Безумный барон – 2

Глава 11

Меч в моей руке взвыл — и этот вой стал последним, что я запомнил, прежде чем реальность пошла по швам.

Низкий, утробный, на грани ультразвука, он скрежетал не по ушам — он скреб прямо по костям, по черепной коробке. Зубы вибрировали так, что, казалось, вот-вот раскрошатся в пыль. Клинок бился в руке с силой пойманного на крючок сома, и от чудовищного напряжения в запястье что-то хрустнуло. Но отпустить его я уже не мог. Наши с ним отношения, как говорится, перешли в новую, очень нездоровую стадию.

На идеально гладкой серебристой поверхности, как язвы, проступали темные, пульсирующие вены. Расползаясь от самого острия, где меч вошел в камень ритуального круга, они жадно оплетали лезвие, поднимаясь к гарде, к моей руке. Они были живыми, и их едва заметная, отвратительная пульсация совпадала с бешеным ритмом моего собственного сердца.

Он не просто поглощал энергию. Он ее пожирал. С наслаждением.

И этот голод, этот восторг, эта тьма — всё вливалось в меня.

Ничто прежде не походило на это. Представьте, что вам в вену вкатили смесь жидкого азота, адреналина и кислоты из аккумулятора. Ледяной огонь выжигал изнутри, заменяя тепло жизни на звенящую, арктическую пустоту. Мир перед глазами подернулся черно-белой рябью, как на экране старого телевизора в попытке поймать сигнал из преисподней.

А потом в голове раздался ее голос. И это было хуже всего.

Он сломался. Чистый, звонкий, чуть высокомерный голос девчонки-подростка, успевший стать для меня фоновым шумом, треснул и сорвался.

— Голо… Го-лод-на-а-а!

Этот визг восторга и боли одновременно напоминал крик хищника, вечность сидевшего на диете из росы и солнечного света и внезапно дорвавшегося до парного мяса. И пока я пытался переварить этот звуковой удар под дых, ее голос снова изменился, на долю секунды становясь до жути спокойным и аналитическим.

— Концепция… вкусно… не определена. Это… положительная сенсорная реакция на поглощение энергии Пустоты? Требуется дополнительный анализ… Больше… данных…

И снова срыв на первобытный, голодный визг, от которого меня самого едва не вывернуло наизнанку. Кажется, мой личный джинн в бутылке только что попробовал свой первый наркотик. И ему, чтоб его, очень понравилось.

Весь этот внутренний диалог разворачивался на фоне форменного апокалипсиса. Кабинет Аристарха стал ареной для битвы двух черных дыр. Одна, рожденная ритуалом, пыталась сожрать нас. Другая, моя, — жрала ее саму, причем с таким аппетитом, что аж за ушами трещало. Кроваво-красный свет рун не просто гас — его буквально высасывало, сдирая со стен, как старые, грязные обои, и втягивая в ненасытную пасть моего меча.

Каждая погасшая руна взрывалась с сухим треском, похожим на выстрел из крупнокалиберной винтовки. Стены ходили ходуном. С потолка сыпались уже не просто куски штукатурки, а вполне себе увесистые обломки камня, с грохотом падая на пол и поднимая тучи пыли. Комната, еще минуту назад бывшая роскошным кабинетом, теперь напоминала стройплощадку после прямого попадания авиабомбы.

Стоя в центре этого безумия, вцепившись в рукоять обеими руками, я ощущал себя оператором отбойного молотка, подключенного напрямую к высоковольтной линии. Колени подогнулись, из носа хлынула теплая, липкая кровь. Мой организм, моя аномальная жизненная сила, не выдерживал такого напряжения. Я был не просто проводником, а трансформатором, через который проходил ток такой чудовищной силы, что изоляция уже горела синим пламенем.

Еще немного, и меня просто разорвет на части изнутри. Выключит. Как перегоревшую пробку.

Последняя руна, начертанная на потолке прямо над моей головой, замерцала, отчаянно цепляясь за жизнь. Ключ всей этой дьявольской машины. Ее красный свет съежился до размера медной монеты, а потом, с финальным, жалобным щелчком, оглушительно громким в наступившей тишине, — погас.

