Безумный барон – 2

Глава 20

Третий день я пытался понять, какой на вкус жареный кабан. Судя по тому, как причмокивали за столом северные лорды, — божественный. Для меня же он оставался куском прессованного картона, щедро сдобренного пеплом. Впрочем, как и все остальное: вино казалось подкрашенной водой, хлеб — сухой глиной. Мой внутренний гурман, кажется, сдох первым, тихо и без почестей. Началось в колхозе утро.

Орлиное Гнездо, еще недавно бывшее логовом главного гада, превратилось в гудящий улей — временную ставку Легата, штаб-квартиру Северного Союза, мою личную пятизвездочную гостиницу с элементами тюрьмы строгого режима. Покои, чтоб их, выделили царские. Кровать была такая, что на ней можно было в футбол играть взводом карликов, а гобелены на стенах, изображавшие какую-то особо кровавую охоту на грифона, стоили, наверное, как все мое бывшее баронство вместе с крепостными. Вот только за дверью круглосуточно маячил шкаф с антресолями в имперской ливрее, а под окнами маршировал почетный караул. Не охраняли — пасли.

Вытащенные мной из той мясорубки лорды теперь кланялись в пояс, хотя в их глазах плескался животный ужас — будто я не спаситель, а их личный проктолог, пришедший на внеплановый осмотр. Кривозубов гнулся ниже всех, аж хрустело, — точно что-то задумал, падла. Рыжий же из Лисьих, наоборот, смотрел слишком прямо, пытаясь прощупать, насколько я себя контролирую. Всех этих надо держать на коротком поводке. Спаситель Севера. Герой. Мать его. Не герой, а бомба с часовым механизмом — вот кем я себя ощущал. Трогать боятся, но и выбросить жалко. А ну как пригодится еще разок?

А бомба, между тем, тикала. «Голод», утоленный тем ублюдком из Ордена, оказался не голодом, а легким перекусом. Теперь он вернулся, злой и требовательный. Под ребрами разверзлась не просто пустота, а активная, пожирающая черная дыра, высасывавшая из меня тепло, силы и саму жизнь. По утрам на толстых, узорчатых стеклах моих покоев выступал иней, хотя в камине весело трещали дрова. Старые механические часы на каминной полке, гордость рода Орловых, в моем присутствии начали безбожно отставать, будто само время рядом со мной замедлялось.

— Зафиксировано падение твоего боевого духа. Это снижает эффективность, — прозвенел в голове ее голос, в котором знакомые подростковые нотки теперь смешивались с холодным, машинным бесстрастием. — Может, съешь кого-нибудь? Вон тот толстый, в фиолетовом… расчет… его энергетический потенциал на семнадцать процентов выше среднего. Будет питательно.

«Отставить каннибализм, — мысленно я отмахнулся. — Мне еще с этими батарейками как-то союз строить».

— Нелогично, — безэмоционально ответила Искра. — Устранение слабых звеньев повышает общую прочность цепи.

Чтобы не сойти с ума от этого внутреннего скрежета и советов моего личного дьяволенка, я зарылся в работу. Голицын, этот хитрый, как сто лис, лис, с радостью предоставил мне все, что мы выгребли из цитадели Ордена, и все бумаги покойного Аристарха. Мои покои превратились в штаб аналитического отдела, состоящего из одного меня: пергаменты, свитки, зашифрованные донесения и, конечно, главный приз — толстенный гроссбух. Я искал в них не сокровища или имена. Я искал структуру. Логику. Слабые места в этой дьявольской машине, которая чуть не сожрала нас всех.

Только эта работа и отвлекала. Пока мозг был занят взломом очередного шифра, ему было некогда думать о собственной физической оболочке, медленно, но верно превращающейся в плохую голограмму. Анализируя отчеты о поставках, сопоставляя маршруты караванов, выискивая нестыковки в бухгалтерских книгах, я снова становился собой — аналитиком, а не ходячей аномалией. Однако цена за каждую минуту такой ясности была непомерно высока.

«Тюремщик».

Слово, брошенное Искрой на прощание в той проклятой цитаделе, засело в башке, как ржавый гвоздь. Не артефакт. Тюремщик. Клетка, запертая изнутри. Все эти дни, ковыряясь в бумагах Ордена, я искал не их лидеров. Я искал его. Любое упоминание, любой намек на того, кто сам стал своим замком. И ничего. Пустота. Будто его и не существовало.

