Бремя власти III

Глава 7

«Ни для какого другого дела мужчины не объединяются так быстро, как для убийства других мужчин.»

С. Гласпелл

Дым от вересковой трубки вился причудливыми кольцами, затем терял форму и зависал небольшим облачком под низким потолком кабинета. Он смешивался с запахом старого дерева, хорошего коньяка и чего-то неуловимо криминального, что навсегда въелось в стены «Медвежьей Берлоги».

Степан Песец, он же «Хозяин Причалов», откинулся в кожаном кресле. Его единственный глаз, живой уголек под густой бровью, с насмешливым любопытством скользил по листкам дешевой серой бумаги, испещренным кричащими заголовками и картинками.

«ИМПЕРАТОР НИКОЛАЙ III — НАДЕЖДА РОССИИ!» — вопил один заголовок.

«ДОЛОЙ ДВОРЯНСКОЕ ИГО! ВЕЛИКИЙ ГОСУДАРЬ ВЕДЁТ НАРОД К ПРОЦВЕТАНИЮ!» — вторил другой.

На картинках «Николай» (а Песец-то знал, кто скрывался за этим именем!) изображался то добрым великаном, раздающим хлеб крестьянам, то грозным воином, попирающим ногой дракона с надписью «ЛИР».

Хриплый смех вырвался из груди Песца. Он тряхнул седой гривой, отчего золотые зубы блеснули в полумраке.

— Ну надо же, — проворчал он, стряхивая пепел в массивную пепельницу в виде медвежьей головы. — Кто б подумал, что парнишка Соломон, который у меня паспорт фальшивый брал да демонов жрал как семечки, окажется самим… государем-императором! Вот так сюрприз, вашу мать! Я-то думал, наследника себе из него сделать, ан глядь — он сам всех нас по наследству получил!

В памяти всплыл тот вечер в «Берлоге», когда Соломон, тогда ещё просто Козлов, впервые показал клыки, разогнав шайку грабителей. А потом — как он, не моргнув, вырезал сердца Князей Бездны и… съел. Песец тогда почувствовал ледяную струйку страха вдоль позвоночника. Теперь этот страх сменился странной смесью гордости и осторожного уважения. Поставить на такого — это не просто удача. Это судьба.

Дверь кабинета с грохотом распахнулась, на пороге выросли три фигуры. Знакомые морды: Костян «Кость» — долговязый, рыжий мужик с веснушками на лице; Васька «Борщ» — коренастый, с бычьей шеей и вечно красным носом; и самый юркий — Лёха «Шнырь», с хитрющими глазками-щелочками. Братки. То, что осталось от основ. От них повеяло потом, дешёвым табаком и вечной готовностью к действию.

— Босс! — хором бухнули они.

Песец хмыкнул, указывая трубкой на пачку листовок на столе.

— Берите, орлы. Свежая макулатура от «доброжелателей». Про нашего батюшку-царя.

Кость неуклюже подхватил пачку, Борщ с любопытством разглядывал картинку с драконом. Шнырь тут же начал листать, шевеля губами.

— Задание простое, — продолжил Песец, выдвигая ящик стола. Звонко грохнула связка монет, потом ещё одна. — Идёте по всем кабакам, штофным, портовым тавернам — от «Весёлого Рыбака» до «Гнилого Якоря». Берёте столик. Заказываете выпивку. Много выпивки. И начинаете вещать. Громко. О том, какой у нас царь молодец! Как он дворянскую сволочь на место поставил! Как войну с бунтовщиками-подлецами ведёт! Как порядок наводит! — Он стукнул кулаком по столу, заставив монеты подпрыгнуть. — Слово «император» будете произносить через каждые три фразы, как молитву! Понимаете задачу?

— А как же, босс! — заулыбались братки, карманы их брюк уже оттопыривались от монет. — Вещать-то мы умеем!

— Ещё как умеем! — подхватил Борщ, потирая руки. — Словно канарейки запоём!

