Барин-Шабарин 2

Глава 17

— Вы ведёте себя неподобающим образом в моём доме, — решительно сказал я, подойдя к Андрею Михайловичу Миклашевскому.

— Для столь громкого заявления нужно иметь этот самый дом, — зло бросил в мою сторону Андрей Михайлович.

— Немедленно извинитесь перед Елизаветой Дмитриевной! — сказал я.

— Я принесу свои извинения Елизавете Дмитриевне, но вас они абсолютно не касаются. Более того, в моём поведении частью виноваты и вы. Мы устроили не приём, это некий акт вашего самолюбования. Вы оскорбляете тем самым и меня, и многих гостей, — продолжал распаляться Миклашевский.

— Я лишь не дал возможности вам далее самоутверждаться за мой счёт. Вы приехали ко мне с целью опорочить мое имя, но сами попали в свою же ловушку, — сказал я.

Но всё-таки я не стал произносить формулу вызова на дуэль. Дело в том, что если я его вызову на дуэль, то оружие нужно будет выбирать Миклашевскому. Он может выбрать шпагу — и тогда мне придётся несладко. Я, конечно, пробую осваивать клинки, но у меня просто нет достойных учителей, чтобы те показали хотя бы элементарные основы владения шпагой. Сабля чуть попроще, всю жизнь здесь, в этом времени я ей тренируюсь, но нелегко и в этом направлении найти достойного мастера. Мне вот не удалось.

Так что на холодном оружии сражаться мне очень не хотелось, потому как я с великой долей вероятности мог бы проиграть будь хоть мало-мальски опытному бойцу. Потому и оставались только пистолеты.

Я не отводил взгляда от Миклашевского, но молчал.

— Что ж, как я вижу, вы нарываетесь на дуэль. Хотите, чтобы я вам сделал вызов. Так тому и быть, — сказал Миклашевский и уже более громким голосом продолжил: — Я вызываю вас на дуэль. Прошу прислать своих секундантов. Каков выбор оружия?

— Пистолеты, — сказал я и подошёл Елизавете Дмитриевне.

Я хотел спросить её о том, не желает ли она отойти в сторону со мной, чтобы не быть рядом с Миклашевским, но понял, насколько это будет неуместно и вызывающе. Да и Лиза скорчила на своем личике такую мину, что не хотелось нагнетать. А должна была оценить мой поступок. Впрочем, я и сейчас считаю, что если бы промолчал, ситуация была бы ку да менее выигрышной для меня. Могли бы счесть и трусом.

— Вы совершаете ошибку, — сказала Лиза голосом медсестры, которая сидит у кровати умирающего человека. — Я не давала вам повода думать, что вы мой защитник.

— Дражайшая Елизавета Дмитриевна, вы вовсе не давали мне никакого повода думать, но чувствовать вы мне не запретите. Если вы считаете, что столь грубые манеры по отношению к вам со стороны Андрея Михайловича — это нормально и дозволительно, то я беру на себя ответственность считать иначе. Взамен я надеюсь удостоиться вашей улыбки в свою сторону. Так что оставайтесь и веселитесь. В скорости будут поданы сладости, — сказал я и направился в сторону от Лизы, от Миклашевского, будто бы ото всех. Как же я устал от этого многодневного приема, кто бы только знал! А тут еще такие сильные эмоции.

На самом деле не столько меня взбесил факт грубого отношения к Елизавете, в конце концов, у неё есть на то дядя, который бы и поставил на место Миклашевского. Но этот самый Миклашевский на протяжении всех тех четырёх дней, которые он пребывал в моём же доме, вёл себя вызывающе, показал себя главным критиканом всего того, что увидел здесь. Причём стоило мне сказать едкое, причем только лишь в ответ, он всё воспринимал в штыки. Для меня, который последний месяц только и жил этим приёмом, я, который не только угробил огромную сумму денег на бал, но и вложил душу, растормошил фантазию, напряг память, это было оскорбительно. И вот теперь, когда всё это уже состоялось и свершилось, когда на следующий день планировался отъезд моих гостей, я не мог просто так отпустить Миклашевского.

