Барин-Шабарин 2

Глава 21

Я не знал, что у полноватого Жебокрицкого, который вообще-то имел лишь узкие щелки меж заплывшими веками, могут быть такие огромные глаза. Бумага, которую читал Жебокрицкий, содержала просьбу к губернатору разобраться в том, что земский исправник Молчанов требовал от Жебокрицкого деньги за то, чтобы судебное разбирательство моего соседа и меня закончилась в пользу означенного Жебокрицкого.

— У меня уже готовы копии документов, чтобы направить их генерал-майору Леонтьеву, под началом которого вы служили. А также о ваших скверных делах узнает Матвей Иванович Картамонов, предводитель дворянства Франк получит копии документов, безусловно, и сам губернатор будет осведомлен. Рассчитываете ли вы на то, чтобы ваш покровитель — хотя я сомневаюсь в том, что вы ему теперь интересны — вице-губернатор Кулагин вступился и выгородил вас из подобного позора? — спросил я.

Доски на гробик репутации соседа уже были сложены в незамысловатую конструкцию, и я начинал забивать в нее гвозди.

— Условия таковы: первое, вы забываете о Лавре Петровиче, даёте ему спокойно жить в моем поместье. Кроме того выплачиваете ему пятьсот рублей на обустройство. Уверен, что вы задолжали этому человеку и куда больше. И ещё… у меня есть свидетельство Лавра Петровича о том, что вы отдавали приказ на моё убийство. Господин Зарипов готов это подтвердить в суде, если потребуется, — я излагал это, что называется, с расстановкой, а Жебокрицкий слушал ни жив ни мёртв. — Второе, вы выставляете себя жертвой, а не тем, кто сам устраивал против меня судилище. Надеюсь, что вас оставила жажда сохранения всех документов, также порочащих ваше имя, чтобы вы взяли какую-то расписку о получении денег Молчановым за то, чтобы он судил против меня. Если таковой документ имеется, и у меня его нет, то сей же час сожгите. Денег вы никаких не давали, но с вас их требовали.

Наверняка в голове Жебокрицкого набатом звучали такие звуки, когда молоток ударяется о шляпку гвоздя, всё глубже входящего в гроб.

К этому разговору я готовился долго, собирая все документы, сортируя их, планируя не только разговоры, но и вероятные выпады алчного соседа. Так что я был готов к любой развязке. А в конце всего должно было быть так, что Жебокрицкий будет также являться одним из свидетелей против коррупционной составляющей губернии.

— И вас, и меня убьют! — замогильным голосом произнес сосед. — Давайте я отдам вам вашу деревню, выплачу тысячу рублей отступных, чтобы вы забыли ваш план и меня… ни во что не втягивали.

Предложение было не таким уж и плохим. По крайней мере, когда я только увидел этот самый инвентарь поместья Жебокрицкого, то думать о таком итоге нашего с ним территориального спора даже и не мог. Оказалось, что козырей в рукаве у моего соседа просто нет. И он сам поймался на то, что был крайне страстным бюрократом, собирал все документы, а теперь эти бумажки могли его же самого отправить на каторгу.

— Нет. Но я понимаю ваши страхи и организую вам охрану. Как вы уже понимаете, часть ваших людей, которые занимаются охраной поместья, теперь стали моими людьми. Так что соглашайтесь. И действуйте так, как я скажу, — жёстко сказал я.

После разговора с Жебокрицким я в приподнятом настроении вернулся домой. Уже были отданы все распоряжения, даже готовились телеги с товаром. Мы могли себе позволить продать пятнадцать плугов. Помимо этого немалое количество ножей, три мясорубки, которые я хотел за немалые деньги продать ресторанам, много всякого по мелочи, а также я вёз на торг часть только недавно закупленного Эльзой постельного белья — оно, конечно, было уже использовано во время моего приёма, но, кто ж об этом знает. Чистое, выглядит новым, ну, а упаковать красивенько мы всегда сможем. Правда, в это время и упаковки как таковой не водилось ещё.