— А ежели кто, — голос Песца стал тише, но в нём зазвенела старая, знакомая сталь, — вдруг язык распустит и начнет возражать? Про то, что царь, мол, не царь, а демон? Или что ЛИР — это свет в окошке? Или ещё какую несусветицу сморозит?

Он сделал паузу, втягивая дым из трубки. Глаза братков загорелись хищным, предвкушающим блеском.

— Тогда, — Песец выпустил густое облако дыма, — вы его… патриотично предупреждаете. Тихонечко. На улице. В подворотне. Чтобы другим неповадно было супротив государя-императора языком молоть. Понятно?

— Понятно, босс! — хором ответили мужики, уже мысленно прикидывая маршрут и выбирая первые жертвы. — Чисто сработаем!

— Тогда валите! — махнул рукой Песец. — И чтоб к утру весь Питер знал — Николай Третий наш батюшка, и мы за него горой!

Громко споря о том, с чего начать, братки вышли из кабинета. Песец усмехнулся. Старые добрые методы. Просто теперь они служили не криминалу, а… Императору. Жизнь — это чертов каламбур!

Он допил коньяк, потянулся к массивному стационарному телефону на столе. Набрал длинный, знакомый номер. Послышались гудки. Потом заскрипел хриплый, старческий голос.

— Я вас слушаю.

— Дед Максим? Это Степан. Как там у вас, в белокаменной? Не разбомбили ещё Кремль ваши республиканцы?

— Песец? — голос в трубке фыркнул. — Живём, не тужим. Порядок наводят. Народ вздохнул свободно. А ты, слышь, не на того ставишь, дружок. Твой чудо-царь в Зимнем отсиживается, а сюда скоро настоящая власть придёт. ЛИР, браток, ЛИР — это сила! Твой Николка — пустое место. Обыкновенная пешка. Сдохнет как щенок под забором. Тебе бы сообразить, пока не поздно, к сильным примкнуть…

Песец слушал, его единственный карий глаз сузился до щелочки. На губе заплясала та самая ухмылка, от которой по спине пробегал холодок даже у видавших виды братков.

— К сильным, говоришь? — перебил он мягко, почти ласково. — Ну-ну, Максимыч, старый ворюга… Ты ж меня знаешь. Я ставку делаю всегда один раз. Заднюю не включаю. И ставлю я сейчас на того, кто демонов ест на завтрак. А твои «сильные»… — он сделал паузу для драматизма, — они от одного вида крови в обморок падают. Посмотрим, дед. Посмотрим, кто кого под забором найдет. Держи ухо востро.

Он бросил трубку, не дожидаясь ответа. Ухмылка не сходила с его лица.

В этот момент дверь кабинета снова распахнулась, впустив в помещение аромат женских духов и заразительный смех. Ворвались две юные ракетки — Настюша и Катенька, его дочери-погодки.

Настюша была очень похожа на мать: яркая стройная блондинка, с дерзкими зелеными глазами.

Катенька же относилась к разряду жгучих брюнеток. Ее лукавые карие глазки с любовью глядели на отца. Она была миниатюрной копией самого Степана в юности.

А следом, с достоинством королевы, вошла Маруся. Высокая, статная, роскошная женщина со светлыми волосами. У нее было красивое лицо, которое не портили ни годы, ни знание жизни. Его муза. Вор в законе не мог иметь официальной жены, но Маруся была больше, чем жена. Она была его скалой, его совестью и его вечной страстью.

— Папка! — повисли на нем дочери. — Сидишь тут, как сова! Скучно!

— Степа, солнышко, — Маруся подошла, обняла сзади, поцеловала в макушку. От неё исходило то самое тепло родного человечка. — Вылезай из своей берлоги. Девчонки с утра ноют — по магазинам хотят. А мне новую шубку к зиме присмотреть надо. Порадуй семью.

Песец засмеялся, обнимая дочерей и глядя в глаза Марусе. Весь его хитрый, жестокий, расчетливый мир криминала и новой «имперской службы» на мгновение отступил. Осталось только это — смех дочерей, тепло любимой женщины, простая радость жизни. Он поднялся, отряхнулся.

