Барин-Шабарин 2

Глава 11

— Я так за вас волновалась! — как только появился я у порога своего терема, мне навстречу, забыв обо всех нормах приличия, устремилась Мария Александровна Садовая.

— Я рад, сестрёнка, что ты обо мне так печёшься! — сказал я, в очередной раз расставляя все точки над i.

— Да пусть бы и сестрёнка! — воскликнула Маша. — Привыкну и к этому, только слухи такие ходили, что вы едете умирать.

— Не стоит слушать всякие бабские досужие сплетни и разговоры, любезная сестрёнка. Я ехал не чтобы умереть, а чтобы выжить. А планов у меня столь много и они такие великие, что мне умирать никак нельзя. Мне ещё Россию спасать! — усмехнулся я и обнял Машу.

Девушка повисла у меня на плечах, вся меня обвивая — иначе, чем могла бы позволить себе сестра. Я отстранил Машу, при этом улыбнулся и разгладил ее чуть растрепанные светлые кудри. Девушка зажмурила глаза, а я сделал шаг назад от нее.

— Я составила проект вашего будущего дома. Признаться… Я взяла проекты моего отца, которых он разработал множество, но так и не смог реализовать. Если у вас будут деньги, то это будет очень хороший дом, даже с ватерклозетом, — сказала Маша, придя в себя.

— Ты умница, нашла, в чём быть полезной своему брату. Ты ведь готова считать меня своим братом… старшим, который вместо отца может стать? — спрашивал я.

Не знаю, что именно меня сподвигло к тому, чтобы я назвал Машу своей сестрой. Ведь быть братом проститутки — так себе перспектива. Но быть братом девушки, которая уже построила в русском стиле двухэтажный терем, а сейчас строит очень даже симпатичные домики, подготавливаясь к балу, и которая столь искренне печется обо мне… Я, чего таить, действительно хочу считать её своей сестрой. Наверное, мне просто нужно знать, что у меня есть семья, что мне есть о ком заботиться, от кого ожидать такой вот встречи после трудных мероприятий. Да и куда уже деваться, если Кулагин не оставит Машу, а я не оставлю просто так Кулагина? На войне важно не только защищать свои экономические интересы. Очень важно понимать, что ты защищаешь конкретных людей. Вот я защищаю Машу!

— Нужно начинать строить дом! — сказал я, пока Мария Александровна осмысливала и принимала мои слова.

— Готова… я готова принять, что у меня есть старший брат. Но ежели о деле… По какому проекту будем строить? — оживилась девушка.

— По второму… — я задумался, вспоминая предложенные на мое рассмотрение чертежи. — Да, именно по второму.

— Это дорогой дом, — задумчиво сказала Маша. — В четыре с половиной тысячи рублей обойдется только дом, не меньше. Если еще внутреннее убранство считать, то… много средств уйдет и времени.

Я прикинул, сколько у меня денег. Так вышло, что в Ростове я взял чуть более семи тысяч рублей, еще у меня было более восьми тысяч. Так что на дом хватит. Теперь даже можно некоторую сумму легализовать, тем более, я уверен, что при необходимости Эльза Шварцберг подтвердит, что это она передала мне все деньги, даже если это будет сумма в двадцать тысяч. Жебокрицкий не должен заподозрить, что именно я сжег его кабинет, перед этим забрав мне причитающиеся деньги.

— Строимся! — провозгласил я. — С чего нужно начать?

— Ты, братик, — с долей сарказма сказала Мария Александровна, — если доверяешь своей сестре, а родственники должны доверять, то можешь не беспокоится. Нам несколько повезло в том, что в одном дне, пусть двух днях пути расположен Луганск. Там два кирпичных завода простаивают, и у меня нет сомнений, что там дешевле чем где-либо продадут кирпичи. Там же и листы железа для крыши заказать можно.

— А ну-ка! Дай лист бумаги! — я прямо замер на месте, боясь потерять мысль.

Мария, за что ей спасибо, не стала задавать лишних вопросов, а быстро побежала в терем за бумагой и писчими принадлежностями. Я было задумался, откуда она знает, что и где лежит в моем доме, но эти мысли я погнал прочь, чтобы они не вытесняли другие.

— Вот! — сказала мадемуазель Садовая, подсовывая мне бумагу и перо.

Перо… А можно же сделать… Нет, об этом я после подумаю.