— Я благодарен вам, сударь, действия Андрея Михайловича действительно вышли за рамки приличия, но он уже успел извиниться передо мной и нынче же принесёт извинения Елизавете Дмитриевне, которое она примет, — это уже ко мне подошёл сам Алексеев. — На сём давайте сочтём, что вызов на дуэль был порывом, который можно решить миром?

Я смолчал. Нет, я всячески приветствовал усилия Алексеева, благодарил его за участие в моей судьбе, но всё это какие-то общие слова, ничего конкретного. Драться я хотел. Во мне боролись рациональная и эмоциональная составляющие, и потому теперь я молчал, давая им время соединиться во едино, чтобы эмоции не мешали разуму, и наоборот.

За дуэли в России можно схлопотать до десяти лет тюрьмы. Да, подобный закон существует, хоть он малоисполним, потому как общество, несмотря на то, что Николай Первый держит власть крепко, всё же несколько вольно думающее. Дуэли не просто в моде, они — непосредственная часть жизни и кодекса дворянства. Их можно сколько угодно запрещать, на дворянам ничего не останется делать, как уходить на каторгу или в тюрьму, но всё равно биться друг с другом.

Тем более, что дуэль ещё нужно доказать, и тут есть несколько важнейших факторов: первое, дуэль должна закончиться именно смертью участника. Второе, она должна была иметь общественный резонанс и свидетелей, которые должны будут рассказать подробности дела — а значит, попрать своей честью должны секунданты, или доктор, который будет приглашел на дуэль.

Нет, вызов — это не преступление. Всё ещё может закончиться примирением или выстрелом в воздух.

— Что ж, ежели вы уже действительно всё решили для себя, то я не могу никоим образом вас больше отговаривать. Посему готов стать вашим секундантом. Ибо факт небрежного отношения к моей племяннице был, я за неё отвечаю. И вызов на дуэль уже прозвучал, — Алексеев глубоко вздохнул и махнул рукой.

Конечно же, всё общество сразу же всполошилось. Такой скандал, не мог остаться без внимания. Мне сообщали, что некоторые высказывали мнение, что я ещё спасую перед Миклашевским. Он меня затирает, он постоянно критикует — а я отшучиваюсь, и этого, как оказалось, обществу, маловато. Это самое общество жаждет крови.

Вторым своим секундантом я попросил быть Матвея Ивановича Картамонова. Тот был вне себя от радости. Нет, вслух он осуждал дуэль, между тем, было видно, что старик гордится мной. Мол, не убоялся вызвать наглеца.

А был ли у меня выбор? Да, конечно, можно же было просто «не заметить» грубости Андрея Михайловича, как это сделали многие. А я подошёл к Миклашевскому ведомый эмоциями, которые во мне будоражила Елизавета Дмитриевна, однако это не был просто порыв. Никто со мной разговаривать в дальнейшем не будет, если я буду каким-то Миклашевским или ещё кому-либо потакать. Это не по-мужски, это противоречит дворянской чести.

С другой стороны, если я убью Миклашевского, то общество мне этого тоже не простит. Я стану изгоем, выскочкой, который убил ни за что достойного офицера.

Напряжение на приёме стало чуть ли не искриться, вызывая шаровые молнии, поэтому нужно было несколько отвлечь людей.

— Господа, милые дамы, испробуйте, прошу вас, сладости, — сказал я и махнул Саломее, которая украдкой посматривала за всем происходящим и жгла меня взглядом.

Объявление о десертах несколько сбавило шепотки и переговоры гостей, которые обсуждали мою дуэль, но до конца это проблему не решало. Да уже, наверное, и не решит. Как бы гости ни захотели ещё на денек-другой остаться, чтобы посмотреть итог поединка с Миклашевским. Я бы не хотел никого видеть завтра после полудня. Если только Лизу, но она вряд ли останется.