— Ладно, ладно, бандитки мои! — рявкнул он добродушно. — Уломали! Пойдемте, разорим купцов! Только смотрите, Марусь, не напокупай всякой мишуры! А ты, Катенька, отстань от ножей — тебе ещё рано! Я… я понесу кошель. Главное занятие мужика в магазине!

Они вышли из «Берлоги» — бывший криминальный авторитет, его красавица-жена и две дочери-разбойницы — в предвкушении мирного, почти обывательского воскресного дня. Питерское солнце пробивалось сквозь тучи и золотило мостовую. Песец шел, держа дочерей за руки, и думал, что жизнь, черт побери, иногда преподносит очень странные, но приятные сюрпризы. Особенно если всегда ставить на правильную лошадку.

Сознание вернулось медленно и мучительно, как сквозь толщу мутной, ледяной воды. Сперва он почувствовал адскую боль в затылке. Потом — ощущение жесткого, холодного камня под щекой. И наконец — запах. Сырость, плесень, тлен и… хлорка. Странное сочетание.

Генерал Брусилов открыл глаза, но ничего толком не разглядел. Вокруг царила темнота, густая и давящая. Он сотворил заклинание светлячка. И это был хороший знак. В магии его не ограничили. Свет пролился слабыми лучами на толстые железные прутья решетки прямо перед ним. Он лежал на каменном полу камеры. Не каземат в классическом понимании — помещение было небольшим, чистым, даже с каким-то подобием ковра. Но решетка… и тяжелая дубовая дверь за ней не оставляли никаких сомнений… Это была тюрьма.

Память нахлынула обрывками: каюта на дирижабле… капитан Орловская… тот проклятый «курьер» с ледяными глазами… удар в спину и… чернота.

— Где… где я? — хрипло выдавил он, пытаясь подняться. Тело не слушалось, голова раскалывалась. — Что… что происходит⁈

Тени за решеткой сдвинулись. Из темноты напротив, как призрак, выплыл стул. На него бесшумно сел человек. Высокий, худощавый, в безупречном темно-сером костюме. Лицо — резкое, аскетичное, с высокими скулами и пронзительными синими глазами, которые казались бездонными даже в полумраке. В одной руке он держал трость с серебряным набалдашником. Правая рука… Брусилов присмотрелся и содрогнулся. От локтя тянулся искусный, но явно магический протез: полированное темное дерево, стальные вставки, рубины в узлах, мерцавшие тусклым светом. Юрий Викторович Рябоволов. Глава Тайного Отдела. «Серый Кардинал» Империи. Человек, чьего появления в тихом кабинете боялись даже министры.

— Вы в надежном месте, господин генерал, — голос Рябоволова звучал ровно и спокойно, как поверхность глубокого озера. — И очутились вы здесь потому, что такова высшая необходимость. Ради Государства. Ради Империи.

— Необходимость⁈ — Брусилов попытался вскочить, оперся о стену, голова закружилась. — Вы… вы похитили Главнокомандующего действующей армией! В разгар войны! Это государственная измена, Рябоволов! Безумие! Что за бред⁈

— Бред, — парировал Рябоволов, чуть склонив голову, — это позволять мятежу разрастаться, пока осторожные генералы собирают силы, давая бунтовщикам время укрепиться. Бред — это не видеть, что старые методы ведения войны против новой, фанатичной угрозы — бесполезны. — Он сделал легкий жест протезом. Металл и дерево мягко щелкнули. — Империя стоит на краю пропасти. Чтобы спасти её, нужны… нестандартные решения. Жесткие. Порой — неприятные для отдельных личностей. Ваше временное устранение — одно из них.

Брусилов уставился на него, не веря своим ушам. Высшая необходимость? Устранение?

— Вы с ума сошли, Юрий Викторович! — прохрипел он. — Армия… без командующего… это хаос! Разгром! Мятежники под Москвой…

— Армия, — перебил Рябоволов, и в его голосе впервые прозвучала тонкая, как лезвие бритвы, сталь, — имеет командующего. Очень даже деятельного. И, судя по первым донесениям, весьма… решительного.