Я начал рисовать в духе Пикассо, да простит меня еще не рождённый мастер, но эти кривые линии, что я выводил, можно было бы назвать либо «искусством на дурака», либо первым опытом в рисовании ребенка.

— Что это? — не выдержала Мария, с большим вниманием наблюдавшая за моими манипуляциями.

— Формовочный станок. Самый простой, но действенный, — сказал я.

— Какой? — спросила Маша, нахмурив брови и уставившись на рисунок.

— Для керамической и цементной плитки, ну, и черепицу можно пробовать делать, — сказал я, но после уже так занялся своими набросками, что не отвечал на вопросы девушки.

Сам станок представлял собой то, что с большой натяжкой можно было бы назвать пресс-формой. Это стол, на который опускается формовочная поверхность, и в итоге штампуется необходимое изделие. Но, чтобы изделие получило форму, нужна не просто ровная, а горячая поверхность.

Я думал, что же можно было бы использовать для прогревания поверхностей, которые будут зажимать форму из глины или из цемента. Мой дед некогда сам сделал формовочный станок, примитивнейший, для него он разобрал какие-то старые нагреватели. Их можно было бы заменить раскалённым углем, засыпаемым внутрь полой поверхности, но тогда нужен ещё продув, чтобы угли не остывали быстро. Ну, а после довести форму до готовности можно и в печи.

— Вот так… — рассказав суть технологии и вспомнив, что дед весь свой участок у дома и даже метров сто дороги выложил собственного производства цементной плиткой, я победно вздёрнул палец кверху.

— Сомнительно, — выразила скепсис Мария Александровна.

— Пробовать нужно! — сказал я и с удивлением поймал себя на том ощущении, что готов, словно ребенок, которого не похвалили за хорошее дело, обидеться.

Маша, поняв мое настроение, рассмеялась.

Смеялся и я, думая о том, что бизнес-идея, завязанная на производстве цемента, изделий их него и из керамики — это отличная вещь. Вообще в этом времени странным образом производства, которые не связаны с сельским хозяйством, развивались бойко, но крайне однобоко: металл ли это для разных нужд, или же металл для армии. В остальном Россия, не спешила за открытиями, привозя многое из-за границы, из той же Англии.

— А сколько в империи цементных заводов? — решил уточнить я у девушки, которая, если бы не современный мужской мир, могла бы выбиться в архитекторы.

— Батюшка мой говаривал, что в России — только английский цемент. Вроде бы, еще в столице есть завод… Но я не знаю это не точно, — будто вспоминала, говорила Маша.

Вот еще одно дело. Здесь, на Донбассе, есть каолин — отличная белая глина. Хочешь, унитазы фаянсовые делай, хочешь — еще что. Унитазы — и то бизнес, всем нужно будет такое изделие, если распробуют, а канализации уже есть в каждом крупном городе.

Есть и гипс, я сам видел в будущем гипсовые котлованы под Горловкой. Ну, и клинкер можно обжечь, если глина с известняком найдется. Вот и цемент. Так что почему бы не построить цементный завод? Скоро Крымская война, явно во время ее, англичане резко уменьшат экспорт цемента, да и потом не вдруг возобновят. Учитывая, что Российская империя сейчас достаточно активно строится, цементные заводы Англии обогащаются. А почему всё должно течь в Англию? Не люблю, когда явные выгоды уходят на сторону. Да и чем мы хуже, если купим у англичан то же оборудование? Я не говорю о прогрессорстве, чтобы самим обжигать клинкер, лучше купить уже готовые чертежи устройства печей, ну, и что там необходимо еще.

Эх! Замахнулся на большое дело. Но иначе как? Спрос на цемент есть и будет. Северное Причерноморье строится очень активно, даже те самые оборонительные укрепления в Севастополе, других городах, в Одессе, в Керчи. И все для производства есть на месте. Решено! Тему не забрасываю, ищу компаньонов, по крайней мере, узнаю, на чьих землях есть гипс, договариваюсь с ними. И пусть англичане продадут оборудование, если такое есть. Здесь же нужны особенные печи, наверное.

— Хочется многого, производства, но пойду-ка я картошку окучивать! — усмехнулся я и пошел, правда, не на картофельные поля, а домой.

