Бремя власти III

Глава 11

«Революция не постель из роз. Революция — это битва между будущим и прошлым.»

Фидель Кастро

Ветер на Боровицкой башне хлестал по лицу, будто бы пощечины предателей… София Верейская вцепилась в холодный каменный парапет, ее изумрудные глаза, обычно холодные и расчетливые, теперь метались по пылающему городу внизу. Москва не «горела» в привычном понимании этого слова — она извергалась! Как вулкан! Хаос, которого София так жаждала для своих врагов, обрушился на ее собственные мечты. Ирония судьбы, не иначе…

Рядом, тяжело дыша, стоял отец, князь Олег Верейский. Его багровое лицо было землистым, руки дрожали, цепляясь за складки дорогого кафтана. С другой стороны, невозмутимый, как ледник, замер Арсений Луначарский. Его пронзительный взгляд за пенсне скользил по клубам дыма, вспышкам магии и бегущим в панике фигуркам — их фигуркам. Фигуркам их солдат, их сторонников.

— Смотрите! — прошипела София, и ее бархатный голос уродливо сорвался на визг. Она указала на восточные предместья, где к городу, словно стальная река, двигались имперские шеренги под черно-желтыми знаменами. — Родзянко! Строгановы! Оболенские! Все они! Смотрите, как они теперь несут его знамена! Как режут наших!

Отец простонал. Его коалиция князей, его надежда, его сила — рассыпалась в прах за одну ночь. Уловка этого брюзгливого старикашки Брусилова, этот чудовищный спектакль с казнью Шуйского и уничтожением его безумной дружины на глазах у всего города — все это сработало идеально.

Страх оказался сильнее денег, обещаний и ненависти к Меньшиковым. Страх перед этим генералом, чья жестокость граничила с демонической. Родственники пленных, которых тот держал как заложников, предпочли купить их жизни предательством. И теперь их дружины, вместо того чтобы ударить в спину имперцам, рубили спины республиканцам.

— Трусы! — выкрикнула София, и в ее голосе звенели слезы бессильной ярости. — Жалкие, ничтожные трусы! Как они посмели⁈

Луначарский не повернул головы. Его тонкие пальцы сжимали набалдашник трости с серебряной буквой «R».

— Сила страха, княжна, — произнес он ледяным тоном, — часто превосходит силу убеждения или жадности. Особенно когда ее демонстрируют столь… наглядно. «Брусилов» мастерски сыграл на инстинкте самосохранения стадных животных.

В этот момент по узкой лестнице башни взбежал молодой офицер, лицо его было искажено ужасом. Он едва успел отдать честь, задыхаясь:

— Господин Председатель! Князь! С востока! Со стороны болот… Радарные маги фиксируют… невероятный выброс энергии! Летит прямо на город! Это… это похоже на боевое заклинание стратегического уровня! Массивный энергетический сгусток — огненный… птица какая-то! Скорость запредельная!

София почувствовала, как земля уходит из-под ног. Стратегический уровень? Это означало уничтожение кварталов. Уничтожение Кремля.

Луначарский лишь слегка кивнул, будто ему доложили о доставке бумаг. Его лицо оставалось маской спокойствия.

— Феникс Разрушения, — констатировал он сухо. — Работа спаянной команды огневиков и очень талантливого мастера. Предсказуемо. «Брусилов» решил ударить еще одним отрядом нам в тыл. — Он сделал шаг к лестнице. — Мне стоит спуститься в командный пункт. Нужно попытаться перенаправить или ослабить удар. Каждая секунда на вес…

— Всё пропало! — вдруг завопил князь Верейский, хватая Луначарского за рукав. Его глаза были безумными, слюна брызгала с губ. — Слышишь⁈ Всё! Город пал! Союзники предали! Эта… эта огненная смерть летит прямо на нас! Нас сожгут заживо! Мы проиграли!

Луначарский остановился. Он медленно, с невероятным презрением, посмотрел на трясущегося князя. Его голос прозвучал тихо, но с режущей ледяной остротой:

— Тогда, князь, сделайте хоть это достойно. Умрите, как мужчина. А не как перепуганная дворняга.