Гостям предлагалось три вида десерта. В будущем это станут называть торт «Наполеон», десерт «Павлова», шоколадная колбаса с печеньем, орехами и цукатами. Последнее почти то же самое, что делала моя мама. Для меня было удивительным узнать, что торт «Наполеон» здесь ещё не известен. То есть, сами слоеные коржи были знакомы повару, крем также не вызывал особого удивления. Но почему-то это всё ещё не было соединено воедино. Десерты из слоёного теста чаще всего пропитывались вареньем. Я-то думал, что торт был изобретен при Наполеоне Бонапарте. Что никто не знал «Павлову» –немудрено, ведь пирожное появилось только в начале XX века, во время расцвета славы великой балерины.

Так что немного отвлечь людей от пересудов о дуэли получилось. Особенно после того, как оркестр ударил по струнам.

— Да, крестник, но ты и учудил! — и не понять, то ли хвалил, то ли, наоборот, ругал меня Картамонов.

Думаю, что он и сам не понимает пока, как относиться к случившемуся. С одной стороны, я впервые, наверное, показывал перед обществом, что всё-таки мужчина. Но с другой стороны — мало того что дуэли запрещены, так это же и само по себе реально опасно. Как бы ни размахивал ружьями и ни кричал гневные слова Матвей Иванович Картамонов, я чувствовал, что он ко мне питает чуть ли не отцовские чувства.

— Матвей Иванович, разве я мог поступить иначе? Вы же сами видели и слышали то, как Миклашевский постоянно меня провоцировал. Если бы в итоге это не закончилось нашей ссорой, разве разговаривал бы кто-нибудь со мной о серьёзных делах? — сказал я крёстному.

— А и то верно, Лёша, это же я не хотел тебе говорить, видел, что ты настроен решительно и можешь положение дел неким образом изменить. Но отношение к тебе, как и к твоей маменьке, весьма и весьма… Ну, ты должен понять, — лицо Картамонова стало бледным, глаза его округлились. — Анафемой мне по горбу! Вот же Машка — курва!

Картамонов говорил излишне громко, я был готов его сейчас одёрнуть, ибо общество не поймёт. Но да, маман заявилась, судя по всему. Сходство с небольшой картиной, где она была нарисована имелось, да и проследить за направлением взгляда Матвея Ивановича было не сложно.

Так что, да — прибыла моя матушка. Думал я приказать её силой не впускать пока в поместье. Почти уверен, что моего авторитета, что я заработал у крестьян за последние месяцы хватило бы для того. Но такое моё отношение к матери может стать известным. Адюльтеры родителей детям порицать нельзя, но с другой стороны, и одобрять их — мовитон. Я должен усиленно делать вид, что ничего о поступке матери и не знаю. Такие вот противоречия.

— Сын мой, Алёшенька! — воскликнула женщина, а у меня екнуло сердце, что-то осталось, видимо от реципиента.

В полной тишине, потому что даже музыканты, поняв, что что-то происходит, прекратили играть, Мария Шабарина, матушка моя, распростерла руки, желая заключить меня в объятия. Если бы на моём месте оказывался тот самый Лёшка, он бы сейчас рванул бы к маме, упёрся бы в её, к слову, выдающуюся грудь и стал бы плакать о том, какой же он сиротинушкой остался, да как тяжело ему пришлось в этой жизни. Но я — другой человек, и прекрасно понимаю, что не подойти к Марии Александровне я не могу, но и подойти к ней и сходу начать обниматься тоже будет невыгодным шагом.

Всё же моя мама привлекательная женщина, даже слишком. Происходит невольное сравнение с Эльзой. Да и по годам они схожи — я думаю, что Эльза младше только лишь лет на шесть, не больше. И обе женщины — яркие, запоминающиеся. Мама моя была чернявая, но при этом глаза отливали зеленым цветом, будто у кошки. Вообще не понимаю, почему она с каким-то любовником укатила — она бы могла после смерти отца выйти очень даже удачно замуж, имея такие внешние данные, а ещё и при деньгах, которые, наверняка уже растратила. С чего бы еще ей возвращаться?

— Я удивлён вашему приезду, маман, — сказал я, чинно поцеловав матери руку.