Все же умыться, дух перевести после дороги нужно, если недолго. А еще необходимо отдать должное и самому съездить к Матвею Ивановичу. Крестный дал своих людей для весьма нечистого дела, а я не выкажу уважения к его сединам и сам не приеду? Неправильно. Нужно ехать. А еще я хотел бы правильно разделить трофеи.

Дело в том, мы взяли у Ивана Портового контрабанду оружия. Немного было ружей, к сожалению. Среди разного рода алкоголя и тканей было всего-то три дюжины ружей, но все английские, чуть ли не прямо с завода. И вышло так, что я недосмотрел, и все взятое у бандитов оружие попало картамонавцам. Ушлые они ребятки! Но ничего, придется делиться. Лучше я шелк отдам за ружья… Нет, шелк мне также нужен.

Скоро Мария Александровна отправилась настройку — она думала, что следить, а я грешным делом подумал, что в первую очередь обогатится её лексикон — ругательствами. Сегодня там работников было крайне мало, но что-то, несмотря на Вербное Воскресенье, нужно было срочно сделать. Душа радовалась и пела, понимая, что хоть в процесс строительства комплекса для приема гостей на бал моего вмешательства не требуется.

Ушла одна сестренка, появилась другая… Саломея, видно, аж бежала ко мне из отчего дома. Вся красная стояла, как помидор.

— Рассказывай, Саломея, как тут без меня жили? — спросил я, когда девочка-помощница уже не только успела прибежать в дом, но и принесла немудреный обед.

— Тяжко без вас, барин. Как вы уехали, словно кормильца мы лишились, — сказала девчонка.

Вот же егоза малая! Уже научилась и лестью речи приправлять. Как же, тяжело им было без меня! Небось, кот из дома — мыши в пляс! Впрочем, я даже в некотором роде солидарен с теми правителями и людьми в социальном отношении чуть пониже, которым лесть нравится, которые на эту самую лесть ведутся. Ну это же приятно, чёрт возьми! Даже если и понятно, что может всё на деле быть ровно наоборот.

— Ты мне по существу говори! — ухмыльнувшись, потребовал я.

— Простите, барин, «по существу» — то как? — переспросила девчонка.

— Что произошло, вернулся ли Емельян Данилович? Должен был вернуться, но мало ли… Как люди ведут себя да что говорят? Как хозяйство ладится, может, кто приезжал в моё отсутствие? Всё рассказывай! — терпеливо объяснил я.

— Так это мы сразу! — обрадовалась девчонка, метнулась куда-то в сторону, выбежав из комнаты, которую можно было бы условно назвать столовой, только коса мелькнула.

— А манерам тебя подучить стоило бы, — заметил себе я, реагируя на метание девчонки.

Через пару минут Саломея вернулась в столовую, держа в руках исписанные листы бумаги. Ещё раньше я наставлял свою помощницу, что всё нужно записывать. В голове информация не всегда может удержаться, можно что-то забыть, не обратить внимание на важное, что сперва покажется незначительным. А вот если записать новость в условном блокноте, то можно каждый день анализировать, что произошло, и отсюда прогнозировать, что будет. Вот, видимо, вняла моим урокам Саломея — и сейчас, нахмурив бровки, силилась разобрать собственный же почерк.

Не сказать, что событий в моё отсутствие было много. В основном, доклад помощницы заключался в том, кто с кем подрался, поссорился, кто кого проклинал. А ещё крестьяне ждали дозволения на помолвку — это она зачитала с особым выражением. Да, я должен был сперва одобрить брак, если крестьяне — мои крепостные.

— В ваше отсутствие прибывали один господин с семьёй. Они направлялись из Харькова в Таврию. Так мужики их остановили, господа те всяко серчали! — продолжала докладывать Соломея.

Это ещё кто… И как здесь можно думать о безусловной безопасности и охране поместья, если никуда не денешь непреложное правило в дворянской среде. Ведь, по сути, дворянская семья путешествовала, направляясь в Крым, а её остановили, хотя должны были провести со всеми почестями. Вот и развернулись, поехали дальше. А должно было быть не так. Помещики даже в моё отсутствие должны были получить кров, питание и, как минимум, одну ночь ночлега. Всё это, замечу, бесплатно.

— Как звали господ? — разочарованно спрашивал я.

Господина звали Антон Васильевич Котов. Нужно запомнить эту фамилию и при ближайшей встрече обязательно извиниться. Ещё не хватало слухов, что молодой Шабарин отказывается следовать непреложному правилу и не предоставляет крова путешествующим дворянам.