Так что официально мы ехали торговать, а не воевать. А если же возникнет вопрос, почему так много у меня с собой людей, так и здесь ответ был заготовлен. Кому-то же нужно было вести на продажу сразу три кареты, огромное количество различных платьев, аксессуаров, украшений. Причём, сами платья были куплены не мной, и даже моя матушка не ухитрилась бы где-то приобрести себе новый гардероб. Хотя те платья, которые она привезла из Петербурга, также достойны были внимания и продажи в Екатеринославе. Это Эльза решила воспользоваться моей идеей бизнеса с бирками на платьях и закупила, якобы из новой французской коллекции, что прибыла в Одессу, много платьев, зонтов, вееров и прочего.

Кстати, секс остаётся сексом, а деньги деньгами. Эльза мне не жена, поэтому я разъяснил женщине коммерческие особенности такого союза, в частности то, что она не может использовать мои наработки и зарабатывать в свой карман. Да, я вел себя в своей манере, когда говорю женщине то, что и думаю. Но мне нужны заработки не для того, чтобы в удобный момент убежать за границу. Потому часть платьев было мною перекуплено у Эльзы, а также было накинуто ещё пять процентов с продаж на мой условный счёт за саму идею и за те бирки, которые с большим усердием вышили Саломея, Прасковья, а также баба Марфа.

В этот раз я не думал брать с собой ни Саломею, ни Прасковью в Екатеринослав. Там точно будет не до женщин, девушкам просто-напросто неуместно участвовать в мужских разборках. Остановиться в городе я решил в гостинице «Марица», там же, в ресторане, и столоваться. Если случился бы серьёзный замес, девушкам (а ведь и Параску-паскуду тоже жалко) бежать будет некуда — а потому пусть сидят в поместье.

Объясню, почему она паскуда. Вскружила эта лярва голову Хвастовскому. Хотя я и потребовал от Прасковьи не попадаться на глаза моим гостям, особенно этому доморощенному поэту, эта хищница меня не послушалась и как бы случайно попалась-таки на глаза журналисту.

Дело могло бы иметь очень серьёзные последствия, вплоть до дуэли и громкого скандала. Ведь я поэта обманул, когда представил её, Прасковью, своей сестрой. Однако курвина Параска выкрутилась и в этот раз. Сказала, якобы, что она и есть моя сводная сестра, но об этом знают только я и она. А барин, мой папа, приказал не распространяться об этом. Так что роман Хвастовского и Прасковьи был бурным, разве только не пришлось кровать чинить. Водила Параска парня по всем своим злачным местам: то на сеновал, то куда-то на природу, то чуть ли не в хлеву совокуплялись. Ну и пусть. Парень сиял от счастья, Прасковья, вроде бы тоже была довольна. Правда, на её довольство мне, в принципе, наплевать.

Устав давить на Жебокрицкого, домой я возвращался опустошенным. Решил по дороге искупнуться в озере. Немного оживился. Но все равно мне нужен обед и отдых.

— Матушка-барыня спрашивали вас. Сердилися, — сообщила мне Саломея, как только я зашел в терем, будто девчонка меня поджидала или, действительно, караулила.

— Передай Эльзе, что мне нужно с ней поговорить, но ближе к ночи, — сказал я и понял, когда щеки Саломеи покраснели, что она прекрасно поняла смысл моего послания. — Да, ты все правильно поняла, но говорить о том, что я делаю и с кем, нельзя. И принеси мне крепкий кофе!

Сделав несколько вдохов-выдохов, я решительно направился к себе в комнату, зная, что маман всё равно сразу же туда нагрянет. Вот я ей уже и грубил, говорил на грани, может, и за гранью приличия, указывал, чтобы оставила меня и вообще… Присмотрела бы себе монастырь. Четко сказал, что денег не дам, а в следующий ее отъезд и вовсе опозорю. Но… ничего, будто и не слышала маман моих слов, как с гуся вода. Моя бабушка про таких говорила: «Ссы в глаза — все Божья роса».