В дверь тихо постучали.

— Войдите.

В комнату проскользнула служанка, молоденькая девчушка, испуганная до икоты. Поставив на стол поднос с ужином — опять кабан, чтоб его, — она отпрянула, когда серебряный кубок в ее руках вдруг покрылся тончайшей сеточкой ледяных узоров. Со звоном уронив поднос, девчонка взвизгнула и, не поднимая глаз, пулей вылетела из комнаты. Я посмотрел на дымящееся на полу мясо, на лужу вина. И ощутил лишь сосущий холод под ребрами.

«Анализ состояния носителя. Зафиксировано падение структурной целостности физической оболочки на ноль целых, восемь десятых процента за последние сутки, — сообщил мой внутренний компьютер. — Рекомендую найти источник питания».

«Я понял, — прошипел я сквозь зубы, глядя на свою руку, которая на мгновение стала почти прозрачной. — Спасибо, кэп».

Отвернувшись от этого бардака, я снова уставился в разложенные на столе карты Мертвых Гор. Где-то там, в этом белом пятне, сидел тот, кто был моим единственным шансом. И я был почти уверен, что он тоже ищет меня. Только вот кто кого найдет первым — большой, мать его, вопрос.

Не успел я толком насладиться картиной разлитого по полу вина, как дверь снова распахнулась. На этот раз без стука. На пороге застыл один из гвардейцев Легата — рожа кирпичом, эмоций ноль.

— Ваша светлость, — отчеканил он, стараясь не смотреть на устроенный мной бардак. — Господин Легат срочно вызывает вас на совет. В Малом тронном зале.

Срочно. Ну конечно. У этого старого лиса все всегда срочно, особенно когда ему скучно. Молча мотнув башкой, я подхватил со стула свой меч и двинулся следом. Шел и думал: что еще стряслось? Очередной лорд решил, что ему мало заплатили за лояльность? Или Валериус прислал мне поздравительную открытку с проклятием?

Малый тронный зал оказался той еще конурой, где Орловы, видимо, обсуждали дела, не предназначенные для широкой публики. В кресле, как паук в центре паутины, восседал Легат Голицын. Рядом, прислонившись к стене и скрестив руки на груди, стоял Ратмир, мрачный, как грозовая туча. Рожа у воеводы была цвета старого пергамента, но держался он скалой. И был еще третий. Увидев его, я аж притормозил. Началось в колхозе утро.

Елисей.

Только уже не тот зашуганный паренек, которого я оставил в своем баронстве. Передо мной стоял молодой, уверенный в себе маг: добротная, расшитая серебром мантия рода Шуйских, гладко выбритый подбородок, а в руке — новый посох из полированного тиса, увенчанный пышущим силой кристаллом. Парень выпрямился, повзрослел. На смену мальчишеской угловатости пришла стать. Похоже, после моего «повышения» Шуйские пригрели перспективного кадра. Логично.

— Барон! — он просиял, как медный таз на солнце, и шагнул мне навстречу. В его глазах плескалась неподдельная, щенячья радость. — Я так рад вас видеть! Я знал, что вы…

Осекшись на полуслове, он замер в паре шагов. Его счастливая улыбка медленно сползла с лица, как подтаявшее мороженое. Он был магом. Он не просто видел — он чувствовал. Его зрачки расширились, по лицу пробежала тень, будто он наткнулся на невидимую, ледяную стену. На мою ауру. Его собственное магическое поле, теплое и живое, инстинктивно съежилось, как кожа на морозе. Радость на лице сменилась сначала недоумением, потом — тревогой, а затем и откровенным, плохо скрываемым страхом. Он смотрел не на своего героя-наставника. Он смотрел на ходячую аномалию, на дыру в реальности, излучавшую могильный холод.

— Маг Елисей, — вмешался Легат, с хищным любопытством наблюдая за этой сценой. Его голос был гладким, как шелк. — Вы работали с бароном. Объясните Совету, как его… методы… соотносятся с канонами имперской магии?

Елисей вздрогнул, оказавшись между молотом и наковальней.

— Я… господин Легат… методы барона Рокотова всегда были… неортодоксальными, — он сглотнул, подбирая слова и не сводя испуганного взгляда с моего меча. — Он видит магию не как искусство, а как… механизм.

— Механизм, который работает, — проскрежетал Ратмир из своего угла, не меняя позы. — Это главное.

