Барин-Шабарин 2

Глава 18

Балл закончился глубоко за полночь. Казалась, что уже никому и не было дела до того, что завтра поутру мы с Миклашевским стреляемся. Конечно, прислуга мне докладывала о том, что гости всё ещё шепчутся и о дуэли, и перемывают кости моей маман, причём, здесь вполне заслуженно, но в целом атмосфера праздника сохранялась, а горячительные напитки, подаваемые в большом количестве, создавали атмосферу непринуждённого веселья и даже какого-то регионального, екатеринославского единения.

Сославшись на усталость, Елизавета Дмитриевна вполне разумно покинула бал, чтобы не смущать ни меня, ни Миклашевского. Ну, а я порхал, как пчёлка, от цветка к цветку, от одной дамы к другой, правда, никого не опылял, даже в мыслях не было, если только не считать опылением все те слова, которые я произносил. Нужно было пользоваться моментом, когда меня вполне нормально, даже благосклонно принимали в обществе. То напряжение, тот скепсис, которые присутствовали в начале всего мероприятия ещё несколько дней назад, развеялись. И теперь я чувствовал, даже знал, что екатеринославскому обществу пришёлся по вкусу такой вот приём.

Наверное, я был бы вне себя от гнева, если губернское дворянство, приехав ко мне с брезгливыми лицами, не сменили бы отношение. Учитывая затраты, как финансовые, так и морально-психологические, я чувствовал бы в таком случае полное фиаско. Может, и не одна дуэль была бы на празднике, в с десяток. Но… Я принят в обществе, мне разрешено посещать дома виднейших екатеринославских дворян.

Даже представить себе не могу, кто бы мог повторить всё то, что было сделано мной. Это понимали и мои гости, они не могли не прицениваться, не увидеть всех тех трудов, что вложены в многодневный прием. И от этого какое-то уважение должно было проявиться. Хотя я ожидал немного иного, готовился к тому, что встречу определенную иронию и сарказм, что вот он тот самый дурачок, который потратил на нас огромные деньги, а мы ему ничего взамен и не дали. Нет, всё-таки я думаю немного иными категориями, и вся эта пыль в глаза, все эти траты, надеюсь, каким-то образом всё-таки в будущем окупятся.

В районе часа ночи гости начали разбредаться по своим домикам, вежливые, учтиво со мной прощаясь. Складывалось впечатление, что они прощаются со мной навсегда. Все знали, что скоро состоится дуэль, и некоторые семейства даже назначили выезд чуть-чуть позже. Нужно же было всё-таки узнать, кто кого.

Меня эта ситуация несколько забавляла, потому как я смог убедить себя не нагнетать свою психику и не ожидать чего-то самого-самого дурного. В конце концов, если мироздание дало мне второй шанс, вторую жизнь, то она, пусть и крайне скоро у меня пройдёт, если убьют на дуэли. Но ведь, чёрт побери, ярко и весело пожил! Понимаю, такое настроение беспечно, даже. Но не нагнетать же себя!

— Я верно рассудил, что к вам подходил Григорий Ананьевич Струков и предлагал совместное производство? — спрашивал меня Алексеев. — Знаете, что и я мог бы рассмотреть некоторое наше сотрудничество. Сперва вы показались мне… уж простите. Надеюсь, старика не вызовете на дуэль, ибо у меня уже и руки потрясываются порой, но я посчитал вас пустословом. Нынче я в некоторой растерянности, так что буду возвращаться из Севастополя, коли вы не против, то в обязательном порядке нанесу вам визит. Там мы и поговорим.

— Я буду только рад этому, — отвечал я.

Был некий порыв спросить у дядюшки, по чём нынче продаются его племянницы, но я сдержался. Не так уж много я могу предложить за Елизавету Дмитриевну. Но как хотелось бы… хоть в кредит, хоть в лизинг под залог… Мамы. Вот ее в залог точно отдал. Но кому такое нужно? Хотя, она красотка, для своих-то лет.