Брусилов замер.

— Кто? — спросил он шепотом, леденящее предчувствие сжало горло.

Рябоволов позволил себе едва заметную, ледяную улыбку.

— Вы, Алексей Алексеевич. Вы и руководите армией. Очень успешно, надо сказать. Ваш «стиль» стал куда более… напористым.

Осознание ударило Брусилова с физической силой. Его лицо исказилось от ужаса и бессильной ярости.

— Двойник⁈ Вы подменили меня двойником⁈ Да вы… вы… — Он задыхался, ища слова. — Это кощунство! Преступление! Он же погубит армию! Он же профан! Он… Кто он⁈

— Он — тот, кто нужен Империи сейчас, — холодно отрезал Рябоволов. — Рискованный игрок… Но с колоссальными ресурсами и волей к победе, которой вам, увы, не хватает. Ваша осторожность стала трусостью, господин Брусилов. — Он встал. — Вам же здесь будет вполне комфортно. Чай, кофе — высшего качества. Питание — отменное. Постель — мягкая. Книги, пресса — все, что пожелаете, кроме, разумеется, связи с внешним миром. Отдыхайте. Набирайтесь сил. Вам ещё пригодится ваш опыт… после войны.

— После войны⁈ — Брусилов бросился к решетке, схватился за холодные прутья. — Вы сумасшедший! Какой после⁈ Он всё разрушит! Кто он, Рябоволов⁈ Имя! Назови имя этого авантюриста!

Юрий Викторович уже повернулся к выходу, его силуэт стал растворяться в тени за решеткой. Он остановился, не оборачиваясь.

— Успокойтесь, генерал. Гнев — плохой советчик. И раз уж вы здесь… проявите лояльность. Назовите мне одного-двух офицеров в вашей армии. Самых… неблагонадёжных. Сомнительных. Имеющих связи с ЛИР или просто слишком амбициозных, способных на предательство ради карьеры.

Брусилов замер. Предать своих? Дать имена подчиненных этому… этому пауку? Бешенство боролось в нем с отчаянием и леденящим страхом перед этим человеком.

— Я… я не… — начал он.

— Алексей Алексеевич, — голос Рябоволова прозвучал как удар хлыста, — не заставляйте меня применять… менее комфортные методы получения информации. Имена. Сейчас.

Давление было не физическим, но невероятно мощным. Воля, закаленная в темных делах Империи, против воли сломленного, растерянного генерала. Брусилов сдался. Он прошептал фамилию. Потом ещё одну. Княжескую фамилию, о связях которой с московскими кругами ходили смутные слухи. Рот его был полон горечи предательства.

— Благодарю, — голос Рябоволова вновь стал ровным, почти вежливым. — Ваше содействие Империи оценено. Отдыхайте. Скоро — очень скоро — ордена за победу над мятежом посыпятся на грудь героям, как голубиный помёт на Соборной площади. Жаль, вы не увидите этого лично. Но награда вас найдёт и здесь.

Глава Тайного Отдела растворился в темноте. Дверь в конце коридора мягко щёлкнула. Брусилов сполз по решётке на холодный камень, сжимая голову руками. В ушах звенело: «Вы и руководите армией… Ордена посыпятся как помёт…»

Но кто его заменил⁈ Хаос мыслей, стыд, ярость и леденящий душу ужас перед тем, что творилось там, на Валдае, под его именем, подняли ему давление. Голова разболелась. Генерал стал пленником в каменном мешке, марионеткой, чьи нити дергал ледяной паук Рябоволов. И Империя неслась в пропасть под командованием какого-то безымянного авантюриста.