И всё.

Утробный гул, скрежет, вой — всё исчезло, будто кто-то одним движением выключил звук у всего мира. Абсолютная, ватная тишина давила на уши сильнее, чем весь предыдущий грохот. Давление спало. Пылесос выключился. И я, лишившись напряжения, что единственное удерживало меня на ногах, просто рухнул на колени, едва успев выдернуть из раскрошившегося камня меч и не проткнуть им собственную ногу.

Падая на колени, я, пожалуй, на этом и закончил свои осмысленные действия. Тело превратилось в мешок с картошкой, сброшенный с пятого этажа. В голове — белый шум, в ушах — звенящая тишина, давящая сильнее любого крика. Какое-то время я просто стоял на четвереньках посреди этого разгрома, тупо уставившись в пол и пытаясь заставить легкие снова работать. Они, похоже, объявили забастовку, и я их прекрасно понимал.

Первым вернулся звук — далекий, приглушенный грохот со стороны главных ворот, где Ратмир, судя по всему, все еще вел свой концерт по заявкам. Потом — тихий, сдавленный стон откуда-то слева. Арина. Медленно, с усилием, будто моя шея была сделана из ржавого чугуна, я повернул голову.

Девчонка сидела на полу, привалившись спиной к опрокинутому книжному шкафу. Рожа у нее была не просто бледная — цвета старой, пожелтевшей бумаги. Но живая. И злая. Она смотрела на меня, и в ее глазах, помимо вселенской усталости, плескалось что-то еще — смесь изумления, опаски и, кажется, уважения. Видимо, мой фокус с выключением адской машины произвел на нее впечатление.

Я попробовал как-то ободряюще кивнуть, но вместо этого получился какой-то жалкий кивок паралитика. Кое-как оперевшись на свободную руку, я сел, вытягивая гудящие ноги. И только тогда мой взгляд упал на то, что я все еще сжимал в правой руке. На Искру.

Мать честная.

Медленно, почти с суеверным страхом, я поднял меч на уровень глаз. В тусклом свете, пробивающемся сквозь заваленное пылью окно, он выглядел… неправильно. Больным.

Идеально гладкое серебристое лезвие, которым я так гордился, теперь было испещрено тонкими, как вены, иссиня-черными прожилками. Не нарисованными — они будто проросли изнутри, из самой сердцевины металла. Уродливая, хаотичная паутина расползалась от острия до самой гарды. И самое жуткое — они не были статичны. Они едва заметно, почти неуловимо пульсировали, как сосуды на виске у человека, который вот-вот взорвется от ярости. Их пульсация, и я это чувствовал каждой клеткой, совпадала с ритмом моего собственного сердца.

Она изменилась. Не просто получила апгрейд. Она мутировала.

И эта мутация коснулась не только ее.

Наконец прислушавшись к себе, я ощутил усталость — такую, будто не просто подрался, а разгрузил пару вагонов с углем. Мышцы гудели, кости ныли. Но под слоем физического истощения пряталось нечто иное. Холод.

Не приятный, освежающий холодок после купания в проруби. Нет. Мертвый, пронизывающий, звенящий арктический холод. Он шел не снаружи — он поселился внутри. В груди, там, где раньше было тепло, теперь зияла дыра, из которой сквозило, как из открытого окна в феврале. Не просто отсутствие тепла — его активное, чужеродное отрицание. Словно в мой организм, в мою аномальную, живую сущность вживили кусок сухого льда, который теперь медленно, но верно замораживал меня изнутри.

Это не была цена выживания. Это была плата за сделку. И я только что понял, что в графе «сумма к оплате» стояло нечто большее, чем просто усталость. Я расплатился частью себя. Частью того, что делало меня… живым.

Медленно проведя пальцами левой руки по изменившемуся клинку, я ощутил обжигающий лед — будто трогал не меч, а кусок криогенной установки. От этого прикосновения по руке пробежала дрожь, а холод внутри на мгновение стал еще сильнее, отзываясь радостным, хищным мурлыканьем в глубине сознания.