Не успела Саломея принести кофе, как заявилась женщина, что мамой мне приходится в этой жизни. Правда, родителей не выбирают. Вот дали бы мне выбор, так пусть бы папой был… ох и сложный же выбор… император Николай Павлович!

— Вот и вовсе с тобой не разговаривала бы. Где мои туалеты? — спрятав за спину блокнот, будто дразнясь, попробовала в очередной раз меня отчитать маман.

— Я уже объяснял. А вот вы, мама, так и не ответили, где деньги отца и мои, почему у Жебокрицкого имеется ваша долговая расписка… Ладно… не вы ее писали, но вопрос об иных деньгах не снят. Будьте понятливее, мама, даже не начинайте обсуждать тему, если у меня больше к вам вопросов, чем у вас ко мне, — в очередной раз я грубил матери.

— Ты — хам, Алексей! Но да ладно… Что с тебя взять, коли ты сын своего отца. Я украла это у Артамона, когда он объявил, что уходит от меня, — потупив глаза, сказала маман, протягивая мне блокнот.

— И вы сами не читали этих записей? — с удивлением в голосе спрашивал я.

— Начинала читать. Но как поняла, сколь это опасно, сразу же прекратила, — отвечала мама.

— И вы теперь такую опасную вещицу, стало быть, предлагаете взять мне? — спрашивал я.

— А вы… найдёте того, кому можно это продать? — с интересом, всё также потупив взгляд, спрашивала Мария Марковна.

Нет, продавать это я никому не стану. Если я правильно понял, здесь записи о делишках того же самого Кулагина и подробнейший расклад о том, кто сколько берёт в губернии, а также кто кому платит и за что. Именно об этом документе упоминала жена Кулагина Елизавета Леонтьевна, когда я пришел к ней с кольцом. Да и после вице-губернаторша вспоминала о неких записях, которые я, если обнаружу таковые, должен был передать ей.

Сейчас! Разгон только возьму!

Как кстати, ведь я как раз собрался в город, чтобы нанести удар. Но насколько это будет безопасно? Конечно же, предстоит рисковать. Но у меня уже есть мало-мальски подготовленные бойцы, без которых я в столицу губернии вступать не собираюсь.

— В скором времени мне нужно будет отправиться в Екатеринослав, — сказал я, глядя на свою родительницу.

— Самое для меня странное, что я боюсь за тебя, но вижу перед собой сильно изменившегося моего сына, будто муж мой Пётр Никифорович вселился в тебя. Он так же смотрел, а я не умела ему ни в чём отказать, — сказала мама и опустила взгляд, как бы умывая руки.

Это не совсем родительское благословение, но мне её разрешение особо и не нужно было.

Сколько там времени до уборочной? Уже через недельку-другую можно было бы начинать собирать урожай озимых. Это не очень большие площади, потому можно спокойно доверить ситуацию Емельяну. Пусть занимается привычным для него делом. Но вот к уборке остального урожая мне нужно будет обязательно прибыть обратно. Ведь мало урожай собрать, нужно ещё немало чего организовать, чтобы его сохранить. И вот этот процесс я собирался контролировать наиболее тщательно.

— В Екатеринослав! Четыре дня на сборы — и еду! — решительно сказал я.

Надо позвать бабу Марфу, чтобы сменила мне повязку на плече. Чувствую, что она изрядно увлажнилась сукровицей.

— Сын мой, куда вы собираетесь отправляться? Я только сейчас поняла, что вы собираетесь делать. Я запрещаю вам это делать. Это опасно, — отговаривала меня мама, резко перейдя на «вы».