И в данном случае, когда я говорю о покупке, то ни в коей мере не хотел бы даже в мыслях обидеть Лизу или ее дядюшку. Просто, так повелось в этом времени, что хорошая невеста — это хороший товар. Одно радует, что любезная тётушка Мария, это та самая пожилая дама, которая соизволила со мной неоднократно разговаривать во время приёма, узнала, что Елизавета так никому пока и не обещана. В то время, как Миклашевский намерен жениться.

Впрочем, экономическое сотрудничество Миклашевских и Алексеевых достаточно плотное и без брачного союза между этими фамилиями. Так что Лизу можно продать кому-то иному, а Миклашевским создать союз с кем-то другим. Так кланы и укрепляются.

Мы распрощались с Алексеевым, будто не собирались встретиться с ним уже через чуть больше, чем четыре часа, на дуэли. Он же мой второй секундант!

— Алексей, сын мой, проведи свою мама в мои комнаты! — сказала матушка, взяв меня под руку.

Хорошо, что она это сделала, когда все гости разбрелись по своим спальным местам, может за редким исключением некоторых дворян, которые продолжали пить, но уже в беседках, что были во двориках каждых трех домов. Как же и я хотел вот так просто попьянствовать!

— И я требую от тебя объяснений, что за дама нынче прибывает в нашем новом доме? — продолжала распыляться мамочка.

Я дождался пока мы немного отойдём, чтобы мои слова не стали достоянием общественности и с металлом в голосе сказал:

— Маман, потрудитесь усвоить ту данность, что вашему сыну пришлось пройти через многие испытания, кои образовались в том числе и из-за вашего предательства. Мне пришлось пройти через Земский суд, и на силу не дать наше имение за долги… ваши долги, маман, которые вы сделали со своим любовником. Так что, либо вы принимаете то, что ваш сын изменился, а также что именно я хозяин в поместье, либо мы не найдём с вами согласия и начнём враждовать, — говорил я и чуть ли не шипел, столько решимости было поставить эту женщину на место.

Лицо Марии Андреевны перекосилось. К тому времени, как она вернулась к гостям на балу, стала вести себя весьма непринуждённо, будто бы ничего плохого не совершила. Я не сказал ни одного слова даже не подал знаком, мимикой лица, что у нас с ней возможен конфликт. Теперь же получается, что я ставлю условия своей матери. И нет, ничего внутри более не екает, напротив, я не позволю ей рушить мои пока скромные, но могущие стать большими, успехи.

— Ты словно и не мой сын. Я понимаю, что совершила дурной поступок, Но, рядом с тобой всегда находился Матвей Иванович, я верила, что он никогда не даст тебе в обиду. И покидала я поместье с надеждой, что мой сын всё же повзрослеет. И меня убеждали в том, что нельзя никого научить плавать, если не бросить воду, — оправдывалась мама.

Я видел, что она раскаивается, что чувствует свою вину. Вот и определял правила, так сказать «по горячему», пока еще эти эмоции у мамы не прошли и она не начала качать свои права.

— А тут палка двух концах. Если бросить в воду не умеющего плавать, то можно и не выплыть, а утонуть. Я благодарен вам за науку, дорогая матушка. Как видите, она пошла мне на пользу. Но когда я, почитай, что умер, пришло некое озарение, — сказал я.

На самом деле, я понимал, что несколько играю на грани. Мария Андреевна может по тем признакам, которые известны лишь матери, определить во мне не только чужого человека, до таких выводов она вряд ли дойдёт, а вот объявить меня душевнобольным, думаю, сможет. Вот только все мои действия можно было бы счесть чем угодно, но не помешательством. Напротив, если подробным образом разбираться, что со мной происходило и в чем причины столь разительных перемен, можно прийти к выводу, что в помешательстве я находился ранее, а нынче же выздоровел.

Вот так мы и шли домой, а на крыльце терема нас встречала Эльза. Вот же ирония судьбы! Мне приглянулась девица по имени Елизавета, а секс у меня с дамой с таким же именем, пусть и на немецкий манер.

— Как вы отважились выйти из дома⁈ — наполненным желчью тоном спросила у Эльзы маман.

— А я, простите, не ваша прислуга, чтобы сидеть в доме и дожидаться хозяев, — отвечала Эльза.