«Анализ завершен. Структурная целостность артефакта изменена. Интегрированы элементы энергии типа „Пустота“. Функциональные параметры расширены. Эффективность повышена на…», — прозвучал в моей голове будничный голос Искры, как у диспетчера, объявляющего о прибытии поезда.

— Заткнись, — прохрипел я вслух, и мой собственный голос показался мне чужим, более низким и каким-то… плоским. Лишенным обертонов.

Я поднялся на ноги. Мир качнулся, но я устоял. Оглядел поле боя: разгромленный кабинет, похожий на декорации к фильму-катастрофе; два безвольных тела телохранителей, лежащих в неестественных позах; еще двое, привалившиеся к стене, — те, кого вырубила Арина, — кажется, просто спали. А на полу, в центре всего этого бардака, лежал он. Аристарх. Вернее, то, что от него осталось.

Его тело не сгорело, не истлело. Оно… высохло. Как старый гриб, оставленный на солнце. Серая, потрескавшаяся кожа обтягивала кости. Дорогой бархатный камзол висел на нем, как на вешалке. Он был мертв. Мертвее, чем динозавры. И я был почти уверен, что это моя новая, голодная Искра высосала из него последнюю каплю, просто за компанию. Как десерт после основного блюда.

Хорошо. Одной проблемой меньше. Вот только что-то мне подсказывало, что главная проблема теперь у меня в руке. И в груди.

Первым очухался Игнат — тот из верзил Ратмира, что был покрепче. Сев, он тряхнул своей квадратной башкой, будто отгоняя назойливую муху, и уставился на меня. Его взгляд, обычно туповато-прямолинейный, как удар дубиной, стал другим. В нем плескалась смесь недоумения и чего-то еще — глубокого, животного, инстинктивного. Так волк смотрит на другого волка, который внезапно вырос вдвое и отрастил вторую пару клыков.

Вслед за ним зашевелился Степан. А потом, с глухим, утробным стоном, от которого содрогнулся бы и медведь, начал приходить в себя Ратмир. Он не просто сел — он себя посадил, упираясь в пол ладонями с таким усилием, будто поднимал не собственное тело, а чугунную болванку. Лицо воеводы, всегда напоминавшее маску из грубого камня, стало землисто-серым.

— Что… было? — вырвался из его горла хрип, похожий на скрежет гравия.

Хороший вопрос, воевода. Я бы и сам хотел знать ответ.

В этот момент в моей голове снова раздался голос. Уже не восторженный визг хищника, дорвавшегося до еды. Ровный, холодный, бесстрастный тон, от которого мороз по коже шел сильнее, чем от сквозняка в груди.

«Объект „Ратмир“».

Я невольно вздрогнул. Не «анализ запущен», не «концепция принята». Просто констатация, как у патологоанатома над очередным клиентом.

«Зафиксирован критически низкий уровень жизненной эманации. Тридцать семь процентов от нормы. Основные угрозы: мышечное истощение, дегидратация, последствия энергетического вампиризма. Рекомендация для восстановления функциональности: незамедлительный отдых, обильное питье, высококалорийная пища».

Я аж моргнул от удивления. Что еще за новости? Вместо простого сканера — полноценный диагностический комплекс, выдающий вердикт и тут же прописывающий лечение. Только вот тон… Тон был такой, будто она говорит не о моем товарище, а о неисправном механизме, который нужно срочно починить, чтобы он снова мог выполнять свою функцию.

«Объект 'Арина»«, — без паузы продолжила она, и мой внутренний взгляд, ведомый ее волей, переключился на девчонку. — 'Жизненная эманация — сорок пять процентов. Угрозы: острое магическое истощение, нервное перенапряжение. Рекомендация: покой, медитация для восстановления энергетических каналов».

И снова этот холодный, циничный тон. В ее голосе, в ее новой манере не было ни любопытства, ни сочувствия. Только голая, препарированная логика. Логика хищника, оценивающего состояние стада. Кто слаб, кто силен, кого можно будет сожрать в следующий раз. Эта мысль была настолько отчетливой, что я невольно сжал рукоять меча.

Собрав остатки сил в кулак, Ратмир наконец поднял голову. В его глазах отражалось то же, что и у Игната, только усиленное в сто крат. Страх. Не трусость — воевода не знал, что это такое. Это был первобытный страх перед непонятным, перед чужим, перед тем, что выходило за рамки его мира, поделенного на друзей, врагов и сталь.

