Барин-Шабарин 2

Глава 12

— Чем обязаны? — на правах хозяина первым задал вопрос Матвей Иванович.

Тон Картамонова, правду сказать, был несколько грубым, не сдержался крестный. Хотя кто и когда любил, чтобы к нему на порог приходили полицейские? Бежать к ним за помощью — да, а в остальном — если только хаять и ругать.

— Не ищите во мне врага, господа, — отвечал Марницкий. — Я здесь по долгу службы, но это редкий случай, когда моё любопытство и моя честь не противоречят тому, о чём говорит долг.

— Вы, однако, говорите загадками, — обозначился и я, до того же позволял себе только изучающе смотреть на полицмейстера.

— Присаживайтесь за стол, господин полицмейстер, никто не скажет, что Картамонов не накормил и не оказал должного гостеприимства. Сперва обед, опосля ответ, — сказал Матвей Иванович, указывая непрошенному гостю на стул.

— Да, господин Марницкий, разделите с нами радость, все же Христос в Иерусалим въезжал… И вы приехали… — сказал я, и хорошо, что вовремя остановился.

Хотелось спросить про того осла, верхом на котором приехал полицейский, ну или козла.

— Все разговоры после того, как вы откушаете, чем Бог послал. Не гнушайтесь, господин Морницкий, ибо мы все грешны… — Картамонов указал на стол, который прогибался от многочисленных и отнюдь не скоромных блюд. — Впрочем, и постные имеются. Вот рыбка запечённая. На Вербное Воскресенье рыбку и в пост можно.

— Кто из нас не грешен? — сказал Морницкий, присаживаясь за стол, но при этом не отводя от меня взгляда.

Вот она, разница: если ещё пять минут назад все блюда казались мне вкусными, что ум отъешь, а наливочка — просто лакомством, то сейчас мало что радовало глаз, и будто бы рецепторы обленились или пища стала какой-то пресной. А все приезд полицмейстера виноват.

Некоторое напряжение, безусловно, витало в воздухе. И пусть внешне ни я, ни Картамонов не проявляли никакого беспокойства, но я был уверен, что и в голове старого казака сейчас крутятся множественные мысли, — то ли бежать, то ли за топор хвататься.

— Вы что же, были в моём поместье? — нарушил тишину я.

— Был. Признаться, именно к вам я и направлялся. Было удивительным, что на въезде вашего имения остановили и даже допросили, будто какого-то разбойника, — полицейский натужно улыбнулся. — Вы объясните своим богатырям, чтобы к мундиру уважение имели.

— Не держите зла, господин полицмейстер, сами, наверняка, видели, что моё имение подверглось стихийному бедствию, — сказал я. — Так что все переживают.

— Знатно сгорело, будто бы кто-то помог сему случиться! — заметил Марницкий.

Я улыбнулся и пожал плечами, не комментируя едкое замечание полицейского. Будет конкретный вопрос — на него и отвечу. А пока подробных расспросов, или допросов, не началось, я не видел смысла намекать на то, что впоследствии произошло в Ростове. Не вызывало никаких сомнений, что полицмейстер Ростова прибыл именно по поводу того, что произошло в вверенном ему городе. Только всё больше складывается впечатление, что не допрашивать он сюда прибыл, а ведомый некими иными мотивами.

— Вы решили у нас остановиться, направляетесь, возможно, в Екатеринослав? — будто бы ведя светскую беседу, спросил Картамонов.

— Нет, господа, я ехал целенаправленно и по деловому вопросу. Именно к вам, господин Шабарин. Я не направлялся, — строгим, решительным голосом сказал полицмейстер.

Кто бы сомневался! Ну что ж, у меня готова линии обороны, и даже, если этот полицмейстер меня обвинит в умысле, доказать своё право даже на месть я смогу, если только не включится административный ресурс — представитель губернатора. Однако если такое случится — значит, сделаю ещё ход, привлеку общественное внимание. Можно попробовать срежиссировать что-то подобное тому судилищу, через которое я уже прошёл. Сами рады не будут.