— Так, милые дамы, сегодня был крайне тяжёлый день, посему мне нужно отдохнуть. Есть такая вероятность, что этот день был для меня последним, — сказал я и направился в свою комнату.

Мне ещё не хватало того, чтобы я потратил час или больше, чтобы выслушивать все эти пикировки маман и Эльзы. Тем более, что я выступил бы как раз-таки на стороне Эльзы. И не потому, что я с ней сплю. Она очень помогла мне в организации всего этого праздника. Правда, праздник был не для меня, для гостей, для меня это оказалось тяжелейшей работой. К счастью, я эту работу выполнил. А что сделала для меня мама? Я имею ввиду хорошего. И я же не тот Шабарин, который будет любить эту дамочку лишь потому, что она меня родила. Конкретно меня Мария Шабарина не рожала.

Что там ещё говорили за моей спиной две женщины, разница в возрасте которых была не столь велика, я не слышал. Пришёл в свою комнату, разделся, дал указания Саломее разбудить меня через три-пять часов и лёг в постель.

— Я понимаю, что сейчас не до меня, но я не могу спросить тебя, может, мне всё же войти? — поинтересовалась Эльза, которая по факту уже вошла.

— Что, твоя комната рядом с комнатой маман, оттого ты чувствуешь себя скверно? — уже сквозь сон спрашивал я.

— У меня за долгие годы появился тот человек, за которого я беспокоюсь. Я хочу быть в минуту твоих переживаний рядом, — отвечала Эльза.

— Ну ты же понимаешь, что у нас с тобой будущего нет, — сказал я.

— Ох уж это твоя прямолинейность! Но у нас есть настоящее, хоть и скоротечное. Завтра могут тебя убить, — сказала вдова.

Я рассмеялся.

— Спасибо, что поддержала! — сквозь смех сказал я. — Раздевайся и просто ложись рядом. Мне приятна теплота твоего тела. Но всё же мне нужно выспаться.

Моя любимая поза для сна, когда одна рука на груди красивой женщины, а на другой руке, словно на подушке, голова этой самой прекрасной дамы.

Не сказать, что я выспался, но определённо хотя бы три часа поспать нужно было. Соломея со слезами на глазах, наверняка понимая, что должно произойти, будила меня, стараясь не показывать своих слез.

Умывшись холодной водой, я несколько взбодрился, после выпил ещё крепчайшего кофе, который заранее просил приготовить Соломею, и направился на выход.

— Прекрасный день для смерти, — храбрился я, улыбаясь.

Да, рассвет предвещал ясный денек, может только чуточку с облаками. Для смерти день хорош. А вот для урожая — не очень. Уже полторы недели ни одной капли дождя. Приходится гонять людей и поливать хотя бы мой огород.

Если есть те люди, которые идут на дуэль или в бой, при этом не испытывать никакого страха, то это люди психически неуравновешенные. Страх — абсолютно нормальная реакция организма на опасность. В прошлой жизни я так и не стал адреналиновым наркоманом, которые идут в бой, как за дозой наркотика. Встречал я таких людей. Они не могут усидеть дома, если где-то идет война. И я был близок к тому, чтобы стать именно таким наркоманом. Наверное, вовремя ушёл из театра военных действий, чтобы попасть в программу «время героев».

Боялся другого, что страх, который будоражит мое сознание, заставит руки дрожать, а коленки подкашиваться. Вот такое физическое проявление реакции организма на стресс мне была категорически не нужно. В руке не должен дрогнуть пистолет.

— Я не спал ночь, а ещё, после объявления о дуэли, не выпил ни грамма шампанского или водки, — с укором, даже с обвинением, говорил Картамонов Матвей Иванович, когда встретил меня у крыльца моего дома.

И не понять в чем больше он меня упрекал. Скорее всего, что выпить не мог.

Неподалёку стоял Михаил Андреевич Алексеев. Он заразительно зевал, наверняка тоже не сомкнул глаз, чтобы быть здесь, в небольшом леску, да при параде, в качестве моего второго секунданта. На самом деле, могло хватить и одного секунданта, вот так вышло, что у меня, и у Микалашевского их по двое. А ещё обязательно почти на каждой дуэли представителем должен был быть доктор. У нас такой тоже имелся, вот только это был тот самый медик-недоучка, который когда-то престал перед моими глазами, когда я очнулся в поместье в теле абсолютно чужого человека, жившего более, чем полтора века назад.