Не мог же я проигнорировать родную мать и хозяйку имения — как бы она ни куролесила. Мария Шабарина повернулась к гостям, нацепила на лицо обворожительную улыбку.

— Господа, дамы, я надеюсь, вы с пониманием отнесётесь к тому, что мне придётся покинуть вас, так и не высказав всей радости видеть у себя в поместье столь уважаемых людей. Но я с дороги, и последнюю сотню вёрст пришлось пройти без остановок на почтовых станциях или поселениях, потому мне нужно привести себя несколько в порядок. Прошу простить, — сказала мама и бесцеремонно взяла меня за руку. — Сын мой, вы не проводите меня до нашего нового жилища? Как же так вышло, что вы допустили пожар в отцовском доме?

«А не пошла бы ты на хрен!» — чуть не вырвалось у меня.

Чувствую, маман будет ещё тем для меня раздражителем. Ведь к этой женщине я ничего не испытывал, никаких сыновних чувств. Как екнуло сердце при встрече, так после и ничего, ровное сердцебиение. Но эмоции все равно полностью заглушить не получалось.

Потому могу быть и грубым, да хоть бы и отослать куда подальше. Ну, за что ей в данном случае спасибо, так это за то, что она дала мне возможность временно покинуть столь «замечательное» общество, находиться в котором стало для меня некомфортным от слова «совсем». И если через четверть часа я вернусь как ни в чём не бывало, мои гости, также привыкшие к лицемерию, ответят мне, я уверен, подобным, безразличием к скандалу. Вот и будем, словно мы ничего не знаем, как будто ничего не произошло, и дальше веселиться.

А ведь надо будет определиться со временем дуэли. Думаю, что это должно быть завтра, так как все уезжают, а если дуэль не состоится, как бы не нашлось различных поводов у моих гостей оттянуть свой отъезд. А пребывание здесь этой когорты местного дворянства для меня обходится ежедневно в очень даже кругленькую сумму

— Прошу простить меня, господин Алексеев, за несносное поведение в адрес вашей племянницы, — сказал Миклашевский, подойдя к Елизавете Дмитриевне, стоящей рядом со своим дядей.

— Вы использовали мою племянницу, Андрей Михайлович, для того, чтобы свести счёты с Шабариным. Зачем вы провоцируете его? С самого начала, едва вы приехали на этот приём, вы ведёте себя совершенно невозможным образом, — отчитывал Алексеев Миклашевского.— Я был уверен в том, что он не примет вызов на дуэль, как это уже ранее было. Думаю целью у вас было именно спровоцировать Шабарина, чтобы он оконфузился отговорками от дуэли?

— Не поэтому ли Шабарин стал предметом насмешек для всего екатеринославского дворянства? Он уже отказался, по сути, от дуэли один раз, — неправдоподобно оправдывался Миклашевский.

— И вы решили грубо повести себя со мною и сделать мне больно, чтобы только спровоцировать Алексея Петровича Шабарина, который так старается для всех нас и уже доказал, что держит слово? Это низко, сударь, — дрожащим голосом сказала Елизавета Дмитриевна. — Разве вы не понимаете, сколько денег он вложил в то, чтобы мы приехали, чтобы над ним поиздеваться? А эти песни? Да, они небезупречны, но… достигают самой души, и мне было сложно сдерживать свои порывы.

Андрей Михайлович смиренно слушал отповедь Елизаветы Дмитревны, не желая ссориться ни с ней, ни с ее дядей. Алексеевы и Миклашевские давно уже друг с другом дружили, а также у них были совместные проекты. Рядом, на границах имения, были и маслобойня, и небольшой заводик по производству подсолнечного масла на паях. Семьи сотрудничали и помогали друг другу в решении различных вопросов, не только хозяйственных.

Они также выступали союзниками и в политических делах.

— Елизавета Дмитриевна, принимаете ли вы мои искренние извинения? — спрашивал Миклашевский.

— Дядюшка? — обратилась Лизе к Алексею Михайловичу.