Штабная палатка в окрестностях Валдая дышала напряжением. Запах пота, кожи, металла и чего-то электрически-предгрозового висел густо и давил на плечи. Я сидел за столом, заваленным картами и донесениями, и ощущал эту чужую плоть — широкие ладони Брусилова, его морщины на своем лице… Я был закован в доспехи чужой жизни. Вопрос только в том, как долго я смогу носить эту маску? Пока мне везло… Мне удалось расшевелить эту застывшую армию и двинуть ее маршем на Москву. Но для всей полноты командования мне не хватало информации…

Мои пальцы листали папку. Лица. Десятки лиц офицеров. «Лоялен»… «Сомнителен»… «Карьерист»… «Трус». Я впитывал каждую строчку, каждую слабость. Также я не забывал и про свою легенду. Мне нужен был щит от разоблачения. Думать как он. Двигаться как он. Ругаться… это я уже освоил. Старикашка Брусилов знал толк в крепком словце.

Кольцо на пальце, скрытое белой перчаткой, дрогнуло, от него повеяло теплом. В сознании вспыхнул образ Мак. Ее мысленный игривый голосок вонзился в мозг:

«Господин! Дядя Рябоволов велел передать: Князь Д. крайне неблагонадежен. Его люди шепчутся с гонцами из леса. Старые, скучные старикашки иногда полезны — они знают, где черви зимуют. Но не всегда видят орла в небе. Фигня какая-то, да?»

Ах, Рябоволов, мысленно усмехнулся я. Наводка и напоминание. «Старикашки» — это Брусилов, чью биографию я почти освоил. «Черви» — предатели вроде князя Дмитрия Шуйского. «Орел» — это я. Игра слов и теней. Хитро.

Я кивнул невидимому посланнику. Мак отключилась.

В палатку вошла Орловская. Валькирия щеголяла в пыльном мундире адъютанта. Внешне она была спокойна и сосредоточена, но под слоем этого грима скрывалась усталость. Ее глаза-сапфиры мгновенно оценили обстановку, зацепились за папку в моих руках, за мою слишком быструю, не по-брусиловски уверенную перелистовку страниц. Охотница заметила мой промах, а я лишний раз убедился, насколько опасна эта красавица.

— Ваше превосходительство, — четко, по-строевому произнесла она. — У меня донесение от капитана Соколова. Произошло столкновение с разведывательными силами противника у Заозерья. Мятежники окопались в руинах, также они усилены магами-добровольцами, не выше Арканистов. Идет ожесточенное сопротивление, но Соколов уверяет, что подавит этот очаг в течение часа. Потери минимальны. Ситуация под контролем.

Я поднял голову, заставив лицо Брусилова сморщиться в привычной хмурой озабоченности.

— Ну? Что делать будем? — сказала Орловская, заметив перемену в моем облике. — Медлить нельзя. Людям нужен план. И пора бы показать когти.

— Согласен, капитан, — отодвигая папку, сказал я голосом, лишенным старческой осторожности Брусилова, полным новой, властной энергии, которую я уже не мог сдерживать. — В принципе, я готов. Соберите немедленно всех старших офицеров штаба на экстренный совет. Время осторожности прошло.

Через десять минут моя палатка была битком заполнена разношерстными чинами. На меня смотрели усталые, озабоченные, недовольные срочным сбором лица. Я стоял во главе стола, опираясь руками о карту, чувствуя их взгляды: недоумение, ожидание, скрытое недоверие. Сейчас, черви, увидите орла.

— Господа офицеры! — мой голос грянул, как выстрел, заставив всех вздрогнуть. — Пришло время — ускориться! Хватит давать мятежникам время хоронить мертвецов и ковать цепи для Империи! ЛИР — гнойник! И его надо выжечь! Каленым железом!

Я ударил кулаком по карте — прямо в точку с Москвой. Последовали переглядывания. Да, я не ваш осторожный старикан.

Мой голос стал ниже и загорелся внутренним огнем моей древней ярости:

— Война любит победу и не любит продолжительности. Мы затянули, господа. Пора с этим кончать! — Я провел пальцем от Валдая к Москве. — Вот мой план:

Пойдем широким фронтом, уничтожая по пути разведывательные отряды противника. Основные силы под моим командованием ударят в лоб. Мы должны будем сковать и измотать Москву. В авангарде пойдут полки по руководством князя Дмитрия Шуйского. Ему составит компанию еще целый ряд влиятельных дворян. Обычный солдат должен видеть, что знать по храбрости никому из них не уступит!