— У нас время, позволяющее сделать последние распоряжения. Не желаете? — спрашивал меня Алексеев.

— Нет. Если мне суждено умереть, то всё иное неважно. Детей не нажил, имущество перейдёт к маман. Так что мне, конечно, жаль будет, если коим образом может ощущать чувства мертвец, — с улыбкой говорил я.

Ну, не показывать же мне, что я всё-таки беспокоюсь за исход дуэли. И нет, потом, что моё имущество достанется матери. После моей смерти, действительно, иного варианта невозможно. Ведь я, как бы то ни было, не могу полноценно распоряжаться всем имуществом, так как подобное может оспорить маман. Хотя я почти уверен, что она при первой же возможности продастся мне, чтобы укатить в Петербург, где остался её Артамон. Видимо, нашёл себе новую жертву уже из столичных дамочек.

А моя мама не упустит шанс попробовать его вернуть. Она ведь на самом деле переживает, что её бросил её же любимый человек. Вот что бывает, когда маленькие девочки, взрослеющие на французских любовных романах, становятся жёнами достаточно пожилых мужчин, в которых из романтики — шлёпнуть по заднице в пьяном угаре. Хотя, наверное, в дворянском обществе всё же несколько иначе, но то, что я узнал о своём отце, говорило, что он так и не принял всю дворянскую культуру.

В дуэли нельзя опаздывать. Насколько я знаю, там двадцать или тридцать минут, которые положено выждать одной стороне, но, если другой поединщик не приезжает, то это считается трусостью. Даже, если соперник опаздывает лишь на минуту, что все — трус.

Мы прибыли на пятнадцать минут раньше. И пришлось ждать Миклашевского. Мой соперник прибыл практически минута в минуту, такое ощущение складывалось, что он ожидал где-то за деревом, чтобы после появиться, как чёрт из табакерки. Кстати, подобный приезд на дуэль считается весьма выразительным и правильным. Мне также предлагали где-нибудь в сторонке чуть обождать, чтобы не являться раньше. Только я не видел в этом смысла.

Я смотрел на Андрея Михайловича Миклашевского, и не сказать, что испытывал к нему какие-то особо враждебные чувства. Как говорят в народе, мне с ним детей не крестить, а сколько раз я ещё мог бы увидеть за свою жизнь этого человека, бог весть, может, больше и никогда бы и не пересеклись. Тем более, что он ещё не оставил свою службу, лишь планирует покинуть армию и окончательно осесть в поместье.

— Готовы ли господа примириться? — весело, с задором, с плохо скрываемым злорадством, спрашивал Жебокрицкий.

Чего ему стоило набиться в секунданты к Миклашевскому, одному Богу известно. Но сейчас я видел, как этот человек рад своей роли. Почему-то в обществе не знают об его отказе со мной стреляться. Хотя я был уверен, что Жебокрицкий даже не появится на балу, несмотря на то, что я, как сосед, вроде бы желающий перемирия, между тем, выстраивающий линию атаки, пригласил его.

— Мне лишь достаточно того, чтобы господин Миклашевский признал свою неправоту в том, что он вёл себя на приёме прескверно, — сказал я.

— Ни в коем разе! — воскликнул Миклашевский.

Я лишь пожал плечами. Рассчитывать на то, что офицер будет отказываться от дуэли, особенно с тем, кто, по логике вещей, и оружия-то в руках не держал — это глупо. Микклашевский решил меня унизить. Наверняка он не хочет моей смерти, так как в обществе всё равно это будет порицаемо, особенно после того, как я вполне зарекомендовал себя в этом самом обществе. Но вот унизить меня, скорее всего, нанести какое-то ранение, — он захочет.

Стрельбой я занимался. В прошлой жизни стрелял очень неплохо, имел хороший глазомер, порой, даже чуйку, куда и как стрелять. В прошлой жизни я успел сперва получить разряд по пулевой стрельбе, а после, когда жизнь вокруг стала сплошь бандитской, неоднократно, уже забросив спорт, приходил в стрелковый клуб, где Семёныч, тренер, за определённую плату давал пострелять. Как он отчитывался за патроны, ума не приложу.