— Господин Картамонов, — обратился я с своему крёстному. — Мы можем с господином полицмейстером занять какую-либо комнату в вашем прекрасном и уютном доме, чтобы там переговорить? Смысла нет оттягивать наш разговор, коли уж нужда в том случилась.

Конечно же, Матвей Иванович предоставил нам место: то ли комнату для разговоров, то ли помещение, похожее на камеру для допроса. Я не тушевался, не опасался каких-либо ударов, как-то это всё уже стало достаточно привычным. Так что больше меня раздирал интерес.

Что-то в поведении, как и в самом приезде полицмейстера Ростова, не укладывалось в то моё представление о том, каким должен быть полицейский в этом времени. Проделать такой огромный путь? Ради чего? И ведь пришёл он не объявить не об аресте, два сопровождающих его полицейских остались снаружи. Так что я больше склонялся к тому, что будет разговор.

— Это вы уничтожили банду Портового? — сходу, как только мы расположились в кабинете у Картамонова, спросил полицмейстер.

— Я ведь имею возможность не отвечать на ваши вопросы? Если это допрос, то наверняка имеется постановление, бумага, которая меня обяжет отвечать, — сказал я.

Марницкий улыбнулся, вольготно, на грани приличия расположился на стуле.

— Заметьте, я проделал достаточно неблизкий путь не для того, чтобы вас арестовывать. Я хотел посмотреть на того человека, кто смог бросить вызов сложившейся обстановке. Не хотите отвечать на предмет того, что вы сделали в Ростове, ответьте тогда на другой вопрос, будьте так любезны. Вы осознаёте, что перешли дорогу очень влиятельным людям в губернии? — говорил полицмейстер, буравя меня взглядом.

Я ещё до конца не понял, что происходит, но заметил такую деталь — Марницкий, видно, тяготится своим положением. Он, скорее всего, вынужден действовать согласно всей той системе, которая выстроилась в Екатеринославской губернии, с её криминальными делишками и административным ресурсом у отъявленных бандитов, но сам не в силах что-либо противопоставить существующим реалиям.

А душа-то просит.

— Прежде чем отвечать на этот вопрос, я задам свой. Вы же не против? — сказал я и, дождавшись кивка, продолжил: — Что бы вы сказали человеку, который сделал то, о чем вы меня спросили, если бы его встретили? Я так понимаю, что бандиты, которые промышляли обманом и кровопролитием и грешили налево да направо, отправлены в ад? Так что для вас истина: справедливость, пусть и такая жестокость, или же законность во всем? Я считаю, что добро должно быть с кулаками!

Мариинский отвечал не сразу. Он всё ещё продолжал буравить меня взглядом, рассматривая и оценивая. Возможно, у полицмейстера случился некоторый когнитивный диссонанс, когда я, этакий щёголь и повеса, общаюсь и веду себя достаточно раскованно, без пиетета и страха, даже самонадеянно тет-а-тет с главным полицейским далеко не самого маленького города Ростова.

— Скажите, господин Шабарин, а коли уж случилось бы так, что того господина, что отправил на Суд Божий самых отъявленных злодеев, попросить сделать то же самое и с другими… — острый взгляд полицмейстера будто физически кололся. — Так что? Этот, безусловно мною уважаемый, господин не откажет в такой услуге?

Это он что, хочет меня в киллеры отрядить?

— Увы, но я не могу говорить за того господина, которого не знаю, как не могу судить о том поступке, на который вы так усердно намекаете. Между тем, не поведаете ли мне суть произошедшего, ежели довелось об этом нам вести разговор? Естественно, разговор предположительный, чистейше умозрительный? — сказал я, стараясь соответствовать взятой манере общения.

Однако можно сколько угодно заниматься словесной эквилибристикой, которую я не очень жалую. А прямого разговора так может и не случиться. Это было бы досадно — но не мне первому выкладывать карты.