Далее! Отборный отряд смельчаков под командованием госпожи Орловской пройдет через болота и леса. В глубокий тыл ЛИР. Их задачей будет уничтожение коммуникаций, складов, сеяние паники и имитация второго фронта. Да, знаю… Это дерзко. Почти безумно. Но скорость и внезапность должны стать нашими вторыми именами.

Нам крайне желательно выманить Луначарского или его командиров из Москвы в поле. На генеральное сражение. Для этого будем использовать ложные отступления, провокации и угрозы с тыла. Для этого все средства хороши! Льва в клетке не убьешь. Его нужно выманить на открытую равнину смерти.

После того, как я закончил озвучивать план действий, в палатке тут же повисла гнетущая тишина.

Капитан Долохов (карьерист, но способный) робко поднял руку:

— Ваше превосходительство… План смел, но… Болота? Леса? Люди утонут, заблудятся! Если Орловская завязнет или будет обнаружена… Нас ждет верная гибель! Ослабление основного удара!

Я повернулся к нему. Мои глаза сверкнули холодным огнем Соломона. Ни терпения, ни объяснений. Только ярость и решимость.

— Риск, капитан Долохов, — бросил я ледяным тоном, — неотъемлемая часть победы! Её основа! Орловская пройдет лесами и болотами, используя магию льда. Двигаться по открытой местности — опасно: дирижабли противника сразу рассекретят наш план. Так что все логично. Или вы так не считаете? Или вы предпочитаете гнить на Валдае, пока мятежники пьют наше вино в Москве и точат ножи для наших спин⁈ Кто не рискует — тот не пьёт шампанского после победы! А кто боится — пусть подаёт в отставку! Сейчас же!

Мой авторитет, подкрепленный древней волей и безумной логикой плана, придавил поднявшийся было ропот. Офицеры потупились. Орловская стояла по стойке «смирно». В ее глазах полыхали азарт охотника, тревога… и новый, острый интерес ко мне. Она все видела. Она все знала.

— Армия выступит на рассвете в ускоренном темпе! — громыхал я под брезентом. — Подготовьте солдат. Проверьте оружие, патроны, пайки. И помните: завтра мы начинаем выбивать дерьмо из бунтовщиков! По-настоящему! Всем разойтись!

Офицеры повиновались и с тихим шепотом удалились из моей палатки. Но Орловская задержалась.

— Ваше превосходительство, — обратилась ко мне девушка. — Относительно плана… Вы уверены, что я справлюсь? Я никогда не руководила такими большими отрядами…

— Кто если не ты⁈ — перебил я ее. — Только ты сможешь осуществить мой замысел. Только тебе я могу доверять.

Валерия опустила голову и слегка покраснела.

— Хорошо… Я сделаю все, что будет в моих силах.

Я кивнул, делая вид, что изучаю карту.

— И еще, капитан. Сейчас… Пройдитесь по кострам. Посидите с солдатами. Послушайте, о чем они говорят. Чего боятся. На что надеются. Доверие солдата — половина победы. Добудьте мне его. — Послушайте, что говорят о новом «Брусилове».

— Будет исполнено, — ответила она и покинула палатку.

Я остался один. Напряжение первых шагов в новой роли, давление плана, ожидание битвы — все навалилось на меня тяжелой усталостью. Я отстегнул ворот на шее, провел рукой по лицу Брусилова. Мне нужно было поспать… Хотя бы полчаса. Я повалился на походную койку рядом с сундуком и закрыл глаза.

Сон накрыл меня тяжелым свинцом. Мне снились карты, лица офицеров, ярость пленного Брусилова и тревожный азарт Орловской… Но спал я недолго…

Я проснулся от резкого, шипящего звука! Прямо за брезентом!