Он видел, что я сделал, как мой меч пожирал красное пламя ритуала. Он чувствовал ту волну иссиня-черной тьмы, что хлынула из меня. И сейчас он смотрел не на «Безумного Барона», своего неудобного, но понятного союзника, а на ходячую аномалию. На укрощенное чудовище, которое только что спасло их всех, но от этого не перестало быть чудовищем.

Его взгляд медленно скользнул с моего лица на меч в моей руке, и челюсти его сжались еще сильнее. Он, как никто другой, понимал, что такое оружие. Он видел, что это оружие изменилось, стало частью меня, а я — его частью. И эта новая симбиотическая тварь, стоящая посреди разгромленного кабинета, внушала ему куда больше опасений, чем весь Орден вместе взятый.

Его люди, Степан и Игнат, тоже поднялись на ноги. Они не смотрели на меня прямо. Косились. Исподтишка. Как деревенские мужики на заезжего колдуна, который одним словом может и корову уморить, и урожай сгноить. Вся наша боевая слаженность, все это вынужденное братство, скрепленное общей дракой, испарилось. На его месте выросла стена — невидимая, но абсолютно реальная стена из недоверия и страха. Они были верны своему командиру, а командир заключил со мной сделку. Но в этой сделке не было пункта о союзе с тем, чем я, по их мнению, только что стал.

Переведя дыхание, которое все еще обжигало легкие холодом, я заставил себя сделать шаг. Потом еще один. Подошел к заваленному бумагами столу и, не обращая внимания на труп Аристарха, поднял то, ради чего мы сюда, собственно, и вломились. Толстый, обитый черной кожей гроссбух. Он был тяжелым, как кусок свинца, и на его страницах, я был уверен, хранились все грязные секреты Орловых и их дружков из Ордена. Наш главный приз. Наша единственная надежда выпутаться из этой истории живыми и, желательно, на свободе.

— Дело сделано, — сказал я, и снова поразился, насколько чужим и безжизненным стал мой голос. — Пора уходить.

Никто не ответил. Они просто смотрели. Ратмир — с тяжелой, мрачной решимостью солдата, который понимает, что оказался в союзе с ядерной бомбой. Его люди — с опаской и готовностью в любой момент отскочить в сторону. Мы были в одной комнате, но между нами пролегла пропасть. Пропасть, которую я сам только что и вырыл.

Я сказал, что пора уходить, но сам понимал: так просто это не закончится. Не после того, что здесь произошло. Тишина в комнате звенела так, что хотелось заткнуть уши. Ратмир и его ребята, хоть и поднялись на ноги, все еще напоминали боксеров после тяжелого нокдауна. Они были здесь, но мыслями, казалось, где-то далеко, пытаясь осознать, как им удалось выжить там, где по всем законам они должны были сдохнуть.

Первой нарушила эту парализованную тишину Арина.

Собрав остатки своей воли, она с трудом поднялась на ноги. В отличие от вояк, в ее взгляде не было страха, только серьезная, обеспокоенная сосредоточенность. Она смотрела не на меч, не на разгром в комнате — она смотрела на меня. Прямо в глаза. Она, с ее чутьем на жизненные потоки, чувствовала изменение не на уровне инстинктов, а на уровне самой сути, видела трещину, которая прошла через меня.

Медленно, будто ступая по тонкому льду, она подошла ко мне. Я не шелохнулся, только крепче сжал в одной руке гроссбух, в другой — рукоять своего нового, пугающего меча. Остановившись в шаге от меня и помедлив секунду, она протянула руку.

Я ожидал чего угодно — упрека, вопроса, может, даже удара. Но она просто коснулась моего предплечья.

В тот же миг ее теплая, живительная, созидающая аура, которую я привык ощущать как солнечное тепло, наткнулась на мой внутренний холод. Не просто столкновение — взаимное отторжение, физически ощутимое, будто два однополюсных магнита пытались соприкоснуться. От места ее касания по моей руке пробежал разряд статического электричества, а воздух между нами зашипел, как вода, попавшая на раскаленную сковороду.