А ещё мне не совсем понятен интерес полицмейстера. Чего он хочет добиться чужими руками? Я не исключаю того, что человек, сидящий напротив — не кто иной, как волк в овечьей шкуре. Я убрал его прямого конкурента, Портового, он же, Марницкий, хочет, чтобы я очистил Ростов от криминалитета полностью. Для чего? Чтобы самому стать во главе криминального сообщества?

Хотелось бы ошибаться. Я с превеликим удовольствием узнал бы, что полицмейстер Марницкий, напротив, ратует за то, чтобы в его городе не было криминала. Что он, придя ко мне, вычислив, кто может стоять за теми ликвидациями бандитского элемента, лишь просит о помощи. Как служащий просит, который мучается совестью, для которого честь — не пустой звук.

— Господин Шабарин, Ростов — не такой большой городок, чтобы не узнать, что именно вы находились в городе, когда все произошло. Поймите правильно, но говорить напрямую я не могу, пока не понял, что вы за человек. Посему лишь скажу, что этого выродка, Портового, через которого шла даже частью контрабанда на Кавказ, я хотел собственными руками… Не давали, — сказал Марницкий и замолчал, видимо, ожидая моей реакции.

Слишком он эмоциональный человек. Вот только что говорил о том, что не собирается пока со мной говорить напрямую и откровенно, как тут же выложил, по сути, все, или почти все.

— Не хотите ли вы сказать, господин полицмейстер, что некий бандит занимался контрабандой оружия и оно уходило на кавказскую войну? — я состроил удивлённую мину, стараясь показать, что я крайне возмущён.

— Почем мне знать? Может, и самому Шамилю. Сколь долго уже идет война на Кавказе? Сами горцы пороху не делают. Но куда шло это оружие, выяснить не удалось. Да и не в моих силах это сделать. Контрабандой оружие приходит, а мне же бьют по рукам, чтобы я закрывал на это глаза, — Марницкий встал, сжал кулаки, заиграл желваками. — Так куда ещё пойдёт оружие? Разве же не одолели бы всех непримиримых на Кавказе быстрее, если бы у них не было ружей! Кто их снабжает?

Я смотрел на этого офицера, во всяком случае — человека с истинно офицерской честью и достоинством, и начинал ему верить. Безусловно, можно быть великим актёром, сыграть ту эмоцию, которую я сейчас наблюдал, но хотелось, очень хотелось, верить в то, что передо мной честный человек. Пусть не с кристально чистой репутацией, но не потерянный для общества.

После моего перемещения сюда, в эту эпоху, которая часто в моём воображении героизировалась, как время сплошь честных людей, верных служителей Отечества, я то и дело встречал подонков. Разве Кулагин не подонок, или Молчанов, Жебокрицкий?

Весьма сомнительной личностью мне представляется теперь и губернатор Екатеринославской губернии, господин Фабр, который не находит в себе силы для борьбы с гидрой, что поглотила всю губернию. Впрочем, я почти уверен, что и в других регионах Великой страны хватает лжи, предательства своего же слова, попрания чести. И вот передо мной чиновник, который пытается мне донести, что хочет хоть что-то менять в этой жизни. А я… всё равно не верю.

Человек, наделенный властью, полномочиями, способный решать многие вопросы с преступностью, — он не мог не знать, что творится вокруг…

— Так почему же вы, именно вы, ничего не делаете? Если я правильно понял, то вы многое знали о том человеке, которого называют Портовым. Почему он долгое время жил! — я почувствовал, что меня тоже захлёстывают эмоции. — Я не вижу в вас белоперчаточника, боящегося замараться. Но только кто-то пришел и сделал вашу же работу, избавил мир от подонков. А вы и рады.

Марницкий поник. Из него будто бы вынули стержень. Полицмейстер сел обратно на стул, позволил себе даже сгорбиться, опустил глаза в пол.

— Вы слышали про то, как говорят в народе? Один в поле не воин! Если вы ждёте, что я в одиночку встану на борьбу с бандитами, то поищите-ка того дворянина, который это сделает. А ещё поищите дворянина, который безгрешен, и за всю свою жизнь ни разу не подорвал чести дворянской, — опустошённым голосом говорил полицмейстер.