Инстинкт древнего воина сработал раньше мысли. Я катапультировался с койки вбок, к сундуку, рука взметнулась вперед! Золотисто-янтарный щит вспыхнул куполом.

И вовремя.

Стену палатки буквально испарило за секунду. Через дыру размером с телегу ворвался сноп ослепительно-белого пламени, ударивший в то место, где я только что лежал. Койка вспыхнула факелом, тумбочка обратилась в щепки. Жар ударил в лицо даже сквозь щит. По лагерю прокатились крики, сирены, и шум тотальной неразберихи.

Но я уже смотрел на выжженную дыру в брезенте. В клубах дыма и пламени, на фоне ночи выросли пять фигур. Они были облачены в темные одежды, но их ауры… Сверкали уровнем Мастеров. В центре этой группы убийц я заметил знакомое лицо. Худое и надменное. Князь Дмитрий Шуйский. Тот самый «Неблагонадежный», который совсем недавно сидел у меня на совете и молчал в трубочку. Его рука дымилась от следа огненного шара невероятной мощи.

«Вот так удача! — пронеслось у меня в голове, я встал во весь рост. Мой щит пульсировал. Ярость медленно закипала в крови. — Сами приползли, гады! Не ожидал, что моя провокация так быстро сработает. Видно, никто из них не желал штурмовать Москву, находясь в первых рядах».

Князь усмехнулся, его голос ледяным эхом прозвучал над грохотом пожара:

— Прощай, старый дурак Брусилов. Лучше бы ты не суетился и продолжал дальше укреплять свои силы. Империя падет, а твоя голова теперь… послужит прекрасным подарком для Луначарского. Огонь!

Остальные предатели взметнули руки. Стихии взревели: ледяные бритвы, живая молния, каменные шипы из-под ног, поток черной вонючей кислоты — мерзкая магия Скверны!

Эпицентр ада вдруг резко переместился в палатку. Брезент вспыхнул свечой, опоры затрещали. Пятеро мастеров атаковали слаженно. Лед сковывал, молния била в упор, шипы рвали снизу, кислота разъедала, а князь швырял огненные копья, способные испепелить целый дом.

Но я не Брусилов. Я — Соломон.

Солнечный щит дышал: сжимался и расширялся. Он отражал осколки льда в атакующих, гасил молнии золотистыми вспышками, плавил шипы в стекло, испарял кислоту шипящими клубами.

Я двигался отнюдь не по-стариковски, а как подлинный демон ярости. Рывок вбок — мимо кислоты. Заднее сальто — над взрывом шипов. Приземление на колено, хлопок ладонью по земле, и вспышка Солнечного Импульса! Сжатая волна солнечной энергии отшвырнула мага молний на горящие обломки стола.

Вокруг бушевал танец смерти. Я старался использовать скорость, магию и ближний бой. Только то, что могло сойти за боевую магию рода Брусиловых. Благо старый хрыч специализировался на огне и молниях.

Маг земли поднял плиту, пытаясь расплющить меня в каменных тисках. Но я просто подпрыгнул на ней, как на трамплине, пролетел над головами ошеломленных врагов и приземлился сзади любителя кислоты. Я сделал короткий, мощный Удар Грома — прямо ребром ладони в шею. Послышался треск разрываемого щита, а затем — и плоти. Голова врага покатилась к ближайшей сосне. Его тело рухнуло, как подкошенное.

— Убить его! — закричал князь. — Не давать ему передышки! Берите в кольцо!

Его коллеги бросились в атаку. Ледяные копья и костяные кинжалы посыпались на меня со всех сторон. Сам Шуйский завершал плетение атакующего заклинания. Его новый огненный шар стал походить на сгусток деструкции.

Я лишь усмехнулся. Затем отпрыгнул в сторону и сбросил щит. Освободил энергию на мгновение. Выбросил обе руки вперед. Хлынули две Магические Тяги! Грубые, мощные, как удары кувалды. Одна метнулась в мага льда, вторая — в некроманта. Сила ударила тараном, отбросив их друг в друга с кошмарным хрустом. Оба рухнули, обливаясь кровью. Все кости были переломаны. Даже лицевые… Страшное зрелище. Четверо были готовы. И оставался только один князек.