Потом срочная служба, где так же пострелял вдоволь. И я никогда не забрасывал стрельбы. Она расслабляла, давала некую уверенность в себе, которая так нужна была в жестоком постсоветском мире.

Так что, как только я уличил возможность пострелять в этом мире, обязательно начал это делать. В программу подготовки дружины входила стрельба. И я уже потратил на это дело порядка ста пятидесяти рублей. Вероятность дуэли была велика, если только хоть с кем-нибудь общаться, да своим врагам на хвост соли насыпать. Так что я неустанно тренировался на дуэльных пистолетах.

Ещё то оружие, которое, порой, и с шестнадцати шагов может стрелять абсолютно не туда, куда целишься. Так что меня всё равно нельзя было назвать новичком в стрельбе, о чём мой оппонент не мог догадываться.

— Как бы не закончилось наше с вами увлекательное дело, после предлагаю, если это после у нас будет, пострелять из револьвера выделки моих мастеров. Смею заметить, что он значительно лучше, чем те, которые стоят уже на вооружении англичан, — сказал я, доставая коробочку с новым оружием.

Да, получилось собрать револьвер, как бы сказали в будущем, из говна и палок. Или всё же я не прав, так как машинка вышла, на мой взгляд, рабочей. По крайней мере, у Картамонова был Кольт, поломанный правда, но Козьма починил. Так вот… Мне мой револьвер больше понравился, хотя так же далек до идеала.

Дуэльные пистолеты любезно предоставил Жебокрицкий. Сомневался, что он всячески будет покорствовать тому, чтобы дуэль всё же состоялась. У меня также были дуэльные пистолеты, но я из них неоднократно стрелял. А хорошим тоном или даже правилом было то, что пистолеты на каждую дуэль должны быть новыми.

— Раз, два, три… — отсчитывал шестнадцать шагов Матвей Иванович.

Именно с такого расстояния и предстояло начинать дуэлировать. Русская дуэль — самая опасная и жестокая из всех дуэльных кодексов. Насколько я знаю, французы стреляются с куда большего расстояния.

— Господа, на позиции! — практически торжественным голосом провозгласил Алексеев.

Я встал возле воткнутой в землю палки, повернулся в сторону своего оппонента, правым боком прижал руку груди, поставив пистолет таким образом, чтобы он прикрывал сердце. Так я уменьшал зону поражения и прикрывал наиболее важный орган, сердце, немного легкие. В голову никто никогда не стрелял, это было и сложно для попадания, и считалось моветоном. Стреляли в туловище.

— Я вынужден ещё раз вас спросить, господа, не желаете ли примириться! — нехотя произнёс должную фразу Жебокрицкий.

Мы примириться более не желали.

— Сходитесь! — выкрикнул Алексеев.

Я посмотрел на своего оппонента, чтобы понять, как он себя чувствует. Нездоровая ухмылка говорила о том, что мой соперник не такой уж и безэмоциональный. Рука крепкая. Правда, чтобы его рука дрожала, Миклашевский ещё достаточно тяжелый пистолет не поднял.

Почти синхронно мы сделали первый шаг. Я оставался хладнокровным, стараясь ступать с таким образом, чтобы минимизировать зону поражения, плечом вперёд.

Ещё один шаг, ещё. Вижу, как дрогнула рука моего оппонента, который начал заносить пистолет, подымая оружие. Делаю ещё один шаг, скорее, даже шажочек, чтобы оказаться не так сильно близко к своему сопернику. Это очень опасно, но пасть от чужого оружия, ни разу не пристрелянного, даже с пятнадцати или с двенадцати шагов — не самая тривиальная задача.

Нет, если бы я хотел сейчас убить своего оппонента, скорее всего, я бы уже целился, а, может, и выстрелил. Попасть в живот для меня не представлялось трудно выполнимым делом, но убивать Миклашевского нельзя. Так что оставалось уповать лишь на то, что мой оппонент либо промахнётся, либо…

— Бах! -прозвучал выстрел, поднимая облако дыма.