Я молчал. Даже если и хотелось каким-то образом помочь этому человеку, то я не знал, как. Он — романтик, почти такой же как и я, наверное. Марницкий решил, что нашел способ разобраться с преступностью. Думал, что я стану «бэтменом», ну а полицмейстер останется тем, кем и был — полицейским, который мог бы пользоваться плодами работы «супергероя».

Федор Васильевич пришёл с тем мнением, что я помогу ему вырезать всю преступность в Ростове. Но он же не настолько глупый человек, чтобы не понимать, что преступность невозможно победить. Её нужно лишь держать в таких рамках, чтобы государству не было особого ущерба от подобных Ивану Портовому деятелей. И, да, я всё ещё идеалист, и искренне сочувствую Марницкому, если все его слова, все те эмоции, что мне сейчас продемонстрировал гость — правда. Я всецело на стороне честного человека. Вырезать всю эту гидру и сам хочу, лишить её всех голов. Но поможет ли это?

— Есть ещё одна мудрость, которая гласит: «Рыба гниёт с головы», — отвечал я. — Но на место Портового придут другие, свято место пусто не бывает, прости Господи за богохульство, да еще в праздник. Но если замешаны большие деньги, то по рукам дадут — или пулю в лоб пустят — любому, кто попробует эти деньги забрать.

На несколько секунд воцарилась тишина, так весомо прозвучали мои слова.

— И что же? Ничего не делать? — вновь воспрял с негодованием полицмейстер.

— Отчего же? — на контрасте с выкриками Марницкого, я говорил очень тихо. — Вы же знаете, кто выгодополучатель от всей контрабанды? Если контрабандисты не платят вам, значит, они платят кому-то другому, господин полицмейстер. Иными словами… Градоначальник не может не быть осведомлён о том, что происходит вокруг.

— Вы намекаете на то, что нужно лишить жизни градоначальника? Ну разве я могу так даже думать! Вот вы, или тот господин, на которого мы ссылаемся — пришёл и вырезал всех! Пусть на время, может быть, и ненадолго, но контрабанда резко уменьшится. Таких как Портовый в Ростове мало, да и будут они сейчас глотки друг другу рвать за тёплое место, — сказал Морницкий. — Вот когда время накрыть всех бандитов в городе. Но у меня нет сил, а военных привлекать не могу!

— Я определённо не понимаю, что именно вы хотите от меня, — сказал я, ожидая новых откровений. — Ну и у меня нет солдат.

Разговор стал менее изворотливым, и можно понять, чего именно хочет Федор Васильевич Марницкий, да он и сам не скрывает своих намерений. Вот только, я действительно не могу ему сейчас помочь. Хватает дел. У меня через месяц бал, а еще ничего не готово. Потом, все эти бандиты — после, когда я, наконец, решу свои первоочередные проблемы.

— Если я скажу вам, что запрос на вас, а прежде всего на ваше поместье, пришёл с самого верха, это будет для вас новостью? — спрашивал Федор Васильевич Марницкий.

— В некотором смысле, да, — я решил приврать.

И до Ростова могли донестись слухи, что некому господину, это я так о себе, удалось выиграть безнадёжное дело, когда его хотели лишить поместья. Возможно, мне удалось выйти сухим из воды лишь потому, что в какой-то момент в ситуацию вмешался губернатор, Так что да — я могу набить оскомину на зубах тех хищников, которые считают, что они хозяева в губернии.

— И вы готовы продолжать свою борьбу? — говорил Морницкий таким тоном, будто боялся, что сейчас я откажусь от своих слов.

— Я не вижу, как можно сдаваться без борьбы, — сказал я, наблюдая за тем, как лицо полицмейстера несколько просияло.

Вероятно, я сказал то, что он хотел услышать.

— Так вот, господин Шабарин, вы, конечно, были в Ростове, но я определенно ничего не знаю о вашем участии в деле разгрома банды Портового. Может, так и было, что они сами поубивали друг друга. Могу я поинтересоваться, где спрятано тело Ивана? — последний вопрос Федор Васильевич задал, будто между прочим.