С другой же стороны, а кто его знает, кто именно пришёл ко мне в поместье, когда меня нет? В условиях, когда только и жду очередного удара, можно ли впускать будь кого на свои земли? Документов тоже не спросишь, так как это будет уроном чести, недоверием и всё прочее. Так что нужно будет ещё подумать, как поступать в подобных случаях. Но то, что необходимо оказывать гостеприимство различного рода дворянам, факт.

А в целом, я опасался услышать какие-либо иные новости, по принципу той песенки, когда всё сгорело, все помёрзли, а в остальном, прекрасная маркиза, всё хорошо, всё хорошо!

— Записывай мой распорядок дня на сегодня, — быстро я стал планировать остаток дня.

Лежать и ничего не делать, прикрываясь предлогом, что будто бы сильно устал с дороги — это не вариант. Тем более, что прибыл Емельян, и мне нужно было с ним поговорить об итогах его поездки в Одессу. Интересно также, видел ли мой управляющий Эльзу. По нынешним временам, когда города ещё не являются такими огромными муравейниками, как это будет в будущем, узнать человека, если был в том же городе, вполне нормально.

Так что я запланировал встречу с управляющим. А пока он будет ехать, я разомнусь и немного потренируюсь. Ну а после хотелось бы показать крестьянам, что есть такое окучивание картофеля.

Почему-то я до сих пор уверен, что крайне негативное отношение к картошке в обществе связано, как минимум, с двумя факторами. Во-первых, её не умеют выращивать. Я был удивлён, когда картошку просто впихивали в выкопанную небольшую ямку, словно лунку от шарика для гольфа. В таких условиях корнеплод дать урожай может, но столь ограниченный, что он не будет идти ни в какое сравнение с тем, насколько может плодить репа. Во-вторых, как в той рекламе из будущего, о которой молодое поколение в покинутом мной двадцать первом веке уже может и не знать. «Ты не любишь кошек? Просто ты не умеешь их готовить!» — гласила реклама, не помню уже, чего именно.

Да, картофель не умели готовить. А часто крестьяне даже срывали с куста зелёные ягодки — надо ли говорить, что ими просто-напросто травились. Да и вообще, странное было дело. То, что растёт под землёй, то словно дьявольское, так они считали. Но морковь ели все и с большим удовольствием. К сальцу ели и лук, и даже свёклу (и не только ботву, но и корнеплод). А вот картошка — всё равно дьявольское отродие! Ну, не глупость ли?

Ничего, надо просто им показать, что можно из картошки готовить — за уши потом не оттащишь!

Я вздохнул, вспоминая картошку фри — да это же простолакомство, особенно сейчас, когда большой феерии вкусов не наблюдается. Вреднющая эта фри, но вкусная же, зараза. А чипсы? Пусть это ещё больше зло, чем картошка фри, но ведь такой, как здесь говорят, присмак, что сложно не полюбить эту закуску. Так что я был уверен, что, если правильно всё приготовить, если провести что-то вроде семинаров, то можно было бы распространять картошку очень даже лихо. Властям бы это делать не административными методами, не заставляя, а хитро. Ведь можно объявить картошку царским овощем, и тогда крестьяне будут с большим интересом её употреблять — приобщиться к императорскому столу захочется каждому. А можно было бы использовать административный ресурс и обязать каждый ресторан ввести в меню два-три блюда из картофеля. Правда, пока еще мало кто догадывается, сколь вкусные блюда можно изготовить из этого корнеплода. Даже жарить картошку не умеют.

Вот только подумал о картофеле, как срочно захотелось… Нет, не есть, а заняться собой. При похудении или приведении своего тела в норму, пусть даже и лишнего веса особо не наблюдается, важны две вещи: питание и физические нагрузки. Причем, питание — это шаг в километр на пути к достижению цели, а вот физические нагрузки — как стометровка.

И что в этом времени мне нравится — здесь очень просто питаться. Никто не смущает тебя на каждом шагу изобилием сладостей, да и в хлеб не суют обязательно сахар и еще много чего, что не помещается в описании состава в один большой абзац. У меня хлеб такой, что его можно вполне употреблять в пищу, как сложный углевод. Причем, хлебушек-то отрубной. Это, конечно, не заслуга, а, скорее, наоборот, и мне еще предстоит разобраться с мельницей, почему там такой грубый помол зерна, но для питания полезно.

