонным запахом разорванных кишок и пороха.

Потом последовал удар с флангов. Мои полковые големы оглушительно рявкнули. Тяжелые снаряды, предназначенные крушить стены, со страшным, нарастающим воем врезались в землю перед танками и в гущу бегущих магов. Взрывы слились в один сплошной, оглушающий грохот, от которого дрожала земля под ногами. Люди и лошади разлетались в кровавые лоскутья. Один танк, угодивший прямо под снаряд голема, вздрогнул, его корпус разорвало изнутри чудовищным оранжевым пламенем.

Но они не остановились. Обезумевшие от горя, ярости и фанатичной отваги, Шуйские рвались вперед, словно таран. Истинный русский дух! Величие безумной смелости! Их уцелевшие маги, укрывшись за двумя оставшимися танками, сцепили посохи и взвыли в унисон. Воздух перед атакующей колонной заструился, заискрился, сформировав огромный куполообразный щит — дрожащий, переливающийся всеми цветами радуги от нечеловеческого напряжения. Пули и осколки отскакивали от него рикошетами, как горох от стены. Они приближались. Уже метров за триста, сквозь дрожащий щит, были видны искаженные оскалы и безумные глаза.

Тогда заговорили мои маги. Те, что стояли за барьером рядом со мной, в безопасности, но с лицами, осунувшимися от концентрации. Руки взметнулись в сложных пассах, посохи вспыхнули ослепительными знаками. Родились и понеслись к врагу: ледяные копья размером с телеграфный столб; сгустки зеленой плазмы, искрящие статикой и смертью; невидимые волны чистой силовой энергии, сминающие пространство, от которых трескалась земля на пути.

И мое собственное заклинание. Я отбросил шашку — она воткнулась в землю рядом с мертвой головой Шуйского, как мрачный памятник. Я сжал кулаки до хруста костяшек. Мой Источник взвыл протестом, но подал достаточно энергии. Передо мной, над головами моих магов, воздух заклубился, как в печи, раскалился докрасна, потом до белого каления. Из вихря пламени и пепла родился и вырос миниатюрный огненный шторм — свирепая спираль яростного пламени и раскаленного, черного пепла, пожирающая кислород. Я мысленно толкнул его вперед, вложив всю свою волю, всю ненависть к этой бессмысленной бойне, всю холодную решимость победить. Шторм понесся навстречу атакующим.

Стихия врезалась в радужный магический щит Шуйских. На мгновение щит выдержал, заискрился миллионами искр, затрещал, как тонкий лед под тяжестью. Маги Шуйских взвыли в агонии, из ноздрей и ушей у них хлынула кровь от напряжения. Но в итоге — рассыпался. Словно гигантское стекло, разбитое тараном. Огненная спираль, теперь ничем не сдерживаемая, ворвалась в гущу кавалерии и пеших магов с ревом вулкана.

До меня донесся один сплошной, утробный, вселенский вопль. Вопль животного ужаса и нечеловеческой агонии. Люди вспыхивали живыми факелами в доспехах и кафтанах, их крики обрывались в шипении жареной плоти. Лошади вставали на дыбы, охваченные пламенем, и падали, давя седоков, превращаясь в груды тлеющего мяса и костей. Маги пытались защититься, выбросив перед собой слабые индивидуальные щиты, но щиты гасли, как свечи на ветру. Их мантии вспыхивали, плоть обугливалась за секунды. Два уцелевших танка замерли, их сталь начала плавиться и течь, как воск, из амбразур повалил черный ядовитый дым — внутри горели заживо механики. Воздух наполнился сладковато-приторным запахом горелого мяса и смрадом паленой шерсти.

Это был не бой. Это было избиение. Мясорубка. Поле перед холмом превратилось в пылающий ад, усеянный черными, обугленными силуэтами, тлеющими трупами лошадей, оплавленными остовами машин. Единицы уцелевших в панике побежали обратно к Спасским воротам.

Я неподвижно стоял, втягивая в легкие едкий, сладковатый дым пожарища. Окровавленная шашка у ног напоминала о начале этого кошмара. Тело Шуйского и его отрубленная голова казались теперь лишь ничтожными деталями на фоне грандиозного уничтожения. Долохов опустил переговорный амулет, его лицо было мертвенно-бледным, глаза расширились и стали походить на блюдца. Он смотрел не на поле боя, а на меня. В его взгляде читался уже не просто настороженный интерес, а леденящий ужас и немой вопрос: Что ты за монстр такой?

Я поднял руку. Маг звука понял меня без слов. Я вдохнул дым и кровь, и мой голос, усиленный магией, грохнул над затихшим полем боя, над дымящимися руинами, над оцепеневшими стенами Москвы, неся холодную, стальную правду и железное обещание:

— ТАК БУДЕТ С КАЖДЫМ, КТО РИСКНЕТ ОСВОБОДИТЬ СВОИХ РОДСТВЕННИКОВ СИЛОЙ! ЗАВТРА НА РАССВЕТЕ Я ОТРУБЛЮ ГОЛОВУ ОЧЕРЕДНОМУ ПЛЕННОМУ! СОВЕТУЮ ПОСПЕШИТЬ С РЕШЕНИЕМ!