София вздрогнула. Гнев, смешанный с диким страхом, хлынул в нее волной. Она резко шагнула между отцом и идеологом, ее голос, хоть и дрожал, но резал воздух:

— Арсений Витальевич! Наши шансы⁈ Есть ли хоть один шанс на победу⁈

Луначарский на мгновение задержал на ней взгляд. В его зеленых глазах, за стеклами пенсне, мелькнуло что-то вроде усталости и раздражения.

— Война, княжна София, — ответил он, уже спускаясь по ступеням, — это не шахматы. Это трагедия, где ходы судьбы непредсказуемы. Шансы меняются каждую секунду. Единственное, что от нас зависит — делать то, что должно. До конца. Пойдете со мной?

София бросила взгляд на отца. Унижение и животный страх на его лице лишили ее последних иллюзий. Она кивнула Луначарскому, резко, почти по-солдатски.

— Иду.

Она ринулась вслед за ним по лестнице, не оглядываясь. Через мгновение до них донесся всхлип и тяжелые, шаркающие шаги князя Верейского, последовавшего за дочерью жалкой тенью себя прежнего.

Они выскочили на кремлевскую площадь как раз в тот момент, когда небо на западе вспыхнуло. Не просто заалело — оно разорвалось. Гигантская птица из чистого пламени и сжимающейся материи, ревущая тысячей глоток, пронеслась над последними домами Замоскворечья. Воздух вокруг нее плавился, каменные стены домов, попадавших в зону ее чудовищного жара, мгновенно текли, как воск, обрушиваясь с грохотом. Феникс не снижал скорости. Он летел прямо на Кремлевскую стену, к ним.

София зажмурилась, подняв руку, не в силах отвести взгляд от этого летящего Апокалипсиса. Страх ледяной иглой вонзился ей в сердце. Но сильнее страха была ярость. Ярость бессилия. Ярость от того, что ее месть — месть за позор, за унижение на балу, за торжество Меньшиковой и этого ничтожного императора-марионетку — рассыпалась, не успев свершиться. Она не увидит их падения. Не насладится их горем. Адское пламя Феникса, пожиравшее Москву, стремилось пожрать и ее будущее.

Дым. Его вкус прилип к языку, едкий, сладковато-тошнотворный — запах горелого камня, дерева и… плоти. Николай Соболев стоял на Исаакиевской площади, в самом сердце ада, и старался не дышать ртом. Его искусственные легкие в теле доппельгангера работали исправно, но каждая молекула этого воздуха казалась отравленной.

Вокруг бушевал кошмар. Небо над Петербургом было изодрано багровой раной портала, из которой изливались тени — скользкие пожиратели душ с щупальцами вместо рук, кричащие гуманоиды с клыками и когтями, парящие твари, роняющие капли кислоты. Здания плавились под лучами искаженной энергии, исходящей от портала. Улицы были завалены обломками, усеяны трупами в гражданской и военной форме. И всюду выстреливали крики. Крики ужаса, боли и ярости умирающих.

Это был его город. Город его детства. Город, где погибли его отец, мать, брат. От рук таких же тварей из Бездны. И сейчас он горел, корчась в агонии.

Рядом, невозмутимый, как скала, стоял Юрий Рябоволов. Его деревянно-механический протез тихо щелкал, когда он жестом направлял потоки магии. Мощные кристаллические щиты, сплетенные десятком магов Тайного Отдела и элитных охотников, дрожали под ударами демонических атак, но держались, прикрывая островок порядка на площади. За этими щитами толпились перепуганные горожане — те, кого успели эвакуировать из горящих кварталов. Раненых перевязывали на ходу. Дети плакали.

— Держать строй! — крикнул Рябоволов, его голос, усиленный магией, резал грохот битвы. — Фланги, сомкнуть ряды! Маги огня — залп по скоплению у Большого театра!

Николай не напросился в эту мясорубку. Он потребовал. Сидеть во дворце, пока его народ гибнет? Пока его город пожирают? Нет уж… Увольте! После смерти отца, матери и Бориса… он понял: истинный государь не прячется за стенами, когда его земля стонет. Он разделяет ее участь. Пусть даже он — лишь призрак в искусственном теле, лишь тень настоящего правителя. Но эта тень будет стоять здесь насмерть!