Вот и я, съев три вареных яйца и закусив хлебом, заел все это салатом из черемши и, вполне довольный, пошел заниматься на спортплощадку. Да, это неправильно, после еды заниматься. Но и я больше разминался, делал упражнения не на силу, а на растяжку, да и обед был очень легкий.

Неожиданно к моей тренировке присоединились четыре бойца из тех дружинников, что были оставлены в поместье. Эти мужики старательно пытались делать всё то, что делал я. Порой выходило весьма комично, когда они не могли закинуть ногу на перекладину, поставленную для растяжки, вровень балетному станку.

А вообще я уверен, что поток желающих в дружину будет только увеличиваться, даже из соседних имений придут люди, если они только не крепостные. А ведь здесь соотношение крепостных к свободным землепользователям было только немного в пользу зависимых крестьян. Дело в том, что пришедшие с «дела» мужики несколько поправили свое материальное состояние. Мало того, что они старались, пусть это и сложно, поспевать за казаками Картамонова и взять свою долю трофеев, так и я посулил каждому по десять рублей дать. Так что как замаячила выгода — можно было и раскорячиться да поработать на растяжку.

— Барин, я прибыл! — сообщил очевидное Емельян Данилович.

— Я вижу, — усмехнулся я и обратился к тем троим мужикам. — Все, казаки, дальше сами. Отжимания, подтягивания, лазание по канату. И, вечером всю дружину, кроме постовых на дорогах, жду здесь. Будем пробовать разбираться с ружьями.

Я шагнул к управляющему.

— Давай, Емельян, в карету. Федос уже запряг, поедем к Матвею Ивановичу Картамонову, а по дороге поговорим. Нет времени, чтобы тратить его зазря, — сказал я и направился к бочке с водой, чтобы по-быстрому ополоснуться.

Вот так течет жизнь у деятельного человека: ни минуты покоя. Но, как говорила моя бабушка, выспимся на том свете. Странно, должно быть, это звучит от меня, человека, который, вероятно, и попал на этот свет через тот. Но, видимо, народная мудрость столь непреложна, что работает во все времена и со всеми людьми.

Имение Картамонова было даже чуть меньше моего. Если прибавить еще и ту деревню, что у меня украл Жебокрицкий, так и вовсе. Вместе с тем, порядка здесь было больше, чем у меня. Я проехал одну деревушку и не увидел там, к примеру, ни одной полуземлянки. Глинобитные домики были, не без этого, но не в земле — что, по моему мнению, уже некоторый прогресс.

Сама усадьба Картамонова не отличалась никаким шиком и блеском. Однако во всём видна рука хозяина. И это меня злило. Нет, я не завидовал, я негодовал, что у меня пока иначе. Моё мнение — нужно выводить крестьян на обустройство дорог. Колдобины, ямы — всё это нужно расчистить, засыпать и утрамбовать. Нужно обязательно придумать какую-то программу, которую можно было бы условно назвать «реновация».

Но тут ведь как. Если я начну перестраивать за свой счёт дома одним крестьянам, то недовольство будет у других. Это ведь только видимость, что крестьян можно повсеместно угнетать, лишать всего, играться с ними. Может быть, это и возможно для каких-либо условных Троекуровых, у которых всё держалось бы только на насилии и принуждении. Однако, как показывают факты, крестьяне способны на бунты. Недаром по стране прокатилась череда картофельных бунтов. Я несколько опасаюсь того, что будет, если крестьяне взбунтуют. Что делать, силой их приструнить? Ну, разве же это вариант? Кроме того, я из тех, кто считает, что готовую рыбку на стол нечего класть. Нужно давать удочку. Так что дома нужно строить, но при этом и требовать отдачу, например, какую-либо отработку.

— Лёшка, сам приехал, наконец, а то всё старика заставляешь бегать за собой! — встречал меня у крыльца своего дома Матвей Иванович Картамонов.

— Нечто, дядька Матвей, казачки твои расслабились. Никто меня не встретил у твоего поместья.

— От тебя разве нужно ждать злого умысла? — с ухмылкой спросил старый казак.

— И то правда, — сказал я, вспоминая своё же решение создать общую на два поместья зону ответственности.