Этот хмырь все-таки закончил заклинание, и в меня полетел невероятно концентрированный огненный пульсар. Я не стал уворачиваться, а встретил его. Выбросил навстречу сжатый кулак, обернутый грубой Энергетической Броней. Последовал удар! Затем — взрыв! Пламя охватило меня целиком.

— Готово! — раздался торжествующий крик Шуйского.

Но я шагнул из пламени. Мой мундир дымился по краям, лицо было опалено копотью. Но глаза… глаза горели янтарным адом Печати Солнца, которую я едва сдерживал. В руке я держал простой тесак, выхваченный у павшего мага.

— Твой ход, князёк, — прохрипел я, голосом, смешавшим хрипоту Брусилова и древнюю ярость Соломона. — Сделан. Теперь мой черед!

Князь отшатнулся, ужас победил надменность. Он вскинул руки для заклинания. Но я был уже рядом… Чистой скоростью, чистым воплощением воли!

Мой удар ногой пришелся ему в колено — Шуйский рухнул. Рукоятью тесака в висок я довершил дело. Его сознание помутнело, я встал над ним, направив острие тесака к его горлу. Послышались крики приближающихся солдат: моя палатка стояла на отшибе лагеря. Служивые подоспели вовремя — как раз, чтобы запечатлеть мой «подвиг».

— Живой? — наклонился я к нему. Мое закопченное «брусиловское» лицо должно было быть страшным. — Отлично! Для трибунала сгодишься. Расскажешь, кто послал. Сообщишь имена.

Я выпрямился. Тройка магов была мертва. Один лежал без сознания и был тяжело ранен. Князь стал ценным пленником. Общий итог: пятеро Мастеров были уничтожены за считанные минуты.

Первые солдаты и офицеры, ворвавшиеся на пепелище, застыли в шоке. Они смотрели на своего командующего среди разрухи и трупов. Дымящегося, но невредимого, попирающего ногой князя-предателя.

— Ваше… ваше превосходительство⁈ — прошепелявил поручик. — Вы… вы… один? Пятерых? Целую звезду положили⁈

Я медленно повернул к ним голову. Вытер рукавом сажу и кровь с лица. Это был идеальный момент для поднятия боевого духа. Мой голос загремел, заставляя дрожать редкие деревца в округе.

— Видали, сукины дети⁈ Вот как воюют настоящие брусиловцы! Не щадя живота своего! За Веру, Царя и Отечество! Этим ублюдкам, — я пнул ногой князя, — показали, где раки зимуют! А этого, — я еще раз пнул бедолагу, — заковать в кандалы и допрашивать! Пусть всю подлую гниль выложит! А теперь — всем по местам! На рассвете — в бой! На Москву! За Императора!

Воздух разорвал рев! Оглушительный. Рев восторга и обожания, сбросившего страх. Они увидели чудо. Увидели «титана» Брусилова.

— УРА ГЕНЕРАЛУ БРУСИЛОВУ! УРААААА!!!

— ЗА ВЕРУ! ЗА ЦАРЯ! ЗА ОТЕЧЕСТВО!

Я стоял, впитывая эту волну, направленную на чужое имя, но питавшую мою силу. Среди кричащих была и Орловская. Этот факт согревал мою душу.

Шуйский поднял голову. Его взгляд, полный ненависти и боли, встретился с моим. Он прошептал сквозь сломанные зубы, так, что слышал только я:

— Вы… не Брусилов… Кто вы… демон?

Я наклонился к нему. Мое закопченное лицо расплылось в медленной, безжалостной ухмылке, которой старый генерал никогда бы не улыбнулся.

— Я — твой суд, князь. И твоя кара. Молчи. Экономь силы для трибунала и пыток.

Затем я выпрямился под громовое «Ура!» и поднял окровавленный тесак. Первая битва была за мной.