Я постарался, чтобы голос прозвучал как можно более дружелюбно. Получилось так себе. Ровно, холодно, безжизненно.

— Рад тебя видеть, Елисей. Возмужал.

— Ваша светлость, — он поклонился, стараясь не смотреть мне в глаза.

Разговор не клеился. Чтобы прекратить эту пытку, я решил перейти к делу.

— Легат, вы хотели обсудить тактику противодействия Ордену. Елисей, ты наверняка уже изучил отчеты о «Серой Хвори». Какие мысли? Как бы ты противостоял ей, исходя из канонов?

Он ухватился за эту возможность, как утопающий за соломинку.

— Согласно трактату Великого Магистра Эразмуса о некротических проклятиях, чтобы противостоять полю абсолютного распада, необходимо создать равномощное контр-поле чистой жизни, используя плетение седьмого порядка… — начал он тараторить, как студент на экзамене.

Я не выдержал и хмыкнул.

— Бред. Это все равно что пытаться залить лесной пожар из пипетки. Они не создают поле. Они открывают кран в другую реальность, а дерьмо оттуда уже само течет.

Елисей вздрогнул от моего тона и побледнел еще сильнее.

— Но… законы сохранения энергии… баланс…

— Какие, к черту, законы? — я шагнул к нему, и он невольно попятился. — Их технология игнорирует ваши «законы». Я не пытался их уравновесить. Я нашел уязвимость в их «программном коде» и вызвал короткое замыкание. Перегрузил их «сервер», заставив сожрать самого себя. Это не магия, Елисей. Это война. Информационная.

Он молча смотрел на меня, и в его глазах отражалось не просто страх — там рушился мир. Его уютная, понятная вселенная формул и заклинаний только что столкнулась с моей уродливой, прагматичной реальностью взлома и поглощения. Впервые за долгое время я посмотрел на себя со стороны — не как на героя или жертву обстоятельств, а его глазами. Глазами нормального человека, для которого мир поделен на черное и белое. И в этом мире я был не просто «неправильным». Я был ошибкой. Вирусом. Чудовищем, которое он когда-то по наивности считал своим учителем. Эта встреча оказалась зеркалом, и отражение в нем мне до омерзения не понравилось. Я все еще мог анализировать, как раньше. Однако мои методы, моя суть, мое оружие — все это теперь пугало тех, кого я когда-то учил. И это было хуже любого голода.

Разговор с Елисеем выбил из меня последний предохранитель. Весь оставшийся день я просидел, запершись в своих покоях, тупо уставившись в стену. Работа не шла. Карты, шифры, отчеты — все это превратилось в бессмысленный набор закорючек. В голове, как заевшая пластинка, крутилось его испуганное лицо. Зеркало, чтоб его. Иногда лучше не знать, как ты выглядишь со стороны.

К ночи стало совсем паршиво. Внутренний холод, который я до этого сдерживал силой воли, прорвал последнюю плотину, и голод из фонового, сосущего чувства превратился в острую, рвущую боль — будто мне в кишки запустили стаю голодных пираний. Я метался по комнате из угла в угол, как зверь в клетке, отчаянно борясь с желанием. Желанием просто прикоснуться к стене и начать тянуть. Тянуть энергию из камня, из дерева, из самого воздуха. Я знал, что могу. И знал, что если начну, то уже не остановлюсь.

— Состояние носителя критическое, — бесстрастно констатировала Искра. — Структурная целостность физической оболочки упала до семидесяти восьми процентов. Начинается фаза каскадного распада. Рекомендую…

«Заткнись», — мысленно прорычал я, глядя на свою руку.

Она «мерцала», становясь полупрозрачной, как плохая голограмма. Сквозь пальцы проступали узоры на ковре. Еще немного, и от «Спасителя Севера» останется только горстка пыли и плохое настроение. Кажется, доигрался.

Дверь в покои открылась без стука. Я даже не обернулся. Знал, кто это. По воздуху, как запах озона после грозы, ударил ее аромат — аромат жизни.

В комнату вошла Арина. Не тратя времени на приветствия, она молча подошла и остановилась в шаге от меня. На ее лице застыла серьезная, сосредоточенная маска врача перед сложной, неприятной операцией. Мы уже проходили через это. Дважды. И каждый раз было хуже предыдущего.

Я ненавидел это. Ненавидел ее за эту жертву. И ненавидел себя за то, что сейчас приму ее, потому что выбора, к черту, не было.