— Пошли в дом, я тебе наливки моей налью, вишнёвой аль сливовой. Такого ты точно не пил, — радостно провозгласил Матвей Иванович, видимо, увидев во мне собутыльника.

Я знал, что его дочь, любезная Настасья Матвеевна, лютует, когда Матвей Иванович употребляет. А сосед так любит свою доченьку, что готов подчиняться, словно жене своей.

— Дядька Матвей, я приехал для того, чтобы мы решили вопрос с трофеями. У твоих казаков ружья уже есть, а у моих нет. Дай два десятка, а четыре ружья оставь себе, — сказал я, а Матвей Иванович разом расстроился.

Он рассчитывал на то, что день у него сегодня закончится на хорошей ноте, а, значит, будет добрая пьянка. Глядя на его вытянувшуюся физиономию, и я стал думать о том, чтобы посидеть в хорошей компании да уважить соседа, который уже и так помог преизрядно. А картошка? Ладно, пусть утром будет. Сразу после утренней тренировки и займусь ее окучиванием.

— Лешка, оружие — это… сложная и опасная механизма. Тут нужно уметь… — заюлил Картамонов.

— Не хочешь ли ты, дядька Матвей, отказать мне в праве на долю? Пусть у меня будет пятнадцать ружей, но никак не меньше. Так что, крестный, давай без торга. Какой торг серёд своих? — с улыбкой говорил я.

— С козырей зашел, «своих»! — разгладил усы Матвей Иванович. — А и бери, но токмо отдам все, когда Апанас, он у меня самый умелый с ружьями, скажет, что ты и твои мужики, ряженные под казаков, знают, с какой стороны пуля летит.

Тутя не был против. И сам хотел просить выделить мне инструктора — всё-таки здешне-нынешнее оружие требовало своего подхода. Нет, я уже худо-бедно разбираюсь с заряжанием, стрельбой, даже начинаю привыкать, что после двух выстрелов в безветренную погоду можно окутаться в дымку и ничего не видеть. Но знающий человек нужен.

— Добро, дядька Матвей, я отплачу тебе каретой, хочешь? — спросил я.

— Добытой в бою, это коли не сказать, что краденой? — делано возмутился казак.

Я даже и не понял сперва: гневается он или все же иронизирует.

— Добытое, дядька, у татей взятое, — сказал я несколько даже обиженно.

— А ты не хмурься! Экая обида у него! Казак свое взять завсегда должен. А вот дворянин… — Картамонов рассмеялся, а когда хохот казака закончился, он продолжил. — Дворянин, коли казацкого роду, должен переделать свой трофей, дабы иные не поняли, что к чему. Так что приму, вестимо, карету, да перекрашу, тут да там изменю, упряжь сменю. И никто не скажет, что она… это… И ты не говори! И вовсе… В дом пошли. Наська уже на стол метать должна. Казаком становится мой крестник, то не грех и выпить, а господь… Ты только попу не сказывай, что выпил я в пост.

— Вот чему ты учишь крестника? — рассмеялся я, уж больно заговорщицкое лицо было у Картамонова, когда он говорил о попе.

— Так нынче же Вербное Воскресенье, можно рыбу съесть. А опосля поститься буду на страстную неделю, как водится, стало быть, — с задором говорил Матвей Иванович.

Я не столь религиозный человек, да и пост не соблюдаю. А тут еще и Вербное Воскресенье… Пасха в 1848 году выпадала на двадцать четвертое апреля, и уже сегодня была чуть ли не летняя погода, так что душа все-таки просила отдушины в виде доброго собеседника, богатого стола и штофа водки, ну, или наливки.

— Барин, — когда я уже закусывал после первой здравицы крестного, а Настасья принесла запечённого поросенка, прервал нашу идиллию казак, которого звали Апанасом.

— Чего врываешься, как тать? — взревел негодующе Картамонов.

— Так там прибыли к барину, господину Шабарину. Полицейский, представился как господин… — начал докладывать казак, но осекся, потому что в столовую вперед всякого доклада зашел человек в мундире полицейского начальника, чуть полноватый, с залысиной и с пенсне на носу,.

— Любезный, ты можешь идти, я и сам господам представлюсь! — сказал полицейский, окидывая меня и Картамонова взглядом. — Полицмейстер города Ростова Марницкий Федор Васильевич. И, господа, у меня есть вопросы.