И как же меня напрягал этот разговор! Был уже достаточно поздний вечер, когда госпожа Шабарина соизволила посетить своего сына. Но не эту женщину я ждал теперь у себя. Меня никак не отпускал образ Елизаветы Дмитриевны. И я, как это сделало бы большинство мужиков, решил лечить подобное подобным, то есть ожидал прихода Эльзы, чтобы наказать её за весь женский род.

— И зачем я отдала тебе, мой сын, эти записки! — чуть ли не плача, говорила мама.

В душе даже что-то ёкнуло. За меня искренне волнуются и я ведь не железный… или это потому, что без моего участия в её жизни материальный достаток сильно упадёт? Так что слёзы эти я по некоторому размышлению посчитал крокодильими и констатировал для себя факт, что моя мать — весьма неплохая актриса, если умеет выдавать такие искренние эмоции.

— Ко мне сейчас должна прийти Эльза, — поняв, что подобные стенания и слёзы ещё долго могут не прекращаться, я напрямую указал матери, что её присутствие в моей комнате неуместно.

— Это вульгарно! — принялась поучать меня мама.

Я рассмеялся. А госпожа Шабарина раскраснелась. Она поняла причины моего веселья, потому и стала смущаться. Разве не было более вульгарным было то, что она оставила своего сына, поместье, не пробыв в трауре по мужу даже года, и укатила с любовником в столицу? Так что, кто ещё меня будет учить морали, но только не мама. Если я буду вести себя сообразно её поведению, то это будет для меня слишком.

Есть такое образное выражение — «как в последний раз». Оно предполагает, что люди совершают нечто, подразумевая, что будто бы больше этого уже сделать не смогут. Так вот, наша ночь с Эльзой была именно такой. В какой-то момент моё лекарство против чувств к Елизавете Дмитриевне начало действовать. И в порыве страсти я даже мог бы признаться в любви к Эльзе, но сдержал глупый и напрасный порыв. А вот Эльза призналась. Сказала мне слова любви, а также то, что готова, как говорится, и в горе, и в радости. Эх… И почему женщины такие непонятливые? Мы уже не раз объяснялись и обещались только быть любовниками. И то, это до времени, когда я не найду себе жены. Это лишь физиология! Мне все-таки хватило такта, чтобы всё это не проговаривать прямо сейчас, лежа в постели и глядя в ее увлажнившиеся глаза, в очередной раз.

Эта ночь была настолько серьёзной кардиотренировкой, что утром я даже не вышел на пробежку и не выполнил элементарный комплекс упражнений. Лекарство под названием Эльза Шварцберг, казалось, подействовало даже на меня, заставляя временно забыть об Лизавете Дмитриевне. Несмотря на множественные, порой, даже акробатические этюды в нашем с ней исполнении, рука наутро не болела и даже рана на ней не саднила сукровицей.

Следующая ночь была примерно такой же страстной, может, только лишь чуть с меньшим количеством слёз. Наверное, все слёзы Эльза пролила вчера. А вот её либидо, та сексуальная энергия, которая в женщине пробуждалась с заходом солнца, да и не только, продолжала бить ключом. Так что наутро перед отъездом я уже посчитал, что пару дней такого секс-марафона, включая все те физические нагрузки, которые имели место быть у меня и у этой русской немки по ночам, а порой, если мы где-то случайным образом встречались, так и днём, и вечером, и утром, вполне могу засчитывать как спортивные тренировки.

Четыре кареты, пятнадцать всадников, ряженых под казаков — по современным меркам, наверное, это не такой уж и маленький караван помещика. В особенности должно было впечатлять сопровождение. Словно какого великого князя или самого императора сопровождали.

Кроме бойцов-дружинников, были еще Эльза, полицмейстер, двое его сопровождающих, а также Жебокрицкий и Лавр Петрович Зарипов.