Рябоволов не стал с ним препираться. Его синие глаза тогда лишь оценивающе скользнули по Николаю и он сказал: «Хорошо. Но даже шага в сторону от меня не делать. И во всем слушаться».

Николай тогда просто кивнул. А сейчас он стоял, стараясь выпрямиться во весь рост, подражая той царственной осанке, что видел у отца на портретах. Его доппельгангеровское лицо было бледным, но решительным. Он ловил на себе взгляды солдат, ополченцев, охотников — взгляды, полные страха, отчаяния, но и… надежды! Они видели Императора. Среди них. В этом аду.

«Государь есть первый слуга и первый солдат отечества», — всплыла в памяти цитата из какой-то старой книги, которую его заставила читать Мак. Сейчас она звучала не как красивые слова, а как жестокая необходимость.

Сжав кулаки, Николай сосредоточился. Уроки джинна… Они были мучительными, бесконечными, среди грядок с адскими «огурчиками». Но сейчас… Сейчас он чувствовал жар Источника в своей искусственной груди — крошечный, но его родной. Он поднял руку, представляя сложную руническую последовательность, которую часами отрабатывал в Саду Кольца.

— Солнечная сфера! — выкрикнул он, и из его ладони вырвался сгусток пламени, размером с кулак. Он пролетел метров десять и врезался в скользкую тварь, пытавшуюся обойти щит с фланга. Чудовище взвыло, забилось, охваченное огнем, и откатилось назад. Скромно. Уровень арканиста-недоучки. Но это была его победа. Его магия. Защищающая его город.

Рядом раздался хриплый одобрительный возглас старого ополченца. Николай почувствовал прилив странной силы — не магической, а обыкновенной — человеческой.

— Держитесь, Ваше Величество! — крикнул Рябоволов, отбивая ледяным клинком щупальце, пробившееся сквозь треснувший участок щита. Его протез блеснул, выпуская сноп искр, и демон отпрянул. — Я уже разослал приказы! Все Охотники Империи стягиваются к Петербургу! Каждого демона встретят сталью и огнем! Армия Брусилова, закончив с Москвой, развернется и придет к нам на помощь! Держитесь!

Николай знал, что Рябоволов мог просто приказать ему уйти. Или оглушить и унести. Но он этого не сделал. Он говорил с ним, как с… союзником? Как с Императором? Этот момент, этот ад — был его переломом. Его шансом перестать быть призраком, марионеткой, жалким наследником. Сделать хоть что-то настоящее!

Он вдохнул едкий дым, расправил плечи и указал рукой на группу раненых, которых пытались вытащить из-под горящих обломков кареты.

— Туда! — его голос, хоть и негромкий, прозвучал четко и властно. — Отряд гвардии! Помочь раненым! Отвести за щит! Маги-целители — к ним! — Он повернулся к группе охотников, отбивавшихся от стаи летающих тварей. — Вы! Укрепить левый фланг! Они прорываются у Александровской колонны! Используйте связующие чары! Рябоволов, нужен заградительный огонь по тому зданию! — Он указал на дом, из окон которого вели огонь странные гуманоидные создания, в руках они держали странные трезубцы. Разумные демоны. — Там чертовы ублюдки бьют по нашим!

Рябоволов, отстреливаясь ледяными иглами, бросил на него быстрый взгляд. И в тех бездонных синих глазах Николай увидел не привычную расчетливую холодность, а… подлинное уважение.

— Исполняю, Ваше Величество! — просто отозвался он, и его трость-артефакт вспыхнула холодным синим светом, нацеливаясь на указанный дом.

Вокруг гремели взрывы, ревели демоны, кричали люди. Но Николай Соболев, Призрак-Император, впервые за свою посмертную жизнь чувствовал себя живым. И нужным. Он стоял на пороге своего дома. И отступать не собирался.

Москва встретила нас воем сирен, грохотом орудий и смрадом горящей плоти. Я шел в первых рядах, в облике Брусилова — или того, что от него осталось после моего волевого напора. Маска держалась, но стоила энергии, как кровопускание. Каждый шаг по мостовой, залитой чем-то липким и темным, отдавался в висках тупой болью. Источник Николая, и без того истощенный битвой с Химерой и поддержанием доппельгангера, стонал под нагрузкой.