Она резко отдернула руку, будто обжегшись. На ее лице отразилось потрясение. Она не просто почувствовала — она поняла. Поняла, что во мне поселилось нечто, абсолютно враждебное самой природе ее силы, самой сути жизни. Мы, еще час назад бывшие двумя сторонами одной монеты, теперь стали двумя противоположностями, которые не могут существовать рядом, не причиняя друг другу боль.

В этот момент, наконец, подал голос Ратмир. Опираясь на стену, он выпрямился. И хотя рожа у него была серой, а сам он качался, как тростинка на ветру, в его голосе снова зазвенела сталь.

— Барон… — прохрипел он, его взгляд был прикован к изменившемуся клинку, к этим уродливым черным венам, пульсирующим на серебре. — Что ты… сделал?

Медленно, очень медленно я повернул к нему голову. И когда наши взгляды встретились, воевода, этот каменный истукан, не знающий страха, невольно отшатнулся. Отшатнулся, как от удара. На долю секунды, в тусклом свете, пробивающемся из окна, ему, видимо, привиделось то, что теперь было моей новой реальностью. Ему показалось, что глаза мои — не просто карие, а иссиня-черные, бездонные, как сама Пустота. Как дыры в космос, из которых сквозит вечной, могильной стужей.

— Я сделал то, что было необходимо, чтобы мы выжили, — ответил я, и мой собственный голос ударил по ушам своей безжизненной холодностью. В нем не было ни сарказма, ни злости, ни облегчения. Ничего. Просто констатация факта, как в отчете. — А теперь убираемся отсюда. Пока весь этот дом не решил похоронить нас под своими обломками.

Я заставил себя сделать шаг. Потом еще один. Внутренний холод, который до этого был просто фоном, вдруг сжался в тугой, ледяной комок где-то в солнечном сплетении. Мир качнулся под ногами, и я понял, что это не просто усталость.

Он реален. Этот холод. И он требует своей платы.

Словно услышав мои мысли, меч в руке снова завибрировал. Не яростно, как раньше, а требовательно, настойчиво. Как голодный младенец, требующий соску.

«Зафиксировано критическое падение твоих жизненных показателей, — с той же медицинской бесстрастностью сообщила Искра. — Внутренний энергетический баланс нарушен. Требуется срочная компенсация».

Я не успел спросить, что она имеет в виду. Я почувствовал это сам. Будто из меня выдернули какую-то важную деталь, и весь механизм начал идти вразнос. Холод в груди стал нестерпимым, а по венам, казалось, потекла ледяная крошка.

Пошатнувшись, я инстинктивно выбросил руку, упираясь в стену, чтобы не упасть. И в этот момент, когда мои пальцы коснулись холодного камня, произошло то, чего я никак не ожидал.

Один из телохранителей — тот, которого я вырубил первым, — зашевелился на полу в паре метров от меня, пытаясь приподняться на локте. Стоило моей руке коснуться стены, как Искра в моей руке дернулась, а внутренний холод нашел свою цель.

Я не хотел этого. Не отдавал приказа. Это произошло само.

Из моей ладони, прижатой к стене, к раненому верзиле метнулась едва заметная, похожая на разряд статического электричества, темная нить. Она коснулась его, и тот замер. Его глаза, до этого мутные от боли, широко распахнулись в последнем, немом изумлении. Он не закричал. Он просто… погас. Как лампочка, из которой выкачали весь воздух. Тело его обмякло, и он безвольно рухнул на пол, а по темной нити обратно ко мне, в мою руку, хлынул едва заметный, серый ручеек энергии.

Холод в груди отступил. Не исчез, нет. Но ледяные тиски, сжимавшие сердце, ослабли. Я ощутил прилив сил — не тепла, не жизни, а просто… энергии. Будто в разряженный аккумулятор влили немного заряда.

Я застыл, глядя на свою руку, потом на безжизненное тело на полу, и ледяной пот прошиб меня насквозь.

Все это видели. Ратмир. Арина. Степан. Игнат.

Они видели, как я, не пошевелив и пальцем, просто высосал жизнь из раненого человека.