Алексеев молчал. С одной стороны, он хотел бы прямо сейчас влепить пощёчину, а лучше сразу, с кулака, по-народному, ударить Миклашевского. Ведь не только была поставлена под сомнение честь девушки, скорее, этот выпад Андрея Михайловича был направлен в сторону самого Алексеева, как защитника чести и достоинства Елизаветы Дмитриевны.

Но также не было никакой возможности для того, чтобы разрывать отношения с Миклашевскими. Благодаря этому союзу оба семейства вполне удачно могут противостоять почти любому давлению извне. Они уже сталкивались с системой правосудия в Екатеринославской губернии, знают, чего она стоит. И только лишь уважаемым помещикам, которые стоят на своих землях крепко и союзничают с другими родами, можно было не беспокоиться о том, что система административного принуждения в губернии станет работать против них.

— Вы уже прилюдно извинились, думаю, что этого достаточно. Но прошу вас более за этот приём не подходить ни ко мне, ни к Елизавете Дмитриевне. Иначе вы заставите меня сделать то, чего я не желаю. Кроме того, спешу вам сказать, что если молодой Шабарин попросит меня быть его секундантом, я приму это предложение, — сказал Алексеев с расстановкой.

— Благодарю вас. На большее я рассчитывать и не мог. Думаю, что мы с вами сможем поговорить, когда уедем из этого убогого поместья и встретимся уже в Херсоне. Вы же туда направляетесь? — проговорил в ответ Андрей Михайлович Миклашевский.

Алексеев не столько направлялся в Херсон, сколько проездом думал добраться в Севастополь. У него были серьёзные намерения договориться с действующим армейским командованием в Крыму, чтобы поставлять туда мясо и крупы. В принципе, первые поставки в армию уже были произведены, и Алексеев рассчитывал с этого года увеличить их вдвое.

— Не убивайте его, Андрей Михайлович! — требовательным голосом сказал Алексей Михайлович Алексеев.

— И не собирался, — сказал Миклашевский и обратился к племяннице Алексеева. — Еще раз прошу простить меня, Елизавета Дмитриевна. Однако вы сами говорили, что мы с вами близкие друзья, но не более. Друзья могут друг другу помочь. На сим откланяюсь, прошу простить меня, еще немало господ желали бы со мной переговорить по причине дуэли.

— Что скажешь? — спросил Алексей Михайлович у своей племянницы, когда Миклашевский ушел.

— Мне важнее, после того, как я осиротела, что вы скажете, дядюшка, — проявила покорность Лиза.

— И это правильно, но не смей жалеть Шабарина. От жалости до любви один шаг. Думай о том, что Шабарин был нагл с тобой и слишком открыто и часто высматривал, — сказал Алексеев.

— И не думала даже об этом!

Елизавета Дмитриевна прекрасно понимала, что ее красота — это лишь некоторая скидка на приданное. Дядя все равно дает за нее две деревни, но это не то приданное, которое могло бы позволить найти достойнейшего мужа. Вот и «демонстрирует» товар Алексеев, желая так пристроить племянницу, чтобы всем Алексеевым было выгодно. Вот, может, удастся кого-то из офицеров найти в женихи, желательно из тех, кто решает о поставках в войска.

— Зачем вы приехали? — спросил я женщину, которая позиционировала себя, как моя мать.

Но разве нормальная мать может оставить своего, заведомо инфантильного, сына и уехать с любовником тратить все деньги, которые только были в доме? Нет, не может, какая бы страсть не была.

— Ты груб со мной, Алексей. Не смей… — начала было мама отчитывать меня, но я ее перебил.

— Я из кожи вон лезу, чтобы сохранить поместье, чтобы после твоего позора хоть как-то восстановить репутацию нашей фамилии, а ты заявляешься и все рушишь, — начал я высказывать матери все, что вообще думаю о ней.

Я посчитал, что лучшая тактика общения с заявившейся маман, не то хозяйкой, а не то гостьей незваной — это нападение. Повод и причин к тому, чтобы я гневался, было более чем предостаточно даже для того рохли, которого эта женщина ранее оставляла тут, в поместье.

— Ты не мой сын! –тут же заявила мне моя не совсем мать.