Но что такое боль для Царя Соломона? Старый знакомый. Стимул.

Мы вломились в восточные предместья, как таран. Мои приказы резали воздух: «Вперед!», «Клин на Кремль!», «Никакой пощады изменникам!». Солдаты, некоторые еще и не обстрелянные, шли за мной, подпитываемые яростью от вчерашнего спектакля с Шуйским и диким ревом Феникса, рвущегося к сердцу города. Их глаза были широко раскрыты — не от храбрости, а от животного ужаса, смешанного с адреналином.

Вокруг царил хаос, достойный полотен Босха. Улицы сужались, превращаясь в коридоры смерти. Из окон, с крыш, из подворотен строчили пулеметы ЛИР, свистели пули, рвались гранаты. Мои маги выставляли щиты, но они трещали под огнем.

Люди падали. Не всегда мгновенно. Иногда они катались по земле, хрипя, хватая ртом воздух, у некоторых были пробиты животы, из которых выглядывали кишки. А у других хлестала кровь из перебитой артерии.

Но запах… Боги, запах! Копоть, порох, испражнения, горелое мясо и эта сладковатая вонь страха, витающая над всем, как туман. Рядом молодой рекрут, только что метивший из винтовки во врага, вдруг упал на колени и его вырвало прямо на сапоги. Другой, чуть постарше, стоял в луже, стекавшей по его ногам из-под мундира, лицо его было маской идиотского ступора. Я видел, как фанатик ЛИР, с ножом в руке, кинувшийся на офицера, получил штык в живот и, умирая, обгадил галифе своего убийцы.

Лицо войны. Не парадное, не героическое. Грязное, кровавое, вонючее и бесконечно жалкое. Я видел его тысячу раз на Грани Миров. Но здесь, на улицах человеческого города, это выглядело… острее. Грубее.

Одним из первых моих приказов было: «Минимизировать потери мирных!». И тут меня ожидал сюрприз. На периферии, в рабочих кварталах, людей почти не было. Пустые окна, запертые двери. ЛИР, видимо, загнал их за стены Кремля или в подземелья, используя как живой щит или заложников. Цинично. Но для меня — облегчение. Меньше невинных на этой бойне. Значит, можно бить на поражение и не сдерживаться.

Бой шел за каждый перекресток, за каждый прочный дом, превращенный в крепость. Фанатики ЛИР дрались отчаянно, с криками «За Республику!», «Долой тирана!». Но их ярость была слепой. Мои внедренные агенты, люди Песца и Тайного Отдела, работали исправно: то «случайный» взрыв склада боеприпасов в тылу, то внезапный удар по командному пункту изнутри здания, то снайпер, снимающий пулеметчика в критический момент. Хаос работал на нас.

Но предательство было обоюдоострым. Раздался вопль справа — группа наших солдат, только что продвигавшаяся вперед, вдруг развернулась и ударила в спину соседнему отряду. Крики «Измена!», дикая рукопашная. Кто-то из «наших» офицеров оказался куплен ЛИР. Пришлось лично влезть в эту кашу. Мой револьвер трижды рявкнул — и три предателя рухнули навзничь. Мои солдаты, обернулись и увидели «генерала Брусилова» с дымящимся стволом, его лицо — маску ледяной ярости. Это подействовало. Измена была задавлена в зародыше, но осадок… Осадок гноился в воздухе.

Это сражение было выиграно. Не силой оружия, а силой страха, хаоса и моей беспощадной воли, вбитой в солдатскую массу, как клин. Но победа никогда не будет полной, покуда живы идеологи врага. Луначарский. Верейские. Их головы были ключом к окончательному развалу сопротивления.

Отстреливаясь, я пробивался вперед, клинок в моей левой руке мелькал, как жало гадюки, оставляя на пути лишь обезглавленные или вспоротые тела. Кровь липла к сапогам, брызгала на мундир. Я был не генералом. Я был богом войны. Я был самой погибелью, воплощенной в сталь и порох.