Я рассмеялся. И ведь мог же, стервец, поймать меня на такой простейший трюк. Я даже будто бы набрал воздуха, чтобы ответить, но хорошо, что, опережая ответ, прорвался смех.

— Значит, господин Шабарин, вы признаваться не желаете, но я вижу и знаю, что именно вы причастны. Воля ваша, что не признаетесь. Враг ваш в Екатеринославе, и если есть какая возможность для того, чтобы выжить, то используйте ее. Но еще… У вас есть люди, способные решать задачи. У меня таких людей нет, — начал выкладывать свое предложение Федор Васильевич Морницкий.

— А как работает разведка? Разве это не их дело? — спросил я, даже поудобнее устроившись для такого разговора.

Мне было крайне интересно. Я пока живу в некоем небольшом мирке, в то время, как в России не прекращается война. То, что сейчас происходит на Кавказе — ни что иное, как полноценная война. И выходит, что есть на руку нечистые даже и русские люди, которые потворствуют контрабанде. Что ж… Я бы и не против помочь в деле охранения государства, вот только мои силы пока столь невелики, что следовало бы отказаться. Господин полицмейстер их явно переоценивал.

— Я, как человек, всей душой любящий Россию, не могу оставаться безучастным, но… — я помолчал, подыскивая слова — мне не хотелось в этом признаваться. — Силы мои… У меня нет таких отрядов, чтобы вступать в войну с контрабандой, или даже с бандитами. Но я скажу вам, что это лишь пока… Я рассчитываю иметь добрую охрану и тех, кто мог бы помочь и вам.

— Господин Шабарин, мы оба знаем, что вы, так или иначе, но причастны к случившемуся в Ростове. Вы были в гостинице, мой человек сопровождения даже узнал в одном из охранников, которые меня нынче останавливали на въезде в поместье, того, кто также жил в гостинице в тот промежуток, когда приключились пожары. Я, знаете ли, не столь глуп, чтобы не отслеживать ваше перемещение в городе после того, как мне указали содействовать вашему проигрышу. И я, заметьте, даже не задаюсь вопросом, куда делась небольшая партия оружия, что была на складе, ранее мной опечатанном. Так что извольте всё же со мной сотрудничать. И если мне понадобится ваша помощь, то я буду вынужден обращаться именно к вам, — строго, с нажимом, проговорил теперь полицмейстер.

А вот уже и все карты вскрыты.

— Может, вы, Федор Васильевич, денег желаете за то, чего я не совершал? — сказал я, изготавливаясь к пикировке.

— Не надо меня оскорблять, у меня, знаете ли, шкура толстая, по службе полагается. Деньги не нужны… от вас. И я не стану с вами ссориться из-за того, что вы, к моей грусти, так и не поняли моих мотивов. Но я помню, что такое честь, я хотел бы эту самую честь… восстановить, — отвечал Марницкий, продолжая буравить меня взглядом. — Я должен встать на сторону закона.

— Значит, вы, Фёдор Васильевич, хотите, чтобы я содействовал вам, если на то придёт нужда, участвовать в операциях, кои могут пойти лишь на благо нашему Отечеству? — спросил я.

— Именно так, — отвечал полицмейстер.

— Но я оставляю за собой право выбора: участвовать либо же нет. Одно лишь вам скажу, что если нужно будет для блага Отечества, и я посчитаю, что это именно так, то я всемерно буду помогать, как это сделал бы и любой добропорядочный верноподданный Его Величества, — подумав, отвечал я.

Марницкий рассмеялся. Причём делал он это столь заразительно, что даже вынудил и меня улыбнуться.

— И всё же вы не хотите мне признаться, — отсмеявшись, сказал он. — Вот бумага, ознакомьтесь.