— Давай, — прохрипел я, протягивая ей левую руку. Правую, сжимавшую меч, я инстинктивно спрятал за спину.

Сделав глубокий вдох, она положила свои ладони на мое предплечье.

Мир взорвался болью.

Два оголенных высоковольтных провода, брошенные в ведро с соленой водой. От места касания ударил разряд — короткая, злая синяя искра, видимая даже в тусклом свете. Воздух между нашими руками зашипел, как вода, попавшая на раскаленную сковороду.

Меня обожгло теплом — не приятным, не согревающим, а яростным, чужеродным. Системный сбой, когда по всем твоим внутренним схемам пускают ток обратной полярности. Мой внутренний ледник взвыл от ярости, и холод в груди сжался в такой тугой, болезненный комок, что я едва не согнулся пополам. Желваки заходили под кожей, пока я пытался выдержать этот напор чужой, правильной, живой энергии, выжигавшей мою новую, мертвую суть.

«Помехи. Система перегружена чужеродной энергией, — с отвращением прокомментировала Искра. — Это… неприятно. Слишком ярко».

Ее ударило холодом. Краска схлынула с ее лица, ставшего цвета старого снега. По ее руке, до самого плеча, пробежала волна гусиной кожи, а губы тронула мелкая дрожь. Она вскрикнула сквозь сжатые зубы, но рук не отняла. Упертая зараза. Этот мучительный процесс она выдерживала молча, насильно вливая в меня свою жизненную силу, как в дырявую бочку, «латая» прорехи в моей материальной форме.

Процедура, казавшаяся вечностью, длилась не больше минуты. Моя полупрозрачная плоть наливалась весом и плотностью. Голод не исчез, однако отступил, затаившись где-то в глубине и сыто рыгнув. Наконец, качнувшись, она отняла руки.

Мы дышали, как два перегруженных процессора, от которых валит дым. Арина, бледная и изможденная, отступила на шаг и прислонилась к стене, чтобы не упасть. На ее лбу выступили бисеринки пота. Я чувствовал временное, горькое облегчение. Тело снова было моим, оно слушалось. Но опустив взгляд на свое предплечье, я увидел, как в том месте, где она меня касалась, на коже на мгновение проступила едва заметная сетка из тонких черных вен, похожих на вены на клинке Искры. Она тут же исчезла. Судя по тому, как расширились глаза Арины, смотревшей на свою ладонь, она тоже заметила на своей коже что-то похожее, только золотистого цвета.

Наш симбиоз был не просто переливанием. Это было заражение. Мы проникали друг в друга. И долго так продолжаться не могло. Она это знала. И я это знал.

После нашего мучительного ритуала сон казался такой же недостижимой роскошью, как горячий душ и бутылка хорошего виски. Тело временно залатали, но башка гудела, как трансформаторная будка. Не в силах оставаться в душных покоях, пропахших пылью и чужой историей, я поднялся на самую высокую башню Орлиного Гнезда. Ветер здесь, на верхотуре, был злой, промозглый, но он хотя бы казался настоящим. Он хлестал по лицу, пытаясь выдуть из головы остатки мыслей. Каменные зубцы были холодными, почти ледяными на ощупь, и эта реальность хоть немного заземляла.

Я смотрел на север. Не потому что там был какой-то особо живописный вид — наоборот, сплошная чернильная тьма, где небо сливалось с землей, усыпанной острыми, как зубы дракона, вершинами гор. Я смотрел туда, потому что не мог не смотреть. Мой внутренний компас, моя голодная Искра, тянул меня в ту сторону с силой портового каната. Я не видел, но знал — там, за горизонтом, в проклятых Мертвых Горах, было то, что ей нужно. Ее еда. Логово Ордена стало для меня уже не просто тактической целью. Оно превратилось в единственное место в этом мире, где я мог утолить этот вечный, сосущий голод. Перспектива, прямо скажем, так себе — стать зависимым от логова своих же врагов, как наркоман от барыги.

— Думаешь, там красиво? — ее голос за спиной заставил меня вздрогнуть.

Я не слышал, как она подошла. Арина. Закутавшись в тяжелый дорожный плащ, она стояла в паре шагов и тоже смотрела на север. Рожа у нее была уставшая, бледная, но в глазах горел какой-то лихорадочный, нездоровый блеск. Огонь исследователя, который только что наткнулся на нечто невероятное. Похоже, она тоже не спала.