«Верховный полководец достигает успеха без насилия; он покоряет сопротивление врага без боя; он захватывает города без осады», — мелькнула мысль в голове, и ирония Сунь-Цзы резанула по нервам. Здесь же было только насилие. Только бой. Только штурмовое безумие. И я был его острием.

Через какое-то время нам удалось вырваться на простор. Соборная площадь перед Храмом Христа Спасителя. Широкое пространство, открытое, как ладонь смерти. Идеальное место для убийства.

Наши первые ряды, измученные, но воодушевленные прорывом, хлынули на площадь. И тут грянул залп. Не с баррикад, не из окон. Стоящие перед самым Храмом, как последний рубеж, стройные шеренги республиканской гвардии Луначарского. Орудия, пулеметы, магические проекторы — все сплелось в единый сокрушительный удар, направленный в упор.

— Щит! — рявкнул я, вскидывая руку.

Золотисто-янтарная стена энергии взметнулась перед нашим авангардом. Снаряды, пули, лучи магии — все ударило в нее с оглушительным ревом. Щит дрогнул, заколебался, треснул в нескольких местах, но выдержал первую волну. За ним некоторые люди попадали на землю, оглушенные, контуженные, некоторые больше не вставали — энергия удара прошла сквозь щит, как ударная волна.

Сквозь дым и энергетическую рябь я увидел тех, кого искал все это время. Перед шеренгами гвардейцев, чуть впереди стоял Князь Олег Верейский — трясущийся, бледный, почти труп. Рядом с ним находилась его дочь, София — прекрасная, как ядовитая лилия, в боевом облачении, ее лицо было искажено ненавистью и страхом. Но вишенкой на торте в этой публике был именно… Он. Арсений Луначарский.

Он не был похож на паникера. Строгий темно-серый костюм сидел безупречно, пенсне блестели на переносице. В его руке не было оружия. Только трость. Но его аура… Она пылала холодной, сконцентрированной мощью Магистра. Он смотрел прямо на меня, сквозь дым и мой щит. Его взгляд был лишен страха. Лишь холодная оценка и… решимость.

Он поднял руку. Его пальцы сложились в сложную, древнюю магическую конфигурацию. Воздух вокруг него завихрился, сгустился. Температура упала мгновенно, иней запорошил камни площади. И тогда он выпустил его.

Не луч. Не шар. А стену. Стену абсолютного, голубовато-белого холода, шириной во всю площадь. Она помчалась на нас, неся в себе не просто суровую зиму, но какую-то запредельную пустоту. Ничто, выжигающее жизнь, кристаллизирующее кровь, разрывающее материю на молекулярном уровне. Запретное заклинание высшего порядка. Длань Костлявой.

Оно ударило в мой янтарный щит. Мой барьер, и без того ослабленный первым залпом, взревел, как раненый зверь, и… рассыпался. Сотни осколков магической энергии, как шрапнель, впились в ряды моего передового отряда. Люди замерзали на бегу, превращаясь в ледяные статуи, которые тут же разбивались от собственного веса или следующих залпов. Кровь замерзала на лету, образуя жуткие красные сосульки. Крик стоял нечеловеческий.

Я же легко отделался, заставив свой источник работать по принципу ядерного реактора. Заклинание Луначарского било в саму суть жизни, поэтому мне пришлось сплести защитный барьер вокруг своего духа.

За первой волной холода помчалась вторая.

Я видел, как лидер республиканцев опустил руку. Ни тени сомнения. Ни капли жалости. Только выполнение долга. Хладнокровное уничтожение врага.

В моей груди закипели азарт битвы и радость от встречи с сильным противником… Я понял, что с игрой в «Брусилова» пора было заканчивать.

Я усмехнулся. Уголки губ поднялись в жестокой усмешке, не имеющей ничего общего с маской генерала.

— Ну что ж, — пробормотал я себе под нос, глядя на несущуюся стену смерти. — Приступим.

Глаза мои вспыхнули, как два куска золотого сплава. Над головой завихрилась солнечная аура. Я рванул Вторую Печать Солнца. И дикая, необузданная, древняя сила хлынула в меня, сжигая остатки усталости, боли и сомнений. Больше никаких масок. Только возмездие. Только огонь.