Полицмейстер продемонстрировал мне небрежно скрученный в трубочку лист. Я развернул бумагу, прочитал. Это было постановление главы города Ростова, чтобы полицмейстер провёл расследование и выявил всех, кто стоит за поджогом дома, кабака и не только этих зданий. Между тем, в этой бумаге не сказано было ни слова о том, что поджог — это доказанный факт. Лишь одни предположения и туманные указания.

Самые общие слова — пока что.

— Как вы понимаете, я не буду давать никакого хода этой бумаге, лишь отпишусь о том, что не нашёл никакого вашего злого умысла в случившемся. Так что вот, господин Шабарин, все мои помыслы и все мои предложения к вам. Я призову вас, — сказал Морницкий.

— И я приду, если сочту дело правым, — отвечал я.

— Благодарю за ответ, я услышал, то, за чем приезжал. И я уже сегодня, да чего там, прямо сейчас отправлюсь обратно, но и вы скажете, если нужда будет, что я долго вас спрашивал только лишь по участию… — Марницкий усмехнулся. — Правильно сделали, что вывезли разбойников и спрятали их тела. Теперь, даже при моем особом рвении, я не смог бы доказать вашу причастность. Нет ни свидетелей, ни показаний на вас. Да и остальные Иваны готовы письмо с благодарностью прислать. А вот кое-кого вы сильно разозлили. Знайте это. И, коли помощь понадобится, то и обращайтесь, но знайте, что обращусь и я.

Я не стал разочаровывать полицейского, что его обращение может быть проигнорировано мной. Пусть так думает, а я еще покумекаю.

— На сём откланяюсь, уж не извольте обижаться, — сказал Федор Васильевич привстал, чтобы прощаться.

— Какие обиды, — сказал я, мысленно подгоняя Марницкого прочь.

Уже через полчаса главный полицейский Ростова со своими двумя сопровождающими отправился восвояси. Мы стояли с Матвеем Ивановичем и провожали Марницкого взглядом.

— Чего он хотел? — строго спросил Картамонов.

Я не видел смысла скрывать суть своего сумбурного разговора с полицейским, в ходе которого вроде бы «качали» меня, а в итоге я услышал откровения Марницкого, но не отплатил ему той же монетой. Матвей Иванович задумался.

— То, что он сам верит, что ты с моими людьми побил бандитов, так пусть бы и думал. Думать-то всякому не возбраняется. Доказать не сможет, да и не будет. Никто не станет ворошить это… Дерьмо, которое если ворошить, то воняет пуще прежнего. Ну а люди… Кто у него в подчинении? Не более дюжины человек. А было бы с три десятка, так шороху навел бы Федор Васильевич. Он не худой человек, пусть явно и продался. Тяготится, однако, своим положением, — выдал свое отношение к ситуации Картамонов.

— Дядька, нам… пусть мне, но нужно искать людей, может, каких заплутавших в жизни казаков или мужиков. Нужно сделать роту боевую, — решил я воспользоваться моментом и предложить расширение формата подготовки дружинников.

— Ты, что ль, воевать с кем собрался? — сперва усмехнулся Картамонов, а после, возможно, когда вспомнил, что я покрошил бандитов, осекся. — Кормить чем таких будем? И не думай ты, Лешка, что оставлю тебя. Пока ты делаешь то, чему порадовался бы и батюшка твой, Царствие ему Небесное, я буду поддержкой тебе.

— Так, может, и побьем контрабандистов? — спросил я. — Дело доброе для Отечества сделаем.

— Не… Закон на то нужен. Вот Марницкий — закон. Пусть он и бьется. А мы будем людей готовить. Твои казачата — хоть и лбы здоровые, да все едино, что ни к чему не годные. Нет, Лешка, так выпячиваться нельзя, — нравоучительно говорил крестный.

— Это мы еще посмотрим, — сказал я, но решил сменить тему. — Дядька Матвей, а чем ты мне поможешь с подготовкой бала?

— Экий ушлый! Сам тута кричал, что всех примешь, сам и принимай. Мне уже три семьи соседей наших отписались, приму ли я их, а то боятся, что приедут к Шабарину, да и захудалой комнаты не получат, — сказал Картамонов.