За последние дни, пока я занимался подготовкой к выезду в Екатеринослав, у меня состоялись ещё два разговора. Пришлось ещё раз припугнуть, а после поманить небольшим пряником Жебокрицкого. Я обязался не рассказывать о том, что он присвоил себе также некоторые участки земель других соседей.

Но вот предать Матвея Ивановича Картамонова, который уже делает для меня много доброго, и не сказать ему, что озеро и Большой Луг принадлежат не Жебокрицкому, а крестному, я не мог. Так что за таким разговором последовал акт передачи. Впрочем, мы обошлись без каких-либо бумаг, лишь ударили по рукам, а я насилу остановил Матвея Ивановича, чтобы тот ударил только по руке Жебокрицкого, а не по его наглой морде, которая так лихо по кусочкам крала земли у своих соседей.

В этот раз путешествие оказалось даже приятным. Нам не приходилось вытаскивать телеги из снега или грязи, погода устоялась благоприятная, лишь только пару раз накрапывал небольшой дождик, но и он был на пользу, так как прибивал пыль на дорогах.

— Алексей Петрович, остановиться бы в Павлограде, — сказал Лавр Петрович Зарипов, когда мы уже свернули на дорогу, чтобы обогнуть город. — С чего нам так прятаться? Неужто думаете, что попробуют напасть? А если и так, то мы с револьверами…

Я не особо разделял воодушевление Лавра. Эка он под солнышком раздухарился. Однако, может быть, он и прав? Я же думаю несколько иными категориями, ожидаю подспудно какой-нибудь группы захвата, чего-то вроде СОБРа. Но такого в этом времени нет, даже в полиции не будет достаточно сил, чтобы сравниться с моим отрядом по огневой мощи.

— Давай, Лавр. Согласен, поесть нужно да прикупить запасов в дорогу, — согласился я.

В Павлограде не было элитных ресторанов. Здесь не было даже просто ресторанов. Лишь два трактира, и то… так себе уровень. Но претензий к городу не имею. Еще двадцать лет назад здесь и вовсе было одно каменное здание — храм. А все остальное — мазанки или даже полуземлянки.

Так что выбора особого и не было.

— Господа, я рад, конечно, что вы решили меня посетить, но скажу то, чего никогда и никому не говорил… — на пороге трактира нас встречал человек, в котором несложно было определить еврея, ну да их в губернии немногим меньше, может, только, чем в Одессе. — Выберите другое место.

— Интересно, это когда же твои соплеменники от прибыли отказывались? — усмехнулся я.

Мужик наклонился ко мне и тихо, оглядываясь назад, в зал трактира сказал:

— Есть тут у меня один… Пьет уже вторую неделю. И все бы ладно, даже платит, но… Буен, бьет всех гостей, — сказал еврей и вжал голову в плечи. — Все зовут меня Есей, это если не жидом называть станете, а по имени.

— Умеешь ты заинтересовать, Ёся, — усмехнулся я. — И что ж полиция?

— Так и не трогает, сколько денег уряднику не отдаю, но этого и не трогает. Вот и как мне быть? А еще у него дите было на руках. Пятый год так пьет, а мне за дитем пригляд, — продолжал хозяин трактира.

Я смело вошел внутрь. Ну, не бояться же мне пьяного дебошира, право слово.

— Я же сказал, что закрываю трактир, — взревел знакомый мне голос, а после показалась и лапища, которая пыталась меня ударить.

— Тарас? — удивился я.

— Во… я Господа Бога молю, чтобы он вразумил меня, а ты сам пришел, — заплетающимся языком сказал один из исполнителей Кулагина. — Не хочу я больше убивать. Вот тебя… мне приказали убить. Вот сейчас посплю и буду убивать. Ты только никуда не уходи, дай поспать!

— Конечно, спи… Я пока нож наточу, — сказал я, наблюдая, как прямо на столе мостится улечься Тарас, сворачиваясь в позу эмбриона.

Следующий том читать прямо сейчас: https://author.today/work/427017