— Красиво, как похороны здравого смысла, — буркнул я. — Что тебе здесь нужно? Думала, я решил сигануть вниз и прекратить все это безобразие?

— Не дождешься, — она подошла и встала рядом, опираясь на холодный камень парапета. Ветер трепал ее волосы, выбившиеся из-под капюшона. — Я провела остаток ночи с твоим гроссбухом. С теми записями, которые ты расшифровал. Ты искал в них тактику, маршруты снабжения, имена. А я искала… другое.

Из-под плаща она извлекла несколько потертых пергаментных листов — копии, которые, видимо, успела сделать сама.

— Ты все это время пытался взломать их систему, я же — понять их веру. И, кажется, поняла. Они не просто безумцы, Михаил. Они — физики, возомнившие себя богами.

Развернув один из листов, она ткнула в него пальцем.

— Вот, смотри. Ты перевел это как «божественные сущности». А если читать не буквально, а как метафору? Слушай: «Три аспекта единого. Тепло, что порождает хаос роста. Голод, что порождает хаос распада. И Порядок, что есть стазис и смерть для обоих». Это не религия. Это, чтоб его, учебник по термодинамике.

Я повернулся к ней, и мой аналитический ум, который до этого был занят выживанием, вдруг заработал на полную катушку.

— Ты ищешь не то, Михаил, — продолжила она, и ее голос стал тверже. — Ты ищешь «еду», чтобы накормить своего зверя. Пытаешься залить пожар бензином. Однако это путь в никуда. Ты просто будешь становиться все голоднее, все дальше от себя, пока от Михаила Котова не останется одна лишь вечно голодная оболочка.

Я хотел было съязвить, но она не дала.

— Нам нужен не корм. Нам нужен ошейник, — она выдохнула облачко пара. — Я наконец-то поняла то, что написано между строк. Моя сила — то, что они называют «Великим Теплом». Хаос созидания. Твоя, — она кивнула на мой меч, — «Изначальный Голод». Хаос разрушения. Мы — две крайности, которые не могут существовать вместе. Поэтому нам так больно рядом. Но есть и третья сила. Та, которую они ненавидят и боятся больше всего. «Ледяной Порядок».

Ее слова ложились в мою голову, как недостающие куски пазла. Я все еще спорил, скорее по инерции, пытаясь найти изъян в ее логике.

— Средневековые бредни. Красивая сказка для…

— А твои видения — тоже бредни? — оборвала она. — Вспомни. Что делал тот, третий Страж, в твоих воспоминаниях? Он не воевал. Он сдерживал. Он был противовесом.

И тут до меня дошло. Перед глазами вспыхнул образ из видения: идеальная кристаллическая решетка, которая не сражалась, а упорядочивала дикий танец Тепла и Голода.

«Ложь! — взревела у меня в голове Искра, и ее голос был полон ярости и почти животного страха. — Он хочет не усмирить, а уничтожить меня! Запереть в вечной клетке! Носитель, не слушай ее! Она — потомок предательницы! Она хочет завершить то, что начала ее прародительница!»

Ее паническая реакция стала последним доказательством. Она боялась. Не Тепла Арины, которое ее лишь раздражало. Она была в ужасе от Порядка.

— Значит, Ключ Льда — это не просто артефакт холода, — я проговорил это вслух, скорее для себя, складывая факты. — Это воплощение абсолютного, незыблемого Порядка. Он не сможет излечить меня. Но он сможет «заморозить» хаос внутри меня. Ввести мой голод в состояние стазиса. Запереть зверя в клетку из идеального льда.

Это было не исцеление. Это было сдерживание. Единственный шанс не просто выжить, но и перестать быть монстром, пожирающим самого себя и других.

Я смотрел на север, туда, куда тянул меня голод. И впервые за долгое время видел не просто «еду». Я видел цель. Не просто победить врага. А найти лекарство. Вернее, клетку.

— Ошейник, — хрипло повторил я, и на моих губах сама собой расползлась кривая, уродливая усмешка. — Звучит… заманчиво.

Впервые за эти кошмарные дни у меня появилась не просто тактическая задача, а личная, отчаянная надежда. Надежда не на спасение души — на это я уже не рассчитывал. А на то, чтобы хотя бы запереть своего внутреннего зверя, прежде чем он сожрет меня окончательно. Мой поход на север обрел новый, куда более глубокий и страшный смысл. Я шел не убивать. Я шел за своим ошейником.